И поправляйтесь, дорогая моя.
Ваша Вера.
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 19 октября 1949 г.
Мадам Маньи - мадам Канове.
Милая моя,
спасибо Вам за Ваше великодушие! Но иного я и не ждала, и надеюсь, что Господь вознаградит Вас за щедрость и доброту.
Я все слабею, временами теряю сознание... Очень трудно и говорить, и писать... Мысли путаются... Я не поняла, зачем Вы прислали мне эти документы и какой-то бланк?
Ваша...
Париж, 31 октября 1949 г.
Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи.
Дорогая,
умоляю Вас, подпишите этот бланк (доверенность, нотариальная Доверенность!) и пришлите его поскорей! Сейчас не время излагать причины такой спешки, да и Вас утомили бы долгие рассуждения, но, поверьте, это очень важно! От этого зависит, жить мне или умереть. Сделайте над собой хоть минутное усилие, постарайтесь, и тогда я спасена и буду благодарить Вас до последнего биения сердца!
О, если бы Вы знали, с каким нетерпением жду я Вашего ответа!
Вера.
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 15 ноября 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове.
Моя милая, добрая Вера,
как я хотела бы исполнить Ваше желание! Но даже эти строки я пишу не сама - приходится диктовать письмо сиделке. У меня уже нет сил держать перо... И поставить подпись я не могу, разве что кто-нибудь воспроизведет ее, двигая моей рукой. Но отец Финли говорит, что тогда она не будет считаться подлинной... Я прямо не знаю, как быть. Наверное, надо было сделать это раньше...
Но вы не расстраивайтесь, дорогая. Как только мне станет лучше, я подпишу бланк и тут же вышлю его Вам.
Да хранит Вас Бог!
Целую, Ваша...
Париж, 22 ноября 1949 г.
Мадам Канова - мадам Маньи.
Еще раз умоляю, заклинаю Вас, Беатрис! Я тоже совсем больна, я почти обезумела от горя! Пусть напишут Вашей рукой, если нельзя иначе; не бойтесь, не сомневайтесь, предоставьте мне все эти заботы. Умоляю Вас, поспешите поймите же, что на карту поставлена моя жизнь!
Целую и жду ответа...
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 5 декабря 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове.
Моя дорогая Вера,
я слышала, Вы пытались дозвониться до меня... К сожалению, это невозможно: телефоны здесь только у врачей, и они вечно заняты.
Мне все хуже, и это письмо, как и предыдущее, пишет моя сиделка. О, почему смерть так медлительна! Скоро придет священник с последним причастием...
Живите, дорогая моя! Живите счастливо и не забывайте поминать в молитвах Вашу бедную
Беатрис.
P. S. Медсестра опрокинула пузырек с йодом прямо на тот бланк. Такая жалость! Пришлите поскорее второй экземпляр.
Кицбюэль, 3 декабря 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мэтру Шардуа, нотариусу.
Уважаемый мэтр Шардуа,
спешу предупредить Вас, что в ближайшее время несколько парижских газет опубликуют сообщение о моей кончине. Но это розыгрыш, не имеющий ничего общего с действительностью; я затеяла его, желая подшутить над некоторыми знакомыми, которые относились ко мне не слишком доброжелательно и, вероятно, обрадуются, узнав, что я умерла.
Вам, при Вашей профессии, наверняка доводилось сталкиваться и с менее безобидными шутками. Надеюсь, Вы меня не осудите и не откажетесь сохранить молчание о моем письме.
С благодарностью и пожеланием счастья,
Ваша клиентка...
11
Вырезка из "Монд", 17 декабря 1949 г.
...В соответствии с последней волей покойной сообщаем, что 13 декабря сего года после тяжелой и продолжительной болезни скончалась мадам Кристиан Маньи. Перед смертью она исповедалась в причастилась Святых Тайн.
Известие об этом печальном событии получено нами из США, где мадам Маньи проходила курс лечения от хронической лейкемии.
ПЕРЕПИСКА
Париж, 20 декабря 1949 г.
Руководитель отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль" начальнику отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис", Лозанна.
(Служебный гриф: "Дело Кановы".)
Уважаемый коллега,
посылаю Вам копию шестого меморандума инспектора Белюэна. Вы знаете, что до последнего времени наше расследование топталось на месте, но сейчас, как Вы увидите из прилагаемого отчета, ситуация коренным образом изменилась - к сожалению, далеко не в лучшую для нас сторону. Впрочем, судите сами.
С уважением...
Доклад инспектора Анри Белюэна
Париж, 19 декабря 1949 г.
Узнав, что мадам Канова выразила желание встретиться с представителем компании, который занимался расследованием смерти ее супруга, я не стал дожидаться повторного приглашения. В назначенное время, вечером 18 декабря, я позвонил в дверь. Мне открыла прислуга, сообщившая, что госпожа ждет меня в кабинете.
Войдя туда, я застал хозяйку за не совсем обычным занятием - она жгла в камине пачки денег, видимо, уже последние, поскольку решетку покрывал толстый слой пепла. Согласно информации, полученной из банков, накануне мадам Канова оголила свои счета, сняв с них около ста пятидесяти четырех миллионов франков, и надо полагать, что все эти деньги постигла такая "в плачевная участь. Мадам Канова выглядела изнуренной, на лице ее ясно читались следы душевных страданий. Тем не менее она встретила меня сердечно и вообще, как ни странно, казалась обрадованной моим приходом. После взаимных приветствий я поинтересовался причинами столь удивительного времяпрепровождения.
- Я виновата перед вами, господин инспектор, - глядя мне в глаза, с улыбкой ответила мадам Канова. - Я знаю, что доставила вам массу хлопот и огорчений... И прошу простить меня. Поверьте, я пригласила вас не затем, чтобы напоследок посмеяться над вашим окончательным поражением. А банкноты эти я жгу потому, что они мои - как-никак ради их получения я затратила немало труда, - и потому, что у меня нет ни одного близкого человека, которому я могла бы оставить наследство... А я скоро умру. Не обращайте же внимания на этот огонь - он горит не из-за вас, да и не наносит лично вам никакого ущерба. Богатство, оплаченное ценой жизни моего мужа, не принесло счастья ни мне, ни кому бы то ни было другому; так пусть же оно навсегда исчезнет в пламени.
