Это было в годы правления Диаса, просидевшего у власти тридцать лет, и, когда в 1910 году разразилась революция, Вилье представилась возможность из бандита стать партизаном и делать то же, что и раньше, но уже во имя справедливости. Он был предводителем собственной банды, иногда носил усы, иногда сбривал их, был невысоким, коренастым, круглолицым и темноглазым. Один современник описывает его: “Этот крупный атлет встал и заговорил; его мощная грудь выпирала из-под мягкой шелковистой сорочки с расстегнутым воротом, откуда была видна широкая бычья шея”. У него были жены по всей Мексике, он заводил повсюду друзей, покорял людей своей манерой сидеть в седле и самими лошадьми, которых он выбирал — самых крупных, самых сильных и эффектных.
Учитывая его способности, неудивительно, что, ударившись в революцию, он быстро превратил свой отряд из пятнадцати человек в сорокатысячное войско. Его умение планировать налеты, совершать их и уходить безнаказанно очень пригодилось в партизанской войне. Самый его излюбленный военный прием — внезапное ночное нападение — был взят из бандитской тактики, и если бы не неожиданное нежелание взять бразды правления в свои руки, он мог бы управлять государством. Так или иначе, он упустил такую возможность. Карранса победил его. После этого, отверженный, изгнанный армией Каррансы, он начал проигрывать сражения, обнаружил, что США повернулись против него, потерял доступ к боеприпасам, видел, как его сорокатысячное войско сократилось до четырех сотен, и к 1916 году его злость на США и нужда в еде, снарядах и лошадях привели его в Колумбус.
После налета его банда сократилась почти вдвое, он направился на запад, как и предполагали американцы, но вместо того, чтобы напасть на Колонию Дублан и живущих там мормонов, для предотвращения чего и была, собственно, послана карательная экспедиция, он обошел вокруг этой местности и направился в глубь Мексики к горам на далеком юге.
Он остановился у подножия гор в городке Эль-Валье, где набрал новых людей. Набрал в буквальном смысле слова. Некоторые мужчины из поселка охотно пошли с ним. Других он уговаривал пламенной речью, стоя на повозке, а его люди на лошадях прикрывали его, в то время как он жестикулировал, сверкая черными глазами. Жители поселка уныло или тупо смотрели на него, и только некоторые качали головами. Один молодой человек, который там был, позже написал, что, когда дни отказались, он выстроил их в шеренгу, отсеял стариков и под вой женщин и детей приказал своим людям увести остальных под конвоем.
Из Эль-Валье Вилья двинулся дальше на юг, к Намикипе, где он сражался с войсками Каррансы и победил. Это было 18 марта, в тот самый день, когда колонна Першинга прибыла в Колонию Дублан, семьюдесятью милями севернее. Так он и водил их почти все время, опережая на несколько дней: в какой бы город ни пришли американские солдаты, им говорили, что Вилья здесь был и давно ушел.
Из Намикипы он отправился еще дальше на юг, в Рубио, перегруппировав свои силы, чтобы атаковать войска Каррансы в Герреро, на западе. Атака прошла успешно. Наступление было совершено ночью, гарнизон спал, часовых не было, и он взял город без единого выстрела. В соседнем городке Сан-Исидро все вышло наоборот. Предвидя сопротивление и желая прикрыть фланг, он послал часть своего отряда захватить и этот гарнизон, но там его люди встретили такое сопротивление, что им пришлось бежать, отступать к Герреро, куда пришли, преследуя их, и каррансисты и где состоялось главное сражение.
Оно решило все. Собственно, Вилья сам, не ведая того, все решил, когда оторвал людей от жен и детей в Эль-Валье. Теперь, вынужденный использовать всех своих людей, он вооружил их, и пока бежал вперед, чтобы возглавить поход, они открыли стрельбу ему в спину. Они, вероятно, думали, что в пылу сражения никто не поймет, с какой стороны его застрелили.
Беда в том, что, как только они начали стрелять, остальные солдаты потянулись назад, так что не было никаких сомнений, откуда летела пуля. Его ранили в ногу, сзади навылет, поэтому местонахождение стрелявшего не оставляло сомнений. Солдаты Вильи кинулись на предателей, многие крестьяне побросали ружья, подняли руки и замотали головами, бормоча, что сами не понимают, как это вышло. Их чуть не расстреляли.
Их спасло то, что ему было больно. Он корчился на траве, из ноги хлестала кровь, и вскоре его люди кинулись ему на помощь. Его ранили из “ремингтона” очень большого калибра, который оставил дыру диаметром в палец там, где вошла пуля, и величиной с кулак там, где она вышла, пройдя ногу от колена до берцовой кости и раздробив берцовую кость так, что еще несколько дней его люди вытаскивали осколки из раны. Они перевязали рану, обложили со всех сторон шинами, отнесли Вилью в повозку и под надежной охраной спешно увезли в безопасное место. Это произошло вскоре после полуночи двадцать девятого марта. Остальные люди, их было около сотни, остались охранять город и отдыхать. Через восемь часов, узнав, что Вилья, возможно, в Герреро, 7-й кавалерийский полк, который скакал туда целую ночь, пошел в наступление и захватил город, убив пятьдесят шесть и ранив тридцать пять человек. Если бы не принудительная вербовка в Эль-Валье и не последовавшая за ней месть крестьян, экспедиция США могла бы закончиться в Герреро через две недели после начала; вместо этого она, в конце концов, растянулась на год.
Глава 55
Глава 56
Глава 57
Глава 58
Учитывая его способности, неудивительно, что, ударившись в революцию, он быстро превратил свой отряд из пятнадцати человек в сорокатысячное войско. Его умение планировать налеты, совершать их и уходить безнаказанно очень пригодилось в партизанской войне. Самый его излюбленный военный прием — внезапное ночное нападение — был взят из бандитской тактики, и если бы не неожиданное нежелание взять бразды правления в свои руки, он мог бы управлять государством. Так или иначе, он упустил такую возможность. Карранса победил его. После этого, отверженный, изгнанный армией Каррансы, он начал проигрывать сражения, обнаружил, что США повернулись против него, потерял доступ к боеприпасам, видел, как его сорокатысячное войско сократилось до четырех сотен, и к 1916 году его злость на США и нужда в еде, снарядах и лошадях привели его в Колумбус.
