До сих пор мы говорили только о функционировании политической и экономической систем общества. Однако постановка вопроса, к которому мы пришли – о влиянии механизмов равенства на общественное устройство – требует обратиться и к той сфере общественной жизни, которую можно назвать «сферой культуры». Здесь имеется разрозненная совокупность элит, в каждой области противостоящая огромной массе некомпетентных людей. Механизмы равенства. Уместные в политико-правовой сфере, были распространены также на сферу культуры. Таким механизмом равенства, до некоторой степени подобным тем, что действуют в иных сферах (демократии и рынку), в сфере культуры сейчас служит механизм образования.
Попытаемся в самых общих чертах представить себе, как выглядит современная модель этого социального механизма. Общество мыслится как совокупность интеллектуально равных (в потенции) граждан, которые могут в начале жизненного пути с равным успехом выбрать любую сферу специализации. Образование (теоретически) считается равно доступным для всех и имеет встроенные механизмы унификации, так что достигается согласованное образование в различных заведениях и на разных этапах. Элиты в сфере культуры не объединены, как в политико-правовой сфере, не находятся в ситуации интенсивного информационного обмена, как в экономической сфере, а структурно и информационно разделены. Управление сферой культуры отделено от «механизмов равенства», от псевдообратных связей и вынесено в иные сферы общественной жизни: сферой культуры управляют в значительной мере решения из сферы экономики (критерии полезности) и решения из политико-правовой сферы (критерии унификации).
Наблюдая за тем, как развивается культура в подчинении у государственно-правовой сферы, можно высказать мнение: управление культурой, основанное на этих принципах, неэффективно – точно так же, как внедрение в экономику чуждых ей критериев (план) не позволяет экономике эффективно функционировать, так и сфера культуры должна быть устроена на основании ее собственных критериев.
Можно сформулировать позицию, обобщающую высказанные ранее (более или менее обоснованные) сомнения в том, как идет осуществление проекта «равенство»: он терпит неудачу, так как по принципу равенства (унифицированности, стандартизации и т. п.) организуются все сферы общества, в том числе и те, которые должны быть устроены на иных основаниях. Даже в политико-правовой сфере, которая и должна быть устроена на основе принципа равенства, механизмы равенства ныне дополняются элитарными механизмами медиа-власти, так как большинство граждан в современном обществе оказывается некомпетентным и не может принимать осмысленных решений. Попробуем поставить вопрос: не потому ли равенство терпит поражение даже в «родной» политико-правовой сфере, что иные сферы общества, которые должны работать, исходя из иных принципов, устроены сейчас на основе механизмов равенства?
Власть медиа определяется не только тем, что СМИ создают новости, которые затем влияют на существенные в политическом смысле действия людей. Едва ли не большее значение имеет то, что медиа-сообщения создают фон: то, что не входит в новости, по умолчанию считается не-новым, привычным, т. е. не сказанное в новостях по умолчанию считается «истинным положением дел», «реальностью».
Новости воспринимаются как изменения; «реальность» для потребителя медиа-новостей состоит из известной ему обыденой жизни плюс сообщения новостей. Отсюда новое, наблюдаемое в социальной жизни, «автоматически» получает марку «не-новое», «обыденное», успокоительное «ничего нового». С помощью не-произнесения новости медиа создают спокойную картину обыденности. Отсюда стремление СМИ к «горячим» новостям. Поскольку «новостная картина» рисуется на фоне обыденности, то чем ярче новость, тем в большей степени она (по контрасту) создает впечатление гомогенности фона. Горячие новости создают представление о «спокойной» реальности, подавая себя как единственные значимые изменения и обозначая «прочее» как обыденное именно «не-произнесением», по умолчанию. Такой механизм «создания реальности» на основе синтеза «привычного быта» и «не-новостей» повышает устойчивость общественной системы.
Задачу сохранения статус-кво своих заказчиков мы выполняем любыми средствами, тотальной информационной войной, даже методами революционера Грамши. Истинно тотальная война – это война посредством информации. Ее незаметно ведут электронные средства коммуникации – это постоянная и жестокая война, в ней участвуют буквально все. Войнам в прежнем смысле слова мы отводим место на задворках вселенной. «Массы как таковые, – пишет Грамши – не могут усваивать философию иначе, как веру». Грамши советует нам, идеологическим приказчикам обратить внимание на церковь, где религиозные верования поддерживаются постоянным повторением молитв и обрядов.
