Страница:
Марина Москвина
Загогулина
Загогулина
Глава 1
ПЕРВАЯ
У меня родители все время в командировке. Так редко видимся! Мама журналистка – я ее хоть по радио слышу. То из шахты какой-нибудь из Донбасса, то из колхоза или с Кавказских гор.
А папа совсем пропадает. На каких-то, как говорит бабушка, «композиумах».
А тут бабушка уехала пожить к своей сестре бабе Марусе в Киев, так меня вообще одну оставили. На четыре дня!
Сидим с Чипсом (Чипе – это пудель) – что хочешь, то и делай! Вдруг звонит Нунка. Это моя старая подруга Нунэ Милитосян.
Я говорю:
– Давай ко мне! У меня дома – никого!
– Сейчас. Буду, – говорит Нунка. – Такое дело!.. Приеду – расскажу.
Нунка приехала быстро. Ей до меня всего две остановки на автобусе.
– Никому ни слова! – предупредила Нунка, скидывая в передней осеннее пальто.
Она отпихнула Чипса, встала посреди комнаты и торжественно объявила:
– У нашей Мариам будет ребенок!!!
Это Нункина сестра Мариам. Она уже взрослая и закончила школу.
– Вот здорово! – говорю я. – А какой?
– Какой-какой, обыкновенный! – Нунка так на меня взглянула!
Я сразу замолчала, чтоб не показаться ей глупой.
– У нее жених – солдат Паремузян! Его зовут Нельсон!
Вот это да! Я представила, какой он, похожий на того, английского, на адмирала. Ему еще памятник стоит – колонна Нельсона.
Я эту колонну видела во сне.
Приснилось как-то, что я в Лондоне. Часы видела. Большой Бен. Тауэр! А дома почему-то, как у нашей тети Нюры в Фомкино. И англичане – вылитые фомкинцы. В кепках, с голубыми глазами, и обыкновенные брюки заправлены в обыкновенные носки.
– Папа его на дух не переносит, – сказала Нунка, – «артиста», говорит, в своем доме не потерплю!
– А он что, – спрашиваю, – артист?
– Нет! Просто Нельсон – из деревни Дзорагюх!
И Нунка рассказала такую историю. В горах Армении есть две деревни: Схоторашен, «схотор» – по-армянски «чеснок», и Дзорагюх, «дзор» значит «ущелье». И вот – то ли кто-то из схоторашенцев века три тому назад ходил на свидание в Дзорагюх, и его там поколотили, то ли дзорагюхец отправился в Схоторашен, а его обокрали… В общем, поссорились.
В Дзорагюхе жили бродячие канатоходцы, фокусники и плясуны. Поэтому соседи дали им, как всем почему-то казалось, обидное прозвище «артисты». А те их в отместку прозвали «чесночники»!..
Нунка говорит, отношения до сих пор какие-то натянутые. И настоящий схоторашенец, например как дядя Ованес, папа Нунки и Мариам, – ни за что не породнится с дзорагюхцем, путь даже и тот и другой всю жизнь живут в Москве.
– И вообще, – рассказывала Нунка, – папа говорит: «Паремузяны Милитосянам не партия!» К тому же, он был уверен, что за два года Мариам своего Нельсона позабудет. А если нет – то Мариам дождется, что папино терпение лопнет, и он ее…проклянет!..
А у Мариам характер – дяди Ованеса. Ни за что не отступит. Правда, побоявшись дядиованесиного проклятия, они теперь встречаются секретно – точь-в-точь как Ромео и Джульетта.
– Отец узнает – всё! – Нунэ разбежалась и перемахнула через журнальный стол.
Привычка у человека: что ни увидит – раз! и перепрыгивает. С первого класса в секции занимается по бегу с препятствиями.
Теперь я представила их папу – дядю Ованеса, директора овощного магазина. Его от уха до уха черно-рыжие усы. А нос у дяди Ованеса так и ходит за усами. Даже звук получается: «ХР! ХР! ХР! ХР!»
– Бежать ей надо! – говорю я.
– Бежать-то бежать, – соглашается Нунэ. – А вот куда?
Нунка смотрит на меня выжидательно. А мы с ней старые подруги. Так что я сразу сказала:
– Куда-куда… Можно ко мне.
– Она ненадолго! – обрадовалась Нунка и давай сразу номер набирать. – Пока ребенок не родится!.. Пока Нельсон не вернется! Тогда они втроем придут к родителям!.. И… Алеоу! Мариам?!
И Нунка заговорила на армянском языке. Вот мне нравится, когда она по-армянски разговаривает. Руку – вверх, пальцы в стороны!..
– Идет! – Нунэ повесила трубку. – Только записку напишет. Что она… уехала на стройку на Дальний Восток!.. Да! – говорит Нунэ. – А ее твои не выгонят?
А я – ей:
– Знаешь, что в этом деле главное?
– Что? – спрашивает Нунка.
– Водвориться! – говорю я. – Пока тут никого.
Вдруг слышу – мамин голос.
– …Конечно, – сказала мама. – Тем более, что жизнь в общежитии – как ничто другое воспитывает чувство товарищества и дух коллективизма!..
– Ой, – говорю, – вернулись…
– Черт, все пропало, – сказала Нунка.
Мы вышли к двери – всюду пусто. Одно только радио.
По радио выступала моя мама.
Глава 2
ЧЕРДАЧНАЯ
Кто ж знал, что все так получится? Хорошо, мы с Нункой купили в буфете пончиков! А на чердак залезли, потому что мы любим с Нункой посидеть у нас в школе на чердаке.
Там всегда такой свет из окна – в нем плавает пыль и нитки паутины.
Еще есть поразительная вещь – чьи-то рассохшиеся некрашеные лыжи, похоже, охотничьи. Между остриями лыж деревянная распорка. Наверное, носы у них плашмя, не как у наших – кверху. Куском твердой кожи прикручены лыжи к балке.
Под лыжами – башмаки. Стоптанные! С крюками для шнурков. По таким ботинкам я могу вообразить всего их хозяина. Тем более, тут много других вещей, наверное, тоже его: алюминиевая кружка, вязаный шлем, пальто – ватное, неподъемное, брезентовая котомка…
Так и кажется, у нас в школе была последняя стоянка какого-то путешественника.
