Страница:
По мнению СИС, британское правительство могло бы пойти на соглашение с немцами, даже не предусматривающее в качестве обязательного условия устранения Гитлера. Это объяснялось тем, что в СИС и в определенных кругах британского истеблишмента разделяли немецкую точку зрения, будто обе страны вели не «ту» войну! Будто в «той» войне Германия и Великобритания должны были вместе воевать против Советского Союза.
По мере продолжения войны эти группировки вынуждены были отойти на задний план, так как Великобритания, Соединенные Штаты и Советский Союз объединились для борьбы с немецкой угрозой.
Однако, когда события на фронте начали складываться в пользу союзников, люди, выступавшие в Германии за сепаратный мир с Великобританией, возобновили попытки сближения с англичанами. Канарис был одним из инициаторов.
Великобритания, должно быть, ожидала этого, так как аналитик Стюарт Хэмпшир, временно работавший в СИС и специализировавшийся по Германии, и отдел СИС во главе с историком Хью Тревором-Руопером представили документ с разъяснением обстановки, при которой такие попытки окажутся вполне рациональными, и с предложением на этот раз отнестись к ним со всей серьёзностью.
Такие попытки сближения почти наверняка должны были осуществляться через нейтральные страны, включая Испанию и Португалию, которыми и занимался в СИС Филби.
Поэтому документ о положении в Германии, прежде чем его можно было направлять адресатам, в том числе американцам, предстояло одобрить Киму Филби.
Будучи русским агентом, он сразу оценил грозящую опасность. Новоявленные «антинацисты» в Германии не хотели прекращать войну с Россией. Они стремились ликвидировать Гитлера, помириться с западными союзниками, а затем завершить вторжение в Советский Союз.
Именно на этот случай русская разведывательная служба внедрила Филби в СИС. Его функции были абсолютно ясны. Он должен был использовать своё положение для того, чтобы помешать любому сговору с Германией, за исключением безоговорочной капитуляции. К счастью для Москвы, Филби пользовался достаточным влиянием, чтобы выполнить эту задачу. Он проинформировал руководство КГБ об этих тревожных событиях и решительно блокировал распространение «мирного документа», заявив, что он носил гипотетический характер.
Да, Москва действительно чаще всего задавала Филби именно этот вопрос. Ее беспокоило, что война могла стать войной только против России. Пожалуй главной причиной действий Филби в этом направлении являлось то, что полное поражение Германии было для него делом принципа. Филби ненавидел войну. После войны Филби признал, что не все немцы виноваты в происшедшем.
Однако попытки заключить сепаратный мир продолжались. Отто Йон, адвокат «Люфтганзы», действовавший от имени адмирала Канариса, в марте 1943 года установил контакт с агентом СИС в Лиссабоне и сообщил, что Канарис согласен провести встречу на высоком уровне. (Некоторые до сих пор утверждают, что такая встреча с Мензисом, начальником СИС, состоялась, но доказательств этому нет.)
Канарис принял участие в заговоре с целью убийства Гитлера и 9 апреля 1945 года был повешен. Отто Йон после войны стал начальником службы безопасности Западной Германии. В 50-е годы его имя замелькало в заголовках газет, когда он, оказавшись в Восточном Берлине, неожиданно выступил против Запада. Однако через год он бежал в Западный Берлин, где заявил, что коммунисты его похитили.
Роджер Холлис, генеральный директор МИ-5 в период с 1956 по 1965 год, умерший в 1973 году, был обвинен Питером Райтом и другими в том, что является тайным агентом советской разведки.
Подозрения в отношении его возникли, когда Игорь Гузенко, шифровальщик посольства СССР в Оттаве, обратился к канадским властям с просьбой предоставить ему политическое убежище.
Информация, предоставленная Гузенко канадским властям, повлекла разоблачение нескольких советских агентов в Канаде и обвинение 20 канадцев в преступлениях, связанных со шпионской деятельностью. Гузенко упомянул также псевдонимы двух британских шпионов, о которых он слышал: Алек и Элли. Алеком оказался Аллан Нанн Мэй, ученый из Кембриджа, а Элли – Кэй Уилшер, секретарь Верховного комиссариата Великобритании в Оттаве.
Однако позднее Гузенко сообщил, что существовал еще один Элли, который работал в Великобритании. Этот Элли в отличие от первого давал важную информацию. Гузенко слышал о втором Элли от своего коллеги.
С британским Элли связь поддерживалась только посредством сообщений, оставляемых в тайниках, одним из которых являлась трещина в надгробии. Работал он в «пятом МИ» (это могло означать МИ-5, где работал Холлис, или пятый отдел МИ-6, возглавляемый Филби) и в его родословной было «что-то русское».
Когда поступали телеграммы от Элли, в шифровальной комнате всегда присутствовала женщина, которая читала расшифрованные сообщения и в случае необходимости относила их непосредственно Сталину.
С годами Гузенко менял что-то в своём рассказе, несколько раз с уверенностью заявляя, что Элли работал в МИ-5, в других случаях он был менее уверен и признал вполне вероятным, что Элли работал в контрразведке СИС. В некоторых интервью он заявлял, что полагает, будто Роджер Холлис и есть Элли. Но в одном из своих последних интервью перед смертью, последовавшей в 1982 году, Гузенко сообщил, что Элли, скорее всего, – Чарльз Эллис, офицер СИС австралийского происхождения, имевший русскую жену.
Питер Райт и его сторонники были уверены, что Элли – это Холлис, однако большая часть признаков в равной степени указывали на Филби или Энтони Бланта. Существовала также вероятность, что Гузенко, разочаровавшись, что первый Элли оказался столь мелкой фигурой, чтобы повысить собственное значение, выдумал второго Элли. В любом случае, несмотря на большое количество времени, затраченного на решение этой задачи, личность второго Элли так и не была установлена.
Элли же остался загадкой, и она, вероятно, никогда не будет разгадана. Элли вдруг появляется в телеграмме Гузенко, но ни до этого, ни после о нем не упоминается. Установить личность Элли пытались многие сотрудники британских спецслужб. Но результатов никаких.
