— А почему же вы не надели свое красивое платье с блестками? — спросила Энн, когда они с Джанет вышли в субботу из дома. День был жаркий, и лицо бедной Джанет, надевшей черное кашемировое платье и к тому же взволнованной предстоящим визитом, по цвету напоминало вареного рака.
— Что вы! Миссис Дуглас скажет, что мне не пристало молодиться и носить такие наряды. А Джону это платье нравится, — грустно добавила Джанет.
Ферма Дугласов стояла на вершине холма в полумиле от Вейсайда. Красивый, большой и удобный дом был окружен фруктовым садом и кленовой рощей. Позади дома стояли большие крепкие сараи и иные сельскохозяйственные постройки, и видно было, что это — прочное зажиточное хозяйство. Нет, решила Энн, выражение обреченного терпения на лице мистера Дугласа вызвано не долгами и не назойливыми кредиторами.
Джон встретил их в дверях и повел в гостиную, где в кресле, как на троне, восседала его мать.
Энн почему-то ожидала, что миссис Дуглас окажется, как и сын, высокой и худой. На самом деле это была крошечная женщина с розовыми щечками, спокойным взглядом голубых глаз и детским ротиком. На ней было красивое и модное платье из черного шелка, поверх него — пушистая белая шаль, а на седых волосах красовался чепчик из тончайших кружев. Ну прямо куколка!
— Здравствуй, Джанет, дорогая, — ласково сказала она. — Я так рада тебя видеть. — Она подставила Джанет щеку для поцелуя. — А это наша новая учительница? Очень приятно с вами познакомиться. Мой сын так вас расхваливал, что я чуть не приревновала его к вам, а уж Джанет-то, наверное, и подавно.
Бедная Джанет покраснела, Энн ответила какой-то вежливой фразой, однако миссис Дуглас чувствовала себя вполне уверенно и говорила без умолку. Она усадила Джанет рядом с собой и время от времени поглаживала ее руку. Джанет молча улыбалась, но видно было, что ей невыносимо жарко в этом жутком платье, и вообще не по себе. Джон Дуглас тоже помалкивал и ни разу не улыбнулся.
За столом миссис Дуглас попросила Джанет разлить чай. Та еще больше покраснела, но взяла на себя роль хозяйки. В письме Стелле Энн так описала этот ужин:
«На столе был холодный язык, курица, клубничное варенье, лимонный пирог, шоколадный кекс, фруктовый торт и много чего еще. После того как я все перепробовала и почувствовала, что едва могу дышать, миссис Дуглас вздохнула и сказала, что, видимо, ее угощенье мне не по душе.
— Боюсь, Джанет вас так избаловала своей стряпней, что вам теперь не угодишь. Но с ней у нас в Велли-роуд никто сравниться не может. Пожалуйста, ну возьмите хоть кусочек пирога, мисс Ширли. Вы же ни к чему не притронулись.
Стелла, я съела порцию языка и порцию курицы, три печенья, блюдечко варенья, кусок пирога, пирожное и большой кусок необыкновенно вкусного шоколадного кекса!»
После ужина миссис Дуглас благожелательно всем улыбнулась и велела Джону пойти с «дорогой Джанет» в сад и нарвать ей роз.
— А мисс Ширли посидит со мной, пока вы гуляете. Вы не откажетесь побыть со мной, мисс Ширли? — жалобно спросила она. Потом вздохнула, поудобнее усаживаясь в кресле: — Я очень больная женщина, мисс Ширли. Вот уже двадцать лет, как я медленно умираю — дюйм за дюймом.
— Боже, как это ужасно, — отозвалась Энн, старарась выразить сочувствие, но почему-то ощущая себя круглой дурой.
— Сколько раз мне уже казалось, что я не доживу до утра, — продолжала миссис Дуглас. — Никто не знает, как я страдаю, никто не может себе этого представить. Но теперь уж, видно, ждать осталось недолго. Мое паломничество на эту землю подходит к концу. И как я рада, что у Джона будет такая прекрасная жена и что, когда его матери не станет, о нем будет кому заботиться. Это для меня очень большое утешение, мисс Ширли.
— Да, Джанет — замечательная женщина, — с жаром подтвердила Энн.
— Замечательная. И характер прекрасный, — согласилась миссис Дуглас. — А какая хозяйка! Я такой не была. Мне не позволяло здоровье, мисс Ширли. Я рада, что Джон нашел такую женщину, и верю, он будет с ней счастлив. Он мой единственный сын, и его счастье — моя главная забота.
— Ну, конечно, — кивнула Энн. Она никак не могла понять, почему чувствует себя такой дурой — раньше с ней этого никогда не случалось. Она просто не могла придумать ни одного разумного ответа на слова этой милой улыбающейся старушки, которая ласково похлопывала ее по руке.
— Заходи почаще, Джанет, — пропела миссис Дуглас нежным голосом, когда Энн и Джанет стали прощаться. — Я так редко тебя вижу. Но скоро, наверное, ты здесь поселишься навсегда.
Энн бросила взгляд на Джона Дугласа, и у нее мороз пробежал по коже. У него был вид человека, которого истязают на дыбе. «Он, очевидно, нездоров», — подумала Энн и поспешила уйти, чуть ли не волоча за собой багровую от смущения Джанет.
— Правда, миссис Дуглас милая женщина? — спросила Джанет по пути домой.
— М-м-м, — рассеянно промычала Энн. Ее мысли были заняты Джоном Дугласом — отчего у него такой страдальческий вид?
— Она так мучается, бедняжка, — продолжала Джанет. — У нее бывают страшные приступы. Джон боится выйти из дому — вдруг с ней случится приступ, когда дома одна служанка.
Глава двадцать девятая
Глава тридцатая
Глава тридцать первая
Глава тридцать вторая
— Что вы! Миссис Дуглас скажет, что мне не пристало молодиться и носить такие наряды. А Джону это платье нравится, — грустно добавила Джанет.
Ферма Дугласов стояла на вершине холма в полумиле от Вейсайда. Красивый, большой и удобный дом был окружен фруктовым садом и кленовой рощей. Позади дома стояли большие крепкие сараи и иные сельскохозяйственные постройки, и видно было, что это — прочное зажиточное хозяйство. Нет, решила Энн, выражение обреченного терпения на лице мистера Дугласа вызвано не долгами и не назойливыми кредиторами.
Джон встретил их в дверях и повел в гостиную, где в кресле, как на троне, восседала его мать.
Энн почему-то ожидала, что миссис Дуглас окажется, как и сын, высокой и худой. На самом деле это была крошечная женщина с розовыми щечками, спокойным взглядом голубых глаз и детским ротиком. На ней было красивое и модное платье из черного шелка, поверх него — пушистая белая шаль, а на седых волосах красовался чепчик из тончайших кружев. Ну прямо куколка!