Внезапно снизу послышалось очень подозрительное буханье.
Я говорю:
– Нунка! Люк!
А она:
– Молчи, а то застукают!
Я говорю:
– Ладно, застукают! Лишь бы не заколотили!
– A-а! Лишь бы не песочили!
Так и препирались, пока стук не стих. Кинулись тогда к люку. А он не открывается.
«Дз-зз-зыннь!» – зазвенел звонок на шестой урок. Шестой – геометрия. По геометрии – Зоя Николаевна, наш классный руководитель.
Я говорю:
– Каюк!
А Нунка:
– По пожарке слезем.
Это с крыши, с шестого этажа.
– А портфели? – спрашиваю.
– К себе привяжем, – отвечает Нунка.
Чем, спрашивается, привяжем? Веревок-то нет! Одна куча пакли.
А Нунка:
– Давай, – говорит, – из пакли веревку крутить!
Вся в своего дедушку Манаса. Он в Схоторашене – кузнец, пчеловод и изобретатель. Это Нункин дедушка, Манас, изобрел, что сбивать масло надо в стиральной машине! Раз – и готово. Не то что руками, в каких-то там кувшинах.
В Схоторашене все говорят: «Этот человек – гений, такое придумал».
Стали мы из пакли веревку крутить. Всю геометрию прокрутили. И после уроков неизвестно сколько! Канат получился – хоть привязывай пароход. Так что на спуск мы решили идти в связке.
Сквозь чердачное окно выползаем на крышу. На краю карниза ворона с хлебом в клюве. Не трусит на высоте.
Крыши кругом, крыши! С башенками, антеннами, плоские, ребристые, углом и с фонарями! Громоподобными шагами двигаем к карнизу. – Крра! – сиганула с крыши ворона.
Нунка – первая – встает на решетку пожарной лестницы.
– Загогулина! – говорю я шепотом. – Загогулина, загогулина!..
– Чего «загогулина»? – спрашивает Нунка.
– А ничего! – говорю я. Не сознаюсь, что для укрепления духа.
«Загогулина» – это мое любимое слово. И отличное название для всего, от чего у меня дух захватывает!.. Здорово помогает!
Грусть-тоска?! А ты себе: «Загогулина!»
И от радости хорошо. Чтоб не лопнуть.
– Пошел, – предупреждает Нунка и начинает спуск.
Со мной – ужас что творится.
Но я отклеиваюсь от стартовой площадки. Потому что нельзя в одно и то же время дружить с Нункой и, как говорит папа, праздновать труса.
И что мне его праздновать, если я знаю: со мной никогда ничего плохого – по-настоящему плохого – случиться не может!
Этим объясняется и то, почему я никого не боюсь из людей.
Даже поздно вечером и пьяных на улице.
Меня не обидят, это точно!
Только мне хотелось бы, чтобы так, как со мной, было со всеми, кого я люблю.
Пятый этаж…
Четвертый…
– Шишкина! – победоносно кричит Нунка. – Говорила – слезем, а ты: «Каюк! Каюк!..»
И вдруг – как затормозит!
Я ей чуть на голову не наступила. Оказывается, лестница шла только до второго этажа. И снизу метра на полтора законопачена досками.
– Кругом заколотили! – недовольно сказала Нунка. – Давай задний ход!
Конец туда и обратно вышел порядочный. Я даже проголодалась.
А кто его знает, сколько нам здесь торчать? Так что единственный уцелевший пончик с Нункой решили тянуть до последнего.
Насчет пресной воды беспокоиться нечего. Осень. Зарядят дожди. Зимой снег топить можно.
Как дедушка Манас в бане.
Нунка говорит – к нему вся деревня мыться ходит. И каждый – со своим снегом!
– Эй, там! Внизу! Георгий Гаврилович!!! – кричит Нунка, свешиваясь с крыши.
Георгий Гаврилович – дворник в валенках в сияющих галошах – нес на спине прозрачный – во весь рост – мешок осенних листьев.
Не обернулся Георгий Гаврилович, не ответил. Так и пропал, исчез – с целлофановым пакетом в нашлепках от колумбийских бананов.
Станем мы с Нункой привидениями! И покажем, как людей замуровывать! Выть будем весь учебный год гробовыми голосами.
Так и вижу Зою Николаевну, как она зазывает:
– Привидение Шишкиной!..
– Привидение Милитосян!..
А мы с Нункой…
– Нун, – говорю, – не знаешь, как привидения разговаривают?
– Ультразвуками, – отвечает Нунэ. – Как летучие мыши. Й-и-и-и! – взревела ультразвуком Нунка и перелетела через треугольник чердачного окна.
– Нунэ! Ты? Ду айстех инч эс анум? Где Лена?! – внизу, задрав головы, стояли Чипе и Мариам.
Там всегда такой свет из окна – в нем плавает пыль и нитки паутины.
Еще есть поразительная вещь – чьи-то рассохшиеся некрашеные лыжи, похоже, охотничьи. Между остриями лыж деревянная распорка. Наверное, носы у них плашмя, не как у наших – кверху. Куском твердой кожи прикручены лыжи к балке.
Под лыжами – башмаки. Стоптанные! С крюками для шнурков. По таким ботинкам я могу вообразить всего их хозяина. Тем более, тут много других вещей, наверное, тоже его: алюминиевая кружка, вязаный шлем, пальто – ватное, неподъемное, брезентовая котомка…
Так и кажется, у нас в школе была последняя стоянка какого-то путешественника.
Внезапно снизу послышалось очень подозрительное буханье.
Я говорю:
– Нунка! Люк!
А она:
– Молчи, а то застукают!
Я говорю:
– Ладно, застукают! Лишь бы не заколотили!
– A-а! Лишь бы не песочили!
Так и препирались, пока стук не стих. Кинулись тогда к люку. А он не открывается.
«Дз-зз-зыннь!» – зазвенел звонок на шестой урок. Шестой – геометрия. По геометрии – Зоя Николаевна, наш классный руководитель.
Я говорю:
– Каюк!
А Нунка:
– По пожарке слезем.
Это с крыши, с шестого этажа.
– А портфели? – спрашиваю.