Директор ФБР Эдгар Гувер был поражен, что британское правительство в своей Белой книге 1955 года о побеге Бёрджесса и Маклейна не сочло нужным упомянуть о подозрительной роли Филби, и организовал в британской и американской прессе публикации, в которых назвал Филби «третьим человеком».
Но директор ФБР Гувер не учел антимаккартистских настроений в Великобритании, в свете которых Филби выглядел жертвой гонений. Не мог он также знать о неприязни, которую испытывали ко всевозможным секретным службам министр иностранных дай Гарольд Макмиллан и его советники. (Секретарь Макмиллана лорд Эгремонт считал разведку пустой тратой времени и денег и говорил, что будь его воля, он показывал бы русским протоколы заседаний кабинета два раза в неделю, чтобы «предотвратить все это искусственное и опасное гадание на кофейной гуще».)
Сам Макмиллан считал, что дело Филби – это результат столкновений между СИС и МИ-5, которые следовало уладить самим, поэтому он согласился в обмен на реорганизацию СИС и «общую чистку» выступить в палате общин с заявлением, фактически снимающим с Филби подозрения.
Это заявление способствовало укреплению мнения, что Филби – оскорбленный герой, пострадавший от МИ-5. Его старые друзья в СИС, не теряя времени, подыскали ему место сотрудника резидентуры в Бейруте, продлив, таким образом, его карьеру в КГБ на восемь ценных лет. И только в 1963 году, после побега Филби, стало ясно, что подозрения американцев на его счет были обоснованны.
Р.И. Пухова-Филби:
«…Человек необычайно совестливый, Ким не мог не думать о тех жертвах, которые вынужден был принести. Сожалел он и об утрате дружеских связей. Но, подводя итог своей жизни, он говорил, что “делал больше хорошего, чем плохого”.
В последние годы жизни Ким был счастлив. Он был окружен почетом и уважением, удостоен ряда государственных наград – орденов Ленина, Красного Знамени, Дружбы народов, Отечественной войны I степени, а также венгерских, болгарских и кубинских наград.
Прошло 16 лет после кончины Кима, боль утраты немного притупилась, и воспоминания отзываются во мне уже не только страданием…
Эти воспоминания помогают мне преодолевать одиночество. Меня окружают его вещи, за мной следят его глаза с портрета. Ким дал мне такое счастье, о котором я могла только мечтать, и я бесконечно благодарна судьбе за годы, прожитые с Кимом.
И теперь я нахожу утешение в том, что немного облегчила ему последние годы жизни, и счастлива, что он мог сказать: “Закат моей жизни – золотой”».
Резидент в Москву не вернулся
По мере продолжения войны эти группировки вынуждены были отойти на задний план, так как Великобритания, Соединенные Штаты и Советский Союз объединились для борьбы с немецкой угрозой.
Однако, когда события на фронте начали складываться в пользу союзников, люди, выступавшие в Германии за сепаратный мир с Великобританией, возобновили попытки сближения с англичанами. Канарис был одним из инициаторов.
Великобритания, должно быть, ожидала этого, так как аналитик Стюарт Хэмпшир, временно работавший в СИС и специализировавшийся по Германии, и отдел СИС во главе с историком Хью Тревором-Руопером представили документ с разъяснением обстановки, при которой такие попытки окажутся вполне рациональными, и с предложением на этот раз отнестись к ним со всей серьёзностью.
Такие попытки сближения почти наверняка должны были осуществляться через нейтральные страны, включая Испанию и Португалию, которыми и занимался в СИС Филби.
Поэтому документ о положении в Германии, прежде чем его можно было направлять адресатам, в том числе американцам, предстояло одобрить Киму Филби.
Будучи русским агентом, он сразу оценил грозящую опасность. Новоявленные «антинацисты» в Германии не хотели прекращать войну с Россией. Они стремились ликвидировать Гитлера, помириться с западными союзниками, а затем завершить вторжение в Советский Союз.
Именно на этот случай русская разведывательная служба внедрила Филби в СИС. Его функции были абсолютно ясны. Он должен был использовать своё положение для того, чтобы помешать любому сговору с Германией, за исключением безоговорочной капитуляции. К счастью для Москвы, Филби пользовался достаточным влиянием, чтобы выполнить эту задачу. Он проинформировал руководство КГБ об этих тревожных событиях и решительно блокировал распространение «мирного документа», заявив, что он носил гипотетический характер.
Да, Москва действительно чаще всего задавала Филби именно этот вопрос. Ее беспокоило, что война могла стать войной только против России. Пожалуй главной причиной действий Филби в этом направлении являлось то, что полное поражение Германии было для него делом принципа. Филби ненавидел войну. После войны Филби признал, что не все немцы виноваты в происшедшем.
Однако попытки заключить сепаратный мир продолжались. Отто Йон, адвокат «Люфтганзы», действовавший от имени адмирала Канариса, в марте 1943 года установил контакт с агентом СИС в Лиссабоне и сообщил, что Канарис согласен провести встречу на высоком уровне. (Некоторые до сих пор утверждают, что такая встреча с Мензисом, начальником СИС, состоялась, но доказательств этому нет.)
Канарис принял участие в заговоре с целью убийства Гитлера и 9 апреля 1945 года был повешен. Отто Йон после войны стал начальником службы безопасности Западной Германии. В 50-е годы его имя замелькало в заголовках газет, когда он, оказавшись в Восточном Берлине, неожиданно выступил против Запада. Однако через год он бежал в Западный Берлин, где заявил, что коммунисты его похитили.
Роджер Холлис, генеральный директор МИ-5 в период с 1956 по 1965 год, умерший в 1973 году, был обвинен Питером Райтом и другими в том, что является тайным агентом советской разведки.
Подозрения в отношении его возникли, когда Игорь Гузенко, шифровальщик посольства СССР в Оттаве, обратился к канадским властям с просьбой предоставить ему политическое убежище.
