Музиль Роберт. Мечтатели

   Томас. Мы говорим мимо друг друга. Суть одна, только у меня это Томас, а у тебя - Ансельм.
   Мария. И таков весь твой ответ? Никогда, никогда нет ничего большого, волнующего, необходимого, хватающего за руку! Ты даже не забираешь меня от него.
   Томас. Невозможно никого забрать оттуда, где он находится. Но тебя (ищет слова и ничего лучше не находит), тебя ждет несказанное разочарование.
   Мария. Сообщи мне, когда узнаешь поточнее! Не оставляй меня совсем одну!
   Томас. Доказать ничего не докажешь.
   Мария (упрямо). По-моему, единственная улика за и против всякого человека - это возвышаешься ты рядом с ним или опускаешься.
   Ансельм (в крайнем возбуждении врывается в комнату; нетерпеливо и безапелляционно). Мне нужно еще раз поговорить с Марией. Срочно!
   Томас. Я оставлю вас одних.
   Мария. Томас, не надо так! Ведь в конечном счете то, что он мужчина, не имеет никакого значения.
   Томас. Пусть даже это его специальность? Ансельм, ты слышал?! Уразумел, что в доме ждет Йозеф?! (Поскольку Ансельм не отвечает, он приходит в ярость, хватает одну за другой диванные подушки, швыряет их на пол.) Давайте... ложитесь... прямо тут! Покончите с этим, а потом продолжим разговор! Кровь дурманит вам голову! Еще не слившиеся соки стоят в глубинах тел, словно коралловые леса! Фантазии текут сквозь них, будто плавучие луга пестрых, как цветы, рыбьих стаек! Ты и Я, таинственно огромные, жмутся к круглым линзам глаз! И сердце шумит!
   Мария (беззвучно плача). Тебе не стыдно?
   Томас. Вдобавок Йозеф ждет!! В такой ситуации стыд уже бессмыслен. (Ансельму.) Скажи хоть одно искреннее слово, такое, что невинным зверенышем мечется в тебе. Чтобы я знал: Мария сможет его погладить, не закоченеет от разочарования! Одно слово! Чтобы я мог поверить: унижения были только оттого, что нам суждено их испытывать, ибо средь всех насельников Земли право на них дано лишь разуму! И я готов снести все! Готов отбиваться от Йозефа, а не привечать его, готов утешать Марию в ее страхах и презрении ко мне и говорить ей, что, теряя себя, человек как раз и бывает в самом полном рассудке.
   Мария. Мне ты говоришь, чтобы я ему не верила; ему предлагаешь меня целиком - у тебя вообще никакого достоинства не осталось!
   Томас (в ужасе дергает недвижного Ансельма за рукав). Ну что ты стоишь - смотреть тошно. На всех нас смотреть тошно. Такие мы все до крайности плотские, осязаемые. И до крайности осязаемо стоит между нами твоя духовная власть над Марией. Что-то омерзительно плотское, сексуальное закралось сюда. Какое мне дело до тебя?! Чего хочет от меня Мария?! Да вы просто столпы из плоти! (Уходит, чтобы привести Йозефа.)
   Ансельм (наконец давая волю безумному возбуждению). Не плачьте!! При нем я не мог пошевелиться! Чтобы он не догадался ни о чем! Но я лучше убью себя, чем позволю вам плакать!!
   Мария. Ансельм! Ради всего святого! Вы ведь не станете мне лгать?! Никогда! Я умру, если вы солжете!..
   Ансельм (недоверчиво, остывая). Вам что-то наговорили?
   Мария. Как мне поверить...
   Ансельм. Нельзя терять ни минуты. Я могу завоевать жертвой ваше доверие? Ваше доверие к себе?! (Угрожающе.) Я сделаю все, немедля!
   Мария. Но меня не оставляет предчувствие: вы просто хотите соблазнить меня сделаться иной, чем я есть. Я чувствую. И, конечно, вы наверняка всегда были таким.
   Ансельм. Да, я всегда соблазнял людей стать лучше, чем они есть. И мучился.
   Mapия. И к Регине вы относились так же?
   Ансельм. Да. Но за это я ее ненавижу.
   Мария. Вы и меня возненавидите! Ваша жизнь всегда была полна друзей и возлюбленных.
