Мураками Харуки. Страна чудес без тормозов и конец света

   — Не знаю, как ученые, но кракеры — далеко не ослы. А по части расшифровки чужой информации так просто гении. Высосут из компьютера все ваши результаты — и ищи ветра в поле!
   — Этого я и сам опасаюсь. Поэтому ни описания процессов, ни результаты экспериментов я нигде размещать не буду. Ну уж нет! Я спрячу их так, что в компьютерную сеть они не попадут. А опубликую только описание теории в общем виде. Пускай расшифровывают на здоровье. В этом случае, конечно, ни один ученый не примет меня всерьез — ну и дьявол с ними! Достаточно и того, что мои идеи подтвердят и признают лет через сто.
   — Хм-м... — только и промычал я.
   — Вот почему так важно, чтобы ты выполнил и стирку, и шаффлинг.
   Я кивнул:
   — Вопросов нет.

 
   Еще час я просидел над цифрами, буквально не разгибаясь. Наступил очередной перерыв.
   — Один вопрос, — сказал я.
   — Какой? — спросил старик.
   — Насчет девушки, которая меня у входа встречала. Такая пухленькая, в розовом костюме...
   — А! Это моя внучка, — сказал старик. — Очень смышленое дитя. Такая юная, а уже помогает мне чем только может.
   — Вот я и хотел спросить: она что, от рождения такая безголосая, или...
   — О, черт! — старик с силой хлопнул себя по колену. — Совсем забыл! Я ставил с ней опыт, обеззвучивал, а обратно звук не включил. Ай-я-яй. Бедный ребенок! Сейчас же включу ее обратно.
   — Хорошее дело, — одобрил я.

4

КОНЕЦ СВЕТА

Библиотека

 
   Центр Города — полукруглая площадь к северу от Старого Моста. Второй полукруг располагается на южном берегу реки. Две половинки так и называются — Северная и Южная площади, и хотя геометрически они образуют единое целое, на вид отличаются друг от друга как небо и земля. Северная площадь тонет в тяжелом, мистическом безмолвии, затекающем сюда с окружающих улиц. А на Южном всегда как будто чего-то недостает. Домов здесь меньше, чем на северном берегу, а за клумбами и оградами, похоже, давно никто не ухаживает.
   В центре Северной площади высится Часовая башня. Вернее — нечто напоминающее часовую башню. Ибо стрелки огромных часов мертвы, и башня давно уже не играет той роли, ради которой ее строили.
   У башни — четыре стороны — снизу пошире, сверху поуже, — и обращены они строго по сторонам света. Наверху — четыре гигантских циферблата, стрелки которых застыли на 10:25. Глядя на узкие окошки под циферблатами, невольно думаешь, что внутри башня полая и по какой-нибудь лесенке можно взобраться наверх; однако у подножия никакого входа не видно. Башня так высока, что время на часах можно увидеть, лишь перейдя по Старому Мосту и посмотрев на нее с южного берега.
   От Северной Площади веером расходятся улицы. Все дома из камня или кирпича, безликие — ни вывесок, ни украшений; все двери заперты, никто не входит и не выходит. На какое здание ни посмотри — непонятно, то ли это почтамт, оставшийся без корреспонденции, то ли горняцкая артель, уволившая своих рабочих, то ли похоронная контора, закопавшая последних клиентов. И все же здания вовсе не кажутся заброшенными. Когда я брожу по улочкам, так и чудится, будто там, внутри, неизвестные люди, затаив дыхание, продолжают неведомую работу.
   На одной из таких сонных улочек и расположена библиотека. Обычная каменная постройка, как и все окружающие. Ни таблички, ни других признаков библиотеки. Потемневшие от времени стены, узенький козырек над входом, железные решетки на окнах, массивная дубовая дверь. Скажи кто-нибудь, что здесь хранят зерно, я б и не подумал сомневаться. И если б не карта, которую нарисовал мне Страж, боюсь, я искал бы эту библиотеку до конца света.
