Страница:
Алексей Молокин
Припять – Москва. Тебя здесь не ждут, сталкер!
Издательство признательно Борису Натановичу Стругацкому за предоставленное разрешение использовать название серии «Сталкер», а также идеи и образы, воплощенные в произведении «Пикник на обочине» и сценарии к кинофильму А.Тарковского «Сталкер».
Братья Стругацкие – уникальное явление в нашей культуре. Это целый мир, оказавший влияние не только на литературу и искусство в целом, но и на повседневную жизнь. Мы говорим словами героев произведений Стругацких, придуманные ими неологизмы и понятия живут уже своей отдельной жизнью подобно фольклору или бродячим сюжетам.
Часть 1
Оглянись на дом свой, сталкер[1]
Берет. Прелюдия к возвращению
Когда-то он любил московское метро. Это было давно, в детстве, в те времена, когда колеса отстукивали на стыках «Nights On Broadway», песню «Bee Gees», уже тогда немодную, но ему она нравилась – он никогда не заморачивался модой, ни в детстве, ни потом. Отец ставил купленную за бешеные деньги у барыг на Неглинке виниловую пластинку на массивный блин самодельного проигрывателя, и маленький Берет, которого тогда звали совсем иначе, чувствовал, как где-то внутри него загораются огни чудесной страны, той, куда он когда-нибудь непременно поедет, хотя бы на том же метро. Ведь на метро нашего детства можно уехать очень далеко, правда? Жаль, что это возможно только в детстве… Отрывистый вагонный ритм и высокий вибрирующий голос, зовущий подняться вверх из московских подземных дворцов в пузырящуюся огнями, шипучую, как газировка, бродвейскую ночь. Было в этой мелодии некое обещание несбыточного, да, было…
А потом… потом много чего случилось…. Он возвращался в Москву с войны, с одной, другой, третьей, и каждый раз это была другая Москва, почти чужая, но только почти, он все еще оставался мальчишкой с Мерзляковского переулка. Того самого, войти в который можно через квадратную дырку в почтамте, что на Новом Арбате. Возвращаясь, он искал свою Москву в арбатских двориках, там, где воздух настоян на кленовой горечи и золотое время медленно стекает за асфальт с пылающих закатом стекол верхних этажей старых домов. Спускался в метро и выходил на скучных окраинных станциях, они были новые, неглубокого залегания, почти стандартной архитектуры, и районы тоже были пусть незнакомые, но тоже скучные и одинаковые. А вот на Бродвей он так ни разу и не попал, хотя втайне для себя верил в это. Понемногу он потерял детскую веру в Бродвей, а потом и в Москву. Хотя что-то, конечно, осталось… Фантомные боли в душе, фантомная вера… Он снова уходил на ненужные ему войны, убеждая себя, что делает это ради денег, и понимая, что поступает неправильно, да еще и врет себе. А это уж вообще последнее дело. Наконец, он ушел в Зону Отчуждения, туда, где звучала совсем другая музыка, ушел, когда его Москвы не стало совсем, не дождалась его Москва с очередной войны, а чего он, собственно, хотел? Города – как женщины, они не могут ждать вечно…
Сорок лет – это еще не старость, но и не молодость, такая вот банальная истина. Он ушел потому, что места в новой Москве, целлюлитной от денег, но молодящейся, ставшей совсем чужой, ему не нашлось. Где ты шлялся, отставной морпех, сталкер без Зоны, где тебя носило, ты поздно пришел, тебя долго ждали, но не дождались, так что ты сам во всем виноват. А теперь посмотри на дом свой и уходи с миром, в твоем доме давно живут другие, и они тоже считают себя москвичами, да они теперь и есть настоящие москвичи. А акцент – что акцент, через десять лет здесь все так будут разговаривать, и странно будет звучать на Арбате акающий московский говорок. Если к тому времени останется кто-то из тех, давних, прошлых москвичей. Истинных.
Он вернулся из Зоны Отчуждения в Москву, когда-то родной, а теперь проклятый город, как он всерьез считал, вернулся калекой, нищим – никем. Ему долго везло, войны отпускали его живым и почти невредимым, и он уверовал, что так будет всегда. А вот Зона не отпустила. Зона-матушка щадила его все года, пока он, как и другие сталкеры, охотился за ее секретами, а по сути дела, мародерствовал, брал то, что ему не принадлежало, да и вообще не было предназначено для людей. Но люди этого хотели, за это платили немалые деньги, а за то, чего не хотят, денег не платят. И он ползал по аномалиям буквально на четвереньках, неумело молясь всесильным богам Зоны, выковыривая из кошмаров аномалий артефакты, которые через торговцев и посредников уходили на Большую Землю. Он не думал о том, что Зона с его помощью понемногу просачивается во внешний мир, по каплям, каждый артефакт – маленькая едкая капелька, будь то излечивающий почти все болезни «пузырь» или простая «батарейка». И почти все, что выносили сталкеры из Зоны Отчуждения, так или иначе проходило через Москву, а многое там, в Москве, и оставалось. Еще бы! Ведь Москва – самый богатый и самый жадный город планеты, разве она свое упустит? Да никогда!
Все сталкеры мечтают когда-нибудь вернуться. Кто куда, кто в Москву, кто в Киев, а кто в какой-нибудь богом забытый Ковров, Гороховец или Воткинск. Домой. Зона словно море стачивает острые грани воспоминаний, и родные места кажутся теплыми и гладкими, словно хорошо обкатанная галька. Мечтают даже те, кого Зона взяла в себя, растворила. Мечтают те, кого Зона признала. Даже зомби, пока их мозги окончательно не сгнили, и те мечтают вернуться. Только вот возвращаются не все, кого-то Зона убивает, иногда сама, а чаще человеческими руками. Есть в Зоне и такие, кто пришел именно убивать, в надежде, что Зона все спишет. Как правило, убийцы живут ровно столько, сколько нужно Зоне, а потом умирают, чтобы уступить место новым убийцам, благо, порченого человеческого материала хватает.
Но даже те, кому повезло, те, кто выбрался из Зоны Отчуждения и вернулся домой, несут Зону в себе, не ведая, что в своих городах именно они являются посланцами Зоны, живыми артефактами, потому что сталкеров бывших не бывает. Та самая «Зона внутри», о которой когда-то пел Звонарь[2].
