Итак, учитывая его острую нужду в припасах и резкую перемену в отношении Америки, неудивительно, что со временем Вилья совершил налет на американский пограничный город. Собственно, США ожидали этого. Сообщения о передвижениях Вильи возле границы каждый день приходили в Форт-Блисс и в Эль-Пасо. Гарнизоны вдоль всей границы были приведены в боевую готовность. Лагерь Фарлонг в Колумбусе патрулировал зону в шестьдесят пять миль.
Но все думали, что после провала нападения на мексиканский город Паломас к югу от Колумбуса Вилья направится в Эль-Пасо. Никто не понимал, как нужны были ему боеприпасы и лошади, и как зол он был на двух лавочников из Колумбуса. Братья Сэм и Льюис Равели владели отелем и магазином, где торговали всем понемногу, а когда США прекратили снабжать Вилью, они отказались продать ему оружие, которое он заказал, и вернуть уже заплаченные деньги. Главной целью налета и был их отель и магазин, которые сначала разорили, а потом подожгли.
Сам налет был проведен мастерски — внезапная ночная атака, — коронный номер Вильи. Прорвав ограждение в нескольких милях к западу от пограничных ворот, обойдя там патруль, ранним утром 9 марта он привел своих людей на окраину Колумбуса и атаковал две цели: лагерь, в основном конюшни и склад боеприпасов, и деловой центр города, магазин и все хозяйство братьев Равелей. За день до нападения он послал двоих людей в город осмотреть гарнизон, и те доложили, что там всего тридцать солдат. Собственно говоря, солдат-то было триста, но в течение дня большинство из них были заняты патрулированием, поэтому разведка их не видела, из-за чего кажущийся легким налет обернулся катастрофой.
Представьте себе небольшой город, состоящий из четырехсот человек гражданских лиц и еще трех сотен военных, к которым прибавились еще четыреста налетчиков, постоянно стреляющих. И днем была суматоха, а уж ночью все оказалось и того хуже. Когда просматриваешь список потерь, то искренне удивляешься, как это погибло всего лишь восемнадцать американцев, восемь было ранено, в то время как у налетчиков были убиты девяносто, ранены двадцать три и немного меньше взято в плен. Это говорит о хорошей боевой готовности американских кавалеристов: они быстро оправились от шока и мобилизовали достаточно сил. Именно поэтому налет, планировавшийся как молниеносный, кончился трехчасовым беспрерывным боем. И все равно Вилья получил то, что хотел. Не считая значительного количества продовольствия, его люди забрали восемьдесят лошадей, тридцать мулов, несколько повозок военного снаряжения, включая пулеметы, боеприпасы и триста маузеров, которые они, впрочем, вскоре почти все потеряли. Об изнасилованиях сообщений не было.
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Но все думали, что после провала нападения на мексиканский город Паломас к югу от Колумбуса Вилья направится в Эль-Пасо. Никто не понимал, как нужны были ему боеприпасы и лошади, и как зол он был на двух лавочников из Колумбуса. Братья Сэм и Льюис Равели владели отелем и магазином, где торговали всем понемногу, а когда США прекратили снабжать Вилью, они отказались продать ему оружие, которое он заказал, и вернуть уже заплаченные деньги. Главной целью налета и был их отель и магазин, которые сначала разорили, а потом подожгли.
Сам налет был проведен мастерски — внезапная ночная атака, — коронный номер Вильи. Прорвав ограждение в нескольких милях к западу от пограничных ворот, обойдя там патруль, ранним утром 9 марта он привел своих людей на окраину Колумбуса и атаковал две цели: лагерь, в основном конюшни и склад боеприпасов, и деловой центр города, магазин и все хозяйство братьев Равелей. За день до нападения он послал двоих людей в город осмотреть гарнизон, и те доложили, что там всего тридцать солдат. Собственно говоря, солдат-то было триста, но в течение дня большинство из них были заняты патрулированием, поэтому разведка их не видела, из-за чего кажущийся легким налет обернулся катастрофой.
Представьте себе небольшой город, состоящий из четырехсот человек гражданских лиц и еще трех сотен военных, к которым прибавились еще четыреста налетчиков, постоянно стреляющих. И днем была суматоха, а уж ночью все оказалось и того хуже. Когда просматриваешь список потерь, то искренне удивляешься, как это погибло всего лишь восемнадцать американцев, восемь было ранено, в то время как у налетчиков были убиты девяносто, ранены двадцать три и немного меньше взято в плен. Это говорит о хорошей боевой готовности американских кавалеристов: они быстро оправились от шока и мобилизовали достаточно сил. Именно поэтому налет, планировавшийся как молниеносный, кончился трехчасовым беспрерывным боем. И все равно Вилья получил то, что хотел. Не считая значительного количества продовольствия, его люди забрали восемьдесят лошадей, тридцать мулов, несколько повозок военного снаряжения, включая пулеметы, боеприпасы и триста маузеров, которые они, впрочем, вскоре почти все потеряли. Об изнасилованиях сообщений не было.
Глава 11
Мужчина со своей женой мчался по улице к саманному убежищу — второй гостинице. Жена была на шестом месяце беременности. Ее выпирающий живот отчетливо выделялся, когда его прошила пуля. Мужчина, который в отчаянии повалился рядом с ней, чудом остался жив.
Другой человек, с женой и трехмесячным ребенком, выехал на машине задним ходом из гаража, получив при этом пулю в плечо. Он кое-как добрался до дороги с севера на юг, снова был ранен и оказался беспомощен. Жена пересела на место водителя и отвезла свою семью в пустыню.
Семья пряталась в зарослях кактусов. Другая семья находилась в канаве, которую охранял лейтенант со своим братом. Когда всадник чуть не наехал на них, они выстрелили из ружья, только ранив его. Испугавшись, что новый выстрел может привлечь к ним внимание, мужчина подбежал к упавшему всаднику и ударил его ножом. Лезвие сломалось, и тогда один из мужчин прижал мексиканца к земле, а другой стал бить его прикладом. Пока он колотил его, жена и дочь лейтенанта съежились в канаве, заткнув уши, чтобы ничего не слышать.