Произнося эту речь (на мой взгляд, излишне высокопарную), мадам Канова не переставала энергично орудовать кочергой, завершая уничтожение своих капиталов.
- Для вас же, инспектор, - продолжала она, - у меня есть приятная новость. Дело Кановы близится к развязке, и очень скоро вы прочтете его последнюю, пока еще тайную главу. Нет-нет, я не собираюсь делать никаких признаний, все произойдет без моего участия. Но вы испытаете чувство профессионального удовлетворения, узнав, что в своем расследовании находились на верном пути. А если вам не удалось пройти по нему до конца, то, уверяю, это не ваша вина.
Тут я попросил мадам Канову выразиться яснее, но она не захотела пускаться в дальнейшие откровения, а настаивать я, по понятым соображениям, не мог. Денежный костер тем временем догорел, и радушная хозяйка спросила, не желаю ли я чего-нибудь выпить. Мы уселись в кресла и с бокалами вина в руках завели непринужденную беседу.
Разговор наш, естественно, то и дело возвращался к прошлогодним событиям и к судьбе всех участников этой нашумевшей истории. Без всякой задней мысли я упомянул о мадам Маньи, сказав, что, по нашим сведениям, ей очень нравится в Тироле и она вроде бы собирается замуж за какого-то молодого горца, работающего в тех краях проводником альпийских туристских групп... Это невинное замечание дало совершенно неожиданный разультат: моя собеседница вздрогнула, метнула на меня безумный, полный ужаса взгляд и упала в обморок. Бокал разбился, залив портвейном дорогой ковер.
Чрезвычайно заинтригованный, надеясь узнать причину столь бурной реакции, я постарался побыстрее привести хозяйку в чувство. Но, увы, меня и здесь постигла неудача. Придя в себя, мадам Канова впала в состояние, близкое к истерике - то заходилась в неудержимом смехе, то принималась горько рыдать, повторяя сквозь слезы:
- Боже мой, Боже мой! Какая идиотка!
Впрочем, продолжалось это недолго. Минут через пять она справилась с нервами и вполне овладела собой. Мое присутствие стало явно неуместным, и я поспешил откланяться.
Расстались мы дружески. Мадам Канова проводила меня до прихожей и на прощание произнесла безукоризненным светским тоном:
- Право же, мне ужасно неловко, словно я специально вызвала вас полюбоваться этим смехотворным обмороком. Не сердитесь на меня, дорогой инспектор, и не придавайте значения тому вздору, который я успела наговорить за сегодняшний вечер. И не тревожьтесь обо мне - моя жизнь не кончена, я проживу еще долго, поскольку теперь должна буду начать все сначала... Что же до тайны, скрытой в деле Кановы, то ей, видимо, суждено остаться нераскрытой. Пусть над ней ломают головы наши внуки, если у них не найдется более интересного занятия!
Я был совсем не в восторге от такой перспективы. К тому же, несмотря на высокую оценку, данную мадам Кановой моему профессиональному чутью, в эти минуты я ощущал себя полнейшим болваном, ибо не находил мало-мальски удовлетворительного объяснения всему происходящему. Впрочем, если считать, что все состояние мадам Кановы обратилось в дым - а сомневаться в этом у меня нет оснований, - то разгадка, какой бы она ни была, уже не представляет для нас особого интереса.
В создавшейся ситуации я не имею права рекомендовать руководству фирмы и далее финансировать расследование дела Кановы. А в заключение позволю себе выразить надежду, что мадам Канова, если она и впрямь "начнет все сначала", в будущем предпочтет пользоваться услугами какой-нибудь другой страховой компании!
ПЕРЕПИСКА
Австрия, Кицбюэль, 20 января 1950 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове, Париж.
Дорогая мадам Канова,
имею честь сообщить Вам о моем бракосочетании, которое состоится в ближайшие дни. Пишу это письмо в уютном доме в чудесной горной местности, где я обосновалась после долгих странствий (как Вы понимаете, мне нужно было хорошенько замести следы).
Мой будущий супруг - замечательный парень. Он не слишком интеллигентен, зато обладает массой других достоинств, и главное, самое поразительное из них - это то, что он мне нравится, и я его люблю. Да, мадам, я впервые узнала сладость настоящей любви. Теперь весь мир кажется мне новым, а мое собственное прошлое - далеким и чужим; я отрекаюсь от него навсегда.
Весной мы поедем в Париж, и там я сразу же уничтожу мое роковое завещание. Я сделаю это для Вас - Вы натерпелись достаточно горя от шалостей парижской девчонки по имени Беатрис - и, главное, для своего мужа. Не хочу, чтобы его семья оказалась замешанной в скандальную историю, если я вдруг умру (о, сколько раз я говорила Вам о своей неминуемой смерти!). Такое потрясение стало бы непоправимым ударом для простодушных австрийских крестьян.
Можете быть спокойны: я выполню свое обещание. У каждой комедии обязательно есть последний акт, и наша не будет исключением. Так пусть же ее финал окажется счастливым! Теперь мне осталось лишь попросить у Вас прощения. Делаю это без надежды на успех - Вы вряд ли сможете простить меня, да и сама я сознаю, что не имею права претендовать на подобную милость. Я долго мучила Вас, и если Вы меня возненавидели, то это в порядке вещей. Не знаю, смягчитесь ли вы, узнав, что пытка, на которую я Вас обрекла, была, можно сказать, обоюдной. Она стоила мне неимоверных, нечеловеческих усилий. Возможно, мной двигало тщеславное детское стремление восстановить справедливость; возможно, обида или зависть. Нетрудно найти тысячу причин, хотя, честно говоря, сейчас я и сама толком не понимаю, как меня хватило на все эти подвиги.
Но сегодня мне стало ясно другое - то, какого уважения заслуживаете Вы, мадам. Вас нельзя не любить и Вами нельзя не восхищаться. Беда в том, что Вы, как любой образец, недосягаемы и уже в силу этого вызываете у обыкновенных смертных подспудное желание покорить или разрушить столь ослепительное совершенство, дабы избавиться от чувства собственной неполноценности.