После налета его банда сократилась почти вдвое, он направился на запад, как и предполагали американцы, но вместо того, чтобы напасть на Колонию Дублан и живущих там мормонов, для предотвращения чего и была, собственно, послана карательная экспедиция, он обошел вокруг этой местности и направился в глубь Мексики к горам на далеком юге.
Он остановился у подножия гор в городке Эль-Валье, где набрал новых людей. Набрал в буквальном смысле слова. Некоторые мужчины из поселка охотно пошли с ним. Других он уговаривал пламенной речью, стоя на повозке, а его люди на лошадях прикрывали его, в то время как он жестикулировал, сверкая черными глазами. Жители поселка уныло или тупо смотрели на него, и только некоторые качали головами. Один молодой человек, который там был, позже написал, что, когда дни отказались, он выстроил их в шеренгу, отсеял стариков и под вой женщин и детей приказал своим людям увести остальных под конвоем.
Из Эль-Валье Вилья двинулся дальше на юг, к Намикипе, где он сражался с войсками Каррансы и победил. Это было 18 марта, в тот самый день, когда колонна Першинга прибыла в Колонию Дублан, семьюдесятью милями севернее. Так он и водил их почти все время, опережая на несколько дней: в какой бы город ни пришли американские солдаты, им говорили, что Вилья здесь был и давно ушел.
Из Намикипы он отправился еще дальше на юг, в Рубио, перегруппировав свои силы, чтобы атаковать войска Каррансы в Герреро, на западе. Атака прошла успешно. Наступление было совершено ночью, гарнизон спал, часовых не было, и он взял город без единого выстрела. В соседнем городке Сан-Исидро все вышло наоборот. Предвидя сопротивление и желая прикрыть фланг, он послал часть своего отряда захватить и этот гарнизон, но там его люди встретили такое сопротивление, что им пришлось бежать, отступать к Герреро, куда пришли, преследуя их, и каррансисты и где состоялось главное сражение.
Оно решило все. Собственно, Вилья сам, не ведая того, все решил, когда оторвал людей от жен и детей в Эль-Валье. Теперь, вынужденный использовать всех своих людей, он вооружил их, и пока бежал вперед, чтобы возглавить поход, они открыли стрельбу ему в спину. Они, вероятно, думали, что в пылу сражения никто не поймет, с какой стороны его застрелили.
Беда в том, что, как только они начали стрелять, остальные солдаты потянулись назад, так что не было никаких сомнений, откуда летела пуля. Его ранили в ногу, сзади навылет, поэтому местонахождение стрелявшего не оставляло сомнений. Солдаты Вильи кинулись на предателей, многие крестьяне побросали ружья, подняли руки и замотали головами, бормоча, что сами не понимают, как это вышло. Их чуть не расстреляли.
Их спасло то, что ему было больно. Он корчился на траве, из ноги хлестала кровь, и вскоре его люди кинулись ему на помощь. Его ранили из “ремингтона” очень большого калибра, который оставил дыру диаметром в палец там, где вошла пуля, и величиной с кулак там, где она вышла, пройдя ногу от колена до берцовой кости и раздробив берцовую кость так, что еще несколько дней его люди вытаскивали осколки из раны. Они перевязали рану, обложили со всех сторон шинами, отнесли Вилью в повозку и под надежной охраной спешно увезли в безопасное место. Это произошло вскоре после полуночи двадцать девятого марта. Остальные люди, их было около сотни, остались охранять город и отдыхать. Через восемь часов, узнав, что Вилья, возможно, в Герреро, 7-й кавалерийский полк, который скакал туда целую ночь, пошел в наступление и захватил город, убив пятьдесят шесть и ранив тридцать пять человек. Если бы не принудительная вербовка в Эль-Валье и не последовавшая за ней месть крестьян, экспедиция США могла бы закончиться в Герреро через две недели после начала; вместо этого она, в конце концов, растянулась на год.
Глава 55
Повозка, тарахтя, взбиралась наверх, подпрыгивала на камнях и рытвинах. Он вскрикивал. Человек, правивший повозкой, всматривался вперед сквозь ветер и снег, держась позади группы пеших людей, которые старались расчищать путь и находить самую гладкую дорогу. Воздух казался серым, небо таким темным, что можно было подумать, что уже сумерки, хотя был день.
Справа поднималась каменная стена в несколько сотен футов. Слева — зиял обрыв. Вилья снова вскрикнул. Погонщик оглянулся и увидел, как он, завернутый в одеяло, бледный и стенающий, корчится от холода и боли. Затем он посмотрел вперед на сужающуюся дорогу. Когда дорога с каждой стороны от повозки стала не более трех футов шириной, к ним приблизился офицер и велел остановиться. Погонщик натянул поводья и замедлил ход, приказав людям успокоить лошадей, и оглянулся на офицера, который спешился и уже забирался в повозку. Нескольким пешим людям приказали принести приготовленные носилки, подняли Вилью и уложили на них.
Один из людей споткнулся, и Вилья со стоном скатился с носилок. Остальные кинулись к нему, крича и падая. Одеяла развернулись, обнажив его ногу: штанина разрезана до колена, рана обложена четырьмя толстыми шинами, обмотана полосами ткани, покрытой темной кровью. Распухшая нога почернела.
Он вскрикнул. Офицер что-то вопил. Пешие теперь орали Друг на друга, суетились, отворачиваясь от зловонной раны. Вилью снова уложили на носилки” подняли их на плечи, с каждой стороны встало по восемь человек, а офицер повернулся к погонщику и велел ему снова ехать. Под снегом и ветром процессия двинулась вперед.
Дорога стала еще уже. Они находились на высоте десять тысяч футов. Лошади громко, со свистом дышали, погонщик вытер нос и увидел, что из носа идет кровь; Левое заднее колесо соскользнуло с дороги. Повозка начала съезжать в обрыв, погонщик изо всех сил натягивал поводья, чтобы остановить лошадей, но повозка уже повисла над пропастью. Погонщик соскочил, ударившись о землю, а повозка исчезла; деревянная оглобля сломалась, и лошади, почуяв свободу, помчались вперед, разметав пеших проводников. Люди, несшие Вилью, чуть не уронили его.