   — Обживись, пообвыкни, а потом отправляйся в библиотеку, — говорит мне Страж в первый день моего появления в Городе. — Там дежурит женщина. Скажешь ей, что тебя прислали читать старые сны. Она расскажет, что делать дальше.
   — Старые сны? — машинально переспрашиваю я. — Как это понять — старые сны?
   Разговаривая со мной, Страж строгает ножом какие-то колышки. Услышав мой вопрос, откладывает нож, сметает ладонью со стола стружку и выбрасывает ее в мусор.
   — Старые сны — это старые сны. Там, в библиотеке, их столько — жизни не хватит перечитать. Выбирай, какие хочешь, и смотри один за другим.
   Выстрогав очередной колышек, он поднимает его перед собой, придирчиво осматривает и отправляет на полку у себя за спиной. Там я замечаю уже штук двадцать точно таких же.
   — Ты можешь спрашивать у меня что угодно. Это дело твое, — говорит Страж, сцепив руки на затылке. — А мое дело — отвечать тебе или нет. На какие-то вопросы я ответить не могу. Но, так или иначе, теперь ты должен каждый день читать в Библиотеке старые сны. Это твоя работа. Приходить туда к шести вечера — и до десяти или одиннадцати читать сны. Девушка будет кормить тебя ужином. Остальное время занимайся чем хочешь. Никаких ограничений. Это тебе понятно?
   — Понятно, — отвечаю я. — И до каких пор я буду заниматься этой работой?
   — До каких пор? А я и сам не знаю. Видимо, пока не наступит время для чего-то другого, — говорит Страж. И, вытащив из вязанки поленце, начинает выстругивать очередной колышек.
   — Городок у нас бедный, — добавляет он чуть погодя. — Ничего лишнего — кормить бездельников — не производит. Каждый житель где-нибудь работает. Тебе положено читать в Библиотеке старые сны. Ты ведь, надеюсь, прибыл сюда не развлекаться и бездельничать?
   — Работа меня не пугает, — пожимаю я плечами. — По мне, так лучше работать, чем сидеть без дела.
   — Вот и хорошо, — кивает Страж, проверяя остроту ножа. — Тогда лучше поскорее заняться делом. Отныне у тебя нет имени. Ты — Читатель Снов. Точно так же, как я — Страж Ворот и больше никто. Это понятно?
   — Понятно, — отвечаю я.
   — В Городе может быть лишь один Страж Ворот. И только один Читатель Снов. Для чтения снов нужен статус. Сейчас ты получишь его.
   Он снимает с посудной полки крохотную белую плошку, ставит на стол и наливает в нее масла. Достает спичку, чиркает, поджигает. Берет с другой полки странной формы нож с узким лезвием и прокаливает кончик на огне. Потом задувает пламя и ждет, когда железо остынет.
   — Я только помечу твои зрачки, — говорит мне Страж. — Это не больно, и бояться тут нечего. Раз — и готово.
   Он оттягивает мне правое веко и протыкает зрачок острием ножа. Как ни странно, я и правда не чувствую ни боли, ни страха. Лезвие входит в глаз беззвучно и мягко, как в желе. То же самое он проделывает и с левым глазом.
   — Когда ты перестанешь читать сны, эти ранки сами исчезнут, — объясняет Страж, возвращая на место плошку и нож. — Они нужны только для чтения. Но пока они есть, остерегайся дневного света. Запомнил? Этими глазами нельзя видеть солнечные лучи. Посмотришь на солнце — получишь Наказание. Выходи из дома либо к вечеру, либо когда очень пасмурно. В ясный день держи свое жилище в полутьме и на улицу носа не высовывай.
   Он дает мне очки с черными стеклами и велит снимать их только на время сна. Так я прощаюсь с солнечным светом.

 
   В Библиотеке я появляюсь несколько дней спустя, ближе к вечеру. Тяжелая деревянная дверь со скрипом открывается, и я ступаю в длинный пустой коридор. Воздух вокруг такой пыльный, словно здесь не проветривали годами. Половицы совсем истерлись, а штукатурка на стенах пропиталась желтизной света лампочки на потолке.