Забившись в спальню, завесив матрасами дощатые стены дома, семья боялась, что плач пятимесячного ребенка привлечет внимание налетчиков. Мать засунула ребенку в рот наволочку и ненадолго отвлеклась от младенца. Когда она снова посмотрела на ребенка, он не двигался. Она выдернула кляп, чуть не закричав от ужаса. Но ребенок начал дышать.
Другой человек, с женой и трехмесячным ребенком, выехал на машине задним ходом из гаража, получив при этом пулю в плечо. Он кое-как добрался до дороги с севера на юг, снова был ранен и оказался беспомощен. Жена пересела на место водителя и отвезла свою семью в пустыню.
Семья пряталась в зарослях кактусов. Другая семья находилась в канаве, которую охранял лейтенант со своим братом. Когда всадник чуть не наехал на них, они выстрелили из ружья, только ранив его. Испугавшись, что новый выстрел может привлечь к ним внимание, мужчина подбежал к упавшему всаднику и ударил его ножом. Лезвие сломалось, и тогда один из мужчин прижал мексиканца к земле, а другой стал бить его прикладом. Пока он колотил его, жена и дочь лейтенанта съежились в канаве, заткнув уши, чтобы ничего не слышать.
Забившись в спальню, завесив матрасами дощатые стены дома, семья боялась, что плач пятимесячного ребенка привлечет внимание налетчиков. Мать засунула ребенку в рот наволочку и ненадолго отвлеклась от младенца. Когда она снова посмотрела на ребенка, он не двигался. Она выдернула кляп, чуть не закричав от ужаса. Но ребенок начал дышать.
Глава 12
Больше налетчиков не было. Человек в штатском перебегал от одного упавшего мексиканца к другому, чтобы удостовериться в их смерти. Стало светлее, и не только от пожаров вокруг, но от восходящего солнца. Поглядев через улицу, он увидел, как двое пеших мексиканцев выходят из дверей, волоча за собой сопротивляющегося мальчишку в одном белье. Они остановились и огляделись, думая, что остались одни; человек в штатском дважды выстрелил; один упал на деревянный тротуар, другой в сторону окна. Всадники, находящиеся недалеко, повернулись и поскакали назад; мальчик исчез.
Он снова нырнул в переулок и, наскочив на кого-то, обернулся и увидел женщину в крови с головы до ног, с невидящими глазами. Она отшатнулась, вытянула руки и снова двинулась к улице. Мужчина схватил ее, пригнул к земле, а сам упал на одно колено и принялся палить в стреляющих налетчиков, пробегающих по тротуару.
Теперь стало светлее, человек в штатском оглядывался, надеясь, что к мексиканцам не идет подмога, и продолжал стрелять. Налетчики завернули за угол слева. Один всадник упал, другой схватился за плечо. Потом они исчезли, и он услышал пальбу в лагере неподалеку и отдельные выстрелы по всему городу. Он взглянул на женщину в переулке, увидел, как она, спотыкаясь, все же пошла по направлению к улице, а другая женщина бросилась к ней. Он поискал глазами мишени, но не нашел, услышал звук полкового рожка, потом еще один сигнал, схватил поводья у убитого всадника, осторожно, чтобы не напугать лошадь, вскочил в седло — высокое широкое мексиканское седло было непривычно для него, — пришпорил лошадь и помчался по улице.
Затем состоялось конное пистолетное сражение; таких во всей истории США было потом еще четыре. Он завернул за угол, поскакал по дороге, перемахнул через рельсы — слева осталось депо, справа таможня, — услышал в стороне ружейные выстрелы и догадался, что кавалеристы стреляют с высокого места у флагштока в отступающих налетчиков. Он увидел колонну кавалеристов, скачущую к лагерю; потом слева к ним присоединилась еще одна, и обе колонны углом двинулись в пустыню. Светало, и хотя день вступал в свои права, видимость оставалась плохой, а пыль из-под копыт лошадей, которых он насчитал около пятидесяти, застилала все вокруг. Он поскакал к облаку пыли, промчался сквозь него и только тогда повернул направо. Огневое прикрытие из лагеря таяло, сменившись выстрелами кавалеристов впереди. Они повернули, двигаясь прямо на юг, поднялось огромное облако пыли. Он пришпорил лошадь, чтобы догнать их.
Становилось все светлее; копыта лошади мерно вздымались и опускались на каменистую землю пустыни. Человек в штатском увидел налетчиков далеко впереди, ярдах в трехстах, а может быть, и больше, — отчаянно скачущие, маленькие подпрыгивающие пятнышки среди песка и кактусов. Он проскакал мимо палаток и повозок, брошенных ими, мимо мексиканцев, лежащих в грязи и истекающих кровью. Он взглянул направо, на цепь кавалеристов, потом вперед, где виднелся овраг, въехал в него, выскочил с другой стороны и помчался дальше.
Он видел, как всадники миновали высокое место, оставив позади несколько человек, которые стреляли, прикрывая их. Пули ударялись в грязь. Два кавалериста упали, и кто-то отдал приказ быстрее подтягиваться. Сначала он испугался, что они возвращаются в лагерь, натянул поводья и замер. Остальные тоже постепенно останавливались. Человек в штатском смотрел, как кавалеристы сосредотачиваются справа от него. Они глотали слюну, вытирали лица, их рубашки потемнели от пота, руки крепко сжимали поводья. Облако пыли улеглось. Теперь впереди были отчетливо видны всадники, покрытые пылью, которые съезжали вниз с откоса. На холме поблескивали ружья. Человек, отдавший приказ подтянуться — теперь он видел, что это был майор Томпкинс, без шляпы, в бриджах и рабочей рубашке, с запыленными тонкими усами, — подъехал ближе. Они выжидательно смотрели на него, а он оглядел налетчиков, потом своих солдат и наконец сказал:
— В линию.
— Да, сэр, — широко улыбаясь, ответил сержант.