Этим летом, живя в Афинах, я однажды сидела за ужином на террасе отеля. С моего места открывалось невероятное, сказочное зрелище. Внизу современный город, залитый разноцветными огнями реклам; над ним - полоса темного вечернего неба; а еще выше, на обрыве Акрополя - беломраморная громада Парфенона, словно парящего в воздухе. Этот контраст, так хорошо символизирующий не только нынешнюю Грецию, но и всю нашу западную цивилизацию, заставил меня задуматься. Античный мир, колыбель демократии, вскормленной рабством... Кто теперь скажет, ценою какого разбоя и каких слез оплачен каждый камень этих величественных сооружений? А мы, глядя на них, вспоминаем только о "золотом веке" искусства, о Перикле и демократических идеалах, возникших здесь и отвергавшихся обществом в течение почти двух тысяч лет. Но шедевры остаются шедеврами, они прекрасны независимо от того, маячит ли за ними призрак насилия. Прекрасны и поучительны...
Мадам, я желаю вам счастья в новом году. Прошу Вас, будьте поснисходительнее к слабым, глупым людишкам, не убивайте их слишком часто. Не делайте этого хотя бы потому, что тогда я буду меньше любить Вас, моя дорогая Вера...
Преданная Вам Беатрис...
Париж, 2 февраля 1950 г.
Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи.
Дорогая мадам Маньи,
Вы были прощены еще прежде, чем попросили об этом. Я не держу на Вас зла и не собираюсь мстить, тем более что никакая месть не принесла бы мне ни малейшей пользы.
Я с радостью, хотя - увы! - с опозданием, отмечаю Ваш несомненный интеллектуальный рост. Что ж, видно, иногда и любовь открывает людям глаза. А мне следовало быть умнее...
Но оставим прошлое. Вы вели себя как истинная женщинами с моей стороны было бы черной неблагодарностью осуждать Вас за это.
Примите мои наилучшие пожелания, дорогая мадам Маньи...
Газетное сообщение от 20 марта 1950 г.
Кицбюэль: трагедия в горах
...Группа лыжников в австрийском Тироле заживо погребена при сходе снежной лавины. К настоящему моменту числятся пропавшими супруги Рихтер из Кицбюэля и двое английских туристов, муж и жена, чьи фамилии сейчас уточняются и будут приведены в следующем выпуске нашей газеты.
Крайне напряженная метеообстановка в горах вынудила местную администрацию временно прекратить все поисковые работы. Их возобновление станет возможным не раньше, чем завершится бурное таяние снегов.
Г-н Рихтер - один из известнейших альпийских проводников; он был всеми любим, и его гибель воспринимается как национальная утрата. Имя его жены (в первом браке - мадам Маньи) уже знакомо нашим читателям по прошлогодним отчетам о "деле Кановы".
ПЕРЕПИСКА
Париж, 24 марта 1950 г.
Мадам Поль Канова - мэтру Шардуа, нотариусу.
Высокочтимый мэтр,
не сочтете ли Вы возможным известить меня о сроке, по истечении которого должно быть предано гласности завещание Вашей клиентки, мадам Рихтер? Как Вы, без сомнения, уже знаете, мадам Рихтер объявлена пропавшей без вести в результате недавней катастрофы в Альпах. Предусмотрены ли в подобных случаях какие-либо изменения обычной процедуры - в частности, не ошибаюсь ли я, полагая, что отсутствие официальных похорон препятствует публикации завещания?
Заранее выражаю Вам глубочайшую признательность и надеюсь, что не слишком обременила Вас моей просьбой.
С уважением...
Париж, 25 марта 1950 г.
Мэтр Шардуа, нотариус - мадам Канове.
Милостивая государыня,
отвечаю на интересующий Вас вопрос касательно завещания мадам Рихтер.
Его публикация возможна лишь после того, как будет официально установлена смерть завещательницы - иначе говоря, после обнаружения тела. Это совершенно обязательное условие, - подлежащее отмене, независимо от того, какой срок займут Вовеки. Суд не может довольствоваться предположениями.
Поэтому я позволю себе посоветовать Вам, уважаемая госпожа, запастись терпением и подождать, пока на альпийских лугах не растает снег, а вместе с ним и неопределенность нынешней ситуации.
С наилучшими пожеланиями...
Париж, 18 апреля 1950 г.
Мадам Канова - в кицбюэльское отделение Австрийского бюро международного туризма.
Уважаемые господа,
вам пишет давняя поклонница неповторимой красоты тирольских пейзажей. Мне хотелось бы посетить Кицбюэль, и я надеюсь, что вы не откажете в любезности сообщить мне примерную дату, начиная с которой в этом году станут возможны далекие экскурсии в горы. Быть может, вам известны какие-либо признаки, позволяющие заранее определить срок таяния снегов? Я была бы чрезвычайно признательна за любые сведения из этой области.
С благодарностью и дружеским приветом, искренне ваша...
Газетное сообщение от 28 мая 1950 г.
...Как передают из Кицбюэля, здесь обнаружены тела альпинистов, занесенных лавиной свыше двух месяцев назад. Найдены только трое - чета Николсонов из Великобритании и г-н Рихтер. Никаких следов г-жи Рихтер выявить до сих пор не удалось, и это тем более странно, что снег с перевалов уже практически сошел. О причинах исчезновения тела четвертой жертвы высказываются самые различные, подчас совершенно фантастические предположения.
Телеграмма от 5 июля 1950 г.
Кицбюэль: завеса приоткрывается
Страшную находку сделал молодой пастух из небольшой горной деревушки. Приблизительно в восьмистах метрах от места весенней трагедии он обнаружил частично разложившийся труп женщины. Имеются основания полагать, что это и есть исчезнувшая г-жа Рихтер.
Все началось с того, что наблюдательный юноша обратил внимание на необычное поведение птиц - они кричали и кружились над небольшой ложбинкой в скалах. Придя туда, пастух осмотрел подозрительный участок и вскоре отыскал тело неизвестной женщины, почти целиком скрытое под грудой камней и щебня.
Сейчас австрийская полиция пытается выяснить, кто и почему поспешил оказать покойной такую своеобразную услугу. Настораживает и тот факт, что куда-то исчезли все предметы, которые могли бы помочь быстрому опознанию погибшей.