   По обеим сторонам коридора тянутся двери. Все ручки изъедены ржавчиной и покрыты толстым слоем белесой пыли. Ржавчины нет лишь на ручке хлипкой двери с матовым стеклом в самом конце коридора. Там горит свет. Я несколько раз стучу, но ответа не слышу. Берусь за латунную ручку, осторожно поворачиваю, и дверь беззвучно открывается внутрь. Никого. Комната похожа на вокзальный зал ожидания: огромная, пустая, без единого окна. Простенький стол, три стула, старинная железная печка. Еще часы на стене да стойка для выдачи книг. На печке заходится струйками пара черный облезлый чайник. Позади стойки виднеется еще одна дверь с таким же матовым стеклом, за ней точно так же горит свет. Не зная, стучать в эту дверь или нет, я просто сажусь и жду, пока кто-нибудь не придет.
   По стойке небрежно рассыпаны канцелярские скрепки. Я собираю несколько, пару раз подбрасываю их на ладони, затем подхожу к столу и усаживаюсь на стул.
   Она появляется из-за двери за стойкой минут через десять-пятнадцать. В руках — что-то вроде длинных ножниц для разрезания газет. Увидев меня, как будто удивляется: ее щеки заливает румянец.
   — Простите, — говорит она. — Я и не знала, что кто-то пришел. Если бы вы постучали... А я разбирала завалы в задней комнате. Там такой беспорядок.
   Не говоря ни слова, я долго смотрю ей в лицо. Вроде бы оно мне кого-то напоминает. Когда я гляжу на нее, словно какой-то осадок поднимается с самого дна моей памяти. Но я не могу ничего понять, и самый нужный вопрос ускользает от меня в кромешную тьму.
   — Как вы, наверное, знаете, сюда давно уже никто не ходит, — добавляет она. — Кроме Читателя Снов.
   Не сводя с нее глаз, я киваю. Пытаясь восстановить ускользающий образ, разглядываю ее глаза, губы, широкие скулы, копну подобранных на затылке волос. Но чем дальше, тем расплывчивее призрак воспоминания в моей голове. Я вытряхиваю его из памяти и закрываю глаза.
   — Прошу прощения, но... вы уверены, что не ошиблись зданием? В этом районе все дома так похожи, — говорит она и кладет ножницы на стойку рядом со скрепками. — А сюда может заходить только Читатель Снов. И больше никто.
   — Я пришел читать сны, — сказал я. — Так мне приказал Город.
   — Извините, вы не могли бы снять очки?
   Я снимаю черные очки и гляжу на нее. Она смотрит в мои зрачки, поменявшие цвет на холодное белесое пламя. И ее взгляд будто пронзает меня до самого сердца.
   — Достаточно, — говорит она. — Наденьте, пожалуйста. Не хотите ли кофе?
   — Спасибо, — киваю я.
   Она приносит из задней комнаты две чашки, наливает кофе и усаживается за стол напротив меня.
   — Сегодня я приготовлю что нужно, а чтением снов займемся завтра, — говорит она. — Вы готовы читать прямо здесь? Есть еще смотровой зал, он сейчас заперт, но я могла бы открыть...
   — Можно и здесь, — отвечаю я. — Ты мне поможешь?
   — Да, конечно. Моя работа — охранять старые сны и помогать тому, кто их читает.
   — Мы нигде с тобой раньше не встречались?
   Она поднимает взгляд и смотрит на меня в упор. Морщит лоб, словно пытаясь что-то припомнить, но лишь качает головой.
   — Вы понимаете, память в этом городе — вещь очень размытая, доверять ей нельзя. Бывает, что-то вспоминается. Бывает, не вспоминается ничего. Наверное, вы — в той части, которая не вспоминается. Мне очень жаль.
   — Да ладно, — говорю я. — Ничего страшного.