   Ансельм. Вам так сказали? В таком случае вы понимаете: от нетерпения. От слабости, которая желает ждать. Но уже чревата разочарованием. Чревата ненавистью, которая лишь от страха пытается стать любовью! Еще когда я был ребенком, маленьким мальчиком, все они целовали меня, эти матери, гувернантки, служанки, сестры, подруги. Толстокожие, в шкуре у них завязла стрела тоски по человеку, да так и вросла, превратившись в благостные радости пищеварения! Я не могу без людей! А что за это имею? Сами знаете.
   Мария. Томас говорит, вам хочется быть любимым, просто потому, что сами вы ни на что не способны. Нет, он ужасен, себе и то верить перестаешь.
   Ансельм. И однако же вы меня поймете: вся моя жизнь этим погублена. Сколько раз уже меня охватывала безнадежность. Воля, обращенная против меня. Затравленного, безумного, по сути, отовсюду изгнанного. Я все ж таки кое-что совершил. Но если и вы меня разочаруете, единственный настоящий человек, какого я отыскал, останется одно средство: веревка, ласковая, мягкая веревка. И шелковисто-гладкое зеленое мыло, которым я ее натру. Все-таки сделать это однажды - последнее великое успокоение для меня. Гниль не враждебна, она кроткая и мягкая; праматерь, тихая, многоцветная и огромная; синие и желтые полосы расцветят мое тело...
   Мария. Как мне поверить, если вы опять смакуете такие болезненно-мерзкие картины!
   Ансельм (от неожиданности, что его прервали, сердито смотрит на нее). Даже глядя на вас, я иногда дрожу. Мне страшно, потому что вы только женщина.
   Мария. Останьтесь мне другом.
   Ансельм (с издевкой). Душа у вас тяготеет ко мне, любовь - к Томасу? (Страстно.) Порочный раздел!.. Поймите, я ничего не желаю! Вы все еще думаете, речь идет о том, что называют обладанием. Но тогда бы я уже отравил Томаса. Думаете, потому что вы красивы? Да (с легким оттенком злости), потому что вы красивы! Но есть дети, с которыми никто не играет, потому что они паиньки, и вы были таким ребенком. Ваша беззащитная против зла доброта чем-то отпугивала; и в душе вы это запомнили. Вы очень красивы и с трогательной кротостью отданы на произвол собственной величавости. Да, вы вправду божественно прекрасны! И я понимаю, вам нельзя быть злой, вы должны хотеть быть доброй к Томасу. Но... в вашей красоте есть неуловимая порочность; ваша мягкая уступчивость - вот чего вы в самой глубине души стыдитесь! Вы чудная, но... тоже одинокая. Томас никогда этого не поймет. А я разве только смутно угадываю в вас некое родство. Чувствую вас как огромное утешение. Как ангела с козлиным копытом. В мою изорванность вы низошли словно ангел, но под ризами этот ангел чуточку мой...
   Мария молчит.
   (Более злым тоном, но с искренним волнением.) Ваша кошмарная женственность смягчает нечто такое, что иначе было бы для меня слишком унизительно... Не молчите же! Вы должны считаться с ним? Я тоже! Не знаете, любите вы его или нет? Я тоже не знаю!! Но нельзя делать из этого препятствие! Все в мире пронизано единым угаром, я чувствую его, хоть и сумбурно, даже в вашем сопротивлении, слушая ваше молчание. Подарите себя ему! Отличитесь! Ваша душа достигла вечности!
   Их прерывают. На фоне последних слов слышался топот шагов и возбужденные голоса. Дверь распахивается. В комнату вбегает совершенно ошалевшая Мертенс, за ней в панике - Регина. Почти одновременно - Томас. Затем Йозеф, злой и
   смущенный; он осторожно и тщательно затворяет дверь, ибо вся эта сцена
   крайне ему неприятна.
   Мертенс (Марии). Бога ради, помогите ей; она сама не знает, что говорит.
   Йозеф (стоя у двери, Регине). Прошу тебя, не надо преувеличивать, санаторий - вовсе не лечебница для душевнобольных.
   Регина. Он и Ансельма хочет туда упрятать, если тот не уедет! Или в тюрьму!