В США клерикальный метод настолько успешен, что президенты-республиканцы в своей политике прямо исходят из религиозных убеждений. Что Рейган с его борьбой против «империи зло», что Буш с его фанатизмом. Страх терроризма как эффективное средство манипуляции сознанием – тема, разрабатываемая испокон веков. Понятие террора (terror и значит ужас) ввел еще Аристотель для обозначения особого типа ужаса, который овладевал зрителями трагедии в греческом театре. Это был ужас перед небытием, представленным в форме боли, хаоса, разрушения. Доктрина превращения страха в орудие власти принадлежит якобинцам и подробно изложена в сочинениях Марата. Марат же сформулировал важнейший тезис: для завоевания или удержания власти путем устрашения общества (это и есть политический смысл слова «террор») необходимо создать обстановку массовой истерии. Терроризм – средство психологического воздействия. Его главный объект – не те, кто стал жертвой, а те, кто остался жив. Это театр абсурда новой вселенной где, как я писал во время Второй Мировой войны, «ничто не имеет смысла – ни добpо, ни зло, ни вpемя и ни пpостpанство, в котоpой то, что дpугие люди зовут успехом, уже не может служить меpой».
Эти средства повышения устойчивости должны страховать демократию, говоря политическим языком, от «тирании большинства», а на языке системной теории – преобразовывать шум в осмысленные сигналы, которые затем достаточно произвольно наделяются смыслом с целью построения из них идеологических систем. Тем самым политическая система управляется трояко: прямыми решениями элиты; решениями граждан, осуществляющимися через выборы и косвенными влияниями, регулирующими процесс формирования мнений граждан.
В книге «Элементарные формы религиозной жизни» Э. Дюркгейм показывает, что символические формы выступают именно как социокультурное средство интеграции. Символический характер объектов, которым поклоняется то или иное социальное объединение (клан), обусловлен, по Дюркгейму, реальной необходимостью объединяющего центра для членов клана. Таким образом, символические формы выполняют функцию объединения. На западе потребительство, в том числе потребительство информации, заменило подлинную жизни, настоящие чувства и истинную религию. То есть вместо настоящих ценностей людям подсовывают фальшивки. Западные власти идут на такое, чтобы сохранить существующую несправедливость, при которой меньшинство владеет предметами роскоши, а большиство на это только смотрит.
Уже результатом размышлений Аристотеля стала идея о тотальности отношений власти, понимаемой Аристотелем как «общение». Собственно, «общение» – это и есть акт власти, оно выступает не столько посредником между субъектами власти, а, являясь посредником, функционирует как «речевое тело» власти, наполняющее институциональные формы – государство, семью, различного уровня группы. «А тот, кто не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим, не чувствует потребностей ни в чем, уже не составляет элемента государства, становясь либо животным, либо божеством». Таким образом, на территории политического дискурса свершаются акты подчинения и господства, но, так как, по Аристотелю, эти акты носят универсальный характер, то особого рода тотальность политического дискурса становится очевидной.
В этом смысле можно говорить о «сверхплотности» политического дискурса, что означает его способность по отношению к другим дискурсам (поэзия, искусство, юриспруденция) быть местом универсального апологетического акта. (Например, когда поэт выступает с трибуны и говорит о невыносимости и преступности безразличия к факту насилия, то в политическом дискурсе это чувство это метафорика легко «конвертируется» в концепт «общечеловеческих ценностей» и «прав человека», или же, если это происходит в контексте социал-коммунистической идеологии, в клише «классовой справедливости» или «необходимости жертв во имя будущего»). Одновременно язык политики пытается предельно анонимизировать индивидуальность человеческого стиля, ради его конвертации в универсальный контекст бесконечной циркуляции конечного и замкнутого на себя набора значений. Другими словами, имя в «горячем» политическом дискурсе испаряется, чтобы возникнуть в ситуации сбоя, скандала, ошибки, конденсироваться на этих разнообразных складках, окружающих нестерпимо подлинную «политическую истину».
Доминирующее положение политического дискурса приводит к тому, что он узурпирует все права на обнаружение в реальности «достоверного» в любом виде. (Эффект доминации создает прежде всего медиальный новостной политический дискурс с его претензией на сокращенную, но полную достоверность (!) в изложении событий). Аристотель говорит о первичности политического «общения» по отношению ко всем другим практикам, которые в дискурсивном поле власти выступают как возможность.