– К себе привяжем, – отвечает Нунка.
Чем, спрашивается, привяжем? Веревок-то нет! Одна куча пакли.
А Нунка:
– Давай, – говорит, – из пакли веревку крутить!
Вся в своего дедушку Манаса. Он в Схоторашене – кузнец, пчеловод и изобретатель. Это Нункин дедушка, Манас, изобрел, что сбивать масло надо в стиральной машине! Раз – и готово. Не то что руками, в каких-то там кувшинах.
В Схоторашене все говорят: «Этот человек – гений, такое придумал».
Стали мы из пакли веревку крутить. Всю геометрию прокрутили. И после уроков неизвестно сколько! Канат получился – хоть привязывай пароход. Так что на спуск мы решили идти в связке.
Сквозь чердачное окно выползаем на крышу. На краю карниза ворона с хлебом в клюве. Не трусит на высоте.
Крыши кругом, крыши! С башенками, антеннами, плоские, ребристые, углом и с фонарями! Громоподобными шагами двигаем к карнизу. – Крра! – сиганула с крыши ворона.
Нунка – первая – встает на решетку пожарной лестницы.
– Загогулина! – говорю я шепотом. – Загогулина, загогулина!..
– Чего «загогулина»? – спрашивает Нунка.
– А ничего! – говорю я. Не сознаюсь, что для укрепления духа.
«Загогулина» – это мое любимое слово. И отличное название для всего, от чего у меня дух захватывает!.. Здорово помогает!
Грусть-тоска?! А ты себе: «Загогулина!»
И от радости хорошо. Чтоб не лопнуть.
– Пошел, – предупреждает Нунка и начинает спуск.
Со мной – ужас что творится.
Но я отклеиваюсь от стартовой площадки. Потому что нельзя в одно и то же время дружить с Нункой и, как говорит папа, праздновать труса.
И что мне его праздновать, если я знаю: со мной никогда ничего плохого – по-настоящему плохого – случиться не может!
Этим объясняется и то, почему я никого не боюсь из людей.
Даже поздно вечером и пьяных на улице.
Меня не обидят, это точно!
Только мне хотелось бы, чтобы так, как со мной, было со всеми, кого я люблю.
Пятый этаж…
Четвертый…
– Шишкина! – победоносно кричит Нунка. – Говорила – слезем, а ты: «Каюк! Каюк!..»
И вдруг – как затормозит!
Я ей чуть на голову не наступила. Оказывается, лестница шла только до второго этажа. И снизу метра на полтора законопачена досками.
– Кругом заколотили! – недовольно сказала Нунка. – Давай задний ход!
Конец туда и обратно вышел порядочный. Я даже проголодалась.
А кто его знает, сколько нам здесь торчать? Так что единственный уцелевший пончик с Нункой решили тянуть до последнего.
Насчет пресной воды беспокоиться нечего. Осень. Зарядят дожди. Зимой снег топить можно.
Как дедушка Манас в бане.
Нунка говорит – к нему вся деревня мыться ходит. И каждый – со своим снегом!
– Эй, там! Внизу! Георгий Гаврилович!!! – кричит Нунка, свешиваясь с крыши.
Георгий Гаврилович – дворник в валенках в сияющих галошах – нес на спине прозрачный – во весь рост – мешок осенних листьев.
Не обернулся Георгий Гаврилович, не ответил. Так и пропал, исчез – с целлофановым пакетом в нашлепках от колумбийских бананов.
Станем мы с Нункой привидениями! И покажем, как людей замуровывать! Выть будем весь учебный год гробовыми голосами.
Так и вижу Зою Николаевну, как она зазывает:
– Привидение Шишкиной!..
– Привидение Милитосян!..
А мы с Нункой…
– Нун, – говорю, – не знаешь, как привидения разговаривают?
– Ультразвуками, – отвечает Нунэ. – Как летучие мыши. Й-и-и-и! – взревела ультразвуком Нунка и перелетела через треугольник чердачного окна.
– Нунэ! Ты? Ду айстех инч эс анум? Где Лена?! – внизу, задрав головы, стояли Чипе и Мариам.
Глава 3
РЕЛИКТ
В кабинете физики Чипсом и Мариам был обнаружен лаборант Леня Бандурин. В полном одиночестве раз в двадцать пятый демонстрировал себе Леня научно-популярный фильм «Драконы острова Комодо».
Леня свой человек. Тем более, он и Мариам когда-то учились в одном классе.
Леня вскрыл люк, и мы с Нункой вышли на свободу. В честь этого спасенья Леня предложил всем вместе досматривать «Драконов». Чипе тоже пошел. Он теперь только и делал, что бегал за Мариам.
Я спрашиваю:
– Лень! А где это, Комодо?
– Индонезия! – говорит Леня. – Единственный остров, где обитают потомки древних ящеров.
Хоть Леня и ходит в ботинках на толстых каблуках, все равно он на полголовы ниже Мариам. Брюки у него желтые, вельветовые, в крупный рубчик. У Лени короткая стрижка с чубом, на лбу – зализ, а на затылке три макушки!
– В общем, реликт! – сказал Леня Бандурин и включил свой трескучий киноаппарат «Каштан».
…По склону белого холма на полусогнутых лапах вышагивало чудовище со складками в подмышках.
– Варан, – сказал Леня.
…Как будто услышав Леню Бандурина, варан резко поднял голову и свирепо зафыркал. Тонкий раздвоенный язык высовывался изо рта и прятался обратно. У подножия холма возле громадного деревянного ящика стояли три человека в белых шортах и пробковых шлемах…
– Англичане, – сказал Леня.
…С большим интересом варан стал разглядывать англичан…
– Давно ты тут? – спрашивает Мариам.
– Не, недавно, – отвечает Леня. – Меня, Мариам, со всех работ выгоняют.
…Туловище дракона заколыхалось…
– Мамаша к себе на электроламповый устроила, – говорит Леня, – а там одни девушки! Платочки, платочки, платочки, а среди них – щетка: это я.
…Варан раздул грудь, набычился и, вроде такой громоздкий, как припустит! Размахивая толстым чешуйчатым хвостом, мчался во весь дух на англичан индонезийский потомок гигантских ящеров…
– Почтальоном мне тоже не понравилось, – сквозь треск «Каштана» доносится Ленин голос, – вставать очень рано. А вообще-то, я ювелир!