— Здравствуй, Джанет, дорогая, — ласково сказала она. — Я так рада тебя видеть. — Она подставила Джанет щеку для поцелуя. — А это наша новая учительница? Очень приятно с вами познакомиться. Мой сын так вас расхваливал, что я чуть не приревновала его к вам, а уж Джанет-то, наверное, и подавно.
Бедная Джанет покраснела, Энн ответила какой-то вежливой фразой, однако миссис Дуглас чувствовала себя вполне уверенно и говорила без умолку. Она усадила Джанет рядом с собой и время от времени поглаживала ее руку. Джанет молча улыбалась, но видно было, что ей невыносимо жарко в этом жутком платье, и вообще не по себе. Джон Дуглас тоже помалкивал и ни разу не улыбнулся.
За столом миссис Дуглас попросила Джанет разлить чай. Та еще больше покраснела, но взяла на себя роль хозяйки. В письме Стелле Энн так описала этот ужин:
«На столе был холодный язык, курица, клубничное варенье, лимонный пирог, шоколадный кекс, фруктовый торт и много чего еще. После того как я все перепробовала и почувствовала, что едва могу дышать, миссис Дуглас вздохнула и сказала, что, видимо, ее угощенье мне не по душе.
— Боюсь, Джанет вас так избаловала своей стряпней, что вам теперь не угодишь. Но с ней у нас в Велли-роуд никто сравниться не может. Пожалуйста, ну возьмите хоть кусочек пирога, мисс Ширли. Вы же ни к чему не притронулись.
Стелла, я съела порцию языка и порцию курицы, три печенья, блюдечко варенья, кусок пирога, пирожное и большой кусок необыкновенно вкусного шоколадного кекса!»
После ужина миссис Дуглас благожелательно всем улыбнулась и велела Джону пойти с «дорогой Джанет» в сад и нарвать ей роз.
— А мисс Ширли посидит со мной, пока вы гуляете. Вы не откажетесь побыть со мной, мисс Ширли? — жалобно спросила она. Потом вздохнула, поудобнее усаживаясь в кресле: — Я очень больная женщина, мисс Ширли. Вот уже двадцать лет, как я медленно умираю — дюйм за дюймом.
— Боже, как это ужасно, — отозвалась Энн, старарась выразить сочувствие, но почему-то ощущая себя круглой дурой.
— Сколько раз мне уже казалось, что я не доживу до утра, — продолжала миссис Дуглас. — Никто не знает, как я страдаю, никто не может себе этого представить. Но теперь уж, видно, ждать осталось недолго. Мое паломничество на эту землю подходит к концу. И как я рада, что у Джона будет такая прекрасная жена и что, когда его матери не станет, о нем будет кому заботиться. Это для меня очень большое утешение, мисс Ширли.
— Да, Джанет — замечательная женщина, — с жаром подтвердила Энн.
— Замечательная. И характер прекрасный, — согласилась миссис Дуглас. — А какая хозяйка! Я такой не была. Мне не позволяло здоровье, мисс Ширли. Я рада, что Джон нашел такую женщину, и верю, он будет с ней счастлив. Он мой единственный сын, и его счастье — моя главная забота.
— Ну, конечно, — кивнула Энн. Она никак не могла понять, почему чувствует себя такой дурой — раньше с ней этого никогда не случалось. Она просто не могла придумать ни одного разумного ответа на слова этой милой улыбающейся старушки, которая ласково похлопывала ее по руке.
— Заходи почаще, Джанет, — пропела миссис Дуглас нежным голосом, когда Энн и Джанет стали прощаться. — Я так редко тебя вижу. Но скоро, наверное, ты здесь поселишься навсегда.
Энн бросила взгляд на Джона Дугласа, и у нее мороз пробежал по коже. У него был вид человека, которого истязают на дыбе. «Он, очевидно, нездоров», — подумала Энн и поспешила уйти, чуть ли не волоча за собой багровую от смущения Джанет.
— Правда, миссис Дуглас милая женщина? — спросила Джанет по пути домой.
— М-м-м, — рассеянно промычала Энн. Ее мысли были заняты Джоном Дугласом — отчего у него такой страдальческий вид?
— Она так мучается, бедняжка, — продолжала Джанет. — У нее бывают страшные приступы. Джон боится выйти из дому — вдруг с ней случится приступ, когда дома одна служанка.
Глава двадцать девятая
«ОН ПРОСТО ХОДИЛ И ХОДИЛ…»
Через три дня Энн, придя из школы, застала Джанет в слезах. Привыкшая к безмятежной веселости Джанет, Энн испугалась.
— Что случилось?
— Сегодня мне исполнилось сорок лет, — сквозь слезы проговорила она.
— Но ведь вам и вчера было почти столько же, — попыталась утешить ее Энн.
— Да… но теперь, — всхлипнула Джанет, — теперь Джон Дуглас уже никогда не сделает мне предложения.
— Обязательно сделает, — заверила ее Энн. — Дайте ему срок.
— Срок! — воскликнула Джанет негодующим тоном. — Сколько ему надо сроку? Неужели двадцати лет мало?
— Вы хотите сказать, что Джон Дуглас ухаживает за вами уже двадцать лет? — оторопела Энн.
— Вот именно. И за все это время ни словом не обмолвился о женитьбе. А теперь уже и ждать нечего. Я ни разу никому об этом не говорила, но сейчас чувствую, что сойду с ума, если не смогу излить кому-нибудь душу. Джон Дуглас начал ухаживать за мной двадцать лет назад, еще до смерти моей мамы. Он провожал меня до дому, приходил в гости, и я понемногу стала готовить приданое. Но он никогда не говорил о женитьбе — просто ходил и ходил. А что могла сделать я? Мама умерла, когда это продолжалось уже восемь лет. адумала, что, может, он теперь предложит мне выйти за него замуж — ведь я осталась одна-одинешенька. Но он был очень добр, жалел меня, делал для меня все что мог, но замуж не звал. С тех пор это так и тянется. Соседи считают, что это я отказываюсь выйти за него замуж, потому что у него больная мать и я не хочу за ней ухаживать. Господи, да я бы с радостью ухаживала за матерью Джона! Однако я не разубеждала соседей — пусть лучше винят меня, чем жалеют! Но как же это обидно! Ну почему Джон не делает мне предложения? Мне было бы легче, если бы только я знала причину.
— Может, его мать не хочет, чтобы он вообще на ком-нибудь женился?
— Да нет же! Она мне сто раз говорила, что хотела бы, чтобы он женился еще до ее смерти. Она без конца делает ему намеки — вы же сами вчера слышали. Я думала, что провалюсь сквозь землю.