Останки уже переданы на судебно-медицинскую экспертизу. Исследование зубов позволяет ученым надежно устанавливать личности давно умерших людей, и загадка будет раскрыта в самом ближайшем времени.
Прощальное письмо, найденное полицией
7 июля 1950 г. в квартире мадам Кановы
...В октябре 1939 г. меня приняли на работу ассистенткой детского ортопедического отделения московской Центральной больницы. Я и сейчас, когда жить мне осталось всего несколько часов, будто наяву вижу длинные ряды коек с маленькими, изуродованными, опухшими от боли тельцами. Днем и ночью возле этих кроваток не умолкал душераздирающий концерт. Некоторые дети тихонько стонали в одеяла, другие заходились пронзительным, внезапно обрывающимся криком, третьи непрерывно хныкали. Остальные до такой степени обессилели, что лежали уже молча, словно о чем-то задумавшись. Этих было жальче всего они провожали нас глазами раненых зверьков, не способных осознать, что с ними происходит. Там можно было сойти с ума.
Как-то под конец дежурства я спросила нашего главврача:
- А что же ваш Бог? Как Он может равнодушно смотреть на весь этот ужас?
Главврачом у нас был старик, начинавший еще при царизме, очевидец революции, нэпа и диктатуры... Никто не сумел бы сказать, каким чудом удалось ему пережить те страшные времена - возможно, его спасло собственное равнодушие. При этом он слыл глубоко верующим и не пропускал ни одной церковной службы.
Мой вопрос застал его врасплох. Доктор испытующе поглядел мне в глаза и, решив, что я достойна серьезного ответа, осторожно осмотрелся и лишь тогда сказал:
- Вы не выдержали испытания криком ребенка и потеряли Бога... Вы вновь обретете Его в цветах нашей русской весны.
На какую весну он намекал? Я ее так и не дождалась.
И, однако, мне пришлось собрать всю силу воли и призвать на помощь все свои принципы, чтобы заставить себя подмешать осколки стекла в порошок пилюли. Если сам Господь допускает страдания, значит, либо Он не всеблаг, либо Его попросту нет. Я уверилась в том, что детский плач мне больше не опасен, и я не должна обращать на него внимания... Все остальное было несложно.
Быть может, я ошибалась... Тогда я попрошу заступиться за меня Казанскую Божью Матерь. Ее Сын должен проявлять милосердие к тем, кто совершил грех из благих побуждений, и особенно к тем, кто остался верен своей религии, даже если религия эта - ложная. И если ангелы отвернутся от меня, быть может, меня все-таки освежит аромат неувядаюшей розы...
Пора. Полиция будет здесь с минуты на минуту. Сейчас я сойду в гараж, запущу мотор своего "роллс-ройса" и усядусь в кабину. Самый подходящий для меня гроб...
12
ПЕРЕПИСКА
Тур, 28 сентября 1950 г.
Патер Даниэль, Общество Иисуса, - мадам Александр Маньи, Венсен.
Глубокоуважаемая милостивая государыня!
Позвольте передать Вам соболезнования нашего святого отца, а равно выразить мои собственные. Я не сделал этого раньше в ожидании, пока печальные события не изгладятся из повседневного сознания обывателей.
Мы вспоминаем голубоглазое дитя, кроткое и нежное, и это единственное воспоминание о нем, которое нам хотелось бы сохранить... Ах, почему маленький мальчик непременно должен стать мужчиной?
И все же меня не оставляет надежда, что вина его будет прощена: ужас и страдания, которые он перенес, уравновесят перед судом Всевышнего его преступление. Но сие - тайна за семью печатями, и перо наше опускается, ибо слова здесь бессильны...
Все поступки действующих лиц этой трагедии отличает беспримерная холодная жестокость; они не укладываются в рамки самых минимальных представлений о человечности, а христианина заставляют содрогнуться в сверхъестественном ужасе. Кощунственное, беспощадное попрание всего, что есть в мире священного и неприкосновенного... Отцовская любовь и материнские надежды, нерушимость клятвы и супружеские привилегии, счастье любви и радость брака, достоинство адвоката и честь судьи, святость Причастия и муки угрызений совести, трепет перед лицом вечности и возвышенный трагизм раскаяния, даже банальная боязнь смертельного недуга и естественное сострадание к тяжелобольному... - все поругано, растоптано с дьявольским, сатанинским цинизмом. Такое впечатление, будто силы зла специально выискали и подчинили своей власти нескольких человек, дабы поиздеваться над творением Божиим и через то - над самим Господом. Где-то теперь обретаются души жалких орудий зла, погубивших друг друга перед тем, как уничтожить самих себя?
Многолетний опыт духовного наставничества и заботы о спасении заблудших душ укрепили меня в мысли о том, сколь малоэффективны, практически тщетны все наши старания. Разумеется, и зерно, упавшее в добрую почву, и добродетели, заложенные воспитанием, взойдут благими ростками, но зачахнут они и погибнут без влаги небесной, коя необходима им для роста и процветания. А между тем ее-то иной раз и недостает, коли неправильно возносить о ней молитвы...
В этом-то, мадам, и сокрыта удручающая, но тем не менее великая и грозная тайна: нам не дано что-либо изменить, пока молимся в одиночестве наших сердец, - а потому, прошу Вас, объединим наши молитвы.
Нет, мадам, Вашего сына ни в коем случае нельзя назвать извергом, как это преподносила охочая до сенсаций пресса. Истинно верующие не должны делить людей на агнцев и козлищ - существуют только несчастные, которые ужасают нас лишь в силу нашего неведения. Судить же имеет право лишь Тот, Кто их сотворил, Кто знает их жизнь от первого до последнего часа. Лишь Он ведает, что произошло с Его чадами, почему отбились они от стада и чем провинились[(].
Я понимаю, мадам, что мои слова - слабое утешение.
Крепитесь, а наш Орден, поверьте, разделит Вашу скорбь и впредь останется предан Вам и полон уважения к той, которая некогда одарила его своим щедрым доверием.
Ваш преданный брат во Христе...
(Пометка на конверте: "Вернуть отправителю. Адресат скончался".)
* Мадам Маньи ошиблась. Следовало бы написать: "...почти четыре месяца". (Примеч. автора.)
* Неужели патер Даниэль - поклонник Шарля Бодлера? (Примеч. автора.)
