Страница:
Тут звонок в дверь. Надо открывать, поскольку работницы вивария разбегаются по домам уже часа в два, а дежурного я сама отпустила. На пороге стоят две барышни, сразу ясно, физиологи или биохимики. По манерам и по виду судя, не студентки уже, а аспирантки — такие важные и многими знаниями отягощенные.
— Извините, — говорят, — мы с кафедры физиологии животных, нам нужна собака для экспериментов.
— Да всегда пожалуйста, идите в собачник и выбирайте.
Поводок выдала, довела до собачника. Пусть смотрят, откуда же я знаю, какого пола и веса собака им нужна. Ведь для физиологических опытов это очень важно. Дворняжки подопытные в вольерах прыгают, лают. Им развлечение — люди пришли, может, угостят вкусненьким или гулять поведут. Многие собачки тут не по первому году живут, каких на них опытов только не ставили, но все интереснее, чем в клетке сидеть.
Смотрю, замялись мои физиологини: «Не могли бы вы нам помочь. Нам нужен самец собаки, но как отличить его от самки, мы не знаем…»
Ну теор-ретики!
Пока горит свеча
ПРО СКЛЕП
Булгаковщина
Когда решался вопрос о создании питомника в Ботсаду, возникла серьезнейшая проблема. Догадайтесь, какая? Что — зачем нужны борзые? Ясное дело — сад охранять, неужто не видели в кино, как баре ими крестьян травят (вот вранье-то)?! Как оформить дрессировщика Т. В. Габидзашвили? Тоже нет. Подумаешь, сложность — проведем как сторожа, а то мало уборщиц и плотников числятся лаборантами и техниками. Куда собак определить? И это не проблема. Был в Плодовом отделе крохотный пустой питомник с пятком полуразвалившихся вольер. Так что все решалось, кроме одного.
При этом самом питомнике было строение, бывшая кормокухня, более всего напоминавшая случайно уцелевший дот. Народ его потом метко окрестил склепом. Казалось бы, вселяйся, вари собакам кашу и радуйся, ан нет! В этом самом склепе была печь, в которой время от времени сжигал ненужные бумаги Первый отдел!
Это сейчас Первый отдел — пустой звук, да хоть бы и десятый, а в 1975 году!… В каждом учреждении был свой Первый отдел, занимавшийся вопросами госбезопасности, лояльности сотрудников и еще бог весть чем, но все бумаги там, вплоть до промокашек, были сугубо секретными. И ежели какая бумажка не шла в архив на вечное хранение, то ее надлежало уничтожить, опять-таки в обстановке строгой секретности. Вот в этом-то и состояла основная закавыка: привезут опять архивы жечь, а тут, понимаешь, какие-то темные личности, да еще и собаки — кошмар!!!
Пришлось клясться всеми мыслимыми клятвами, что в подобных случаях никого из нас и близко от склепа не будет. Ну хотите, мы подписку о неразглашении дадим и глаза завяжем?! В общем, уломали начальство, и переселился Тарик с борзыми в склеп.
Довольно долго никто из гэбистов не появлялся — мы о них и думать забыли. Обжились, обросли новыми собаками, кошек завели. Уже и Новый год прошел, живем да радуемся, и на тебе… Подкатывает к склепу машина, и выходят из нее товарищи. Одеты неприметно, лица, хоть убей, не запомнить, говорят тихо, но веско. Все понятно, кто пожаловал: это у американцев это «люди в черном», а у нас они испокон веку были «в сером».
Зыркнул на нас старший колючим взглядом, мол, очистить помещение, А что делать — придется. Мы на улицу, а те принялись к печи пачки бумаг таскать. Мать честная, это сколько у нас на Биофаке секретов — и как не надорвутся, бедные…
Топчемся на улице… Наконец-то из трубы дым пошел, но как-то нехотя. Вот черти косорукие, кто ж так топит, надо ж было сначала печь на дровах прогреть! Эх, видно, ночевать сегодня Тарику на улице…
Через час где-то сдались первоотдельцы, кликнули Тарика, мол, разберись ты, хозяин, с этой проклятой печью. Ну и мы с Анной в тепло проскользнули. А в склепе дыму — это что-то, и, как назло, электричество отключили. Всего и свету, что из открытой топки. Гэбисты, уже перемазанные сажей, как черти, утирая слезящиеся глаза, в печь пачки бумаг суют, а они едва тлеют.
Тут нас с Анькой и пробрало: хихикаем в кулаки, удержаться не можем… Только и шепчем друг другу: «Не горят рукописи, ох не горят!» А за чтение «Мастера и Маргариты», кстати, в то время из комсомола, а стало быть, и из Университета, запросто можно было вылететь, потому как бесовщина и поповщина, — но мы просто остановиться не можем.
Тарик попробовал расшуровать огонь, да не тут-то было, — слишком плотно печь бумагой забита. «Может, — говорит, — не будем мучиться? Я завтра по свету костер на улице запалю, да и сожгу там всю эту макулатуру к такой-то маме?! Да не бойтесь вы, мужики, не буду я все это читать, я и букв-то половину уже позабыл!» Понятно, что ерничает, но надоела всем эта дымовуха до смерти. Да и гэбисты умотались: домой охота, дым глаза ест, жара как в пекле… Они хоть ушаночки свои поснимали и пальтишки штатные порасстегивали, а все равно тяжко. Какое-то время еще держались, мы уж чаю в потемках приготовили. Жалко людей, ведь подневольные души. А проклятая бумага все никак не займется. (Ведь не горят же рукописи! Хи-хи-хи, ой…)
Наконец, сломались товарищи. Дали Тарику строгую инструкцию, как жечь, наказали обгоревшие листы собрать и также уничтожить, пепел смести и, главное, языком не болтать! Вас, девушки, тоже касается. Студентки? Вот тем более…
Стали собираться на выход, шарфы заматывать, шапки собирать. Старший потянулся за своей ушанкой, валявшей на стопке бумаг у печи, поднял, да как заорет! Поскольку «ушанка» с противным мявом полоснула его когтистой лапой по руке и вылетела в открытую форточку. Это он в темноте шапку перепутал с нашей черной кошкой Гренкой [6].
Вот тут мы уже заржали в голос: «Ох, нехорошая квартира… Ваш берет, сударь! Бегемот, изволь немедленно вылезти из-под кровати…» Гэбист зло зыркнул на нас и выскочил на улицу.