— Нет, мне это тоже непонятно, — беспомощно сказала Энн. — Наверно, вам нужно проявить характер, Джанет. Почему вы ему до сих пор не дали отставку?
— Не могу, — жалобно ответила Джанет. — Я очень люблю Джона. И потом, мне все равно никто другой никогда не нравился — так пусть хоть он ходит.
— Зато если бы его прогнали, он, может быть, наконец собрался бы с духом и сделал предложение.
Джанет покачала головой:
— Вряд ли. И я не смею его прогнать — вдруг он решит, что я и в самом деле хочу от него избавиться, и Уйдет навсегда. Не хватает у меня на это духу, и все.
— Нет, Джанет, еще не поздно что-то сделать. Надо только набраться твердости. Пусть поймет, что у вас лопнуло терпение. А я вас поддержу.
— Не знаю, — уныло сказала Джанет. — У меня не хватит смелости. Все это уже так давно тянется. Но я подумаю.
«Вот уж не ожидала, что Джон Дуглас способен так обойтись с женщиной, — разочарованно думала Энн. — Нет, его надо проучить».
Энн даже с некоторым злорадством представляла, как будет обескуражен Джон. И она страшно обрадовалась, когда на следующий день Джанет сказала ей по дороге на молитвенное собрание:
— Я собираюсь сегодня проучить Джона Дугласа.
— Вот и правильно! — поддержала ее Энн. Когда молитвенное собрание закончилось и Джон, как всегда, подошел к Джанет, предлагая проводить ее до дому, Джанет твердо, хотя и со страхом в глазах, заявила:
— Спасибо, не надо. Я хорошо знаю дорогу домой — слава Богу, хожу по ней уже двадцать лет. Так что не стоит утруждаться, мистер Дуглас.
И опять Энн увидела на лице Джона Дугласа мученическое выражение человека, которого пытают на дыбе. Не сказав ни слова, он повернулся и пошел.
— Мистер Дуглас, подождите! — закричала Энн ему вслед, не обращая внимания на изумленных свидетелей этой сцены. — Вернитесь, мистер Дуглас!
Джон Дуглас остановился, но не вернулся. Энн догнала его, схватила за руку и чуть ли не силой потащила назад к Джанет.
— Вернитесь, — умоляющим тоном говорила она. — Это я виновата. Я уговорила Джанет так ответить вам. Она не хотела… Прошу вас, забудьте. Вы ведь не хотели, правда, Джанет?
Джанет, не говоря ни слова, взяла Джона Дугласа под руку и пошла по дороге к дому. Энн кротко брела сзади. Она зашла в дом с заднего хода.
— Хорошо же вы меня поддержали, — ядовито сказала Джанет, когда Джон ушел.
— Джанет, у меня было такое чувство, будто у меня на глазах совершается убийство. Я не могла позволить ему уйти.
— Да я тоже рада, что так получилось. Когда я увидела, как Джон Дуглас уходит по дороге, я поняла, что из моей жизни уходит последняя радость.
— А он не спросил вас, почему вы так с ним разговаривали?
— Нет, он об этом и словом не обмолвился, — безнадежным тоном ответила Джанет.
— Что случилось?
— Сегодня мне исполнилось сорок лет, — сквозь слезы проговорила она.
— Но ведь вам и вчера было почти столько же, — попыталась утешить ее Энн.
— Да… но теперь, — всхлипнула Джанет, — теперь Джон Дуглас уже никогда не сделает мне предложения.
— Обязательно сделает, — заверила ее Энн. — Дайте ему срок.
— Срок! — воскликнула Джанет негодующим тоном. — Сколько ему надо сроку? Неужели двадцати лет мало?
— Вы хотите сказать, что Джон Дуглас ухаживает за вами уже двадцать лет? — оторопела Энн.
— Вот именно. И за все это время ни словом не обмолвился о женитьбе. А теперь уже и ждать нечего. Я ни разу никому об этом не говорила, но сейчас чувствую, что сойду с ума, если не смогу излить кому-нибудь душу. Джон Дуглас начал ухаживать за мной двадцать лет назад, еще до смерти моей мамы. Он провожал меня до дому, приходил в гости, и я понемногу стала готовить приданое. Но он никогда не говорил о женитьбе — просто ходил и ходил. А что могла сделать я? Мама умерла, когда это продолжалось уже восемь лет. адумала, что, может, он теперь предложит мне выйти за него замуж — ведь я осталась одна-одинешенька. Но он был очень добр, жалел меня, делал для меня все что мог, но замуж не звал. С тех пор это так и тянется. Соседи считают, что это я отказываюсь выйти за него замуж, потому что у него больная мать и я не хочу за ней ухаживать. Господи, да я бы с радостью ухаживала за матерью Джона! Однако я не разубеждала соседей — пусть лучше винят меня, чем жалеют! Но как же это обидно! Ну почему Джон не делает мне предложения? Мне было бы легче, если бы только я знала причину.
— Может, его мать не хочет, чтобы он вообще на ком-нибудь женился?
— Да нет же! Она мне сто раз говорила, что хотела бы, чтобы он женился еще до ее смерти. Она без конца делает ему намеки — вы же сами вчера слышали. Я думала, что провалюсь сквозь землю.
— Нет, мне это тоже непонятно, — беспомощно сказала Энн. — Наверно, вам нужно проявить характер, Джанет. Почему вы ему до сих пор не дали отставку?
— Не могу, — жалобно ответила Джанет. — Я очень люблю Джона. И потом, мне все равно никто другой никогда не нравился — так пусть хоть он ходит.
— Зато если бы его прогнали, он, может быть, наконец собрался бы с духом и сделал предложение.
Джанет покачала головой:
— Вряд ли. И я не смею его прогнать — вдруг он решит, что я и в самом деле хочу от него избавиться, и Уйдет навсегда. Не хватает у меня на это духу, и все.
— Нет, Джанет, еще не поздно что-то сделать. Надо только набраться твердости. Пусть поймет, что у вас лопнуло терпение. А я вас поддержу.
— Не знаю, — уныло сказала Джанет. — У меня не хватит смелости. Все это уже так давно тянется. Но я подумаю.
«Вот уж не ожидала, что Джон Дуглас способен так обойтись с женщиной, — разочарованно думала Энн. — Нет, его надо проучить».
Энн даже с некоторым злорадством представляла, как будет обескуражен Джон. И она страшно обрадовалась, когда на следующий день Джанет сказала ей по дороге на молитвенное собрание:
— Я собираюсь сегодня проучить Джона Дугласа.