Справа поднималась каменная стена в несколько сотен футов. Слева — зиял обрыв. Вилья снова вскрикнул. Погонщик оглянулся и увидел, как он, завернутый в одеяло, бледный и стенающий, корчится от холода и боли. Затем он посмотрел вперед на сужающуюся дорогу. Когда дорога с каждой стороны от повозки стала не более трех футов шириной, к ним приблизился офицер и велел остановиться. Погонщик натянул поводья и замедлил ход, приказав людям успокоить лошадей, и оглянулся на офицера, который спешился и уже забирался в повозку. Нескольким пешим людям приказали принести приготовленные носилки, подняли Вилью и уложили на них.
Один из людей споткнулся, и Вилья со стоном скатился с носилок. Остальные кинулись к нему, крича и падая. Одеяла развернулись, обнажив его ногу: штанина разрезана до колена, рана обложена четырьмя толстыми шинами, обмотана полосами ткани, покрытой темной кровью. Распухшая нога почернела.
Он вскрикнул. Офицер что-то вопил. Пешие теперь орали Друг на друга, суетились, отворачиваясь от зловонной раны. Вилью снова уложили на носилки” подняли их на плечи, с каждой стороны встало по восемь человек, а офицер повернулся к погонщику и велел ему снова ехать. Под снегом и ветром процессия двинулась вперед.
Дорога стала еще уже. Они находились на высоте десять тысяч футов. Лошади громко, со свистом дышали, погонщик вытер нос и увидел, что из носа идет кровь; Левое заднее колесо соскользнуло с дороги. Повозка начала съезжать в обрыв, погонщик изо всех сил натягивал поводья, чтобы остановить лошадей, но повозка уже повисла над пропастью. Погонщик соскочил, ударившись о землю, а повозка исчезла; деревянная оглобля сломалась, и лошади, почуяв свободу, помчались вперед, разметав пеших проводников. Люди, несшие Вилью, чуть не уронили его.
Глава 56
Прентис услышал крик и, обернувшись, увидел солдата, который выбирался из канавы со спущенными штанами и вопил изо всех сил. Он бежал, спотыкался, сжимал одну руку другой, сначала направился к одной группе солдат, но, подбежав к ним, сразу кинулся к другим, потом к следующим. Глаза у него блуждали, лицо было белым как полотно, и он безостановочно кричал.
Никто не двинулся с места. Все стояли и смотрели на него, а он бежал и вопил. Было около полудня. Они остановились, чтобы дать лошадям пройтись и отдохнуть, а потом собирались накормить и напоить их. Солдат, как видно, зашел в канаву, чтобы облегчиться, а теперь все недоумевали, что там могло случиться. Они смотрели, как он бегает кругами, сжимая свою руку, и слушали его крики.
— Что такое? В чем дело? — Календар, вдруг оказавшись среди них, схватил его.
— Чертова дрянь меня ужалила!
— Что за дрянь? Скажи-ка мне, в чем дело.
— Я теперь умру!
Он вырвался и снова забегал, но Календар подставил ему подножку. Солдат упал прямо в грязь, сверкая задницей.
— Я тебя спросил, что это было. Отвечай.
— Скорпион!
— Какой?
Парень корчился, лицо было искажено от боли.
— Какая разница какой? Я теперь…
— Дай-ка взглянуть на твою руку. Парень сжимал одну руку другой, и тогда старик нагнулся к нему и отлепил его руку своей огромной пятерней.
Прентис стоял рядом и смотрел. От запястья до локтя рука распухла так, что стала вдвое толще; посредине расплывалась яркая, горящая краснота. У него захолонуло в животе. Несколько солдат ахнули.
— Все в порядке. Ничего страшного
— Я умру. — Парень пытался вырваться.
— Нет. Не умрешь. Поболеешь как следует, но выживешь. Тебе здорово повезло. Что ты сделал? Пошел посрать? Облокотился на землю, не глядя, и тут же тебя ужалило?
Парень извивался на траве, отчаянно кивал и стонал.
— А мог ужалить в задницу. Вот тогда ты бы влип по-настоящему. Или в вену. Но главное, что место укуса распухло.
Парень все еще корчился с искаженным лицом, не прекращая стонать.
— Есть два вида скорпионов. Одни — желтые, в полоску, распространяют яд по телу и убивают. А другие побольше, пошире, почти коричневые. У них яд местный. Укус сразу распухает. Если бы у тебя рука не горела, а онемела, если бы она не распухла, тогда было бы о чем беспокоиться. Кто-нибудь принесите мою переметную суму.
Пока старик объяснял, парень непрестанно завывал. Но старик все равно говорил, как будто рассказывая все это вовсе не ему. Затем повернулся к Прентису и посмотрел на него.
Прентис кивнул и отправился за сумкой.
Никто не двинулся с места. Все стояли и смотрели на него, а он бежал и вопил. Было около полудня. Они остановились, чтобы дать лошадям пройтись и отдохнуть, а потом собирались накормить и напоить их. Солдат, как видно, зашел в канаву, чтобы облегчиться, а теперь все недоумевали, что там могло случиться. Они смотрели, как он бегает кругами, сжимая свою руку, и слушали его крики.
— Что такое? В чем дело? — Календар, вдруг оказавшись среди них, схватил его.
— Чертова дрянь меня ужалила!
— Что за дрянь? Скажи-ка мне, в чем дело.
— Я теперь умру!
Он вырвался и снова забегал, но Календар подставил ему подножку. Солдат упал прямо в грязь, сверкая задницей.
— Я тебя спросил, что это было. Отвечай.
— Скорпион!
— Какой?
Парень корчился, лицо было искажено от боли.
— Какая разница какой? Я теперь…
— Дай-ка взглянуть на твою руку. Парень сжимал одну руку другой, и тогда старик нагнулся к нему и отлепил его руку своей огромной пятерней.
Прентис стоял рядом и смотрел. От запястья до локтя рука распухла так, что стала вдвое толще; посредине расплывалась яркая, горящая краснота. У него захолонуло в животе. Несколько солдат ахнули.
— Все в порядке. Ничего страшного
— Я умру. — Парень пытался вырваться.