Остальные тоже заулыбались. Потому что они вовсе не возвращались в лагерь. Это был первый приказ для начала наступления, и, учитывая, как беспорядочно они съехались, человек в штатском мог только восхищаться быстротой, с которой они выстроились в линию: каждый солдат в своем взводе, каждый взвод на своем месте. Он пришпорил лошадь, занял место на левом фланге линии; майор проскакал вдоль построения, чтобы убедиться, что все на местах, приблизился, остановился и посмотрел на него. Человек в штатском кивнул. Майор кивнул в ответ. Затем майор перевел взгляд на солдат и сказал: “Проверьте пистолеты”. Но они опередили его — уже вынимали старые обоймы, проверяли затворы, с нестройным металлическим лязгом вставляли новые обоймы. Они сидели на лошадях в напряжении и готовности, сжимая пистолеты так, что костяшки пальцев у многих побелели.
Майор еще раз оглядел их и скомандовал:
— Шагом.
— Да, сэр, — отозвался сержант и повторил команду. Они двинулись друг за другом, как на скачках, когда стартуют одновременно.
Некоторое время они медленно скакали вперед, давая лошадям возможность войти в ритм движения. Потом майор скомандовал: “Рысью”, сержант отозвался, потом последовало:
“Вскачь”, и как будто огромная машина пришла в движение: гладкая, большая и мощная, которую почти невозможно остановить. Позади человека в штатском клубилась пыль, кавалеристы справа от него держали поводья в левых руках, правыми сжимая пистолеты.
Затем прозвучала команда “Галопом”, и на этот раз сержанту не пришлось ее повторять. Лошади неслись слаженно, старались удержаться в едином ритме, и всадникам нужно было всего лишь ослабить поводья, и лошади сразу перешли на галоп. Перед ними замаячил холм, обороняемый арьергардом налетчиков: отблески ружей, летящие пули. Один за другим конники приподнимались в седлах, наклоняясь вперед, наконец майор скомандовал: “Огонь!”
И они открыли огонь, наклоняясь вперед, держа пистолеты над головами лошадей, между ушей: свистели пули, от отдачи дергались руки, сыпались гильзы, как будто целую повозку патронов опрокинули в огонь. Залп за залпом катились по плоской пустынной равнине, стреляли из пятидесяти пистолетов. Колонна почти взобралась на холм, пули со звоном отскакивали от камней, кактусы разлетались, а мексиканцы на вершине отстреливались. Средняя линия держалась слегка позади, а фланги двигались вперед, и кавалеристы принялись взбираться на холм полукруглым порядком, стреляя, перезаряжая пистолеты. У некоторых кончились патроны. Держа поводья в левой руке и этой же рукой перезаряжая пистолеты, они продолжали стрелять. Все камни и кактусы на вершине буквально взрывались, налетчики падали, отступали, кавалеристы теснили врага, и наконец они достигли вершины, но там уже не было никого, повсюду валялись одни трупы, а оставшиеся в живых спустились за холм. Некоторые кавалеристы устремились в погоню, но тут майор прокричал:
“Стой!”, остальные спрыгнули с лошадей, держа ружья наготове. Майор снова крикнул: “Стой!” Сержант повторил команду. Им пришлось прокричать еще раз, пока их слова услышали солдаты, съезжавшие с холма; они натянули поводья и вернулись. Те же, кто выхватил ружья, начали стрелять. Они стреляли лежа или с колена, затем двинулись вниз с вершины холма, продолжая стрельбу. Всадники у подножия холма падали с лошадей, а солдаты, спускавшиеся вниз, снова поднимались наверх. Они прыгали с лошадей, хватали ружья и продолжали стрелять. Мексиканцы падали, потом их стало меньше. Затем мишени превратились в удаляющиеся пятна пыли… Майор приказал: “Прекратить огонь”. Некоторые продолжали стрелять. “Прекратить огонь!” — скомандовал сержант. Стрельба прекратилась.
Налетел ветер, ударил в солдат песком. Никто не двинулся с места. Потом кто-то закашлял. Другой, лежавший на животе с ружьем наизготовку, перевернулся на спину. Еще один вытер губы. “Господи”, — сказал кто-то. Все было кончено.
Солдаты смотрели друг на друга, ощупывали себя, чтобы понять, не ранены ли они. Многие осматривали взмыленных лошадей. Майор обернулся к штатскому.
— Они скоро приведут нас на границу? — Человек в штатском не понял. Потом до него дошло. Майор, очевидно, так увлекся погоней, что даже не заметил разделительной полосы, через которую они промчались. Он сдвинул шляпу и вытер вспотевший лоб. Потом показал рукой.
— Майор, по-моему, проскочив ее, мы продвинулись мили на четыре.
Майор не шевельнулся. Он пристально посмотрел на него, потом огляделся и, покачав головой, еле заметно улыбнулся. Человек в штатском улыбнулся в ответ и кивнул.
— Сержант, — сказал майор. — Пошлите посыльного в лагерь. Пусть доложит полковнику, что мы сделали, и попросит указаний.
— Да, сэр.
— Постойте. Давайте уточним. Пусть спросит у полковника, можем ли мы продолжать в том же духе.
— Да, сэр, — сказал сержант, оглядываясь.
Они ждали сорок минут, и, когда посыльный вернулся, выяснилось, что полковник не ответил, предложив действовать на усмотрение майора.
На усмотрение майора надо было продолжать преследование.
Они вскочили на лошадей и двинулись вперед, а мексиканцы, очевидно, не ждали погони, потому что через час кавалеристы снова догнали их, и было еще одно сражение, потом еще, и так продолжалось до утра, пока мексиканцы наконец не перестали оставлять арьергард для защиты и бросили все триста человек против пятидесяти кавалеристов. Американцам оставалось только занять позиции и перегруппироваться.
Оба войска встали в линии друг против друга, на расстоянии четырехсот ярдов. К тому времени наступил полдень. Ни еды, ни воды. Лошади выдохлись, боеприпасы кончались, и, подождав в течение часа нападения мексиканцев, майор скомандовал отступать. Возвращались медленно, лошади валились с ног, солнце жарило вовсю, люди чуть не падали с седел. Но на пути они насчитали тридцать убитых мексиканцев, подобрали несколько повозок с едой и одеждой, два пулемета, десяток ящиков с оружием и боеприпасами. Всю дорогу двигаясь через пустыню, они натыкались на лошадей, как своих, так и мексиканских. Человек в штатском помог забрать их с собой.
