Мойра Янг. Мятежное сердце

   — Я не вру, — отвечаю я.
   — Правду, что ли, говоришь? — рявкает он.
   — Ты, что ли, мне говоришь правду? — огрызаюсь я.
   — Черт побери, Саба, — тихо произносит Лу.
   Мы смотрим друг на друга. Лицо у брата осунулось от усталости. Под глазами темные круги. Он вдруг словно обмякает, ссутуливает плечи. Злость ушла так же быстро, как и налетела.
   — Ну что с тобой делать? — Лу обнимает меня за шею, прижимает к себе. Я упираюсь лбом в его лоб. — Прости, — говорит он. — Не обижайся на меня. Просто… так хочется, чтобы все стало как раньше. Чтобы мы оба снова стали собой.
   — Мне тоже, — шепчу я.
   — От тебя воняет, — говорит Лу.
   — Знаю, — вздыхаю я.
   — Да нет, правда, вонь жуткая. Терпеть невозможно. — Лу отталкивает меня. — Иди, отрежь собачатины побольше, — приказывает он. — Часть сегодня зажарим, остальное подвесим, будет вяленое в запас.
   Гермес и Рип стоят смирно, к дохлым псам близко не подходят. Я отгоняю камнями стервятников и начинаю кромсать собачьи туши. Лу осматривает лошадей, проверяет уздечки, поправляет попоны, сплетенные из камыша.
   — Уматывать отсюда надо, — говорю я. — А то скоро все свихнемся. Как там нога у Смелого, зажила? Можно ехать?
   — Я не стану рисковать хорошей лошадью только оттого, что тебе Джека повидать не терпится, — хмыкает Лу.
   — Я этого не говорила, — отпираюсь я.
   — Говорить необязательно. Я и так знаю, что у тебя на уме.
   — Не знаешь, — отвечаю я.
   Лицо и даже шею обдает жаром.
   — Ах, не знаю? А краснеешь тогда почему? Честное слово, вы все из-за него как с ума посходили. — Брат передразнивает тоненьким противным голоском: — «Помнишь, Джек говорил то? Я тебе рассказывала, как Джек сделал это?» Слышать уже не могу его имя. Тошнит.
   — Да ты ревнуешь, — поддеваю я.
   — Просто не хочу, чтобы тебе плохо было, — вздыхает Лу. — Не приедет он, Саба. Знаю я таких людей — чем-нибудь новеньким повеяло, и поминай как звали. Он же только о себе думает, по глазам видно. Получит, что хотел, и нет его.
   — Джек не такой! — У меня горят щеки.
   — Что, в точку? — спрашивает Лу. — Чего Джек от тебя хотел? А ты, согласилась или нет?
   — Прекрати, — говорю я.
   Лу смотрит на меня в упор.
   — Ты с ним легла? — спрашивает. — Этим расплатилась за то, что он помог меня искать?
   Вскакиваю, встаю против брата.
   — А ну, возьми свои слова обратно!
   — Я видел, как он на тебя смотрит, — шипит Лу. — И ты на него.
   — Это мое дело, как я на кого смотрю! Ты его сразу невзлюбил, с самой первой встречи. Нет чтоб спасибо сказать!
   — Ага, вот оно! — рычит Лу. — Целыми днями тычешь мне в нос, что я Джеку по гроб жизни обязан!
   — Так если до тебя не доходит, что без него тебя и в живых бы не было! — ору я. — Нам всем не жить, если бы не он! Не пойму я тебя, Лу. Почему ты такой неблагодарный…
   — Не смей мне говорить о благодарности! — Лу хватает меня за плечи. Трясет изо всех сил. — Не желаю я никого благодарить, ясно? Не хочу быть… благодарным…
   Заканчивает шепотом. Смотрит на свои руки, на пальцы, что впились мне в плечи.
   — Почему ты позволила меня увезти? — спрашивает вдруг. — Почему вы с Па им не помешали?
   — Мы старались, ты же знаешь, — отвечаю. — Они убили Па.
   Лу вскидывает голову. Глаза потухшие. Такие… как у старика. У меня сердце сжимается.
   — Хоть бы нашла меня раньше, — говорит Лу.
   — Ну скажи, — шепчу я, — почему ты не хочешь рассказать, что с тобой было на Полях Свободы?
   — Ничего не было, — отвечает он. Отводит глаза. Выпускает мои плечи. — Пошли обратно, — говорит Лу. — Наши, наверное, уже гадают, куда мы подевались.