— Вот и правильно! — поддержала ее Энн. Когда молитвенное собрание закончилось и Джон, как всегда, подошел к Джанет, предлагая проводить ее до дому, Джанет твердо, хотя и со страхом в глазах, заявила:
— Спасибо, не надо. Я хорошо знаю дорогу домой — слава Богу, хожу по ней уже двадцать лет. Так что не стоит утруждаться, мистер Дуглас.
И опять Энн увидела на лице Джона Дугласа мученическое выражение человека, которого пытают на дыбе. Не сказав ни слова, он повернулся и пошел.
— Мистер Дуглас, подождите! — закричала Энн ему вслед, не обращая внимания на изумленных свидетелей этой сцены. — Вернитесь, мистер Дуглас!
Джон Дуглас остановился, но не вернулся. Энн догнала его, схватила за руку и чуть ли не силой потащила назад к Джанет.
— Вернитесь, — умоляющим тоном говорила она. — Это я виновата. Я уговорила Джанет так ответить вам. Она не хотела… Прошу вас, забудьте. Вы ведь не хотели, правда, Джанет?
Джанет, не говоря ни слова, взяла Джона Дугласа под руку и пошла по дороге к дому. Энн кротко брела сзади. Она зашла в дом с заднего хода.
— Хорошо же вы меня поддержали, — ядовито сказала Джанет, когда Джон ушел.
— Джанет, у меня было такое чувство, будто у меня на глазах совершается убийство. Я не могла позволить ему уйти.
— Да я тоже рада, что так получилось. Когда я увидела, как Джон Дуглас уходит по дороге, я поняла, что из моей жизни уходит последняя радость.
— А он не спросил вас, почему вы так с ним разговаривали?
— Нет, он об этом и словом не обмолвился, — безнадежным тоном ответила Джанет.
Глава тридцатая
ДЖОН ДУГЛАС НАКОНЕЦ ОБЪЯСНЯЕТСЯ
Энн надеялась, что после того памятного вечера в отношениях Джанет и Джона что-то изменится. Но все оставалось по-прежнему. Джон так же приходил к ним в гости, приглашал Джанет гулять и провожал ее домой после молитвенных собраний — как делал уже двадцать лет и, видимо, собирался делать еще двадцать. Лето шло к концу. Энн учила детей в школе, писала письма и немного занималась. Жизнь стала ей казаться чересчур монотонной, но тут случился весьма забавный инцидент.
Энн не видела долговязого белобрысого Сэмюэля с того самого вечера, как он предлагал ей мятные лепешки. Иногда, правда, они случайно встречались на улице. Но вот в теплый августовский вечер он вдруг заявился к ним и с серьезным видом уселся на скамье у крыльца. На нем была обычная рабочая одежда, состоявшая из залатанных штанов, синей рубахи с прорехами на локтях и Драной соломенной шляпы. Он молча глядел на девушку и жевал соломинку. Энн со вздохом отложила книгу и взялась за вышивание. Разговаривать с Сэмом ей было совершенно не о чем.
И вдруг после долгого молчания он заговорил сам:
— Я отсюда уезжаю.
— Да? — вежливо отозвалась Энн.
— Угу.
— И куда вы собрались?
— Хочу арендовать ферму. Уже присмотрел одну в Миллерсвилле. Но мне понадобится хозяйка.
— Это верно, — подтвердила Энн.
— Вот так.
Наступила еще одна долгая пауза. Наконец Сэм вынул соломинку изо рта.
— А вы за меня не пойдете?
— Что-о-о? — Энн не поверила своим ушам.
— Вы за меня не пойдете?
— То есть как — замуж? — еле выговорила она.
— Угу.
— Да я с вами почти незнакома! — негодующе воскликнула Энн.
— Познакомитесь, когда поженимся, — буркнул Сэм.
Энн призвала на помощь все, что осталось от ее чувства собственного достоинства.
— Об этом не может быть и речи, — высокомерно ответствовала она.
— Ну и зря, — Сэм ухмыльнулся. — Не такой уж я плохой жених. Я хорошо зарабатываю, и у меня есть деньги в банке.
— Перестаньте! Как вам такое пришло в голову? — Осознание комичности положения немного смягчило ее гнев.
— Вы мне приглянулись. И вы вроде работящая девушка. Мне не нужна лентяйка. Может, еще надумаете? Я немного подожду. Ну, я пошел. Пора доить коров.
Энн давно уже растеряла почти все свои иллюзии о том, как происходит предложение руки и сердца. Так что на этот раз она просто от души посмеялась, не почувствовав никакой обиды. Вечером она рассказала все Джанет, изобразив в лицах, как Сэм делал ей предложение. Обе долго хохотали.
Во время последней недели пребывания Энн в Велли-роуд за Джанет в страшной спешке заехал Алек Уорд.
— Меня послал за вами Дуглас, — сообщил он. — Кажется, миссис Дуглас на самом деле наконец-то собралась помереть.
Джанет побежала надевать шляпку, а Энн спросила:
— Миссис Дуглас стало хуже?
— В том-то и дело, что не стало. Поэтому я и думаю, что она помирает. Когда ей делалось хуже, она, бывало, металась и кричала, а сейчас лежит тихонько, как мышка. И уж если миссис Дуглас молчит, значит, ее дела и впрямь плохи.
— Я вижу, вы ее недолюбливаете, — сказала Энн.
— Да что в ней можно долюбливать? — свирепо ответил Алек.
Джанет вернулась домой вечером.
— Миссис Дуглас умерла, — устало сообщила она. — Вскоре после моего прихода. Она только успела сказать: «Ну, теперь ты, наверное, выйдешь замуж за Джона?» Мне было так обидно, Энн. Подумать только: даже его собственная мать считала, что я не выхожу за него замуж, потому что не хочу за ней ухаживать. Но там были посторонние, поэтому я и слова не сказала. Хорошо хоть, что Джона в комнате не было.
Джанет стала тихо плакать. Энн заварила ей крепкого имбирного чаю, чтобы как-то ее успокоить. Правда, позднее Энн обнаружила, что вместо имбиря она заварила белый перец, но Джанет даже не почувствовала разницы.
На закате, в день похорон, Джанет и Энн, как всегда, сидели на крыльце. Ветер в сосновом лесочке утих, на горизонте то и дело вспыхивали зарницы. На Джанет было ее безобразное черное платье, глаза и нос у нее покраснели от слез, и выглядела она из рук вон плохо.
Вдруг звякнула щеколда, и в сад вошел Джон Дуглас. Он решительно направился к ним, прямо через клумбу с геранью. Джанет встала. Энн тоже. Но Джон даже не заметил ее присутствия.
— Джанет, — выпалил он, — я прошу тебя стать моей женой.
Он произнес эти слова с таким видом, будто они рвались из него уже двадцать лет.
Красное лицо Джанет сделалось лиловым.
— Но почему ты мне не сказал этого раньше? — медленно проговорила она.