– Как это? – спрашивает Нунка, не отрываясь от экрана. Потому что и англичане не растерялись: открыли ящик, а в нем приманка – туша антилопы!
– Образование такое, – отвечает Леня. – Жалко, протратился!
– Протратился! – ахнула Мариам.
– Ну, там, на ювелирном, – говорит Леня, – после работы золотую пыль сдают. А я – то чихну, то рукавом смахну!..
…Угодил варан в ловушку. Ящик захлопнули – и в зоопарк.
– А сюда меня бабуся пристроила, – Леня выключил киноаппарат и зажег свет. – Помнишь мою бабусю?
– Августина Пегасьевна! – сказал Мариам.
– Точно! – обрадовался Леня.
И мы пошли домой. Нунэ – к себе. Леня – к бабусе.
А я – к нам, с Чипсом и Мариам.
Леня свой человек. Тем более, он и Мариам когда-то учились в одном классе.
Леня вскрыл люк, и мы с Нункой вышли на свободу. В честь этого спасенья Леня предложил всем вместе досматривать «Драконов». Чипе тоже пошел. Он теперь только и делал, что бегал за Мариам.
Я спрашиваю:
– Лень! А где это, Комодо?
– Индонезия! – говорит Леня. – Единственный остров, где обитают потомки древних ящеров.
Хоть Леня и ходит в ботинках на толстых каблуках, все равно он на полголовы ниже Мариам. Брюки у него желтые, вельветовые, в крупный рубчик. У Лени короткая стрижка с чубом, на лбу – зализ, а на затылке три макушки!
– В общем, реликт! – сказал Леня Бандурин и включил свой трескучий киноаппарат «Каштан».
…По склону белого холма на полусогнутых лапах вышагивало чудовище со складками в подмышках.
– Варан, – сказал Леня.
…Как будто услышав Леню Бандурина, варан резко поднял голову и свирепо зафыркал. Тонкий раздвоенный язык высовывался изо рта и прятался обратно. У подножия холма возле громадного деревянного ящика стояли три человека в белых шортах и пробковых шлемах…
– Англичане, – сказал Леня.
…С большим интересом варан стал разглядывать англичан…
– Давно ты тут? – спрашивает Мариам.
– Не, недавно, – отвечает Леня. – Меня, Мариам, со всех работ выгоняют.
…Туловище дракона заколыхалось…
– Мамаша к себе на электроламповый устроила, – говорит Леня, – а там одни девушки! Платочки, платочки, платочки, а среди них – щетка: это я.
…Варан раздул грудь, набычился и, вроде такой громоздкий, как припустит! Размахивая толстым чешуйчатым хвостом, мчался во весь дух на англичан индонезийский потомок гигантских ящеров…
– Почтальоном мне тоже не понравилось, – сквозь треск «Каштана» доносится Ленин голос, – вставать очень рано. А вообще-то, я ювелир!
– Как это? – спрашивает Нунка, не отрываясь от экрана. Потому что и англичане не растерялись: открыли ящик, а в нем приманка – туша антилопы!
– Образование такое, – отвечает Леня. – Жалко, протратился!
– Протратился! – ахнула Мариам.
– Ну, там, на ювелирном, – говорит Леня, – после работы золотую пыль сдают. А я – то чихну, то рукавом смахну!..
…Угодил варан в ловушку. Ящик захлопнули – и в зоопарк.
– А сюда меня бабуся пристроила, – Леня выключил киноаппарат и зажег свет. – Помнишь мою бабусю?
– Августина Пегасьевна! – сказал Мариам.
– Точно! – обрадовался Леня.
И мы пошли домой. Нунэ – к себе. Леня – к бабусе.
А я – к нам, с Чипсом и Мариам.
Глава 4
«ГРАЖДАНИН» ИЛИ «ГРАЖДАНКА»?
Мои приехали в субботу.
Мама с магнитофоном-«репортером» в сумке через плечо. В желтой куртке, с веснушчатым носом и с целым букетом лиловых астр! Ну и папа тоже – в кепке-«рихтеровке»!
Я его не видела две с половиной недели. А я за него, когда он ездит читать свои лекции о международном положении, все время переживаю.
Особенно после того случая на Печоре.
В прошлом году в феврале поехал папа на Крайний Север. И вот вечером из Дворца культуры, где он должен был выступать, присылают в гостиницу лошадь с санями.
Метель! Мороз – минус какое-то ужасное количество градусов. Возница в тулупе, а моего папу в два тулупа завернул! И рукавами завязал сверху и снизу.
Едут через реку Печору. Пурга! Ветер! Тьма вокруг египетская! Вдруг – сугроб! Резкий поворот!.. И мой папа вываливается из саней прямо с головой в сугроб!
Возница чувствует – сани легче стали, лошадь быстрей пошла.
Развернул – и назад!
Схватил папу на руки, прямо в тулупах, закрученного, – обратно его, в сани!
Папа ему:
– Спасибо, гражданин!
А возница:
– Какой же я, – говорит, – «гражданин»! Я – гражданка!
Дальше ехала – всю дорогу оглядывалась. Наконец-то все теперь дома!
Чипе на радостях чуть хвост не отшиб – размахался!
Я сама-то выскочила не хуже Чипса.
Мама принюхалась и говорит:
– Чем это у тебя пахнет – вкусным?!
– Лобио! – говорю я. – Фасоль такая, армянская.
– Ой-ой-ой! – говорит папа.
И тут в переднюю выплывает Мариам. В бабушкином фартуке с самоваром на животе! С черными бровями, копия дядя Ованеса!
– …Доброе утро! – это мои родители сказали хором.
– Доброе здоровье! – отвечает Мариам.
– Ма! – говорю я, так как чувствую, что пора объясниться. – Понимаешь… у нас… с Мариам… В общем, это… будет ребенок!
У мамы с плеча поехал магнитофон.
Она еле успела его подхватить, зато на пол посыпались астры.
Папа, я и Мариам бросились их подбирать.
– К-какой ребенок??? – спрашивает мама.
– Какой-какой! – бурчу я с пола. – Обыкновенный.