   — Но мы, конечно, вполне могли где-то встречаться. Я здесь давно живу, город у нас небольшой...
   — Но я прибыл сюда всего несколько дней назад.
   — Несколько дней? — Она, похоже, слегка удивляется. — Ну тогда вы меня точно с кем-то перепутали. Ведь я в этом городе с рождения и ни разу никуда не уезжала. Наверно, вам встретился кто-то похожий...
   — Наверное, — говорю я. И отхлебываю кофе. — Только знаешь, что мне иногда кажется? Будто когда-то давно все мы жили совершенно иной жизнью, совсем в другом месте. А потом по какой-то случайности забыли об этом и стали жить, как сейчас, ничего о себе не зная. Тебе никогда такое в голову не приходило?
   — Нет, — отвечает она. — А может, вам это кажется потому, что вы — Читатель Снов? Все-таки Читатели Снов и думают, и чувствуют не так, как обычные люди...
   — Кто знает, — пожимаю я плечами.
   — Ну вот вы сами знаете, где были и что делали раньше?
   — Не помню, — говорю я. Затем подхожу к стойке, беру одну скрепку и долго смотрю на нее. — Но мне кажется, будто раньше был еще какой-то мир. Совершенно точно. И будто бы там я встречался с тобой...
   Потолок Библиотеки — такой высокий, что вокруг меня тихо, как на дне морском. Сжимая в пальцах канцелярскую скрепку, я стою посреди комнаты без единой мысли в голове и растерянно озираюсь. Одинокая женщина сидит за столом и молча допивает кофе.
   — Я даже не знаю, зачем я здесь, — говорю я.
   Чем дольше я разглядываю потолок, тем сильнее кажется, будто пыльца желтоватого света вокруг лампочки пульсирует, становясь то крупнее, то мельче. Наверное, все из-за ранок на зрачках. Страж переделал мои глаза, чтобы они различали какие-то особые вещи. Огромные старинные часы на стене медленно и беззвучно считают время.
   — Видимо, я появился здесь с какой-то целью. Но теперь не помню, с какой, — говорю я.
   — Это очень спокойный город, — говорит она. — Может, вы здесь потому, что искали покоя? Если так, то вам здесь понравится.
   — Может быть, — будто бы соглашаюсь я. — Что я должен делать сегодня?
   Она качает головой, медленно встает и убирает со стола пустые кофейные чашки.
   — Сегодня у вас никаких дел нет. Работа начнется завтра. А пока идите домой и отдохните как следует.
   Я еще раз гляжу на потолок, потом на ее лицо. И снова мне чудится, будто это лицо вызывает некую странную волну в самых недрах моего сердца. Смутные, неразборчивые воспоминания копошатся в голове. Я закрываю глаза и пытаюсь заглянуть в себя как можно глубже. Закрываю глаза — и тишина мелкой пылью заполняет меня изнутри.
   — Завтра в шесть, — говорю я.
   — До свидания, — кивает она.

 
   Я выхожу из Библиотеки, кладу руку на перила Старого Моста и, слушая шум реки, смотрю на Город, который в очередной раз покинули звери. Часовая Башня, Городская Стена, дома вдоль реки и щербатые горы Северного Хребта встают в ранних сумерках бледными голубыми тенями. Кроме журчанья воды в реке, не слышно ни звука. Даже птицы все до одной куда-то исчезли.
   «Может, вы здесь потому, что искали покоя?» — спросила она. Как бы то ни было, проверить это я все равно не могу.
   Когда совсем темнеет и вдоль набережной зажигаются фонари, я возвращаюсь по безлюдным улочкам Города к Западному Холму.

5

СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ

Конвертация. Эволюция. Сексуальность

 
   Пока старик наверху включал внучке звук, я пил кофе и молча производил конвертацию.
