Молокин Алексей. Припять – Москва. Тебя здесь не ждут, сталкер!

   Он вытащил зубами пробку, глотнул и заел самогонку еще горячей вареной картофелиной. Стало тепло, захотелось спать, и он закрыл глаза. Он возвращался домой, не зная, что несет в себе осколок Зоны Отчуждения, со временем он это поймет, а сейчас он дремал, и ему виделась рыжая чернобыльская ведьма Ночка со своим дельтапланом. «Хорошо бы, чтоб она выжила», – подумал он, потом убедил себя, что рыжая ведьма непременно выжила, и уснул по-настоящему.

Берет. Дорога бедных

   Тот не знает России, кто не пересекал ее просторы на электричках или попутных машинах. Кто не ночевал на богом забытых полустанках, согреваясь глотком паленой водки или самогонки, полученной в уплату за вскопанный огород, поленницу наколотых дров или разгруженную фуру, кто не вкладывал персты в ее раны и не отчаивался от бессилия исцелить их.
   Электричка дергалась, шипела, как чудовищная грязно-зеленая змея, лязгала чугунными позвонками, останавливаясь у каждого столба, тяжело вздыхала раззявленными тамбурами, заглатывая и выхаркивая пассажиров на перроны провинции. И все-таки поезд выполнял свое предназначение – преодолевал пространства России. И хотя в Брянске пришлось пересаживаться на электричку до Воронежа, казалось, что состав прежний, поезд тот же самый, так же громыхает расхлябанными дверьми, воняет застарелым табачным духом и аммиаком, единый в тысячах ипостасей, российский поезд бедных.
   Если у тебя нет ни билета, ни денег, чтобы купить его или хотя бы дать контролерам на лапу, если ты болен или увечен, то одному тебе в дороге придется нелегко. Поэтому найди спутника или пусть он найдет тебя. Двое – это уже ватага, когда надо – осторожная до трусости, когда надо – наглая до дерзости. Вы не станете друзьями, не обменяетесь адресами, когда совместный путь закончится, хотя бы потому, что ни он, ни ты не склонны распространяться о прошлом и загадывать на будущее. Да и постоянных адресов у вас может и не быть. Но пока вы в дороге – вы делитесь последним, вы стоите друг за друга стеной, вы – ватага.
   Попутчик был опрятен, коротко стрижен, по-военному подтянут.
   – Служил? – спросил он, деловито располагаясь на лавке напротив. Запах, исходивший от сталкера, его, похоже, совершенно не смущал. Типа, такое ли нюхали, и ничего, живы.
   Берет кивнул, намереваясь снова уснуть. За грязными стеклами смеркалось, зарядил мелкий дождь, расчерчивая проплывающий пейзаж косыми линиями. Обыкновенный дождь, не кислотный и не радиоактивный. Ну разве что чуть-чуть. Хорошо спится под такой дождь.
   – Куда правишь, земляк? – не унимался попутчик.
   – В Москву, – неохотно ответил Берет, с трудом выдираясь из теплого сна. Вообще-то он не намеревался сообщать первому встречному, куда и зачем он едет, но вышло как-то само собой.
   – А что в Москве?
   – Дом, – коротко ответил Берет.
   – А я в Североморск, – сообщил попутчик. – Я там прапором служил, пока из армии не поперли.
   – Тоже домой? – спросил Берет.
   – Ну… вроде того, – неопределенно протянул попутчик. – Может быть, и домой, да… К какой-нибудь разведенке под бок подкачусь, вот тебе и стол, и дом.
   Помолчали, попутчик вышел в тамбур покурить, оставил на лавке брезентовый мешок с пожитками – доверие обозначил, стало быть, – потом вернулся и сообщил:
   – Я тут прикинул хрен к носу, все равно ведь Москвы не миновать, так что, пока суд да дело, будем держаться вместе, а то в дороге всякое случается, да и ты, браток, уж извини, инвалид. А мы как-никак люди военные, то есть свои. Вдвоем веселей, а потом, тут знаешь какие твари попадаются, особенно в ночных поездах!