Мама с магнитофоном-«репортером» в сумке через плечо. В желтой куртке, с веснушчатым носом и с целым букетом лиловых астр! Ну и папа тоже – в кепке-«рихтеровке»!
Я его не видела две с половиной недели. А я за него, когда он ездит читать свои лекции о международном положении, все время переживаю.
Особенно после того случая на Печоре.
В прошлом году в феврале поехал папа на Крайний Север. И вот вечером из Дворца культуры, где он должен был выступать, присылают в гостиницу лошадь с санями.
Метель! Мороз – минус какое-то ужасное количество градусов. Возница в тулупе, а моего папу в два тулупа завернул! И рукавами завязал сверху и снизу.
Едут через реку Печору. Пурга! Ветер! Тьма вокруг египетская! Вдруг – сугроб! Резкий поворот!.. И мой папа вываливается из саней прямо с головой в сугроб!
Возница чувствует – сани легче стали, лошадь быстрей пошла.
Развернул – и назад!
Схватил папу на руки, прямо в тулупах, закрученного, – обратно его, в сани!
Папа ему:
– Спасибо, гражданин!
А возница:
– Какой же я, – говорит, – «гражданин»! Я – гражданка!
Дальше ехала – всю дорогу оглядывалась. Наконец-то все теперь дома!
Чипе на радостях чуть хвост не отшиб – размахался!
Я сама-то выскочила не хуже Чипса.
Мама принюхалась и говорит:
– Чем это у тебя пахнет – вкусным?!
– Лобио! – говорю я. – Фасоль такая, армянская.
– Ой-ой-ой! – говорит папа.
И тут в переднюю выплывает Мариам. В бабушкином фартуке с самоваром на животе! С черными бровями, копия дядя Ованеса!
– …Доброе утро! – это мои родители сказали хором.
– Доброе здоровье! – отвечает Мариам.
– Ма! – говорю я, так как чувствую, что пора объясниться. – Понимаешь… у нас… с Мариам… В общем, это… будет ребенок!
У мамы с плеча поехал магнитофон.
Она еле успела его подхватить, зато на пол посыпались астры.
Папа, я и Мариам бросились их подбирать.
– К-какой ребенок??? – спрашивает мама.
– Какой-какой! – бурчу я с пола. – Обыкновенный.
Глава 5 «АРМЕНИЯ»
Милиционер шел, раскачивался, не по-милиционерски махал руками и делал такие широкие шаги, как будто в ушах у него гремела музыка.
И мы с Нункой тоже – шагали за ним по Тверскому бульвару. И падал снег! И опять никто не знал, где мы. Даже Мариам и Чипе не отыскали бы!
Я раньше тут жила, до школы, на старой квартире. И вечно гуляла с какими-нибудь старушками.
А мама бежит к себе на радио. Разбежится и едет по льду, по черным ледяным каткам! И в конце бульвара становится такого роста – как я.
Я когда тут иду и дом вижу мой – с геодезической вышкой! И эти фонари на длинной ноге!.. Фонарь «сорок»! Фонарь «тридцать четыре»! Сами серым покрашены, а номера – желтые!.. Сказать не могу, до чего мне нравится здесь ходить.
– А у нас в Схоторашене, – заявляет Нунэ, – только стемнеет – лягушки квакают! Как волки завывают!
Тоже мне, сказанула, будто ей здесь плохо – на Тверском!
«Красная площадь» – стрелка направо.
«Трубная площадь» – стрелка вверх.
Валит снег! Трубной площади на небе не видно!
Переходим улицу и оказываемся перед будкой ассирийца – чистильщика ботинок. У стекла снаружи висят шнурки. Под шнурками на стуле – железные подковки.
– Почем подковка? – спрашиваю.
– Не продается! – отвечает ассириец. Он в шапке и пиджаке синем с люрексом. – Хе! Хе! Бери любую! На счастье! Хе! Хе! Хе!
На руке у ассирийца написано «Миша». Сидя, стертым веником он метет из будки снег.
Угол Тверского и улицы Горького пахнет гуталином.
– Зайдем в «Армению»? – предлагает Нунка.
– Давай! – говорю я.
Вдвоем тянем к себе крученую с серебряными шишками дверную ручку магазина «Армения».
На люстрах с ветками, гранатами и виноградными листьями – тоже такие же три шишки!
Мы стоим в «Сувенирах» и глазеем на нарды. Хотя выставлена «ТОЛЬКО ДОСКА БЕЗ ФИШЕК И ЗАРЫ». Так на ней написано.
Еще есть золотые туфли!.. Чеканка с профилем Давида Сасунского!.. Заколки!.. Потом – купаты и сосиски!.. Соленые огурцы!..
И банки с надписью «АДЖИКА»…
«Армения»! – на круглых значках продавцов.
«Армения»! – на конвертах пластинок.
«Армения»! – отбивают кассирши на чеках…
Появилась уборщица с ведром – в белой пилотке и красной кофте с заплатками на локтях!
Она ныряет рукой в ведро, выуживает и выжимает пупырчатую тряпку.
От тряпки пар! В ведре пена! И разноцветные, как шнурки у ассирийца Миши, мыльные пузыри.
Я говорю:
– Нун! Купим чего-нибудь армянского?
– Давай! – соглашается Нунка.
Мы долго выбирали и купили сосиски.
И мы с Нункой тоже – шагали за ним по Тверскому бульвару. И падал снег! И опять никто не знал, где мы. Даже Мариам и Чипе не отыскали бы!
Я раньше тут жила, до школы, на старой квартире. И вечно гуляла с какими-нибудь старушками.
А мама бежит к себе на радио. Разбежится и едет по льду, по черным ледяным каткам! И в конце бульвара становится такого роста – как я.
Я когда тут иду и дом вижу мой – с геодезической вышкой! И эти фонари на длинной ноге!.. Фонарь «сорок»! Фонарь «тридцать четыре»! Сами серым покрашены, а номера – желтые!.. Сказать не могу, до чего мне нравится здесь ходить.
– А у нас в Схоторашене, – заявляет Нунэ, – только стемнеет – лягушки квакают! Как волки завывают!
Тоже мне, сказанула, будто ей здесь плохо – на Тверском!