— Нет. Не умрешь. Поболеешь как следует, но выживешь. Тебе здорово повезло. Что ты сделал? Пошел посрать? Облокотился на землю, не глядя, и тут же тебя ужалило?
Парень извивался на траве, отчаянно кивал и стонал.
— А мог ужалить в задницу. Вот тогда ты бы влип по-настоящему. Или в вену. Но главное, что место укуса распухло.
Парень все еще корчился с искаженным лицом, не прекращая стонать.
— Есть два вида скорпионов. Одни — желтые, в полоску, распространяют яд по телу и убивают. А другие побольше, пошире, почти коричневые. У них яд местный. Укус сразу распухает. Если бы у тебя рука не горела, а онемела, если бы она не распухла, тогда было бы о чем беспокоиться. Кто-нибудь принесите мою переметную суму.
Пока старик объяснял, парень непрестанно завывал. Но старик все равно говорил, как будто рассказывая все это вовсе не ему. Затем повернулся к Прентису и посмотрел на него.
Прентис кивнул и отправился за сумкой.
Глава 57
— Что вы ему дали?
— Морфин от боли. Секонал, чтобы он успокоился и прекратил дергаться.
Они стояли рядом, около лошадей, подтягивая подпруги и готовясь снова сесть в седло. Старик изо всех сил старался затянуть подпругу потуже, но одной рукой у него получалось неловко, и, в конце концов, он попросил Прентиса помочь ему.
— Хороший жгут ты наложил, — сказал он, наблюдая за молодым человеком, пока тот занимался подпругой и спускал с седла стремена. — Хотя яд и местный, лучше не давать ему распространиться. Если нам на пути встретится город, мы сможем достать льда и обложить больное место, чтобы опухоль спала. Для этого подойдут и мокрые бинты, но лед, конечно, лучше.
Он стоял около лошади, держась за поводья и глядя на него.
— Вот что я знаю наверняка. Ты видел, как это случилось. Теперь ты никогда не допустишь, чтобы то же самое произошло с тобой, и будешь знать, что делать, если кого-нибудь снова ужалит скорпион. У тебя должен быть пакет первой помощи, как у меня — марганцовка, морфин, всякие нужные мелочи, — и ты должен усвоить еще сотни подобных уроков. Например, никогда не приближайся к человеку, которого не знаешь как себя самого или о котором не знаешь абсолютно все. Именно так. У тебя только одна профессия, и в ней ты должен стать специалистом. Если хочешь всему научиться, смотри и. запоминай.
Но есть и другое, то, чего я не знаю наверняка: не сами факты, а то, как на них реагировать. Поэтому я говорю об отношении к проблеме. Вот, к примеру, тот дурень выскочил из канавы и стал бегать, орать, тратить силы. Он не умер бы от укуса, но мог умереть от шока и испуга. Я знал одного парня в Вайоминге. Он переступил через бревно и увидел, что его нога попала как раз в середину кольца гремучей змеи, и тут же помер на месте. Змея, как выяснилось, вообще была дохлая, но он позволил страху взять над собой верх. Так что, если тебя ужалит скорпион, как ты поступишь: будешь носиться кругами и вопить или попытаешься сообразить, что тебе делать? Вот в чем загвоздка. Мало ли что может с человеком случиться помимо его воли, но уж если оно случается, от тебя зависит, как себя вести. Ничего нельзя делать бессмысленно. Ты сначала узнаешь факты, а потом — как с ними бороться. И первое без второго никому не нужно. Это верная смерть.
Пока он говорил, колонна перегруппировывалась. Сержант скакал вдоль колонны, отдавая команды. Старик поднял руку, чтобы Прентис не садился в седло, а дослушал. Теперь он умолк и взглянул на него. Затем резко отвернулся, схватился здоровой рукой за луку седла, вставил ногу в стремя и оседлал лошадь.
— Спасибо, что помог с седлом. — Он пришпорил лошадь и поскакал вперед.
Прентис смотрел, как он скачет, не сразу сообразив, что он отстал от колонны. Кавалеристы удивленно смотрели на него. Он вскочил в седло и направился к ним.
— Черт возьми, — сказал поджидавший его сержант. — Сроду не видел, чтобы он так долго с кем-нибудь говорил.
— Морфин от боли. Секонал, чтобы он успокоился и прекратил дергаться.
Они стояли рядом, около лошадей, подтягивая подпруги и готовясь снова сесть в седло. Старик изо всех сил старался затянуть подпругу потуже, но одной рукой у него получалось неловко, и, в конце концов, он попросил Прентиса помочь ему.
— Хороший жгут ты наложил, — сказал он, наблюдая за молодым человеком, пока тот занимался подпругой и спускал с седла стремена. — Хотя яд и местный, лучше не давать ему распространиться. Если нам на пути встретится город, мы сможем достать льда и обложить больное место, чтобы опухоль спала. Для этого подойдут и мокрые бинты, но лед, конечно, лучше.
Он стоял около лошади, держась за поводья и глядя на него.
— Вот что я знаю наверняка. Ты видел, как это случилось. Теперь ты никогда не допустишь, чтобы то же самое произошло с тобой, и будешь знать, что делать, если кого-нибудь снова ужалит скорпион. У тебя должен быть пакет первой помощи, как у меня — марганцовка, морфин, всякие нужные мелочи, — и ты должен усвоить еще сотни подобных уроков. Например, никогда не приближайся к человеку, которого не знаешь как себя самого или о котором не знаешь абсолютно все. Именно так. У тебя только одна профессия, и в ней ты должен стать специалистом. Если хочешь всему научиться, смотри и. запоминай.
Но есть и другое, то, чего я не знаю наверняка: не сами факты, а то, как на них реагировать. Поэтому я говорю об отношении к проблеме. Вот, к примеру, тот дурень выскочил из канавы и стал бегать, орать, тратить силы. Он не умер бы от укуса, но мог умереть от шока и испуга. Я знал одного парня в Вайоминге. Он переступил через бревно и увидел, что его нога попала как раз в середину кольца гремучей змеи, и тут же помер на месте. Змея, как выяснилось, вообще была дохлая, но он позволил страху взять над собой верх. Так что, если тебя ужалит скорпион, как ты поступишь: будешь носиться кругами и вопить или попытаешься сообразить, что тебе делать? Вот в чем загвоздка. Мало ли что может с человеком случиться помимо его воли, но уж если оно случается, от тебя зависит, как себя вести. Ничего нельзя делать бессмысленно. Ты сначала узнаешь факты, а потом — как с ними бороться. И первое без второго никому не нужно. Это верная смерть.