   Берет промолчал. Попутчик был ему, в сущности, не нужен, хотя в чем-то прапор прав, в нынешнем виде сталкер был, мягко говоря, небоеспособен.
   – Юра, – представился бывший прапорщик и протянул руку.
   Берет замялся, словно вспоминая, как же его зовут, отвык он от человеческого имени, собственное имя вдруг показалось ему чужим, хотя имя как имя, ничего особенного, и пожал протянутую руку.
   – Степан, – сказал он.
   – Есть будешь? – спросил прапорщик Юра и, не дожидаясь ответа, расстелил извлеченную из вещмешка газету и выложил на нее буханку хлеба и присыпанный крупной солью шмат сала с розовыми прожилками. Потом хитро улыбнулся, запустил руку в мешок и извлек оттуда заткнутую полиэтиленовой пробкой бутылку и пластиковые стаканчики. – За встречу, – пояснил он. – Нам еще часа три пилить до станции, там пересядем, а ночи уже холодные, август на дворе, да и в окна вон как свищет.
   Берет не стал отказываться, тем более что картошка давно закончилась, и жрать хотелось до судорог.
   – …Ну, с тобой понятно, ранение есть ранение, тебе хоть пенсию положили. – Прапор, выпив, раскраснелся и стал говорлив, хотя лишнего о себе не рассказывал, больше шутил. – А вот меня выперли, не поверишь, за секс с командирской дочкой! Причем все было по обоюдному согласию, да и командир поначалу был, в общем, не против.
   – Как это? – удивился Берет. – Секс, это дело личное, да еще и по обоюдному согласию, и папаша-командир не против. Несовершеннолетняя была дочка, что ли? Или жениться не захотел?
   – Совершеннолетняя, и даже более того, – грустно сказал Юра, – да и жениться я не отказывался, потому как дочь командира части, карьера и все такое. А потом, жениться – это ведь не насмерть, то есть, я хотел сказать, не навсегда. Женился, разженился, делов-то! В пирсинге все дело, будь он трижды неладен! И еще в моей впечатлительной натуре. Ну и дура она, конечно, это само собой разумеется. Хотя и генеральская дочка.
   – В чем? – спросил Берет. – То есть насчет натуры я понял, а пирсинг-то здесь при чем? Это же такая хрень, которую в губу вставляют или в бровь. Или еще куда-нибудь.
   – Вот именно, что «куда-нибудь», – мрачно согласился отставной прапорщик. – Куда только эти дуры его не вставляют! Уснул я, значит, как полагается, отбарабанил девушку и уснул. А ночка была, скажу я тебе, жаркая, да еще какая! Любовь же, сам понимаешь, а качественная любовь вообще дело утомительное. Ты только не думай, что я пошляк какой или циник, я просто реалист и человек действия. Любовь – это, конечно, прежде всего чувства, но чувства, не подкрепленные действием, это, знаешь ли, несерьезно. Ну вот, сплю я, значит, и снится мне, что я где-то в горах, и эти гады лезут со всех сторон, а патронов не осталось. Мне часто всякая гадость снится, я же говорю, чувствительная у меня натура. И память неразборчивая, что надо и что не надо помню. Я вокруг пошарил и нащупал кольцо. Граната. Ф-1 скорее всего, ну, да выбирать не приходится. Ну, я и рванул за кольцо. Ору как резаный: «Спецназ не сдается!», а рядом кто-то визжит, но это тоже в порядке вещей. Перед смертью кто орет, кто визжит, кто матерится. Всякое бывает…
   – И что дальше? – спросил Берет. – Пирсинг-то здесь при чем?
   – Пирсинг это и был, – зло сказал прапор. – Эта дурища себе колец понавставляла. В разные, понимаешь, места. Удивить меня хотела, наверное. Вот и удивила. Кольцо-то я с мясом вырвал!