Но больше уж Первый отдел нас долгими посещениями не баловал. Так, привезут кучу бумаг, свалят у склепа, мол, сами знаете, что делать, и ходу. И правильно: что нехорошая квартира, что склеп — лучше не связываться!
Гусь лапчатый
Избранница
Старушку не забывайте!
— Извините, — говорят, — мы с кафедры физиологии животных, нам нужна собака для экспериментов.
— Да всегда пожалуйста, идите в собачник и выбирайте.
Поводок выдала, довела до собачника. Пусть смотрят, откуда же я знаю, какого пола и веса собака им нужна. Ведь для физиологических опытов это очень важно. Дворняжки подопытные в вольерах прыгают, лают. Им развлечение — люди пришли, может, угостят вкусненьким или гулять поведут. Многие собачки тут не по первому году живут, каких на них опытов только не ставили, но все интереснее, чем в клетке сидеть.
Смотрю, замялись мои физиологини: «Не могли бы вы нам помочь. Нам нужен самец собаки, но как отличить его от самки, мы не знаем…»
Ну теор-ретики!
Пока горит свеча
В моем представлении ремонт и стройка всегда относились к числу стихийных бедствий. При этом к ремонту, допустим, в собственной квартире еще можно притерпеться, и он хоть как-то прогнозируем. А вот любые ремонтные работы в питомнике Ботсада или в виварии всегда случались по принципу наступления зимы в Москве, то есть совершенно внезапно и в состоянии полного отсутствия готовности к этому катаклизму.
С одной стороны, понятно, что вольеры, клетки и прочие сооружения изнашиваются и стареют: доски гниют, сетка ржавеет, крыша начинает протекать… Да и животные активно ускоряют этот процесс. И в самом деле, почему бы скучающей собаке не прогрызть дыру в двери или не оторвать кусок сетки?! По-хорошему, все эти повреждения надо, заметив, как можно раньше устранить. А для этого нужно иметь запас новых досок, сетки, рубероида и т. д. и т. п.
Вот тут и возникает то самое «но, с другой стороны…» Напомню, что на дворе середина 70-х годов XX века, то есть любые стройматериалы в СССР являются чуть ли не стратегическим сырьем и строго фондируются. В свободной продаже ничего этого нет вообще. Отдел снабжения факультета не позволит заказать что-либо по принципу просто так, чтобы было, если что… Заявка на материалы должна быть обоснована, согласована, подписана, и не абы кем, а ответственными лицами, включая декана и главного бухгалтера. А если все это сделано, то ждать, когда же материал по заявке будет получен, можно месяцами. А уж что и в каком количестве из заказанного все-таки выдадут, так это даже не загадка, а тайна.
Теперь понятно, что никакого планового мелкого ремонта не было и быть не могло. Ремонт был только авральный, когда очередной четвероногий мастер превращал свое жилище в руины либо доводил до того состояния, что запереть его там просто нельзя. Ну а сам материал для починки приходилось, как это называлось, доставать. Привезли, например, какой-нибудь громоздкий прибор в дощатом ящике. Так едва пустой ящик на улицу вынесли — смотришь, уже облепили его научные сотрудники с гвоздодерами и плоскогубцами в руках. Через полчаса от ящика и следов нет — умельцы все разобрали и растащили по заначкам. Или, допустим, оставили без присмотра строители рулоны сетки — вот сетка и «ушла». Нехорошо, конечно, а что делать? Все так изворачивались…
Ясно теперь, почему мы клеток вовремя не чинили. Ведь если сегодня забить щели в стене досками, добытыми с таким трудом, а завтра вдруг понадобится сколотить новую дверь, то из чего ж ее делать-то, а?! Вот и смотрели мы на рассыпающиеся собачьи вольеры, мол, авось еще постоят. Сегодня никто не вылез — так, даст бог, и завтра не вылезет.
А вот когда «вылезал», тут уж начинался аврал в лучшем виде: ночь-полночь, кровь из носу, но чем хочешь и как сможешь, только вольеру или клетку приведи в такое состояние, чтобы больше не вылезал.
Читала я в те времена Дж. Даррелла и диву давалась. Разломает у него там какой-нибудь зверь клетку, выберется на свободу. А вся экспедиция как набежит: кто новую сетку тащит, кто доски, кто проволоку. Раз-два, новую клетку сколотили, зверя изловили и на место водворили. И где ж это, думаю, они в джунглях столько всякого добра натырили, что в любой момент у них все наготове?!
Много за десять лет у нас всяких авралов случалось, но один запомнился накрепко. Начать придется издалека.
Помимо тех волков, что жили в виварии, была у нас еще одна волчица в Ботсаду. И обитала она там как самая настоящая подпольщица, то есть нигде не значилось, что она вообще есть на белом свете.
Привез ее Тарику один из многочисленных знакомцев аж из Монголии двухмесячным щенком. Мне она была нужна как рыбья кость в горле. Во-первых, наши волки давно уже стали матерыми и вводить чужого маленького щенка в стаю было проблематично. Во-вторых, в два месяца волчонка приручать поздно. Чтобы он по-настоящему к человеку привязался, брать его из логова надо чуть только глаза открыл, то есть в две, самое позднее три недели. Но Тарика разве ж переспоришь. Уперся, как всегда, мол, ничего не поздно, приручится, а вырастет с собаками — вы же еще на ней науку сделаете… Совсем с ума сошел, с какими собаками?! Да узнает ботсадовское начальство о волчице в питомнике — мы все отсюда вылетим мелкими пташками, не только она! Куда там! Оставил…
Живет Ульяна в питомнике, растет в собачьей стае, вместе с ними по саду бегает. Никто из посторонних людей о ней не знал. Ну а если ночные сторожа волчицу и видели, то не понимали, кто это. Мало ли в саду собак, вон еще дворняжка носится. Пока маленькой была, все хорошо. И собаки ее не обижали, и она к ним со всем пиететом относилась.
Ну а к зиме повзрослела Уля, стала на прогулках в стороне от собак держаться. Выпустишь на территорию, а она — раз и утекла в дендрарий, ищи ее там. Иной раз всю ночь пробегает на свободе, другой раз и по двое суток в питомник не приходит. Волку же много еды не надо, да и наедаться впрок он отлично умеет.
А после года Уля и вовсе перестала в питомник возвращаться. К Тарику — выходила. Он ее покормит — и снова исчезла волчица. Днем отсыпается где-нибудь в зарослях или сидит на альпийской горке, смотрит, как народ в Ботсаду трудится. Ну а ночью у нее другая забава была. Понравилось Уле сторожей в обходах сопровождать. Идет себе человек по дорожке под фонарями, смотрит, не залез ли кто в дендрарий. А волчица между деревьями бесшумно скользит и на него поглядывает. Сторожа, конечно, иной раз замечали или тень ее, или. зеленый проблеск глаз. Но мы всегда отговаривались, мол, это у нас та собака бегала или другая, из тех, кого сторожа не боялись.