Информация, предоставленная Гузенко канадским властям, повлекла разоблачение нескольких советских агентов в Канаде и обвинение 20 канадцев в преступлениях, связанных со шпионской деятельностью. Гузенко упомянул также псевдонимы двух британских шпионов, о которых он слышал: Алек и Элли. Алеком оказался Аллан Нанн Мэй, ученый из Кембриджа, а Элли – Кэй Уилшер, секретарь Верховного комиссариата Великобритании в Оттаве.
Однако позднее Гузенко сообщил, что существовал еще один Элли, который работал в Великобритании. Этот Элли в отличие от первого давал важную информацию. Гузенко слышал о втором Элли от своего коллеги.
С британским Элли связь поддерживалась только посредством сообщений, оставляемых в тайниках, одним из которых являлась трещина в надгробии. Работал он в «пятом МИ» (это могло означать МИ-5, где работал Холлис, или пятый отдел МИ-6, возглавляемый Филби) и в его родословной было «что-то русское».
Когда поступали телеграммы от Элли, в шифровальной комнате всегда присутствовала женщина, которая читала расшифрованные сообщения и в случае необходимости относила их непосредственно Сталину.
С годами Гузенко менял что-то в своём рассказе, несколько раз с уверенностью заявляя, что Элли работал в МИ-5, в других случаях он был менее уверен и признал вполне вероятным, что Элли работал в контрразведке СИС. В некоторых интервью он заявлял, что полагает, будто Роджер Холлис и есть Элли. Но в одном из своих последних интервью перед смертью, последовавшей в 1982 году, Гузенко сообщил, что Элли, скорее всего, – Чарльз Эллис, офицер СИС австралийского происхождения, имевший русскую жену.
Питер Райт и его сторонники были уверены, что Элли – это Холлис, однако большая часть признаков в равной степени указывали на Филби или Энтони Бланта. Существовала также вероятность, что Гузенко, разочаровавшись, что первый Элли оказался столь мелкой фигурой, чтобы повысить собственное значение, выдумал второго Элли. В любом случае, несмотря на большое количество времени, затраченного на решение этой задачи, личность второго Элли так и не была установлена.
Элли же остался загадкой, и она, вероятно, никогда не будет разгадана. Элли вдруг появляется в телеграмме Гузенко, но ни до этого, ни после о нем не упоминается. Установить личность Элли пытались многие сотрудники британских спецслужб. Но результатов никаких.
Директор ФБР Эдгар Гувер был поражен, что британское правительство в своей Белой книге 1955 года о побеге Бёрджесса и Маклейна не сочло нужным упомянуть о подозрительной роли Филби, и организовал в британской и американской прессе публикации, в которых назвал Филби «третьим человеком».
Но директор ФБР Гувер не учел антимаккартистских настроений в Великобритании, в свете которых Филби выглядел жертвой гонений. Не мог он также знать о неприязни, которую испытывали ко всевозможным секретным службам министр иностранных дай Гарольд Макмиллан и его советники. (Секретарь Макмиллана лорд Эгремонт считал разведку пустой тратой времени и денег и говорил, что будь его воля, он показывал бы русским протоколы заседаний кабинета два раза в неделю, чтобы «предотвратить все это искусственное и опасное гадание на кофейной гуще».)
Сам Макмиллан считал, что дело Филби – это результат столкновений между СИС и МИ-5, которые следовало уладить самим, поэтому он согласился в обмен на реорганизацию СИС и «общую чистку» выступить в палате общин с заявлением, фактически снимающим с Филби подозрения.
Это заявление способствовало укреплению мнения, что Филби – оскорбленный герой, пострадавший от МИ-5. Его старые друзья в СИС, не теряя времени, подыскали ему место сотрудника резидентуры в Бейруте, продлив, таким образом, его карьеру в КГБ на восемь ценных лет. И только в 1963 году, после побега Филби, стало ясно, что подозрения американцев на его счет были обоснованны.
* * *
Остаток жизни Ким Филби провел в Москве. Киму удалось, насколько это было возможно, много полезного сделать стране, которую он считал своей Родиной. Не это ли одна из причин, почему он ушел из жизни счастливым человеком?Р.И. Пухова-Филби:
«…Человек необычайно совестливый, Ким не мог не думать о тех жертвах, которые вынужден был принести. Сожалел он и об утрате дружеских связей. Но, подводя итог своей жизни, он говорил, что “делал больше хорошего, чем плохого”.
В последние годы жизни Ким был счастлив. Он был окружен почетом и уважением, удостоен ряда государственных наград – орденов Ленина, Красного Знамени, Дружбы народов, Отечественной войны I степени, а также венгерских, болгарских и кубинских наград.
Прошло 16 лет после кончины Кима, боль утраты немного притупилась, и воспоминания отзываются во мне уже не только страданием…
Эти воспоминания помогают мне преодолевать одиночество. Меня окружают его вещи, за мной следят его глаза с портрета. Ким дал мне такое счастье, о котором я могла только мечтать, и я бесконечно благодарна судьбе за годы, прожитые с Кимом.
И теперь я нахожу утешение в том, что немного облегчила ему последние годы жизни, и счастлива, что он мог сказать: “Закат моей жизни – золотой”».
Резидент в Москву не вернулся
По решению руководства Внешней разведки КГБ Георг находился в Соединенных Штатах. В ноябре 1969 года он прибыл по известному ему адресу и стоял у подъезда дома, ожидая удобного случая зайти в дом. Код дверного замка он не знал. В это время две школьницы перешли улицу и направились к дому. Когда одна из них открыла дверь, Георг вошёл следом за ними. Бросив взгляд на список жильцов, он ещё раз убедился, что нужный ему человек живёт в квартире № 703.
Дверь открыл пожилой мужчина среднего роста. Георг узнал в нем человека с фотографии 30-х годов. «Могу ли я поговорить с господином Александром Орловым?» – вежливо спросил по-английски Георг. «Да, конечно», – и хозяин, отступив в прихожую, протянул руку. Тут в коридор вышла высокая пожилая женщина. Она оттеснила хозяина и, закрыв его собой, спросила Георга, кто он и откуда. «Мария Владиславовна? Здравствуйте, я из Советского Союза. Пожалуйста, не волнуйтесь, – уже по-русски спокойно и с улыбкой сказал Георг. – Вот мой паспорт. Я хочу поговорить с Александром Михайловичем».