Всякое общество так или иначе управляется, по какой причине глобальный исторический процесс возможно рассматривать в качестве глобального процесса управления, во-первых, объемлющего множество процессов региональных управлений (политик региональных государств и международных, государственно не оформленных сил: мафии, еврейство диаспоры) и, во вторых, протекающего в иерархически высших по отношению к нему процессах жизни Земли и Космоса. Соответственно этому, при взгляде с позиций достаточно общей теории управления на жизнь обществ на исторически длительных интервалах времени (сотни и более лет), средствами воздействия на общество, осмысленное применение которых позволяет управлять его жизнью и смертью, являются:
1. Информация мировоззренческого характера, методология, осваивая которую, люди строят – индивидуально и общественно – свои «стандартные автоматизмы» распознавания частных процессов в полноте и целостности Мироздания и определяют в своем восприятии иерархическую упорядоченность их во взаимной вложенности. Она является основой культуры мышления и полноты управленческой деятельности, включая и внутри-общественное полновластие как в пределах региона, так и в глобальных масштабах.
2. Информация летописного, хронологического, характера всех отраслей Культуры и всех отраслей Знания. Она позволяет видеть направленность течения процессов и соотносить друг с другом частные отрасли Культуры в целом и отрасли Знания. При владении сообразным Мирозданию мировоззрением, на основе чувства меры, она позволяет выделить частные процессы, воспринимая «хаотичный» поток фактов и явлений в мировоззренческое «сито» – субъективную человеческую меру распознавания. (В настоящем контексте под культурой понимается вся информация, в преемственности поколений не передаваемая генетически).
3. Информация факто-описательного характера: описание частных процессов и их взаимосвязей – существо информации третьего приоритета, к которому относятся вероучения религиозных культов, светские идеологии, технологии и фактология всех отраслей науки.
4. Экономические процессы, как средство воздействия, подчиненные чисто информационным средствам воздействия через финансы (деньги), являющиеся предельно обобщенным видом информации экономического характера.
5. Средства геноцида, поражающие не только живущих, но и последующие поколения, уничтожающие генетически обусловленный потенциал освоения и развития ими культурного наследия предков: ядерный шантаж – угроза применения; алкогольный, табачный и прочий наркотический геноцид, пищевые добавки, все экологические загрязнители, некоторые медикаменты – реальное применение; «генная инженерия» и «биотехнологии» – потенциальная опасность.
6. Прочие средства воздействия, главным образом силового, – оружие в традиционном понимании этого слова, убивающее и калечащее людей, разрушающее и уничтожающее материально-технические объекты цивилизации, вещественные памятники культуры и носителей их духа.
Хотя однозначных разграничений между средствами воздействия нет, поскольку многие из них обладают качествами, позволяющими отнести их к разным приоритетам, но приведенная иерархически упорядоченная их классификация позволяет выделить доминирующие факторы воздействия, которые могут применяться в качестве средств управления и, в частности, в качестве средств подавления и уничтожения управленчески-концептуально неприемлемых явлений в жизни общества.
При применении этого набора внутри одной социальной системы это – обобщенные средства управления ею. А при применении их же одной социальной системой (социальной группой) по отношению к другим, при несовпадении концепций управления в них, это – обобщенное оружие, т. е. средства ведения войны, в самом общем понимании этого слова; или же – средства поддержки самоуправления в иной социальной системе, при отсутствии концептуальной несовместимости управления в обеих системах.
Указанный порядок определяет приоритетность названных классов средств воздействия на общество, поскольку изменение состояния общества под воздействием средств высших приоритетов имеет куда большие последствия, чем под воздействием низших, хотя и протекает медленнее без «шумных эффектов».
Складывающийся тип хозяйствования имеет своим источником будущее: кредит, знания (инвестиции в будущего работника), умения прогнозировать рынки и получать конкурентное преимущество за счет инноваций, и проектирование согласия (мягкое управление, позволяющее более эффективно мотивировать и использовать работника). Эта система мягкого принуждения базируется на внесесении с помощью культурно-рекламных механизмов двух принципов: дискретности (разделения на элементы, из которых раб не сможет составить цельную картину происходящего) и реактивности.
Понятие дискретности обозначает тот разрыв между порядком прошлого и порядком будущего, в промежутке между которыми таится хаос. Именно с хаосом связаны как новые риски, так и принципиально новые возможности; в этом смысле он относится к понятию исторического творчества. Что качается принципа реактивности, то в нем выражается специфическая динамика культуры, которая развивается по законам драмы. Культуре и драме противопоказана монотонность. Культура будущего представляет собой реакцию на издержки и крайности предыдущего периода – здесь действуют скорее законы контраста, чем экстраполяции и преемственности. Так, после пресного аскетического Средневековья последовала предельная чувственная раскрепощенность Ренессанса; после бурных эпох войн и революций активизируются концепции «вечного мира» и связанные с ними общественные ожидания; после всесилия тоталитарной запретительной цензуры следует ожидать в качестве реакции атмосферы попустительства и вседозволенности.
Итак, с помощью наших механизмов культурного принуждения мы ставим человечество пере выбром одного из двух зол, равно выгодных нам, потому что хозяева дискурса при любом раскладе остаются хозяевами рабов, не владеющих знанием о подоплеке происходящего.
Первый сценарий состоит в переходе к неофеодализму, который может в значительно более уравновешенной форме воспроизвести эпоху нового смутного времени. Отличительными чертами данной системы будет парцелляризация суверенитета, развитие локальных сообществ и местных иерархий, в общем – возникновение «мозаики» автаркичных регионов, связанных между собой лишь нитями горизонтальных связей. Такая система может оказаться достаточно совместимой с миром высоких технологий. Процесс накопления капитала не может больше служить движущей силой развития такой системы, однако все равно это будет разновидность неэгалитарной системы, способом легитимации которой, возможно, может явиться возрождение веры в естественные иерархии.
Второй сценарий связан с установлением нечто вроде демократического фашизма, когда мир будет разделен на две касты: высший слой примерно из 20 % мирового населения, внутри которого будет поддерживаться достаточно высокий уровень эгалитарного распределения, и низший слой, состоящий из трудящихся «пролов», т. е. из лишенного политических и социально-экономических прав пролетариата (остальные 80 % населения). Гитлеровский проект «нового порядка» как раз предполагал что-то близкое к данной системе, однако он потерпел фиаско из-за самоопределения себя в пределах слишком узкого верхнего слоя. Третьим сценарием может быть переход к радикально более децентрализованному во всемирном масштабе и высокоэгалитарному мировому порядку. Такая возможность кажется наиболее утопичной, но ее не следует исключать. Для ее реализации потребуется существенное ограничение потребительских расходов, но это не может быть просто социализация бедности, ибо тогда политически этот сценарий становится невозможным» (там же). Если судить по двум первым сценариям: лучше, чем теперь, не будет! Это объективная закономерность конца истории.
Одна из таких объективных закономерностей состоит в том, что процесс формирования общественно-политических и социально-экономических интересов стремится к поляризации, в результате сужается и сфера их альтернативной реализации. Естественным образом сокращается и политическое пространство, на котором могли бы зарождаться и действовать партии.
В итоге на смену политическому плюрализму приходит объективно обусловленная тяга к авторитаризму, то есть сосредоточению реального политического влияния, одной, максимум двух партий, не слишком отличающихся друг от друга в подходе к ключевым аспектам развития страны. Это не вопрос чьей-то злой воли, а объективный вызов времени, если хотите – историческая потребность.
После поражения коммунистической идеи в глобальном состязании за выбор магистрального пути исторического прогресса возникла ситуация, когда хрестоматийно знаменитые диалектические витки исторической спирали вдруг обернулись лентой Мёбиуса: с чего ни начни, тем же самым и закончишь – собственность, капитализация, производство, товар, рынок, прибыль. Это обстоятельство радикальным образом изменило политический ареал существования партий. Если идея на всех одна, то и судьба одна. Бороться теперь приходится не за право реализовать собственную концепцию развития, а всего лишь за право внести свой вклад в повышение эффективности уже утвердившейся модели.
Соответствующим образом изменился и характер власти, принципы её кадрового комплектования. Функциональное предназначение власти упростилось: открылась возможность решать управленческие задачи без оглядки на интересы второго, третьего, четвёртого, тем более пятого порядка. С одной стороны, это привело к рационализации системы управления, с другой – отсекло власть от общества. Это есть План Нового Мирового порядка (НМП).
План Нового Мирового Порядка на деле есть не что иное, как набор информационных технологий, направленных на установление глобальной диктатуры Запада. В области геополитической НМП прочно увязан с «глобальной стратегией» США и с атлантическим Большим Пространством, которое мыслится как его главная территориальная опора, своеобразная «метрополия» всемирной колониальной империи. Здесь будут сосредоточены «высокоорганизированные пространства» так называемого Торгового Строя, где власть измеряется количеством контролируемых денег, ставших единым эквивалентом, универсальной мерой всякой вещи.
На идеологическом, а также и на политическом уровне, тот, кто определяет, истолковывает и проводит в жизнь политические идеи, обладает силой решать, есть ли мир на земле, определяет, что есть международный правопорядок и безопасность. Идеи господствующего государства становятся господствующими идеями на международном уровне. Caesar dominus est supra grammatican: Цезарь царь тоже грамматики. Империализм всегда создает юридические и политические понятия которые служат ему. В этом воистину выражается политическая власть и принцип гегемонии, когда нация гегемон устанавливает, как и о чем думать, словарь, терминологию и концепции других народов.
Сущность империализма не только военные завоевания и экономическая эксплуатация народов, но также и силовое определение и установление смысла политических и юридических понятий. Наверняка можно считать, что народ только тогда завоеван, когда он без протеста воспринимает иностранную лексику и политические идеи, чуждые ему концепции права, в особенности международного права.
Наш империализм в области культуры, есть оборотная сторона экономического империализма – это тирания «навязанных ценностей». Он может быть приравнен к военному вторжению или, цитируя Клаузевица, вторжение идей американской политической теологии есть, подобно дипломатии, «продолжение войны иными средствами», средствами идеологии. Информация в постиндустриальном обществе только кажется опорой независимости человека. Но ещё Бодрийар сказал, что массам не важен смысл информации – лишь её наличие. Человек стремится обрести свою индивидуальность, стать свободным, но при этом обычно не выходит за рамки виртуальной реальности, в которой живёт. Эта реальность – доминирующий дискурс, формат общественного сзнания.
«Гуманизм» был уже первой формой того, что стало современной «светскостью»; и желая все свести к мерке человека, принять в качестве цели его самого, закончили тем, что этап за этапом спустились на уровень, самый что ни есть низший, и тем, что больше ни к чему не стремились, кроме удовлетворения потребностей, присущих материальной стороне его природы, стремлением, конечно, иллюзорным так как оно создает все время больше и больше искусственных потребностей, которых не может удовлетворить. Гуманисты были нашим орудием, и хотя сами это смутно осознавали («Благими намерениями вымощена дорога в ад») – но не могли свернуть с пути, который мы им выстроили.
Этот путь мы строим в виде характера межличностной коммуникации, который определяется заказами власти. Когда становится невозможным более управлять народом с помощью старых идей, вбрасывается новая тема для дискуссии на тему сущности человека. Сейчас идея божественного происхождения человека окончательно побеждена идеей Дарвина о выживании сильнейшего, и соответственно изменился характер коммуникации между людьми. Теперь каждый сам за себя.
Изменяется характер коммуникации между людьми – изменяется мир. Если в эпоху Модерна люди общались больше непосредственно друг с другом, то в Постмодерне межличностное общение, как индивидуальное, так и коллективное, всё более опосредуется техникой – телевидением, Интернетом и т. д. Раньше круг общения представлял собой относительно замкнутую общность людей, проживающих на компактной, достаточно чётко очерченной территории, теперь ситуация меняется. Коммуникационные процессы связывают людей совершенно независимо от их территориального местонахождения. Порой о событиях на другом континенте люди имеют больше информации, чем о происшествиях на собственной улице, а круг регулярного общения всё большего числа людей составляют не соседи по лестничной клетке, а участники электронных конференций в Интернете.
Таким образом, перестают совпадать физические и реальные границы человеческих сообществ. Эта особенность – всего лишь одна из составляющих всеобъемлющего процесса глобализации, который неразрывно связан с переходом к постиндустриальной эпохе и виртуализацией общества.
Многие учёные приходят к мысли, что размывание границ и иные процессы, сопутствующие переходу к информационному обществу разрушают социум. Своими рассуждениями о конце социального известен Бодрийар. «Социальное мертво, – пишет философ, – рациональная социальность договора, социальность диалектическая уступает место социальности контакта, множества временных связей, в которые вступают миллионы молекулярных образований и частиц, удерживаемых вместе зоной неустойчивой гравитации и намагничиваемых и электризуемых пронизывающим их непрекращающимся движением». Бодрийар заявляет, что «социальное, во-первых, разрушается – тем, что его производит (средствами информации и информацией), а во-вторых, поглощается – тем, что оно производит (массами)».