Пока он говорил, колонна перегруппировывалась. Сержант скакал вдоль колонны, отдавая команды. Старик поднял руку, чтобы Прентис не садился в седло, а дослушал. Теперь он умолк и взглянул на него. Затем резко отвернулся, схватился здоровой рукой за луку седла, вставил ногу в стремя и оседлал лошадь.
— Спасибо, что помог с седлом. — Он пришпорил лошадь и поскакал вперед.
Прентис смотрел, как он скачет, не сразу сообразив, что он отстал от колонны. Кавалеристы удивленно смотрели на него. Он вскочил в седло и направился к ним.
— Черт возьми, — сказал поджидавший его сержант. — Сроду не видел, чтобы он так долго с кем-нибудь говорил.
Глава 58
Они прошли ущельем между двумя скалами, и через годы он вспомнил об этом, когда колонна из Колумбуса, преследуемая мексиканскими федеральными войсками, протискивалась через точно такое же ущелье и пробиралась к песчаной равнине. Когда ущелье закончилось, кавалерия в панике рассеялась, а вокруг него засвистели пули. Он почти ожидал, что сейчас увидит реку, плодородную долину, простирающуюся впереди, остров посреди реки. Но, конечно, никакой реки не было, как не было и долины, только песчаная впадина, по которой они двигались, и хотя на миг у него появилось чувство, что он уже был здесь и все будет в точности, как тогда, оно прошло так же быстро, как возникло, и бой оказался совсем другим. Но то было в другое время и в другой стране. То была река Арикари в восточном Колорадо, а клочок суши посреди реки вскоре стал называться островом Бич ера; шел 1868 год.
Их было пятьдесят человек. Они уже десять дней, как покинули свою базу в Форт-Уолласе, Канзас, и шли налегке форсированным маршем по следам индейцев. Индейцы, в основном сиу, шейенны или арапахо, достаточно насмотрелись, как белые отнимают у них землю, и теперь наносили ответный удар, нападая на повозки и поселения, на пересадочные станции, на ранчо, короче говоря, на все, что им встречалось на пути. Потом, быстро нанеся удар и убегая, они разделялись на маленькие группы и рассеивались по долине, так что преследовать их было безнадежно. К таким военным действиям армия, три года назад воевавшая в гражданской войне, не привыкла. Приученные к ведению крупных сражений со сложной тактикой, войска ожидали в фортах, пока не приходило сообщение о налете, а потом снаряжали основательную экспедицию. Нагруженные снаряжением и припасами, они двигались так медленно, что у них не было никаких шансов кого-либо поймать.
Эти войска были частью так называемой Дивизии Миссури, во главе которой стоял Шеридан, а он, в свою очередь, подчинялся Шерману. Оба были генералами союзных войск в гражданскую войну, чьи имена стали синонимами террора — первый сеял его в долине Шенандоа в Виргинии, а второй на юго-восточном пути через Джорджию. Но все равно они не сразу додумались применить такую же тактику против индейцев. Однако налеты становились все более жестокими, а привычная тактика явно не работала в здешних условиях, и они наконец приняли решение не дожидаться, пока индейцы нападут снова, а выступить и самим напасть на индейцев, выслав маленькие отряды из пятидесяти легко вооруженных, быстро передвигающихся людей, целью которых было выследить индейцев и принудить их к сражению. В тот день, шестнадцатого сентября 1868 года, одна из групп двигалась именно с такой целью.
Они уже несколько дней выискивали следы. Сначала попадались редкие колеи, оброненные вещи или кострища, потом следы стали появляться все чаще, затем их стало намного больше. После полудня им уже не надо было специально искать их. Трава впереди была примята и затоптана справа налево на протяжении двухсот ярдов.
— Похоже, — сказал один разведчик, — тут прошли люди из нескольких поселков.
Командовал отрядом майор Джордж А. Форсит. Он был бригадным генералом союзной армии у Шеридана, но после гражданской войны его понизили до майора, а армию расформировали. Он понимал, что, если сейчас не выдвинуться, шансов получить более высокий чин больше не будет, и вел себя соответственно. Обеспокоенный предполагаемым количеством индейцев, один из разведчиков предложил повернуть назад.
— Вы шли в армию, чтобы драться с индейцами или нет? — рявкнул майор и приказал колонне двигаться вперед.
Но он не был ни глупым, ни самонадеянным. Он знал свое дело и принял все предосторожности, выслав вперед дозорных, чтобы осмотреть дорогу; солдаты тем не менее чувствовали тревогу. Долина тянулась и тянулась, след вел их вперед. Он подождал, пока вернулись разведчики. Потом, взглянув на заходящее солнце, он принял решение, повел колонну к реке и они разбили лагерь.
Календару всегда казалось забавным, что он оказался в этом отряде благодаря самому высшему командованию — генералу Шерману. После Саванны он остался в армии Шермана не столько для того, чтобы разыскать людей, убивших его семью, хотя он продолжал надеяться на это, сколько из обычного здравого смысла. Южане проигрывали. Сомнений в этом не было. То, что делал Шерман в Джорджии, а Шеридан в Виргинии, ясно показывало, что если Юг будет продолжать сражаться, Север не просто разгромит его, а уничтожит, сотрет с лица земли. От Конфедерации только и осталось, что Вирджиния и обе Каролины. Шерман двигался по направлению к Каролинам. Грант и Шеридан прикрывали генерала Ли с флангов в Виргинии. Меньше всего мальчику-южанину хотелось бы оказаться в одиночестве или в армии южан, особенно такому мальчику, как он, верному только своей семье и дому, а не государству или Югу. Так или иначе, его семья не имела рабов, и если бы победители не трогали его и его домашних, ему было бы все равно, кто выиграет войну.