Он снова нырнул в переулок и, наскочив на кого-то, обернулся и увидел женщину в крови с головы до ног, с невидящими глазами. Она отшатнулась, вытянула руки и снова двинулась к улице. Мужчина схватил ее, пригнул к земле, а сам упал на одно колено и принялся палить в стреляющих налетчиков, пробегающих по тротуару.
Теперь стало светлее, человек в штатском оглядывался, надеясь, что к мексиканцам не идет подмога, и продолжал стрелять. Налетчики завернули за угол слева. Один всадник упал, другой схватился за плечо. Потом они исчезли, и он услышал пальбу в лагере неподалеку и отдельные выстрелы по всему городу. Он взглянул на женщину в переулке, увидел, как она, спотыкаясь, все же пошла по направлению к улице, а другая женщина бросилась к ней. Он поискал глазами мишени, но не нашел, услышал звук полкового рожка, потом еще один сигнал, схватил поводья у убитого всадника, осторожно, чтобы не напугать лошадь, вскочил в седло — высокое широкое мексиканское седло было непривычно для него, — пришпорил лошадь и помчался по улице.
Затем состоялось конное пистолетное сражение; таких во всей истории США было потом еще четыре. Он завернул за угол, поскакал по дороге, перемахнул через рельсы — слева осталось депо, справа таможня, — услышал в стороне ружейные выстрелы и догадался, что кавалеристы стреляют с высокого места у флагштока в отступающих налетчиков. Он увидел колонну кавалеристов, скачущую к лагерю; потом слева к ним присоединилась еще одна, и обе колонны углом двинулись в пустыню. Светало, и хотя день вступал в свои права, видимость оставалась плохой, а пыль из-под копыт лошадей, которых он насчитал около пятидесяти, застилала все вокруг. Он поскакал к облаку пыли, промчался сквозь него и только тогда повернул направо. Огневое прикрытие из лагеря таяло, сменившись выстрелами кавалеристов впереди. Они повернули, двигаясь прямо на юг, поднялось огромное облако пыли. Он пришпорил лошадь, чтобы догнать их.
Становилось все светлее; копыта лошади мерно вздымались и опускались на каменистую землю пустыни. Человек в штатском увидел налетчиков далеко впереди, ярдах в трехстах, а может быть, и больше, — отчаянно скачущие, маленькие подпрыгивающие пятнышки среди песка и кактусов. Он проскакал мимо палаток и повозок, брошенных ими, мимо мексиканцев, лежащих в грязи и истекающих кровью. Он взглянул направо, на цепь кавалеристов, потом вперед, где виднелся овраг, въехал в него, выскочил с другой стороны и помчался дальше.
Он видел, как всадники миновали высокое место, оставив позади несколько человек, которые стреляли, прикрывая их. Пули ударялись в грязь. Два кавалериста упали, и кто-то отдал приказ быстрее подтягиваться. Сначала он испугался, что они возвращаются в лагерь, натянул поводья и замер. Остальные тоже постепенно останавливались. Человек в штатском смотрел, как кавалеристы сосредотачиваются справа от него. Они глотали слюну, вытирали лица, их рубашки потемнели от пота, руки крепко сжимали поводья. Облако пыли улеглось. Теперь впереди были отчетливо видны всадники, покрытые пылью, которые съезжали вниз с откоса. На холме поблескивали ружья. Человек, отдавший приказ подтянуться — теперь он видел, что это был майор Томпкинс, без шляпы, в бриджах и рабочей рубашке, с запыленными тонкими усами, — подъехал ближе. Они выжидательно смотрели на него, а он оглядел налетчиков, потом своих солдат и наконец сказал:
— В линию.
— Да, сэр, — широко улыбаясь, ответил сержант.
Остальные тоже заулыбались. Потому что они вовсе не возвращались в лагерь. Это был первый приказ для начала наступления, и, учитывая, как беспорядочно они съехались, человек в штатском мог только восхищаться быстротой, с которой они выстроились в линию: каждый солдат в своем взводе, каждый взвод на своем месте. Он пришпорил лошадь, занял место на левом фланге линии; майор проскакал вдоль построения, чтобы убедиться, что все на местах, приблизился, остановился и посмотрел на него. Человек в штатском кивнул. Майор кивнул в ответ. Затем майор перевел взгляд на солдат и сказал: “Проверьте пистолеты”. Но они опередили его — уже вынимали старые обоймы, проверяли затворы, с нестройным металлическим лязгом вставляли новые обоймы. Они сидели на лошадях в напряжении и готовности, сжимая пистолеты так, что костяшки пальцев у многих побелели.
Майор еще раз оглядел их и скомандовал:
— Шагом.
— Да, сэр, — отозвался сержант и повторил команду. Они двинулись друг за другом, как на скачках, когда стартуют одновременно.
Некоторое время они медленно скакали вперед, давая лошадям возможность войти в ритм движения. Потом майор скомандовал: “Рысью”, сержант отозвался, потом последовало:
“Вскачь”, и как будто огромная машина пришла в движение: гладкая, большая и мощная, которую почти невозможно остановить. Позади человека в штатском клубилась пыль, кавалеристы справа от него держали поводья в левых руках, правыми сжимая пистолеты.
Затем прозвучала команда “Галопом”, и на этот раз сержанту не пришлось ее повторять. Лошади неслись слаженно, старались удержаться в едином ритме, и всадникам нужно было всего лишь ослабить поводья, и лошади сразу перешли на галоп. Перед ними замаячил холм, обороняемый арьергардом налетчиков: отблески ружей, летящие пули. Один за другим конники приподнимались в седлах, наклоняясь вперед, наконец майор скомандовал: “Огонь!”