«Красная площадь» – стрелка направо.
«Трубная площадь» – стрелка вверх.
Валит снег! Трубной площади на небе не видно!
Переходим улицу и оказываемся перед будкой ассирийца – чистильщика ботинок. У стекла снаружи висят шнурки. Под шнурками на стуле – железные подковки.
– Почем подковка? – спрашиваю.
– Не продается! – отвечает ассириец. Он в шапке и пиджаке синем с люрексом. – Хе! Хе! Бери любую! На счастье! Хе! Хе! Хе!
На руке у ассирийца написано «Миша». Сидя, стертым веником он метет из будки снег.
Угол Тверского и улицы Горького пахнет гуталином.
– Зайдем в «Армению»? – предлагает Нунка.
– Давай! – говорю я.
Вдвоем тянем к себе крученую с серебряными шишками дверную ручку магазина «Армения».
На люстрах с ветками, гранатами и виноградными листьями – тоже такие же три шишки!
Мы стоим в «Сувенирах» и глазеем на нарды. Хотя выставлена «ТОЛЬКО ДОСКА БЕЗ ФИШЕК И ЗАРЫ». Так на ней написано.
Еще есть золотые туфли!.. Чеканка с профилем Давида Сасунского!.. Заколки!.. Потом – купаты и сосиски!.. Соленые огурцы!..
И банки с надписью «АДЖИКА»…
«Армения»! – на круглых значках продавцов.
«Армения»! – на конвертах пластинок.
«Армения»! – отбивают кассирши на чеках…
Появилась уборщица с ведром – в белой пилотке и красной кофте с заплатками на локтях!
Она ныряет рукой в ведро, выуживает и выжимает пупырчатую тряпку.
От тряпки пар! В ведре пена! И разноцветные, как шнурки у ассирийца Миши, мыльные пузыри.
Я говорю:
– Нун! Купим чего-нибудь армянского?
– Давай! – соглашается Нунка.
Мы долго выбирали и купили сосиски.
Глава 6
О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В МАРТЕ
Мы с Мариам ехали на эскалаторе. Мариам – в пальто моей мамы «балахоном». И в пуховом платке.
Я ела мороженое «Бородино».
А вниз по лестнице бежит один мужчина. И кричит всем пассажирам:
– Ребята! За мной!
Вдруг – как подскочит ко мне.
– Девочка! – говорит. – Дай мороженого куснуть!
И откусил!
Я растерялась и думаю: «С какой стороны дальше есть? С той же? Или теперь с другой?»
А Мариам:
– Выброси сейчас же! Негигиенично, – говорит, – после ненормального есть! Заразишься – тоже такая будешь!
Надо же! Нунка мне: «Ты за Мариам приглядывай. Она у нас к жизни совсем неприспособленная».
Сомневаюсь, чтоб это я за ней приглядывала. По-моему, наоборот.
Я говорю:
– Ты что?! Вдруг он увидит? Представь, как ему будет неприятно.
А она все равно!
Главное, мы в одном вагоне оказались. Он там своему соседу по сиденью про трубы рассказывал.
– Мы им, – кричит, – такой диаметр шуранули!.. Тр-рубищи!
А тот серьезный, с бородой, – слушает и кивает. Я его узнала. Он вчера по телевизору в «Новостях» среди болельщиков сидел на шахматном турнире.
…Вот мне нравится везде ездить! И смотреть, какие люди существуют на свете. И думать про них. Как они живут – незнакомые – какой-то непонятной мне жизнью.
Например, этот с виолончелью!.. Или другой – вид у него очень авторитетный – а подмышкой книга «АКТЫ». Или охотник с лыжами и настоящим ружьем!.. Или тот – до того обтрепанный, даже газету читает половину и рваную!
К надписи «Не прислоняться» прислонилась девушка – выше своего высоченного папы!.. Интересно, какой я буду в ее годы?
Вот бы тоже вымахать! Пусть не так, но хоть не последней стоять на физкультуре.
А еще я подумала – какой я буду тетькой!
Тетькой быть неохота. Лучше всего девушкой.
И старушкой. Только такой, как в комнате под лестницей на старой квартире соседка – бабушка Марфуша, которая копила серебряные бумажки от чая.
Восемьдесят шесть лет человеку! А она всему дому шила юбки и скатерти! Узорные! Из материи – с этими вот чайными фантиками! Главное дело, без очков.
– Я, Лен, чуть беда или болезнь какая, – говорила мне бабушка Марфуша, – к Николаю Чудотворцу-заступнику. Нитку в иголку вдеть не могу: «Николай Чудотворец-заступник – помоги!» Сразу и вдену…
Марфушины юбки, моя и мамина, лежат в тюке на антресолях. Будет у нас с Мариам девочка – я ей свою подарю.
…И пока я о всем этом думала, поезд остановился. И в наш вагон заходит и встает перед нами – тетя Сирануш… Мама Нунки и Мариам.
Я ела мороженое «Бородино».
А вниз по лестнице бежит один мужчина. И кричит всем пассажирам:
– Ребята! За мной!
Вдруг – как подскочит ко мне.
– Девочка! – говорит. – Дай мороженого куснуть!
И откусил!
Я растерялась и думаю: «С какой стороны дальше есть? С той же? Или теперь с другой?»
А Мариам:
– Выброси сейчас же! Негигиенично, – говорит, – после ненормального есть! Заразишься – тоже такая будешь!
Надо же! Нунка мне: «Ты за Мариам приглядывай. Она у нас к жизни совсем неприспособленная».
Сомневаюсь, чтоб это я за ней приглядывала. По-моему, наоборот.
Я говорю:
– Ты что?! Вдруг он увидит? Представь, как ему будет неприятно.
А она все равно!
Главное, мы в одном вагоне оказались. Он там своему соседу по сиденью про трубы рассказывал.
– Мы им, – кричит, – такой диаметр шуранули!.. Тр-рубищи!
А тот серьезный, с бородой, – слушает и кивает. Я его узнала. Он вчера по телевизору в «Новостях» среди болельщиков сидел на шахматном турнире.
…Вот мне нравится везде ездить! И смотреть, какие люди существуют на свете. И думать про них. Как они живут – незнакомые – какой-то непонятной мне жизнью.