Календар выбрал северян, разыгрывая теперь роль беззащитного сиротки, взывая к чувству вины, хотя и не рассказывал подробностей о гибели его семьи, так как боялся, что ему не поверят. В основном он держался Райерсона, ходил за ним всюду, отчасти потому, что больше никто ему так не сочувствовал, а отчасти потому, что с самого начала рассказал ему, какой он одинокий, и сделал, как он считал, взаимовыгодное предложение. Если офицер будет заботиться о нем, он, в свою очередь, будет помогать офицеру, делать для него все, что тому нужно: чистить сбрую, бегать на посылках, служить кем-то вроде ординарца. С любой точки зрения, это было и удобно, и нужно. Так и пошло. Через некоторое время они привыкли друг к другу. Майор занимался с ним, чтобы он избавился от южного акцента, давал ему читать книги, учил, как разговаривать в разных случаях, — например, выражение “взаимовыгодное предложение” принадлежало не Календару, а Райерсону, но тот быстро усвоил его, так же как и многие другие. (Отсюда и пошла его речь — смесь жаргона с литературным языком, на которой он и говорил с Прентисом.) Мальчишка был рад порисоваться, а майор охотно поощрял его. К началу весны его Положение стало надежным. Более того, он вел себя как северянин и говорил соответственно. Солдаты и забыли, как он среди них оказался. С ними Календар чувствовал себя в безопасности.
Потом, 9 апреля, в вербное воскресенье, Ли сдался. Война окончилась. Армия еще несколько месяцев просуществовала, а затем начала распадаться. “Мы едем домой”, — говорили солдаты. К сожалению, мальчику было некуда возвращаться. Он подумывал вернуться и предъявить права на землю своей семьи, но не стал этого делать. Как он будет ее пахать, не говоря уже о том, что он будет к ней постоянно привязан. Уже поползли слухи о союзных сборщиках налогов и о северных спекулянтах, которые завладевали всей землей, какой только могли. К тому же кончилась война или нет, он понимал, как его встретят жители Джорджии, пережившие поход Шермана, когда узнают, что он имел дело с людьми Шермана. Он мог скрыть, где он провел последние полгода, но, в конце концов, они бы все равно узнали. В четырнадцать лет, оказавшись в таком положении, он просто не знал, что ему делать. Он не отходил от Райерсона все время, пока майор готовился покинуть армию, делал приготовления, писал документы, провожал солдат. Потом от отряда почти ничего не осталось. Солдаты были переведены в другие отряды. Почти все было закончено. Однажды Райерсон вышел из палатки не в военной форме, а одетый в красную рубашку в клетку и довоенные брюки. На поясе висела офицерская кобура с револьвером, на ногах были офицерские ботинки. Экипировку дополняла рабочая шапка и подтяжки. На плече он нес пару переметных сум. В руке — саблю и ружье.
Он кивнул мальчику, и у того замерло сердце, когда офицер подошел к лошади, которую он так часто для него седлал. Когда он садился на лошадь, мальчик стоял рядом и смотрел на него.
— Так куда же ты пойдешь? — спросил майор, опуская ружье и саблю в ножны.
— Не знаю, — ответил мальчик, пожав плечами. Он решил не подавать виду, что расстроен отъездом майора.
— Может быть, поедешь со мной? — Он сказал это так непринужденно, что мальчик даже подумал, не ослышался ли он. Потом сердце у него подпрыгнуло, он почувствовал жар внутри и изо всех сил постарался сдержать свои чувства; Он снова пожал плечами и спросил:
— А куда?
— Я еще сам не знаю. Может быть, на запад. Одно ясно. Здесь делать нечего.
— А я думал, у вас семья в Нью-Йорке.
— Да, — ответил майор, глядя на него и медленно покачиваясь в седле. — Но я думаю, они обойдутся без меня. У меня же там не жена, а только сестра и ее дети. Мужа она потеряла на войне. Я думал вернуться и помочь ей, но мне кажется, я уже столько делал для других, что пора позаботиться и о себе. Ну, так что скажешь?
— Я думаю.
— Не очень-то долго думай, а то уеду, а ты останешься.
— А далеко на запад?
— Ты когда-нибудь видел Миссисипи? Он покачал головой.
— Ну, наверное, отправимся вниз по реке. Там найдем какую-нибудь землю. Тебя это не устраивает?
— А почему вы только сейчас меня об этом спросили?
— А я не был уверен, что хочу, чтобы ты остался со мной. А теперь уверен.
Мальчик взглянул на него и на миг задумался.
— Мне понадобится лошадь.
— Я тебе достану.
— Еще нужно другую одежду, может быть, ружье.
— Я найду.
— Зачем?
— Если бы я знал, то знал бы и почему так долго не звал тебя с собой. Так едешь или нет?
— Еду.
— Тогда порядок. — Майор протянул ему руку. Мальчик сначала не понял, что это означает. Потом до него дошло, и они обменялись рукопожатием. Сердце у него заколотилось еще отчаяннее, хотя он изо всех сил старался не подавать виду. Все равно он не смог сдержать такой широкой улыбки, что даже заболели глаза. Райерсон сидел в седле и тоже улыбался. Мальчик видел его как-то расплывчато: глаза затуманились, щеки стали мокрыми, во рту солоно. У него перехватило дыхание. В горле стоял ком, а большая рука осторожно сжимала его руку; в первый раз после гибели его семьи он стоял, глядя на майора, и плакал.
Они нашли землю, много земли, отправившись на северо-запад от Каролин через Теннесси и Кентукки, к Миссури и Сент-Луису. Они пересекли Миссисипи. Она была не такой, как он ожидал, не очень широкой и не слишком бурной, как было написано в книгах. Ему сказали, что такая она на юге, именно поэтому они и отправились этим путем, а не прямо на запад. И еще они хотели по возможности избежать последствий войны. Поначалу по пути встречались сожженные фермы и вытоптанные поля. Солдаты, теперь уже в рабочей одежде, шли по дороге. Иногда северяне с южанами вступали в рукопашную схватку. Но чаще всего они просто пялились друг на друга, переругивались, а потом, приосанившись, шли в разные стороны.