И они открыли огонь, наклоняясь вперед, держа пистолеты над головами лошадей, между ушей: свистели пули, от отдачи дергались руки, сыпались гильзы, как будто целую повозку патронов опрокинули в огонь. Залп за залпом катились по плоской пустынной равнине, стреляли из пятидесяти пистолетов. Колонна почти взобралась на холм, пули со звоном отскакивали от камней, кактусы разлетались, а мексиканцы на вершине отстреливались. Средняя линия держалась слегка позади, а фланги двигались вперед, и кавалеристы принялись взбираться на холм полукруглым порядком, стреляя, перезаряжая пистолеты. У некоторых кончились патроны. Держа поводья в левой руке и этой же рукой перезаряжая пистолеты, они продолжали стрелять. Все камни и кактусы на вершине буквально взрывались, налетчики падали, отступали, кавалеристы теснили врага, и наконец они достигли вершины, но там уже не было никого, повсюду валялись одни трупы, а оставшиеся в живых спустились за холм. Некоторые кавалеристы устремились в погоню, но тут майор прокричал:
“Стой!”, остальные спрыгнули с лошадей, держа ружья наготове. Майор снова крикнул: “Стой!” Сержант повторил команду. Им пришлось прокричать еще раз, пока их слова услышали солдаты, съезжавшие с холма; они натянули поводья и вернулись. Те же, кто выхватил ружья, начали стрелять. Они стреляли лежа или с колена, затем двинулись вниз с вершины холма, продолжая стрельбу. Всадники у подножия холма падали с лошадей, а солдаты, спускавшиеся вниз, снова поднимались наверх. Они прыгали с лошадей, хватали ружья и продолжали стрелять. Мексиканцы падали, потом их стало меньше. Затем мишени превратились в удаляющиеся пятна пыли… Майор приказал: “Прекратить огонь”. Некоторые продолжали стрелять. “Прекратить огонь!” — скомандовал сержант. Стрельба прекратилась.
Налетел ветер, ударил в солдат песком. Никто не двинулся с места. Потом кто-то закашлял. Другой, лежавший на животе с ружьем наизготовку, перевернулся на спину. Еще один вытер губы. “Господи”, — сказал кто-то. Все было кончено.
Солдаты смотрели друг на друга, ощупывали себя, чтобы понять, не ранены ли они. Многие осматривали взмыленных лошадей. Майор обернулся к штатскому.
— Они скоро приведут нас на границу? — Человек в штатском не понял. Потом до него дошло. Майор, очевидно, так увлекся погоней, что даже не заметил разделительной полосы, через которую они промчались. Он сдвинул шляпу и вытер вспотевший лоб. Потом показал рукой.
— Майор, по-моему, проскочив ее, мы продвинулись мили на четыре.
Майор не шевельнулся. Он пристально посмотрел на него, потом огляделся и, покачав головой, еле заметно улыбнулся. Человек в штатском улыбнулся в ответ и кивнул.
— Сержант, — сказал майор. — Пошлите посыльного в лагерь. Пусть доложит полковнику, что мы сделали, и попросит указаний.
— Да, сэр.
— Постойте. Давайте уточним. Пусть спросит у полковника, можем ли мы продолжать в том же духе.
— Да, сэр, — сказал сержант, оглядываясь.
Они ждали сорок минут, и, когда посыльный вернулся, выяснилось, что полковник не ответил, предложив действовать на усмотрение майора.
На усмотрение майора надо было продолжать преследование.
Они вскочили на лошадей и двинулись вперед, а мексиканцы, очевидно, не ждали погони, потому что через час кавалеристы снова догнали их, и было еще одно сражение, потом еще, и так продолжалось до утра, пока мексиканцы наконец не перестали оставлять арьергард для защиты и бросили все триста человек против пятидесяти кавалеристов. Американцам оставалось только занять позиции и перегруппироваться.
Оба войска встали в линии друг против друга, на расстоянии четырехсот ярдов. К тому времени наступил полдень. Ни еды, ни воды. Лошади выдохлись, боеприпасы кончались, и, подождав в течение часа нападения мексиканцев, майор скомандовал отступать. Возвращались медленно, лошади валились с ног, солнце жарило вовсю, люди чуть не падали с седел. Но на пути они насчитали тридцать убитых мексиканцев, подобрали несколько повозок с едой и одеждой, два пулемета, десяток ящиков с оружием и боеприпасами. Всю дорогу двигаясь через пустыню, они натыкались на лошадей, как своих, так и мексиканских. Человек в штатском помог забрать их с собой.
Глава 13
Прентис ухватился за ботинки, а его напарник за запястья. Они, согнувшись, подняли тело и потащили к огню. Даже завязав платком рот и нос, он не мог сдержать кашля. Он кивнул напарнику, они подняли тело выше, раскачали и с размаха отпустили его. Тело упало в огонь, на верхний труп в куче. Оранжево-белое пламя охватило волосы, поднялся черный дым. Ему пришлось отвернуться: невыносимым казался звук горящей плоти, пузырящийся и стекающий ручьями жир. Он отошел к трупам, сложенным, как поленница; они были покрыты насекомыми — маленькими жесткими жуками, которые бегали по одежде, выползали из ран и открытых ртов.
И мухи. Он слышал, что в пустыне мух нет, но это явная неправда. Потому что и мух было полно; на полуденной жаре трупы уже начали раздуваться, и даже в перчатках, почти ничего не касаясь, кроме ботинок, он чувствовал тошноту от ощущения плоти под руками.
Прентис посмотрел в направлении города. Низкие квадратные дома, в двух сотнях ярдов. Уже больше часа прошло с того времени, как прибыла последняя повозка с трупами, подобранными на окраинах, поэтому он решил, что вряд ли их будет еще много. И так достаточно. Сорок трупов уже сгорели, еще пятьдесят лежат сваленные в кучу, и, похоже, придется разводить еще один костер. Позади что-то громко шлепнулось, но он не обернулся. Наверное, в городе сейчас наводят порядок, работы хватит на несколько дней. Один квартал сгорел целиком, другой почти наполовину: обгоревшее дерево, искореженный металл, разбитое стекло и посуда и Бог знает что еще. Все это увезут из города, заменят доски и стекла, починят заборы.