* * *

   Мы возвращаемся в лагерь молча. Держимся подальше друг от друга.
   Голову сдавило. Ноет шишка на затылке. Глаза щиплет от невыплаканных слез.
   Если бы слезы могли смыть тоску в глазах моего брата, забрать глухой страх из его голоса, я бы плакала до скончания времен. Только не могут они. Да и не хватит на него слез. И ни на кого из нас.
   Пока искала его, все эти долгие месяцы одно себе повторяла: «Вот найду я Лу, и все станет как раньше».
   Выдумки. Я просто утешала себя. Чтобы не свалиться и не помереть.
   Хорошая выдумка. Жаль только, что неправда.
   А правда совсем другая. То, что с человеком случается, меняет его навсегда. К добру или к худу. Назад дороги нет, плачь не плачь. Вроде ничего сложного, а понять нелегко.
   Эту правду Город Надежды накрепко вбил мне в сердце. В тот первый раз, когда меня запустили в Клетку и заставили драться.
   Сколько себя помню, мы с Лу были одно, только он лучше. Я — темное, он — светлое. Еще до рождения мы делили с ним кровь и дыхание материнское. Мы — две половинки одного целого.
   А теперь он не может мне помочь. И я не могу ему помочь. И поодиночке нам не справиться, это уж точно. Впервые в жизни мне нужен не Лу. Кто-то другой.
   Мне нужен Джек.
   Джек…
   Тоска по нему угнездилась глубоко, в самых костях. Его серебряные глаза, его кривая ухмылочка. Тепло его кожи, запах солнца и шалфея. Но больше всего мне не хватает его спокойствия. Покой его сердца, тихая заводь.
   Лу неправ. Зря он так. Если Джек сказал, что мы с ним встретимся у Большой воды — значит, встретимся. Джек слово держит. Мне бы только увидеть его снова. Поговорить. Он меня выслушает и поможет разобраться, как все исправить. Как сделать, чтобы нам с Лу полегчало.
   Он прогонит тени. Заставит замолчать шепоты. Обнимет меня и вылечит все раны моей души.
   Хочу, чтобы Джек был со мной.
   Тогда все снова станет правильно.

* * *

   У самого лагеря Лу вдруг что-то замечает. Щурится, вглядывается в даль. Тогда и я вижу. С востока приближается столб пыли.
   — Брось-ка мне дальнозор, — велит Лу. Первые его слова за всю дорогу от холмов. Подносит дальнозор к глазам. — Еще один караван фургонов, — говорит Лу. — Который уже, с тех пор, как мы здесь?
   — Четвертый… нет, пятый, — говорю.
   — Люди снимаются с мест, — замечает Лу. — Даже в этих богом проклятых краях.
   Всматривается получше. Как всегда. Больные. Старые. Ненужные.
   — Поговорим с ними, — прошу я. — Вдруг они нам помогут. Можно было бы с ними поехать.
   — Я с восьми лет забочусь о нашей семье, — огрызается Лу. — Наверное, соображаю, что для нас лучше. Скажешь нет?
   — Не скажу, — отвечаю я. — Лу, я не хотела…
   — Не надо нам ничьей помощи, — цедит Лу. — И пусть не суются к нам просить воды. Самим не хватает.
   — Я посторожу, пока они не пройдут, — вызываюсь я.
   Он кивает. Бросает мне дальнозор:
   — Если сюда повернут — свистни.
   — Слушай, Лу…
   — Да?
   — Мы с тобой… все нормально, правда?
   — Конечно. — Лу улыбается одними губами. — Полный порядок. — Он щелкает языком, и Рип уносит его к лагерю.
   Наша стоянка устроена у подножия большущей кучи разбитых автомобилей. Другого укрытия от ветра на много миль вокруг не найдешь. Со времен Разрушителей осталась. У нас на Серебряном озере была похожая. Па говорил, Разрушители поклонялись машинам. Эти груды у них были вроде алтарей. Здешняя давно затянулась землей, заросла травой. Только с наветренной стороны кое-где торчат помятые ржавые обломки. Там колесо, здесь фара. С другой стороны рощица корявых сосенок и родник. Вплотную к автомобильному кургану вода вроде бы должна быть с ржавчиной, а нет, чистая. Правда, мало ее, крошечная лужица. Только-только хватает самим напиться и лошадей напоить.
   Я слезаю с Гермеса. Карабкаюсь на холм. Навожу дальнозор на караван. Скоро уже и людей можно рассмотреть. Впереди старуха верхом на кабане. Косматая, сгорбленная. Дальше мулы тащат повозку, в ней мужчина и женщина. У женщины на руках ребенок спит, она от него мух отгоняет. Позади всех девчонка, по возрасту как я примерно, крутит педали трехколесной тележки.
   Меня им не увидеть, я хорошо спряталась. И все-таки мужчина в повозке вдруг поднимает голову и смотрит прямо в мою сторону. Может, стекло дальнозора блеснуло на солнце. Один взгляд, и чужак снова отворачивается.
   У него усталое, озлобленное лицо и желтоватая нездоровая кожа. Видно, последнюю надежду где-то по дороге обронил, давно уже. И все они с виду жалкие. Больные, наверное. Может, кровохарканье, а то и что похуже. Нам уж точно не надо, чтоб они к нам за водой завернули.
   И все караваны, что через Пустоши идут, такие же. Старики, еле живые взрослые да больные дети. Куда уж им путешествовать, тем более по таким дорогам. Правильно Лу сказал, по всему западу люди снимаются с мест.
   Интересно, почему.
   Идут и поодиночке, не только караванами. Мы видели, что осталось от одинокого путника. Его уже доедали падальщики, шакалы и грифы. Только цвет волос да размер ботинок можно определить. Ботинки хорошие были, крепкие. Томмо подошли. Когда берешь у мертвых, муторно на душе, только этому типу не ходить больше, а у Томмо впереди долгая дорога. Мы завалили тело камнями, и Лу сказал несколько слов, хороших таких.
   Когда становится ясно, что караван здесь не задержится, я встаю и отправляюсь к нашему лагерю.