Они избегали городов, располагались на привалы в лесу, где стреляли дичь, а иногда подрабатывали на полях за еду и одежду. Денег ни у кого не было. Чем дальше они уходили, тем меньше встречали прямых напоминаний о войне, прохожие порой улыбались, фермеры останавливались поговорить с ними. Люди жили своей жизнью, но все равно они почувствовали себя далеко от войны только в Сент-Луисе. Важный центр союзного тыла во время войны, он остался непострадавшим и процветал, являясь воротами на запад: там строились дома, было полно людей. Они прибыли туда поздней осенью, когда уже холодало; остались на зиму, работая на стройке, а ушли ранней весной, нанявшись охотниками. Это у них здорово получалось. Календар только в этом и знал толк да еще хорошо разбирался в лошадях. Охотились на буйволов, коз, оленей и всякую другую дичь. Так они добрались до Колорадо. Выйдя оттуда, они двинулись на север, год работали помощниками погонщиков скота в Вайоминге. И, наконец, записались в кавалерию, что казалось самым простым. Райерсон помог Календару солгать насчет возраста — к тому времени ему было шестнадцать, но выглядел он на все двадцать. Обман удался без труда.
Их было пятьдесят человек. Они уже десять дней, как покинули свою базу в Форт-Уолласе, Канзас, и шли налегке форсированным маршем по следам индейцев. Индейцы, в основном сиу, шейенны или арапахо, достаточно насмотрелись, как белые отнимают у них землю, и теперь наносили ответный удар, нападая на повозки и поселения, на пересадочные станции, на ранчо, короче говоря, на все, что им встречалось на пути. Потом, быстро нанеся удар и убегая, они разделялись на маленькие группы и рассеивались по долине, так что преследовать их было безнадежно. К таким военным действиям армия, три года назад воевавшая в гражданской войне, не привыкла. Приученные к ведению крупных сражений со сложной тактикой, войска ожидали в фортах, пока не приходило сообщение о налете, а потом снаряжали основательную экспедицию. Нагруженные снаряжением и припасами, они двигались так медленно, что у них не было никаких шансов кого-либо поймать.
Эти войска были частью так называемой Дивизии Миссури, во главе которой стоял Шеридан, а он, в свою очередь, подчинялся Шерману. Оба были генералами союзных войск в гражданскую войну, чьи имена стали синонимами террора — первый сеял его в долине Шенандоа в Виргинии, а второй на юго-восточном пути через Джорджию. Но все равно они не сразу додумались применить такую же тактику против индейцев. Однако налеты становились все более жестокими, а привычная тактика явно не работала в здешних условиях, и они наконец приняли решение не дожидаться, пока индейцы нападут снова, а выступить и самим напасть на индейцев, выслав маленькие отряды из пятидесяти легко вооруженных, быстро передвигающихся людей, целью которых было выследить индейцев и принудить их к сражению. В тот день, шестнадцатого сентября 1868 года, одна из групп двигалась именно с такой целью.
Они уже несколько дней выискивали следы. Сначала попадались редкие колеи, оброненные вещи или кострища, потом следы стали появляться все чаще, затем их стало намного больше. После полудня им уже не надо было специально искать их. Трава впереди была примята и затоптана справа налево на протяжении двухсот ярдов.
— Похоже, — сказал один разведчик, — тут прошли люди из нескольких поселков.
Командовал отрядом майор Джордж А. Форсит. Он был бригадным генералом союзной армии у Шеридана, но после гражданской войны его понизили до майора, а армию расформировали. Он понимал, что, если сейчас не выдвинуться, шансов получить более высокий чин больше не будет, и вел себя соответственно. Обеспокоенный предполагаемым количеством индейцев, один из разведчиков предложил повернуть назад.
— Вы шли в армию, чтобы драться с индейцами или нет? — рявкнул майор и приказал колонне двигаться вперед.
Но он не был ни глупым, ни самонадеянным. Он знал свое дело и принял все предосторожности, выслав вперед дозорных, чтобы осмотреть дорогу; солдаты тем не менее чувствовали тревогу. Долина тянулась и тянулась, след вел их вперед. Он подождал, пока вернулись разведчики. Потом, взглянув на заходящее солнце, он принял решение, повел колонну к реке и они разбили лагерь.
Календару всегда казалось забавным, что он оказался в этом отряде благодаря самому высшему командованию — генералу Шерману. После Саванны он остался в армии Шермана не столько для того, чтобы разыскать людей, убивших его семью, хотя он продолжал надеяться на это, сколько из обычного здравого смысла. Южане проигрывали. Сомнений в этом не было. То, что делал Шерман в Джорджии, а Шеридан в Виргинии, ясно показывало, что если Юг будет продолжать сражаться, Север не просто разгромит его, а уничтожит, сотрет с лица земли. От Конфедерации только и осталось, что Вирджиния и обе Каролины. Шерман двигался по направлению к Каролинам. Грант и Шеридан прикрывали генерала Ли с флангов в Виргинии. Меньше всего мальчику-южанину хотелось бы оказаться в одиночестве или в армии южан, особенно такому мальчику, как он, верному только своей семье и дому, а не государству или Югу. Так или иначе, его семья не имела рабов, и если бы победители не трогали его и его домашних, ему было бы все равно, кто выиграет войну.
Календар выбрал северян, разыгрывая теперь роль беззащитного сиротки, взывая к чувству вины, хотя и не рассказывал подробностей о гибели его семьи, так как боялся, что ему не поверят. В основном он держался Райерсона, ходил за ним всюду, отчасти потому, что больше никто ему так не сочувствовал, а отчасти потому, что с самого начала рассказал ему, какой он одинокий, и сделал, как он считал, взаимовыгодное предложение. Если офицер будет заботиться о нем, он, в свою очередь, будет помогать офицеру, делать для него все, что тому нужно: чистить сбрую, бегать на посылках, служить кем-то вроде ординарца. С любой точки зрения, это было и удобно, и нужно. Так и пошло. Через некоторое время они привыкли друг к другу. Майор занимался с ним, чтобы он избавился от южного акцента, давал ему читать книги, учил, как разговаривать в разных случаях, — например, выражение “взаимовыгодное предложение” принадлежало не Календару, а Райерсону, но тот быстро усвоил его, так же как и многие другие. (Отсюда и пошла его речь — смесь жаргона с литературным языком, на которой он и говорил с Прентисом.) Мальчишка был рад порисоваться, а майор охотно поощрял его. К началу весны его Положение стало надежным. Более того, он вел себя как северянин и говорил соответственно. Солдаты и забыли, как он среди них оказался. С ними Календар чувствовал себя в безопасности.