Были и неожиданности, порой приятные, а порой позорные. Дежурные по кухне, которые уже встали и готовили завтрак, находились в их саманной кухне во время начала атаки; когда налетчики ворвались в кухню, они стали обороняться всем, что попадалось под руку, — кого облили кипятком, а кого стукнули топором, в одного запустили бейсбольной битой и, наконец схватив охотничьи ружья, выгнали мексиканцев. Напротив, санитарная бригада заперлась в больнице и отказалась выйти или кого-либо впустить. Склад боеприпасов был заперт, и пулеметной команде пришлось взломать двери. Все равно от пулеметов толку было мало. Французские пулеметы завода Бене-Мерсье почти никогда не использовались. В них все время набивался песок, и, поскольку в них было мало подвижных частей, они нуждались в постоянной чистке. А главное, их было трудно заряжать. Сначала нужно было сдвигать вбок использованную ленту, рассчитанную на тридцать патронов, а потом вставлять в узкую прорезь с правой стороны пулемета новую. Это и днем-то нелегко, а ночью и вовсе невозможно. Первый пулемет заело сразу. Остальные три никак не могли привести в готовность. Тем не менее Прентис слышал, как пулеметчик рассказывал, будто они дали двадцать тысяч очередей.
И он верил. Городские магазины превратились в горы развалин, так же как конюшни и казармы. По всем сообщениям, в городе не осталось ни одного неповрежденного здания. Если один пулеметный расчет столько настрелял, то сколько же всего было выстрелов с обеих сторон? Сто тысяч? Или вдвое больше? Он не знал, но в городе работала команда, единственным назначением которой было собирать стреляные гильзы.
Прентис поглядел на горящие трупы, на яркий оранжевый огонь в клубах черного дыма, поднимавшийся к небу, схватился за очередную пару ботинок, его напарник — за запястья. Потянули, подняли. В городе говорили, что надо бы раздеть трупы и забрать обувь, но, в конце концов, никто не захотел такой одежды, и у убитых взяли только деньги, оружие и патроны. Когда ему попадался нож или пистолет в кобуре, реже какой-нибудь кошелек, он брал их и бросал на дорогу. Чаще всего он просто поднимал тело, тащил его и бросал, стараясь ни о чем не думать. Что-то привлекло его внимание, и, взглянув к югу от костра, он увидел, как по дороге из пустыни движется двойная колонна. Это были кавалеристы, которые преследовали налетчиков. Должно быть, они обратили внимание на дым от горящих трупов.
Кавалеристы подъехали ближе; семь часов пути отразились на их внешнем виде: их покрывала пыль с головы до ног, лица казались изможденными, лошади были в мыле. Вот они почувствовали запах паленого мяса, достали платки, прикрыли рты и носы. Некоторые закашлялись. Они достигли дороги и повернули мимо костра к городу, пристально посмотрев на Прентиса и его напарника. Некоторые ругались. Впереди был офицер — майор, и еще сержант, с которым Прентис разговаривал на станции. Но он обратил внимание на человека в штатском. Не только потому, что это был единственный штатский в колонне. Хотя Прентис видел его всего лишь несколько секунд, он не мог не узнать эту широкую грудь, эти плечи и круглое лицо. Тот самый человек, который повалил его ночью, человек, из ружья которого он стрелял. Теперь он казался еще старше, лицо в подтеках от пота и пыли, морщины на лице виднелись отчетливо, как трещины на высушенном солнцем пергаменте. Он никогда не встречал такого внушительного и властного человека. Проезжая мимо, незнакомец взглянул на него — не пристально, не внимательно, а как будто мимоходом, но все-таки не совсем равнодушно. Потом повернулся к куче горящих тел, а затем снова стал смотреть вперед.
Непонятно, узнал он его или нет.
Подходили новые и новые кавалеристы, таращили глаза на костер, закрывали лица руками, сдерживая тошноту, отворачивались.
— Кто это? — спросил он напарника.
— Майор Томпкинс.
— Нет. Вон тот, штатский, рядом с сержантом.
— Штатский? Какой еще штатский? — Напарник вгляделся в колонну, нахмурился, покачал головой и сказал: — Понятия не имею.
И мухи. Он слышал, что в пустыне мух нет, но это явная неправда. Потому что и мух было полно; на полуденной жаре трупы уже начали раздуваться, и даже в перчатках, почти ничего не касаясь, кроме ботинок, он чувствовал тошноту от ощущения плоти под руками.
Прентис посмотрел в направлении города. Низкие квадратные дома, в двух сотнях ярдов. Уже больше часа прошло с того времени, как прибыла последняя повозка с трупами, подобранными на окраинах, поэтому он решил, что вряд ли их будет еще много. И так достаточно. Сорок трупов уже сгорели, еще пятьдесят лежат сваленные в кучу, и, похоже, придется разводить еще один костер. Позади что-то громко шлепнулось, но он не обернулся. Наверное, в городе сейчас наводят порядок, работы хватит на несколько дней. Один квартал сгорел целиком, другой почти наполовину: обгоревшее дерево, искореженный металл, разбитое стекло и посуда и Бог знает что еще. Все это увезут из города, заменят доски и стекла, починят заборы.
Были и неожиданности, порой приятные, а порой позорные. Дежурные по кухне, которые уже встали и готовили завтрак, находились в их саманной кухне во время начала атаки; когда налетчики ворвались в кухню, они стали обороняться всем, что попадалось под руку, — кого облили кипятком, а кого стукнули топором, в одного запустили бейсбольной битой и, наконец схватив охотничьи ружья, выгнали мексиканцев. Напротив, санитарная бригада заперлась в больнице и отказалась выйти или кого-либо впустить. Склад боеприпасов был заперт, и пулеметной команде пришлось взломать двери. Все равно от пулеметов толку было мало. Французские пулеметы завода Бене-Мерсье почти никогда не использовались. В них все время набивался песок, и, поскольку в них было мало подвижных частей, они нуждались в постоянной чистке. А главное, их было трудно заряжать. Сначала нужно было сдвигать вбок использованную ленту, рассчитанную на тридцать патронов, а потом вставлять в узкую прорезь с правой стороны пулемета новую. Это и днем-то нелегко, а ночью и вовсе невозможно. Первый пулемет заело сразу. Остальные три никак не могли привести в готовность. Тем не менее Прентис слышал, как пулеметчик рассказывал, будто они дали двадцать тысяч очередей.