* * *

   Одно хорошо — выяснилось, что Томмо гениально готовит. Айку на кухне помогал и научился. В «Одиноком путнике» с утра до вечера проезжающих кормить надо было.
   Он жарит-парит, режет, толчет и перемешивает. Потом сыпанет щепотку трав из заветного мешочка, и любая дрянь идет на ура. Мы уже довольно давно пробавляемся сверчками да мелкими ящерками, от них только сильнее есть хочется. С собачатиной Томми развернулся вовсю. В кои-то веки мы наелись до отвала. Странно сказать, меня голод особо не мучает. Вроде знаю, что голодная, потому что живот подводит, а мне как будто все равно. Половину своей порции отдаю Томмо.
   Мало-помалу вечереет. Усталые сосны душистей пахнут. Их сухие иголки шуршат от легкого ветерка. Хоть Томмо и закончил готовить, мы изредка подбрасываем в костер хворост. Не для тепла, а так, для уюта.
   Я сижу под деревом в стороне от всех. Три кастрюли драгоценной воды ушло на то, чтобы отстирать мою одежду от собачьей крови. Я развесила все сушиться на ветках, а сама сижу в одном белье, замотавшись в одеяло.
   Устала так, что даже кости болят. Спать хочется до невозможности. А сон не идет. Я ему не позволяю. Боюсь.
   Чувствую, как сгущаются тени.
   Еще до еды Лу и Томмо сделали из палок сушилку и подвесили вялиться тонкие ломтики волкодавьего мяса. Подсохшие ломтики качаются на ветру, тихонько шелестят.
   Отчистив жестянки сосновой хвоей, все принимаются за вечерние дела. Ну, то есть все, кроме меня. Томмо выстругивает новые палки-рогулки для своей спальной палатки. Прежние вчера среди ночи подломились, и палатка рухнула. Лу чинит ботинок. Эмми играет в кости с Нероном. Ворон обожает эту игру, но кроме Эмми с ним никто не садится с тех пор, как Джек научил его жульничать. Эмми надеется перевоспитать Нерона. Сегодня она приберегла для него награду — жареного кузнечика.
   — Нет, не жульничай, — укоряет она. — Бессовестным воронам кузнечиков не полагается. Хочешь угощение — играй честно! Вот смотри, как я делаю. Понял? Теперь ты… Нет! Нет! Фу, тебя не исправишь, сдаюсь! — Она оставляет Нерону кузнечика и садится на корточки рядом со мной. — Птичку твою воспитывать гиблое дело, — говорит Эмми. — Джек на нее плохо повлиял. Встретимся, он у меня получит! Надо ж додуматься, невинных воронов к шулерству приучать!
   — Он тут на днях у меня из кармана еду тягать пробовал, — говорю я. — Тоже Джекова работа, не сомневайся.
   — Безобразник этот Джек, — вздыхает Эмми. — Раньше нас, небось, добрался до Большой воды. Решит еще, что мы раздумали ехать. Он ведь… Он ведь нас дождется, правда?
   Говорил я тебе, Саба, не приедет он. Знаю таких людей — чем-нибудь новеньким повеяло, и поминай как звали. Он же только о себе думает, по глазам видно. Получит, что хотел, и нет его.
   Я зажимаю уши, чтобы не слышать голос Лу у себя в голове.
   — Дождется, — говорю я. — Джек всегда слово держит.
   — Ага, — соглашается Эмми. — Ты по нему скучаешь, я вижу.
   Моя рука сама собой тянется к Сердечному камню. Только его, конечно, нет на месте.