— Я не мог. Мать взяла с меня обещание, что я не женюсь, пока она будет жива. Это случилось девятнадцать лет назад. Ей было очень плохо, и казалось, что долго она не протянет. Доктор сказал, что ей осталось жить не больше полугода. Но я все равно не хотел давать такого обещания. Она меня вынудила. Трудно отказать больному страдающему человеку.
— Да чем же я ей не угодила? — воскликнула Джанет.
— Ничем. Она просто не хотела, чтобы у нас в доме появилась другая женщина. Любая. Она грозила мне, что если я не дам ей такого обещания, она умрет тут же, у меня на глазах, и смерть ее будет на моей совести. Пришлось согласиться. Потом я ее много раз умолял освободить меня от этого обещания, но она отказывалась.
— Почему же ты мне ничего не сказал? — сдавленным голосом спросила Джанет. — Если бы я знала причину, мне было бы легче. Ну почему ты мне не сказал?
— Она взяла с меня клятву, что я не скажу об этом ни одной живой душе. Заставила поклясться на Библии. Я бы никогда не согласился, Джанет, если бы знал, сколько придется ждать. Ты не представляешь себе, что мне пришлось вынести за эти девятнадцать лет. Конечно и тебе тоже. Но ты простишь меня, Джанет? Пожалуйста, выходи за меня замуж. Я прибежал к тебе, как только освободился от своей клятвы.
Тут Энн, наконец, сообразила, что ей здесь не место и тихонько ушла в дом. Джанет она увидела только утромза завтраком.
— Как бессовестно, как жестоко она с вами поступила! — негодующе воскликнула Энн.
— Не надо говорить о мертвых дурно, Энн, — серьезно сказала Джанет. — Пусть Бог будет ей судьей. Я все-таки дождалась своего счастья. Да я бы и не возражала ждать, если бы только знала почему это нужно делать.
— Когда вы поженитесь?
— В следующем месяце. Без всякого шума. Соседи, конечно, скажут, что я поспешила выскочить за Джона, как только он избавился от своей бедной матери. Джон хотел всем рассказать правду, но я ему не позволила. «Нет, — сказала я, — давай сохраним это в тайне и не будем порочить ее память. Пусть люди говорят что хотят: главное — я сама знаю правду. А ее вина пусть умрет вместе с ней». В конце концов я его уговорила.
— А я не смогла бы ее простить, — заявила Энн.
— Когда ты доживешь до моих лет, Энн, ты о многом будешь судить иначе. С годами выучиваешься прощать. В сорок лет простить гораздо легче, чем в двадцать.
Энн не видела долговязого белобрысого Сэмюэля с того самого вечера, как он предлагал ей мятные лепешки. Иногда, правда, они случайно встречались на улице. Но вот в теплый августовский вечер он вдруг заявился к ним и с серьезным видом уселся на скамье у крыльца. На нем была обычная рабочая одежда, состоявшая из залатанных штанов, синей рубахи с прорехами на локтях и Драной соломенной шляпы. Он молча глядел на девушку и жевал соломинку. Энн со вздохом отложила книгу и взялась за вышивание. Разговаривать с Сэмом ей было совершенно не о чем.
И вдруг после долгого молчания он заговорил сам:
— Я отсюда уезжаю.
— Да? — вежливо отозвалась Энн.
— Угу.
— И куда вы собрались?
— Хочу арендовать ферму. Уже присмотрел одну в Миллерсвилле. Но мне понадобится хозяйка.
— Это верно, — подтвердила Энн.
— Вот так.
Наступила еще одна долгая пауза. Наконец Сэм вынул соломинку изо рта.
— А вы за меня не пойдете?
— Что-о-о? — Энн не поверила своим ушам.
— Вы за меня не пойдете?
— То есть как — замуж? — еле выговорила она.
— Угу.
— Да я с вами почти незнакома! — негодующе воскликнула Энн.
— Познакомитесь, когда поженимся, — буркнул Сэм.
Энн призвала на помощь все, что осталось от ее чувства собственного достоинства.
— Об этом не может быть и речи, — высокомерно ответствовала она.
— Ну и зря, — Сэм ухмыльнулся. — Не такой уж я плохой жених. Я хорошо зарабатываю, и у меня есть деньги в банке.
— Перестаньте! Как вам такое пришло в голову? — Осознание комичности положения немного смягчило ее гнев.
— Вы мне приглянулись. И вы вроде работящая девушка. Мне не нужна лентяйка. Может, еще надумаете? Я немного подожду. Ну, я пошел. Пора доить коров.
Энн давно уже растеряла почти все свои иллюзии о том, как происходит предложение руки и сердца. Так что на этот раз она просто от души посмеялась, не почувствовав никакой обиды. Вечером она рассказала все Джанет, изобразив в лицах, как Сэм делал ей предложение. Обе долго хохотали.
Во время последней недели пребывания Энн в Велли-роуд за Джанет в страшной спешке заехал Алек Уорд.
— Меня послал за вами Дуглас, — сообщил он. — Кажется, миссис Дуглас на самом деле наконец-то собралась помереть.
Джанет побежала надевать шляпку, а Энн спросила:
— Миссис Дуглас стало хуже?
— В том-то и дело, что не стало. Поэтому я и думаю, что она помирает. Когда ей делалось хуже, она, бывало, металась и кричала, а сейчас лежит тихонько, как мышка. И уж если миссис Дуглас молчит, значит, ее дела и впрямь плохи.
— Я вижу, вы ее недолюбливаете, — сказала Энн.
— Да что в ней можно долюбливать? — свирепо ответил Алек.
Джанет вернулась домой вечером.
— Миссис Дуглас умерла, — устало сообщила она. — Вскоре после моего прихода. Она только успела сказать: «Ну, теперь ты, наверное, выйдешь замуж за Джона?» Мне было так обидно, Энн. Подумать только: даже его собственная мать считала, что я не выхожу за него замуж, потому что не хочу за ней ухаживать. Но там были посторонние, поэтому я и слова не сказала. Хорошо хоть, что Джона в комнате не было.
Джанет стала тихо плакать. Энн заварила ей крепкого имбирного чаю, чтобы как-то ее успокоить. Правда, позднее Энн обнаружила, что вместо имбиря она заварила белый перец, но Джанет даже не почувствовала разницы.
На закате, в день похорон, Джанет и Энн, как всегда, сидели на крыльце. Ветер в сосновом лесочке утих, на горизонте то и дело вспыхивали зарницы. На Джанет было ее безобразное черное платье, глаза и нос у нее покраснели от слез, и выглядела она из рук вон плохо.
Вдруг звякнула щеколда, и в сад вошел Джон Дуглас. Он решительно направился к ним, прямо через клумбу с геранью. Джанет встала. Энн тоже. Но Джон даже не заметил ее присутствия.