Ваша Вера.
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 19 октября 1949 г.
Мадам Маньи - мадам Канове.
Милая моя,
спасибо Вам за Ваше великодушие! Но иного я и не ждала, и надеюсь, что Господь вознаградит Вас за щедрость и доброту.
Я все слабею, временами теряю сознание... Очень трудно и говорить, и писать... Мысли путаются... Я не поняла, зачем Вы прислали мне эти документы и какой-то бланк?
Ваша...
Париж, 31 октября 1949 г.
Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи.
Дорогая,
умоляю Вас, подпишите этот бланк (доверенность, нотариальная Доверенность!) и пришлите его поскорей! Сейчас не время излагать причины такой спешки, да и Вас утомили бы долгие рассуждения, но, поверьте, это очень важно! От этого зависит, жить мне или умереть. Сделайте над собой хоть минутное усилие, постарайтесь, и тогда я спасена и буду благодарить Вас до последнего биения сердца!
О, если бы Вы знали, с каким нетерпением жду я Вашего ответа!
Вера.
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 15 ноября 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове.
Моя милая, добрая Вера,
как я хотела бы исполнить Ваше желание! Но даже эти строки я пишу не сама - приходится диктовать письмо сиделке. У меня уже нет сил держать перо... И поставить подпись я не могу, разве что кто-нибудь воспроизведет ее, двигая моей рукой. Но отец Финли говорит, что тогда она не будет считаться подлинной... Я прямо не знаю, как быть. Наверное, надо было сделать это раньше...
Но вы не расстраивайтесь, дорогая. Как только мне станет лучше, я подпишу бланк и тут же вышлю его Вам.
Да хранит Вас Бог!
Целую, Ваша...
Париж, 22 ноября 1949 г.
Мадам Канова - мадам Маньи.
Еще раз умоляю, заклинаю Вас, Беатрис! Я тоже совсем больна, я почти обезумела от горя! Пусть напишут Вашей рукой, если нельзя иначе; не бойтесь, не сомневайтесь, предоставьте мне все эти заботы. Умоляю Вас, поспешите поймите же, что на карту поставлена моя жизнь!
Целую и жду ответа...
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 5 декабря 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове.
Моя дорогая Вера,
я слышала, Вы пытались дозвониться до меня... К сожалению, это невозможно: телефоны здесь только у врачей, и они вечно заняты.
Мне все хуже, и это письмо, как и предыдущее, пишет моя сиделка. О, почему смерть так медлительна! Скоро придет священник с последним причастием...
Живите, дорогая моя! Живите счастливо и не забывайте поминать в молитвах Вашу бедную
Беатрис.
P. S. Медсестра опрокинула пузырек с йодом прямо на тот бланк. Такая жалость! Пришлите поскорее второй экземпляр.
Кицбюэль, 3 декабря 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мэтру Шардуа, нотариусу.
Уважаемый мэтр Шардуа,
спешу предупредить Вас, что в ближайшее время несколько парижских газет опубликуют сообщение о моей кончине. Но это розыгрыш, не имеющий ничего общего с действительностью; я затеяла его, желая подшутить над некоторыми знакомыми, которые относились ко мне не слишком доброжелательно и, вероятно, обрадуются, узнав, что я умерла.
Вам, при Вашей профессии, наверняка доводилось сталкиваться и с менее безобидными шутками. Надеюсь, Вы меня не осудите и не откажетесь сохранить молчание о моем письме.
С благодарностью и пожеланием счастья,
Ваша клиентка...
11
Вырезка из "Монд", 17 декабря 1949 г.
...В соответствии с последней волей покойной сообщаем, что 13 декабря сего года после тяжелой и продолжительной болезни скончалась мадам Кристиан Маньи. Перед смертью она исповедалась в причастилась Святых Тайн.
Известие об этом печальном событии получено нами из США, где мадам Маньи проходила курс лечения от хронической лейкемии.
ПЕРЕПИСКА
Париж, 20 декабря 1949 г.
Руководитель отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль" начальнику отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис", Лозанна.
(Служебный гриф: "Дело Кановы".)
Уважаемый коллега,
посылаю Вам копию шестого меморандума инспектора Белюэна. Вы знаете, что до последнего времени наше расследование топталось на месте, но сейчас, как Вы увидите из прилагаемого отчета, ситуация коренным образом изменилась - к сожалению, далеко не в лучшую для нас сторону. Впрочем, судите сами.
С уважением...
Доклад инспектора Анри Белюэна
Париж, 19 декабря 1949 г.
Узнав, что мадам Канова выразила желание встретиться с представителем компании, который занимался расследованием смерти ее супруга, я не стал дожидаться повторного приглашения. В назначенное время, вечером 18 декабря, я позвонил в дверь. Мне открыла прислуга, сообщившая, что госпожа ждет меня в кабинете.
Войдя туда, я застал хозяйку за не совсем обычным занятием - она жгла в камине пачки денег, видимо, уже последние, поскольку решетку покрывал толстый слой пепла. Согласно информации, полученной из банков, накануне мадам Канова оголила свои счета, сняв с них около ста пятидесяти четырех миллионов франков, и надо полагать, что все эти деньги постигла такая "в плачевная участь. Мадам Канова выглядела изнуренной, на лице ее ясно читались следы душевных страданий. Тем не менее она встретила меня сердечно и вообще, как ни странно, казалась обрадованной моим приходом. После взаимных приветствий я поинтересовался причинами столь удивительного времяпрепровождения.
- Я виновата перед вами, господин инспектор, - глядя мне в глаза, с улыбкой ответила мадам Канова. - Я знаю, что доставила вам массу хлопот и огорчений... И прошу простить меня. Поверьте, я пригласила вас не затем, чтобы напоследок посмеяться над вашим окончательным поражением. А банкноты эти я жгу потому, что они мои - как-никак ради их получения я затратила немало труда, - и потому, что у меня нет ни одного близкого человека, которому я могла бы оставить наследство... А я скоро умру. Не обращайте же внимания на этот огонь - он горит не из-за вас, да и не наносит лично вам никакого ущерба. Богатство, оплаченное ценой жизни моего мужа, не принесло счастья ни мне, ни кому бы то ни было другому; так пусть же оно навсегда исчезнет в пламени.