Он помнил, как уходил из Зоны Отчуждения. В баре «100 рентген» состоялась грандиозная отвальная с водкой «Казаки» и шашлыками из псевдосвиньи, а потом в бар вошла Ночка, рыжая чернобыльская ведьма-контрабандистка, стройная, несмотря на меховой комбинезон, круглолицая, с развитыми плечами и крупными кистями рук бывшей гимнастки, и сказала, что пора и больше она ждать не намерена. И он попрощался с товарищами и нетвердой походкой двинулся за ней к ее раскрашенному ржавыми камуфляжными пятнами – в цвет чернобыльского неба – мотодельтаплану и даже, как помнилось, пытался ухаживать, то есть затащить в какое-нибудь укромное местечко, но получил локтем в солнечное сплетение и не то чтобы протрезвел, но одумался.
– Пристегнись, – коротко бросила рыжая ведьма. – И не вздумай меня в полете лапать, придурок! Пулю схлопочешь только так, или, чего доброго, навернемся, а тебе это надо? Мне – нет.
Берету это было тоже не надо, и он, путаясь в ремнях, пристегнулся.
– Ты, девочка, того, не очень выделывайся, – пьяно пробормотал он, – может быть, я на тебе еще женюсь…
Ночка фыркнула, натянула кожаный шлем, надвинула очки, став похожей на пилота какого-нибудь «фармана» или «фоккера» времен Первой мировой, и включила двигатель. Винт за спиной заклохтал, замолотил ночной воздух, набрал обороты, потом загудел ровно и мощно, и они взлетели. «Совушка», как ласково называла Ночка свой аппарат, набирала высоту медленно, все-таки электрический движок, работающий от «батареек», был слабоват, чтобы нести двоих да еще в придачу и рюкзак с хабаром. Ради случайного пассажира Ночка не собиралась отказываться от привычного заработка, ничего, «Совушка» вытянет, тем более что ночь тихая, до очередного выброса далеко, а небесных монстров в Зоне до сих пор не встречалось. Одни вороны да вертолеты федералов, но и те, и другие, как правило, по ночам отсиживаются на земле.
В Зоне не летают по прямой. Полет над Зоной – особое искусство, потому что если и существуют какие-то карты воздушных аномалий, то, во-первых, достоверность их оставляет желать лучшего, во-вторых, имеются они только у федералов, которые делиться столь ценной информацией с контрабандистами отнюдь не собираются, а в-третьих – после выброса аномалии меняют свои места. Они и в обычное-то время ползают по Зоне, словно какие-то чудовищные морские звезды по океанскому дну, так что какие уж тут карты! Кроме того, индикатор аномалий в полете практически бесполезен, пока он что-то покажет – ты уже влетел в какую-нибудь пакость, ну а дальше понятно что… А вот Ночка летала, было у нее воистину ведьмовское чутье, позволяющее ей скользить с крыла на крыло, обходя гравитационные ловушки, прижимаясь, где надо, к кронам скрученных выбросами деревьев, ловя мягкими крыльями своей «Совушки» восходящие потоки, поднимающиеся от «жарок» и «разломов». С Зоной нельзя договориться, но можно вести себя правильно, то есть так, чтобы Зона-матушка тебя терпела и до поры до времени не трогала. Ночка вела себя правильно. А Берет не без оснований полагал, что вовремя просек момент, когда Зона перестанет его терпеть, и теперь веселый и хмельной возвращался на Большую Землю.
Они порхали над Зоной уже с полчаса. Встречный ветер напрочь выдул из него хмель, а заодно и нестойкое, пьяное веселье, и он попытался рассмотреть, что там внизу. Глаза слезились – вторых очков у проклятой ведьмы, конечно же, не оказалось, а может, она просто разозлилась на сталкера. Обиделась.
«Нашла на что обижаться, – подумал Берет, – ишь, разборчивая какая! Сказано же тем же Лешкой Звонарем, мир его песням, что любить надо тех, кто уже оттуда, а не тех, кто еще туда[3]. Вот я и есть уже почти что оттуда, почему бы меня и не полюбить немного?»
Впрочем, среди сталкеров Ночка действительно слыла разборчивой особой, и даже более того – недотрогой. В смысле, тронь – костей не соберешь!
Ночка тоже когда-нибудь собиралась вернуться. Вернуться в Москву, хотя коренной москвичкой не была. Ночка берегла себя для Москвы и большого мира, в душе оставаясь провинциальной девчонкой из тех, кого неудержимо манит яркая мишура столицы. Только вот бездумным мотыльком она никак считаться не могла, Совушка она и есть Совушка, маленькая – но хищница. И в Москву она намеревалась вернуться только тогда, когда поднакопит достаточное количество денег, чтобы чувствовать себя независимой и свободной. Будут деньги – и мир распахнется перед ней, словно карта мира в школьном учебнике географии, словно бабочка с синими, зелеными и золотыми узорами на крыльях. И станет она, как раньше, Светланой. Светкой Рыжей, но это не для всех, а только для друзей. А пока что можно и потерпеть. Потерпеть страшно пахнущих Зоной и смертью сталкеров, жадных торгашей с липкими, немытыми глазами, потерпеть вечно взвинченных бандюков, которые тоже не пренебрегали услугами чернобыльской ведьмы. Она была хорошим пилотом, она была удачлива, и ради этого ее не трогали, как пилот она была нужнее, чем как женщина, потому что всегда доставляла хабар по адресу, а хабар – это деньги, это другая жизнь там, на Большой Земле, за периметром, это даже не просто другая жизнь, это – настоящая жизнь. Даже бандюки, и те считали, что жизнь настанет потом, там, за периметром Зоны Отчуждения. В этом все люди Зоны были одинаковы. Можно потерпеть, а там… Большинство из них так и не смогло понять, что такое «Зона внутри».
«Совушка» медленно карабкалась вверх, внизу было полным-полно аномалий, далеко впереди чуткими пальцами слепцов шарили по ржавому небу прожектора федералов. Лучи скрещивались и расходились, словно что-то передавали из рук в руки, потом внезапно падали на землю, выхватывая ломти ночной Зоны, перевитые колючей проволокой, изрытые воронками от мин и снарядов. Боеприпасов федералы не жалели, добросовестно перепахивая контрольную полосу при малейшем признаке движения.
Неожиданно «Совушка» резко ушла вбок, видно, рыжая ведьма что-то почуяла своим нечеловеческим чутьем, но почуяла поздно, потому что впереди громко треснуло, сверкнуло, и слепящая сетка мгновенно соткалась вокруг дельтаплана. Аппарат тряхнуло, но несильно, искрящиеся голубые разряды засияли на кончиках крыльев – вспыхнули и погасли. И наступила тишина. Страшная это штука – тишина в полете. Слышно было только, как шелестит и посвистывает воздух, нехотя раскручивая бесполезный пропеллер. Подсвеченный прожекторами горизонт качнулся и пополз вверх. Они снижались, и – даже на взгляд сталкера – слишком быстро.