   — Не скучаю, — говорю я.
   — Не умеешь ты врать, — заявляет Эмми. — И вообще, я видела, как вы тогда целовались. Ты его лапала за…
   — Эмми, прекрати!
   — А я соскучилась, просто ужас как, — вздыхает Эмми. — Вот бы он прямо сейчас был здесь! При нем все становится хорошо. Даже если очень плохо.
   — Ага, — говорю я.
   — Джек бы придумал, что делать с Лу, — говорит Эмми. — А то он теперь все время злится. Не понимаю, почему. Спросишь, он еще хуже бесится. Хочу такого Лу, как раньше.
   — Лу нам с Томмо рассказал, как тебя нашел сегодня, — продолжает Эмми, помолчав немножко. — И про дохлых волкодавов. Ты ему говорила, что видела Следопыта.
   — Ошиблась, наверное, — отвечаю я. — Лу считает, я просто ходила во сне. Следопыт без Марси никуда не уйдет.
   Эмми мнется, смотрит на меня искоса.
   — Беспокоюсь я за тебя, Саба.
   — Не надо.
   — А я беспокоюсь, и все тут. Если бы ты заболела, ты бы мне сказала, правда?
   — Не-а, — отвечаю я. — Но я не болею.
   — Если мне всего девять, это не значит, что я маленькая и глупая. Пора бы тебе уже знать. — Эмми придвигается ближе. — Только Лу не говори, — шепчет сестренка. — Я спрашивала звезды, как тебе помочь.
   — Эмми, не начинай опять! Знаешь ведь, как Лу к этому относится.
   И как раз тут Лу ее окликает:
   — Эмми, чуть не забыл! Иди сюда, познакомься с Фредом!
   — Что? — Эмми бросается к мальчишкам. Вся светится, точно солнышко. Я перевожу дух. Моя сестра как вцепится, хуже, чем собака в кость.
   У нее есть деревянная куколка по имени Ферн, которую Па вырезал, когда ей два года было. Она Лу до смерти замучила, все ныла, чтобы смастерил мужа для Ферн. Имя ему, видите ли, заранее придумала — Фред.
   — Ой, ты его потихоньку сделал, а я и не знала! — Эмми хватает куклу, ахает и хохочет. — Лу, зачем у него такой нос здоровенный? Ты нарочно, вреднюга! Исправь! Ферн нужен красивый муж.
   Лу качает головой:
   — Ну нет, Ферн сама мне шепнула: «Вырежи мне солидного мужа, пожалуйста. С большим носом. Внушающим уважение».
   — Выдумываешь!
   — Эмми, а посмотри, что я сделал! — Томмо вытаскивает из кармана деревянную колобашку. Протягивает ей.
   — Ух ты… — Эмми на миг теряется, и тут же снова сияет улыбкой. — Спасибо, Томмо! Ты сделал поросенка! — Она приплюскивает пальцем свой нос и хрюкает. Эмми всегда так делает, чтобы Томмо было понятней, что она сказала. Незачем, вообще-то. Он по губам отлично читает, если не частить.
   Томмо хмурится:
   — Это не поросенок, а Фред Младший. Их сынок.
   Собачий вой разрывает ночную тишину. Совсем близко. Мы застываем. В стороне отзывается другой пес. Потом еще. Волкодавы.
   Эмми вздрагивает. Глаза у нее огромные.
   — Они рядом, — говорит сестренка.
   — Не, — успокаивает Лу, — они далеко.
   А сам придвигает к себе лук с колчаном. Подбрасывает хвороста в костер, чтоб ярче горел.
   — Не волнуйся, Эм, — говорит Лу, — твой большой злой брат прогонит больших злых волчар.
   Эмми прижимается к его боку. Лу обнимает ее одной рукой.