Произнося эту речь (на мой взгляд, излишне высокопарную), мадам Канова не переставала энергично орудовать кочергой, завершая уничтожение своих капиталов.
- Для вас же, инспектор, - продолжала она, - у меня есть приятная новость. Дело Кановы близится к развязке, и очень скоро вы прочтете его последнюю, пока еще тайную главу. Нет-нет, я не собираюсь делать никаких признаний, все произойдет без моего участия. Но вы испытаете чувство профессионального удовлетворения, узнав, что в своем расследовании находились на верном пути. А если вам не удалось пройти по нему до конца, то, уверяю, это не ваша вина.
Тут я попросил мадам Канову выразиться яснее, но она не захотела пускаться в дальнейшие откровения, а настаивать я, по понятым соображениям, не мог. Денежный костер тем временем догорел, и радушная хозяйка спросила, не желаю ли я чего-нибудь выпить. Мы уселись в кресла и с бокалами вина в руках завели непринужденную беседу.
Разговор наш, естественно, то и дело возвращался к прошлогодним событиям и к судьбе всех участников этой нашумевшей истории. Без всякой задней мысли я упомянул о мадам Маньи, сказав, что, по нашим сведениям, ей очень нравится в Тироле и она вроде бы собирается замуж за какого-то молодого горца, работающего в тех краях проводником альпийских туристских групп... Это невинное замечание дало совершенно неожиданный разультат: моя собеседница вздрогнула, метнула на меня безумный, полный ужаса взгляд и упала в обморок. Бокал разбился, залив портвейном дорогой ковер.
Чрезвычайно заинтригованный, надеясь узнать причину столь бурной реакции, я постарался побыстрее привести хозяйку в чувство. Но, увы, меня и здесь постигла неудача. Придя в себя, мадам Канова впала в состояние, близкое к истерике - то заходилась в неудержимом смехе, то принималась горько рыдать, повторяя сквозь слезы:
- Боже мой, Боже мой! Какая идиотка!
Впрочем, продолжалось это недолго. Минут через пять она справилась с нервами и вполне овладела собой. Мое присутствие стало явно неуместным, и я поспешил откланяться.
Расстались мы дружески. Мадам Канова проводила меня до прихожей и на прощание произнесла безукоризненным светским тоном:
- Право же, мне ужасно неловко, словно я специально вызвала вас полюбоваться этим смехотворным обмороком. Не сердитесь на меня, дорогой инспектор, и не придавайте значения тому вздору, который я успела наговорить за сегодняшний вечер. И не тревожьтесь обо мне - моя жизнь не кончена, я проживу еще долго, поскольку теперь должна буду начать все сначала... Что же до тайны, скрытой в деле Кановы, то ей, видимо, суждено остаться нераскрытой. Пусть над ней ломают головы наши внуки, если у них не найдется более интересного занятия!
Я был совсем не в восторге от такой перспективы. К тому же, несмотря на высокую оценку, данную мадам Кановой моему профессиональному чутью, в эти минуты я ощущал себя полнейшим болваном, ибо не находил мало-мальски удовлетворительного объяснения всему происходящему. Впрочем, если считать, что все состояние мадам Кановы обратилось в дым - а сомневаться в этом у меня нет оснований, - то разгадка, какой бы она ни была, уже не представляет для нас особого интереса.
В создавшейся ситуации я не имею права рекомендовать руководству фирмы и далее финансировать расследование дела Кановы. А в заключение позволю себе выразить надежду, что мадам Канова, если она и впрямь "начнет все сначала", в будущем предпочтет пользоваться услугами какой-нибудь другой страховой компании!
ПЕРЕПИСКА
Австрия, Кицбюэль, 20 января 1950 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове, Париж.
Дорогая мадам Канова,
имею честь сообщить Вам о моем бракосочетании, которое состоится в ближайшие дни. Пишу это письмо в уютном доме в чудесной горной местности, где я обосновалась после долгих странствий (как Вы понимаете, мне нужно было хорошенько замести следы).
Мой будущий супруг - замечательный парень. Он не слишком интеллигентен, зато обладает массой других достоинств, и главное, самое поразительное из них - это то, что он мне нравится, и я его люблю. Да, мадам, я впервые узнала сладость настоящей любви. Теперь весь мир кажется мне новым, а мое собственное прошлое - далеким и чужим; я отрекаюсь от него навсегда.
Весной мы поедем в Париж, и там я сразу же уничтожу мое роковое завещание. Я сделаю это для Вас - Вы натерпелись достаточно горя от шалостей парижской девчонки по имени Беатрис - и, главное, для своего мужа. Не хочу, чтобы его семья оказалась замешанной в скандальную историю, если я вдруг умру (о, сколько раз я говорила Вам о своей неминуемой смерти!). Такое потрясение стало бы непоправимым ударом для простодушных австрийских крестьян.
Можете быть спокойны: я выполню свое обещание. У каждой комедии обязательно есть последний акт, и наша не будет исключением. Так пусть же ее финал окажется счастливым! Теперь мне осталось лишь попросить у Вас прощения. Делаю это без надежды на успех - Вы вряд ли сможете простить меня, да и сама я сознаю, что не имею права претендовать на подобную милость. Я долго мучила Вас, и если Вы меня возненавидели, то это в порядке вещей. Не знаю, смягчитесь ли вы, узнав, что пытка, на которую я Вас обрекла, была, можно сказать, обоюдной. Она стоила мне неимоверных, нечеловеческих усилий. Возможно, мной двигало тщеславное детское стремление восстановить справедливость; возможно, обида или зависть. Нетрудно найти тысячу причин, хотя, честно говоря, сейчас я и сама толком не понимаю, как меня хватило на все эти подвиги.
Но сегодня мне стало ясно другое - то, какого уважения заслуживаете Вы, мадам. Вас нельзя не любить и Вами нельзя не восхищаться. Беда в том, что Вы, как любой образец, недосягаемы и уже в силу этого вызываете у обыкновенных смертных подспудное желание покорить или разрушить столь ослепительное совершенство, дабы избавиться от чувства собственной неполноценности.