Вторая зима пошла Ульяне, когда по телевизору в «Мире животных» показали очередной душераздирающий сюжет о страшных и ужасных хищниках-волках. И видели эту передачу, как назло, все сотрудники Ботсада. А слухи о волчице, конечно, ходили, но то слухи… А тут, как раз после передачи, вышла Уля днем на любимую горку. И ладно бы лежала себе тихо, а она игрушку нашла. Кто-то забыл на территории красное пластиковое ведро. Вот его-то Уля отыскала, уселась на голой скале и грызет ведро, лапами катает.
Ну и, разумеется, сотрудницам именно в это время понадобилось что-то сделать в альпинарии. А тут картина: на камне сидит волк и рвет зубами нечто красное. Шум, гам, переполох! Напуганные женщины в дирекцию сада: там волк в альпинарии кого-то загрыз! Директор за Тариком — мол, что за волк, кого загрыз, откуда взялся? Сейчас наряд милиции вызовем, чтобы отстреляли зверя! Кое-как Тарик уломал начальство обойтись без расстрелов, и про ведро объяснил, и что Уля на людей не кидается, клялся. Тем не менее было сказано: волка убрать, чтобы утром и духу его не было.
В общем, приказ понятный: женщины напуганы, они не обязаны терпеть соседство с вольным волком, чем там Тарик ни клянись. Другое дело, куда эту несчастную Ульяну деть? Теперь ее в виварий точно не приведешь: взрослую стая с гарантией не примет. В собачьей вольере запирать — так она ее в пять минут разберет и опять в сад сбежит.
Тут и начался большой аврал. Освободили угловую вольеру в питомнике, притащили запасные решетки — хорошо хоть они были. Собрали клетку, но на все стены решеток не хватает. Значит, надо зашивать стенки собачьей вольеры вторым слоем досок для крепости. Время идет — зимний день короток, а в вольерах, понятное дело, освещения нет. Сначала я Тарику фонариком светила. Он доски обрезает и приколачивает, я лучом за его руками вожу, гвозди подаю, доски поддерживаю. Тарик, если уж взялся за работу, то сделает все в наилучшем виде, но человек он неспешный и педантичный до потери сознания (напарника, конечно). Иными словами, если Тарик принялся доску рубанком выглаживать, то будет им елозить, пока поверхность до зеркального блеска не доведет. Вот и в этот раз он каждую дощечку на место прилаживает, заусенцы и фасочки рубанком снимает, а время идет, ночь уже.
У фонарика батарейки окончательно умерли. Пришлось свечку взять. Прилепила я ее к балке: светло, не хуже, чем с фонариком. Тарик себе возится, стенка уже такая, что лезвие бритвы между досками не войдет. От меня помощи теперь вообще не требуется, но Тарик не отпускает.
— А вдруг чего понадобится, — говорит, — и где я это «чего» искать буду? Стой, немного осталось.
Стою, холодно, да и за полночь давно. Дома Тим [5]негуляный, некормленый, родители опять сердиться будут, что меня с работы не дождешься.
— Тарик, — не выдерживаю, — ну сколько ж ты еще возиться будешь?!
— А вот как свеча догорит — все равно в темноте не поработаешь…
Мы оба подняли глаза на свечу. Она давно прогорела. Колеблющийся, ласковый огонек исходил от ребра занявшейся вертикальной стойки…
С одной стороны, понятно, что вольеры, клетки и прочие сооружения изнашиваются и стареют: доски гниют, сетка ржавеет, крыша начинает протекать… Да и животные активно ускоряют этот процесс. И в самом деле, почему бы скучающей собаке не прогрызть дыру в двери или не оторвать кусок сетки?! По-хорошему, все эти повреждения надо, заметив, как можно раньше устранить. А для этого нужно иметь запас новых досок, сетки, рубероида и т. д. и т. п.
Вот тут и возникает то самое «но, с другой стороны…» Напомню, что на дворе середина 70-х годов XX века, то есть любые стройматериалы в СССР являются чуть ли не стратегическим сырьем и строго фондируются. В свободной продаже ничего этого нет вообще. Отдел снабжения факультета не позволит заказать что-либо по принципу просто так, чтобы было, если что… Заявка на материалы должна быть обоснована, согласована, подписана, и не абы кем, а ответственными лицами, включая декана и главного бухгалтера. А если все это сделано, то ждать, когда же материал по заявке будет получен, можно месяцами. А уж что и в каком количестве из заказанного все-таки выдадут, так это даже не загадка, а тайна.
Теперь понятно, что никакого планового мелкого ремонта не было и быть не могло. Ремонт был только авральный, когда очередной четвероногий мастер превращал свое жилище в руины либо доводил до того состояния, что запереть его там просто нельзя. Ну а сам материал для починки приходилось, как это называлось, доставать. Привезли, например, какой-нибудь громоздкий прибор в дощатом ящике. Так едва пустой ящик на улицу вынесли — смотришь, уже облепили его научные сотрудники с гвоздодерами и плоскогубцами в руках. Через полчаса от ящика и следов нет — умельцы все разобрали и растащили по заначкам. Или, допустим, оставили без присмотра строители рулоны сетки — вот сетка и «ушла». Нехорошо, конечно, а что делать? Все так изворачивались…
Ясно теперь, почему мы клеток вовремя не чинили. Ведь если сегодня забить щели в стене досками, добытыми с таким трудом, а завтра вдруг понадобится сколотить новую дверь, то из чего ж ее делать-то, а?! Вот и смотрели мы на рассыпающиеся собачьи вольеры, мол, авось еще постоят. Сегодня никто не вылез — так, даст бог, и завтра не вылезет.
А вот когда «вылезал», тут уж начинался аврал в лучшем виде: ночь-полночь, кровь из носу, но чем хочешь и как сможешь, только вольеру или клетку приведи в такое состояние, чтобы больше не вылезал.
Читала я в те времена Дж. Даррелла и диву давалась. Разломает у него там какой-нибудь зверь клетку, выберется на свободу. А вся экспедиция как набежит: кто новую сетку тащит, кто доски, кто проволоку. Раз-два, новую клетку сколотили, зверя изловили и на место водворили. И где ж это, думаю, они в джунглях столько всякого добра натырили, что в любой момент у них все наготове?!