   — Слушай, Лу, — спрашивает Эмми, — а что говорят звезды о Большой воде?
   Зря она это сказала. Сама поняла, да только сказанного не воротишь.
   Лу темнеет лицом:
   — Сколько раз тебе повторять, чтение по звездам — жульничество сплошное. В это верят одни дураки да психопаты.
   — Но ведь Па всегда… — начинает Эмми.
   — Хватит! — обрывает Лу.
   Томмо пробует разрядить обстановку.
   — Расскажи что-нибудь, Лу, — просит он. — Скажи, как мы будем жить у Большой воды.
   Томмо устраивается у ног Лу. Запрокидывает голову, чтобы видеть, как шевелятся губы. Чтоб ни одного словечка не пропустить. Он наслушаться не может рассказов Лу о том, как все будет на западе. Да он вообще на Лу надышаться не может.
   Очень тяжело Томмо переживает смерть Айка. И неудивительно. Айк его три года назад подобрал изголодавшегося, одичавшего совсем, в конюшне «Одноглазого путника». Взял к себе, учил всему, сыном называл. Томмо его никогда не забудет. Но я стала замечать, он от Лу глаз не отрывает. Повторяет за ним. Походке подражает, и вожжи держит, как он, и шляпу носит, как он. С Айком так же было. Айк мне объяснял, мол, у Томмо родной отец однажды пошел на охоту и с концами. «Сказал сыну, что скоро вернется и чтобы никуда со стоянки не уходил — глухому мальчишке, можешь такое представить?» — говорил Айк, качая головой. Больше Томмо его не видел. Решил, что отец погиб. Звери на охоте задрали или покалечили так, что до лагеря доползти не смог.
   Айк считает, Томмо этим навсегда ушибленный. Все время ищет покойного отца. Я думала, Айк ерунду болтает, а сейчас гляжу на них с Лу… Может, и правда в этом что-то есть.
   Вот наш Па с нами жил, пока тонтоны его не убили. А как будто его и не было. Для нас с Эмми Лу и брат, и Ма, и Па. Все сразу.
   Лу рассказывает свои истории до глубокой ночи.
   — Большая вода — это как мечта, говорит он. — Представь себе самое прекрасное, о чем в своей жизни мечтал, — так вот, там в тысячу, в миллион раз лучше. Земля такая зеленая, такая чудесная, что ее один раз увидеть — а потом и помереть не жалко.
   Рассказы Лу о Большой воде всегда начинаются одинаково, одними и теми же словами. Я зеваю. Закрываю глаза, прислоняюсь к стволу дерева. Лу сейчас такой, как раньше. Подбадривает нас, рассказывает истории. Всех нас сплачивает.
   — Про кроликов расскажи! — просит Эм. Это у Томмо самое любимое.
   — Опять?! Ну ладно, — соглашается Лу. — Так вот, у Большой воды живут кролики. Много-много кроликов. Куда ни ступишь, всюду они. Да такие здоровенные. Толстые и ленивые, потому что целый день ничего не делают, только сочную травку жуют. Глупые и совсем ручные. Есть захочешь — ставишь котелок на огонь, крикнешь «Обедать пора!», а кролики сами в очередь строятся, прыгают в котел и крышкой сверху закрываются. Еще и насвистывают при этом.
   — Кролики не умеют свистеть! — кричит Эмми.
   — Говори, что хочешь, — отвечает Лу, — а я сам слышал от одного человека, а ему рассказывал еще один человек, так тот своими глазами видел…