— Джанет, — выпалил он, — я прошу тебя стать моей женой.
Он произнес эти слова с таким видом, будто они рвались из него уже двадцать лет.
Красное лицо Джанет сделалось лиловым.
— Но почему ты мне не сказал этого раньше? — медленно проговорила она.
— Я не мог. Мать взяла с меня обещание, что я не женюсь, пока она будет жива. Это случилось девятнадцать лет назад. Ей было очень плохо, и казалось, что долго она не протянет. Доктор сказал, что ей осталось жить не больше полугода. Но я все равно не хотел давать такого обещания. Она меня вынудила. Трудно отказать больному страдающему человеку.
— Да чем же я ей не угодила? — воскликнула Джанет.
— Ничем. Она просто не хотела, чтобы у нас в доме появилась другая женщина. Любая. Она грозила мне, что если я не дам ей такого обещания, она умрет тут же, у меня на глазах, и смерть ее будет на моей совести. Пришлось согласиться. Потом я ее много раз умолял освободить меня от этого обещания, но она отказывалась.
— Почему же ты мне ничего не сказал? — сдавленным голосом спросила Джанет. — Если бы я знала причину, мне было бы легче. Ну почему ты мне не сказал?
— Она взяла с меня клятву, что я не скажу об этом ни одной живой душе. Заставила поклясться на Библии. Я бы никогда не согласился, Джанет, если бы знал, сколько придется ждать. Ты не представляешь себе, что мне пришлось вынести за эти девятнадцать лет. Конечно и тебе тоже. Но ты простишь меня, Джанет? Пожалуйста, выходи за меня замуж. Я прибежал к тебе, как только освободился от своей клятвы.
Тут Энн, наконец, сообразила, что ей здесь не место и тихонько ушла в дом. Джанет она увидела только утромза завтраком.
— Как бессовестно, как жестоко она с вами поступила! — негодующе воскликнула Энн.
— Не надо говорить о мертвых дурно, Энн, — серьезно сказала Джанет. — Пусть Бог будет ей судьей. Я все-таки дождалась своего счастья. Да я бы и не возражала ждать, если бы только знала почему это нужно делать.
— Когда вы поженитесь?
— В следующем месяце. Без всякого шума. Соседи, конечно, скажут, что я поспешила выскочить за Джона, как только он избавился от своей бедной матери. Джон хотел всем рассказать правду, но я ему не позволила. «Нет, — сказала я, — давай сохраним это в тайне и не будем порочить ее память. Пусть люди говорят что хотят: главное — я сама знаю правду. А ее вина пусть умрет вместе с ней». В конце концов я его уговорила.
— А я не смогла бы ее простить, — заявила Энн.
— Когда ты доживешь до моих лет, Энн, ты о многом будешь судить иначе. С годами выучиваешься прощать. В сорок лет простить гораздо легче, чем в двадцать.
Глава тридцать первая
НАЧАЛО ПОСЛЕДНЕГО УЧЕБНОГО ГОДА
— Ну вот мы все и вернулись, загорелые и веселые, — сказала Фил, со вздохом удовлетворения усаживаясь на чемодан. — Как я рада видеть наш милый домик… и тетю Джимси… и кошек. Бандит, кажется, потерял еще кусок уха.
— Бандит останется самым лучшим котом на свете даже если у него вовсе не будет ушей, — улыбнулась Энн, сидя на своем сундуке и гладя Бандита, который извивался от восторга у нее на коленях.
— А вы разве не рады, что мы вернулись, тетя Джимси? — спросила Фил.
— Рада. Но уж больно вы тут все завалили. — Тетя Джемсина осуждающим взглядом обвела гору сундуков и чемоданов. — Поболтать вы успеете и после, а сейчас надо навести порядок. Меня с детства учили, что сначала надо поработать, а уж потом развлекаться.
— А у нашего поколения все наоборот, тетя Джимси. Наше правило — сначала надо вволю повеселиться, а потом уже гнуть спину. И работа лучше спорится, если сначала как следует порезвиться.
— Если ты собираешься замуж за пастора, — посоветовала тетя Джемсина, смирившись с неизбежным и берясь за вязанье — недаром подопечные так любили ее за покладистость, — то лучше забудь такие выражения, как «гнуть спину».
— Ну почему же? — простонала Фил. — Ну почему жена пастора должна остерегаться каждого живого слова? Я этого делать не собираюсь! На Паттерсон-стрит все так говорят — то есть употребляют метафоры, — и если я буду говорить иначе, меня сочтут невыносимой гордячкой.
— А ты сообщила родным, за кого собираешься замуж? — спросила Присцилла, скармливая Кошке-Саре кусочки колбасы от своего бутерброда.
Фил кивнула.
— И как они это восприняли?
— Ну, мама, конечно, пошла на приступ. Но я была тверда как скала — это я-то, Филиппа Гордон, которая раньше не могла сама решить, какую надеть шляпку! Папа не особенно возражал. Мой дедушка тоже был пастором, так что папа ничего не имеет против духовенства. Потом, когда мама успокоилась, я пригласила в гости Джо, и они оба в него влюбились. Но мама ему при каждом удобном случае делала прозрачные намеки: дескать, не такие она имела на меня виды. Да, девочки, все было не так-то просто. Но я победила, и Джо мой. А это — главное.
— Для тебя — да, — тоном Сивиллы произнесла тетя Джемсина.
— И для Джо — тоже! — воскликнула Фил. — Почему вы его все время жалеете, тетя Джимси? По-моему, ему надо завидовать. У его будущей жены есть все: красота, ум и золотое сердце.
— Мы-то привыкли к твоей манере городить невообразимую чушь, — терпеливо ответила тетя Джемсина. — Но если ты будешь так же разговаривать в присутствии посторонних, то они бог знает что о тебе подумают.
— А мне неважно, что обо мне подумают. Зачем мне это знать? Наверняка ничего хорошего. И я не уверена, что Бернс на самом деле хотел того, о чем просил в своей знаменитой молитве.
— Да мы все, наверное, время от времени просим в молитвах того, чего нам на самом деле вовсе не хочется, — честно признала тетя Джемсина. — Помню, я молилась, чтобы Бог помог мне простить одну мою подругу, но сейчас-то я знаю, что вовсе не хотела ее прощать. А когда я наконец перестала на нее сердиться, то простила ее безо всяких молитв.
— Что-то я не могу себе представить, чтобы вы на кого-нибудь долго держали зло, тетя Джимси, — сказала Стелла.— Нет, раньше я была довольно злопамятна. Но с годами прощать становится легче.
— Вот и мне пришлось в этом убедиться, — и Энн поведала всем историю Джона Дугласа и Джанет.