   Йозеф (все еще у двери). Я хотел поговорить с Региной. Ведь она, всеми брошенная, сидела у себя в комнате и плакала так, что просто сердце разрывалось. Я сказал ей, что для всех будет лучше, если она поживет в санатории. Некоторое время, совсем недолго. Это же болезнь! (Поворачивается к ней и тут замечает Ансельма. По обыкновению церемонно делает несколько шагов вперед, затем один назад; грудь его расправляется, подбородок вздергивается, губы ищут слов.)
   Ансельм, стройный, с невинным видом, стоит перед ним.
   Mepтенс (между тем - шепотом, Регине). Вами воспользовались; доктор Ансельм - мелочная душонка, как все мужчины. Или... вот сейчас бы ему себя и показать!
   Томас (поясняя, как будто бы со спокойным удовлетворением). Йозеф требует, чтобы ты в двадцать четыре часа покинул этот дом. Он, конечно, не вправе распоряжаться моим домом, и я полностью оставляю решение за тобой: как хочешь, так и поступай.
   Йозеф (Марии, смущенный ее присутствием). Прости; я, конечно, не хотел вот так... в твоем присутствии... но Регину было не удержать. Я просто хотел поговорить с нею и с... ним.
   Мария (удивленно, с легким возмущением). Но что все это значит? Почему Ансельм должен уехать?
   Томас. Пускай он сам тебе объяснит; только, по-моему... он уедет, вот увидишь.
   Йозеф. Мне очень неприятно, Мария; как я уже говорил, я не хотел в твоем присутстви... Но Томас-то знал!
   Мария (решительно). Я остаюсь... Раз уж в моем доме орудует сыщик, платный агент, я считаю своим долгом хотя бы при сем присутствовать!
   Йозеф. Разве Томас не потрудился тебя подготовить?
   Мария. Подготовить? К чему?
   Томас. Я все Марии рассказал. Не упомянул только, что сыщик все это подтверждает документально. И она не поверила!! (Открывает ящик стола и протестующе-смиренным жестом приглашает Йозефа подойти).
   Регина (Ансельму). Уходи! Не смотри туда, ступай прочь! Они расставили тебе капкан! Я тебя предала, я ведь могла бы этому помешать! Не связывайся с этими умниками!
   Мария. Ансельм, да скажите же им, что все это не может быть правдой!
   Томас. Скажи нам, что это не может быть правдой! Скажи!! Но сперва взгляни сюда. (Указывает на Штадерову папку, которую вынул из ящика.)
   Pегина. Не смотри туда, это папка агента! Уходи! Еще не поздно! Смиренно поцелуй им руки и уходи - ползком через порог. На улицу. Пусть они проедут по тебе на машине. Пусть назовут тебя собакой! Будь ею! Но не связывайся с этими умниками! Они хотят изловить в тебе незримое существо.
   Ансельм, зачарованный неизбежностью ситуации, не слушает Регину и словно по узенькой тропинке, втянув голову в плечи, с сосредоточенным видом идет к
   Томасу. Тот протягивает ему листок из папки, который Ансельм пробегает
   глазами, затем второй, третий.
   Томас. Это принадлежит Йозефу...
   Pегина. Я хотела посмотреть, есть ли у тебя мужество. О, будь оно у меня... я так боюсь смерти.
   Йозеф. Несчастная, вот работа этого человека, пагубный дух, который он привил тебе!
   Ансельм (возвращает листки Томасу и поворачивается к Марии). Так я и знал. (Так же, как подошел, возвращается на прежнее место.) Пусть Томас радуется. Мне надо предъявить только одно доказательство - что я ни разу вам не солгал! Можно поговорить с вами наедине?
   Мария (без всякого выражения). Говорите при всех, при всех...
   Пауза. Ансельм - смущенно или снисходительно улыбаясь, но в принужденной
   позе - стоит посреди комнаты.
   (В ужасе). Но как? Вы что же, вправду...
   Ансельм. Вы ведь все знали.
   Mapия. Я?! Вы сказали, что в этих записках нет ничего серьезного. Что их надо уничтожить просто ради Регины!
   Ансельм. Разве я вам не говорил, что я дурной человек?