* * *

   Вспышка света. Эпона стоит одна, вокруг темнота.
   Тихо, только слышно, как мое сердце бьется. Тук, тук, тук.
   Эпона оглядывается через плечо. Как будто у нее за спиной кто-то есть. Снова поворачивается ко мне. Кивает. Я смотрю на свои руки. В руках у меня лук. Незнакомый, но я знаю, что мой. Светлая древесина, серебристо-белая.
   Поднимаю лук. Прилаживаю стрелу к тетиве. Натягиваю. Целюсь.
   Эпона бежит ко мне. Широко разводит руки.
   Я стреляю.
   Снова яркая вспышка.
   Я стою над мертвым телом. Смотрю вниз.
   Это не Эпона.
   Это Демало.
   Он открывает глаза.
   И улыбается.

* * *

   Просыпаюсь, резко сажусь. Сердце колотится как ненормальное.
   Он здесь. Демало здесь!
   Озираюсь по сторонам. Лу, Томмо, Эмми… Крепко спят, каждый в своей палатке. Нерон дремлет на суку. Лошади тоже дремлют.
   Спокойно. Никакого Демало здесь нет. Приснилось. С самого Соснового холма мне удавалось его не вспоминать. Так нет, пробрался в сны. Сильное тело. Длинные темные волосы. Широкие скулы. Под нависшими веками темные, почти черные глаза сверкают в свете факелов. Там, в темной камере, в Городе Надежды.
   Смотрят прямо в меня. Как будто видят мои самые сокровенные мысли, самые жуткие страхи. Странно, что и меня к нему тянуло. Физически. Хотя он единственный человек, рядом с кем мне и жарко, и холодно одновременно. До сих пор не понимаю, почему он не дал мне умереть. Дважды. Конечно, спасибо ему за это, но он же тонтон. Мой враг. В чем смысл?
   И еще, его слова на прощанье. Когда он прямо на глазах у Викария Пинча перерезал веревки, которыми были связаны мои руки. До следующего раза. Как будто знал, что мы еще встретимся.
   Нет. Не думать об этом. Глубоко дышу, раз, другой.
   Я так и сижу, привалившись к дереву. Наверное, меня сморило, пока Лу рассказывал о Большой воде. Серые предрассветные сумерки. Ночь идет на убыль. Часа через два покажется солнце. За ночь жара не сильно спала. Воздух густой и вязкий.
   Сабааа… Сабааа…
   Голос Эпоны.
   Эпона мертва. Убита моей рукой.
   Саба. Саба.
   Вот опять. Пожалуйста, не надо! Я так устала… Это все еще сон. Да, точно. Я сплю, или… может, волкодавы воют вдали, мне и померещилось.
   что-то мелькает за деревьями на той стороне полянки. Сердце пускается вскачь. Прижимаю к себе одеяло.
   — Эпона? — спрашиваю шепотом. — Эпона, это ты?
   Сама уже знаю ответ. Да.
   Все мне говорили, я правильно поступила. Милосердно. Иначе было нельзя. Я и раньше убивала, и потом. Если бы не я, это пришлось бы сделать Джеку, или Айку, или Эш. Джек предлагал. Хотел, чтобы мне было легче. Но я знала: должна сама. Эпона оказалась там только из-за меня. Потому что помогала мне вызволять брата.
   Я убила Эпону. Свою подругу. Быстро и чисто, с одного выстрела. Иначе она попала бы в руки тонтонов и Викария Пинча. Тех, кто не ведает милосердия.
   А откуда я знаю, что вправду ее убила? Вдруг она не сразу умерла? Что, если упала еще живая? А тонтоны отдали ее рабам, обезумевшим от шааля? Они ж ее на куски разорвали бы. Как всех побежденных мной девушек в Городе Надежды. Которых пускали на прогон.
   Сабааа… Саба… Саба…
   Трясущимися руками беру лук и колчан. Поднимаюсь на ноги. Нерон сразу просыпается на ветке. Потягивается, расправляет крылья.
   Снова движение среди деревьев. Там что-то есть, только я никак не разгляжу. Оно как будто переливается, меняет форму, точно дым или туман. Серое, чуть темней предрассветной мглы, просвечивает по краям. Пересекаю полянку, всматриваюсь.
   Саба…
   Вздохом, шелестом плывет ко мне ее голос. Шевельнул волосы, коснулся щеки. Словно меня на веревке тянут, делаю к деревьям шаг, еще и еще.
   Нерон скользит впереди черным пятном. Перескакивает с ветки на ветку. Тень в погоне за тенью. Похоже, он ее видит. Мою… призрачную подругу. Мы с ним пробираемся между стволов, будто в догонялки играем.
   Вдруг деревья кончаются. Я опять на открытом месте. Эпона исчезла. Но она была. Здесь.
   — Эпона! — зову я. — Вернись! Пожалуйста.
   Кругом затаились темные холмы Пустошей. Тускнеющие звезды смотрят на меня с высоты. Прислушиваются.
   Никого.
   Ничего.
   Меня колотит. Обхватываю себя руками. Надо возвращаться, пока меня не хватились.
   Поворачиваю к лагерю и вижу Эпону.
   Она стоит прямо передо мной, а рядом с ней Следопыт.
   Совсем не такая, как в жизни. Живая Эпона так и искрилась. Орехово-смуглая кожа, блестящие волосы и глаза. Сильная, яркая, словно ее народила сама земля.
   Сейчас она дитя воздуха. Дымка, туман. Колышется на ветру. То сгущается, то редеет.
   — Эпона, — говорю я.
   — Сабааа, — шепчет воздух.
   Что ты хочешь, скажи.
   Следопыт тихонько скулит.
   Я вдруг ощущаю вес лука у себя в руке.
   Лук нас кормит. Помогает защитить себя и своих близких. Лук повышает шансы выжить. Но он же и отнимает жизнь. Причем не только у лесных зверей.
   У людей.
   Твоих друзей.
   Как у Эпоны.
   У меня в руках лук, который ее убил.
   Не позволяю себе колебаться. Одним движением ломаю лук о колено.
   Сломанное оружие падает на землю. Дуга треснула по всей длине. Уже не починишь.
   Я больше не буду убивать.
   Поднимаю глаза.
   Эпона исчезла.
   И Следопыт исчез.
   На опушке леса, под деревьями стоит Эмми.