Ночка выбросила что-то в темноту, сталкер не сразу сообразил что, а потом понял – мешок с хабаром.
«Хреновые дела, – подумал он, – совсем хреновые дела…»
Девушка повернулась к нему, сейчас она и в самом деле была похожа на ведьму, стрекозьи глаза в очках и оскаленный рот на резко очерченном белом лице.
– Бросай все лишнее, – крикнула она, – бросай, сталкер, если жить хочешь.
Берет потянул из кобуры ТТ, единственное оружие, которое у него было, и пистолет канул вниз.
– Еще!
Сталкер снял разгрузку с контейнерами для артефактов, и сотня тысяч неполученных зеленых отправилась вслед за пистолетом.
– Впереди разлом, если хватит высоты – поймаем поток, подскочим, а там, глядишь, и дотянем до поляны. Я на ней уже сто раз садилась, отремонтируемся и дальше полетим. Здесь садиться нельзя…
Впереди внизу багровыми трещинами светился разлом. Далеко.
«Нет, не дотянем, – как-то спокойно подумал Берет. – Вдвоем нипочем не дотянем…»
– И на кой хер мне этот героизм, – бормотал он, торопливо расстегивая привязные ремни, – на хер он мне сдался! Неправильно все-таки меня мама с папой воспитали… В следующий раз непременно женюсь, – крикнул он, валясь вбок с узкого сиденья, – или просто…
И ухнул вниз.
А потом… потом много чего случилось…. Он возвращался в Москву с войны, с одной, другой, третьей, и каждый раз это была другая Москва, почти чужая, но только почти, он все еще оставался мальчишкой с Мерзляковского переулка. Того самого, войти в который можно через квадратную дырку в почтамте, что на Новом Арбате. Возвращаясь, он искал свою Москву в арбатских двориках, там, где воздух настоян на кленовой горечи и золотое время медленно стекает за асфальт с пылающих закатом стекол верхних этажей старых домов. Спускался в метро и выходил на скучных окраинных станциях, они были новые, неглубокого залегания, почти стандартной архитектуры, и районы тоже были пусть незнакомые, но тоже скучные и одинаковые. А вот на Бродвей он так ни разу и не попал, хотя втайне для себя верил в это. Понемногу он потерял детскую веру в Бродвей, а потом и в Москву. Хотя что-то, конечно, осталось… Фантомные боли в душе, фантомная вера… Он снова уходил на ненужные ему войны, убеждая себя, что делает это ради денег, и понимая, что поступает неправильно, да еще и врет себе. А это уж вообще последнее дело. Наконец, он ушел в Зону Отчуждения, туда, где звучала совсем другая музыка, ушел, когда его Москвы не стало совсем, не дождалась его Москва с очередной войны, а чего он, собственно, хотел? Города – как женщины, они не могут ждать вечно…
Сорок лет – это еще не старость, но и не молодость, такая вот банальная истина. Он ушел потому, что места в новой Москве, целлюлитной от денег, но молодящейся, ставшей совсем чужой, ему не нашлось. Где ты шлялся, отставной морпех, сталкер без Зоны, где тебя носило, ты поздно пришел, тебя долго ждали, но не дождались, так что ты сам во всем виноват. А теперь посмотри на дом свой и уходи с миром, в твоем доме давно живут другие, и они тоже считают себя москвичами, да они теперь и есть настоящие москвичи. А акцент – что акцент, через десять лет здесь все так будут разговаривать, и странно будет звучать на Арбате акающий московский говорок. Если к тому времени останется кто-то из тех, давних, прошлых москвичей. Истинных.
Он вернулся из Зоны Отчуждения в Москву, когда-то родной, а теперь проклятый город, как он всерьез считал, вернулся калекой, нищим – никем. Ему долго везло, войны отпускали его живым и почти невредимым, и он уверовал, что так будет всегда. А вот Зона не отпустила. Зона-матушка щадила его все года, пока он, как и другие сталкеры, охотился за ее секретами, а по сути дела, мародерствовал, брал то, что ему не принадлежало, да и вообще не было предназначено для людей. Но люди этого хотели, за это платили немалые деньги, а за то, чего не хотят, денег не платят. И он ползал по аномалиям буквально на четвереньках, неумело молясь всесильным богам Зоны, выковыривая из кошмаров аномалий артефакты, которые через торговцев и посредников уходили на Большую Землю. Он не думал о том, что Зона с его помощью понемногу просачивается во внешний мир, по каплям, каждый артефакт – маленькая едкая капелька, будь то излечивающий почти все болезни «пузырь» или простая «батарейка». И почти все, что выносили сталкеры из Зоны Отчуждения, так или иначе проходило через Москву, а многое там, в Москве, и оставалось. Еще бы! Ведь Москва – самый богатый и самый жадный город планеты, разве она свое упустит? Да никогда!
Все сталкеры мечтают когда-нибудь вернуться. Кто куда, кто в Москву, кто в Киев, а кто в какой-нибудь богом забытый Ковров, Гороховец или Воткинск. Домой. Зона словно море стачивает острые грани воспоминаний, и родные места кажутся теплыми и гладкими, словно хорошо обкатанная галька. Мечтают даже те, кого Зона взяла в себя, растворила. Мечтают те, кого Зона признала. Даже зомби, пока их мозги окончательно не сгнили, и те мечтают вернуться. Только вот возвращаются не все, кого-то Зона убивает, иногда сама, а чаще человеческими руками. Есть в Зоне и такие, кто пришел именно убивать, в надежде, что Зона все спишет. Как правило, убийцы живут ровно столько, сколько нужно Зоне, а потом умирают, чтобы уступить место новым убийцам, благо, порченого человеческого материала хватает.
Но даже те, кому повезло, те, кто выбрался из Зоны Отчуждения и вернулся домой, несут Зону в себе, не ведая, что в своих городах именно они являются посланцами Зоны, живыми артефактами, потому что сталкеров бывших не бывает. Та самая «Зона внутри», о которой когда-то пел Звонарь[2].