Много за десять лет у нас всяких авралов случалось, но один запомнился накрепко. Начать придется издалека.
Помимо тех волков, что жили в виварии, была у нас еще одна волчица в Ботсаду. И обитала она там как самая настоящая подпольщица, то есть нигде не значилось, что она вообще есть на белом свете.
Привез ее Тарику один из многочисленных знакомцев аж из Монголии двухмесячным щенком. Мне она была нужна как рыбья кость в горле. Во-первых, наши волки давно уже стали матерыми и вводить чужого маленького щенка в стаю было проблематично. Во-вторых, в два месяца волчонка приручать поздно. Чтобы он по-настоящему к человеку привязался, брать его из логова надо чуть только глаза открыл, то есть в две, самое позднее три недели. Но Тарика разве ж переспоришь. Уперся, как всегда, мол, ничего не поздно, приручится, а вырастет с собаками — вы же еще на ней науку сделаете… Совсем с ума сошел, с какими собаками?! Да узнает ботсадовское начальство о волчице в питомнике — мы все отсюда вылетим мелкими пташками, не только она! Куда там! Оставил…
Живет Ульяна в питомнике, растет в собачьей стае, вместе с ними по саду бегает. Никто из посторонних людей о ней не знал. Ну а если ночные сторожа волчицу и видели, то не понимали, кто это. Мало ли в саду собак, вон еще дворняжка носится. Пока маленькой была, все хорошо. И собаки ее не обижали, и она к ним со всем пиететом относилась.
Ну а к зиме повзрослела Уля, стала на прогулках в стороне от собак держаться. Выпустишь на территорию, а она — раз и утекла в дендрарий, ищи ее там. Иной раз всю ночь пробегает на свободе, другой раз и по двое суток в питомник не приходит. Волку же много еды не надо, да и наедаться впрок он отлично умеет.
А после года Уля и вовсе перестала в питомник возвращаться. К Тарику — выходила. Он ее покормит — и снова исчезла волчица. Днем отсыпается где-нибудь в зарослях или сидит на альпийской горке, смотрит, как народ в Ботсаду трудится. Ну а ночью у нее другая забава была. Понравилось Уле сторожей в обходах сопровождать. Идет себе человек по дорожке под фонарями, смотрит, не залез ли кто в дендрарий. А волчица между деревьями бесшумно скользит и на него поглядывает. Сторожа, конечно, иной раз замечали или тень ее, или. зеленый проблеск глаз. Но мы всегда отговаривались, мол, это у нас та собака бегала или другая, из тех, кого сторожа не боялись.
Вторая зима пошла Ульяне, когда по телевизору в «Мире животных» показали очередной душераздирающий сюжет о страшных и ужасных хищниках-волках. И видели эту передачу, как назло, все сотрудники Ботсада. А слухи о волчице, конечно, ходили, но то слухи… А тут, как раз после передачи, вышла Уля днем на любимую горку. И ладно бы лежала себе тихо, а она игрушку нашла. Кто-то забыл на территории красное пластиковое ведро. Вот его-то Уля отыскала, уселась на голой скале и грызет ведро, лапами катает.
Ну и, разумеется, сотрудницам именно в это время понадобилось что-то сделать в альпинарии. А тут картина: на камне сидит волк и рвет зубами нечто красное. Шум, гам, переполох! Напуганные женщины в дирекцию сада: там волк в альпинарии кого-то загрыз! Директор за Тариком — мол, что за волк, кого загрыз, откуда взялся? Сейчас наряд милиции вызовем, чтобы отстреляли зверя! Кое-как Тарик уломал начальство обойтись без расстрелов, и про ведро объяснил, и что Уля на людей не кидается, клялся. Тем не менее было сказано: волка убрать, чтобы утром и духу его не было.
В общем, приказ понятный: женщины напуганы, они не обязаны терпеть соседство с вольным волком, чем там Тарик ни клянись. Другое дело, куда эту несчастную Ульяну деть? Теперь ее в виварий точно не приведешь: взрослую стая с гарантией не примет. В собачьей вольере запирать — так она ее в пять минут разберет и опять в сад сбежит.
Тут и начался большой аврал. Освободили угловую вольеру в питомнике, притащили запасные решетки — хорошо хоть они были. Собрали клетку, но на все стены решеток не хватает. Значит, надо зашивать стенки собачьей вольеры вторым слоем досок для крепости. Время идет — зимний день короток, а в вольерах, понятное дело, освещения нет. Сначала я Тарику фонариком светила. Он доски обрезает и приколачивает, я лучом за его руками вожу, гвозди подаю, доски поддерживаю. Тарик, если уж взялся за работу, то сделает все в наилучшем виде, но человек он неспешный и педантичный до потери сознания (напарника, конечно). Иными словами, если Тарик принялся доску рубанком выглаживать, то будет им елозить, пока поверхность до зеркального блеска не доведет. Вот и в этот раз он каждую дощечку на место прилаживает, заусенцы и фасочки рубанком снимает, а время идет, ночь уже.
У фонарика батарейки окончательно умерли. Пришлось свечку взять. Прилепила я ее к балке: светло, не хуже, чем с фонариком. Тарик себе возится, стенка уже такая, что лезвие бритвы между досками не войдет. От меня помощи теперь вообще не требуется, но Тарик не отпускает.
— А вдруг чего понадобится, — говорит, — и где я это «чего» искать буду? Стой, немного осталось.
Стою, холодно, да и за полночь давно. Дома Тим [5]негуляный, некормленый, родители опять сердиться будут, что меня с работы не дождешься.
— Тарик, — не выдерживаю, — ну сколько ж ты еще возиться будешь?!
— А вот как свеча догорит — все равно в темноте не поработаешь…
Мы оба подняли глаза на свечу. Она давно прогорела. Колеблющийся, ласковый огонек исходил от ребра занявшейся вертикальной стойки…
ПРО СКЛЕП
Булгаковщина
При этом самом питомнике было строение, бывшая кормокухня, более всего напоминавшая случайно уцелевший дот. Народ его потом метко окрестил склепом. Казалось бы, вселяйся, вари собакам кашу и радуйся, ан нет! В этом самом склепе была печь, в которой время от времени сжигал ненужные бумаги Первый отдел!