И он верил. Городские магазины превратились в горы развалин, так же как конюшни и казармы. По всем сообщениям, в городе не осталось ни одного неповрежденного здания. Если один пулеметный расчет столько настрелял, то сколько же всего было выстрелов с обеих сторон? Сто тысяч? Или вдвое больше? Он не знал, но в городе работала команда, единственным назначением которой было собирать стреляные гильзы.
Прентис поглядел на горящие трупы, на яркий оранжевый огонь в клубах черного дыма, поднимавшийся к небу, схватился за очередную пару ботинок, его напарник — за запястья. Потянули, подняли. В городе говорили, что надо бы раздеть трупы и забрать обувь, но, в конце концов, никто не захотел такой одежды, и у убитых взяли только деньги, оружие и патроны. Когда ему попадался нож или пистолет в кобуре, реже какой-нибудь кошелек, он брал их и бросал на дорогу. Чаще всего он просто поднимал тело, тащил его и бросал, стараясь ни о чем не думать. Что-то привлекло его внимание, и, взглянув к югу от костра, он увидел, как по дороге из пустыни движется двойная колонна. Это были кавалеристы, которые преследовали налетчиков. Должно быть, они обратили внимание на дым от горящих трупов.
Кавалеристы подъехали ближе; семь часов пути отразились на их внешнем виде: их покрывала пыль с головы до ног, лица казались изможденными, лошади были в мыле. Вот они почувствовали запах паленого мяса, достали платки, прикрыли рты и носы. Некоторые закашлялись. Они достигли дороги и повернули мимо костра к городу, пристально посмотрев на Прентиса и его напарника. Некоторые ругались. Впереди был офицер — майор, и еще сержант, с которым Прентис разговаривал на станции. Но он обратил внимание на человека в штатском. Не только потому, что это был единственный штатский в колонне. Хотя Прентис видел его всего лишь несколько секунд, он не мог не узнать эту широкую грудь, эти плечи и круглое лицо. Тот самый человек, который повалил его ночью, человек, из ружья которого он стрелял. Теперь он казался еще старше, лицо в подтеках от пота и пыли, морщины на лице виднелись отчетливо, как трещины на высушенном солнцем пергаменте. Он никогда не встречал такого внушительного и властного человека. Проезжая мимо, незнакомец взглянул на него — не пристально, не внимательно, а как будто мимоходом, но все-таки не совсем равнодушно. Потом повернулся к куче горящих тел, а затем снова стал смотреть вперед.
Непонятно, узнал он его или нет.
Подходили новые и новые кавалеристы, таращили глаза на костер, закрывали лица руками, сдерживая тошноту, отворачивались.
— Кто это? — спросил он напарника.
— Майор Томпкинс.
— Нет. Вон тот, штатский, рядом с сержантом.
— Штатский? Какой еще штатский? — Напарник вгляделся в колонну, нахмурился, покачал головой и сказал: — Понятия не имею.
Глава 14
Сержант отстоял очередь, налил себе чашку кофе, повернулся и сказал:
— Календар.
Он не понял.
— Его зовут Майлз Календар. А тебе зачем?
Столовая была наполовину пуста, солдаты сидели за столами из неструганых досок, другие стояли в очереди за своими порциями.
— Я должен кое-что ему отдать. Вы не знаете, где его найти?
— В сарае у конюшен, но я бы не стал на твоем месте к нему приставать.
Он подождал, пока сержант получил тарелку говядины с бобами, и сказал:
— Спасибо, — и повернулся.
— Эй, слышал, что я сказал?
Но он уже выходил из столовой.
— Календар.
Он не понял.
— Его зовут Майлз Календар. А тебе зачем?
Столовая была наполовину пуста, солдаты сидели за столами из неструганых досок, другие стояли в очереди за своими порциями.
— Я должен кое-что ему отдать. Вы не знаете, где его найти?
— В сарае у конюшен, но я бы не стал на твоем месте к нему приставать.
Он подождал, пока сержант получил тарелку говядины с бобами, и сказал:
— Спасибо, — и повернулся.
— Эй, слышал, что я сказал?
Но он уже выходил из столовой.
Глава 15
Прентис постучал, ответа не последовало. Он открыл дверь и в полоске света, которая возникла за ним, увидел старика: тот растянулся на земляном полу, подложив под голову мешок овса. Шляпа надвинута на лицо, руки скрещены на груди. Он лежал неподвижно, видимо, спал.
Он не знал, следует ли разбудить его.
Старик даже не приподнял шляпы с лица. Его голос зазвучал приглушенно:
— В чем дело, парень?
Он не мог вымолвить ни слова.
— Давай-давай, парень. Выкладывай. Ты же видишь, я хочу спать.
— Я пришел сказать вам спасибо.
— Ну хорошо, считай, что ты сказал.
— В смысле за то, что вы сшибли меня ночью.
— Я понял. Нечего мне растолковывать. Дурак я был, что из-за тебя рисковал. Я ведь мог погибнуть. Зря.
Прентис ожидал совсем не этого. Когда он шел благодарить старика, у него было легко и хорошо на душе, но теперь он начал злиться.
— Что ж, все равно спасибо. И за ружье тоже. Я принес его.
— Почистил?
— Да. — Теперь он разозлился еще больше.
— Тогда оставь вон у той рамы. — Старик показал носком ботинка, куда положить ружье.
Он немного помедлил, потом сделал то, что ему сказали, и стал Хдать; оба молчали.
— Что-нибудь еще? — Кажется, нет.
— Тогда закрой за собой дверь.
Прентис почувствовал, что краснеет. Выходя, он резко закрыл Дверь, не то чтобы хлопнул ею, но сделал это достаточно громко.
Он не знал, следует ли разбудить его.
Старик даже не приподнял шляпы с лица. Его голос зазвучал приглушенно:
— В чем дело, парень?
Он не мог вымолвить ни слова.
— Давай-давай, парень. Выкладывай. Ты же видишь, я хочу спать.
— Я пришел сказать вам спасибо.