   Берет сочувственно помолчал, история была хоть и забавная, но какая-то страшноватая. Особенно если подумать, в какие места продвинутые девушки вставляют себе эти самые кольца. Хорошо, если в пупок… Хотя и в пупок совсем нехорошо получится, если как следует дернуть…
   – Да, – наконец сказал он, – дела! А с чего это ты орал про спецназ? Ты же прапорщик, а прапорщики – они больше по хозяйству?
   – По-твоему, в спецназе и прапоры не нужны? – обиделся Юра. – Сразу видно, что ты не из наших!
   Странный он все-таки был, этот прапорщик Юра.
   И тут в вагоне что-то изменилось.
   Из тамбура в полупустой вагон ввалилась кучка цыган. Берет недолюбливал эту публику за бесцеремонность и какую-то инфернальную нечистоту, но в принципе относился к ним вполне терпимо, особенно если цыгане к нему не приставали. Вошедшие расположились неряшливой группкой в противоположном конце вагона и загалдели. Их резкие голоса разрушили и без того непрочный вагонный уют. Однако не только Берета раздражали неожиданные попутчики. От приблатненной на вид компании, балующейся картишками в центре вагона, отделился один, низкорослый, весь какой-то перекрученный, опасный, подошел к пожилому, одетому в дорогую кожу цыгану и что-то сказал. Цыган набычился, выпуклые глаза его словно вскипели жидким оловом, урку швырнуло в проход между сиденьями и с силой впечатало в двери. Посыпались стекла, блатной сполз на заплеванный пол вагона, но поднялся, сунул руку за пазуху и потянул оттуда обрез.
   Цыган напрягся, кожаная куртка лопнула и повисла клочьями на раздавшихся вширь плечах, перекрученного рвануло в обратную сторону, назад, к цыгану…. Нет, не к цыгану, потому что цыганами существ, оскалившихся у дальнего тамбура, назвать уже было нельзя.
   «Откуда здесь твари Зоны?» – успел подумать Берет, понимая, что сейчас он безоружен, а значит, сделать ничего не может.
   Над ухом раздались резкие хлопки. Прапор стоял в проходе и садил пулю за пулей в мутанта из видавшего виды ПМ, но никак не мог попасть. Не мог, потому что фальшивый цыган находился совсем не там, где его видел прапор. Пистолет грохнул в последний раз и умолк, высунув ствол, как усталый пес язык.
   Берет уперся костылями в пол, махом перелетел через проход, упал, успев схватить валяющийся на полу обрез, сдвинул предохранитель вперед и, лежа на боку, навел его на того, кто казался цыганом. Сталкер в отличие от блатных и прапора видел, как тварь, оставив вместо себя морок, не торопясь плывет к ним. И она, эта тварь, похоже, поняла, что Берет ее видит, почуяла в нем человека Зоны, которому не впервой убивать ей подобных, который не промахнется, запнулась, попятилась и неожиданно исчезла в дальнем тамбуре вместе со своими собратьями. Лязгнула дверь, и свора пропала в сумерках.
   В вагоне остро и горько воняло порохом. Блатные, на деле оказавшиеся никакими не блатными, а припозднившимися строителями-шабашниками, подобрали своего товарища, тот ошалело крутил головой и глотал водку из горлышка. Прапор ползал по полу, собирая гильзы и матерясь. Ох, не прост оказался прапор, совсем не прост!
   Берет сунул обрез за пазуху, дотянулся до костылей и вернулся на место.
   – Наследили, как шпана малолетняя, – сказал прапор, пряча пистолет. Гильзы он завернул в газету и сунул в свой мешок. – Ты это… помалкивай насчет ствола, слышь, служивый! Целее будем.
   Один из шабашников, плотный мужик с корявыми натруженными руками, подошел к Берету и спросил:
   – Обрез-то, может, вернешь?
   – Обойдетесь, – отрезал Берет. – Нельзя вам оружие, еще стрельнете кого, чего доброго.
   – Обрез – он ведь тоже денег стоит… – зло сказал мужик, но настаивать не решился – зыркнул исподлобья и пошел к своим.