Это сейчас Первый отдел — пустой звук, да хоть бы и десятый, а в 1975 году!… В каждом учреждении был свой Первый отдел, занимавшийся вопросами госбезопасности, лояльности сотрудников и еще бог весть чем, но все бумаги там, вплоть до промокашек, были сугубо секретными. И ежели какая бумажка не шла в архив на вечное хранение, то ее надлежало уничтожить, опять-таки в обстановке строгой секретности. Вот в этом-то и состояла основная закавыка: привезут опять архивы жечь, а тут, понимаешь, какие-то темные личности, да еще и собаки — кошмар!!!
Пришлось клясться всеми мыслимыми клятвами, что в подобных случаях никого из нас и близко от склепа не будет. Ну хотите, мы подписку о неразглашении дадим и глаза завяжем?! В общем, уломали начальство, и переселился Тарик с борзыми в склеп.
Довольно долго никто из гэбистов не появлялся — мы о них и думать забыли. Обжились, обросли новыми собаками, кошек завели. Уже и Новый год прошел, живем да радуемся, и на тебе… Подкатывает к склепу машина, и выходят из нее товарищи. Одеты неприметно, лица, хоть убей, не запомнить, говорят тихо, но веско. Все понятно, кто пожаловал: это у американцев это «люди в черном», а у нас они испокон веку были «в сером».
Зыркнул на нас старший колючим взглядом, мол, очистить помещение, А что делать — придется. Мы на улицу, а те принялись к печи пачки бумаг таскать. Мать честная, это сколько у нас на Биофаке секретов — и как не надорвутся, бедные…
Топчемся на улице… Наконец-то из трубы дым пошел, но как-то нехотя. Вот черти косорукие, кто ж так топит, надо ж было сначала печь на дровах прогреть! Эх, видно, ночевать сегодня Тарику на улице…
Через час где-то сдались первоотдельцы, кликнули Тарика, мол, разберись ты, хозяин, с этой проклятой печью. Ну и мы с Анной в тепло проскользнули. А в склепе дыму — это что-то, и, как назло, электричество отключили. Всего и свету, что из открытой топки. Гэбисты, уже перемазанные сажей, как черти, утирая слезящиеся глаза, в печь пачки бумаг суют, а они едва тлеют.
Тут нас с Анькой и пробрало: хихикаем в кулаки, удержаться не можем… Только и шепчем друг другу: «Не горят рукописи, ох не горят!» А за чтение «Мастера и Маргариты», кстати, в то время из комсомола, а стало быть, и из Университета, запросто можно было вылететь, потому как бесовщина и поповщина, — но мы просто остановиться не можем.
Тарик попробовал расшуровать огонь, да не тут-то было, — слишком плотно печь бумагой забита. «Может, — говорит, — не будем мучиться? Я завтра по свету костер на улице запалю, да и сожгу там всю эту макулатуру к такой-то маме?! Да не бойтесь вы, мужики, не буду я все это читать, я и букв-то половину уже позабыл!» Понятно, что ерничает, но надоела всем эта дымовуха до смерти. Да и гэбисты умотались: домой охота, дым глаза ест, жара как в пекле… Они хоть ушаночки свои поснимали и пальтишки штатные порасстегивали, а все равно тяжко. Какое-то время еще держались, мы уж чаю в потемках приготовили. Жалко людей, ведь подневольные души. А проклятая бумага все никак не займется. (Ведь не горят же рукописи! Хи-хи-хи, ой…)
Наконец, сломались товарищи. Дали Тарику строгую инструкцию, как жечь, наказали обгоревшие листы собрать и также уничтожить, пепел смести и, главное, языком не болтать! Вас, девушки, тоже касается. Студентки? Вот тем более…
Стали собираться на выход, шарфы заматывать, шапки собирать. Старший потянулся за своей ушанкой, валявшей на стопке бумаг у печи, поднял, да как заорет! Поскольку «ушанка» с противным мявом полоснула его когтистой лапой по руке и вылетела в открытую форточку. Это он в темноте шапку перепутал с нашей черной кошкой Гренкой [6].
Вот тут мы уже заржали в голос: «Ох, нехорошая квартира… Ваш берет, сударь! Бегемот, изволь немедленно вылезти из-под кровати…» Гэбист зло зыркнул на нас и выскочил на улицу.
Но больше уж Первый отдел нас долгими посещениями не баловал. Так, привезут кучу бумаг, свалят у склепа, мол, сами знаете, что делать, и ходу. И правильно: что нехорошая квартира, что склеп — лучше не связываться!
Гусь лапчатый
УТарика очередные неприятности с киношниками, точнее, с дирекцией «Мосфильма». Уж кто там прав, а кто виноват — дело не наше, да и какая разница, если на доске объявлений вывешен приказ: всем съемочным группам под страхом только что не расстрела не использовать дрессировщика Т. В. Габидзашвили, а всех животных убрать с территории студии немедленно.
Вот этим мы и занимаемся — эвакуацией зверинца. Мало того что делается это в темпе, так еще и скрытно. Ведь в советские времена человеку могли принадлежать одна, ну две собаки или кошки — и все, ничего более экзотического. Да и то регулярно возникали идеи, что и одного непродуктивного животного на семью более чем достаточно. А у Тарика только борзых — четверо, да москвич, да кавказец, да кошки, да… Короче, спозаранку Тарик с собаками окольными партизанскими тропами двинулся с Мосфильма в Ботанический сад Университета. Кошек унесли в сумках сочувствующие дамы, а мне с Шуркой досталась транспортировка беркута.
Эх, хорошо было профессору Челленджеру — ему птеродактиля носильщики в ящике таскали, а мы выкручивайся как хочешь. Точнее, общая идея понятна: все дневные птицы в темноте становятся смирными, не бьются, и поэтому перевозят их, упаковав в мешки. Темно, воздух поступает, крыльями не помашешь. Однако так хорошо возить попугайчиков: положил пяток мешочков в корзиночку и иди себе, как Красная Шапочка, а беркут?! В этом красавце килограммов пять будет, да размах крыльев около полутора метров, вот и сунь такого в мешочек.
Все-таки нашли в виварии Университета здоровый джутовый мешок из-под картошки, кое-как загрузили в него «птичку» — и за забор. Проблемы начались сразу. Крылья надо было бы связать, но на это у нас ума не хватило, как-то не случалось нам до этого контрабандой возить пернатых. В результате орел, сидя в завязанном мешке, крыльями поводит, пытаясь их расправить, а мы мешок с трудом удерживаем. Ясно, что пешком его тащить — сил никаких не хватит, так что едем на троллейбусе.