   Мария. Вы кокетничали такими мыслями. Кокетничали и красовались ложью и скверностью!
   Ансельм. Что мне еще вам сказать?
   Мария. Правда ли это?!
   Ансельм с улыбкой пожимает плечами и собирается уйти. Йозеф уже издали заступает ему дорогу; Томас, который хотел сделать то же самое, оставляет свою попытку. Ансельм тотчас отказывается от своего намерения, Йозеф идет к
   двери, запирает ее, отдает ключ Марии.
   Йозеф. Возьми, пожалуйста, ключ. Он отсюда не выйдет, пока ты его не выпустишь! (Ансельму.) Вы признаетесь в своих интригах и публично обещаете никогда больше к Регине не приближаться, или я прикажу вас арестовать, прямо здесь, в доме!
   Ансельм вопросительно смотрит на Томаса, хозяина дома, но тот отвечает ироническим жестом в сторону Йозефа. Ансельм садится, спокойно смотрит прямо
   перед собой.
   Короткая пауза.
   Мария (Томасу). Но почему ты не сказал мне этого раньше?
   Томас не отвечает. Короткая пауза.
   Ансельм (смотрит на Мертенс, которая сидит в дальнем углу, закрыв лицо руками; потом переводит взгляд на остальных). Нам нынче все нипочем, прямо как в лучшие дни детства; боюсь только, мы можем травмировать мадемуазель Мертенс.
   Мертенс. О, я ухожу; в моей жизни не было более мучительного разочарования. (Нерешительно встает, но, поскольку никто не делает поползновения отпереть дверь, так и стоит в растерянности.)
   Регина (сидевшая неподалеку от нее, подходит и мягко усаживает ее на стул). Останьтесь со мной; вам придется еще много услышать.
   Короткая пауза.
   Мария. Выходит, вы только потому хотели уехать с записями и с... (ясно, что она хочет сказать "с Региной"', но не произносит этого имени)... только потому, что опасались... Господи, как же можно так лгать?!..
   Регина смеется.
   (Раздраженно.) Пусть она перестанет! Пусть прекратит этот жуткий смех!
   Pегина. Я не смеюсь. В детстве я была твердо уверена, что однажды обрету чудесный голос. Внимание! Тишина! Ну как, слышите мой красивый голос? (Смеется.) Вот и я тоже не слышу. Таким голосом поет Ансельм. Но ведь можно прекрасно петь про себя, в душе, а внешне немотствовать!
   Йозеф. Вот пагубное, геростратовское влияние этого человека!
   Регина. Этот голос по-настоящему воспевал Йоханнеса! Просто было ощущение: еще придет что-то, ради чего стоит жить. (Горько, Ансельму.) А потом приходит день, когда сознаешь: ничего больше не будет.
   Йозеф. Она стала жертвой ловца человеков; Регина, если ты желаешь одуматься, хоть это и требует от меня усилия: я еще раз предлагаю тебе мою защиту! Знаешь ли ты, как он тебя обманул? Его жизнь - сплошная цепь обмана и грязи...
   Регина. Знаю.
   Йозеф. И ты в ней - лишь одно из звеньев. Дома у него жена, но он это скрывает - наверно, никогда тебе не говорил?
   Мария негромко вскрикивает.
   Pегина. Я это знаю.
   Йозеф (как бы внезапно прозрев). Но тогда?.. Тогда... Нет... наверно, все далеко не так... все это с виду неправдоподобное... преступное... просто его выдумка, которую ты записала под диктовку?
   Регина. Что тебе до Ансельма?! Со мной он покончил, ему нужна Мария!
   Йозеф (кричит в отчаянии). Но это правда!! Я уже ничего не могу ему сделать... Пусть убирается, или я его убью!.. Дай ему ключ, Мария, быстро!!! Пусть убирается вон! (Падает в кресло.)
   Мария протягивает Ансельму ключ, тот не берет.
   Регина. Он ведь может получить развод. Откуда вам знать, как выглядит Ансельмов роман! Ему нужна эта веревочка, которая его держит; он потому и хотел, чтобы я уехала вместе с ним и с Марией - тогда бы он в ней не заблудился. (Сопровождает свои слова насмешливым жестом, намекая на Мариину величавость.)