   – Выходим, – сказал прапор, когда электричка стала притормаживать. За окнами стояла августовская темень, только вдалеке, у самого горизонта, мрак прокалывали тоненькие иголки огоньков. – Дождемся следующей электрички, а лучше перекантуемся на полустанке до утра. Света эти твари побаиваются, хотя по мне, что они, что полиция – одинаково хреново. Но полиции здесь быть не должно, нечего им делать на безлюдном полустанке.
   – И много таких тварей на дороге? – спросил Берет.
   – Это ты у них спроси, ведь тот, что под цыгана работал, он, похоже, тебя признал. Так ведь сталкер? Сталкер, я сразу понял, только поначалу чего-то засомневался. А теперь вот точно знаю!
   Берет промолчал.
   – А едут они в Москву, – не унимался прапор, – все вы едете в Москву! И не хотел бы я знать, что вы там собираетесь делать.
   – Что, если сталкер, так, значит, уже и не человек? – наконец сказал Берет.
   – Может, и человек, не знаю. – Прапор успокоился, помолчал, затягивая горловину мешка, и вскинул свой безразмерный сидор на плечо. – Я тоже, как из армии вышибли, наладился было в сталкеры, да вовремя понял – не мое это. Много ли вас возвращается? Один из сотни? Из тысячи? А с деньгами? Кроме того, я женщин люблю, а в Зоне не до женщин. Да и после, предполагаю, тоже.
   Прапор закурил, за окном медленно проплыли огни.
   – Ну, пошли, что ли, сталкер.
   Двери зашипели и выпустили их на бетонную платформу, в темноте угадывался низкий подлесок, пара фонарей освещала неряшливо сваренные поручни и выкрошенный до ржавой арматуры бетонный пандус, поднимающийся к железнодорожным путям. Воздух тревожно пах близкой осенью и почему-то соляркой.
   – Здесь раньше танковая часть стояла, – пояснил прапор. – Вот под этим фонарём и заночуем, какой ни есть, а все-таки свет.

Берет. Москва-мачеха

   Непросто безденежному и безбилетному приезжему, да еще и бомжеватого вида, проникнуть в Москву с парадного входа. На вокзалах и в аэропортах полным-полно полиции, сторожится столица, да только плохо сторожится, скорее напоказ, чем на самом деле. Потому что границы города дырявы и проницаемы для бродяг и авантюристов всех мастей и любого пола. Для искателей денег, красивой и просто другой, не такой серой и безнадежной, как в глубинке, жизни. Так, оболочка чудовищно раздувшейся клетки, уже нездоровой, но еще вполне жизнеспособной, неприступна для вполне безобидных бактерий, но проницаема для вирусов. Потому что вирусы в отличие от здоровых, но чужих клеток умеют прикидываться своими. День и ночь идут битком набитые потрепанные двухэтажные автобусы европейского производства и сомнительного происхождения со всей федерации, а больше с юго-востока. На фанерных нарах гортанно переговариваются, играют в нарды и тишком покуривают в рукав незваные гости столицы, предвкушающие, что именно им суждено стать будущими хозяевами мегаполиса. Это их дорога, с придорожной восточной кухней и зелеными домиками молелен на остановках. Что выгружают из багажных отсеков раздолбанных «мерседесов» и «автолайнов» на обочинах кольцевой дороги? Кто знает? Может быть, наркотики, может быть, оружие…
   А с юго-запада и севера, по железной дороге в Первопрестольную катит другая публика, не сказать, что цивилизованнее, но для России исстари привычная. Это бродяги и бомжи, в основном русские, украинцы и белорусы, славяне из глубинки, безденежные, давно отчаявшиеся быть хозяевами в некогда своей стране и смирившиеся с этим фактом. Еще с северов и прочих неуютных мест едут бывшие зэки, они обычно сватаживаются группой и так добираются до своих малых родин, где их зачастую не очень-то и ждут.