Потом, 9 апреля, в вербное воскресенье, Ли сдался. Война окончилась. Армия еще несколько месяцев просуществовала, а затем начала распадаться. “Мы едем домой”, — говорили солдаты. К сожалению, мальчику было некуда возвращаться. Он подумывал вернуться и предъявить права на землю своей семьи, но не стал этого делать. Как он будет ее пахать, не говоря уже о том, что он будет к ней постоянно привязан. Уже поползли слухи о союзных сборщиках налогов и о северных спекулянтах, которые завладевали всей землей, какой только могли. К тому же кончилась война или нет, он понимал, как его встретят жители Джорджии, пережившие поход Шермана, когда узнают, что он имел дело с людьми Шермана. Он мог скрыть, где он провел последние полгода, но, в конце концов, они бы все равно узнали. В четырнадцать лет, оказавшись в таком положении, он просто не знал, что ему делать. Он не отходил от Райерсона все время, пока майор готовился покинуть армию, делал приготовления, писал документы, провожал солдат. Потом от отряда почти ничего не осталось. Солдаты были переведены в другие отряды. Почти все было закончено. Однажды Райерсон вышел из палатки не в военной форме, а одетый в красную рубашку в клетку и довоенные брюки. На поясе висела офицерская кобура с револьвером, на ногах были офицерские ботинки. Экипировку дополняла рабочая шапка и подтяжки. На плече он нес пару переметных сум. В руке — саблю и ружье.
Он кивнул мальчику, и у того замерло сердце, когда офицер подошел к лошади, которую он так часто для него седлал. Когда он садился на лошадь, мальчик стоял рядом и смотрел на него.
— Так куда же ты пойдешь? — спросил майор, опуская ружье и саблю в ножны.
— Не знаю, — ответил мальчик, пожав плечами. Он решил не подавать виду, что расстроен отъездом майора.
— Может быть, поедешь со мной? — Он сказал это так непринужденно, что мальчик даже подумал, не ослышался ли он. Потом сердце у него подпрыгнуло, он почувствовал жар внутри и изо всех сил постарался сдержать свои чувства; Он снова пожал плечами и спросил:
— А куда?
— Я еще сам не знаю. Может быть, на запад. Одно ясно. Здесь делать нечего.
— А я думал, у вас семья в Нью-Йорке.
— Да, — ответил майор, глядя на него и медленно покачиваясь в седле. — Но я думаю, они обойдутся без меня. У меня же там не жена, а только сестра и ее дети. Мужа она потеряла на войне. Я думал вернуться и помочь ей, но мне кажется, я уже столько делал для других, что пора позаботиться и о себе. Ну, так что скажешь?
— Я думаю.
— Не очень-то долго думай, а то уеду, а ты останешься.
— А далеко на запад?
— Ты когда-нибудь видел Миссисипи? Он покачал головой.
— Ну, наверное, отправимся вниз по реке. Там найдем какую-нибудь землю. Тебя это не устраивает?
— А почему вы только сейчас меня об этом спросили?
— А я не был уверен, что хочу, чтобы ты остался со мной. А теперь уверен.
Мальчик взглянул на него и на миг задумался.
— Мне понадобится лошадь.
— Я тебе достану.
— Еще нужно другую одежду, может быть, ружье.
— Я найду.
— Зачем?
— Если бы я знал, то знал бы и почему так долго не звал тебя с собой. Так едешь или нет?
— Еду.
— Тогда порядок. — Майор протянул ему руку. Мальчик сначала не понял, что это означает. Потом до него дошло, и они обменялись рукопожатием. Сердце у него заколотилось еще отчаяннее, хотя он изо всех сил старался не подавать виду. Все равно он не смог сдержать такой широкой улыбки, что даже заболели глаза. Райерсон сидел в седле и тоже улыбался. Мальчик видел его как-то расплывчато: глаза затуманились, щеки стали мокрыми, во рту солоно. У него перехватило дыхание. В горле стоял ком, а большая рука осторожно сжимала его руку; в первый раз после гибели его семьи он стоял, глядя на майора, и плакал.
Они нашли землю, много земли, отправившись на северо-запад от Каролин через Теннесси и Кентукки, к Миссури и Сент-Луису. Они пересекли Миссисипи. Она была не такой, как он ожидал, не очень широкой и не слишком бурной, как было написано в книгах. Ему сказали, что такая она на юге, именно поэтому они и отправились этим путем, а не прямо на запад. И еще они хотели по возможности избежать последствий войны. Поначалу по пути встречались сожженные фермы и вытоптанные поля. Солдаты, теперь уже в рабочей одежде, шли по дороге. Иногда северяне с южанами вступали в рукопашную схватку. Но чаще всего они просто пялились друг на друга, переругивались, а потом, приосанившись, шли в разные стороны.
Они избегали городов, располагались на привалы в лесу, где стреляли дичь, а иногда подрабатывали на полях за еду и одежду. Денег ни у кого не было. Чем дальше они уходили, тем меньше встречали прямых напоминаний о войне, прохожие порой улыбались, фермеры останавливались поговорить с ними. Люди жили своей жизнью, но все равно они почувствовали себя далеко от войны только в Сент-Луисе. Важный центр союзного тыла во время войны, он остался непострадавшим и процветал, являясь воротами на запад: там строились дома, было полно людей. Они прибыли туда поздней осенью, когда уже холодало; остались на зиму, работая на стройке, а ушли ранней весной, нанявшись охотниками. Это у них здорово получалось. Календар только в этом и знал толк да еще хорошо разбирался в лошадях. Охотились на буйволов, коз, оленей и всякую другую дичь. Так они добрались до Колорадо. Выйдя оттуда, они двинулись на север, год работали помощниками погонщиков скота в Вайоминге. И, наконец, записались в кавалерию, что казалось самым простым. Райерсон помог Календару солгать насчет возраста — к тому времени ему было шестнадцать, но выглядел он на все двадцать. Обман удался без труда.