Например, этот с виолончелью!.. Или другой – вид у него очень авторитетный – а подмышкой книга «АКТЫ». Или охотник с лыжами и настоящим ружьем!.. Или тот – до того обтрепанный, даже газету читает половину и рваную!
К надписи «Не прислоняться» прислонилась девушка – выше своего высоченного папы!.. Интересно, какой я буду в ее годы?
Вот бы тоже вымахать! Пусть не так, но хоть не последней стоять на физкультуре.
А еще я подумала – какой я буду тетькой!
Тетькой быть неохота. Лучше всего девушкой.
И старушкой. Только такой, как в комнате под лестницей на старой квартире соседка – бабушка Марфуша, которая копила серебряные бумажки от чая.
Восемьдесят шесть лет человеку! А она всему дому шила юбки и скатерти! Узорные! Из материи – с этими вот чайными фантиками! Главное дело, без очков.
– Я, Лен, чуть беда или болезнь какая, – говорила мне бабушка Марфуша, – к Николаю Чудотворцу-заступнику. Нитку в иголку вдеть не могу: «Николай Чудотворец-заступник – помоги!» Сразу и вдену…
Марфушины юбки, моя и мамина, лежат в тюке на антресолях. Будет у нас с Мариам девочка – я ей свою подарю.
…И пока я о всем этом думала, поезд остановился. И в наш вагон заходит и встает перед нами – тетя Сирануш… Мама Нунки и Мариам.
Глава 7
«ВОЯДЖЕРЫ» ВО ВСЕЛЕННОЙ
Домой мы с Мариам вернулись под конвоем. Тетя Сирануш бросила на вешалку шаль и уперлась кулаками в талию.
В прихожей стало жарко.
– Позор! – крикнула тетя Сирануш. – Позор на род Милитосянов!!!
Залаял Чипе! Из кухни выбежала мама.
– Сирануш Бабкеновна! – сказала мама. – Я вам все объясню!..
– Не надо песен! – прокричала тетя Сирануш знаменитое изречение своего мужа – Ованеса Манасовича. – Отец узнает – что будет!!!
Тогда моя мама тоже крикнула:
– Не нервируйте девочку! Она, как никогда, нуждается в атмосфере надежности и покоя!
– Отец свернет ей голову! – пообещала тетя Сирануш.
Она воинственно прошла в кухню и опустилась на табуретку – за стол. В одну секунду мама налила ей чаю и в блюдце подложила бутерброд с сыром «Дружба».
– Мариам! Сахар! – скомандовала мама.
– Не нужен мне ваш сахар! – парировала тетя Сирануш. – У меня свой в сумке!..
Дальше, как в театре, открылась дверь и явился папа.
– Интереснейшее сообщение! – он помахал перед нашими носами газетой, – «Ориентир на возможный контакт с братьями по разуму»!
– Это Сирануш Бабкеновна… – говорит папе мама.
– Очень рад! – он пожал тете Сирануш руку и развернул газету. – «Запущены два космических корабля “Вояджер”, – прочитал папа. – С грампластинками на борту они покинут Солнечную систему и отправятся в бесконечное путешествие по Вселенной…»
– Сирануш Бабкеновна – мама Мариам, – попыталась мама вернуть папу из Вселенной.
– Ах, вот что?! – обрадовался папа. – У вас прекрасная дочь! – он опять потряс руку тете Сирануш. – Я устроил ее к себе на работу, и знаете, – только положительные отзывы.
– На работу? – пробормотала тетя Сирануш, остывая. – И кто вам сказал?
– Что? – спрашивает папа.
– Вот эти отзывы!..
– Заведующий сектором глобальных проблем, – просто ответил папа.
Тогда я спрашиваю:
– Пап! А что там на грампластинках?
– Голоса китов, – отвечает папа, – шум поездов, вой ветра, плеск воды, самолетный гул, крик новорожденного…
И тут тетю Сирануш осенило!
– Мариам! – воскликнула она, перебивая папу. – Скажем отцу: твой ребенок родится у меня!! Я Ованеса знаю! Он поверит.
Папа газету положил на холодильник.
Мама отвернулась и стала мыть посуду. Тарелки в раковине стучали, как льдины на реке.
– Свободна будешь! – твердо сказала тетя Сирануш. – Никто ничего не узнает. И больше об этом ни слова!
Я, папа и Чипе молча уставились на Мариам. Меня даже страх пробрал – неужели согласится? Ну, правда, мороки, наверное, с этим ребенком!
– А скажем лучше, – не выдержала я, – что он родится у моей мамы!!
– Отличная мысль! – поддержал меня папа.
Но Мариам наконец-то помотала головой.
– ЭТОТ РЕБЕНОК, – сказала наша Мариам, – РОДИТСЯ У МЕНЯ.
– Тогда выкладывай! – опять вскипела тетя Сирануш. – Что он за фрукт, отец твоего ребенка!
– Солдат Паремузян! – Мариам так ответила – и всем стало ясно, до чего же она все-таки влюбилась.
Так, что я тоже решила сию же минуту в кого-нибудь влюбиться. Потому что поняла, какая тощища жить без любви.
Я перебрала всех: продавца мяса Илью, сына школьного бухгалтера – яхтсмена Гергарда; Валерку Лопатова, который ходит учиться на мандолине; красавчика Витю из шестого корпуса по прозвищу Фанэра, который никуда не ходит учиться; Льва Цуцульковского из нашего драмкружка.
Я бы перебирала и перебирала, но пришлось остановиться на Цуцульковском, потому что тетя Сирануш вдруг вскричала:
– Паремузяны!.. «Артисты»! С вот такими ушами!..
– Что так говоришь? Перцу много покушала? – обиделась Мариам.
– Без согласия!.. Без… дедушки Манаса!.. Без приданого! Без свадьбы!.. Отец не переживет!..
– Сирануш Бабкеновна! – вдруг остановил ее папа. – Все, что вы говорите, это еще не поздно.
– То есть как? – удивилась мама.
Да и мы с Мариам удивились тоже.
– А очень просто, – объяснил папа. – Вернется из армии Нельсон, и, чтобы не нервировать Ованеса Манасовича, ребята придут к нему, попросят, уговорят, вы им поможете, и если он согласится…
– То что?! – спрашивает тетя Сирануш, обомлев.