Этим летом, живя в Афинах, я однажды сидела за ужином на террасе отеля. С моего места открывалось невероятное, сказочное зрелище. Внизу современный город, залитый разноцветными огнями реклам; над ним - полоса темного вечернего неба; а еще выше, на обрыве Акрополя - беломраморная громада Парфенона, словно парящего в воздухе. Этот контраст, так хорошо символизирующий не только нынешнюю Грецию, но и всю нашу западную цивилизацию, заставил меня задуматься. Античный мир, колыбель демократии, вскормленной рабством... Кто теперь скажет, ценою какого разбоя и каких слез оплачен каждый камень этих величественных сооружений? А мы, глядя на них, вспоминаем только о "золотом веке" искусства, о Перикле и демократических идеалах, возникших здесь и отвергавшихся обществом в течение почти двух тысяч лет. Но шедевры остаются шедеврами, они прекрасны независимо от того, маячит ли за ними призрак насилия. Прекрасны и поучительны...
Мадам, я желаю вам счастья в новом году. Прошу Вас, будьте поснисходительнее к слабым, глупым людишкам, не убивайте их слишком часто. Не делайте этого хотя бы потому, что тогда я буду меньше любить Вас, моя дорогая Вера...
Преданная Вам Беатрис...
Париж, 2 февраля 1950 г.
Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи.
Дорогая мадам Маньи,
Вы были прощены еще прежде, чем попросили об этом. Я не держу на Вас зла и не собираюсь мстить, тем более что никакая месть не принесла бы мне ни малейшей пользы.
Я с радостью, хотя - увы! - с опозданием, отмечаю Ваш несомненный интеллектуальный рост. Что ж, видно, иногда и любовь открывает людям глаза. А мне следовало быть умнее...
Но оставим прошлое. Вы вели себя как истинная женщинами с моей стороны было бы черной неблагодарностью осуждать Вас за это.
Примите мои наилучшие пожелания, дорогая мадам Маньи...
Газетное сообщение от 20 марта 1950 г.
Кицбюэль: трагедия в горах
...Группа лыжников в австрийском Тироле заживо погребена при сходе снежной лавины. К настоящему моменту числятся пропавшими супруги Рихтер из Кицбюэля и двое английских туристов, муж и жена, чьи фамилии сейчас уточняются и будут приведены в следующем выпуске нашей газеты.
Крайне напряженная метеообстановка в горах вынудила местную администрацию временно прекратить все поисковые работы. Их возобновление станет возможным не раньше, чем завершится бурное таяние снегов.
Г-н Рихтер - один из известнейших альпийских проводников; он был всеми любим, и его гибель воспринимается как национальная утрата. Имя его жены (в первом браке - мадам Маньи) уже знакомо нашим читателям по прошлогодним отчетам о "деле Кановы".
ПЕРЕПИСКА
Париж, 24 марта 1950 г.
Мадам Поль Канова - мэтру Шардуа, нотариусу.
Высокочтимый мэтр,
не сочтете ли Вы возможным известить меня о сроке, по истечении которого должно быть предано гласности завещание Вашей клиентки, мадам Рихтер? Как Вы, без сомнения, уже знаете, мадам Рихтер объявлена пропавшей без вести в результате недавней катастрофы в Альпах. Предусмотрены ли в подобных случаях какие-либо изменения обычной процедуры - в частности, не ошибаюсь ли я, полагая, что отсутствие официальных похорон препятствует публикации завещания?
Заранее выражаю Вам глубочайшую признательность и надеюсь, что не слишком обременила Вас моей просьбой.
С уважением...
Париж, 25 марта 1950 г.
Мэтр Шардуа, нотариус - мадам Канове.
Милостивая государыня,
отвечаю на интересующий Вас вопрос касательно завещания мадам Рихтер.
Его публикация возможна лишь после того, как будет официально установлена смерть завещательницы - иначе говоря, после обнаружения тела. Это совершенно обязательное условие, - подлежащее отмене, независимо от того, какой срок займут Вовеки. Суд не может довольствоваться предположениями.
Поэтому я позволю себе посоветовать Вам, уважаемая госпожа, запастись терпением и подождать, пока на альпийских лугах не растает снег, а вместе с ним и неопределенность нынешней ситуации.
С наилучшими пожеланиями...
Париж, 18 апреля 1950 г.
Мадам Канова - в кицбюэльское отделение Австрийского бюро международного туризма.
Уважаемые господа,
вам пишет давняя поклонница неповторимой красоты тирольских пейзажей. Мне хотелось бы посетить Кицбюэль, и я надеюсь, что вы не откажете в любезности сообщить мне примерную дату, начиная с которой в этом году станут возможны далекие экскурсии в горы. Быть может, вам известны какие-либо признаки, позволяющие заранее определить срок таяния снегов? Я была бы чрезвычайно признательна за любые сведения из этой области.
С благодарностью и дружеским приветом, искренне ваша...
Газетное сообщение от 28 мая 1950 г.
...Как передают из Кицбюэля, здесь обнаружены тела альпинистов, занесенных лавиной свыше двух месяцев назад. Найдены только трое - чета Николсонов из Великобритании и г-н Рихтер. Никаких следов г-жи Рихтер выявить до сих пор не удалось, и это тем более странно, что снег с перевалов уже практически сошел. О причинах исчезновения тела четвертой жертвы высказываются самые различные, подчас совершенно фантастические предположения.
Телеграмма от 5 июля 1950 г.
Кицбюэль: завеса приоткрывается
Страшную находку сделал молодой пастух из небольшой горной деревушки. Приблизительно в восьмистах метрах от места весенней трагедии он обнаружил частично разложившийся труп женщины. Имеются основания полагать, что это и есть исчезнувшая г-жа Рихтер.
Все началось с того, что наблюдательный юноша обратил внимание на необычное поведение птиц - они кричали и кружились над небольшой ложбинкой в скалах. Придя туда, пастух осмотрел подозрительный участок и вскоре отыскал тело неизвестной женщины, почти целиком скрытое под грудой камней и щебня.
Сейчас австрийская полиция пытается выяснить, кто и почему поспешил оказать покойной такую своеобразную услугу. Настораживает и тот факт, что куда-то исчезли все предметы, которые могли бы помочь быстрому опознанию погибшей.