   Сколько я просидел один, точно сказать не могу. На будильнике наручных часов я выставил свой обычный рабочий цикл «час — полчаса, час — полчаса» и по сигналу работал, потом отдыхал, опять работал и опять отдыхал. Дисплей я отключил. Если думать о времени, считать труднее. Да и сам вопрос «сколько времени?» к моей работе отношения не имеет. Я начинаю считать — работа начинается, заканчиваю — работе конец. От Времени мне нужна только цикличность «час — полчаса, час — полчаса».
   В одиночестве, без старика я провел то ли два, то ли три перерыва. Отдыхая, валялся на диване, думал о чем попало, отжимался, ходил в туалет. Диван там был просто отменный. Не слишком жесткий, не слишком мягкий; подушка идеально прогибалась под головой. Выполняя заказы в различных конторах, я отдыхал на самых разных диванах, и могу квалифицированно заявить: по-настоящему удобных диванов на свете почти не встретишь. В подавляющем большинстве, это расхожие штамповки, купленные наугад: смотришь— вроде бы высший класс, а попробуй прилечь — проклянешь все на свете. Если честно, я не понимаю, почему люди настолько небрежно выбирают себе диваны.
   Я убежден, хоть это, возможно, и предрассудок: по тому, как человек выбирает себе диван, можно судить о его характере. Диваны — отдельный мир со своими незыблемыми законами. Но понимает это лишь тот, кто вырос на хорошем диване. Примерно так же, как вырастают на хорошей музыке или хорошей литературе. Хороший диван дает жизнь другому хорошему дивану, а плохой диван не порождает ничего, кроме очередного плохого дивана. Увы, это так.
   Я знаю людей, которые ездят на супер-роскошных автомобилях, но в своем доме отдыхают на второсортных, если не третьесортных диванах. Таким людям не очень хочется доверять. В дорогой машине, безусловно, есть свои достоинства — но, что ни говори, это просто дорогая машина. Такую купит любой — были бы деньги. Но для того, чтобы купить хороший диван, нужны свой взгляд на мир, свой опыт, своя философия. Деньги, конечно, тоже нужны, но одними деньгами тут не отделаешься. Без ясного представления, что для тебя в жизни диван, идеального варианта не подобрать.
   Диван, на котором я отдыхал теперь, несомненно, был первоклассным. Уже из-за этого старик начинал мне нравиться. Лежа с закрытыми глазами, я начал думать о старике с его странными речами и странным смехом. Прежде всего, несомненно: этот человек — один из выдающихся ученых современности. Обычный ученый не может включать-выключать окружающие звуки, как ему заблагорассудится. По крайней мере, не думаю, что на такое способен ученый средней руки. Во-вторых, он, конечно, человек эксцентричный. Среди ученых всегда было немало странных личностей-мизантропов, но, по-моему, никто из них еще не избегал людей настолько целенаправленно, чтобы сооружать себе секретную лабораторию во чреве подземного водопада.
   Я попытался представить, какие бешеные деньги принесет технология регулировки природных звуков, если ее превратить в товар. Первым делом, из концертных залов исчезнет вся аппаратура. Просто не нужно будет усиливать звук громоздкими железяками. Далее: разрешится проблема шумового загрязнения. Если снабдить выключателями звука самолеты, жизнь людей, поселившихся рядом с аэропортами, перестанет быть ежедневным кошмаром. В то же время, технология эта окажется на руку и военным, и криминалу. На свет появятся беззвучные бомбардировщики, бесшумные винтовки, бомбы, одной лишь силой звука разрывающие людям мозги, а глобальных масштабов теракты начнут совершать в особо утонченной манере. Старик, надо полагать, отлично все это предвидит и потому держит результаты исследований при себе, не желая публиковать. Подумав об этом, я ощутил к нему еще бо́льшую симпатию.
   Я заканчивал то ли пятый, то ли шестой цикл конвертации, когда старик вернулся. На руке его висела огромная корзина.
   — Я принес еще кофе и сэндвичей, — сообщил он. — С огурцами, сыром и ветчиной. Будешь такие?
   — С удовольствием. Мои любимые.
   — Сразу поешь?
   — Как только закончу цикл.