   Пусть на центральных вокзалах дежурит полиция, пусть повсюду, где можно, установлены рамки металлоискателей, пусть патрули с собаками рыщут по привокзальным закоулкам, тот, кому надо попасть в город, тот в него попадет. Он просто сойдет на незаметной остановке, там, где, кроме перрона и будки кассирши, ничего нет, ни металлоискателей, ни патрулей с собаками, разве что пара свежеиспеченных прыщавых полицейских. Слугам закона, а на деле слугам хозяев всех российских законов и закончиков, нет дела до не очень-то чистых, да еще и нищих приезжих, с которых и взять-то нечего. И сорная человеческая мелочь практически беспрепятственно проникает в бессчетные поры города.
   Прапор Юра после случая в ночной электричке сделался неразговорчив и не то чтобы сторонился сталкера, но вот прежней открытости не стало. Видно, наслушался историй о выходцах из Зоны Отчуждения, а может, знал нечто этакое. Знал, да помалкивал. Скорее всего все-таки знал, потому что, прощаясь с Беретом, посмотрел как-то по-особенному и сказал:
   – Ты вот что, браток, не в обиду будь сказано, постарайся держаться от нормальных людей подальше, а то всякое может быть…
   Берет хотел было обидеться, но сдержался, сам чувствовал, что что-то с ним не так, правда, к добру или к худу, пока не разобрался.
   – А что?
   – Да разное рассказывают… – прапор потер свежевыбритый подбородок (брился Юра каждое утро, регулярно, военный человек все-таки) и нехотя добавил: – Плохо вы, сталкеры, на нормальных людей действуете. Поговаривают, обычный человек рядом с выходцем из Зоны превращается в натурального урода. Хотя, может, врут люди, не знаю… Я вот с тобой трое суток, а со мной пока ничего такого не случилось, хотя, честно говоря, очко все равно играет, и еще как! Ну, будь, сталкер, у тебя своя дорога, а у меня – своя.
   Шагнул в проулок между желтовато-белесыми, словно вытертые листы ватмана, панельными девятиэтажками и пропал, сгинул, растворился в московских окраинах. Да уж, непрост был прапор Юра, ох, непрост!
   Не так представлял себе сталкер возвращение, совсем не так! Хотя, если разобраться, ничего непоправимого не случилось. Деньги надежно хранятся у доверенных людей, даже пальцами ног уже шевелить получается, спасибо Зоне-матушке, медленно регенерирует сталкерский организм, конечно, но и то хорошо, глядишь, через полгодика танцевать можно будет, а с кем – найдется, Москва женщин не прячет. Скорее наоборот.
   Хрущевскую пятиэтажку на Третьей Парковой собирались снести, да так и не снесли, хотя кое-что изменилось. На козырьке подъезда круглым глазом шарила вправо-влево видеокамера. Новенькая железная дверь глумливо таращилась тускло-блестящими кнопками кодового замка. Берет набрал номер своей квартиры, услышал гудок и приготовился ждать. Долго ждать не пришлось. Дверь пискнула и открылась. Сталкер проковылял к открытой двери в квартиру и, опираясь на костыли, совсем уже собрался рухнуть в свою комнату, но остановился, почувствовав, что в его жилище кто-то есть. Кто-то не то чтобы опасный, но, во всяком случае, не слишком приятный и уж точно нежданный. Сталкер решительно вытащил обрез, сдвинул предохранитель, толкнул дверь и замер в прихожей.
   Человек, сидящий в продавленном кресле, был вызывающе лыс, опереточно-элегантен, даже франтоват и чем-то напоминал конферансье из старого фильма «Кабаре», того самого, с Лайзой Минелли в главной роли. Отутюженный костюм, белая шелковая рубашка с бордовым шелковым же шейным платком, только вот взгляд темных, глубоко посаженных глаз, жесткий до жестокости, никак не гармонировал с фатоватым обликом гостя. Взгляд матерого особиста. Или очень сильного контролера.