Останки уже переданы на судебно-медицинскую экспертизу. Исследование зубов позволяет ученым надежно устанавливать личности давно умерших людей, и загадка будет раскрыта в самом ближайшем времени.
Прощальное письмо, найденное полицией
7 июля 1950 г. в квартире мадам Кановы
...В октябре 1939 г. меня приняли на работу ассистенткой детского ортопедического отделения московской Центральной больницы. Я и сейчас, когда жить мне осталось всего несколько часов, будто наяву вижу длинные ряды коек с маленькими, изуродованными, опухшими от боли тельцами. Днем и ночью возле этих кроваток не умолкал душераздирающий концерт. Некоторые дети тихонько стонали в одеяла, другие заходились пронзительным, внезапно обрывающимся криком, третьи непрерывно хныкали. Остальные до такой степени обессилели, что лежали уже молча, словно о чем-то задумавшись. Этих было жальче всего они провожали нас глазами раненых зверьков, не способных осознать, что с ними происходит. Там можно было сойти с ума.
Как-то под конец дежурства я спросила нашего главврача:
- А что же ваш Бог? Как Он может равнодушно смотреть на весь этот ужас?
Главврачом у нас был старик, начинавший еще при царизме, очевидец революции, нэпа и диктатуры... Никто не сумел бы сказать, каким чудом удалось ему пережить те страшные времена - возможно, его спасло собственное равнодушие. При этом он слыл глубоко верующим и не пропускал ни одной церковной службы.
Мой вопрос застал его врасплох. Доктор испытующе поглядел мне в глаза и, решив, что я достойна серьезного ответа, осторожно осмотрелся и лишь тогда сказал:
- Вы не выдержали испытания криком ребенка и потеряли Бога... Вы вновь обретете Его в цветах нашей русской весны.
На какую весну он намекал? Я ее так и не дождалась.
И, однако, мне пришлось собрать всю силу воли и призвать на помощь все свои принципы, чтобы заставить себя подмешать осколки стекла в порошок пилюли. Если сам Господь допускает страдания, значит, либо Он не всеблаг, либо Его попросту нет. Я уверилась в том, что детский плач мне больше не опасен, и я не должна обращать на него внимания... Все остальное было несложно.
Быть может, я ошибалась... Тогда я попрошу заступиться за меня Казанскую Божью Матерь. Ее Сын должен проявлять милосердие к тем, кто совершил грех из благих побуждений, и особенно к тем, кто остался верен своей религии, даже если религия эта - ложная. И если ангелы отвернутся от меня, быть может, меня все-таки освежит аромат неувядаюшей розы...
Пора. Полиция будет здесь с минуты на минуту. Сейчас я сойду в гараж, запущу мотор своего "роллс-ройса" и усядусь в кабину. Самый подходящий для меня гроб...
12
ПЕРЕПИСКА
Тур, 28 сентября 1950 г.
Патер Даниэль, Общество Иисуса, - мадам Александр Маньи, Венсен.
Глубокоуважаемая милостивая государыня!
Позвольте передать Вам соболезнования нашего святого отца, а равно выразить мои собственные. Я не сделал этого раньше в ожидании, пока печальные события не изгладятся из повседневного сознания обывателей.
Мы вспоминаем голубоглазое дитя, кроткое и нежное, и это единственное воспоминание о нем, которое нам хотелось бы сохранить... Ах, почему маленький мальчик непременно должен стать мужчиной?
И все же меня не оставляет надежда, что вина его будет прощена: ужас и страдания, которые он перенес, уравновесят перед судом Всевышнего его преступление. Но сие - тайна за семью печатями, и перо наше опускается, ибо слова здесь бессильны...
Все поступки действующих лиц этой трагедии отличает беспримерная холодная жестокость; они не укладываются в рамки самых минимальных представлений о человечности, а христианина заставляют содрогнуться в сверхъестественном ужасе. Кощунственное, беспощадное попрание всего, что есть в мире священного и неприкосновенного... Отцовская любовь и материнские надежды, нерушимость клятвы и супружеские привилегии, счастье любви и радость брака, достоинство адвоката и честь судьи, святость Причастия и муки угрызений совести, трепет перед лицом вечности и возвышенный трагизм раскаяния, даже банальная боязнь смертельного недуга и естественное сострадание к тяжелобольному... - все поругано, растоптано с дьявольским, сатанинским цинизмом. Такое впечатление, будто силы зла специально выискали и подчинили своей власти нескольких человек, дабы поиздеваться над творением Божиим и через то - над самим Господом. Где-то теперь обретаются души жалких орудий зла, погубивших друг друга перед тем, как уничтожить самих себя?
Многолетний опыт духовного наставничества и заботы о спасении заблудших душ укрепили меня в мысли о том, сколь малоэффективны, практически тщетны все наши старания. Разумеется, и зерно, упавшее в добрую почву, и добродетели, заложенные воспитанием, взойдут благими ростками, но зачахнут они и погибнут без влаги небесной, коя необходима им для роста и процветания. А между тем ее-то иной раз и недостает, коли неправильно возносить о ней молитвы...
В этом-то, мадам, и сокрыта удручающая, но тем не менее великая и грозная тайна: нам не дано что-либо изменить, пока молимся в одиночестве наших сердец, - а потому, прошу Вас, объединим наши молитвы.
Нет, мадам, Вашего сына ни в коем случае нельзя назвать извергом, как это преподносила охочая до сенсаций пресса. Истинно верующие не должны делить людей на агнцев и козлищ - существуют только несчастные, которые ужасают нас лишь в силу нашего неведения. Судить же имеет право лишь Тот, Кто их сотворил, Кто знает их жизнь от первого до последнего часа. Лишь Он ведает, что произошло с Его чадами, почему отбились они от стада и чем провинились[(].
Я понимаю, мадам, что мои слова - слабое утешение.
Крепитесь, а наш Орден, поверьте, разделит Вашу скорбь и впредь останется предан Вам и полон уважения к той, которая некогда одарила его своим щедрым доверием.
Ваш преданный брат во Христе...
(Пометка на конверте: "Вернуть отправителю. Адресат скончался".)
* Мадам Маньи ошиблась. Следовало бы написать: "...почти четыре месяца". (Примеч. автора.)
* Неужели патер Даниэль - поклонник Шарля Бодлера? (Примеч. автора.)