— Ну хорошо, считай, что ты сказал.
— В смысле за то, что вы сшибли меня ночью.
— Я понял. Нечего мне растолковывать. Дурак я был, что из-за тебя рисковал. Я ведь мог погибнуть. Зря.
Прентис ожидал совсем не этого. Когда он шел благодарить старика, у него было легко и хорошо на душе, но теперь он начал злиться.
— Что ж, все равно спасибо. И за ружье тоже. Я принес его.
— Почистил?
— Да. — Теперь он разозлился еще больше.
— Тогда оставь вон у той рамы. — Старик показал носком ботинка, куда положить ружье.
Он немного помедлил, потом сделал то, что ему сказали, и стал Хдать; оба молчали.
— Что-нибудь еще? — Кажется, нет.
— Тогда закрой за собой дверь.
Прентис почувствовал, что краснеет. Выходя, он резко закрыл Дверь, не то чтобы хлопнул ею, но сделал это достаточно громко.
Глава 16
Старик снял руки с груди, где под жилетом у него был пистолет, поднял шляпу и взглянул на ружье, лежащее у двери. Потом посмотрел на дверь, услышал, как парень уходит, чавкая башмаками по грязи, и провел рукой по лицу.
Глава 17
То, что случилось потом, во многом было реакцией на происшедшее с Мод Райт. Она была одной из немногих американок, живших тогда в Мексике, в ста двадцати милях в югу от границы, на маленьком ранчо недалеко от города Пирсон в Чиуауа. Первого марта, за девять дней до налета на Колумбус, она с грудной дочерью ждала на ранчо своего мужа и его друга, которые должны были вернуться, сделав покупки в Пирсоне. Двенадцать вооруженных всадников въехали в ворота и спешились возле дома. Это был разведывательный отряд главных сил Вильи, который двигался на север, к границе. Поначалу солдаты Вильи притворились, что они люди Каррансы, врага Вильи, и спросили ее, нет ли у нее съестного на продажу. Она ответила, что у нее есть только немного муки и крупы, которой хватит не больше, чем на одну семью, и когда они снова поинтересовались, нельзя ли купить продукты, она ответила, что отдаст их бесплатно.
К тому времени стемнело. Ее муж со своим другом вернулись из Пирсона с двумя нагруженными мулами, которых налетчики отобрали. Затем они связали ее мужа и его друга, обчистили дом, забрав все, что могли, ребенка отдали местной крестьянке, посадили Мод на мула и заявили, что она едет с ними. Она не видела мужа, позвала его, но он не ответил. Она соскочила с мула, бросилась к ребенку, но солдат выхватил саблю и, пригрозив смертью, снова заставил ее сесть на мула. Как говорила Мод позже, она поняла, что попала в ловушку.
Марш к северу продолжался до девятого марта. Разведывательный отряд присоединился к остальному войску Вильи, они отдыхали не больше трех часов в сутки. Она пошла к Вилье и стала умолять отпустить ее. Он отправил ее с жалобами к своим подчиненным — для этого, мол, они и существуют. Они велели ей заткнуться и ехать, пока есть силы. Девять дней провела Мод в пустыне Чиуауа. Воды и пищи не хватало. Глаза ее остекленели, она едва держалась в седле, над головой кружились хищные птицы. Вилья сказал, что образ жизни, который она ведет с ними, ей на пользу: “Щечки у тебя розовые и пухлые”. — “Обгоревшие и опухшие”, — поправила она. И когда они наконец достигли Колумбуса, он сказал, что заставит ее застрелить несколько горожан. Она заявила, что раньше застрелит его, но он только рассмеялся.
Но когда налет не удался, люди, охранявшие Мод, отпустили ее, и она, спотыкаясь, пошла из пустыни в город. Она встретила женщину, раненную около дома, и помогла ей добраться до врача. Она помогала раненым в лагере. Люди поняли, сколько ей довелось вытерпеть, и заставили ее лечь отдохнуть. Она спала целую ночь и целый день, впервые за девять дней нормально поела, узнала, что ее муж убит, но ребенок жив, и сказала, что пойдет пешком в Пирсон.
— Я хочу к ребенку. Всего-то девять дней пути.
К тому времени стемнело. Ее муж со своим другом вернулись из Пирсона с двумя нагруженными мулами, которых налетчики отобрали. Затем они связали ее мужа и его друга, обчистили дом, забрав все, что могли, ребенка отдали местной крестьянке, посадили Мод на мула и заявили, что она едет с ними. Она не видела мужа, позвала его, но он не ответил. Она соскочила с мула, бросилась к ребенку, но солдат выхватил саблю и, пригрозив смертью, снова заставил ее сесть на мула. Как говорила Мод позже, она поняла, что попала в ловушку.
Марш к северу продолжался до девятого марта. Разведывательный отряд присоединился к остальному войску Вильи, они отдыхали не больше трех часов в сутки. Она пошла к Вилье и стала умолять отпустить ее. Он отправил ее с жалобами к своим подчиненным — для этого, мол, они и существуют. Они велели ей заткнуться и ехать, пока есть силы. Девять дней провела Мод в пустыне Чиуауа. Воды и пищи не хватало. Глаза ее остекленели, она едва держалась в седле, над головой кружились хищные птицы. Вилья сказал, что образ жизни, который она ведет с ними, ей на пользу: “Щечки у тебя розовые и пухлые”. — “Обгоревшие и опухшие”, — поправила она. И когда они наконец достигли Колумбуса, он сказал, что заставит ее застрелить несколько горожан. Она заявила, что раньше застрелит его, но он только рассмеялся.
Но когда налет не удался, люди, охранявшие Мод, отпустили ее, и она, спотыкаясь, пошла из пустыни в город. Она встретила женщину, раненную около дома, и помогла ей добраться до врача. Она помогала раненым в лагере. Люди поняли, сколько ей довелось вытерпеть, и заставили ее лечь отдохнуть. Она спала целую ночь и целый день, впервые за девять дней нормально поела, узнала, что ее муж убит, но ребенок жив, и сказала, что пойдет пешком в Пирсон.
— Я хочу к ребенку. Всего-то девять дней пути.