   – Ну, здравствуйте, Степан Владимирович, – гость чуть привстал и даже вроде бы поклонился. – Долго же вы добирались, господин сталкер Берет, я даже чуть было не закурил от нечего делать, а ведь с таким трудом бросил. Обрез свой благоприобретенный лучше спрячьте, сегодня он вам не понадобится. Да и вообще ненадежная штука, стволы болтаются, предохранитель заедает, эжектор срабатывает через раз, барахло, одним словом, а не оружие. Вы не стесняйтесь, проходите в комнату, присаживайтесь, я уже давно жду, ведь мы же, уважаемый Берет, вас вели с самого начала путешествия. Ловко вы с ложным цыганом управились, да уж, умеете, чего и говорить, я искренне восхищен! Жаль только, что не пристрелили тварь, теперь вот придется гада в Москве вылавливать, ну да ничего, справимся, не впервой.
   «Ай да прапор, – в который раз подумал Берет, – вот тебе и Юра из Северодвинска!»
   – Чтобы не было неопределенности, – гость привстал и наклонил блестящий, идеально выбритый череп, – представляюсь – Александр Борисович, директор по режиму и кадрам. Да вы, наверное, уже догадались.
   – Директор чего? – спросил Берет. – Как называется ваша организация? Или… может быть, контора?
   – Пока что для вас я просто директор по кадрам, а здесь я для того, чтобы объяснить вам, в каком положении вы сейчас находитесь, и помочь найти себя в нашем непростом городе.
   – Я вам не баба, чтобы находиться в положении, – угрюмо буркнул Берет.
   – Не придирайтесь к словам, – вежливо, но серьезно сказал гость, – тем более что положение у вас, прямо скажем, аховое.
   – С чего бы это? – спросил сталкер, понимая, что гость знает, о чем говорит, и сейчас придется услышать нечто крайне неприятное. «Эх, попался бы ты мне в Зоне, когда я был здоров, – начиная злиться, подумал Берет, – мигом бы башку твою пригасил, а то вон как сияет, аж слепит, прямо лампион какой-то, а не голова. Воском он ее натирает, что ли?»
   Почему лампион, а не просто лампа, Берет объяснить бы не смог, просто слово такое подходящее, с закавыкой, как, впрочем, и сам гость.
   – Ну, начнем с того, – гость встал, заложил руки за спину, качнулся на носках и вроде бы даже потянулся, словно разминаясь; почему-то это простое движение еще раз обозначило его принадлежность к спецслужбам, – что денег у вас практически нет. Такой вот прискорбный факт. Догадываетесь почему?
   – Почему? – растерянно спросил Берет.
   Было в Александре Борисовиче что-то, что заставляло его собеседников внимать его речам, не пытаясь возразить или хотя бы прервать, нечто гипнотическое, словом – «этвас».
   – А сколько, по-вашему, стоил товар, который, в значительной мере по вашей вине, так и не попал по назначению? – сощурился гость. – Как вы думаете?
   – Хабар? – переспросил Берет. – Откуда мне знать, сколько он стоил, я даже не знал, что он был, мешок с хабаром, так что с меня-то какой спрос?
   – Товар, – поморщившись, поправил его гость, – мы здесь предпочитаем говорить «товар», а не «хабар». Какой спрос, говорите? Вы летели вместе со Светланой, попали в блуждающий разряд, у вас отказал двигатель, и девушка сбросила контейнер. Из-за вас, между прочим, сбросила, без вашей, извините, туши за спиной она преспокойно добралась бы до базы. Кстати, она и добралась, если вам это интересно. Разумеется, половина суммы будет удержана с пилота, ну а другая половина – с вас. Вам причиталось примерно двести тысяч евро – это ваши личные деньги, потерянный товар стоил не меньше пятисот. Вот и считайте, голубчик. Если быть скрупулезно честными, то вы нам еще и должны, но мы не мелочны… да, не мелочны.
   «Значит, Ночка жива, – подумал сталкер, – и то хорошо! А ведь этому лакированному буратине безносому от меня что-то нужно, только вот никак не пойму, когда он врет, когда паясничает, а когда говорит правду. Но мозги он полирует профессионально, видна школа, ничего не скажешь. Впрочем, в моем положении выбирать особенно не приходится. Ладно, пташка моя щипаная, давай пой дальше, а я послушаю».