* * *

   Эмми подходит ближе.
   — Видела? — спрашиваю я. — Эпона здесь была, и Следопыт с ней.
   Эмми подбирает обломки лука. Прячет их под ближайшим валуном. Нерон сверху наблюдает за ее работой. Потом Эмми берет меня за руку. Ее рука маленькая и теплая, а моя холодная.
   — Пойдем, Саба. Тебе поспать надо, — говорит Эмми.
   — Они были здесь, — повторяю я. — Ты не могла их не видеть.
   — Сейчас их нет, — говорит сестренка.
   За руку ведет меня к лагерю. Я оглядываюсь, как будто они могут опять появиться.
   где-то на равнине раздается далекий тоскливый вой. Я останавливаюсь.
   — Слышала? — спрашиваю. — Это Следопыт.
   — Пойдем, — говорит Эмми.
   В лагере тихо. Лу и Томми еще спят. Нерон опять устраивается на суку. Я ложусь на землю, заворачиваюсь в одеяло. Эм раскатывает рядом спальный мешок.
   — Я никому не скажу, — обещает она. — Саба, тебе надо приходить в себя. Ты нам нужна.
   Я сморю на сестренку. Глаза совсем как у Лу. Ма говорила, в таких глазах можно утонуть, как в море.
   — Ты изменилась, — говорю я.
   — Выросла, — отвечает Эмми. — Дети вообще растут. Мне скоро десять.
   — Ох.
   — Слушай, Саба…
   — А?
   — Ты правда видела Эпону?
   — Ага.
   — Вот бы Па увидеть. Я скучаю по нему. А ты?
   С Эмми всегда так. Вроде простой вопрос. И вдруг на меня наваливается горе. Не сразу удается заговорить.
   — Когда мне было сколько тебе сейчас, он был совсем другой, — шепчу я. — Ты его таким не знала. Он был… Ну, просто мой Па, и все тут. Вот по нему тогдашнему я скучаю.
   — Грустить не стыдно, — говорит Эм. — В этом ничего плохого нет.
   Я смахиваю глупые слезы.
   — Встретиться бы с Ма, хоть разочек, — говорит сестра. — Если я попрошу, думаешь, она придет?
   — Вряд ли, — отвечаю я.
   Эмми долго молчит. Потом спрашивает:
   — Саба, ты ведь не помрешь, правда?
   — Когда-нибудь помру, — говорю. — Но не сегодня. Спи давай.
   — Спокойной ночи. — Эмми заползает в спальник.
   Я переворачиваюсь на спину и смотрю в небо. Думаю о Па и смотрю на звезды, а они одна за другой гаснут. Наступает рассвет.