— А теперь расскажи, какая с тобой произошла романтическая история, — потребовала Фил. — На что ты намекала в своем письме?
Энн изобразила в лицах, как Сэм делал ей предложение, и девушки хохотали до слез, а тетя Джемсина, улыбнувшись, заметила:
— Нехорошо насмехаться над поклонниками. Впрочем, — безмятежно добавила она, — я сама всегда так делала.
— Расскажите нам о своих поклонниках, тетя Джимси, — попросила Фил. — У вас их, наверное, были толпы.
— Почему «были»? — обиделась тетя Джемсина. — У меня они и сейчас есть. У нас в деревне за мной ухаживали три вдовца. Не воображайте, мои милые, что любовь бывает только у молодых.
— Как-то само слово «вдовец» звучит не очень романтично.
— Ну и молодые люди не всегда ведут себя романтично. Как я над ними, беднягами, насмехалась — ужас! Один из них, Джим Элвуд, был словно не от мира сего и никогда не знал, что творится у него под носом. Ему понадобился целый год, чтобы сообразить, что я ему отказала. А когда он наконец женился, как-то вечером, едучи с женой домой из церкви, даже не заметил, что жена вывалилась из саней. Был еще Дэн Уинстон. Этот, наоборот, знал все на свете, даже то, что нас ждет в загробном мире. У него всегда имелся наготове ответ на любой вопрос. Спроси его, когда наступит Судный день, он и это знает. Вот кто мне нравился, так это Милтон Эдварде, но я и за него не пошла. Во-первых, у него совсем не было чувства юмора, а во-вторых, он так и не сделал мне предложения. Самым интересным моим поклонником был Морацио Рив. Но когда он описывал какое-нибудь событие, то так его приукрашивал, что невозможно было отделить правду от выдумки. Я вечно ломала голову, врет он или у него просто такое богатое воображение.
— Ну а остальные?
— Идите-ка лучше разбирайте чемоданы, — велела тетя Джемсина. — Над остальными мне насмехаться не хочется. Это были вполне уважаемые люди. У тебя в комнате стоит букет цветов, Энн. Посыльный принес его час назад.
Прошла неделя, и девушки всерьез взялись за учебу. На последнем курсе уже пора было подумать и о выпускных экзаменах. Энн твердо решила получить диплом с отличием по английской литературе, Присцилла сосредоточилась на греческом и латыни, а Филиппа долбила математику. Порой они страшно уставали, порой теряли надежду на успех, иногда им казалось, что диплом с отличием не стоит таких усилий. Как-то раз в самый разгар учебы Стелла забрела в комнату Энн и увидела, что хозяйка сидит на полу рядом с кучей исписанных листков бумаги.
— Что это ты делаешь, Энн?
— Перечитываю рассказы, которые я писала в детстве. Я так устала от зубрежки, что откопала их в сундуке и решила перечитать заново. В них столько трагедии и слез, что я хохотала до упаду.
— Дай почитать.
— Пожалуйста, вот мой шедевр. Заметь, какое прелестное название: «Мои могилы». Это душераздирающая повесть о жене пастора-методиста, которая разъезжала с мужем по свету и везде хоронила по ребенку. Всего у нее было девять детей, и я подробно описала смерть каждого. Я хотела похоронить всех девятерых, но у меня иссякло воображение и девятого я оставила в живых — калекой.
Стелла принялась, посмеиваясь, читать рассказ, а Энн взяла в руки пачку листков оберточной бумаги. Да это же та история, которую она писала, провалившись сквозь крышу утятника сестер Копп на Тори-роуд!
Энн перечитала диалог между астрами, душистым горошком, канарейками в кусте сирени и духом — покровителем сада. Какое-то время она сидела, глядя в пространство, а когда Стелла ушла, разгладила смятые листочки.
— А вот возьму и пошлю, — решительно сказала она вслух.
— Бандит останется самым лучшим котом на свете даже если у него вовсе не будет ушей, — улыбнулась Энн, сидя на своем сундуке и гладя Бандита, который извивался от восторга у нее на коленях.
— А вы разве не рады, что мы вернулись, тетя Джимси? — спросила Фил.
— Рада. Но уж больно вы тут все завалили. — Тетя Джемсина осуждающим взглядом обвела гору сундуков и чемоданов. — Поболтать вы успеете и после, а сейчас надо навести порядок. Меня с детства учили, что сначала надо поработать, а уж потом развлекаться.
— А у нашего поколения все наоборот, тетя Джимси. Наше правило — сначала надо вволю повеселиться, а потом уже гнуть спину. И работа лучше спорится, если сначала как следует порезвиться.
— Если ты собираешься замуж за пастора, — посоветовала тетя Джемсина, смирившись с неизбежным и берясь за вязанье — недаром подопечные так любили ее за покладистость, — то лучше забудь такие выражения, как «гнуть спину».
— Ну почему же? — простонала Фил. — Ну почему жена пастора должна остерегаться каждого живого слова? Я этого делать не собираюсь! На Паттерсон-стрит все так говорят — то есть употребляют метафоры, — и если я буду говорить иначе, меня сочтут невыносимой гордячкой.
— А ты сообщила родным, за кого собираешься замуж? — спросила Присцилла, скармливая Кошке-Саре кусочки колбасы от своего бутерброда.
Фил кивнула.
— И как они это восприняли?
— Ну, мама, конечно, пошла на приступ. Но я была тверда как скала — это я-то, Филиппа Гордон, которая раньше не могла сама решить, какую надеть шляпку! Папа не особенно возражал. Мой дедушка тоже был пастором, так что папа ничего не имеет против духовенства. Потом, когда мама успокоилась, я пригласила в гости Джо, и они оба в него влюбились. Но мама ему при каждом удобном случае делала прозрачные намеки: дескать, не такие она имела на меня виды. Да, девочки, все было не так-то просто. Но я победила, и Джо мой. А это — главное.
— Для тебя — да, — тоном Сивиллы произнесла тетя Джемсина.
— И для Джо — тоже! — воскликнула Фил. — Почему вы его все время жалеете, тетя Джимси? По-моему, ему надо завидовать. У его будущей жены есть все: красота, ум и золотое сердце.
— Мы-то привыкли к твоей манере городить невообразимую чушь, — терпеливо ответила тетя Джемсина. — Но если ты будешь так же разговаривать в присутствии посторонних, то они бог знает что о тебе подумают.
— А мне неважно, что обо мне подумают. Зачем мне это знать? Наверняка ничего хорошего. И я не уверена, что Бернс на самом деле хотел того, о чем просил в своей знаменитой молитве.