   – Вы мне не верите? – улыбнулся Александр Борисович, вальяжно сверкнув качественной керамикой. – Впрочем, это ваше право, и, между нами говоря, правильно делаете. Но тем не менее я продолжу. Мы, как я уже сказал, не мелочны, более того, мы всячески стараемся помогать сталкерам, попавшим волею судеб, так сказать, в затруднительное положение. Поэтому слушайте меня внимательно, это в ваших же интересах.
   – Кто это мы? – спросил Берет. – И много вас?
   – На ваш век хватит и еще на пару поколений останется, – парировал гость. – Кто мы, вам пока знать ни к чему, достаточно того, что мы хотим помочь. Разумеется, мы не бескорыстны, но бескорыстной помощи вы бы и не приняли, просто не поверили бы мне, и все тут. Но все-таки давайте ближе к делу.
   – Я слушаю, – терпеливо сказал Берет.
   – Во-первых, с этой квартиры вам следует съехать, и чем скорее, тем лучше.
   – Это еще почему?
   – Проживание рядом со сталкерами плохо сказывается на нормальных людях, – пояснил особист. – Настолько плохо, что они превращаются в чудовищ. Вы несете в себе Зону, в этом все дело. Как там пел ваш знаменитый Звонарь? «Зона внутри», так вроде? Так вот, у каждого из вас она внутри, и с этим ничего нельзя поделать. Сейчас я абсолютно честен, да вы и сами это чувствуете, правда?
   – Да, – подтвердил сталкер. Он действительно чувствовал, что гость не врет. – Ну и куда мне прикажете деваться?
   – Мы предлагаем вам перебраться на новую квартиру, туда, где вы не будете опасны для соседей, потому что соседями будут такие же сталкеры.
   – У вас в Москве что, гетто для сталкеров? – изумился Берет. – Да за такие шутки…
   Он вскинул обрез, но тот сам собой рванулся из руки и улетел в угол.
   – Я, как видите, тоже кое-что умею, – самодовольно усмехнулся гость. – Да не нервничайте же вы так, никакое это не гетто, а вполне комфортабельное жилье. Уж точно получше этого… Просто там, где его построили… э… слегка фонит, но ведь сталкеры – народ к радиации привычный. Как говорится, что сталкеру здорово, то рядовому человеку – смерть. Москвичи вообще народ избалованный, да к тому же еще и мнительный, им подавай экологически чистый район. И невдомек убогим, что в столице таких лет уже сто как нет. Кроме того, я предлагаю вам работу, насколько я понимаю, пенсия по инвалидности вам не светит, станете оформлять – возникнут вопросы, где, как, когда… Да и от медицинского обследования я бы на вашем месте постарался бы уклониться. Организм у отдельных сталкеров, насколько я в этом осведомлен, а я, уж поверьте, знаю, что говорю, не совсем человеческий, так что… Вы же не хотите, чтобы вас использовали в качестве подопытного образца, правда?
   – Не хочу. И что я должен буду делать? – спросил Берет.
   – Ничего для вас нового. Всего-навсего убивать мутантов. – Александр Борисович подошел к книжной полке, задумчиво провел пальцем по пыльным корешкам, достал шелковый, бирюзового цвета платок, старательно вытер руку и добавил: – Не всех, разумеется, а только диких.
   – Откуда в Москве мутанты, – изумился Берет, – да еще дикие? А что, еще и цивилизованные бывают?
   – Оттуда же, откуда и мы с вами, – вздохнул Александр Борисович. – Мы ведь с вами тоже мутанты, именно те самые, цивилизованные, как вы изволили выразиться. В отличие от диких мутантов мы, цивилизованные, сохранили в себе человека, а вот кое-кто, увы, не сумел. Впрочем, для того, чтобы сохранить в себе человека, надо сначала им стать, а это, извините, дано далеко не каждому. Так что добро пожаловать домой, сталкер!