Он помнил, как уходил из Зоны Отчуждения. В баре «100 рентген» состоялась грандиозная отвальная с водкой «Казаки» и шашлыками из псевдосвиньи, а потом в бар вошла Ночка, рыжая чернобыльская ведьма-контрабандистка, стройная, несмотря на меховой комбинезон, круглолицая, с развитыми плечами и крупными кистями рук бывшей гимнастки, и сказала, что пора и больше она ждать не намерена. И он попрощался с товарищами и нетвердой походкой двинулся за ней к ее раскрашенному ржавыми камуфляжными пятнами – в цвет чернобыльского неба – мотодельтаплану и даже, как помнилось, пытался ухаживать, то есть затащить в какое-нибудь укромное местечко, но получил локтем в солнечное сплетение и не то чтобы протрезвел, но одумался.
– Пристегнись, – коротко бросила рыжая ведьма. – И не вздумай меня в полете лапать, придурок! Пулю схлопочешь только так, или, чего доброго, навернемся, а тебе это надо? Мне – нет.
Берету это было тоже не надо, и он, путаясь в ремнях, пристегнулся.
– Ты, девочка, того, не очень выделывайся, – пьяно пробормотал он, – может быть, я на тебе еще женюсь…
Ночка фыркнула, натянула кожаный шлем, надвинула очки, став похожей на пилота какого-нибудь «фармана» или «фоккера» времен Первой мировой, и включила двигатель. Винт за спиной заклохтал, замолотил ночной воздух, набрал обороты, потом загудел ровно и мощно, и они взлетели. «Совушка», как ласково называла Ночка свой аппарат, набирала высоту медленно, все-таки электрический движок, работающий от «батареек», был слабоват, чтобы нести двоих да еще в придачу и рюкзак с хабаром. Ради случайного пассажира Ночка не собиралась отказываться от привычного заработка, ничего, «Совушка» вытянет, тем более что ночь тихая, до очередного выброса далеко, а небесных монстров в Зоне до сих пор не встречалось. Одни вороны да вертолеты федералов, но и те, и другие, как правило, по ночам отсиживаются на земле.
В Зоне не летают по прямой. Полет над Зоной – особое искусство, потому что если и существуют какие-то карты воздушных аномалий, то, во-первых, достоверность их оставляет желать лучшего, во-вторых, имеются они только у федералов, которые делиться столь ценной информацией с контрабандистами отнюдь не собираются, а в-третьих – после выброса аномалии меняют свои места. Они и в обычное-то время ползают по Зоне, словно какие-то чудовищные морские звезды по океанскому дну, так что какие уж тут карты! Кроме того, индикатор аномалий в полете практически бесполезен, пока он что-то покажет – ты уже влетел в какую-нибудь пакость, ну а дальше понятно что… А вот Ночка летала, было у нее воистину ведьмовское чутье, позволяющее ей скользить с крыла на крыло, обходя гравитационные ловушки, прижимаясь, где надо, к кронам скрученных выбросами деревьев, ловя мягкими крыльями своей «Совушки» восходящие потоки, поднимающиеся от «жарок» и «разломов». С Зоной нельзя договориться, но можно вести себя правильно, то есть так, чтобы Зона-матушка тебя терпела и до поры до времени не трогала. Ночка вела себя правильно. А Берет не без оснований полагал, что вовремя просек момент, когда Зона перестанет его терпеть, и теперь веселый и хмельной возвращался на Большую Землю.
Они порхали над Зоной уже с полчаса. Встречный ветер напрочь выдул из него хмель, а заодно и нестойкое, пьяное веселье, и он попытался рассмотреть, что там внизу. Глаза слезились – вторых очков у проклятой ведьмы, конечно же, не оказалось, а может, она просто разозлилась на сталкера. Обиделась.
«Нашла на что обижаться, – подумал Берет, – ишь, разборчивая какая! Сказано же тем же Лешкой Звонарем, мир его песням, что любить надо тех, кто уже оттуда, а не тех, кто еще туда[3]. Вот я и есть уже почти что оттуда, почему бы меня и не полюбить немного?»
Впрочем, среди сталкеров Ночка действительно слыла разборчивой особой, и даже более того – недотрогой. В смысле, тронь – костей не соберешь!
Ночка тоже когда-нибудь собиралась вернуться. Вернуться в Москву, хотя коренной москвичкой не была. Ночка берегла себя для Москвы и большого мира, в душе оставаясь провинциальной девчонкой из тех, кого неудержимо манит яркая мишура столицы. Только вот бездумным мотыльком она никак считаться не могла, Совушка она и есть Совушка, маленькая – но хищница. И в Москву она намеревалась вернуться только тогда, когда поднакопит достаточное количество денег, чтобы чувствовать себя независимой и свободной. Будут деньги – и мир распахнется перед ней, словно карта мира в школьном учебнике географии, словно бабочка с синими, зелеными и золотыми узорами на крыльях. И станет она, как раньше, Светланой. Светкой Рыжей, но это не для всех, а только для друзей. А пока что можно и потерпеть. Потерпеть страшно пахнущих Зоной и смертью сталкеров, жадных торгашей с липкими, немытыми глазами, потерпеть вечно взвинченных бандюков, которые тоже не пренебрегали услугами чернобыльской ведьмы. Она была хорошим пилотом, она была удачлива, и ради этого ее не трогали, как пилот она была нужнее, чем как женщина, потому что всегда доставляла хабар по адресу, а хабар – это деньги, это другая жизнь там, на Большой Земле, за периметром, это даже не просто другая жизнь, это – настоящая жизнь. Даже бандюки, и те считали, что жизнь настанет потом, там, за периметром Зоны Отчуждения. В этом все люди Зоны были одинаковы. Можно потерпеть, а там… Большинство из них так и не смогло понять, что такое «Зона внутри».
«Совушка» медленно карабкалась вверх, внизу было полным-полно аномалий, далеко впереди чуткими пальцами слепцов шарили по ржавому небу прожектора федералов. Лучи скрещивались и расходились, словно что-то передавали из рук в руки, потом внезапно падали на землю, выхватывая ломти ночной Зоны, перевитые колючей проволокой, изрытые воронками от мин и снарядов. Боеприпасов федералы не жалели, добросовестно перепахивая контрольную полосу при малейшем признаке движения.
Неожиданно «Совушка» резко ушла вбок, видно, рыжая ведьма что-то почуяла своим нечеловеческим чутьем, но почуяла поздно, потому что впереди громко треснуло, сверкнуло, и слепящая сетка мгновенно соткалась вокруг дельтаплана. Аппарат тряхнуло, но несильно, искрящиеся голубые разряды засияли на кончиках крыльев – вспыхнули и погасли. И наступила тишина. Страшная это штука – тишина в полете. Слышно было только, как шелестит и посвистывает воздух, нехотя раскручивая бесполезный пропеллер. Подсвеченный прожекторами горизонт качнулся и пополз вверх. Они снижались, и – даже на взгляд сталкера – слишком быстро.