— Да мы все, наверное, время от времени просим в молитвах того, чего нам на самом деле вовсе не хочется, — честно признала тетя Джемсина. — Помню, я молилась, чтобы Бог помог мне простить одну мою подругу, но сейчас-то я знаю, что вовсе не хотела ее прощать. А когда я наконец перестала на нее сердиться, то простила ее безо всяких молитв.
— Что-то я не могу себе представить, чтобы вы на кого-нибудь долго держали зло, тетя Джимси, — сказала Стелла.— Нет, раньше я была довольно злопамятна. Но с годами прощать становится легче.
— Вот и мне пришлось в этом убедиться, — и Энн поведала всем историю Джона Дугласа и Джанет.
— А теперь расскажи, какая с тобой произошла романтическая история, — потребовала Фил. — На что ты намекала в своем письме?
Энн изобразила в лицах, как Сэм делал ей предложение, и девушки хохотали до слез, а тетя Джемсина, улыбнувшись, заметила:
— Нехорошо насмехаться над поклонниками. Впрочем, — безмятежно добавила она, — я сама всегда так делала.
— Расскажите нам о своих поклонниках, тетя Джимси, — попросила Фил. — У вас их, наверное, были толпы.
— Почему «были»? — обиделась тетя Джемсина. — У меня они и сейчас есть. У нас в деревне за мной ухаживали три вдовца. Не воображайте, мои милые, что любовь бывает только у молодых.
— Как-то само слово «вдовец» звучит не очень романтично.
— Ну и молодые люди не всегда ведут себя романтично. Как я над ними, беднягами, насмехалась — ужас! Один из них, Джим Элвуд, был словно не от мира сего и никогда не знал, что творится у него под носом. Ему понадобился целый год, чтобы сообразить, что я ему отказала. А когда он наконец женился, как-то вечером, едучи с женой домой из церкви, даже не заметил, что жена вывалилась из саней. Был еще Дэн Уинстон. Этот, наоборот, знал все на свете, даже то, что нас ждет в загробном мире. У него всегда имелся наготове ответ на любой вопрос. Спроси его, когда наступит Судный день, он и это знает. Вот кто мне нравился, так это Милтон Эдварде, но я и за него не пошла. Во-первых, у него совсем не было чувства юмора, а во-вторых, он так и не сделал мне предложения. Самым интересным моим поклонником был Морацио Рив. Но когда он описывал какое-нибудь событие, то так его приукрашивал, что невозможно было отделить правду от выдумки. Я вечно ломала голову, врет он или у него просто такое богатое воображение.
— Ну а остальные?
— Идите-ка лучше разбирайте чемоданы, — велела тетя Джемсина. — Над остальными мне насмехаться не хочется. Это были вполне уважаемые люди. У тебя в комнате стоит букет цветов, Энн. Посыльный принес его час назад.
Прошла неделя, и девушки всерьез взялись за учебу. На последнем курсе уже пора было подумать и о выпускных экзаменах. Энн твердо решила получить диплом с отличием по английской литературе, Присцилла сосредоточилась на греческом и латыни, а Филиппа долбила математику. Порой они страшно уставали, порой теряли надежду на успех, иногда им казалось, что диплом с отличием не стоит таких усилий. Как-то раз в самый разгар учебы Стелла забрела в комнату Энн и увидела, что хозяйка сидит на полу рядом с кучей исписанных листков бумаги.
— Что это ты делаешь, Энн?
— Перечитываю рассказы, которые я писала в детстве. Я так устала от зубрежки, что откопала их в сундуке и решила перечитать заново. В них столько трагедии и слез, что я хохотала до упаду.
— Дай почитать.
— Пожалуйста, вот мой шедевр. Заметь, какое прелестное название: «Мои могилы». Это душераздирающая повесть о жене пастора-методиста, которая разъезжала с мужем по свету и везде хоронила по ребенку. Всего у нее было девять детей, и я подробно описала смерть каждого. Я хотела похоронить всех девятерых, но у меня иссякло воображение и девятого я оставила в живых — калекой.
Стелла принялась, посмеиваясь, читать рассказ, а Энн взяла в руки пачку листков оберточной бумаги. Да это же та история, которую она писала, провалившись сквозь крышу утятника сестер Копп на Тори-роуд!
Энн перечитала диалог между астрами, душистым горошком, канарейками в кусте сирени и духом — покровителем сада. Какое-то время она сидела, глядя в пространство, а когда Стелла ушла, разгладила смятые листочки.
— А вот возьму и пошлю, — решительно сказала она вслух.
Глава тридцать вторая
ВИЗИТ ГАРДНЕРОВ
— Тетя Джимси, вам письмо с индийской маркой, — сообщила Фил. — Два письма Стелле, два — Присцилле, и толстое-претолстое письмо мне от Джо. А тебе, Энн, только какой-то тощенький конверт.
Никто не обратил внимания, как вспыхнула Энн, беря в руки конверт, в котором был лишь тонкий листок бумаги. Но когда Фил взглянула на Энн через две-три минуты, она увидела, что лицо ее подруги расцвело от счастья.
— Ты получила какое-то хорошее известие, дорогая?
— «Юный друг» согласился напечатать маленький рассказик, который я им послала две недели назад, — ответила Энн, изо всех сил стараясь делать вид, будто ей такое не в новинку, но не очень в этом преуспевая.
— Правда? Вот замечательно! А о чем этот рассказ? Когда его опубликуют? А гонорар они заплатили?
— Да, в конверт вложен чек на десять долларов, и редактор пишет, чтобы я присылала еще. Бедняга, он и не представляет, на что себя обрекает! Это очень старый рассказик, который я нашла у себя в сундуке. Я его подредактировала и отправила в журнал. Но я и надеяться не смела, что его возьмут, — в нем нет фабулы. — Энн с горечью вспомнила свою неудачу с «Искуплением».
Никто не обратил внимания, как вспыхнула Энн, беря в руки конверт, в котором был лишь тонкий листок бумаги. Но когда Фил взглянула на Энн через две-три минуты, она увидела, что лицо ее подруги расцвело от счастья.
— Ты получила какое-то хорошее известие, дорогая?
— «Юный друг» согласился напечатать маленький рассказик, который я им послала две недели назад, — ответила Энн, изо всех сил стараясь делать вид, будто ей такое не в новинку, но не очень в этом преуспевая.
— Правда? Вот замечательно! А о чем этот рассказ? Когда его опубликуют? А гонорар они заплатили?
— Да, в конверт вложен чек на десять долларов, и редактор пишет, чтобы я присылала еще. Бедняга, он и не представляет, на что себя обрекает! Это очень старый рассказик, который я нашла у себя в сундуке. Я его подредактировала и отправила в журнал. Но я и надеяться не смела, что его возьмут, — в нем нет фабулы. — Энн с горечью вспомнила свою неудачу с «Искуплением».