   Йозеф (упавшим голосом). Тогда я вообще ничего не могу ему сделать. Он просто раскрыл мой позор, и только.
   Регина. На кого ни посмотрит, он сразу желает стать как тот! Жить не может, не слыша уверений: ты добрый, хороший человек! Все окружающие для него - кошмар! Но он тщеславен и слаб. (Марии.) Знаешь, что он вправду думает о тебе?
   Йозеф (несмотря на растерянность). О Господи! Утихомирьте ее!
   Регина. Конечно же, ты невыносима. Прекрасно сгодишься, чтобы пеленать младенцев. Сноровисто, по-хозяйски, точно карпа за жабры, хватаешь мужчину. Чтоб услышать, как ты поешь большую арию, надо приложить немалые усилия. Завести тебя. Динамит в задницу...
   Йозеф (все еще чувствуя свою ответственность, вскакивает и пытается заткнуть ей рот). Нет, это же...
   Регина. Хорошенько...
   Йозеф. Мерзость, а не женщина!
   Регина (вырываясь). Тебе нужно хорошенько наподдать в пузо! Он сказал, ты его преследуешь!
   Mapия. Я?.. вас преследую?
   Томас (с трудом сдерживаясь). Ты правда так сказал?!
   Регина. Вчера сказал. (Оборачивается за подтверждением к Мертенс; та холодно и обиженно пожимает плечами.)
   Томас. Да замолчи ты, чертовка!
   Йозеф (машинально, будто по-прежнему обязан защищать Регину). Да, сказал!.. Что ж, лучше теперь выложить все начистоту... Я счел за благо вынуть из папки несколько страниц, прежде чем отдал ее тебе. Ведь я намекнул, с какими намерениями он явился в твой дом.
   Томас (со смешком и стоном; Марии). Ни чувством, ни мыслью ты не можешь обнаружить в нем обманщика; какая постыдно грубая метода - показывать, что этот человек посторонний! Но сыщик молодец: то, что тебе кажется меланхолией, он с ходу именует запором и... излечивает! Кому ты теперь поверишь? Я не знаю. Обоим. Вековечная тайна!
   Ансельм (Марии). Почему вы не ушли!.. Этого бы не случилось. Я был бы хорошим человеком.
   Мария отшатывается. Регина бросается Ансельму в ноги, он отступает от нее.
   Pегина. Я так и буду валяться у тебя в ногах, пока ты стоишь. Неужто в тебе не осталось ни капли равнодушия к тому, прав ты или нет? Они тебе предписывают, что ты должен делать, как чувствовать, что думать; но ни один не говорит, каким ты должен быть. Никто тебя не направляет, и беззащитна в тебе темная нетронутость. Чего же ты еще хочешь? Все кончено! Я лежу на земле, и мщу, и торжествую! Ведь ты больше не веришь себе... И я тоже...
   Мария. Встань, Регина, встань, неужели тебе не стыдно? (Тихонько, с отвращением трогает ее мыском туфли.)
   Регина. Ну, пинай меня, пинай! Из-под юбки у тебя выглядывает что-то пинающее меня.
   Йозеф (с отвращением). Видеть не могу все это, ухожу.
   Мария. Я с тобой.
   Йозеф. В пику таким больным не мешало бы заключить союз здоровых.
   Томас. Скорей уж, союз всех исключенных, чтобы они не сдавались вот так. Говори, Ансельм! Найди хоть одно искреннее слово!
   Ансельм (Марии). Я до сих пор оставался здесь, поскольку верил в вас; я покончу с собой, если вы уйдете.
   Йозеф (Томасу). В своем доме я наведу чистоту, а ты делай в своем что угодно. Я свой долг исполнил. (Вместе с Марией собирается уйти.)
   Ансельм (показывая на нож, который лежит на столе открытый, с тех пор как они пытались взломать ящик). Мария, вам знаком этот нож? Я беру его, раз вы не можете больше верить!
   Mapия (с порога). Больше я никогда вам не поверю; доверие утрачено, Ансельм. (Отворачивается и, не оглядываясь, уходит за Йозефом.)
   Ансельм (бессильно зовет вдогонку.) Мария?.. Мария!..