Ночка выбросила что-то в темноту, сталкер не сразу сообразил что, а потом понял – мешок с хабаром.
«Хреновые дела, – подумал он, – совсем хреновые дела…»
Девушка повернулась к нему, сейчас она и в самом деле была похожа на ведьму, стрекозьи глаза в очках и оскаленный рот на резко очерченном белом лице.
– Бросай все лишнее, – крикнула она, – бросай, сталкер, если жить хочешь.
Берет потянул из кобуры ТТ, единственное оружие, которое у него было, и пистолет канул вниз.
– Еще!
Сталкер снял разгрузку с контейнерами для артефактов, и сотня тысяч неполученных зеленых отправилась вслед за пистолетом.
– Впереди разлом, если хватит высоты – поймаем поток, подскочим, а там, глядишь, и дотянем до поляны. Я на ней уже сто раз садилась, отремонтируемся и дальше полетим. Здесь садиться нельзя…
Впереди внизу багровыми трещинами светился разлом. Далеко.
«Нет, не дотянем, – как-то спокойно подумал Берет. – Вдвоем нипочем не дотянем…»
– И на кой хер мне этот героизм, – бормотал он, торопливо расстегивая привязные ремни, – на хер он мне сдался! Неправильно все-таки меня мама с папой воспитали… В следующий раз непременно женюсь, – крикнул он, валясь вбок с узкого сиденья, – или просто…
И ухнул вниз.
Берет. Полустанок
Сталкер лежал на чем-то твердом и учился дышать. Нормально дышать пока что не получалось, легкие словно слиплись, отказываясь качать воздух как надо. Удавались только болезненные, мелкие вдохи-выдохи, но этого было достаточно, чтобы не умереть.
«Живой, – удивленно подумал Берет, – надо же, живой! Вот только надолго ли?»
Он повернул голову – получилось – и зашаркал пальцами по груди, пытаясь отыскать аптечку. Потом вспомнил, что аптечка осталась в разгрузке, которую он спустил за борт, и бросил это занятие. Снова закрыл глаза и осторожно вдохнул. На этот раз вдох получился, хотя болели легкие немилосердно.
– Раздышусь понемногу, – сам себе сказал он, – а потом потихоньку пойду. Надо сматываться, пока меня никто не сожрал. Эх, за что ж ты меня так, Зона-матушка! Ну, ничего…
Он повернул голову и увидел метрах в ста, за низкими строениями, слабо светящийся контур. Это было похоже на перевернутый, падающий вверх водопад, только из воздуха.
«Ага, – подумал сталкер, – это я в “трамплин” угодил, потому и не разбился в лепешку. Надо же, повезло!»
Впрочем, с везением дело обстояло совсем не так, как хотелось бы.
Руки шевелились, шея ворочалась, глаза видели, уши слышали, вот только ног он не чувствовал, хотя ноги были на месте. Он видел свои ступни, обутые в могучие берцы. Почти новые берцы, форсистые, сбереженные для Большой Земли. Надо же, берцам хоть бы что, да уж! Сталкер перевернулся на живот и пополз, упираясь руками в растрескавшийся бетон к темневшему неподалеку низкому строению, бункеру или гаражу, в темноте он не мог разобрать, что это такое. Чисто инстинктивно он стремился забиться в какой-нибудь угол, чтобы спрятаться там от Зоны, пока не придет в себя. Только вот в Зоне от Зоны спрятаться некуда, и он это хорошо понимал.
– Живой, – снова прохрипел он, потом хмыкнул и добавил, констатируя: – Но, похоже, ненадолго.
Потом он подумал, что в гараже за полуоткрытой стальной дверью непременно находится схрон. Да, да, там обязательно должен быть схрон с оружием, едой и аптечкой. Теперь сталкер был в этом совершенно уверен. Он даже ощутил под пальцами отполированное цевье видавшего виды «калаша», нетерпеливо зарычал и изо всех сил, упираясь локтями, словно нетопырь, пополз к черному зеву входа. Еще там должны быть патроны, много патронов, потому что без патронов в Зоне не выжить. Хана в Зоне без патронов! Он перевалился через невысокий железный порог, едва не сорвавшись в смотровую яму – это все-таки оказался гараж, – и перекатился в угол. Схрон должен быть там, в этом углу. Но схрона не было ни в этом углу и ни в каком другом. Он принялся шарить вокруг себя, но под руку не попадалось ничего похожего на оружие, и тогда он заплакал зло и горько, не смаргивая слезы, хрипло матерясь и скрипя зубами, потому что Зона его обманула. Сука этакая! Он был готов умереть, но только не таким вот, беспомощным куском мяса для слепых псов, бурдюком крови для кровососа, это было неправильно, это было подло… Наконец Зона смилостивилась над ним и позволила потерять сознание.
Берет очнулся на рассвете. Над ним кто-то склонился. Сталкер с трудом сфокусировал взгляд и узнал Звонаря.
Он не удивился, чему тут удивляться, Звонарь мертвый и он тоже мертвый, так что удивляться особенно нечему. Он хотел было поздороваться со Звонарем, хотя странно желать здоровья мертвому, но Звонарь приложил палец к губам, и Берет понял, что здороваться не обязательно, а то, что Звонарь оказался рядом, – это хорошо, это правильно.
Потом он снова потерял сознание и на этот раз очнулся не скоро.
Он пришел в себя на каком-то полустанке.
Берет лежал, привалившись к облупленной стенке железнодорожного вокзала снаружи, неподалеку от низкой асфальтированной платформы. Над ним возвышались трое, он не сразу сообразил, что это военный патруль. Лейтенант, совсем молоденький, с пистолетом в кобуре, и двое щуплых солдатиков, вооруженных штык-ножами в пластиковых ножнах поносного цвета. В общем, никакой бравости в военных не наблюдалось. Почему-то именно поэтому сталкер сразу понял, что он уже не в Зоне, что каким-то невероятным образом выбрался за периметр и теперь на Большой Земле. А как он здесь оказался – это дело десятое, в конце концов. Отпустила Зона, вот и все объяснение.
Бабки с эмалированными ведрами, от которых поднимался вкусный парок, ждали проходящего поезда, чтобы продать свою немудрящую снедь, вареную картошку, пирожки с капустой и еще невесть с чем, бутылку самогона – все копеечка к пенсии!
– Бомж, – сморщился лопоухий солдатик в застиранной гимнастерке. – Воняет-то как! Пусть с ним полиция разбирается, это их клиент.
– Разговорчики. Ну-ка, Кривчук, проверь у него документы, – сердито приказал лейтенантик. – У него сталкерский комбинезон, может, все-таки он из Зоны.
Лопоухий, морщась и отворачиваясь, нехотя полез Берету за пазуху и двумя пальцами вытащил полиэтиленовый пакет с документами. Лейтенант брезгливо извлек из пакета бумаги, отошел в сторонку и принялся их внимательно изучать.
– Надо же, – наконец сказал он, – боевой офицер, капитан, отставник. Москвич… Что же ты, братец, так опустился-то. И где твои костыли? Пропил или украли? Что же с тобой теперь делать?
– А если он все-таки из Зоны, – начал было лопоухий, – тогда доложить следует…
– А мне по… – решительно сказал лейтенант. – На нем ведь не написано, что он из Зоны, документы у него в порядке, а больше нас ничего не касается. И ничего такого у него нет. Ни оружия, ни этих… артефактов. Документы вот имеются, в порядке документы, что характерно, а больше ничего. Никаких признаков, что он оттуда. Тем более что Зона где? Правильно, на Украине, а мы где? Правильно, на территории Российской Федерации.
Он снова задумался, потом повернулся ко второму солдату, тощему, с цыплячьей шеей, знобко торчащей из камуфляжной куртки, и сказал:
– Вот что, Остапенко, раздобудь-ка товарищу капитану костыли, быстро. Одна нога здесь, другая там. А ты, Кривчук, сбегай купи еды какой-нибудь, вон хоть картошки у Петровны. Через полчаса электричка, посадим, и пусть уматывает отсюда. Авось доберется до своей Москвы, может, у него там кто-нибудь из родни остался, глядишь, и помогут инвалиду. Хотя сомневаюсь…
Лейтенант достал бумажник и протянул солдату сотню. Потом вздохнул, достал еще сотню и сунул ее сталкеру.
– Больше не могу, сам понимаешь, – вздохнул он. – Прости, браток. Только сразу не пропивай, лучше поешь чего-нибудь в дороге.
Берет промычал что-то невнятное, не резон было ему сейчас пускаться в разговоры, ох, не резон.
– Да где ж я ему достану костыли-то, – начал было солдатик, но лейтенант прервал его.
– Возьми в медсанчасти, – приказал он. – Взаимообразно. Мне что, тебя учить, Остапенко? Выполняй!
Остапенко убежал. Берет наконец пришел в себя и начал что-то соображать. Воняло действительно мерзко. И воняло от него. К ощущению беспомощности прибавилось отвратительное ощущение нечистоты, видимо, он уже давно валялся здесь, на незнакомой железнодорожной станции, и даже странно, что до сих пор никто не обратил на него внимания. Хотя, может быть, и обратили, да побрезговали, кому нужен вонючий бомж в заляпанной грязью камуфле? Милиции? Хотя, судя по тому, что он услышал, никакой милиции в России больше не существует, а существует какая-то полиция. Но и этой самой младой и незнакомой полиции, судя по всему, он тоже не нужен. Так кому? Разве что таким же вонючим бомжам, только вот что-то ни одного бомжа вокруг не наблюдается, кроме него, разумеется. Похоже, местечко настолько бедное, что бомжам здесь просто нечего делать. Бомжи кучкуются там, где богатые помойки, а здесь даже помойки приличной не сыщешь. Самая богатая помойка в России – это, конечно же, Москва. Так что впереди у него встреча с соплеменниками-бомжами, ну, держись, сталкер!
Он понял, что только что вроде бы пошутил над самим собой, и обрадовался. Раз он еще способен к иронии, значит, не все потеряно. Только бы добраться до дома, до Москвы-столицы, трижды родимой и трижды проклятой. Там он отыщет торговых агентов, тех, что продавали хабар, добытый им в Зоне, у них хранятся его деньги, довольно много денег, он не помнил точно сколько, но твердо знал, что немало. Адреса он не забыл, а уж там он до них и на костылях как-нибудь доберется. С деньгами можно и ноги вылечить, были бы они только, деньги. Комната в коммуналке на Третьей Парковой осталась за ним, соседи платят, деньги он передавал регулярно через тех же агентов-посредников, так что с жильем особых проблем быть не должно. Так что ошибаетесь, граждане-господа, не был сталкер Берет бомжем и не будет. Разве что временно, а это можно и потерпеть. Оставалось только добраться до Москвы, пусть на перекладных, но добраться. А не было еще такого места, куда Берет не мог добраться в любом состоянии. И выбраться тоже. Из Зоны и то выбрался!
Прибежал запыхавшийся Остапенко с костылями. Конопатая рожа его сияла, словно солдатик совершил невесть какой подвиг.
– Вот, – отрапортовал он, – прихватизировал согласно приказу. Ох и орала она, товарищ лейтенант, чуть не оглох, а у меня, между прочим, слух…
– Вставай, капитан, – не обращая внимания на явно неуставной доклад солдатика, сказал лейтенант. – Поднимайся давай, скоро твоя электричка. Вот, держи, тебе на дорогу.
И сунул за пазуху сталкеру теплый кулек с вареной картошкой и четвертинку.
– Спасибо, лейтенант. – Берет с трудом поднялся, опираясь на костыли, и сделал шаг. Ноги были нехорошие, не свои, но идти все-таки можно. Не идти – ковылять. «Ковыляй потихонечку…» Забыл, как там дальше… Значит, не все потеряно, не напрочь парализовало, какие-то нервы все-таки работали, передавали импульсы, пусть неправильно, нечетко, но работали…
Сталкер не знал, что будь на его месте обычный человек, хотя бы тот же лейтенант, тому не удалось бы и с места сдвинуться. Зона, искалечившая его, в утешение одарила способностью к регенерации. Слабенькой, не такой, как у истинных чернобыльских тварей, но обычным людям и этого не дано.
– Ладно, чего уж там, – смутился лейтенант. – Хотя не дай бог оказаться на твоем месте… Лучше уж сразу насмерть… Неспокойно в стране, капитан, такие вот дела. Не спрашиваю, как ты здесь очутился и зачем, только езжай-ка ты домой, вон твоя электричка подходит. Доберешься до Брянска, а там суток за трое, глядишь, и до Первопрестольной. Остапенко, Кривчук, помогите капитану!
Солдаты ловко подхватили сталкера под руки и вместе с костылями вбросили в тамбур. Берет оперся на костыли, косо шагнул в вагон и рухнул на деревянную скамейку. Электричка дернулась, в ее изношенных потрохах что-то болезненно залязгало, за мутным стеклом поплыл перрон с бабками и названием станции «О. П. Горожанка», какая-то полуразрушенная башня, наверное, водокачка, потом потянулись потемневшие от непогоды хибары, тоскливые стеганки картофельных посадок, и, наконец, полустанок остался позади. Сталкер был в России, каким-то невероятным образом перемахнув через охраняемый периметр Зоны Отчуждения и границу с самостийной Украиной. Смутно вспоминался Звонарь, склонившийся над ним там, в Зоне. Значит, он все-таки не умер, сталкер-музыкант! А даже если умер? Выходит, настоящему сталкеру смерть не помеха! Ай да Звонарь!
«Вот зараза, – подумал, возвращаясь к действительности, сталкер, – теперь и поссать проблема, не говоря уже обо всем остальном. Ну, ничего, придется привыкать…»
«Живой, – удивленно подумал Берет, – надо же, живой! Вот только надолго ли?»
Он повернул голову – получилось – и зашаркал пальцами по груди, пытаясь отыскать аптечку. Потом вспомнил, что аптечка осталась в разгрузке, которую он спустил за борт, и бросил это занятие. Снова закрыл глаза и осторожно вдохнул. На этот раз вдох получился, хотя болели легкие немилосердно.
– Раздышусь понемногу, – сам себе сказал он, – а потом потихоньку пойду. Надо сматываться, пока меня никто не сожрал. Эх, за что ж ты меня так, Зона-матушка! Ну, ничего…
Он повернул голову и увидел метрах в ста, за низкими строениями, слабо светящийся контур. Это было похоже на перевернутый, падающий вверх водопад, только из воздуха.
«Ага, – подумал сталкер, – это я в “трамплин” угодил, потому и не разбился в лепешку. Надо же, повезло!»
Впрочем, с везением дело обстояло совсем не так, как хотелось бы.
Руки шевелились, шея ворочалась, глаза видели, уши слышали, вот только ног он не чувствовал, хотя ноги были на месте. Он видел свои ступни, обутые в могучие берцы. Почти новые берцы, форсистые, сбереженные для Большой Земли. Надо же, берцам хоть бы что, да уж! Сталкер перевернулся на живот и пополз, упираясь руками в растрескавшийся бетон к темневшему неподалеку низкому строению, бункеру или гаражу, в темноте он не мог разобрать, что это такое. Чисто инстинктивно он стремился забиться в какой-нибудь угол, чтобы спрятаться там от Зоны, пока не придет в себя. Только вот в Зоне от Зоны спрятаться некуда, и он это хорошо понимал.
– Живой, – снова прохрипел он, потом хмыкнул и добавил, констатируя: – Но, похоже, ненадолго.
Потом он подумал, что в гараже за полуоткрытой стальной дверью непременно находится схрон. Да, да, там обязательно должен быть схрон с оружием, едой и аптечкой. Теперь сталкер был в этом совершенно уверен. Он даже ощутил под пальцами отполированное цевье видавшего виды «калаша», нетерпеливо зарычал и изо всех сил, упираясь локтями, словно нетопырь, пополз к черному зеву входа. Еще там должны быть патроны, много патронов, потому что без патронов в Зоне не выжить. Хана в Зоне без патронов! Он перевалился через невысокий железный порог, едва не сорвавшись в смотровую яму – это все-таки оказался гараж, – и перекатился в угол. Схрон должен быть там, в этом углу. Но схрона не было ни в этом углу и ни в каком другом. Он принялся шарить вокруг себя, но под руку не попадалось ничего похожего на оружие, и тогда он заплакал зло и горько, не смаргивая слезы, хрипло матерясь и скрипя зубами, потому что Зона его обманула. Сука этакая! Он был готов умереть, но только не таким вот, беспомощным куском мяса для слепых псов, бурдюком крови для кровососа, это было неправильно, это было подло… Наконец Зона смилостивилась над ним и позволила потерять сознание.
Берет очнулся на рассвете. Над ним кто-то склонился. Сталкер с трудом сфокусировал взгляд и узнал Звонаря.
Он не удивился, чему тут удивляться, Звонарь мертвый и он тоже мертвый, так что удивляться особенно нечему. Он хотел было поздороваться со Звонарем, хотя странно желать здоровья мертвому, но Звонарь приложил палец к губам, и Берет понял, что здороваться не обязательно, а то, что Звонарь оказался рядом, – это хорошо, это правильно.
Потом он снова потерял сознание и на этот раз очнулся не скоро.
Он пришел в себя на каком-то полустанке.
Берет лежал, привалившись к облупленной стенке железнодорожного вокзала снаружи, неподалеку от низкой асфальтированной платформы. Над ним возвышались трое, он не сразу сообразил, что это военный патруль. Лейтенант, совсем молоденький, с пистолетом в кобуре, и двое щуплых солдатиков, вооруженных штык-ножами в пластиковых ножнах поносного цвета. В общем, никакой бравости в военных не наблюдалось. Почему-то именно поэтому сталкер сразу понял, что он уже не в Зоне, что каким-то невероятным образом выбрался за периметр и теперь на Большой Земле. А как он здесь оказался – это дело десятое, в конце концов. Отпустила Зона, вот и все объяснение.
Бабки с эмалированными ведрами, от которых поднимался вкусный парок, ждали проходящего поезда, чтобы продать свою немудрящую снедь, вареную картошку, пирожки с капустой и еще невесть с чем, бутылку самогона – все копеечка к пенсии!
– Бомж, – сморщился лопоухий солдатик в застиранной гимнастерке. – Воняет-то как! Пусть с ним полиция разбирается, это их клиент.
– Разговорчики. Ну-ка, Кривчук, проверь у него документы, – сердито приказал лейтенантик. – У него сталкерский комбинезон, может, все-таки он из Зоны.
Лопоухий, морщась и отворачиваясь, нехотя полез Берету за пазуху и двумя пальцами вытащил полиэтиленовый пакет с документами. Лейтенант брезгливо извлек из пакета бумаги, отошел в сторонку и принялся их внимательно изучать.
– Надо же, – наконец сказал он, – боевой офицер, капитан, отставник. Москвич… Что же ты, братец, так опустился-то. И где твои костыли? Пропил или украли? Что же с тобой теперь делать?
– А если он все-таки из Зоны, – начал было лопоухий, – тогда доложить следует…
– А мне по… – решительно сказал лейтенант. – На нем ведь не написано, что он из Зоны, документы у него в порядке, а больше нас ничего не касается. И ничего такого у него нет. Ни оружия, ни этих… артефактов. Документы вот имеются, в порядке документы, что характерно, а больше ничего. Никаких признаков, что он оттуда. Тем более что Зона где? Правильно, на Украине, а мы где? Правильно, на территории Российской Федерации.
Он снова задумался, потом повернулся ко второму солдату, тощему, с цыплячьей шеей, знобко торчащей из камуфляжной куртки, и сказал:
– Вот что, Остапенко, раздобудь-ка товарищу капитану костыли, быстро. Одна нога здесь, другая там. А ты, Кривчук, сбегай купи еды какой-нибудь, вон хоть картошки у Петровны. Через полчаса электричка, посадим, и пусть уматывает отсюда. Авось доберется до своей Москвы, может, у него там кто-нибудь из родни остался, глядишь, и помогут инвалиду. Хотя сомневаюсь…
Лейтенант достал бумажник и протянул солдату сотню. Потом вздохнул, достал еще сотню и сунул ее сталкеру.
– Больше не могу, сам понимаешь, – вздохнул он. – Прости, браток. Только сразу не пропивай, лучше поешь чего-нибудь в дороге.
Берет промычал что-то невнятное, не резон было ему сейчас пускаться в разговоры, ох, не резон.
– Да где ж я ему достану костыли-то, – начал было солдатик, но лейтенант прервал его.
– Возьми в медсанчасти, – приказал он. – Взаимообразно. Мне что, тебя учить, Остапенко? Выполняй!
Остапенко убежал. Берет наконец пришел в себя и начал что-то соображать. Воняло действительно мерзко. И воняло от него. К ощущению беспомощности прибавилось отвратительное ощущение нечистоты, видимо, он уже давно валялся здесь, на незнакомой железнодорожной станции, и даже странно, что до сих пор никто не обратил на него внимания. Хотя, может быть, и обратили, да побрезговали, кому нужен вонючий бомж в заляпанной грязью камуфле? Милиции? Хотя, судя по тому, что он услышал, никакой милиции в России больше не существует, а существует какая-то полиция. Но и этой самой младой и незнакомой полиции, судя по всему, он тоже не нужен. Так кому? Разве что таким же вонючим бомжам, только вот что-то ни одного бомжа вокруг не наблюдается, кроме него, разумеется. Похоже, местечко настолько бедное, что бомжам здесь просто нечего делать. Бомжи кучкуются там, где богатые помойки, а здесь даже помойки приличной не сыщешь. Самая богатая помойка в России – это, конечно же, Москва. Так что впереди у него встреча с соплеменниками-бомжами, ну, держись, сталкер!
Он понял, что только что вроде бы пошутил над самим собой, и обрадовался. Раз он еще способен к иронии, значит, не все потеряно. Только бы добраться до дома, до Москвы-столицы, трижды родимой и трижды проклятой. Там он отыщет торговых агентов, тех, что продавали хабар, добытый им в Зоне, у них хранятся его деньги, довольно много денег, он не помнил точно сколько, но твердо знал, что немало. Адреса он не забыл, а уж там он до них и на костылях как-нибудь доберется. С деньгами можно и ноги вылечить, были бы они только, деньги. Комната в коммуналке на Третьей Парковой осталась за ним, соседи платят, деньги он передавал регулярно через тех же агентов-посредников, так что с жильем особых проблем быть не должно. Так что ошибаетесь, граждане-господа, не был сталкер Берет бомжем и не будет. Разве что временно, а это можно и потерпеть. Оставалось только добраться до Москвы, пусть на перекладных, но добраться. А не было еще такого места, куда Берет не мог добраться в любом состоянии. И выбраться тоже. Из Зоны и то выбрался!
Прибежал запыхавшийся Остапенко с костылями. Конопатая рожа его сияла, словно солдатик совершил невесть какой подвиг.
– Вот, – отрапортовал он, – прихватизировал согласно приказу. Ох и орала она, товарищ лейтенант, чуть не оглох, а у меня, между прочим, слух…
– Вставай, капитан, – не обращая внимания на явно неуставной доклад солдатика, сказал лейтенант. – Поднимайся давай, скоро твоя электричка. Вот, держи, тебе на дорогу.
И сунул за пазуху сталкеру теплый кулек с вареной картошкой и четвертинку.
– Спасибо, лейтенант. – Берет с трудом поднялся, опираясь на костыли, и сделал шаг. Ноги были нехорошие, не свои, но идти все-таки можно. Не идти – ковылять. «Ковыляй потихонечку…» Забыл, как там дальше… Значит, не все потеряно, не напрочь парализовало, какие-то нервы все-таки работали, передавали импульсы, пусть неправильно, нечетко, но работали…
Сталкер не знал, что будь на его месте обычный человек, хотя бы тот же лейтенант, тому не удалось бы и с места сдвинуться. Зона, искалечившая его, в утешение одарила способностью к регенерации. Слабенькой, не такой, как у истинных чернобыльских тварей, но обычным людям и этого не дано.
– Ладно, чего уж там, – смутился лейтенант. – Хотя не дай бог оказаться на твоем месте… Лучше уж сразу насмерть… Неспокойно в стране, капитан, такие вот дела. Не спрашиваю, как ты здесь очутился и зачем, только езжай-ка ты домой, вон твоя электричка подходит. Доберешься до Брянска, а там суток за трое, глядишь, и до Первопрестольной. Остапенко, Кривчук, помогите капитану!
Солдаты ловко подхватили сталкера под руки и вместе с костылями вбросили в тамбур. Берет оперся на костыли, косо шагнул в вагон и рухнул на деревянную скамейку. Электричка дернулась, в ее изношенных потрохах что-то болезненно залязгало, за мутным стеклом поплыл перрон с бабками и названием станции «О. П. Горожанка», какая-то полуразрушенная башня, наверное, водокачка, потом потянулись потемневшие от непогоды хибары, тоскливые стеганки картофельных посадок, и, наконец, полустанок остался позади. Сталкер был в России, каким-то невероятным образом перемахнув через охраняемый периметр Зоны Отчуждения и границу с самостийной Украиной. Смутно вспоминался Звонарь, склонившийся над ним там, в Зоне. Значит, он все-таки не умер, сталкер-музыкант! А даже если умер? Выходит, настоящему сталкеру смерть не помеха! Ай да Звонарь!
«Вот зараза, – подумал, возвращаясь к действительности, сталкер, – теперь и поссать проблема, не говоря уже обо всем остальном. Ну, ничего, придется привыкать…»