   Когда будильник запищал, из семи страниц данных оставалось лишь две. Еще один, последний рывок — и стирке конец. Я отметил, где остановился, встал, потянулся всем телом и принялся за еду.
   Сэндвичи обычные — такие готовят в барах и ресторанах. хватило бы на пять или шесть едоков. Я же в одиночку умял две трети. Не знаю почему, но после долгой стирки всегда страшно хочется есть. Ни слова не говоря, я методично загружал в себя огурцы, сыр и ветчину и запивал горячим кофе.
   Старик ел, а точнее, закусывал в три раза медленнее. Особенно он любил огурцы: отделял их от хлеба, посыпа́л равномерно солью, отправлял в рот и негромко похрустывал в тишине, напоминая благовоспитанного сверчка.
   — Ешь сколько влезет! — сказал он. — Нам-то, старикам, так много уже не нужно. Немного поел, немного поработал — вот и вся радость. А молодым нужно есть много. Есть побольше, толстеть получше. Именно так! Мало кто на свете, похоже, любит толстеть. Но я тебе скажу: люди просто не умеют это правильно делать! Толстея неправильно, люди теряют здоровье и красоту. Но если они толстеют как полагается — никаких проблем. Наоборот, жизнь становится богаче, повышается сексуальная активность, четче работает мозг. Я и сам в молодости был отменным толстяком. Сейчас, конечно, дело другое... — И он снова заухал совой: уох-хо-хо. — Кстати, как тебе сэндвичи? Неплохо, а?
   — Замечательно, — похвалил я. И это было правдой. Насчет сэндвичей я почти так же привередлив, как и насчет диванов. Но то, что я съел сейчас, здорово продвинуло мое представление о хороших сэндвичах. Свежайший, упругий хлеб нарезали острым, как бритва, ножом. Чтобы правильно сделать сэндвич, необходимо выбрать правильный нож. Многие, к сожалению, этим пренебрегают. Но какими бы отличными ни были ингредиенты, с неподходящим ножом вкусных сэндвичей не получится никогда. В этихсэндвичах листики салата упруго хрустели на зубах, горчица была высшего класса, а майонез почти наверняка приготовлен вручную. Таких классных сэндвичей я не ел лет сто.
   — Внучка готовила, — сказал старик. — Специально для тебя. По части сэндвичей она у меня виртуоз.
   — Да уж! Не всякий повар так приготовит.
   — Ну, слава богу. Девочке будет приятно. Гостей у нас почти не бывает. Ее стряпню и похвалить-то как следует некому. Все, что она готовит, мы же с ней и съедаем.
   — Так вы живете вдвоем? — уточнил я.
   — Да, и уже очень долго. Сам-то я всегда жил затворником; постепенно эта склонность и ей передалась. Не знаю, что и делать: на белый свет совсем не выходит. Голова светлая, здоровьем бог не обидел, а с людьми общаться не желает. В молодые годы так нельзя. Сексуальность нужно направлять куда полагается. Как ты считаешь? Этой девочке есть чем заинтересовать мужчин?
   — Э-э... Да, конечно. Можете не сомневаться, — ответил я.
   — Сексуальность — очень творческая энергия. Было бы глупо это оспаривать. Однако если закупоривать ее в себе, не давая выхода, ум теряет гибкость, а тело дряхлеет. У женщин, у мужчин — все равно. Но у женщин, кроме того, начинают плясать менструальные циклы, а это уже ведет к психической нестабильности.
   — Да уж, — согласился я.
   — Поэтому очень важно, чтобы девочка поскорее сошлась с правильным мужчиной. — резюмировал старик, посыпая солью очередной огурец. — В этом я убежден и как опекун, и как биолог.
   — А вы... м-м... включили ей звук обратно? — уточнил я. Не очень хотелось слушать истории о чьем-то половом влечении, когда оставалась незаконченная работа.
   — Ах, да! — воскликнул старик. — Я же не сказал. Да, конечно, теперь все нормально. И как я мог о ней позабыть? Хорошо, что ты напомнил. А то бы девочка осталась без звука на неделю, если не больше. Я ведь обычно, как сюда заберусь, так и не вылезаю на поверхность по несколько дней. А без звука, согласись, жить весьма неудобно.