– То мы с Нельсоном, – радостно говорит Мариам, – поженимся!
– Правильно! Сыграем свадьбу! Пригласим ваших родственников! – говорит моя мама.
– Из Схоторашена!.. – говорит Мариам. – Из Дзорагюха!..
– Таким образом, – подхватывает папа, – положим конец этой, хоть и многовековой, но совершенно нелепой ссоре.
– Вай, – охнула тетя Сирануш.
И уже более миролюбиво спросила:
– Что он пишет, скажи, этот Паремузян?!
– Стихи, – отвечает Мариам.
Она скрылась в нашей с ней комнате и принесла тоненький конверт без марки.
– Прочту одно, поздравительное! – с гордостью объявила Мариам. —
В прихожей стало жарко.
– Позор! – крикнула тетя Сирануш. – Позор на род Милитосянов!!!
Залаял Чипе! Из кухни выбежала мама.
– Сирануш Бабкеновна! – сказала мама. – Я вам все объясню!..
– Не надо песен! – прокричала тетя Сирануш знаменитое изречение своего мужа – Ованеса Манасовича. – Отец узнает – что будет!!!
Тогда моя мама тоже крикнула:
– Не нервируйте девочку! Она, как никогда, нуждается в атмосфере надежности и покоя!
– Отец свернет ей голову! – пообещала тетя Сирануш.
Она воинственно прошла в кухню и опустилась на табуретку – за стол. В одну секунду мама налила ей чаю и в блюдце подложила бутерброд с сыром «Дружба».
– Мариам! Сахар! – скомандовала мама.
– Не нужен мне ваш сахар! – парировала тетя Сирануш. – У меня свой в сумке!..
Дальше, как в театре, открылась дверь и явился папа.
– Интереснейшее сообщение! – он помахал перед нашими носами газетой, – «Ориентир на возможный контакт с братьями по разуму»!
– Это Сирануш Бабкеновна… – говорит папе мама.
– Очень рад! – он пожал тете Сирануш руку и развернул газету. – «Запущены два космических корабля “Вояджер”, – прочитал папа. – С грампластинками на борту они покинут Солнечную систему и отправятся в бесконечное путешествие по Вселенной…»
– Сирануш Бабкеновна – мама Мариам, – попыталась мама вернуть папу из Вселенной.
– Ах, вот что?! – обрадовался папа. – У вас прекрасная дочь! – он опять потряс руку тете Сирануш. – Я устроил ее к себе на работу, и знаете, – только положительные отзывы.
– На работу? – пробормотала тетя Сирануш, остывая. – И кто вам сказал?
– Что? – спрашивает папа.
– Вот эти отзывы!..
– Заведующий сектором глобальных проблем, – просто ответил папа.
Тогда я спрашиваю:
– Пап! А что там на грампластинках?
– Голоса китов, – отвечает папа, – шум поездов, вой ветра, плеск воды, самолетный гул, крик новорожденного…
И тут тетю Сирануш осенило!
– Мариам! – воскликнула она, перебивая папу. – Скажем отцу: твой ребенок родится у меня!! Я Ованеса знаю! Он поверит.
Папа газету положил на холодильник.
Мама отвернулась и стала мыть посуду. Тарелки в раковине стучали, как льдины на реке.
– Свободна будешь! – твердо сказала тетя Сирануш. – Никто ничего не узнает. И больше об этом ни слова!
Я, папа и Чипе молча уставились на Мариам. Меня даже страх пробрал – неужели согласится? Ну, правда, мороки, наверное, с этим ребенком!
– А скажем лучше, – не выдержала я, – что он родится у моей мамы!!
– Отличная мысль! – поддержал меня папа.
Но Мариам наконец-то помотала головой.
– ЭТОТ РЕБЕНОК, – сказала наша Мариам, – РОДИТСЯ У МЕНЯ.
– Тогда выкладывай! – опять вскипела тетя Сирануш. – Что он за фрукт, отец твоего ребенка!
– Солдат Паремузян! – Мариам так ответила – и всем стало ясно, до чего же она все-таки влюбилась.
Так, что я тоже решила сию же минуту в кого-нибудь влюбиться. Потому что поняла, какая тощища жить без любви.
Я перебрала всех: продавца мяса Илью, сына школьного бухгалтера – яхтсмена Гергарда; Валерку Лопатова, который ходит учиться на мандолине; красавчика Витю из шестого корпуса по прозвищу Фанэра, который никуда не ходит учиться; Льва Цуцульковского из нашего драмкружка.
Я бы перебирала и перебирала, но пришлось остановиться на Цуцульковском, потому что тетя Сирануш вдруг вскричала:
– Паремузяны!.. «Артисты»! С вот такими ушами!..
– Что так говоришь? Перцу много покушала? – обиделась Мариам.
– Без согласия!.. Без… дедушки Манаса!.. Без приданого! Без свадьбы!.. Отец не переживет!..
– Сирануш Бабкеновна! – вдруг остановил ее папа. – Все, что вы говорите, это еще не поздно.
– То есть как? – удивилась мама.
Да и мы с Мариам удивились тоже.
– А очень просто, – объяснил папа. – Вернется из армии Нельсон, и, чтобы не нервировать Ованеса Манасовича, ребята придут к нему, попросят, уговорят, вы им поможете, и если он согласится…
– То что?! – спрашивает тетя Сирануш, обомлев.
– То мы с Нельсоном, – радостно говорит Мариам, – поженимся!
– Правильно! Сыграем свадьбу! Пригласим ваших родственников! – говорит моя мама.
– Из Схоторашена!.. – говорит Мариам. – Из Дзорагюха!..
– Таким образом, – подхватывает папа, – положим конец этой, хоть и многовековой, но совершенно нелепой ссоре.
– Вай, – охнула тетя Сирануш.
И уже более миролюбиво спросила:
– Что он пишет, скажи, этот Паремузян?!
– Стихи, – отвечает Мариам.
Она скрылась в нашей с ней комнате и принесла тоненький конверт без марки.
– Прочту одно, поздравительное! – с гордостью объявила Мариам. —
«Настало время, мы расстались,
Нас разнесло кого куда…