Женщина внимательно перелистала странички паспорта, подняла на Георга глаза и твёрдо произнесла: «Вы разведчик. Я уверена в этом. От советской разведки скрыться невозможно».
Орлов Александр Михайлович, он же: Никольский Лев Лазаревич, Николаев Лев Леонидович, Берг Игорь Константинович. Настоящие его данные – Фельдбин Лейба Лазаревич.
Под этими данными выступал человек, чья последняя должность в разведке была – резидент НКВД СССР в Испании, советник по вопросам безопасности при правительстве республиканцев в 1937–1938 годах. В историю же он вошёл под своим испанским псевдонимом – Орлов. Кстати, этот псевдоним порекомендовал ему сам Сталин в беседе с ним.
Настоящие фамилия, имя и отчество Орлова – Фельдбин Лейба Лазаревич. Он родился в 1895 году в городе Бобруйске в семье Лазаря и Гелы Фельдбин. Поступил на юридический факультет МГУ. Но Первая мировая война вмешалась в судьбу будущего разведчика и в 1916 году он был призван на службу в царскую армию, стал рядовым 104-го запасного полка. Затем 2-я студенческая школа прапорщиков и недолговременная работа в 1918–1919 годах в Высшем финансовом совете.
Первый раз на работу в ЧК он был принят в 1920 году. Служил следователем и оперуполномоченным особого отдела 12-й армии, начальником секретно-оперативной части Архангельской ЧК. Потом вдруг – причины в личном деле нет – вновь оказался на гражданской службе: в 1921–1924 годах работал следователем Верховного трибунала при ВЦИК и помощником прокурора уголовно-кассационной коллегии Верховного суда. В 1924 году он вновь возвращается на службу в органы госбезопасности – сначала в экономическое управление ОГПУ, а затем в погранохрану Сухумского военного гарнизона.
И вот, накопив богатый и разнообразный жизненный опыт, изучив немецкий, английский и французский языки, побывав в группе объединенных интернационалистов Лозовского и вступив в ВКП(б), в 1926 году он был принят в Иностранный отдел (ИНО) ОГПУ. С самого начала в разведке Орлов становится нелегалом, выступает как гражданин иностранного государства.
Итак, нелегальная работа во Франции в 1926–1930 годах. Затем, после трёх лет на руководящей работе в Центре, – новая командировка – в Австрию и Великобританию. В Англии Орлов возглавил большую нелегальную резидентуру, имевшую ценные источники информации, среди которых были Гай Бёрджесс, Дональд Маклейн и Ким Филби. Все они – англичане, достигшие впоследствии высокого положения в спецслужбах и Министерстве иностранных дел своей страны. О Киме Филби, ставшим легендой XX века, написаны десятки книг, снят не один фильм.
В марте 1937 года Александр Орлов был командирован резидентом НКВД в Испанию и одновременно советником по вопросам безопасности при республиканском правительстве. В Испании Орлов лично руководит работой такого крупного разведчика, как Ким Филби, бывшего тогда корреспондентом английской газеты, аккредитованного при Ставке Франко. Ким Филби (1912–1983) получил испанский орден лично из рук самого генерала Франко.
Испанский Орлов – это человек в расцвете сил и творческих планов, напористый, изобретательный, смелый и решительный, готовый рисковать своей жизнью. Характер и способности Орлова отражены в кратком словесном портрете того времени: выше среднего роста, атлетического телосложения, нос слегка перебитый, лысеющая голова, волосы сильно поседевшие. Носит короткие усы. Очень решительные черты лица, походка быстрая, отрывочная резкая речь. Серые пристальные глаза. Уверенно владеет английским языком с американским акцентом. Хорошо говорит по-немецки. Более-менее свободно объясняется на французском и испанском.
Находясь в Испании, 20 октября 1936 года Орлов получил шифртелеграмму следующего содержания: «Передаю вам личный приказ “Хозяина”. Вместе с послом Розенбергом договоритесь с главой испанского правительства Кабальеро об отправке испанских золотых запасов в Советский Союз. Используйте в этих целях советский пароход. Операция проводится в обстановке абсолютной секретности. Назначаю вас лично ответственным за эту операцию. Розенберг проинформирован. Иван Васильевич». Так Сталин подписывал самые секретные сообщения. Речь шла о золотых слитках на сумму 2 367 000 000 песет или около 783 миллионов долларов.
Орлов успешно справился с этой задачей. Его повысили в звании. В газете «Правда» был опубликован текст указа о награждении старшего майора госбезопасности Никольского Льва Лазаревича орденом Ленина за выполнение важного правительственного задания.
Через месяц после прибытия в Мадрид Орлов сообщил в Москву, что в Испании «единой службы безопасности нет». «Единственный выход, – рапортовал он в Москву, – прикомандировать наших советников в местные спецслужбы в наиболее важных городах и военных центрах». Москва поддержала предложение Орлова. Вскоре в Испании начался процесс «сталинизации» республиканских органов власти. Пользуясь неограниченными полномочиями, Орлов показал себя типичным представителем власти. И это не могло не вызвать ответной негативной реакции со стороны республиканской власти.
Генерал Ян Берзин – один из главных военных советников при республиканском правительстве Испании, а до этого – руководитель советской военной разведки (он выводил Рихарда Зорге в Японию). В марте 1937 года он отправил наркому К. Ворошилову конфиденциальное письмо, в котором информировал о протестах республиканских лидеров по поводу репрессивных мер аппарата НКВД в Мадриде.
О перегибах Орлова знали и на Лубянке. «Берзин абсолютно прав, – признавал в беседах руководитель ИНО (внешняя разведка. – Н.Ш.) Абрам Слуцкий[2]. – Наши люди ведут себя в Испании некорректно».
В октябре 1937 года в Испанию прибыл Михаил Шпигельглас, заместитель начальника ИНО НКВД. Его приезд был вызван некоторыми текущими разведоперациями, к которым была причастна «легальная» резидентура в Париже. Но и к «хозяйству» Орлова он также проявил интерес. Детальное знакомство с испанской резидентурой было намечено на июль 1938 года, причём с заслушиванием годового отчёта резидента.
Вскоре Центром было принято решение провести встречу с Орловым и заслушать его отчёт на борту парохода «Свирь», который к тому времени должен был находиться в Антверпене. 9 июля 1938 года соответствующая шифртелеграмма за № 1734 ушла в Барселону к Орлову.
По признанию Орлова, шифровка, на первый взгляд, выглядела обычным, рутинным вызовом на встречу с одним из руководителей ИНО. Но когда Орлов прочитал её ещё и ещё раз, он понял, что это ловушка, в которую его пытаются заманить. Справедливости ради следует заметить, что настрою на то, что это – ловушка, способствовали безжалостные чистки, которые проводили в НКВД и, разумеется, в ИНО, Ягода и сменивший его Ежов. Главным объектом чистки были старые кадры, и прежде всего руководящего звена.
В июне 1937 года из Лондона был отозван сменивший Орлова резидент нелегальной резидентуры Теодор Малли, который знал, что с ним будет, но предпочёл расстрел бесчестью спасения жизни бегством. Его расстреляли как «германского шпиона».
В июле ещё один резидент НКВД в Париже, В.В. Смирнов (настоящая фамилия С.М. Глинский. – Н.Ш.) также был вызван в Москву и расстрелян за «государственную измену».
Феликс Гурский, ответственный сотрудник ИНО, выбросился из окна своего кабинета на Лубянке.
В общей сложности более 40 офицеров НКВД были отозваны в Москву в 1937 году из-за кордона и там расстреляны.
Отказался прибыть в Москву нелегал Рейсс (настоящие имя и фамилия – Игнатий Порецкий. – Н.Ш.). Получив роковой вызов в Центр в июле 1937 года, он вместе с женой и ребёнком бежал из Парижа в Швейцарию.
Его примеру последовал Кривицкий (настоящая фамилия – Гинзбург), перебравшись из Гааги в Париж, где попросил защиты и убежища у французских властей.
Знал Орлов и то, что его зять Кацнельсон, заместитель наркома внутренних дел Украины, репрессирован. Так что почва для волнений и подозрений у Орлова была. Оставалось лишь сделать выбор. И Орлов этот выбор сделал.
«Подтверждаю получение вашей телеграммы за № 1743», – отрапортовал он в Центр. А 12 июля 1938 года, прихватив из кассы резидентуры 60 тыс. долларов, покинул свой кабинет в Барселоне и отправился, но… не в Антверпен. «Вместо этого, – писал он впоследствии, – я позвонил жене, договорился встретиться с ними в определенном отеле в Перпиньяне и бежал».
Перпеньян – это уже Франция. Затем Париж – Шербур – Марсель – Монреаль. Жизнь за океаном началась с того, что Мария, жена Лейбы, открыла сберегательный счёт в Монреальском банке за № 300937 на имя Берг Марии Владиславовны.
В Москве первая реакция на исчезновение «Шведа» была бурной. Лубянка, как выразился Павел Судоплатов, была буквально взбешена: «Я подписал так называемую “ориентировку” по его розыску, которую надлежало передать по нашим каналам во все резидентуры».
В ориентировке указывалось, что причиной исчезновения Орлова и его семьи, скорее всего, является их похищение британской, германской или французской спецслужбами. Дело в том, что, по оперативным сведениям, подобные намерения высказывались представителями именно этих спецслужб. Допускался и такой вариант, как измена.
Когда же на Лубянке получили письмо от «Шведа» из Монреаля, – всё стало на свои места. И в личном деле «Шведа» в августе 1938 года появилась запись о том, что его «бегство рассматриваем как результат испуга и недоразумения». И далее: «Сам факт побега является антипартийным поступком, граничащим с предательством». Каких-либо документальных данных, свидетельствующих о том, что «Шведа» намеревались репрессировать – завлечь в ловушку, как выражался «Швед», и расстрелять, в его личном деле не было обнаружено.
В своих публичных заявлениях в США Орлов неизменно проводил мысль о том, что им были направлены два аналогичных по содержанию письма: одно – Ежову, другое – Сталину, что благодаря именно этим письмам ему удалось шантажировать «Хозяина» и таким образом спасти жизнь себе и своей семье.
В Москве письма Сталину никто не видел. Никто и никогда. Если бы оно было, то наверняка оставило бы за собой какие-то следы: когда, как и кем оно было переправлено в Советский Союз, как оно попало в к Кремль, как Сталин отреагировал на него и т. д. Бесследными никакие операции не бывают. Но это – не главное.
Главное, что Р. Орлов действительно решил шантажировать Москву: «Если Вы оставите меня в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Советскому Союзу».
Орлов многое знал, многое мог выдать Западу. Главный же его козырь был – «Зенхен», «Вайзе», вся «Кембриджская группа». Это было главное орудие его шантажа.
Однако внимательно ознакомившись с его письмом и зная его сущность, сущность Лейбы Фельдбина, в Москве пришли к выводу, что Орлов своим письмом загнал себя в угол. Каким образом?
Это лучше всего объяснил его заместитель в испанской резидентуре Наум Эйтингон. Уж он-то знал Лейбу как облупленного! Так вот Эйтингон, как пишет в своих мемуарах Судоплатов, «предложил, несмотря на измену Орлова, продолжать контакты с членами “кембриджской группы”, поскольку Орлов, проживая в Соединенных Штатах, не мог выдать своих связей с этими людьми без риска подвергнуть себя судебному преследованию. В 1934–1935 годах Орлов жил в Англии по фальшивому американскому паспорту, поэтому если бы американская контрразведка проверила “кембриджскую группу”, то Орлов мог не получить американское гражданство и был бы депортирован из США».
Точку зрения Эйтингона поддержал Судоплатов: «Я не верю, что причина, по которой Орлов не выдал “кембриджскую группу” или обстоятельства похищения генерала Миллера, заключалась в его лояльности по отношению к советской власти. Речь шла просто о выживании».
Орлов, находясь в Испании, информировал Центр о произволе в стране, не имеющим прецедента в Европе (исключая фашистские страны). Естественно, Центру, где практика дел была близка к испанской, не очень нравилось получать такие письма от своего резидента. И это тоже послужило дополнительным стимулом для направления Орлову вызова на «Свирь».
Итак, совершив побег, Орлов прибыл с семьёй в Канаду. Находясь в Монреале, он отправил письмо Н. Ежову в Москву.
Вот текст этого письма в сокращенном виде.
«Ник. Ив. Ежову.
Я хочу объяснить Вам в этом письме, как могло случиться, что я после 19-ти лет безупречной службы партии и Советской власти, после тяжёлых лет подполья, после моей активнейшей и полной самоотверженной борьбы последних двух лет в условиях ожесточённой войны, после того, как партия и Правительство наградили меня за боевую работу в стране, где шла настоящая война, боевым орденом Ленина и Красного Знамени, – ушёл навсегда от вас.
9 июля я получил от вас телеграмму, лишённую всякого оперативного смысла, в которой я ясно прочёл, что мне по диким и совершенно не понятным мотивам устраивается ловушка на специально посланном для захвата меня пароходе “Свирь”.
Эта бездарная в оперативном плане шифртелеграмма просто являлась плохой дымовой завесой для заготовленного для меня, человека ни в чём не повинного, коварной ловушки. Для меня стало ясно, что руководство отдела переусердствовало в “чистке” аппарата и пыталось укрепить свою карьеру намерением выдать меня… за преступника, которого необходимо ухищрениями, кстати, очень безграмотными, заманить на пароход, как “врага народа” и потом кричать “Ура!” и ждать награждения, как за хорошо проведённую операцию. Таким образом я знал, что моя судьба предрешена и что меня ждёт неминуемая смерть.
Никогда Партия не требовала от своих членов бессмысленной смерти, к тому же ещё в угоду преступным карьеристам.
Но даже не это, не угроза беззаконной и несправедливой расправы остановила меня от поездки на пароход… Сознание, что после расстрела меня, ссылки или расстрела моей жены, моя 14-летняя больная дочь окажется на улице, преследуемая детьми и взрослыми как дочь “врага народа”, как дочь отца, которым она гордилась, как честным коммунистом и борцом, – выше моих сил.
Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый приговор, сделав последний, даже никому не нужный, жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что мой больной ребёнок обречён на такие жуткие муки и терзания, – выше моих сил. Помните, всегда, я не изменник Партии и своей страны. Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу пролетариата и Советской власти. Если вы оставите меня в покое, я никогда не стану на путь, вредный Партии и Советскому Союзу. Я не совершил и не совершу ничего против Партии и нашей страны.
Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить Партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.
Прошу вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-матери. Ей 70 лет. Она ни в чём не виновата. Я последний из 4-х детей, которых она потеряла. Это больное, несчастное существо.
Дверь открыл пожилой мужчина среднего роста. Георг узнал в нем человека с фотографии 30-х годов. «Могу ли я поговорить с господином Александром Орловым?» – вежливо спросил по-английски Георг. «Да, конечно», – и хозяин, отступив в прихожую, протянул руку. Тут в коридор вышла высокая пожилая женщина. Она оттеснила хозяина и, закрыв его собой, спросила Георга, кто он и откуда. «Мария Владиславовна? Здравствуйте, я из Советского Союза. Пожалуйста, не волнуйтесь, – уже по-русски спокойно и с улыбкой сказал Георг. – Вот мой паспорт. Я хочу поговорить с Александром Михайловичем».
Женщина внимательно перелистала странички паспорта, подняла на Георга глаза и твёрдо произнесла: «Вы разведчик. Я уверена в этом. От советской разведки скрыться невозможно».
Орлов Александр Михайлович, он же: Никольский Лев Лазаревич, Николаев Лев Леонидович, Берг Игорь Константинович. Настоящие его данные – Фельдбин Лейба Лазаревич.
Под этими данными выступал человек, чья последняя должность в разведке была – резидент НКВД СССР в Испании, советник по вопросам безопасности при правительстве республиканцев в 1937–1938 годах. В историю же он вошёл под своим испанским псевдонимом – Орлов. Кстати, этот псевдоним порекомендовал ему сам Сталин в беседе с ним.
Настоящие фамилия, имя и отчество Орлова – Фельдбин Лейба Лазаревич. Он родился в 1895 году в городе Бобруйске в семье Лазаря и Гелы Фельдбин. Поступил на юридический факультет МГУ. Но Первая мировая война вмешалась в судьбу будущего разведчика и в 1916 году он был призван на службу в царскую армию, стал рядовым 104-го запасного полка. Затем 2-я студенческая школа прапорщиков и недолговременная работа в 1918–1919 годах в Высшем финансовом совете.
Первый раз на работу в ЧК он был принят в 1920 году. Служил следователем и оперуполномоченным особого отдела 12-й армии, начальником секретно-оперативной части Архангельской ЧК. Потом вдруг – причины в личном деле нет – вновь оказался на гражданской службе: в 1921–1924 годах работал следователем Верховного трибунала при ВЦИК и помощником прокурора уголовно-кассационной коллегии Верховного суда. В 1924 году он вновь возвращается на службу в органы госбезопасности – сначала в экономическое управление ОГПУ, а затем в погранохрану Сухумского военного гарнизона.
И вот, накопив богатый и разнообразный жизненный опыт, изучив немецкий, английский и французский языки, побывав в группе объединенных интернационалистов Лозовского и вступив в ВКП(б), в 1926 году он был принят в Иностранный отдел (ИНО) ОГПУ. С самого начала в разведке Орлов становится нелегалом, выступает как гражданин иностранного государства.
Итак, нелегальная работа во Франции в 1926–1930 годах. Затем, после трёх лет на руководящей работе в Центре, – новая командировка – в Австрию и Великобританию. В Англии Орлов возглавил большую нелегальную резидентуру, имевшую ценные источники информации, среди которых были Гай Бёрджесс, Дональд Маклейн и Ким Филби. Все они – англичане, достигшие впоследствии высокого положения в спецслужбах и Министерстве иностранных дел своей страны. О Киме Филби, ставшим легендой XX века, написаны десятки книг, снят не один фильм.
В марте 1937 года Александр Орлов был командирован резидентом НКВД в Испанию и одновременно советником по вопросам безопасности при республиканском правительстве. В Испании Орлов лично руководит работой такого крупного разведчика, как Ким Филби, бывшего тогда корреспондентом английской газеты, аккредитованного при Ставке Франко. Ким Филби (1912–1983) получил испанский орден лично из рук самого генерала Франко.
Испанский Орлов – это человек в расцвете сил и творческих планов, напористый, изобретательный, смелый и решительный, готовый рисковать своей жизнью. Характер и способности Орлова отражены в кратком словесном портрете того времени: выше среднего роста, атлетического телосложения, нос слегка перебитый, лысеющая голова, волосы сильно поседевшие. Носит короткие усы. Очень решительные черты лица, походка быстрая, отрывочная резкая речь. Серые пристальные глаза. Уверенно владеет английским языком с американским акцентом. Хорошо говорит по-немецки. Более-менее свободно объясняется на французском и испанском.
Находясь в Испании, 20 октября 1936 года Орлов получил шифртелеграмму следующего содержания: «Передаю вам личный приказ “Хозяина”. Вместе с послом Розенбергом договоритесь с главой испанского правительства Кабальеро об отправке испанских золотых запасов в Советский Союз. Используйте в этих целях советский пароход. Операция проводится в обстановке абсолютной секретности. Назначаю вас лично ответственным за эту операцию. Розенберг проинформирован. Иван Васильевич». Так Сталин подписывал самые секретные сообщения. Речь шла о золотых слитках на сумму 2 367 000 000 песет или около 783 миллионов долларов.
Орлов успешно справился с этой задачей. Его повысили в звании. В газете «Правда» был опубликован текст указа о награждении старшего майора госбезопасности Никольского Льва Лазаревича орденом Ленина за выполнение важного правительственного задания.
Через месяц после прибытия в Мадрид Орлов сообщил в Москву, что в Испании «единой службы безопасности нет». «Единственный выход, – рапортовал он в Москву, – прикомандировать наших советников в местные спецслужбы в наиболее важных городах и военных центрах». Москва поддержала предложение Орлова. Вскоре в Испании начался процесс «сталинизации» республиканских органов власти. Пользуясь неограниченными полномочиями, Орлов показал себя типичным представителем власти. И это не могло не вызвать ответной негативной реакции со стороны республиканской власти.
Генерал Ян Берзин – один из главных военных советников при республиканском правительстве Испании, а до этого – руководитель советской военной разведки (он выводил Рихарда Зорге в Японию). В марте 1937 года он отправил наркому К. Ворошилову конфиденциальное письмо, в котором информировал о протестах республиканских лидеров по поводу репрессивных мер аппарата НКВД в Мадриде.
О перегибах Орлова знали и на Лубянке. «Берзин абсолютно прав, – признавал в беседах руководитель ИНО (внешняя разведка. – Н.Ш.) Абрам Слуцкий[2]. – Наши люди ведут себя в Испании некорректно».
В октябре 1937 года в Испанию прибыл Михаил Шпигельглас, заместитель начальника ИНО НКВД. Его приезд был вызван некоторыми текущими разведоперациями, к которым была причастна «легальная» резидентура в Париже. Но и к «хозяйству» Орлова он также проявил интерес. Детальное знакомство с испанской резидентурой было намечено на июль 1938 года, причём с заслушиванием годового отчёта резидента.
Вскоре Центром было принято решение провести встречу с Орловым и заслушать его отчёт на борту парохода «Свирь», который к тому времени должен был находиться в Антверпене. 9 июля 1938 года соответствующая шифртелеграмма за № 1734 ушла в Барселону к Орлову.
По признанию Орлова, шифровка, на первый взгляд, выглядела обычным, рутинным вызовом на встречу с одним из руководителей ИНО. Но когда Орлов прочитал её ещё и ещё раз, он понял, что это ловушка, в которую его пытаются заманить. Справедливости ради следует заметить, что настрою на то, что это – ловушка, способствовали безжалостные чистки, которые проводили в НКВД и, разумеется, в ИНО, Ягода и сменивший его Ежов. Главным объектом чистки были старые кадры, и прежде всего руководящего звена.
В июне 1937 года из Лондона был отозван сменивший Орлова резидент нелегальной резидентуры Теодор Малли, который знал, что с ним будет, но предпочёл расстрел бесчестью спасения жизни бегством. Его расстреляли как «германского шпиона».
В июле ещё один резидент НКВД в Париже, В.В. Смирнов (настоящая фамилия С.М. Глинский. – Н.Ш.) также был вызван в Москву и расстрелян за «государственную измену».
Феликс Гурский, ответственный сотрудник ИНО, выбросился из окна своего кабинета на Лубянке.
В общей сложности более 40 офицеров НКВД были отозваны в Москву в 1937 году из-за кордона и там расстреляны.
Отказался прибыть в Москву нелегал Рейсс (настоящие имя и фамилия – Игнатий Порецкий. – Н.Ш.). Получив роковой вызов в Центр в июле 1937 года, он вместе с женой и ребёнком бежал из Парижа в Швейцарию.
Его примеру последовал Кривицкий (настоящая фамилия – Гинзбург), перебравшись из Гааги в Париж, где попросил защиты и убежища у французских властей.
Знал Орлов и то, что его зять Кацнельсон, заместитель наркома внутренних дел Украины, репрессирован. Так что почва для волнений и подозрений у Орлова была. Оставалось лишь сделать выбор. И Орлов этот выбор сделал.
«Подтверждаю получение вашей телеграммы за № 1743», – отрапортовал он в Центр. А 12 июля 1938 года, прихватив из кассы резидентуры 60 тыс. долларов, покинул свой кабинет в Барселоне и отправился, но… не в Антверпен. «Вместо этого, – писал он впоследствии, – я позвонил жене, договорился встретиться с ними в определенном отеле в Перпиньяне и бежал».
Перпеньян – это уже Франция. Затем Париж – Шербур – Марсель – Монреаль. Жизнь за океаном началась с того, что Мария, жена Лейбы, открыла сберегательный счёт в Монреальском банке за № 300937 на имя Берг Марии Владиславовны.
В Москве первая реакция на исчезновение «Шведа» была бурной. Лубянка, как выразился Павел Судоплатов, была буквально взбешена: «Я подписал так называемую “ориентировку” по его розыску, которую надлежало передать по нашим каналам во все резидентуры».
В ориентировке указывалось, что причиной исчезновения Орлова и его семьи, скорее всего, является их похищение британской, германской или французской спецслужбами. Дело в том, что, по оперативным сведениям, подобные намерения высказывались представителями именно этих спецслужб. Допускался и такой вариант, как измена.
Когда же на Лубянке получили письмо от «Шведа» из Монреаля, – всё стало на свои места. И в личном деле «Шведа» в августе 1938 года появилась запись о том, что его «бегство рассматриваем как результат испуга и недоразумения». И далее: «Сам факт побега является антипартийным поступком, граничащим с предательством». Каких-либо документальных данных, свидетельствующих о том, что «Шведа» намеревались репрессировать – завлечь в ловушку, как выражался «Швед», и расстрелять, в его личном деле не было обнаружено.
В своих публичных заявлениях в США Орлов неизменно проводил мысль о том, что им были направлены два аналогичных по содержанию письма: одно – Ежову, другое – Сталину, что благодаря именно этим письмам ему удалось шантажировать «Хозяина» и таким образом спасти жизнь себе и своей семье.
В Москве письма Сталину никто не видел. Никто и никогда. Если бы оно было, то наверняка оставило бы за собой какие-то следы: когда, как и кем оно было переправлено в Советский Союз, как оно попало в к Кремль, как Сталин отреагировал на него и т. д. Бесследными никакие операции не бывают. Но это – не главное.
Главное, что Р. Орлов действительно решил шантажировать Москву: «Если Вы оставите меня в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Советскому Союзу».
Орлов многое знал, многое мог выдать Западу. Главный же его козырь был – «Зенхен», «Вайзе», вся «Кембриджская группа». Это было главное орудие его шантажа.
Однако внимательно ознакомившись с его письмом и зная его сущность, сущность Лейбы Фельдбина, в Москве пришли к выводу, что Орлов своим письмом загнал себя в угол. Каким образом?
Это лучше всего объяснил его заместитель в испанской резидентуре Наум Эйтингон. Уж он-то знал Лейбу как облупленного! Так вот Эйтингон, как пишет в своих мемуарах Судоплатов, «предложил, несмотря на измену Орлова, продолжать контакты с членами “кембриджской группы”, поскольку Орлов, проживая в Соединенных Штатах, не мог выдать своих связей с этими людьми без риска подвергнуть себя судебному преследованию. В 1934–1935 годах Орлов жил в Англии по фальшивому американскому паспорту, поэтому если бы американская контрразведка проверила “кембриджскую группу”, то Орлов мог не получить американское гражданство и был бы депортирован из США».
Точку зрения Эйтингона поддержал Судоплатов: «Я не верю, что причина, по которой Орлов не выдал “кембриджскую группу” или обстоятельства похищения генерала Миллера, заключалась в его лояльности по отношению к советской власти. Речь шла просто о выживании».
Орлов, находясь в Испании, информировал Центр о произволе в стране, не имеющим прецедента в Европе (исключая фашистские страны). Естественно, Центру, где практика дел была близка к испанской, не очень нравилось получать такие письма от своего резидента. И это тоже послужило дополнительным стимулом для направления Орлову вызова на «Свирь».
Итак, совершив побег, Орлов прибыл с семьёй в Канаду. Находясь в Монреале, он отправил письмо Н. Ежову в Москву.
Вот текст этого письма в сокращенном виде.
«Ник. Ив. Ежову.
Я хочу объяснить Вам в этом письме, как могло случиться, что я после 19-ти лет безупречной службы партии и Советской власти, после тяжёлых лет подполья, после моей активнейшей и полной самоотверженной борьбы последних двух лет в условиях ожесточённой войны, после того, как партия и Правительство наградили меня за боевую работу в стране, где шла настоящая война, боевым орденом Ленина и Красного Знамени, – ушёл навсегда от вас.
9 июля я получил от вас телеграмму, лишённую всякого оперативного смысла, в которой я ясно прочёл, что мне по диким и совершенно не понятным мотивам устраивается ловушка на специально посланном для захвата меня пароходе “Свирь”.
Эта бездарная в оперативном плане шифртелеграмма просто являлась плохой дымовой завесой для заготовленного для меня, человека ни в чём не повинного, коварной ловушки. Для меня стало ясно, что руководство отдела переусердствовало в “чистке” аппарата и пыталось укрепить свою карьеру намерением выдать меня… за преступника, которого необходимо ухищрениями, кстати, очень безграмотными, заманить на пароход, как “врага народа” и потом кричать “Ура!” и ждать награждения, как за хорошо проведённую операцию. Таким образом я знал, что моя судьба предрешена и что меня ждёт неминуемая смерть.
Никогда Партия не требовала от своих членов бессмысленной смерти, к тому же ещё в угоду преступным карьеристам.
Но даже не это, не угроза беззаконной и несправедливой расправы остановила меня от поездки на пароход… Сознание, что после расстрела меня, ссылки или расстрела моей жены, моя 14-летняя больная дочь окажется на улице, преследуемая детьми и взрослыми как дочь “врага народа”, как дочь отца, которым она гордилась, как честным коммунистом и борцом, – выше моих сил.
Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый приговор, сделав последний, даже никому не нужный, жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что мой больной ребёнок обречён на такие жуткие муки и терзания, – выше моих сил. Помните, всегда, я не изменник Партии и своей страны. Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу пролетариата и Советской власти. Если вы оставите меня в покое, я никогда не стану на путь, вредный Партии и Советскому Союзу. Я не совершил и не совершу ничего против Партии и нашей страны.
Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить Партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.
Прошу вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-матери. Ей 70 лет. Она ни в чём не виновата. Я последний из 4-х детей, которых она потеряла. Это больное, несчастное существо.