   Ансельм хватает нож - никто не понимает, что случилось, так быстро все
   происходит, - и падает. Томас, давно уже не сводивший с Ансельма глаз, остолбенело смотрит на него. Делает несколько шагов вперед, все с тем же выражением на лице. Останавливается рядом, в крайнем напряжении; Регина подползает к Ансельму и крепко вцепляется ему в плечо - сначала пальцами, а
   потом ногтями.
   Регина. Вобьет что-то себе в голову - и ради этого готов стать мучеником.
   Томас. Крови не видно; держу пари, опять обман.
   Регина. Задумает что-то и непременно осуществит, даже если уже и не хочет, просто не умеет идти на попятный.
   Она долго впивалась ногтями в руку Ансельма, и он невольно подает знак, что ему больно. Томас буквально кидается на него, становится рядом на колени,
   трясет его, дергает за плечи, за волосы.
   Томас. Симулянт! Обманщик! В душе ты у нас раскрасавец, а?! Если не откроешь глаза, я тебя растопчу! Сдеру с тебя эту личину!
   Регина. Не трогай его! Он беззащитен!
   Томас. Он попросту притворяется.
   Регина. Оставь его! Он хороший... под всеми личинами! (Теснит Томаса прочь и опять вцепляется в руку Ансельма.)
   Томас (не дает себя оттолкнуть). Ему хочется остаться правым, только и всего. Эй ты, раненый! Подлец с изъяном! А ведь из кожи лезет, изображая здоровье.
   Ансельм меж тем открывает глаза.
   (Торжествующе.) Хоть раз поневоле признал истину!! (Тотчас с отвращением к себе встает.) Дым! Плохо отрегулировали лампу? Я думал, керосиновая лампа может взорваться. Ах... (Смеется.) Да знаю, знаю, у нас уже электричество... мне на минутку почудилось, что мама жива, а мы еще маленькие...
   Регина. Что ты на него накинулся? Он ненавидит тебя ничуть не больше, чем любого другого, но любви к тебе в нем куда больше.
   Томас. Любви? Ко мне?! Он явился, чтобы умыкнуть Марию!
   Регина. Он любит тебя как брата, который сильнее его самого.
   Ансельм (с трудом поднявшись). Я тебя ненавижу. Куда бы я ни пошел, впереди всегда был ты.
   Томас (швыряет свою реплику ему в лицо). Никто тебе не верит... Но что вы сделали с нами! Все вас презирают, преследуют, отвергают!
   Регина. Они ползали по мне. Я приносила себя в жертву, позволяла собою командовать, чувствовала, что вправду становлюсь такой, какой видят меня они, и... тем выше воспаряла... незримо, по частям, которые ждали спутников. (Встает.) Теперь все ясно и все отгорело. Сегодня я стала здравомыслящим человеком.
   Ансельм (Томасу). Ты преследовал меня - и когда был рядом, и когда не был. Если один человек толкает другого на дурные поступки, он виноват.
   Томас. Конечно, сказано опять для красного словца, однако ж...
   Входит Мария, и Томас умолкает.
   Мария (видя, что что-то случилось). Что такое?.. Что произошло?
   Томас. Он изобразил покушение на самоубийство. Но в конечном счете правдивые и фальшивые чувства суть почти одно и то же.
   Регина. Есть люди, правдивые за обманами и неискренние перед лицом правды.
   Томас. Находишь соратника, а он обманщик! Разоблачаешь обманщика, а он - соратник!
   Мария. Ни слова не понимаю.
   Mepтенс (которую до сих пор никто не замечал). Позвольте мне уйти. Я больше не могу. Видно, не дано мне понять столь "вулканических людей", в которых не затвердел еще "остаток со времен творенья".
   Томас. Но это тоже обман в наше время. Оно терпит лишь кургузые чувства, долгие размышления.
   Мария. Ни слова не понимаю. Вы помирились? Этого я ему не прощу!
   Ансельм. Я дурно говорил о вас, чтобы защитить мое чувство от чужих прикосновений!
   Томас. Молчи, Ансельм, тебе надо в постель. Ложись спать. Завтра рано утром ты уедешь. Мне и самому впору уехать, убаюканному безалаберностью. Вы ведь правы. Люди никогда не бывают более в своем уме, чем когда теряют себя.
   Занавес
   ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
   Коридор вроде холла на втором этаже. Двери. Деревянная внутренняя лестница. Причудливые арабески на ковре. На заднем плане - огромное окно с видом на природу. Рассвет. Тяжелая, удобная мебель - дерево и кожа. Касательно характера вещей справедливо то же, что сказано во втором акте; но все пространство кажется тесным, замкнутым, похожим на внутренность шкафа.
   Регина и Томас в фантазийных домашних костюмах. Томас в глубине сцены,
   встает с кожаной козетки, потягивается, проходит на авансцену, где
   скорчившись сидит Регина.
   Томас. Мне стыдно.
   Регина. Вообще не смотреть на мужчин или смотреть на всех подряд - это одно и то же. Впору бросаться им на грудь, просто потому, что с ума сходишь от отчужденности, от неспособности уразуметь, как это можно задержать их руку в своей больше, чем надо.
   Томас. Перед тем как перебраться сюда, я еще раз перечитал эти заметки - твои или Ансельмовы о тебе, - и мне стыдно.
   Регина (соглашаясь). Остылые выдумки. Омерзительно голые, как птенцы, выпавшие из гнезда. (Глядя на свет.) Я просто не могу глядеть на свет, на это таинственно прекрасное утро; точно испорченный желудок мира, оно выворачивается во всей своей мутной ясности.
   Томас. И пока я читал, этот Штадер был в нашем доме. А в другой комнате спал Йозеф. А в третьей - Ансельм. Я боялся задать себе вопрос, не спит ли один из них у тебя.
   Регина. Почему ты не говоришь - "порочные"?! Почему не пытаешься поднять меня, как падшую девку?! Взгляни на это как на естественный факт, раз уж нельзя заглянуть дальше и увидеть подоплеку!.. В деревне не было места. И Йозеф притащил этого адъютанта - не ночевать же ему в парке!
   Томас. Конечно, нет! Ох это проклятое человеческое "конечно" - как притолока низкой двери: не хочешь, а склонишься перед любой подлостью.
   Регина (продолжает). А Ансельм уже неестествен!
   Томас (подчеркивая узость переходной зоны). Ансельм неестествен.
   Пауза.
   (Измученно.) Если б ты знала, как мужчины презирают таких женщин!
   Регина. А я знаю. И они правы. Я каждый раз замечала, но для меня это всегда была месть, в глубине души. Ведь и сегодня речь не о том, что ты это сделал. А о том, что это тебя усмиряет и принижает, что ты становишься собственным поступком. Бунт, могучая воля, безымянная сила выплескиваются в мир и... в твоем случае становятся профессором.
   Томас (наполовину соглашаясь). Да, быть может, каждый на всю жизнь остается в плену второстепенного успеха. Наверное, мне надо с этим примириться.
   Регина. Восхитительное девичье ощущение - волшебной птицей парить над миром, качаясь на кольце! Только потом догадываешься, что сидел в клетке, которую кто-то нес и вдруг поставил.
   Томас. Вчера, разговаривая с твоим мужем, я вправду еще верил, что мужчины тебе отвратительны; теперь, моя дикарка сестра, мне нужно свыкнуться с тем, что ты омерзительно уродливым способом выразила то же самое.
   Регина. Какая-то часть меня всегда была вне этого.
   Томас. До чего же мне нравилось, что мы никогда не предъявляли друг другу непомерных требований. Сохраняли между собой свободное пространство. Не сковывали, не стискивали друг друга всякими там идеалами, когда голова кругом идет и дышать нечем. Наоборот, хотя мы годами не виделись и не писали писем - спокойный сон с детства нерасторжимых уз. А эти узы на крайнем переделе были музыкой, как все далекое. Даже твой брак с Йозефом ничуть этому не мешал. Главная тайна человеческой музыки не в том, что она музыка, а в том, что посредством сушеной овечьей кишки удается приблизить нас к Богу.
   Регина. Наверно, я просто злая, очень даже может быть; никого я не люблю, все делаю втихомолку. Но всегда у меня было утешение: если уж будет совсем скверно, ты сумеешь навести порядок; устроишь так, что все, что я наделала, было хорошим и добрым. А ты смирился, упал!