Стоит на остановке, ждем. Орелик наш совсем нами не доволен: мало того что мешок в руках ходуном ходит, так он еще углы когтями разодрал. В итоге получилась некая пародия на царский герб. Большой мешок за горловину держат на отлете две девчонки, из мешка под углом торчат две когтистые лапы, они судорожно то сжимаются, то разжимаются. Ставить мешок нельзя, так как, получив опору, беркут его просто на лоскуты распустит и улетит. К себе тоже не прижмешь: коготки-то нешуточные, они и волку спину ломают — есть такой способ охоты на серого в Азии.
Пока мы сражались с мешком, на остановке образовались еще желающие ехать, похоже, семейная пара. Тетке ужасно интересно, что у нас в мешке, и она шипит мужу: «Слышь, спроси, чевой-то у них там?» Тот отмахивается: «Да ладно тебе, гуся везут…» — «Ну какой гусь, ну ты че! Спроси, а?»
Наконец мужик не выдерживает и подходит. «Э, девчонки, кого везем-то, гуся, што ли?» В этот момент беркут выпрастывает лапы полностью, так что видны бурые перья, покрывающие бедра, и чуть не ловит меня когтями за ногу. «Сдурел ты, дядя, какой тебе гусь — орел это, беркут!»
Мужик, довольный, возвращается к супруге: «Говорил же тебе — гусь! Вишь лапы какие!»
Вот этим мы и занимаемся — эвакуацией зверинца. Мало того что делается это в темпе, так еще и скрытно. Ведь в советские времена человеку могли принадлежать одна, ну две собаки или кошки — и все, ничего более экзотического. Да и то регулярно возникали идеи, что и одного непродуктивного животного на семью более чем достаточно. А у Тарика только борзых — четверо, да москвич, да кавказец, да кошки, да… Короче, спозаранку Тарик с собаками окольными партизанскими тропами двинулся с Мосфильма в Ботанический сад Университета. Кошек унесли в сумках сочувствующие дамы, а мне с Шуркой досталась транспортировка беркута.
Эх, хорошо было профессору Челленджеру — ему птеродактиля носильщики в ящике таскали, а мы выкручивайся как хочешь. Точнее, общая идея понятна: все дневные птицы в темноте становятся смирными, не бьются, и поэтому перевозят их, упаковав в мешки. Темно, воздух поступает, крыльями не помашешь. Однако так хорошо возить попугайчиков: положил пяток мешочков в корзиночку и иди себе, как Красная Шапочка, а беркут?! В этом красавце килограммов пять будет, да размах крыльев около полутора метров, вот и сунь такого в мешочек.
Все-таки нашли в виварии Университета здоровый джутовый мешок из-под картошки, кое-как загрузили в него «птичку» — и за забор. Проблемы начались сразу. Крылья надо было бы связать, но на это у нас ума не хватило, как-то не случалось нам до этого контрабандой возить пернатых. В результате орел, сидя в завязанном мешке, крыльями поводит, пытаясь их расправить, а мы мешок с трудом удерживаем. Ясно, что пешком его тащить — сил никаких не хватит, так что едем на троллейбусе.
Стоит на остановке, ждем. Орелик наш совсем нами не доволен: мало того что мешок в руках ходуном ходит, так он еще углы когтями разодрал. В итоге получилась некая пародия на царский герб. Большой мешок за горловину держат на отлете две девчонки, из мешка под углом торчат две когтистые лапы, они судорожно то сжимаются, то разжимаются. Ставить мешок нельзя, так как, получив опору, беркут его просто на лоскуты распустит и улетит. К себе тоже не прижмешь: коготки-то нешуточные, они и волку спину ломают — есть такой способ охоты на серого в Азии.
Пока мы сражались с мешком, на остановке образовались еще желающие ехать, похоже, семейная пара. Тетке ужасно интересно, что у нас в мешке, и она шипит мужу: «Слышь, спроси, чевой-то у них там?» Тот отмахивается: «Да ладно тебе, гуся везут…» — «Ну какой гусь, ну ты че! Спроси, а?»
Наконец мужик не выдерживает и подходит. «Э, девчонки, кого везем-то, гуся, што ли?» В этот момент беркут выпрастывает лапы полностью, так что видны бурые перья, покрывающие бедра, и чуть не ловит меня когтями за ногу. «Сдурел ты, дядя, какой тебе гусь — орел это, беркут!»
Мужик, довольный, возвращается к супруге: «Говорил же тебе — гусь! Вишь лапы какие!»
Избранница
Собаки во многом очень похожи на людей. Нет, речь идет не о чисто внешнем сходстве владельца и собаки, а о близких жизненных ценностях. Казалось бы, чисто человеческое качество — желание выделиться из общей массы, войти в узкий круг избранных, однако собакам оно тоже присуще в полной мере. Стоит выделить какую-нибудь собаку из стаи, например, забрать ее на выставку ли, на охоту или просто перевести из вольеры питомника в дом, как она разительно меняется. Выступает гордо, на вчерашних приятелей смотрит свысока, дескать, какое мне дело до ваших мелочных забот; я теперь особа приближенная, существо избранное. Зато по отношению к людям — само внимание, тактичность и готовность услужить хоть чем-нибудь.
Так было и с Тепой — крупной помесной сукой, в чьих жилах текла кровь то ли кавказских овчарок, то ли москвичей. Жила себе Тепа в питомнике Ботсада в стае таких же, как она, крупных метисов, с кем-то приятельствовала, с кем-то, бывало, и грызлась, но вожак за порядком следил, так что в целом жизнь текла ровно. Была у Тепы работа — тот самый Ботанический сад охранять, но она особого рвения не проявляла.
Допустим, обнаружили собаки какого-нибудь бедолагу, посетившего сад в неурочный час, и кинулись к нему. Все бегут, и Тепа не отстает, окружили нарушителя, облаивают, и Тепа не молчит. Но инициативу проявлять или, пуще того, бросаться всерьез — и не надейтесь; что ей — больше всех надо, что ли?! В общем, нормальная, уравновешенная сука, наукам не обученная, жизнью небитая, простая как три копейки. Утром собак осматриваешь, по голове потрепал, она хвостом вильнула-и все разошлись довольные. Она даже в детстве ничем всерьез не болела, что в 70-х годах было большой редкостью, так что с ней и в щенках особо не возились: жива, растет и ладно…
А тут году, наверное, на четвертом жизни Тепа будто исчерпала свой лимит удачливости и жизнестойкости. Для начала ее как следует погрызли в драке и пришлось ее для лечения забрать в домик при питомнике. В принципе это помещение должно было использоваться как кормокухня, но за отсутствием теплых вольер в нем зимой держали хортых [7]и круглый год — всех покалеченных и немощных собак, нуждавшихся в лечении и особом присмотре. Кроме того, в этом же домике дневал и ночевал Тарик, который числился сторожем и отвечал за собак перед начальством Ботсада, а когда его на месте не было — тот, кто его подменял. Домик был крохотный, целиком из бетона, со слепым окошком и дверью, открывавшейся прямо на улицу, а потому немудрено, что народ, связанный с питомником, моментально окрестил этот «шедевр архитектуры» склепом.
