Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Набоков Владимир
Две лекции по литературе
Владимир Набоков
Две лекции по литературе
Перевод с английского В. ГОЛЫШЕВА
"Анну Каренину", - вразумлял Лев Толстой заезжего газетчика из Германии, - никак нельзя пересказать ни коротко, ни по-немецки". Владимир Набоков счел бы эту реплику безупречной. Собственно говоря, он и подобрал для своих лекционных нужд аналогичное высказывание. "Однажды, - рассказывал он в аудитории, - когда трезвомыслящий, но несколько поверхностный французский философ попросил глубокомысленного, но темного немецкого философа Гегеля изложить свою мысль сжато, Гегель отрезал: "Такие предметы нельзя изложить ни сжато, ни по-французски".
Как и должно быть у всякой цельной личности, у Набокова лектор неотделим от писателя, он его естественное продолжение. Отличие только в том, что перед аудиторией на место своих собственных слов ему приходится подставлять слова Чехова, Тургенева, Гоголя, Флобера, Пруста или Кафки. Набоковские художественные пристрастия распространяются не только на творимый им собственный мир, но и на литературную классику, откуда он выбирает только то, что подтверждает его писательские взгляды; все остальное отбрасывается как не заслуживающее внимания. Отсюда набоковизация мировой литературы, выстраивание ее творцов в ряд исторических предшественников ему самому. Вот, полюбуйтесь, набоковские страницы Льва Толстого, вот сиринская наблюдательность Джойса, вот влажные находки Лермонтова на еще не возделанных клумбах "Дара".
Высшая задача писателя, говорит Набоков, превратить читателя в зрителя. И в ход на лекциях пускается все: на доске возникают схема дуэльного пистолета и план дома, расписание маршрутов и рисунок жука (жука! - подчеркивает Набоков, а не таракана, как у безграмотных переводчиков), жука, в которого превращается кафковский Грегор Замза. Но прежде всего начинается детальное (медленнее медленного) чтение обсуждаемого текста ради уяснения неясностей, вникания в мелочи, ради исправления неточного перевода. "Vive le pedant! - торжествующе выкликает Набоков свой переводческий девиз, - и долой простаков, убежденных, что дело сделано, коли дух передан".
В подобной истории литературы Набокову как бы отводится роль снисходительного к подмастерьям мастера. Не потому ли он отклонял влияние на "Приглашение на казнь" "Процесса" Кафки, даже отрицал простое читательское с ним знакомство, что Кафка, с его точки зрения, что называется, испортил тему, написал тяжеловесно и по-немецки? Пришлось переписывать книгу как следует. Создается впечатление, что "Процесс" для Набокова - это некая "Адмиралтейская игла" госпожи Солнцева, полная истраченных впечатлений и перевранных чувств. И если как писатель он поясняет, проясняет, подправляет замысел Кафки своим "Приглашением на казнь", то как лектор для той же цели берет уже не "Процесс", а "Превращение".
Лекционный же Флобер призван доказать противоположную набоковскую мысль: нет такой мелочи, которую нельзя сделать центром поэтической мизансцены и последующего учебно-поэтического анализа, как, например, покрасневшие мочки Эммы (мочки! - снова подчеркивает Набоков, а не кончики ушей, прикрытые у героини шляпкой).
А цель и в том и в другом случае одна - называние предметов окружающего мира более правильными именами, детализация жизни, прочерчивание спасительного личного космоса в общественном хаосе. Иными словами, процесс художественных превращений.
Каков же он, мир, понятый по Набокову?
Это мир, полный красоты и жалости к ней. Ибо всему красивому, учит писатель студентов, суждено погибнуть. Успеть увидеть, вдохнуть, пожалеть и потом наслаждаться воспоминанием о деталях - вот счастье. И наоборот: только счастливый человек способен увидеть многообразие мира, его живые краски. Пурпурный хитон Эсхиловой Ифигении, жемчужные клыки ветхозаветного пса, изумрудная лужайка, мелькнувшая при перелистывании шекспировской страницы, - все это столь же драгоценно в эстетическом отношении, как и подробности еще не олитературенного мира.
Составляя свои лекции, Набоков, по существу, продолжал любой из своих романов, пользуясь на этот раз чужим словесным материалом. Отсюда столь обильное самоупоенное цитирование.
Хотя, с другой стороны, "Анну Каренину" коротко ведь не перескажешь.
ИВ. ТОЛСТОЙ
"Иностранная литература", №11 1997
Гюстав Флобер (1821-1880) Госпожа Бовари (1856)
Переходим к наслаждению очередным шедевром, очередной сказкой. Из всех сказок данной серии роман Флобера "Госпожа Бовари" - самая романтическая. С точки зрения стиля - перед нами проза, берущая на себя обязанности поэзии. Когда читаешь ребенку, он спрашивает, так ли все было на самом деле. Если не так, требует, чтобы прочли другой рассказ, правдивый. Оставим такой подход к книгам детям и юношеству. Разумеется, если вам скажут, что г-н Смит видел, как мимо него просвистело синее блюдце с зеленым рулевым, тут спросить, правдив ли рассказ, необходимо - поскольку его достоверность повлияет так или иначе на всю вашу жизнь, непосредственно вас затронет совершенно практическим образом. Но не спрашивайте, правда ли написана в романе или стихотворении. Незачем себя дурачить; будем помнить, что никакого практического значения литература не имеет в принципе - за исключением того совершенно особого случая, когда человек стремится стать преподавателем литературы. Девушки Эммы Бовари никогда не было; книга "Госпожа Бовари" пребудет вовеки. Книги живут дольше девушек.
В книге присутствует тема адюльтера и есть ситуации и намеки, которые скандализовали ханжеское, мещанское правительство Наполеона III. Более того, роман преследовался по суду за непристойность. Только представьте себе. Будто произведение художника бывает непристойно. Рад сообщить, что Флобер выиграл дело. Случилось это ровно сто лет назад. А в наши дни, в наше время... Но не будем отвлекаться.
Рассматривать роман мы будем так, как Флобер и предполагал: с точки зрения структур (он называл их mouvements), тематических линий, стиля, поэзии, персонажей. В романе тридцать пять глав, каждая около десяти страниц длиной, и три большие части, действие которых происходит сначала в Руане и Тосте, затем в Ионвиле и, наконец, в Ионвиле, Руане и Ионвиле места все вымышленные, за исключением Руана, епархиального центра на севере Франции.
Временем основного действия выбраны 1830-е и 1840-е годы, при короле Луи-Филиппе (1830-1848). Первая глава начинается зимой 1827-го, а в своего рода эпилоге судьбы некоторых персонажей прослежены до 1856-го, до правления Наполеона III, и в сущности - до даты, когда Флобер кончил роман. "Госпожа Бовари" была начата 19 сентября 1851-го в Круассе, под Руаном, закончена в апреле 1856-го, отослана в июле и публиковалась выпусками в "Парижском обозрении" до конца того же года. Летом 1853-го, когда Флобер приступил ко второй части романа, в ста милях к северу от Руана, в Булони, Чарльз Диккенс заканчивал "Холодный дом"; годом раньше в России умер Гоголь, а Толстой издал первое значительное произведение - "Детство".
Cоздают и формируют человека три силы: наследственность, среда и неизвестный фактор Икс. Вторая сила - среда - самая ничтожная из трех, а третья - фактор Икс - самая важная. Когда речь идет о жителях книг, литературных героях, то контролирует, направляет и применяет три силы, разумеется, автор.
Общественную среду вокруг госпожи Бовари Флобер изготовил столь же продуманно, как и ее саму, и говорить, будто флоберовское общество влияет на флоберовских персонажей, - значит рассуждать по кругу. Все происходящее в книге происходит исключительно у Флобера в уме, какими бы ни были первоначальный житейский повод к написанию книги или положение дел в тогдашней Франции - реальное или по мнению Флобера. Вот почему я противник тех, кто настаивает на влиянии объективных социальных условий на героиню романа Эмму Бовари. Флобер занят тонким дифференцированием человеческой судьбы, а не арифметикой социальной обусловленности.
Заявляют, что большинство персонажей "Госпожи Бовари" - буржуа. Но раз навсегда нужно выяснить смысл, который вкладывал в слово bourgeois Флобер. Кроме тех случаев, когда оно означает попросту "горожанин" (частое во французском значение), у Флобера слово bourgeois значит "мещанин", то есть человек, сосредоточенный на материальной стороне жизни и верящий только в общепринятые ценности. Флобер никогда не употребляет слово bourgeois с политэкономическим марксистским оттенком. Для него буржуазность определяется содержимым головы, а не кошелька. В знаменитой сцене романа, когда старуха крестьянка, получая медаль за рабский труд на хозяина фермы, стоит перед жюри умиленных буржуа, так вот, в этой сцене мещане - обе стороны: и благодушные политиканы, и суеверная старуха, все они - буржуа во флоберовском смысле. Я окончательно проясню смысл термина, сказав, что, например, сегодня в коммунистической России советская литература, советское искусство, советская музыка, советские идеалы - основательно и нудно буржуазны. За железным - занавес тюлевый. Советский чиновник, крупный или мелкий, - воплощение буржуазного духа, мещанства. Ключ к флоберовскому термину - мещанство господина Омэ. Ради сугубой ясности позвольте добавить, что Маркс назвал бы Флобера буржуа в политэкономическом смысле, а Флобер Маркса - в духовном; и оба не ошиблись бы, поскольку Флобер был состоятельным человеком, а Маркс - мещанином во взглядах на искусство.
Правление Луи-Филиппа, короля-гражданина (le roi bourgeois), с 1830-го по 1848-й, - приятно-тусклая эпоха по сравнению с открывшими век фейерверками Наполеона и нашими пестрыми временами. В 1840-е "французская летопись разворачивалась спокойно под холодным управлением Гизо". Но "1847-й начался с мрачными перспективами для французского правительства: недовольство, нужда, желание более популярной и, возможно, более блестящей власти... В верхах, казалось, царят мошенничество и отговорки". Революция разразилась в феврале 1848-го. Луи-Филипп, "взяв имя Уильям Смит, завершил бесславное царствование бесславным бегством в наемном экипаже" ("Британская энциклопедия", 9-е изд., 1879). Отрывок истории я привел потому, что добрый Луи-Филипп с экипажем и зонтиком - настоящий флоберовский персонаж. Ну а другой персонаж, Шарль Бовари, родился, по моим подсчетам, в 1815-м; в школу пошел в 1828-м; получил звание "санитарного врача" (степенью ниже доктора) в 1835-м; женился первый раз - на вдове Дюбюк - в том же году в Тосте, где открыл медицинскую практику. Потеряв ее, женился на Эмме Руо (героине книги) в 1838-м; переехал в другой город, Ионвиль, в 1840-м; в 1846-м потерял вторую жену и умер в 1847-м, тридцати двух лет.
Вот краткая хронология книги.
В первой главе мы различаем исходную тематическую линию: тему слоев или слоеного пирога. Осень 1828-го; Шарлю тринадцать лет, в свой первый день в школе он, сидя в классе, держит на коленях каскетку. "Это был сложный головной убор, соединявший в себе элементы и гренадерской шапки, и уланского кивера, и круглой шляпы, и мехового картуза, и ночного колпака, словом, одна из тех уродливых вещей, немое безобразие которых так же глубоко выразительно, как лицо идиота. Яйцевидный, распяленный на китовом усе, он начинался ободком из трех валиков, похожих на колбаски; дальше шел красный околыш, а над ним - несколько ромбов из бархата и кроличьего меха; верх представлял собою что-то вроде мешка, к концу которого был приделан картонный многоугольник с замысловатой вышивкой из тесьмы, и с этого многоугольника спускался на длинном тоненьком шнурочке подвесок в виде кисточки из золотой канители. Каскетка была новенькая, с блестящим козырьком". (Можно сравнить это описание с дорожной шкатулкой Чичикова или экипажем Коробочки в "Мертвых душах" Гоголя - тоже тема слоев!)
Здесь - и в еще трех примерах, которые мы рассмотрим, - образ развертывается слой за слоем, ярус за ярусом, комната за комнатой, гроб за гробом. Каскетка у Шарля жалкая и безвкусная; она воплощает и всю его последующую жизнь - настолько же безвкусную и жалкую.
Шарль теряет первую жену. В июне 1838-го, двадцати трех лет, он женится на Эмме; на ферме свадебный пир. На десерт подан фигурный пирог тоже жалкое изделие дурного вкуса, - приготовленный впервые выступающим в этой местности и потому расстаравшимся кондитером. "У основания его находился синий картонный квадрат пирог, так сказать, начинается с того, чем кончилась каскетка; она завершалась картонным многоугольником:, а на нем целый храм с портиками и колоннадой; в нишах, усыпанных звездами из золотой бумаги, стояли гипсовые статуэтки; выше, на втором этаже, савойский пирог в виде сторожевой башни, окруженной мелкими укреплениями из цуката, миндаля, изюма и апельсинных долек; и, наконец, на верхней площадке - скалы, озера из варенья, кораблики из ореховых скорлупок и зеленый луг, где маленький амур качался на шоколадных качелях, у которых столбы кончались вместо шаров бутонами живых роз".
Озеро из варенья - своего рода опережающая эмблема тех швейцарских озер, над которыми будет витать в мечтах под модные стихи Ламартина Эмма Бовари, начинающая прелюбодейка; а маленький купидон нам еще встретится на бронзовых часах посреди убогой роскоши руанской гостиницы, места свиданий Эммы с Леоном - ее вторым любовником.
Мы по-прежнему в июне 1838-го, но уже в Тосте. В тамошнем доме Шарль жил с зимы 1835-1836-го, сначала с первой женой, потом, с февраля 1837-го, когда она умерла, один. С новой женой, Эммой, он проживет здесь два года (до марта 1840-го) - до переезда в Ионвиль. Первый слой: "Кирпичный фасад тянулся как раз вдоль улицы или, вернее, дороги. Второй слой: За дверью на стенке висел плащ с узеньким воротником, уздечка и черная кожаная фуражка, а в углу валялась пара краг, еще покрытых засохшей грязью. Третий слой: Направо была зала, то есть комната, где обедали и сидели по вечерам. Канареечного цвета обои с выцветшим бордюром в виде цветочной гирлянды дрожали на плохо натянутой холщовой подкладке. Белые коленкоровые занавески с красной каймой скрещивались на окнах, а на узкой полочке камина, между двумя подсвечниками накладного серебра с овальными абажурами, блестели стоячие часы с головой Гиппократа. Четвертый слой: По другую сторону коридора помещался кабинет Шарля - комната шагов в шесть шириной, где стояли стол, три стула и рабочее кресло. На шести полках елового книжного шкафа не было почти ничего, кроме "Словаря медицинских наук", неразрезанные томы которого совсем истрепались, бесконечно перепродаваясь из рук в руки. Пятый слой: Здесь больные вдыхали проникавший из-за стены запах подливки, а в кухне было слышно, как они кашляют и рассказывают о своих недугах. Шестой слой: Дальше следовала "venait ensuite" - в точности та же формула, что при описании каскетки: большая, совершенно запущенная комната с очагом; окна ее выходили во двор, на конюшню. Теперь она служила и дровяным сараем, и кладовой, и чуланом для всякого старья".
В марте 1846-го, после восьми лет замужества и после двух бурных романов, о которых муж не подозревал, Эмма Бовари, не в силах расплатиться с неимоверными долгами, кончает с собой. В единственную свою романтическую минуту бедный Шарль делает такие распоряжения о ее похоронах: он "заперся в своем кабинете, взял перо и после долгих рыданий написал: "Я хочу, чтобы ее похоронили в подвенечном платье, в белых туфлях, в венке. Волосы распустить по плечам; начинаются слои: гробов три: один - дубовый, другой - красного дерева и еще металлический... Сверху накрыть ее большим куском зеленого бархата".
Здесь сходятся все тематические линии, связанные со слоями. С предельной ясностью мы вспоминаем и перечень частей жалкой каскетки Шарля в его первый школьный день, и многоярусный свадебный пирог.
Первая госпожа Бовари - вдова судебного пристава. Это первая и, так сказать, мнимая госпожа Бовари. Во второй главе, еще при жизни первой жены, на горизонте вырисовывается вторая. Как Шарль водворился напротив прежнего врача, став его преемником, так и будущая госпожа Бовари появляется еще до смерти первой. Первую свадьбу Флобер описать не мог, поскольку это испортило бы праздник второй госпоже Бовари. Вот как Флобер называет первую жену: госпожа Дюбюк (фамилия ее первого мужа), затем госпожа Бовари, госпожа Бовари-младшая (по отношению к матери Шарля), затем Элоиза; вдова Дюбюк, когда скрылся хранивший все ее состояние нотариус; и, наконец, госпожа Дюбюк.
Иначе говоря, когда Шарль влюбляется в Эмму Руо, то в его простодушном восприятии первая жена начинает возвращаться к исходному состоянию, проходя те же ступени в обратном порядке. После ее смерти, когда Шарль женится на Эмме, покойница Элоиза окончательно превращается в исходную вдову Дюбюк. Вдовым остается Шарль, но его вдовство каким-то образом переносится на в мыслях им преданную, а затем умершую Элоизу. Над жалкой участью Элоизы Бовари Эмма, похоже, не вздохнула ни разу. Кстати, финансовый крах способствовал смерти обеих.
У термина "романтический" несколько значений. При обсуждении "Госпожи Бовари" - и романа, и самой героини - я буду использовать его в следующем смысле: "отличающийся мечтательным складом ума, предающийся созерцанию картинных фантазий, заимствованных, главным образом, из литературы" (скорее "романический", чем "романтический"). Романтическая личность, умом и чувствами обитающая в нереальном, глубока или мелка соответственно качеству своей души. Эмма Бовари неглупа, чувствительна, неплохо образованна, но душа у нее мелкая: обаяние, красота, чувствительность не спасают ее от рокового привкуса мещанства. Несмотря на экзотические мечтания, она провинциальная буржуазка до мозга костей, верная шаблонным идеям или нарушающая шаблонные условности тем или иным шаблонным способом, из которых адюльтер - шаблоннейший способ над шаблонностью возвыситься; и, несмотря на страсть к роскоши, она раз или два обнаруживает то, что Флобер называет крестьянской жесткостью, - деревенскую прижимистость. Но ее необычайное телесное обаяние, странная грация, птичья, как у колибри, оживленность все это неотразимо притягивает и очаровывает трех мужчин в книге: ее мужа и двух ее последовательных любовников, двух мерзавцев - Родольфа, для которого ее мечтательная детская нежность составляет приятный контраст к шлюхам, обычной его компании; и Леона, тщеславное ничтожество, которому лестно иметь в любовницах настоящую даму.
Ну а что же муж, Шарль Бовари? Скучный, усидчивый тугодум, без обаяния, остроумия, образования, но с полным набором шаблонных идей и правил. Он мещанин, но при этом еще и трогательное, жалкое существо. Крайне важны две вот какие вещи. Он видит в Эмме и его в ней прельщает именно то, к чему она сама тщетно стремится в своих мечтаниях. Смутно, но глубоко Шарль чувствует в ней какую-то переливчатую прелесть, роскошь, мечтательную даль, поэзию, романтичность. Это во-первых, и в свое время я приведу примеры. Во-вторых, любовь к Эмме, растущая почти незаметно для самого Шарля, - настоящее чувство, глубокое и подлинное, абсолютная противоположность животным или мелкотравчатым переживаниям Родольфа и Леона, ее самодовольных и пошлых любовников. В этом привлекательная парадоксальность флоберовской сказки: самый скучный и нескладный персонаж книги - единственный, кто оправдан той дозой божественного, которая есть в его всепобеждающей, всепрощающей, неизменной любви к Эмме, живой или мертвой. Есть, правда, в книге и четвертый влюбленный в Эмму персонаж - но это всего лишь диккенсовский мальчик, Жюстен. Тем не менее рекомендую его вашему благосклонному вниманию.
Вернемся в то время, когда Шарль еще женат на Элоизе Дюбюк. Во второй главе лошадь Бовари - лошади играют в книге громадную роль, образуя собственную сквозную тему, - дремотной рысцой везет его к Эмме, дочери фермера - его пациента. Но Эмма не похожа на обычную фермерскую дочку; это изящная молодая женщина, "барышня", воспитывавшаяся в хорошем пансионе вместе с дворянскими дочерьми. И вот Шарля Бовари вытащили из сырой супружеской постели (он никогда не любил свою первую жену, стареющую, плоскогрудую, всю в прыщах, - чужую вдову, как, по воле Флобера, Шарль зовет ее про себя), и вот Шарля, молодого сельского врача, вытащили из унылой постели, и он едет на ферму Берто, где хозяин сломал ногу. Въезжая во двор фермы, его спокойная лошадь вдруг шарахается в сторону - легкое предзнаменование потрясений, предстоящих тихо живущему молодому человеку.
Ферму, а затем Эмму мы видим его глазами, когда он приезжает туда первый раз, еще женатый на незадачливой вдове. Полдесятка павлинов расхаживают по двору, будто неясное обещание, первый урок радужности. Можно проследить до конца главы мотив зонтика Эммы. Спустя несколько недель, в оттепель, когда сочилась кора деревьев и таял снег на крышах построек, Эмма стояла на пороге; потом пошла за зонтиком, открыла его. Пронизанный солнцем сизый шелковый зонт отбрасывал на ее белое лицо пляшущие цветные блики. Она улыбалась мягкому теплу, и слышно было, как падают капли, с правильной барабанной нотой, одна за другой, на тугой муар, на натянутый шелк.
Различные детали прелестной внешности Эммы показаны сквозь взгляд Шарля: синее платье с тремя оборками, красивые ногти, прическа. Прическа эта переведена всеми переводчиками до того отвратительно, что необходимо привести верное описание, иначе ее правильно себе не представишь: "Ее черные волосы разделял на два бандо, так гладко зачесанных, что они казались цельным куском, тонкий пробор, слегка изгибавшийся согласно форме ее черепа смотрит молодой врач:; и бандо оставляли открытыми только мочки ушей мочки, а не "верхушки", как у всех переводчиков: верх ушей, разумеется, был закрыт гладкими черными бандо:, а сзади волосы были собраны в пышный шиньон. Щеки у нее были розовые".
Чувственность впечатления, произведенного ею на молодого человека, подчеркнута и описанием летнего дня, увиденного изнутри, из гостиной: "Ставни были закрыты. Солнечные лучи пробивались сквозь щели, вытягиваясь на каменных плитах тоненькими полосками, ломались об углы мебели и дрожали на потолке. По стоявшим на столе грязным стаканам карабкались мухи и с жужжанием тонули на дне в остатках сидра. Под солнцем, проникавшим через каминную трубу, отсвечивала в глубине очага бархатом сажа и слегка голубела остывшая зола. Эмма шила, сидя между печкой и окном, косынки на ней не было, на голых плечах виднелись капельки пота". Обратите внимание на тонкие лучи, пробивающиеся сквозь щели, на мух, карабкающихся по стаканам (а не "ползающих", как у переводчиков: мухи не ползают, они ходят и потирают руки), карабкающихся по стаканам и тонущих в остатках сидра. И отметьте вкрадчивый свет, превращающий сажу в глубине очага в бархат и тронувший остывшую золу синевой. Капельки пота на плечах Эммы (она была в открытом платье) - отметьте и их. Перед нами образцовый описательный пассаж.
Вьющийся по полю свадебный кортеж нужно сопоставить с похоронным кортежем, несущим мертвую Эмму и извивающимся по другим полям, в конце книги. На свадьбе: "Cначала гости шли плотной вереницей - словно цветной шарф извивался по узкой меже, змеившейся между зелеными хлебами; но скоро кортеж растянулся и разбился на группы; люди болтали и не торопились. Впереди всех шагал музыкант с разукрашенной атласными лентами скрипкой; за ним выступали новобрачные, а дальше шли впремежку родственники и знакомые. Дети далеко отстали: они обрывали сережки овса и втихомолку забавлялись играми. Длинное платье Эммы слегка волочилось по земле; время от времени она останавливалась, приподнимала его и осторожно снимала затянутыми в перчатки пальцами грубую траву и мелкие колючки репейника; а Шарль, опустив руки, дожидался, пока она покончит с этим делом. Дядюшка Руо, в новом цилиндре и черном фраке с рукавами до самых ногтей, вел под руку г-жу Бовари-мать. А г-н Бовари-отец, презирая в глубине души всю эту компанию, явился в простом однобортном сюртуке военного покроя и теперь расточал кабацкие любезности какой-то белокурой крестьяночке. Она приседала, краснела, не знала, что отвечать. Остальные гости разговаривали о своих делах или подшучивали исподтишка, заранее возбуждая себя к веселью; насторожив ухо, можно было расслышать в поле пиликанье музыканта, который все играл да играл".
Эмму хоронят. "Шесть человек - по три с каждой стороны - шли медленно и немного задыхались. Священники, певчие и двое мальчиков из хора возглашали De рrofundis, голоса их терялись в полях, то поднимаясь, то опускаясь в переливах мелодии. Порой хор скрывался за поворотом тропинки, но высокое серебряное распятие все время было видно между деревьями. Сравните со скрипачом на свадьбе.:
Женщины шли в черных накидках с опущенными капюшонами; в руках они несли толстые горящие свечи, и Шарль почти терял сознание от этих бесконечных молитв и огней, от противных запахов воска и сутаны. Дул свежий ветерок, зеленели рожь и рапс, по краям дороги на живых изгородях дрожали капельки росы. Все кругом было полно всевозможных веселых звуков: громыхала вдали по колеям телега, отдавался эхом петушиный крик, топали копыта убегавшего к яблоням жеребенка. В ясном небе кое-где виднелись розовые облачка; над камышовыми кровлями загибался книзу синеватый дымок; Шарль на ходу узнавал дворы. Ему вспоминались такие же утра, как вот это, когда он выходил от больного и возвращался к ней. Довольно любопытно, что ему не вспоминается свадьба; положение читателя выгоднее.:
Время от времени черное сукно, усыпанное белыми "слезками", приподнималось и приоткрывало гроб. Усталые носильщики замедляли шаг, и гроб подвигался толчками, словно лодка, равномерно покачиваясь на каждой волне".
Две лекции по литературе
Перевод с английского В. ГОЛЫШЕВА
"Анну Каренину", - вразумлял Лев Толстой заезжего газетчика из Германии, - никак нельзя пересказать ни коротко, ни по-немецки". Владимир Набоков счел бы эту реплику безупречной. Собственно говоря, он и подобрал для своих лекционных нужд аналогичное высказывание. "Однажды, - рассказывал он в аудитории, - когда трезвомыслящий, но несколько поверхностный французский философ попросил глубокомысленного, но темного немецкого философа Гегеля изложить свою мысль сжато, Гегель отрезал: "Такие предметы нельзя изложить ни сжато, ни по-французски".
Как и должно быть у всякой цельной личности, у Набокова лектор неотделим от писателя, он его естественное продолжение. Отличие только в том, что перед аудиторией на место своих собственных слов ему приходится подставлять слова Чехова, Тургенева, Гоголя, Флобера, Пруста или Кафки. Набоковские художественные пристрастия распространяются не только на творимый им собственный мир, но и на литературную классику, откуда он выбирает только то, что подтверждает его писательские взгляды; все остальное отбрасывается как не заслуживающее внимания. Отсюда набоковизация мировой литературы, выстраивание ее творцов в ряд исторических предшественников ему самому. Вот, полюбуйтесь, набоковские страницы Льва Толстого, вот сиринская наблюдательность Джойса, вот влажные находки Лермонтова на еще не возделанных клумбах "Дара".
Высшая задача писателя, говорит Набоков, превратить читателя в зрителя. И в ход на лекциях пускается все: на доске возникают схема дуэльного пистолета и план дома, расписание маршрутов и рисунок жука (жука! - подчеркивает Набоков, а не таракана, как у безграмотных переводчиков), жука, в которого превращается кафковский Грегор Замза. Но прежде всего начинается детальное (медленнее медленного) чтение обсуждаемого текста ради уяснения неясностей, вникания в мелочи, ради исправления неточного перевода. "Vive le pedant! - торжествующе выкликает Набоков свой переводческий девиз, - и долой простаков, убежденных, что дело сделано, коли дух передан".
В подобной истории литературы Набокову как бы отводится роль снисходительного к подмастерьям мастера. Не потому ли он отклонял влияние на "Приглашение на казнь" "Процесса" Кафки, даже отрицал простое читательское с ним знакомство, что Кафка, с его точки зрения, что называется, испортил тему, написал тяжеловесно и по-немецки? Пришлось переписывать книгу как следует. Создается впечатление, что "Процесс" для Набокова - это некая "Адмиралтейская игла" госпожи Солнцева, полная истраченных впечатлений и перевранных чувств. И если как писатель он поясняет, проясняет, подправляет замысел Кафки своим "Приглашением на казнь", то как лектор для той же цели берет уже не "Процесс", а "Превращение".
Лекционный же Флобер призван доказать противоположную набоковскую мысль: нет такой мелочи, которую нельзя сделать центром поэтической мизансцены и последующего учебно-поэтического анализа, как, например, покрасневшие мочки Эммы (мочки! - снова подчеркивает Набоков, а не кончики ушей, прикрытые у героини шляпкой).
А цель и в том и в другом случае одна - называние предметов окружающего мира более правильными именами, детализация жизни, прочерчивание спасительного личного космоса в общественном хаосе. Иными словами, процесс художественных превращений.
Каков же он, мир, понятый по Набокову?
Это мир, полный красоты и жалости к ней. Ибо всему красивому, учит писатель студентов, суждено погибнуть. Успеть увидеть, вдохнуть, пожалеть и потом наслаждаться воспоминанием о деталях - вот счастье. И наоборот: только счастливый человек способен увидеть многообразие мира, его живые краски. Пурпурный хитон Эсхиловой Ифигении, жемчужные клыки ветхозаветного пса, изумрудная лужайка, мелькнувшая при перелистывании шекспировской страницы, - все это столь же драгоценно в эстетическом отношении, как и подробности еще не олитературенного мира.
Составляя свои лекции, Набоков, по существу, продолжал любой из своих романов, пользуясь на этот раз чужим словесным материалом. Отсюда столь обильное самоупоенное цитирование.
Хотя, с другой стороны, "Анну Каренину" коротко ведь не перескажешь.
ИВ. ТОЛСТОЙ
"Иностранная литература", №11 1997
Гюстав Флобер (1821-1880) Госпожа Бовари (1856)
Переходим к наслаждению очередным шедевром, очередной сказкой. Из всех сказок данной серии роман Флобера "Госпожа Бовари" - самая романтическая. С точки зрения стиля - перед нами проза, берущая на себя обязанности поэзии. Когда читаешь ребенку, он спрашивает, так ли все было на самом деле. Если не так, требует, чтобы прочли другой рассказ, правдивый. Оставим такой подход к книгам детям и юношеству. Разумеется, если вам скажут, что г-н Смит видел, как мимо него просвистело синее блюдце с зеленым рулевым, тут спросить, правдив ли рассказ, необходимо - поскольку его достоверность повлияет так или иначе на всю вашу жизнь, непосредственно вас затронет совершенно практическим образом. Но не спрашивайте, правда ли написана в романе или стихотворении. Незачем себя дурачить; будем помнить, что никакого практического значения литература не имеет в принципе - за исключением того совершенно особого случая, когда человек стремится стать преподавателем литературы. Девушки Эммы Бовари никогда не было; книга "Госпожа Бовари" пребудет вовеки. Книги живут дольше девушек.
В книге присутствует тема адюльтера и есть ситуации и намеки, которые скандализовали ханжеское, мещанское правительство Наполеона III. Более того, роман преследовался по суду за непристойность. Только представьте себе. Будто произведение художника бывает непристойно. Рад сообщить, что Флобер выиграл дело. Случилось это ровно сто лет назад. А в наши дни, в наше время... Но не будем отвлекаться.
Рассматривать роман мы будем так, как Флобер и предполагал: с точки зрения структур (он называл их mouvements), тематических линий, стиля, поэзии, персонажей. В романе тридцать пять глав, каждая около десяти страниц длиной, и три большие части, действие которых происходит сначала в Руане и Тосте, затем в Ионвиле и, наконец, в Ионвиле, Руане и Ионвиле места все вымышленные, за исключением Руана, епархиального центра на севере Франции.
Временем основного действия выбраны 1830-е и 1840-е годы, при короле Луи-Филиппе (1830-1848). Первая глава начинается зимой 1827-го, а в своего рода эпилоге судьбы некоторых персонажей прослежены до 1856-го, до правления Наполеона III, и в сущности - до даты, когда Флобер кончил роман. "Госпожа Бовари" была начата 19 сентября 1851-го в Круассе, под Руаном, закончена в апреле 1856-го, отослана в июле и публиковалась выпусками в "Парижском обозрении" до конца того же года. Летом 1853-го, когда Флобер приступил ко второй части романа, в ста милях к северу от Руана, в Булони, Чарльз Диккенс заканчивал "Холодный дом"; годом раньше в России умер Гоголь, а Толстой издал первое значительное произведение - "Детство".
Cоздают и формируют человека три силы: наследственность, среда и неизвестный фактор Икс. Вторая сила - среда - самая ничтожная из трех, а третья - фактор Икс - самая важная. Когда речь идет о жителях книг, литературных героях, то контролирует, направляет и применяет три силы, разумеется, автор.
Общественную среду вокруг госпожи Бовари Флобер изготовил столь же продуманно, как и ее саму, и говорить, будто флоберовское общество влияет на флоберовских персонажей, - значит рассуждать по кругу. Все происходящее в книге происходит исключительно у Флобера в уме, какими бы ни были первоначальный житейский повод к написанию книги или положение дел в тогдашней Франции - реальное или по мнению Флобера. Вот почему я противник тех, кто настаивает на влиянии объективных социальных условий на героиню романа Эмму Бовари. Флобер занят тонким дифференцированием человеческой судьбы, а не арифметикой социальной обусловленности.
Заявляют, что большинство персонажей "Госпожи Бовари" - буржуа. Но раз навсегда нужно выяснить смысл, который вкладывал в слово bourgeois Флобер. Кроме тех случаев, когда оно означает попросту "горожанин" (частое во французском значение), у Флобера слово bourgeois значит "мещанин", то есть человек, сосредоточенный на материальной стороне жизни и верящий только в общепринятые ценности. Флобер никогда не употребляет слово bourgeois с политэкономическим марксистским оттенком. Для него буржуазность определяется содержимым головы, а не кошелька. В знаменитой сцене романа, когда старуха крестьянка, получая медаль за рабский труд на хозяина фермы, стоит перед жюри умиленных буржуа, так вот, в этой сцене мещане - обе стороны: и благодушные политиканы, и суеверная старуха, все они - буржуа во флоберовском смысле. Я окончательно проясню смысл термина, сказав, что, например, сегодня в коммунистической России советская литература, советское искусство, советская музыка, советские идеалы - основательно и нудно буржуазны. За железным - занавес тюлевый. Советский чиновник, крупный или мелкий, - воплощение буржуазного духа, мещанства. Ключ к флоберовскому термину - мещанство господина Омэ. Ради сугубой ясности позвольте добавить, что Маркс назвал бы Флобера буржуа в политэкономическом смысле, а Флобер Маркса - в духовном; и оба не ошиблись бы, поскольку Флобер был состоятельным человеком, а Маркс - мещанином во взглядах на искусство.
Правление Луи-Филиппа, короля-гражданина (le roi bourgeois), с 1830-го по 1848-й, - приятно-тусклая эпоха по сравнению с открывшими век фейерверками Наполеона и нашими пестрыми временами. В 1840-е "французская летопись разворачивалась спокойно под холодным управлением Гизо". Но "1847-й начался с мрачными перспективами для французского правительства: недовольство, нужда, желание более популярной и, возможно, более блестящей власти... В верхах, казалось, царят мошенничество и отговорки". Революция разразилась в феврале 1848-го. Луи-Филипп, "взяв имя Уильям Смит, завершил бесславное царствование бесславным бегством в наемном экипаже" ("Британская энциклопедия", 9-е изд., 1879). Отрывок истории я привел потому, что добрый Луи-Филипп с экипажем и зонтиком - настоящий флоберовский персонаж. Ну а другой персонаж, Шарль Бовари, родился, по моим подсчетам, в 1815-м; в школу пошел в 1828-м; получил звание "санитарного врача" (степенью ниже доктора) в 1835-м; женился первый раз - на вдове Дюбюк - в том же году в Тосте, где открыл медицинскую практику. Потеряв ее, женился на Эмме Руо (героине книги) в 1838-м; переехал в другой город, Ионвиль, в 1840-м; в 1846-м потерял вторую жену и умер в 1847-м, тридцати двух лет.
Вот краткая хронология книги.
В первой главе мы различаем исходную тематическую линию: тему слоев или слоеного пирога. Осень 1828-го; Шарлю тринадцать лет, в свой первый день в школе он, сидя в классе, держит на коленях каскетку. "Это был сложный головной убор, соединявший в себе элементы и гренадерской шапки, и уланского кивера, и круглой шляпы, и мехового картуза, и ночного колпака, словом, одна из тех уродливых вещей, немое безобразие которых так же глубоко выразительно, как лицо идиота. Яйцевидный, распяленный на китовом усе, он начинался ободком из трех валиков, похожих на колбаски; дальше шел красный околыш, а над ним - несколько ромбов из бархата и кроличьего меха; верх представлял собою что-то вроде мешка, к концу которого был приделан картонный многоугольник с замысловатой вышивкой из тесьмы, и с этого многоугольника спускался на длинном тоненьком шнурочке подвесок в виде кисточки из золотой канители. Каскетка была новенькая, с блестящим козырьком". (Можно сравнить это описание с дорожной шкатулкой Чичикова или экипажем Коробочки в "Мертвых душах" Гоголя - тоже тема слоев!)
Здесь - и в еще трех примерах, которые мы рассмотрим, - образ развертывается слой за слоем, ярус за ярусом, комната за комнатой, гроб за гробом. Каскетка у Шарля жалкая и безвкусная; она воплощает и всю его последующую жизнь - настолько же безвкусную и жалкую.
Шарль теряет первую жену. В июне 1838-го, двадцати трех лет, он женится на Эмме; на ферме свадебный пир. На десерт подан фигурный пирог тоже жалкое изделие дурного вкуса, - приготовленный впервые выступающим в этой местности и потому расстаравшимся кондитером. "У основания его находился синий картонный квадрат пирог, так сказать, начинается с того, чем кончилась каскетка; она завершалась картонным многоугольником:, а на нем целый храм с портиками и колоннадой; в нишах, усыпанных звездами из золотой бумаги, стояли гипсовые статуэтки; выше, на втором этаже, савойский пирог в виде сторожевой башни, окруженной мелкими укреплениями из цуката, миндаля, изюма и апельсинных долек; и, наконец, на верхней площадке - скалы, озера из варенья, кораблики из ореховых скорлупок и зеленый луг, где маленький амур качался на шоколадных качелях, у которых столбы кончались вместо шаров бутонами живых роз".
Озеро из варенья - своего рода опережающая эмблема тех швейцарских озер, над которыми будет витать в мечтах под модные стихи Ламартина Эмма Бовари, начинающая прелюбодейка; а маленький купидон нам еще встретится на бронзовых часах посреди убогой роскоши руанской гостиницы, места свиданий Эммы с Леоном - ее вторым любовником.
Мы по-прежнему в июне 1838-го, но уже в Тосте. В тамошнем доме Шарль жил с зимы 1835-1836-го, сначала с первой женой, потом, с февраля 1837-го, когда она умерла, один. С новой женой, Эммой, он проживет здесь два года (до марта 1840-го) - до переезда в Ионвиль. Первый слой: "Кирпичный фасад тянулся как раз вдоль улицы или, вернее, дороги. Второй слой: За дверью на стенке висел плащ с узеньким воротником, уздечка и черная кожаная фуражка, а в углу валялась пара краг, еще покрытых засохшей грязью. Третий слой: Направо была зала, то есть комната, где обедали и сидели по вечерам. Канареечного цвета обои с выцветшим бордюром в виде цветочной гирлянды дрожали на плохо натянутой холщовой подкладке. Белые коленкоровые занавески с красной каймой скрещивались на окнах, а на узкой полочке камина, между двумя подсвечниками накладного серебра с овальными абажурами, блестели стоячие часы с головой Гиппократа. Четвертый слой: По другую сторону коридора помещался кабинет Шарля - комната шагов в шесть шириной, где стояли стол, три стула и рабочее кресло. На шести полках елового книжного шкафа не было почти ничего, кроме "Словаря медицинских наук", неразрезанные томы которого совсем истрепались, бесконечно перепродаваясь из рук в руки. Пятый слой: Здесь больные вдыхали проникавший из-за стены запах подливки, а в кухне было слышно, как они кашляют и рассказывают о своих недугах. Шестой слой: Дальше следовала "venait ensuite" - в точности та же формула, что при описании каскетки: большая, совершенно запущенная комната с очагом; окна ее выходили во двор, на конюшню. Теперь она служила и дровяным сараем, и кладовой, и чуланом для всякого старья".
В марте 1846-го, после восьми лет замужества и после двух бурных романов, о которых муж не подозревал, Эмма Бовари, не в силах расплатиться с неимоверными долгами, кончает с собой. В единственную свою романтическую минуту бедный Шарль делает такие распоряжения о ее похоронах: он "заперся в своем кабинете, взял перо и после долгих рыданий написал: "Я хочу, чтобы ее похоронили в подвенечном платье, в белых туфлях, в венке. Волосы распустить по плечам; начинаются слои: гробов три: один - дубовый, другой - красного дерева и еще металлический... Сверху накрыть ее большим куском зеленого бархата".
Здесь сходятся все тематические линии, связанные со слоями. С предельной ясностью мы вспоминаем и перечень частей жалкой каскетки Шарля в его первый школьный день, и многоярусный свадебный пирог.
Первая госпожа Бовари - вдова судебного пристава. Это первая и, так сказать, мнимая госпожа Бовари. Во второй главе, еще при жизни первой жены, на горизонте вырисовывается вторая. Как Шарль водворился напротив прежнего врача, став его преемником, так и будущая госпожа Бовари появляется еще до смерти первой. Первую свадьбу Флобер описать не мог, поскольку это испортило бы праздник второй госпоже Бовари. Вот как Флобер называет первую жену: госпожа Дюбюк (фамилия ее первого мужа), затем госпожа Бовари, госпожа Бовари-младшая (по отношению к матери Шарля), затем Элоиза; вдова Дюбюк, когда скрылся хранивший все ее состояние нотариус; и, наконец, госпожа Дюбюк.
Иначе говоря, когда Шарль влюбляется в Эмму Руо, то в его простодушном восприятии первая жена начинает возвращаться к исходному состоянию, проходя те же ступени в обратном порядке. После ее смерти, когда Шарль женится на Эмме, покойница Элоиза окончательно превращается в исходную вдову Дюбюк. Вдовым остается Шарль, но его вдовство каким-то образом переносится на в мыслях им преданную, а затем умершую Элоизу. Над жалкой участью Элоизы Бовари Эмма, похоже, не вздохнула ни разу. Кстати, финансовый крах способствовал смерти обеих.
У термина "романтический" несколько значений. При обсуждении "Госпожи Бовари" - и романа, и самой героини - я буду использовать его в следующем смысле: "отличающийся мечтательным складом ума, предающийся созерцанию картинных фантазий, заимствованных, главным образом, из литературы" (скорее "романический", чем "романтический"). Романтическая личность, умом и чувствами обитающая в нереальном, глубока или мелка соответственно качеству своей души. Эмма Бовари неглупа, чувствительна, неплохо образованна, но душа у нее мелкая: обаяние, красота, чувствительность не спасают ее от рокового привкуса мещанства. Несмотря на экзотические мечтания, она провинциальная буржуазка до мозга костей, верная шаблонным идеям или нарушающая шаблонные условности тем или иным шаблонным способом, из которых адюльтер - шаблоннейший способ над шаблонностью возвыситься; и, несмотря на страсть к роскоши, она раз или два обнаруживает то, что Флобер называет крестьянской жесткостью, - деревенскую прижимистость. Но ее необычайное телесное обаяние, странная грация, птичья, как у колибри, оживленность все это неотразимо притягивает и очаровывает трех мужчин в книге: ее мужа и двух ее последовательных любовников, двух мерзавцев - Родольфа, для которого ее мечтательная детская нежность составляет приятный контраст к шлюхам, обычной его компании; и Леона, тщеславное ничтожество, которому лестно иметь в любовницах настоящую даму.
Ну а что же муж, Шарль Бовари? Скучный, усидчивый тугодум, без обаяния, остроумия, образования, но с полным набором шаблонных идей и правил. Он мещанин, но при этом еще и трогательное, жалкое существо. Крайне важны две вот какие вещи. Он видит в Эмме и его в ней прельщает именно то, к чему она сама тщетно стремится в своих мечтаниях. Смутно, но глубоко Шарль чувствует в ней какую-то переливчатую прелесть, роскошь, мечтательную даль, поэзию, романтичность. Это во-первых, и в свое время я приведу примеры. Во-вторых, любовь к Эмме, растущая почти незаметно для самого Шарля, - настоящее чувство, глубокое и подлинное, абсолютная противоположность животным или мелкотравчатым переживаниям Родольфа и Леона, ее самодовольных и пошлых любовников. В этом привлекательная парадоксальность флоберовской сказки: самый скучный и нескладный персонаж книги - единственный, кто оправдан той дозой божественного, которая есть в его всепобеждающей, всепрощающей, неизменной любви к Эмме, живой или мертвой. Есть, правда, в книге и четвертый влюбленный в Эмму персонаж - но это всего лишь диккенсовский мальчик, Жюстен. Тем не менее рекомендую его вашему благосклонному вниманию.
Вернемся в то время, когда Шарль еще женат на Элоизе Дюбюк. Во второй главе лошадь Бовари - лошади играют в книге громадную роль, образуя собственную сквозную тему, - дремотной рысцой везет его к Эмме, дочери фермера - его пациента. Но Эмма не похожа на обычную фермерскую дочку; это изящная молодая женщина, "барышня", воспитывавшаяся в хорошем пансионе вместе с дворянскими дочерьми. И вот Шарля Бовари вытащили из сырой супружеской постели (он никогда не любил свою первую жену, стареющую, плоскогрудую, всю в прыщах, - чужую вдову, как, по воле Флобера, Шарль зовет ее про себя), и вот Шарля, молодого сельского врача, вытащили из унылой постели, и он едет на ферму Берто, где хозяин сломал ногу. Въезжая во двор фермы, его спокойная лошадь вдруг шарахается в сторону - легкое предзнаменование потрясений, предстоящих тихо живущему молодому человеку.
Ферму, а затем Эмму мы видим его глазами, когда он приезжает туда первый раз, еще женатый на незадачливой вдове. Полдесятка павлинов расхаживают по двору, будто неясное обещание, первый урок радужности. Можно проследить до конца главы мотив зонтика Эммы. Спустя несколько недель, в оттепель, когда сочилась кора деревьев и таял снег на крышах построек, Эмма стояла на пороге; потом пошла за зонтиком, открыла его. Пронизанный солнцем сизый шелковый зонт отбрасывал на ее белое лицо пляшущие цветные блики. Она улыбалась мягкому теплу, и слышно было, как падают капли, с правильной барабанной нотой, одна за другой, на тугой муар, на натянутый шелк.
Различные детали прелестной внешности Эммы показаны сквозь взгляд Шарля: синее платье с тремя оборками, красивые ногти, прическа. Прическа эта переведена всеми переводчиками до того отвратительно, что необходимо привести верное описание, иначе ее правильно себе не представишь: "Ее черные волосы разделял на два бандо, так гладко зачесанных, что они казались цельным куском, тонкий пробор, слегка изгибавшийся согласно форме ее черепа смотрит молодой врач:; и бандо оставляли открытыми только мочки ушей мочки, а не "верхушки", как у всех переводчиков: верх ушей, разумеется, был закрыт гладкими черными бандо:, а сзади волосы были собраны в пышный шиньон. Щеки у нее были розовые".
Чувственность впечатления, произведенного ею на молодого человека, подчеркнута и описанием летнего дня, увиденного изнутри, из гостиной: "Ставни были закрыты. Солнечные лучи пробивались сквозь щели, вытягиваясь на каменных плитах тоненькими полосками, ломались об углы мебели и дрожали на потолке. По стоявшим на столе грязным стаканам карабкались мухи и с жужжанием тонули на дне в остатках сидра. Под солнцем, проникавшим через каминную трубу, отсвечивала в глубине очага бархатом сажа и слегка голубела остывшая зола. Эмма шила, сидя между печкой и окном, косынки на ней не было, на голых плечах виднелись капельки пота". Обратите внимание на тонкие лучи, пробивающиеся сквозь щели, на мух, карабкающихся по стаканам (а не "ползающих", как у переводчиков: мухи не ползают, они ходят и потирают руки), карабкающихся по стаканам и тонущих в остатках сидра. И отметьте вкрадчивый свет, превращающий сажу в глубине очага в бархат и тронувший остывшую золу синевой. Капельки пота на плечах Эммы (она была в открытом платье) - отметьте и их. Перед нами образцовый описательный пассаж.
Вьющийся по полю свадебный кортеж нужно сопоставить с похоронным кортежем, несущим мертвую Эмму и извивающимся по другим полям, в конце книги. На свадьбе: "Cначала гости шли плотной вереницей - словно цветной шарф извивался по узкой меже, змеившейся между зелеными хлебами; но скоро кортеж растянулся и разбился на группы; люди болтали и не торопились. Впереди всех шагал музыкант с разукрашенной атласными лентами скрипкой; за ним выступали новобрачные, а дальше шли впремежку родственники и знакомые. Дети далеко отстали: они обрывали сережки овса и втихомолку забавлялись играми. Длинное платье Эммы слегка волочилось по земле; время от времени она останавливалась, приподнимала его и осторожно снимала затянутыми в перчатки пальцами грубую траву и мелкие колючки репейника; а Шарль, опустив руки, дожидался, пока она покончит с этим делом. Дядюшка Руо, в новом цилиндре и черном фраке с рукавами до самых ногтей, вел под руку г-жу Бовари-мать. А г-н Бовари-отец, презирая в глубине души всю эту компанию, явился в простом однобортном сюртуке военного покроя и теперь расточал кабацкие любезности какой-то белокурой крестьяночке. Она приседала, краснела, не знала, что отвечать. Остальные гости разговаривали о своих делах или подшучивали исподтишка, заранее возбуждая себя к веселью; насторожив ухо, можно было расслышать в поле пиликанье музыканта, который все играл да играл".
Эмму хоронят. "Шесть человек - по три с каждой стороны - шли медленно и немного задыхались. Священники, певчие и двое мальчиков из хора возглашали De рrofundis, голоса их терялись в полях, то поднимаясь, то опускаясь в переливах мелодии. Порой хор скрывался за поворотом тропинки, но высокое серебряное распятие все время было видно между деревьями. Сравните со скрипачом на свадьбе.:
Женщины шли в черных накидках с опущенными капюшонами; в руках они несли толстые горящие свечи, и Шарль почти терял сознание от этих бесконечных молитв и огней, от противных запахов воска и сутаны. Дул свежий ветерок, зеленели рожь и рапс, по краям дороги на живых изгородях дрожали капельки росы. Все кругом было полно всевозможных веселых звуков: громыхала вдали по колеям телега, отдавался эхом петушиный крик, топали копыта убегавшего к яблоням жеребенка. В ясном небе кое-где виднелись розовые облачка; над камышовыми кровлями загибался книзу синеватый дымок; Шарль на ходу узнавал дворы. Ему вспоминались такие же утра, как вот это, когда он выходил от больного и возвращался к ней. Довольно любопытно, что ему не вспоминается свадьба; положение читателя выгоднее.:
Время от времени черное сукно, усыпанное белыми "слезками", приподнималось и приоткрывало гроб. Усталые носильщики замедляли шаг, и гроб подвигался толчками, словно лодка, равномерно покачиваясь на каждой волне".