   — И не говорите! — поддакнул я.
   — Бедняжка почти не общается с внешним миром. Хотя и не очень-то из-за этого переживает. Но телефоном пользоваться так и не научилась. Сколько ни звоню отсюда наверх, трубку никто не берет. Прямо беда...
   — С отключенным звуком, наверно, и в магазин не сходишь?
   — Да нет, с магазинами как раз получается, — сказал старик. — Слава богу, есть супермаркеты, где все покупают с закрытым ртом. Очень удобно. Она часто там пропадает. Так и живет: то в офисе, то в супермаркете.
   — Что, даже дома не ночует?
   — В офисе ей больше нравится. Там у нас и кухня, и душ — все, что нужно для жизни. Домой приходит раз в неделю, не чаще...
   Я вежливо кивнул и принялся за кофе.
   — Но ты, как я понял, все же нашел с ней общий язык? — спросил старик. — Каким образом? Телепатия или что?
   — Чтение по губам. Я когда-то ходил на бесплатные курсы. Свободного времени было много — дай, думаю, выучу, вдруг пригодится.
   — Ах да, конечно! Чтение по губам... — Старик понимающе закивал. — Очень полезное искусство. Я тоже занимался. Хочешь, поболтаем немного без звука?
   — О нет! — спохватился я. — Не стоит. Давайте уж как обычно.
   Ей-богу, немого общения с внучкой мне сегодня хватило.
   — Конечно, чтение по губам — очень примитивное искусство, — продолжал он. — Есть свои недостатки. И в темноте ничего не видать, и на губы собеседника постоянно смотреть приходится. Но в переходный период это хорошее подспорье. Ты поступил очень прозорливо, когда решил заняться чтением по губам.
   — В переходный период?
   — Именно, — кивнул старик. — Рассказываю только тебе... Очень скоро весь мир станет беззвучным.
   — Беззвучным? — машинально повторил я.
   — Да. Без всякого звука. Ведь для дальнейшей эволюции человека звук не нужен. Напротив — он ей будет только мешать. И потому придется отключать звук с утра до вечера.
   — Интересно, — сказал я. — То есть, пение птиц, шум моря, музыка — все это исчезнет?
   — Безусловно.
   — Как-то слишком... безрадостно.
   — Что поделать? Эволюция — вещь очень жесткая и печальная. Жизнерадостной эволюция не может быть по определению.
   Старик встал с дивана, подошел к столу, вынул из ящика крохотные кусачки для ногтей, снова сел на диван и принялся обстригать по порядку ногти сначала на правой, затем на левой руке.
   — Исследования пока не закончены, — продолжал он. — Подробностей я тебе сообщить не могу, хотя в целом все именно так. Но я хочу, чтобы ты никому об этом не рассказывал. Если об этом узнают кракеры, случится непоправимое.
   — Об этом не беспокойтесь. Никто не хранит чужие секреты лучше, чем конвертор.
   — Ну, тогда слава богу! — Старик с облегчением вздохнул, сгреб открыткой обрезки ногтей со стола и бросил в урну. Затем взял очередной сэндвич, посолил и с аппетитом впился в него зубами.
   — Не подумай, что хвастаюсь, но ведь и правда — объедение! — проговорил он, жуя.
   — Значит, она прекрасно готовит? — спросил я.
   — Да нет, я бы так не сказал... Но сэндвичи — ее коронное блюдо. остальное, правда, тоже вкусно получается. Но с сэндвичами не сравнить.
   — Стало быть, редкий дар, — сказал я.
   — Вот-вот! — закивал старик. — Так и есть. А ты, похоже, отлично ее понимаешь. Тебе я, пожалуй, мог бы доверить свою девочку со спокойным сердцем.
   — Мне? — удивился я. — Доверить? Только потому, что я похвалил ее сэндвичи?