Так вот именно в склеп Тепу и поселили. Похоже, для нее это оказалось равносильным взятию живой в обитель богов. Кем она была вчера? Рядовой собакой: одна вольера на пятерых, один котел на всех, а люди — боги ее племени — недостижимы так же, как если бы и впрямь обитали за облаками. Люди появляются, когда им вздумается, на них можно любоваться, они могут даже коснуться собаки, но разве им интересна личность какой-то там Тепы, да замечают ли они вообще, что это именно Тепа, а не Альма или, например, Муха?! И тут вдруг хозяева обратили свое внимание на ту самую Тепу, и в этом нет никаких сомнений! Они взяли ее в свое жилище, дали еду в отдельной миске и даже — представьте только — позволили лежать на том самом диване, где спят сами!!!
Могла ли Тепа остаться равнодушной или воспринять такое как должное? Нет, тысячу раз нет! Она все поняла единственно правильным образом: она — избранница богов, и такую честь надо оправдать. И хоть чувствовала себя Тепа очень неважно, она принялась приглядываться, присматриваться и думать, как ей должно в таком замечательном месте себя вести. Ну, во-первых, стало ясно, что кошки — вот ведь мерзкие создания, ну только попадитесь вы мне в саду — тоже живут в склепе, и люди им благоволят! Во-вторых, у людей много разной еды, и лежит она где попало, наверное, чтобы вводить в соблазн неопытных дворовых собак. Но раз так, то и брать ничего без спросу нельзя. В-третьих, к Тепиным богам заходят в гости другие люди, совсем даже не боги, но раз их принимают, то так надо. Были еще в-четвертых, в-пятых и в-десятых, но Тепа все мотала на ус и вела себя тише воды, ниже травы.
И вот как-то, когда Тепа уже вполне поправилась, но по причине морозов все еще нежилась в тепле, появился очередной посетитель. То, что это был электрик, пришедший в надежде разжиться хоть капелюшечкой спирта, Тепа вряд ли поняла, а вот то, что хозяйку он раздражает донельзя, уловила моментально. Мало того, этот тип плюхнулся на диван, который днем по праву принадлежал Тепе, ну ладно, еще и кошкам. Собака забилась в угол дивана, свернулась там в клубок, и вид у нее был самый растерянный: «Что ж это в мире-то творится?! Кто попало лезет в склеп и садится на диван, а?!»
Электрика удалось было выдворить за дверь, но он тут же вернулся, явно намереваясь посидеть еще. Не тут-то было. Пусть Тепа и не поражала гигантскими размерами, но сейчас она разлеглась по диагонали дивана, так что вытянутые лапы и даже хвост аж задрожали от напряжения. Уж если боги не гонят назойливого пришельца, так пусть стоит столбом, а на диване мест нет, занято! Мужичонка попытался подвинуть собаку, но, увидев во всем блеске зубы Тепы, выскочил на улицу. «У, сука страшная!» — донеслось из-за двери. Я обняла Тепу за шею, а она так и просияла от гордости.
В другой раз Тепа блеснула интеллектом, а заодно и охранными способностями в более сложной ситуации. Ее опять забрали в склеп подлечиться, теперь уже после неудачных родов. И вот валяется Тепа на диване, уже на правах старожила, а ко мне зашла приятельница. Поскольку моя очередь дежурить ночью, то Ольга принесла мне какую-то книгу и вкусненького к чаю. Посидели мы, почаевничали, пора Ольге домой. Я ей в качестве алаверды приготовила своих гостинцев, из тех, что росли в саду. Часть отдала в руки, а потом отвлеклась и отвернулась, убирая чашки. А сама, стоя спиной, и говорю: «Ты яблок-то в ящике набери, какие понравятся, да и капусты возьми, мне девчонки с Плодового много отсыпали». Ольга зашуршала сумкой, и тут я услышала рык разъяренной собаки. Оборачиваюсь: Тепа стоит на диване, вздыбившись всей шкурой, и лязгает зубами перед лицом Ольги, потянувшейся к яблокам.
«Тепа, рехнулась ты что ли? На своих кидаться?!» Сука виновато отползла в угол, тихо бурча что-то сквозь зубы, и тут только до нас дошло, что это было. Отойдя на всякий случай в сторонку, Ольга с нервным смехом воскликнула: «Слушай, она решила, что я ворую! Кабачки и морковку ты мне сама дала, а яблоки я попыталась взять за твоей спиной!» Стоило мне самой отсыпать отборных плодов в Ольгину сумку, как Тепа мигом успокоилась и даже соблаговолила принять из рук приятельницы сушку. Вид у нее был хоть и сконфуженный, но все-таки вполне довольный. Она ведь выполняла свой долг, ну а что ошиблась, так с кем из смертных этого не бывает…
Так было и с Тепой — крупной помесной сукой, в чьих жилах текла кровь то ли кавказских овчарок, то ли москвичей. Жила себе Тепа в питомнике Ботсада в стае таких же, как она, крупных метисов, с кем-то приятельствовала, с кем-то, бывало, и грызлась, но вожак за порядком следил, так что в целом жизнь текла ровно. Была у Тепы работа — тот самый Ботанический сад охранять, но она особого рвения не проявляла.
