Страница:
Того, как секретарь покривился, было невозможно не увидеть, да тот и не стремился сокрыть пренебрежительного отношения к словам майстера инквизитора.
– Прошу прощения – вы всерьез предполагаете, что его уморил злой малефик? – уточнил Шепп с откровенной издевкой. – Да вы шутите.
– Ага, – хмуро согласился Курт, выкладывая на стол список вещей. – Я вообще парень веселый и люблю зажигательный и искрометный юмор. А теперь к делу: дабы сберечь нам обоим время, окажу некоторую помощь – вот перечень его пожитков, переписывай, а я тем временем задам тебе пару вопросов. Это – понятно?
– И как ты с ним ладишь? – вздохнул секретарь в сторону Бруно, и тот, отвернувшись, нервозно дернул губами.
Курт кинул взор на своего подопечного, чуя неладное, вновь на секретаря, примостившегося у стола, и медленно произнес:
– Вопрос первый: вы знакомы?
– Да, – неохотно откликнулся Бруно, снова прислонившись к стене и по-прежнему глядя в сторону. – В некотором роде.
Ну, разумеется, уже сам домыслил Курт – в отличие от него, просидевшего пять с лишком месяцев в архиве над старыми бумагами, подопечный едва ли не всякий вечер пропадал куда-то, возвращаясь нередко затемно; будучи некогда студентом, пускай и весьма краткое время, с кем еще в Кёльне он мог свести столь тесное и продолжительное знакомство? Разумеется, с учащимися местного университета… Это хорошо – лишний источник информации не повредит; надо думать, за эти почти полгода Бруно многих успел узнать довольно близко и, быть может, сумеет рассказать что-нибудь интересное.
– Ясно, – кивнул Курт, пристраиваясь вполоборота на краешек стола; взглянув на перо в руке секретаря, он спохватился, выхватив его одним движением. – Ну-ка, дай.
Имена соседей покойного он записал на обороте перечня его имущества прямо здесь же, не таясь, и когда Шепп, перегнувшись к нему через стол, поправил господина дознавателя в написании одной из фамилий, Курт лишь кивнул, благодаря за помощь.
– Теперь вопрос второй, – продолжил он, возвращая перо и помахивая листом, дабы просушить чернила. – Лично ты насколько хорошо знал Шлага?
– Не так чтоб очень, – откликнулся секретарь, принявши положение «наизготовку» и многозначительно глядя на список в руке Курта; тот положил лист на стол. – Я с факультета литературы, он – ботан, девки нам нравились разные, пиво я темное не люблю, он равнодушен к петушиным боям…
– Тогда – третий вопрос, – кивнул Курт. – Была ли у него любовница? Или, может, кто-то, на кого он хотя бы положил глаз?
– Представления не имею, настолько хорошо мы знакомы не были. Вам бы поговорить с его приятелем, они соседи, с Германом… – секретарь приподнял край листа перед собою, ища имя в списке; Бруно нехотя разлепил губы, тихо подсказав:
– Фельсбау.
– Верно. Вообще, – на миг отвлекшись от писания, заметил Шепп, – вам бы, майстер Гессе, лучше расспросить своего помощника, он со многими знаком и знает побольше моего.
– Я это учту, – сухо отозвался Курт. – Однако же, ведь тебе по должности полагается знать не менее. В чем дело?
– В чем дело? – хмыкнув, переспросил тот и ткнул пером в сторону неподвижного тела на постели: – А во́т он, прежний секретарь; я на этой должности с сегодняшнего утра, всего-то пару часов, посему удивляться тут нечему. Ваш же помощник с нашими слушателями общается не первый месяц и почти каждый день, а стало быть, лучшего информатора вам не найти.
Курт молча перевел взгляд на белое лицо Филиппа Шлага, мимовольно постаравшись отыскать в нем хоть оттенок следа того растерянного упрека, что причудился (или все же увиделся?..) еще только несколько минут назад, однако лицо это вновь было преисполнено лишь все того же покоя, тишины и блаженства.
Стало быть, умерший был секретарем; может ли здесь таиться корень преступления? Что может сделать, захотеть сделать или помешать сделать тому, кто захотел, секретарь ректора университета – что такого, чтобы за это расплатиться жизнью? Есть ли смысл разматывать эту линию, или же это ложный след?
– Что, кроме возни с умершими, входит в твои обязанности? – спросил он, глядя, однако, все так же на тело перед собой. – О них ты мне можешь сказать, или и это тоже тебе неведомо?
– Грех вам измываться над несчастным, – с тяжким вздохом укорил его Шепп, не отрывая взгляда от ровных строчек перед собою. – И без того мне тяжко немыслимо, лишь токмо воображу себе все те тяготы и труды, кои мне предстоят…
– Откажись от должности, – не вытерпев, ухмыльнулся Бруно; тот приподнял голову, окинув его исподлобья убивающим взглядом.
– Да? А стипендиум ты мне станешь выплачивать?
– Тогда не хнычь.
– Так, значит, – перебил подопечного Курт, – от твоих грядущих дел будет не только бессонница и головная боль, но и кой-какая выгода?
– Ну, выгодой это называть было бы слишком громко…
– Да неужто? Парень, то, что я задаю тебе вопросы, не означает, что сам я ничего не знаю; просто исправь меня, если я что-то запамятую. Ты составишь список вещей умершего, который будет прилагаться к извещению о его смерти, каковое (тоже ты) отошлешь его семье, и если никто не явится за ними в означенный тобою срок, вещи будут принадлежать университету. Поскольку же подштанники и две рваные книжки университету не нужны, они будут проданы (через тебя же), а доход будет привнесен в казну учебного заведения (тобою же, ибо на тебе также лежит забота о бухгалтерии). Разумеется, та часть, что связана с расходами ректората, не под твоим контролем, но все остальное – это в твоем ведении. Я пока все верно говорю?
– Даже слишком, – тихо буркнул Шепп, снова на миг отвлекшись от своей работы; Курт кивнул:
– Хорошо. Также ты будешь заниматься перепиской университета, блюсти архив, на тебе будет сношение университета с магистратом, ректората – со студенческим советом… Так? Если кто-либо из студентов провинится, за исполнением наказания тоже будешь надзирать ты от имени ректора; кстати, в особенности это любопытно в связи со штрафами, которые ведь можно и не уплачивать, если секретарь… так скажем – позабудет упомянуть о проступке. За умеренную мзду, само собою.
Шепп застыл, перестав улыбаться, и медленно поднял голову, глядя на Курта уже серьезно и с отчетливо видимой опаской.
– Вы это вот все к чему? – поинтересовался он настороженно. – Вы что же, майстер Гессе, намекаете на то, что я убил его ради места секретаря?
– Я так сказал? – удивленно переспросил Курт, и студент поморщился. – Всего лишь несколько возражений твоим словам; как мы только что вывели, служба секретаря не такой уж и неблагодарный труд.
– Ну, положим, так, – согласился Шепп сквозь зубы, вновь принявшись скрипеть пером с утроенной силой. – Однако я этой должности не выклянчивал, ясно вам, майстер инквизитор? В ядах не смыслю, а в значении ремесленническом руки у меня растут из задницы, посему мало-мальски пристойную восковую фигурку слепить таланту не хватит!
– Спокойно, Хельмут, что-то ты разволновался. Я просто задаю вопросы.
– И сами же на них отвечаете.
– Такова моя служба – делать предположения, – пожал плечами Курт, и секретарь сжал губы.
– Ваши предположения ошибочны, господин дознаватель, не там вознамерились копать; не надо на меня теперь всех собак вешать. Если что-то и было в его смерти подозрительное, то это не связано с его должностью, а если и связано – то не через меня; спросите кого угодно, я на такое не способен и вообще ни в чем крамольном ни разу не замечен.
– Я тебя не обвиняю, – возразил Курт. – Однако же спрошу обязательно. Полагаю, и в записях прежнего секретаря найдется упоминание о различных инцидентах; в том числе драках с участием студентов, и не всегда просто кулачных. Уверен, что твоего имени там нет?
Шепп резким движением поставил точку, выпрямившись, и одарил майстера инквизитора взглядом долгим и преисполненным неприятия.
– Euge![30] – подытожил он, бросив перо на стол, отчего по деревянной темной поверхности разбежалась россыпь мелких точек. – Nec plus ultra![31] Знаете-ка что, майстер инквизитор, меня начинают поражать все те похвалы вашей сообразительности, которых я наслушался от вашего помощника!
– А вот хамить не надо, – предупредил Курт, невольно кинув в сторону подопечного удивленный взгляд; оказывается, за его спиной Бруно распускает о нем благопристойные слухи… С чего бы? Нелицемерно полагает своего надзирателя неглупым и достойным одобрения? Или же попросту дело в том, что ему приходится перед придирчивым и предвзятым окружением изображать достойным то, чему судьба приневолила его служить… – И врать тоже. Я не собираюсь пока ни в чем никого обвинять. Однако на свои вопросы я требую честных ответов, иначе придется волей-неволей задуматься над тем, почему мне говорят неправду, а это вызовет неприятные мысли, ибо, как известно, mendax in uno, mendax in omnibus… et cetera[32]. Мне плевать, с кем кёльнские студиозусы устраивают поножовщины и каким образом воруют с кухни колбасу; это меня не касается до тех пор, пока ножи не заговоренные и пока колбасу не призывают сквозь окно по воздуху, посему и до конкретно твоих проступков мне дела нет. Я не уполномочен и не намереваюсь наблюдать за порядком в вашем муравейнике, однако информация мне может оказаться полезной для дела, и когда я спрошу, кого и когда бывший секретарь застигал за каким-либо занятием, воспрещенным университетом, кто и как увильнул от наказания или же таковое принял, – мне должны отвечать, причем быстро, четко и правдиво. Это – понятно?
– Ну, хорошо! Допустим, год назад с меня взыскали штраф за потасовку во дворе общежития, и что?! – с вызовом бросил Шепп. – Меня оскорбили, и я достойно ответил! Но это не значит, что я после этого целью своей жизни избрал отравление университетских секретарей!
– Разумеется, нет, – согласился Курт, забирая у него список и аккуратно сворачивая в трубку.
– Что я должен сделать, чтобы вы прекратили свои нападки? Сегодня же пойти к ректору и отказаться от места?
– Нет, к чему же так. Что мне от тебя надо, так это перечень всех, кто имел неприятности и был замечен Шлагом; негласные случаи я бы тоже просил упомянуть.
– Это вряд ли возможно, – нерешительно откликнулся секретарь, вдруг как-то разом утратив свой дерзкий тон. – И не поймите меня неверно, майстер Гессе, дело в том, что студенческий кодекс…
– Есть только один кодекс, который не подлежит нарушению, – оборвал Курт резко. – Это кодекс справедливости, и он требует не скрывать от следствия факты, могущие помочь выявлению истины. Поэтому повторяю: мне нужен перечень тех, кто был подвергнут взысканиям за все время пребывания Филиппа Шлага на посту секретаря. И отдельным списком – те, кому удалось уйти от наказания путем подкупа. Скажу сразу, что все останется в тайне, и я не буду ни ставить в известность ректорат, ни информировать городские власти о том, что узнаю; если у тебя есть в этом сомнения, готов заслушать список на исповеди.
– А вы в священническом звании? – с сомнением уточнил тот. – Имеете право исповедовать?
– Нет, – безмятежно отозвался Курт, и Шепп криво усмехнулся, убирая перья и бумагу:
– Ясно… И слава Богу. Никакие сокровища мира не заставили бы меня выговорить «pater, peccavi[33]», обращаясь к вам, майстер Гессе. Кроме того, мне устроят темную через час после того, как я назову вам хоть одну фамилию из второго списка. Как я уже говорил, студенческий кодекс не позволит им стерпеть болтуна в своей среде.
Курт обернулся на Бруно, все так же молча и неподвижно стоящего у двери, и, упершись локтем в столешницу, перегнулся через стол, склонясь к самому лицу секретаря.
– Они ведь об этом не узнают, – тихо заметил он. – Я не скажу, и если ты не станешь откровенничать, никому и в голову не взбредет, что сведения пришли ко мне через тебя.
Тот медленно поднял взгляд, уставившись майстеру инквизитору в глаза, и так же тихо уточнил:
– На донос подбиваете?
– Назови, как тебе больше понравится, – предложил Курт, и Шепп отвел взгляд, нервно царапнув пальцем по старому дереву досок.
Несколько мгновений в комнате висела тишина, нарушаемая только дыханием и едва слышимыми звуками улицы; наконец, выждав достаточное, как ему показалось, время, Курт все так же тихо продолжил:
– У меня есть много способов тебя уговорить. Первый вариант – я начну читать тебе проповедь о том, что ты, возможно, поспособствуешь исполнению правосудия, нарушив то, что является всего лишь обычаем. Mos pro lege[34], парень, это prava consuetudo[35]. Я могу также еще раз повторить, что все сказанное останется только вот тут, – он коснулся пальцем лба, – и нигде более. После этого я могу спросить, так ли важно сохранить тайну каких-то студенческих выходок, рискуя оставить нераскрытой загадку смерти человека и, возможно, безнаказанным – ее виновника? Если же мои воззвания к твоей совести останутся без ответа, я могу перейти к более традиционным способам – id est, к денежному вопросу. Назови цену, за которую ты был бы готов забыть о традиции в угоду закону, и мы это обсудим; убежден, мы сойдемся в цифрах, мы ведь разумные люди. Также я могу сказать, что этот вариант был бы для меня предпочтительнее: невзирая на расходы, которые мне придется понести, я буду твердо уверен в том, что ты в один прекрасный день не воспылаешь любовью к студенческим обычаям, нарушенным тобою, и не ринешься каяться перед своими собратьями. Если простое сотрудничество с инквизитором они простят, то сотрудничество оплаченное – это уж навряд ли. Третий вариант неприятный, и для меня, и для тебя: я могу задержать тебя для допроса. Мне надо лишь потратить около часу на доказательство того, что покойный секретарь когда-то тебя чем-либо задел. Разумеется, до суда дело не дойдет, и вскоре мне придется тебя отпустить, после чего весь Кёльн будет некоторое время судачить о том, что я переусердствовал или ошибся, что для меня, конечно, досадно; однако же – я еще новичок, сделают скидку на возраст. У меня еще все впереди, вскоре это всеми забудется. А для тебя неприятность состоит в том, что у меня будет день или два на задушевную беседу с тобою наедине. Этот вариант мне не нравится, и не только лишь оттого, что он чрезмерно сложен и привлекает внимание; я не желаю использовать на практике свои познания в области анатомии. Не люблю причинять лишнюю боль людям. А главное – отношения, построенные на подобном фундаменте, делают сотрудничество шатким и недолговечным, полностью исключая всяческое доверие, а оно в таком деле необходимо.
– Доверие? – чуть слышно переспросил Шепп, не поднимая глаз, и нервно усмехнулся. – Не слишком идущее к случаю слово.
– Ну почему же? – возразил Курт серьезно. – Самое подходящее. Особенно если мы вернемся к первому варианту и на нем остановимся как на самом лучшем для нас обоих. Или ты все же предпочитаешь сотрудничество оплаченное?
Секретарь не ответил, по-прежнему глядя в стол и нервно кусая губу; наконец, тяжело, словно камень, поднял взгляд и вымученно улыбнулся:
– Вербуете, майстер инквизитор?
– Уже завербовал, – убежденно возразил Курт, распрямляясь. – Итак, списки, Хельмут. Сколько дней тебе понадобится?
– Учитывая то, что мне надо еще вникнуть в дела, – тихо ответил тот, снова отведя глаза, – а также то, что придется заниматься делами покойного… дней пять.
– Два, – мягко поправил Курт и, перехватив ошеломленный взгляд, кивнул, повторив: – Два дня. Передашь через Бруно, он к тебе явится. Это – понятно?
– Вполне. Однако же… Однако – ведь я не могу утверждать, что знаю обо всех случаях, не попавших в его отчеты; я не уверен, что второй список будет полным.
– Не страшно.
Секретарь покосился на его лицо, глядя долю мгновения пристально, и снова отвернулся.
– Понятно. Глупо было бы полагать, что я такой один…
– С делами здесь ты закончил? – прервал Курт, и тот неловко махнул переписанным перечнем, передернув плечами:
– С этим – да…
– Хорошо. Договоришься о перевозке тела. Узнав, что происходящим заинтересовалась Конгрегация, местный епископ будет настаивать на отпевании в Кёльнском соборе: любопытствующие, которые придут посмотреть на панихиду, это неплохие пожертвования… При всем моем уважении к предприимчивости его преосвященства, вынужден дать тебе указание не уступать и труп отстоять любой ценой. Это ваш студент, и университет желает отпевания в своей часовне.
– Понял, – уже едва слышано произнес Шепп, поднимаясь. – Я могу идти?
– Свободен, – подтвердил Курт, тоже вставая, и с чувством пожал секретарю руку; того перекорежило, словно в ладонь лег раскаленный камень. – Приятно было иметь с тобою дело.
Шепп отдернул руку, схватив со стола сумку с письменными принадлежностями, и молча зашагал к двери; Бруно сделал шаг в сторону, давая дорогу, и тот на мгновение остановился.
– Когда наступит момент, в который я уже не смогу передумать? – спросил он, не оборачиваясь, и Курт пожал плечами:
– Да когда угодно. Можешь, выйдя отсюда, наплевать на наш уговор; в этом случае, согласно всем законам, мы вернемся к тому, с чего начали – ты мне ничего не должен… и я тебе тоже. Разве я тебя к чему-то принуждаю? Все зависит лишь от тебя, Хельмут; если ты решишь, что помощь расследованию оказать не хочешь – что ж, твоя воля. Наверное, твои соученики согласятся с твоим решением, одобрят то, что ты разорвал свои отношения со всеми ненавидимой Инквизицией. Правда, сложно будет их убедить в том, что отношения эти длились всего минуту; но ведь ты с этим разберешься, верно?
– Правильно ли я понял, – глухо произнес Шепп, все так же стоя к нему спиной, – что тогда вы ославите меня как доносчика?
Курт не ответил, молча прислонившись спиной к столешнице и глядя на то, как Бруно отвернулся, уставившись в сторону; секретарь вздохнул:
– Понятно. В таком случае, майстер инквизитор, мы остановимся на втором варианте; ведь вы, помнится, сказали, что вам он больше по душе?
– Как тебе угодно, – согласился он, и Шепп, помедлив еще мгновение, вышагал в коридор, аккуратно притворив за собою дверь.
– Подлец и циник, – тихо проронил Бруно, выждав полминуты; Курт усмехнулся:
– Да неужто? В чем же это? Ведь я его не на мятеж подбивал и не на преступление, а на то, чтобы помочь правосудию.
– Громкие слова и ничего более.
– Слова о студенческих обычаях покрывать правонарушения, по-моему, куда громче, не находишь?
– Ты всерьез полагаешь, что его отравил кто-то из студентов? Это глупо.
– Возможно, – согласился Курт, – однако проверить не помешает. Ко всему прочему, это может помочь мне прояснить один важный вопрос: как случилось, что при такой должности он вот уж два месяца не выплачивает за комнату?
Бруно неловко переступил с ноги на ногу, снова отведя взгляд в сторону, и предложил неуверенно:
– Могу поговорить с его приятелями, вдруг удастся что-то выяснить…
– С каких это пор ты стремишься мне помогать? – с преувеличенным удивлением поинтересовался Курт. – Какое-то подозрительное рвение вдруг в тебе пробудилось…
– Только не говори, что ты сам не подумал воспользоваться моими знакомствами, когда услышал, с кем я все это время провожу вечера; если б я сейчас сам не предложил этого, ты бы мне приказал, так в чем дело?
Курт пожал плечами, пытаясь захватить взгляд помощника, и допустил язвительно:
– Может быть, я не убежден в том, что до меня дойдут неискаженными их ответы на твои вопросы, и раздумываю, как быть?
– Не доверяешь?
– «Радуйся» – сказал Иуда и ударил Христа бутылкой по голове… – откликнулся майстер инквизитор; Бруно побледнел и сжал зубы, и он вновь ощутил приступ угрызений совести. Ведь после этого «Иуда» полез за ним в огонь, рискуя потерять собственную жизнь…
– Я не навязывался с тобой работать, – процедил подопечный. – И в вашу Конгрегацию не рвался.
– У тебя был выбор, – вновь не удержался Курт, вместе с тем мысленно бичуя себя за желчность; Бруно усмехнулся:
– Выбор? Позволь напомнить – меня купили.
– Был выбор, – повторил он. – Ты мог предпочесть возвращение к своей прежней жизни; в конце концов, преподавание грамоты графским детям – не такое уж хреновое занятие. Правда, наказание за побег могло несколько подпортить удовольствие…
Бруно выдохнул сквозь зубы, круто развернувшись, и рывком распахнул створку двери.
– Стоять! – чуть повысив голос, скомандовал Курт, и тот замер. – Дверь закрой.
Подопечный мгновение стоял недвижно, глядя в пол у своих ног и сжимая ручку так, что костяшки пальцев заострились и побелели; наконец, медленно и тихо прикрыв дверь, повернулся, глядя почти с ненавистью. Курт кивнул:
– Вот так…. – он помолчал, борясь с желанием отпустить еще одну колкость и глядя на хмурое лицо в нескольких шагах от себя; наконец, выдохнув, с напряжением потер ноющий лоб и через силу добавил: – Сейчас не время обострять отношения. Я мог бы еще сказать, что понимаю тебя и сочувствую, но ты решишь, что я опять издеваюсь.
– А ты скажи, – предложил тот. – Может, и не решу.
– Хорошо. Я тебя понимаю и сочувствую… – улыбку Курт родил с таким усилием, что едва не свело челюсть. – Кроме того, у нас намного больше общего, чем ты думаешь; я ведь в таком же положении, что и ты, ближайшие девять с половиной лет.
– Да? – с подозрением уточнил Бруно; Курт кивнул:
– А как ты думал? Конгрегация затратила на мое воспитание, содержание и обучение силы и средства; десять лет после окончания академии я не имею права оставить службу – могу выбрать между должностью следователя, служителя архива или еще какой, но уйти права не имею. И даже спустя этот срок Особая Сессия примет постановление, заслужил ли я быть отпущенным на волю. Но до этого надо еще дожить, что, сам понимаешь, задача не из простых. Посему – я тебя действительно понимаю и вполне сочувствую… Тебе стало легче?
– А то, – с нескрываемым удовлетворением отозвался тот, и Курт улыбнулся снова:
– Отлично. Тогда давай работать. А работу мы начнем с такого вопроса: действительно ли ты столь многих знаешь, и как тебя принимают в их обществе?
– Нет, – все еще с некоторой холодцей возразил Бруно. – Работу мы начнем с одной маленькой поправки, которую попрошу иметь в виду. Я по-прежнему не желаю иметь с вами ничего общего. Как я уже говорил, лично тебя я всегда считал парнем неплохим, однако Инквизиция мне как не нравилась, так и не нравится, понял меня? И помогать тебе я буду лишь до той поры, пока будет оставаться подозрение на убийство, в чем ты меня, почитай, убедил; опять же, ежели я заподозрю, что ты гонишь к столбу того, кто явным образом не имеет к этому касательства, – можешь меня ставить рядом с ним, но помогать тебе в этом я не стану…
– Ты ведь уже знаешь меня, – тихо перебил его Курт. – Неужели когда-либо из моих действий можно было сделать заключение, что я на такое способен?
– Нет, – ни на мгновение не задумавшись, отозвался Бруно. – Даже напротив – твоя добросовестность по временам ни в какие ворота не лезла; потому я и говорю, что помогать тебе все-таки буду, но только как человеку, расследующему возможное убийство. Это, – передразнил он с усмешкой, – понятно?
– Да не то слово. Яснее некуда. А теперь возвратимся к моим вопросам: насколько близко ты всех их знаешь, и насколько близко они тебя принимают?
– Средне, – Бруно медленно прошагал к столу и уселся на табурет, где до того восседал новый секретарь университета. – Кое-кого я знаю близко, кое-кого лишь по имени, некоторых вовсе лишь в лицо. Вот с этим бедолагой был знаком мельком – он как-то влез с поправками в наш разговор… уже не помню, о чем; нас представили. Свести с ним более тесное знакомство не было времени; вообще не было времени разобраться, хочется ли нам обоим этого. От себя могу добавить, что он мне показался рассеянным и нервозным. Однако мне могло это и впрямь лишь показаться – вернее тебе скажут те, кто знал его дольше.
– Например, его сосед.
– Да, скажем, он. Фельсбау, Герман. Теперь твой второй вопрос. В трактире, где они обычно собираются перетереть косточки всему городу и обсудить лекции, меня знают многие и принимают близко. Я, конечно, не душа компании, однако со мной многие общаются и… Да, можно сказать, что я у них в доверии.
– В этом не сомневаюсь, – вновь не удержался Курт. – В доверие ты входишь быстро, этого у тебя не отнимешь.
На этот раз Бруно выслушал его колкость с каменным лицом и, когда продолжил, голос остался таким спокойным, что он вновь попрекнул себя за неуместную насмешку.
– На твоем месте я бы не жаловался хотя бы на это – hoc casu[36] тебе это лишь на пользу.
– Нахватался. «Hoc casu»… Хорошо, – перебил Курт самого себя, чтобы не погрязнуть в распре, что кончалось обычно острым желанием втянуть своего подопечного в драку с членовредительством; сейчас было не время предаваться воспоминаниям о старых обидах – это мешало работе. – Раз так – стало быть, будешь теперь при мне, с утра и до вечера, твои знакомства могут мне помочь избежать длительных представлений и предварительных бесед.
– Прошу прощения – вы всерьез предполагаете, что его уморил злой малефик? – уточнил Шепп с откровенной издевкой. – Да вы шутите.
– Ага, – хмуро согласился Курт, выкладывая на стол список вещей. – Я вообще парень веселый и люблю зажигательный и искрометный юмор. А теперь к делу: дабы сберечь нам обоим время, окажу некоторую помощь – вот перечень его пожитков, переписывай, а я тем временем задам тебе пару вопросов. Это – понятно?
– И как ты с ним ладишь? – вздохнул секретарь в сторону Бруно, и тот, отвернувшись, нервозно дернул губами.
Курт кинул взор на своего подопечного, чуя неладное, вновь на секретаря, примостившегося у стола, и медленно произнес:
– Вопрос первый: вы знакомы?
– Да, – неохотно откликнулся Бруно, снова прислонившись к стене и по-прежнему глядя в сторону. – В некотором роде.
Ну, разумеется, уже сам домыслил Курт – в отличие от него, просидевшего пять с лишком месяцев в архиве над старыми бумагами, подопечный едва ли не всякий вечер пропадал куда-то, возвращаясь нередко затемно; будучи некогда студентом, пускай и весьма краткое время, с кем еще в Кёльне он мог свести столь тесное и продолжительное знакомство? Разумеется, с учащимися местного университета… Это хорошо – лишний источник информации не повредит; надо думать, за эти почти полгода Бруно многих успел узнать довольно близко и, быть может, сумеет рассказать что-нибудь интересное.
– Ясно, – кивнул Курт, пристраиваясь вполоборота на краешек стола; взглянув на перо в руке секретаря, он спохватился, выхватив его одним движением. – Ну-ка, дай.
Имена соседей покойного он записал на обороте перечня его имущества прямо здесь же, не таясь, и когда Шепп, перегнувшись к нему через стол, поправил господина дознавателя в написании одной из фамилий, Курт лишь кивнул, благодаря за помощь.
– Теперь вопрос второй, – продолжил он, возвращая перо и помахивая листом, дабы просушить чернила. – Лично ты насколько хорошо знал Шлага?
– Не так чтоб очень, – откликнулся секретарь, принявши положение «наизготовку» и многозначительно глядя на список в руке Курта; тот положил лист на стол. – Я с факультета литературы, он – ботан, девки нам нравились разные, пиво я темное не люблю, он равнодушен к петушиным боям…
– Тогда – третий вопрос, – кивнул Курт. – Была ли у него любовница? Или, может, кто-то, на кого он хотя бы положил глаз?
– Представления не имею, настолько хорошо мы знакомы не были. Вам бы поговорить с его приятелем, они соседи, с Германом… – секретарь приподнял край листа перед собою, ища имя в списке; Бруно нехотя разлепил губы, тихо подсказав:
– Фельсбау.
– Верно. Вообще, – на миг отвлекшись от писания, заметил Шепп, – вам бы, майстер Гессе, лучше расспросить своего помощника, он со многими знаком и знает побольше моего.
– Я это учту, – сухо отозвался Курт. – Однако же, ведь тебе по должности полагается знать не менее. В чем дело?
– В чем дело? – хмыкнув, переспросил тот и ткнул пером в сторону неподвижного тела на постели: – А во́т он, прежний секретарь; я на этой должности с сегодняшнего утра, всего-то пару часов, посему удивляться тут нечему. Ваш же помощник с нашими слушателями общается не первый месяц и почти каждый день, а стало быть, лучшего информатора вам не найти.
Курт молча перевел взгляд на белое лицо Филиппа Шлага, мимовольно постаравшись отыскать в нем хоть оттенок следа того растерянного упрека, что причудился (или все же увиделся?..) еще только несколько минут назад, однако лицо это вновь было преисполнено лишь все того же покоя, тишины и блаженства.
Стало быть, умерший был секретарем; может ли здесь таиться корень преступления? Что может сделать, захотеть сделать или помешать сделать тому, кто захотел, секретарь ректора университета – что такого, чтобы за это расплатиться жизнью? Есть ли смысл разматывать эту линию, или же это ложный след?
– Что, кроме возни с умершими, входит в твои обязанности? – спросил он, глядя, однако, все так же на тело перед собой. – О них ты мне можешь сказать, или и это тоже тебе неведомо?
– Грех вам измываться над несчастным, – с тяжким вздохом укорил его Шепп, не отрывая взгляда от ровных строчек перед собою. – И без того мне тяжко немыслимо, лишь токмо воображу себе все те тяготы и труды, кои мне предстоят…
– Откажись от должности, – не вытерпев, ухмыльнулся Бруно; тот приподнял голову, окинув его исподлобья убивающим взглядом.
– Да? А стипендиум ты мне станешь выплачивать?
– Тогда не хнычь.
– Так, значит, – перебил подопечного Курт, – от твоих грядущих дел будет не только бессонница и головная боль, но и кой-какая выгода?
– Ну, выгодой это называть было бы слишком громко…
– Да неужто? Парень, то, что я задаю тебе вопросы, не означает, что сам я ничего не знаю; просто исправь меня, если я что-то запамятую. Ты составишь список вещей умершего, который будет прилагаться к извещению о его смерти, каковое (тоже ты) отошлешь его семье, и если никто не явится за ними в означенный тобою срок, вещи будут принадлежать университету. Поскольку же подштанники и две рваные книжки университету не нужны, они будут проданы (через тебя же), а доход будет привнесен в казну учебного заведения (тобою же, ибо на тебе также лежит забота о бухгалтерии). Разумеется, та часть, что связана с расходами ректората, не под твоим контролем, но все остальное – это в твоем ведении. Я пока все верно говорю?
– Даже слишком, – тихо буркнул Шепп, снова на миг отвлекшись от своей работы; Курт кивнул:
– Хорошо. Также ты будешь заниматься перепиской университета, блюсти архив, на тебе будет сношение университета с магистратом, ректората – со студенческим советом… Так? Если кто-либо из студентов провинится, за исполнением наказания тоже будешь надзирать ты от имени ректора; кстати, в особенности это любопытно в связи со штрафами, которые ведь можно и не уплачивать, если секретарь… так скажем – позабудет упомянуть о проступке. За умеренную мзду, само собою.
Шепп застыл, перестав улыбаться, и медленно поднял голову, глядя на Курта уже серьезно и с отчетливо видимой опаской.
– Вы это вот все к чему? – поинтересовался он настороженно. – Вы что же, майстер Гессе, намекаете на то, что я убил его ради места секретаря?
– Я так сказал? – удивленно переспросил Курт, и студент поморщился. – Всего лишь несколько возражений твоим словам; как мы только что вывели, служба секретаря не такой уж и неблагодарный труд.
– Ну, положим, так, – согласился Шепп сквозь зубы, вновь принявшись скрипеть пером с утроенной силой. – Однако я этой должности не выклянчивал, ясно вам, майстер инквизитор? В ядах не смыслю, а в значении ремесленническом руки у меня растут из задницы, посему мало-мальски пристойную восковую фигурку слепить таланту не хватит!
– Спокойно, Хельмут, что-то ты разволновался. Я просто задаю вопросы.
– И сами же на них отвечаете.
– Такова моя служба – делать предположения, – пожал плечами Курт, и секретарь сжал губы.
– Ваши предположения ошибочны, господин дознаватель, не там вознамерились копать; не надо на меня теперь всех собак вешать. Если что-то и было в его смерти подозрительное, то это не связано с его должностью, а если и связано – то не через меня; спросите кого угодно, я на такое не способен и вообще ни в чем крамольном ни разу не замечен.
– Я тебя не обвиняю, – возразил Курт. – Однако же спрошу обязательно. Полагаю, и в записях прежнего секретаря найдется упоминание о различных инцидентах; в том числе драках с участием студентов, и не всегда просто кулачных. Уверен, что твоего имени там нет?
Шепп резким движением поставил точку, выпрямившись, и одарил майстера инквизитора взглядом долгим и преисполненным неприятия.
– Euge![30] – подытожил он, бросив перо на стол, отчего по деревянной темной поверхности разбежалась россыпь мелких точек. – Nec plus ultra![31] Знаете-ка что, майстер инквизитор, меня начинают поражать все те похвалы вашей сообразительности, которых я наслушался от вашего помощника!
– А вот хамить не надо, – предупредил Курт, невольно кинув в сторону подопечного удивленный взгляд; оказывается, за его спиной Бруно распускает о нем благопристойные слухи… С чего бы? Нелицемерно полагает своего надзирателя неглупым и достойным одобрения? Или же попросту дело в том, что ему приходится перед придирчивым и предвзятым окружением изображать достойным то, чему судьба приневолила его служить… – И врать тоже. Я не собираюсь пока ни в чем никого обвинять. Однако на свои вопросы я требую честных ответов, иначе придется волей-неволей задуматься над тем, почему мне говорят неправду, а это вызовет неприятные мысли, ибо, как известно, mendax in uno, mendax in omnibus… et cetera[32]. Мне плевать, с кем кёльнские студиозусы устраивают поножовщины и каким образом воруют с кухни колбасу; это меня не касается до тех пор, пока ножи не заговоренные и пока колбасу не призывают сквозь окно по воздуху, посему и до конкретно твоих проступков мне дела нет. Я не уполномочен и не намереваюсь наблюдать за порядком в вашем муравейнике, однако информация мне может оказаться полезной для дела, и когда я спрошу, кого и когда бывший секретарь застигал за каким-либо занятием, воспрещенным университетом, кто и как увильнул от наказания или же таковое принял, – мне должны отвечать, причем быстро, четко и правдиво. Это – понятно?
– Ну, хорошо! Допустим, год назад с меня взыскали штраф за потасовку во дворе общежития, и что?! – с вызовом бросил Шепп. – Меня оскорбили, и я достойно ответил! Но это не значит, что я после этого целью своей жизни избрал отравление университетских секретарей!
– Разумеется, нет, – согласился Курт, забирая у него список и аккуратно сворачивая в трубку.
– Что я должен сделать, чтобы вы прекратили свои нападки? Сегодня же пойти к ректору и отказаться от места?
– Нет, к чему же так. Что мне от тебя надо, так это перечень всех, кто имел неприятности и был замечен Шлагом; негласные случаи я бы тоже просил упомянуть.
– Это вряд ли возможно, – нерешительно откликнулся секретарь, вдруг как-то разом утратив свой дерзкий тон. – И не поймите меня неверно, майстер Гессе, дело в том, что студенческий кодекс…
– Есть только один кодекс, который не подлежит нарушению, – оборвал Курт резко. – Это кодекс справедливости, и он требует не скрывать от следствия факты, могущие помочь выявлению истины. Поэтому повторяю: мне нужен перечень тех, кто был подвергнут взысканиям за все время пребывания Филиппа Шлага на посту секретаря. И отдельным списком – те, кому удалось уйти от наказания путем подкупа. Скажу сразу, что все останется в тайне, и я не буду ни ставить в известность ректорат, ни информировать городские власти о том, что узнаю; если у тебя есть в этом сомнения, готов заслушать список на исповеди.
– А вы в священническом звании? – с сомнением уточнил тот. – Имеете право исповедовать?
– Нет, – безмятежно отозвался Курт, и Шепп криво усмехнулся, убирая перья и бумагу:
– Ясно… И слава Богу. Никакие сокровища мира не заставили бы меня выговорить «pater, peccavi[33]», обращаясь к вам, майстер Гессе. Кроме того, мне устроят темную через час после того, как я назову вам хоть одну фамилию из второго списка. Как я уже говорил, студенческий кодекс не позволит им стерпеть болтуна в своей среде.
Курт обернулся на Бруно, все так же молча и неподвижно стоящего у двери, и, упершись локтем в столешницу, перегнулся через стол, склонясь к самому лицу секретаря.
– Они ведь об этом не узнают, – тихо заметил он. – Я не скажу, и если ты не станешь откровенничать, никому и в голову не взбредет, что сведения пришли ко мне через тебя.
Тот медленно поднял взгляд, уставившись майстеру инквизитору в глаза, и так же тихо уточнил:
– На донос подбиваете?
– Назови, как тебе больше понравится, – предложил Курт, и Шепп отвел взгляд, нервно царапнув пальцем по старому дереву досок.
Несколько мгновений в комнате висела тишина, нарушаемая только дыханием и едва слышимыми звуками улицы; наконец, выждав достаточное, как ему показалось, время, Курт все так же тихо продолжил:
– У меня есть много способов тебя уговорить. Первый вариант – я начну читать тебе проповедь о том, что ты, возможно, поспособствуешь исполнению правосудия, нарушив то, что является всего лишь обычаем. Mos pro lege[34], парень, это prava consuetudo[35]. Я могу также еще раз повторить, что все сказанное останется только вот тут, – он коснулся пальцем лба, – и нигде более. После этого я могу спросить, так ли важно сохранить тайну каких-то студенческих выходок, рискуя оставить нераскрытой загадку смерти человека и, возможно, безнаказанным – ее виновника? Если же мои воззвания к твоей совести останутся без ответа, я могу перейти к более традиционным способам – id est, к денежному вопросу. Назови цену, за которую ты был бы готов забыть о традиции в угоду закону, и мы это обсудим; убежден, мы сойдемся в цифрах, мы ведь разумные люди. Также я могу сказать, что этот вариант был бы для меня предпочтительнее: невзирая на расходы, которые мне придется понести, я буду твердо уверен в том, что ты в один прекрасный день не воспылаешь любовью к студенческим обычаям, нарушенным тобою, и не ринешься каяться перед своими собратьями. Если простое сотрудничество с инквизитором они простят, то сотрудничество оплаченное – это уж навряд ли. Третий вариант неприятный, и для меня, и для тебя: я могу задержать тебя для допроса. Мне надо лишь потратить около часу на доказательство того, что покойный секретарь когда-то тебя чем-либо задел. Разумеется, до суда дело не дойдет, и вскоре мне придется тебя отпустить, после чего весь Кёльн будет некоторое время судачить о том, что я переусердствовал или ошибся, что для меня, конечно, досадно; однако же – я еще новичок, сделают скидку на возраст. У меня еще все впереди, вскоре это всеми забудется. А для тебя неприятность состоит в том, что у меня будет день или два на задушевную беседу с тобою наедине. Этот вариант мне не нравится, и не только лишь оттого, что он чрезмерно сложен и привлекает внимание; я не желаю использовать на практике свои познания в области анатомии. Не люблю причинять лишнюю боль людям. А главное – отношения, построенные на подобном фундаменте, делают сотрудничество шатким и недолговечным, полностью исключая всяческое доверие, а оно в таком деле необходимо.
– Доверие? – чуть слышно переспросил Шепп, не поднимая глаз, и нервно усмехнулся. – Не слишком идущее к случаю слово.
– Ну почему же? – возразил Курт серьезно. – Самое подходящее. Особенно если мы вернемся к первому варианту и на нем остановимся как на самом лучшем для нас обоих. Или ты все же предпочитаешь сотрудничество оплаченное?
Секретарь не ответил, по-прежнему глядя в стол и нервно кусая губу; наконец, тяжело, словно камень, поднял взгляд и вымученно улыбнулся:
– Вербуете, майстер инквизитор?
– Уже завербовал, – убежденно возразил Курт, распрямляясь. – Итак, списки, Хельмут. Сколько дней тебе понадобится?
– Учитывая то, что мне надо еще вникнуть в дела, – тихо ответил тот, снова отведя глаза, – а также то, что придется заниматься делами покойного… дней пять.
– Два, – мягко поправил Курт и, перехватив ошеломленный взгляд, кивнул, повторив: – Два дня. Передашь через Бруно, он к тебе явится. Это – понятно?
– Вполне. Однако же… Однако – ведь я не могу утверждать, что знаю обо всех случаях, не попавших в его отчеты; я не уверен, что второй список будет полным.
– Не страшно.
Секретарь покосился на его лицо, глядя долю мгновения пристально, и снова отвернулся.
– Понятно. Глупо было бы полагать, что я такой один…
– С делами здесь ты закончил? – прервал Курт, и тот неловко махнул переписанным перечнем, передернув плечами:
– С этим – да…
– Хорошо. Договоришься о перевозке тела. Узнав, что происходящим заинтересовалась Конгрегация, местный епископ будет настаивать на отпевании в Кёльнском соборе: любопытствующие, которые придут посмотреть на панихиду, это неплохие пожертвования… При всем моем уважении к предприимчивости его преосвященства, вынужден дать тебе указание не уступать и труп отстоять любой ценой. Это ваш студент, и университет желает отпевания в своей часовне.
– Понял, – уже едва слышано произнес Шепп, поднимаясь. – Я могу идти?
– Свободен, – подтвердил Курт, тоже вставая, и с чувством пожал секретарю руку; того перекорежило, словно в ладонь лег раскаленный камень. – Приятно было иметь с тобою дело.
Шепп отдернул руку, схватив со стола сумку с письменными принадлежностями, и молча зашагал к двери; Бруно сделал шаг в сторону, давая дорогу, и тот на мгновение остановился.
– Когда наступит момент, в который я уже не смогу передумать? – спросил он, не оборачиваясь, и Курт пожал плечами:
– Да когда угодно. Можешь, выйдя отсюда, наплевать на наш уговор; в этом случае, согласно всем законам, мы вернемся к тому, с чего начали – ты мне ничего не должен… и я тебе тоже. Разве я тебя к чему-то принуждаю? Все зависит лишь от тебя, Хельмут; если ты решишь, что помощь расследованию оказать не хочешь – что ж, твоя воля. Наверное, твои соученики согласятся с твоим решением, одобрят то, что ты разорвал свои отношения со всеми ненавидимой Инквизицией. Правда, сложно будет их убедить в том, что отношения эти длились всего минуту; но ведь ты с этим разберешься, верно?
– Правильно ли я понял, – глухо произнес Шепп, все так же стоя к нему спиной, – что тогда вы ославите меня как доносчика?
Курт не ответил, молча прислонившись спиной к столешнице и глядя на то, как Бруно отвернулся, уставившись в сторону; секретарь вздохнул:
– Понятно. В таком случае, майстер инквизитор, мы остановимся на втором варианте; ведь вы, помнится, сказали, что вам он больше по душе?
– Как тебе угодно, – согласился он, и Шепп, помедлив еще мгновение, вышагал в коридор, аккуратно притворив за собою дверь.
– Подлец и циник, – тихо проронил Бруно, выждав полминуты; Курт усмехнулся:
– Да неужто? В чем же это? Ведь я его не на мятеж подбивал и не на преступление, а на то, чтобы помочь правосудию.
– Громкие слова и ничего более.
– Слова о студенческих обычаях покрывать правонарушения, по-моему, куда громче, не находишь?
– Ты всерьез полагаешь, что его отравил кто-то из студентов? Это глупо.
– Возможно, – согласился Курт, – однако проверить не помешает. Ко всему прочему, это может помочь мне прояснить один важный вопрос: как случилось, что при такой должности он вот уж два месяца не выплачивает за комнату?
Бруно неловко переступил с ноги на ногу, снова отведя взгляд в сторону, и предложил неуверенно:
– Могу поговорить с его приятелями, вдруг удастся что-то выяснить…
– С каких это пор ты стремишься мне помогать? – с преувеличенным удивлением поинтересовался Курт. – Какое-то подозрительное рвение вдруг в тебе пробудилось…
– Только не говори, что ты сам не подумал воспользоваться моими знакомствами, когда услышал, с кем я все это время провожу вечера; если б я сейчас сам не предложил этого, ты бы мне приказал, так в чем дело?
Курт пожал плечами, пытаясь захватить взгляд помощника, и допустил язвительно:
– Может быть, я не убежден в том, что до меня дойдут неискаженными их ответы на твои вопросы, и раздумываю, как быть?
– Не доверяешь?
– «Радуйся» – сказал Иуда и ударил Христа бутылкой по голове… – откликнулся майстер инквизитор; Бруно побледнел и сжал зубы, и он вновь ощутил приступ угрызений совести. Ведь после этого «Иуда» полез за ним в огонь, рискуя потерять собственную жизнь…
– Я не навязывался с тобой работать, – процедил подопечный. – И в вашу Конгрегацию не рвался.
– У тебя был выбор, – вновь не удержался Курт, вместе с тем мысленно бичуя себя за желчность; Бруно усмехнулся:
– Выбор? Позволь напомнить – меня купили.
– Был выбор, – повторил он. – Ты мог предпочесть возвращение к своей прежней жизни; в конце концов, преподавание грамоты графским детям – не такое уж хреновое занятие. Правда, наказание за побег могло несколько подпортить удовольствие…
Бруно выдохнул сквозь зубы, круто развернувшись, и рывком распахнул створку двери.
– Стоять! – чуть повысив голос, скомандовал Курт, и тот замер. – Дверь закрой.
Подопечный мгновение стоял недвижно, глядя в пол у своих ног и сжимая ручку так, что костяшки пальцев заострились и побелели; наконец, медленно и тихо прикрыв дверь, повернулся, глядя почти с ненавистью. Курт кивнул:
– Вот так…. – он помолчал, борясь с желанием отпустить еще одну колкость и глядя на хмурое лицо в нескольких шагах от себя; наконец, выдохнув, с напряжением потер ноющий лоб и через силу добавил: – Сейчас не время обострять отношения. Я мог бы еще сказать, что понимаю тебя и сочувствую, но ты решишь, что я опять издеваюсь.
– А ты скажи, – предложил тот. – Может, и не решу.
– Хорошо. Я тебя понимаю и сочувствую… – улыбку Курт родил с таким усилием, что едва не свело челюсть. – Кроме того, у нас намного больше общего, чем ты думаешь; я ведь в таком же положении, что и ты, ближайшие девять с половиной лет.
– Да? – с подозрением уточнил Бруно; Курт кивнул:
– А как ты думал? Конгрегация затратила на мое воспитание, содержание и обучение силы и средства; десять лет после окончания академии я не имею права оставить службу – могу выбрать между должностью следователя, служителя архива или еще какой, но уйти права не имею. И даже спустя этот срок Особая Сессия примет постановление, заслужил ли я быть отпущенным на волю. Но до этого надо еще дожить, что, сам понимаешь, задача не из простых. Посему – я тебя действительно понимаю и вполне сочувствую… Тебе стало легче?
– А то, – с нескрываемым удовлетворением отозвался тот, и Курт улыбнулся снова:
– Отлично. Тогда давай работать. А работу мы начнем с такого вопроса: действительно ли ты столь многих знаешь, и как тебя принимают в их обществе?
– Нет, – все еще с некоторой холодцей возразил Бруно. – Работу мы начнем с одной маленькой поправки, которую попрошу иметь в виду. Я по-прежнему не желаю иметь с вами ничего общего. Как я уже говорил, лично тебя я всегда считал парнем неплохим, однако Инквизиция мне как не нравилась, так и не нравится, понял меня? И помогать тебе я буду лишь до той поры, пока будет оставаться подозрение на убийство, в чем ты меня, почитай, убедил; опять же, ежели я заподозрю, что ты гонишь к столбу того, кто явным образом не имеет к этому касательства, – можешь меня ставить рядом с ним, но помогать тебе в этом я не стану…
– Ты ведь уже знаешь меня, – тихо перебил его Курт. – Неужели когда-либо из моих действий можно было сделать заключение, что я на такое способен?
– Нет, – ни на мгновение не задумавшись, отозвался Бруно. – Даже напротив – твоя добросовестность по временам ни в какие ворота не лезла; потому я и говорю, что помогать тебе все-таки буду, но только как человеку, расследующему возможное убийство. Это, – передразнил он с усмешкой, – понятно?
– Да не то слово. Яснее некуда. А теперь возвратимся к моим вопросам: насколько близко ты всех их знаешь, и насколько близко они тебя принимают?
– Средне, – Бруно медленно прошагал к столу и уселся на табурет, где до того восседал новый секретарь университета. – