Молокин Алексей. Злое железо

   – Какие такие игрушки? – спросил я. – Железки эти, что ли?
   – Понимаешь, Авдей, тут вот какая штука. Если какая-то боевая железяка не получила вдосталь положенной ей крови, а крови оружию никогда вдосталь не бывает, и не легла в землю, чтобы раствориться в ней, то она как бы засыпает. Но и во сне эта железка копит ярость и ждет своего часа, чтобы обещанную кровь получить. Вроде как консервирует в себе свою смертельность по поры. И некто, обладающий знанием и силой, может эту железку пробудить, и этот некто это сделал. А деда подтолкнул к мысли, как эту злобу использовать. Хорошо, что старикан наш, в сущности, безобидный, другой бы на его месте такого наворотил… Хотя, впрочем, не такой уж он и безобидный, вон как этого… Кабана уделал! А теперь еще и на местного бога посягнул, пускай, как он говорит, демократически выбранного, но ведь все равно бога. А уж боги, особенно «демократически выбранные», такого неуважения к себе не терпят. Знают, что временщики, поэтому при случае лютуют по полной программе.
   – Магия? – устало спросил я. Жрать по-прежнему хотелось, но уже не так, как раньше. Был острый голод – стал хронический, так сказать. – Был дед – стал маг?
   – Если бы… – протянул Костя. – Если бы маг или колдун какой-нибудь… Нет, Авдей, уж если кто здесь маг, так это ты, неполноценный маг, опустившийся, но все-таки, а дедуля наш так… Вроде той ручки от лопаты, к которой он самую первую злую железяку пристроил. Но маг, и, безусловно, настоящий, в этой истории присутствует.
   Ну, подумалось мне, если уж он меня магом считает, что, конечно, является недопустимой поэтической вольностью, так каков же этот неизвестный? Честно говоря, мне больше импонировал дедок. Что-то в нем было артистичное, что ли. Этакий престарелый архангел с карающей ржавой железякой в одной руке и бутылкой пива в другой. Вам, уважаемый пенсионер, нимб не жмет?
   – Дед наш, стало быть, перст карающий? Или точнее сказать – бич? – Я решил все-таки закурить, достал из кармана сигарету и затянулся. В желудке негодующе уркнуло.
   – Ну, вроде этого, – рассеянно отозвался герой. – Бич, как известно, ничто без направляющей его руки, так же как и перст. А значит, этот некто должен лично присутствовать и направлять. А вот этот некто, я подозреваю, что это все-таки женщина, почему-то пустила все на самотек, так что действует господин Вынько-Засунько по собственной инициативе и в меру своего разумения, партизанит, так сказать. Только вот зарвался наш партизан, решил, что знает, кто главный виновник всех безобразий, да и запулил богу железяку в очко. Неупокоенную, между прочим. Надо же…
   – Богу? – недоуменно спросил я. – Это какому такому Богу?
   – Да я же уже объяснял тебе. Всенародно избранному, – невозмутимо ответствовал Костя. – У них тут богов, оказывается, выбирают, как у вас депутатов, кого выберут – тот и бог. Со всеми правами и привилегиями, между прочим. Ты что, не понял? Или не слушал?
   – Жрать хотел, – огрызнулся я. – А чего ж этот бог его не того… Не наказал? – Я поискал, куда бы сунуть бычок, нашел ржавую консервную банку, прикрученную к перилам, плюнул туда на всякий случай и встал. Ночевать, стало быть, придется здесь. А Костя, он все-таки, похоже, не только не здешний, но и не нашенский, ишь ты, «как у вас…».
   – Да не случилось пока еще ничего, не долетела железка, не ужалила, – просто объяснил Костя. – Кто его знает, сколько ей лететь – до бога, даже выборного, в любом мире ох как далеко. Тем более что наш пенсионер ни за какого бога не голосовал, проигнорировал, а поэтому цель свою представлял плохо. И хорошо, если не долетит, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Злому железу упрямства не занимать. И вот тогда тут такое начнется… Ну, пойдем ужинать, бард, а то я что-то тоже проголодался.
   – Нет уж, герой, ты не виляй, а говори все как есть. Какое такое начнется? – Меня неожиданно взяло зло. На пустой желудок злиться, знаете ли, очень даже сподручно выходит. По крайней мере чувство в животе – самое то! Кто он такой, этот неизвестный маг или магиня? Если у них богов вот так запросто выбирают, то, наверное, есть и те, которые проиграли выборы? Что-то многовато богов в этом захолустье развелось.
   Костя помолчал, неторопливо потушил сигарный окурок о выбеленные временем перила, растер образовавшееся угольное пятно рукой, потом вдумчиво посмотрел на грязную ладонь, словно гадал на сажевом пятне.
   – Может, все-таки есть пойдем? – неуверенно предложил он.
   Удивительно, но из-за двери уютно тянуло запахом съестного. Ну да, я, ясное дело, маг, хотя и недоделанный и опустившийся, Костя – профессиональный герой, а Люта – типичная ведьма. Или как Костя ее назвал – полуайма? Почему, кстати, «полу»? Ладно, все равно, что ей стоит какого-то провинциального богоборца раскрутить на ужин? Некоторые девицы и не таких скупердяев раскручивали. И не просто на ужин, а вообще…
   – Так как же, если какой-то местный кандидат в боги проиграл выборы или вообще в них не участвовал, он все-таки бог или нет? – не унимался я.
   – Видишь ли… – Костя помялся немного. – С одной стороны, вроде проигравший кандидат ничем не хуже этих… ну, богов местного розлива… Аава этого Кистеперого, Упрата Бездавальщика и прочих. А с другой стороны бог – он прежде всего творец, демиург, а уж потом каратель да милователь. А у невыбранного бога никакой возможности творить нет. Да и его оппоненты, похоже, личности скорее деструктивные, чем созидающие… Во всем этом есть что-то неправильное. В общем, надо вникать. Ну, пойдем, что ли. А то Люта там одна с этим… партизаном. Вот-вот… дедуля наш что-то вроде всемирного партизана, которому кто-то дал в руки оружие.
   И мы вернулись в дом.
   В комнате было прибрано и пахло баней, наверное, потому, что чистоту Люта наводила посредством банного веника. На электроплитке весело парила небольшая алюминиевая кастрюлька с картошкой в мундире, имелась также мелко нарубленная на липовой дощечке зелень, открытая банка сайры и аккуратно нарезанная буханка хлеба.
   Кроме табуретки, которая теперь выступала в качестве стола, в комнате обнаружились перевязанные бечевкой пачки книг – для сидения. Книги Иван Палыч, наверное, приволок из смежной комнатки, той, где стояла койка, потому что основная масса печатной продукции была уничтожена танцующей Лютой. При артиллерийской поддержке «цыганской венгерки», разумеется. Я даже повеселел немного, а когда хлебнул стариковой рябиновки, и вовсе подумал – будь что будет.
   – Ты на спиртное-то особо не налегай, – предостерегла меня Люта. – Завтра дел много, завтра состоится наш с тобой дебют на местном рынке.
   – В качестве кого? – ехидно спросил я. – Ты – в качестве товара, а я, значит, – продавца? Извините меня, сударыня, но для торговли женщинами я недостаточно интеллигентен…
   И тут же получил пощечину. Ручка у нашей красавицы была, надо сказать, хоть и изящная, но тяжеленькая.
   – Я же не всерьез, – возмутился я. – Чего же сразу по морде-то?
   – Я тоже, – холодно ответила Люта, – не всерьез.
   – Ничего, у меня еще, кроме брусничной, еще и лопуховка заквашена, – между тем радушно журчал Палыч. Когда в комнате прозвенела оплеуха, старикан резко сменил тему, покосился на эльфийку, ожидая одобрения, и закрякал, как чокнутый селезень: – Так его, девонька, нечего мужику волю давать, сопьется – сама же маяться с ним будешь. Вот у нас был один кандидат наук, и у него еще жена была, так тот, бывало, как начнет квасить, так и никак не остановится. А жена его ходит по друзьям и скандалы закатывает, дескать, это вы его спаиваете. А друзья-то тут и ни при чем, друзья-то все выпьют – и по домам, один этот кандидат по чапкам блондится, ищет, с кем бы еще махнуть…
   Я изумленно посмотрел на старикана. Тот, похоже, готов был поддержать Люту в любом начинании. И поддерживал, полностью пренебрегая мужской солидарностью. Что это такое Люта с ним сделала? Не иначе как магия. Или колдовство. Ну ладно…
   Мы молча поужинали. После пощечины мне не хотелось разговаривать ни с Лютой, ни с героем Костей. И не потому, что девушка была так уж не права, по большому счету эту оплеуху я заслужил, а потому что меня, что называется, поставили на место. Они – это одно, а я, Авдей, каким бы бардом я ни был, – совсем другое. И на одном поле мы находимся временно.
   Скоро совсем стемнело, и дед выпроводил нас во двор.
   Ночевали мы втроем в маленькой сараюшке. Пахло мышами, прелым сеном и старым железом. Засыпая, я слышал – или мне чудилось, – как в углу что-то ржаво шепчется, звякает, ворочается, что-то злобное и неживое, но и не мертвое, похоже. И все-таки я заснул.
   Мне приснилось, будто струны на моей гитаре из неупокоенного железа. Кто их поставил и зачем, я не помнил, но точно знал, что это так. Верхние, тонкие – из какого-то древнего клинка, распущенного адскими умельцами на проволоку, а может, и вовсе из блатного финкаря, а басы обвиты в медную рубашку, добытую из не нашедших цели автоматных пуль. И кто-то неведомый принуждает меня играть. И самое страшное – это то, что мне хочется играть до зуда в сердце, до холода под диафрагмой – хочется. Вот сейчас я выйду на сцену и начну. Тихо шелестящим в утонувшем в темноте зале живым людям, которые не знают, что после моей музыки они непременно умрут. И перешептываются, и ждут, а я… Я прошу кого-то, чтобы позволил мне сменить струны, хотя точно знаю, что других у меня нет и играть все равно придется, затем меня и пригласили…
   …За дощатыми стенками сараюшки перекликалась ночными железнодорожными голосами чужая страна – Россия, страна с выборными богами и безжалостными в своем гневе пенсионерами, с фиксатыми, украшенными разбойничьими кистенями куполами чужих храмов, жуткая страна, которой мне бы никогда не увидеть из своего «Сквозняка», если бы не эти двое… Эти двое. Я, в сущности, ничего о них не знаю. Какого черта я с ними куда-то поперся? Какого? Одиноко было, вот и поперся. Ждал чего-то, ждал, вот и дождался. Верил, что дешевые забегаловки да выпивка на халяву – это так, временно. Придут и позовут. Вот и пришли. И позвали. Неизвестно кто неизвестно куда. И что, мне теперь не так одиноко? Я что, почувствовал себя таким же, как они? У красотки с полными пазухами колдовства и у раздолбая-героя, всегда веселого, всегда сытого, по-прежнему не было со мной ничего общего. Во всяком случае, психованный пенсионер был мне ближе и понятнее, чем мои спутники.
   Вон герой Костя, рубаха-парень с неиссякаемой фляжкой в кармане, храпит во всю ивановскую, подложив под голову клетчатый пиджак, ему что, ему все равно, какая Россия, лишь бы себя показать. И девица эта, Люта… Спит ну просто как ангел, если ангелы вообще спят. Остренькое ухо трогательно торчит над ситцевой подушкой – дед расстарался, надо же! Как ангел или как зверек, звери ведь тоже безгрешны… И беспощадны.
   Я прислушался и в паузе меж героическими храпами Кости различил тоненькое посвистывание. Почему-то это меня успокоило. Если храпит, значит, что-то от обыкновенной женщины в ней все-таки есть. Опять же, картошку сварила… Ох, скорее бы утро, которое если вечера не мудренее, то светлее – это точно. Так вот и уснул, успев подумать, что электрички здесь все-таки имеются, вон как по мосту прогромыхало…

Глава 6
Я б в милицию пошел, пусть меня научат!

   Главное – не перебдеть!
   Смотри, не пробди!
   Бди по чину!

Из памятки юного милиционера

   Ну, пошел я в милицию. Пусть меня научат. Не от хорошей жизни пошел, понятное дело, только выбора особенного не было, какой уж тут выбор! Я вообще-то универ кончал, по специальности «физика твердого тела», только нынче с университетским образованием сами знаете – никуда. Да и кому оно нужно, это самое твердое тело? То есть нужно-то оно, конечно, нужно, и большие бабки на этом люди делают, только не на том твердом теле я, как выяснилось, специализировался. А так парень я здоровый, с твердым телом у меня все в порядке, но ведь и от армии откосить как-то надо, не голубым же прикидываться, честное слово, в падлу мне это, я ведь в блатном районе вырос, с детства этих… ненавижу. Так что дорога мне или в ментовку или к братве, можно еще, конечно, в служители культа, в богуны, что, как вам известно, то же самое, что и братва, только покруче в духовном плане, разумеется. К браткам мне, честно говоря, не хотелось, нагляделся я в детстве блатных – ничего в них хорошего нет, не понимаю, чего от них наши интеллигенты тащатся – пакость, кровь, грязь да подлость. Говорят, сейчас, когда они при власти, все изменилось, и братки такие же люди, как и все остальные, только не мне в это верить. А в богуны, если в братках не побывал, не нагрешил да не покаялся, не берут. Хотя и считается, что и те и другие «по понятиям» живут, только богуны сами себе «понятия» определяют, да и не только себе. Вся страна, если хотите, по понятиям живет, а как же иначе? Понятия они на то и понятия, что понятны, а законы – закон сегодня один, а завтра другой, так что приходится по понятиям. Ничего, по понятиям и в ментовке жить можно, это вам с полным знанием дела говорю я – старший сержант Голядкин Степан Григорьевич, следователь-стажер отдела внутренних дел города Зарайска. Любить прошу в неслужебной обстановке, жаловать лучше регулярно и крупными купюрами, потому что начальство мелкие не любит, а бегать менять в соседний магазин – задолбаешься.
   Вообще ментовка – это, мягко говоря, организация не слишком уважаемая. Братва между собой разбирается сама, «стрелки» там у них всякие, «поляны», «съезды», «наезды», «предъявы» и прочее. Нас приглашают разве что мусор рассортировать да убрать – то есть трупяки, которые после разборок остаются. Авторитетных в одну кучку, сявок – в другую, своих отдельно, чужих – в канаву, и прочее… Правда, за это братки платят наличкой, и иногда неплохо. Презрительно суют купюры не считая – мусорщики они и есть мусорщики. Богуны, это наша главная духовная власть, те и вовсе нас за людей не считают, помыкают как попало, то в оцепление, когда у них праздник или всенародные выборы, то соблюдение постов контролировать, чтобы, значит, пили без закуски, а кто до звезды хоть корочку понюхает – того в кутузку, то еще что-нибудь. И не платят.
   Точнее, городские власти платят зарплату, сами понимаете, какую, уточнять не буду – в ведомости расписываться стыдно. Хотя иногда из ментовки и в братки попасть можно, если себя особо проявишь, и даже в богуны. Но вообще-то это нечасто случается, для решения особо неприятных проблем у них собственная контора имеется, Богунская Служба Безопасности – все слова с большой буквы. БСБ.
   Так что остается нам бомжей да торгашей мелких шерстить, и то только тех, которые к братве да к богунам никакого отношения не имеют, а таких немного. Ну и еще всякая мелкая гражданская уголовка. Семейные ссоры, случайные кражи, те, что без ведома братвы случаются. Так, мелочевка, утомительная и грязненькая. Гнусная, как мошкара на кровянке. То муж жену бутылкой, то жена мужа топором – бытовщина. И уж конечно, неприбыльная, потому как совершают такие преступления в основном простые обыватели, а с них, сами понимаете, ни вару, ни товару… Кто посолидней, того либо братва, либо богуны крышуют. Хотя братва с богунами, можно сказать, срослась, как душа с телом. Это в смысле – богуны – душа, а братва – тело.
   Ну, насчет братвы, тут я не совсем честен. Кривлю, так сказать, душой, потому что, работая в ментовке, так или иначе с братвой свои действия приходится согласовывать. Тут ни нам никуда не деться, ни им. И братки хотя и косорылятся, но понимают, что без нас им самим дерьмо возить придется. Хотя, конечно, брезгуют нами, как дерьмовозами, ну да Аав с ними, он же их покровитель и небесный пахан. Всенародно выбранный. Мы и выборы обслуживаем, вот уж где дерьмо, так дерьмо; хорошо, следующие не скоро, но мне и прошлых хватило по самые ноздри…
   Вот и сейчас дело, которое я веду, никакое, можно сказать. Типичный висяк. Сперли из местного краеведческого музея – я и не знал, что у нас такой сохранился, – какую-то никому не нужную ерунду, а мне парься. Я бы лучше по рынку походил, приезжих бы потряс, которых братва прохлопала по причине утреннего похмелья, глядишь, от той же братвы пару-другую «лебедей» и получил бы, за рвение, так сказать. А с музейных работников что взять-то? И братве этот музей неинтересен, удивляюсь, как до сих пор они там сауну не организовали. С девочками. Да только девочек подходящих в музее скорее всего не имеется, так, одни старые интеллигентские мымры, всех мало-мальски качественных девочек давно к делу пристроили. Кто браткам чаек заваривает горяченький на полянке, а кого и богуны в храмовую обслугу взяли – ну, этим, можно сказать, повезло. А можно и не сказать, потому как богуны ничего всуе не делают, и угодить им – ой-ой-ой как нелегко.
   Ну, ладно, хватит философствовать, пора и за дело браться. Вообще-то уютненько тут у нас в ментовке. У меня кабинет, если этот обувной ящик можно назвать кабинетом, прямо за обезьянником, так что вон он, народ, – за решеткой, в двух шагах. Кто спит, кто права качает – ну, это ненадолго, – кто просто воняет. Носками в кабинете почему-то пахнет. Казенными носками и гуталином. Итак, что мы имеем?
   Заявление от директрисы музея, написанное аккуратным учительским почерком на страничке, вырванной явно из школьной тетрадки. Что у них там, принтеров нет, что ли, или хотя бы пишущей машинки типа «Вундеркинд». Похоже, что нету. Но написано разборчиво, сразу чувствуется уважение к родной милиции. Ладно, хоть кто-то нас уважает. И что у нас в этом заявлении?
   А в заявлении написано, что четырнадцатого апреля сего года из помещения Зарайского краеведческого музея, а точнее, непосредственно из кабинета его директора Гизелы Маевны Арней, похищена деревянная коробка с металлическими предметами, в скобках – частями холодного оружия, – хранившаяся ранее в запаснике и извлеченная оттуда вышеупомянутой Гизелой Маевной на предмет проведения магически-исторической экспертизы. Похищена путем отгибания прутьев оконной решетки с последующим открытием окна, и так далее…
   В коробке той находились… Далее следует опись… Кроме того, со стола директрисы пропала косметичка, а из-под стола исчезла пара туфель-лодочек тридцать седьмого размера, изготовленных германской фирмой «Хохфут» наверняка в Китае.
   Ну, косметичку директриса забыла на столе, а в «лодочках» водила немногочисленные экскурсии по музею, тут все понятно. Скорее всего воры забрались в кабинет, благо сигнализация не сработала, и уволокли все мало-мальски ценное, на их взгляд, потому что трубы горели, а ночной киоск – вот он, рядом, символ красивой жизни, зовет, родимый! Кстати, почему сигнализация не сработала, это надо выяснить. Ладно, читаем дальше, рано еще выводы делать, хотя и так ясно, что дело выеденного яйца не стоит, впрочем, к нам другие и не попадают.
   Самое интересное оказалось на оборотной стороне страницы, видимо, перепугалась мадам директриса до полусмерти и все оттягивала момент, когда придется изложить самые неприятные факты. А факты эти заключались в том, что со стола вместе с косметичкой пропал древний засапожный ножик, предположительно принадлежавший знаменитому разбойнику и душегубцу Ааву Кистеперому, вершившему свои славные дела в семнадцатом веке, а ныне работающему официальным божеством нашего Зарайска. Всенародно, между прочим, избранным.
   Ниже красовался кривой, как татарская сабля, росчерк начальника нашего, Виктора Джимовича Угомона, с резолюцией «Ст. серж. Голядкину, принять к рассмотрению». И печать нашей канцелярии, здорово похожая на синяк. И все.
   «Ну, ты и влипла, госпожа Арней, – подумал я, – да и я вместе с тобой заодно!»
   Дело-то совершенно дохлое, типичный «висяк», если бы не этот ножик предположительный, то свалили бы его на каких-нибудь бомжей, в подвале у нас постоянно обновляемый бомжевый ресурс имеется, как раз для таких случаев, впаяли бы им по паре лет, и гудбай, мама! Бомжи бы еще и рады были, а если и не рады, то нам все равно. А теперь придется расследовать, искать этот распроклятый ножик, реликвия как-никак, пусть и предположительная. Когда богуны про него пронюхают, тут такое начнется! И если мы не представим им этот ножик в ближайшем будущем, желательно вместе с похитителями, нам придет полный карачун, а дело передадут в БСБ. И тогда забудьте о «лодочках», госпожа Арней, – да здравствуют кирзачи, а то и белые тапочки, да и следователю-стажеру Голядкину не поздоровится, и окажется он среди тех самых бомжей. Которые вон там, в обезьяннике воняют.
   Первым моим побуждением было позвонить Виктору Джимовичу и попросить у него дополнительных указаний, но потом я решил, что начальник мой все, что хотел, уже сказал, то есть направил дело мне, единственному сотруднику с высшим, да еще и университетским образованием. В меру пьющему на работе. Правда, совершенно без какого-либо опыта следственной работы, то есть без серьезных связей в уголовном мире и в духовных сферах, я имею в виду богунов. А то, что преступников ловить, это вам не треки в пузырьковой камере отслеживать, так это его не касается.
   Надо бы, конечно, составить хоть какой-нибудь план расследования, но в душе у меня свербило, а пятки горели. Может быть, потому, что, приходя на работу, я снимаю тяжелые, почему-то вечно сырые форменные ботинки и кладу ноги на старенький масляный радиатор, конфискованный в свое время в одной торговой палатке. А может быть, это такой особый милицейский мандраж со мной приключился – от внезапно пробудившегося чувства ответственности.
   Так что я с отвращением обулся, положил в папку заявление, нацепил кобуру со служебным стволом и направился в музей, не забыв запереть за собой кабинет.
   Бомжи и прочие задержанные граждане сразу заныли «Начальник, покурить не найдется…», но я прошел мимо, не глядя в их сторону, – стоит остановиться, сразу грабли сквозь прутья потянут, еще заразу какую-нибудь подкинут. Сдал ключи дежурному и вышел на улицу.
   Апрель в нашем городе – это, скажу я вам, уже не зима, но еще не весна. Снег уже сошел, в общем-то не холодно, но грязно. Как-то по-говенному грязно. И то сказать, зима у нас цвета говна, потому что почвы глинистые и снег весь соответствующего цвета, весна тоже цвета говна по той же причине. Но если зимой снег хоть как-то скрывает всякое непотребство, ну, там, рваные пакеты, пивные банки, неопознанные трупы, то весной все это так и прет наружу, опережая всякие подснежники и прочие одуванчики. Так что весной наш славный город похож не просто на сортир, а на разбомбленный сортир. Или взорванный. Я однажды такой видел. Это когда мы ездили по вызову в Гнилую Слободку, там какой-то ветеран-десантник в соседский сортир гранату бросил, потому что ему самогонки в долг не налили. То-то было вони! Посадили ветерана, конечно, а воняет там, по-моему, до сих пор.
   А вообще-то это я так, от душевной печали. Расстроил меня этот ножик.
   Городок наш бывает иногда очень даже ничего, красивый. Девушки у нас красивые, это точно, это все признают. Да и сам город, если его почистить с песочком, да набережную отремонтировать, да дороги починить, да дома покрасить, да… В общем, вполне достойный населенный пункт получится, ежели все это самое «если» осуществить. А летом у нас и вовсе хорошо. Эх, скорее бы лето!
   Размышляя таким вот образом, я понемногу дотопал до местного краеведческого музея. Прибыл, можно сказать, на место преступления. Музей размещался в красивом, хотя и немного вычурном старинном особняке, украшенном разными кирпичными выкрутасами. Конечно, особняку не помешал бы ремонт, но и без ремонта он выглядел солидно. Умели раньше строить, ничего не скажешь. Удивительно, что его никто еще не оприходовал, таких зданий в городе немного.
   Я открыл тяжелую, мерзко скрипнувшую пружиной дверь, сунул какой-то бабке свое служебное удостоверение и проследовал внутрь, с любопытством оглядываясь по сторонам. Мне как-то раньше в музее бывать не доводилось, не люблю я этот занюханный Зарайск, честно вам скажу, так с какой стати мне его историей интересоваться? Но раз уж случай представился, отчего же не полюбопытствовать?
   Справа от меня красовалась здоровенная стеклянная коробка, в которой располагался миниатюрный деревянный детинец. Недостроенный. Не то народный умелец, мастеривший детинец, ушел в бессрочный запой, так и не завершив свое творение, не то таков был первоначальный замысел, но все равно выглядело все это здорово. Кукольные фигурки жителей древнего Зарайска застыли в различных позах, соответствующих их профессиональной деятельности. Кто-то тащил бревно, кто-то вострил булатные ножи. Несколько малюсеньких человечков в жестяных шлемах и с копьями, изготовленными явно из зубочисток, изображали воинский дозор или княжескую дружину – я толком не понял, плохо я знаю историю города, в который меня забросила судьба. За речкой, изготовленной из зеленого, подернутого рябью бутылочного стекла, угрожающе корячились другие фигурки с крошечными луками и кривыми сабельками – не то степняки, не то шайка самого Аава Кистеперого, как известно, спалившего наш город дотла лет триста-четыреста назад. После чего и наступили для города новые времена, закончившиеся нынешним процветанием.