Допустим, обнаружили собаки какого-нибудь бедолагу, посетившего сад в неурочный час, и кинулись к нему. Все бегут, и Тепа не отстает, окружили нарушителя, облаивают, и Тепа не молчит. Но инициативу проявлять или, пуще того, бросаться всерьез — и не надейтесь; что ей — больше всех надо, что ли?! В общем, нормальная, уравновешенная сука, наукам не обученная, жизнью небитая, простая как три копейки. Утром собак осматриваешь, по голове потрепал, она хвостом вильнула-и все разошлись довольные. Она даже в детстве ничем всерьез не болела, что в 70-х годах было большой редкостью, так что с ней и в щенках особо не возились: жива, растет и ладно…
А тут году, наверное, на четвертом жизни Тепа будто исчерпала свой лимит удачливости и жизнестойкости. Для начала ее как следует погрызли в драке и пришлось ее для лечения забрать в домик при питомнике. В принципе это помещение должно было использоваться как кормокухня, но за отсутствием теплых вольер в нем зимой держали хортых [7]и круглый год — всех покалеченных и немощных собак, нуждавшихся в лечении и особом присмотре. Кроме того, в этом же домике дневал и ночевал Тарик, который числился сторожем и отвечал за собак перед начальством Ботсада, а когда его на месте не было — тот, кто его подменял. Домик был крохотный, целиком из бетона, со слепым окошком и дверью, открывавшейся прямо на улицу, а потому немудрено, что народ, связанный с питомником, моментально окрестил этот «шедевр архитектуры» склепом.
Так вот именно в склеп Тепу и поселили. Похоже, для нее это оказалось равносильным взятию живой в обитель богов. Кем она была вчера? Рядовой собакой: одна вольера на пятерых, один котел на всех, а люди — боги ее племени — недостижимы так же, как если бы и впрямь обитали за облаками. Люди появляются, когда им вздумается, на них можно любоваться, они могут даже коснуться собаки, но разве им интересна личность какой-то там Тепы, да замечают ли они вообще, что это именно Тепа, а не Альма или, например, Муха?! И тут вдруг хозяева обратили свое внимание на ту самую Тепу, и в этом нет никаких сомнений! Они взяли ее в свое жилище, дали еду в отдельной миске и даже — представьте только — позволили лежать на том самом диване, где спят сами!!!
Могла ли Тепа остаться равнодушной или воспринять такое как должное? Нет, тысячу раз нет! Она все поняла единственно правильным образом: она — избранница богов, и такую честь надо оправдать. И хоть чувствовала себя Тепа очень неважно, она принялась приглядываться, присматриваться и думать, как ей должно в таком замечательном месте себя вести. Ну, во-первых, стало ясно, что кошки — вот ведь мерзкие создания, ну только попадитесь вы мне в саду — тоже живут в склепе, и люди им благоволят! Во-вторых, у людей много разной еды, и лежит она где попало, наверное, чтобы вводить в соблазн неопытных дворовых собак. Но раз так, то и брать ничего без спросу нельзя. В-третьих, к Тепиным богам заходят в гости другие люди, совсем даже не боги, но раз их принимают, то так надо. Были еще в-четвертых, в-пятых и в-десятых, но Тепа все мотала на ус и вела себя тише воды, ниже травы.
И вот как-то, когда Тепа уже вполне поправилась, но по причине морозов все еще нежилась в тепле, появился очередной посетитель. То, что это был электрик, пришедший в надежде разжиться хоть капелюшечкой спирта, Тепа вряд ли поняла, а вот то, что хозяйку он раздражает донельзя, уловила моментально. Мало того, этот тип плюхнулся на диван, который днем по праву принадлежал Тепе, ну ладно, еще и кошкам. Собака забилась в угол дивана, свернулась там в клубок, и вид у нее был самый растерянный: «Что ж это в мире-то творится?! Кто попало лезет в склеп и садится на диван, а?!»
Электрика удалось было выдворить за дверь, но он тут же вернулся, явно намереваясь посидеть еще. Не тут-то было. Пусть Тепа и не поражала гигантскими размерами, но сейчас она разлеглась по диагонали дивана, так что вытянутые лапы и даже хвост аж задрожали от напряжения. Уж если боги не гонят назойливого пришельца, так пусть стоит столбом, а на диване мест нет, занято! Мужичонка попытался подвинуть собаку, но, увидев во всем блеске зубы Тепы, выскочил на улицу. «У, сука страшная!» — донеслось из-за двери. Я обняла Тепу за шею, а она так и просияла от гордости.
В другой раз Тепа блеснула интеллектом, а заодно и охранными способностями в более сложной ситуации. Ее опять забрали в склеп подлечиться, теперь уже после неудачных родов. И вот валяется Тепа на диване, уже на правах старожила, а ко мне зашла приятельница. Поскольку моя очередь дежурить ночью, то Ольга принесла мне какую-то книгу и вкусненького к чаю. Посидели мы, почаевничали, пора Ольге домой. Я ей в качестве алаверды приготовила своих гостинцев, из тех, что росли в саду. Часть отдала в руки, а потом отвлеклась и отвернулась, убирая чашки. А сама, стоя спиной, и говорю: «Ты яблок-то в ящике набери, какие понравятся, да и капусты возьми, мне девчонки с Плодового много отсыпали». Ольга зашуршала сумкой, и тут я услышала рык разъяренной собаки. Оборачиваюсь: Тепа стоит на диване, вздыбившись всей шкурой, и лязгает зубами перед лицом Ольги, потянувшейся к яблокам.
«Тепа, рехнулась ты что ли? На своих кидаться?!» Сука виновато отползла в угол, тихо бурча что-то сквозь зубы, и тут только до нас дошло, что это было. Отойдя на всякий случай в сторонку, Ольга с нервным смехом воскликнула: «Слушай, она решила, что я ворую! Кабачки и морковку ты мне сама дала, а яблоки я попыталась взять за твоей спиной!» Стоило мне самой отсыпать отборных плодов в Ольгину сумку, как Тепа мигом успокоилась и даже соблаговолила принять из рук приятельницы сушку. Вид у нее был хоть и сконфуженный, но все-таки вполне довольный. Она ведь выполняла свой долг, ну а что ошиблась, так с кем из смертных этого не бывает…
Старушку не забывайте!
Шила — личность во всех отношениях примечательная, хотя по ее виду этого так сразу и не скажешь. Иной еще и посмеется, что, мол, вот это и есть героическая сука?! Ой, да бросьте, тут и посмотреть-то не на что! Обычная дворняжка, таких в каждой подворотне — десяток!
Что дворняжка, да. А вот что обычная — увольте… Ну не вышла она росточком — то ли очень маленькая овчарочка, то ли слишком мощный шакал. Мордашка острая, уши треугольничками, тело крепкое да широкое, хвост поленом, ну и масть — самая обычная: по спине черный размытый чепрак, а книзу рыжина пробивается.
Что дворняжка, да. А вот что обычная — увольте… Ну не вышла она росточком — то ли очень маленькая овчарочка, то ли слишком мощный шакал. Мордашка острая, уши треугольничками, тело крепкое да широкое, хвост поленом, ну и масть — самая обычная: по спине черный размытый чепрак, а книзу рыжина пробивается.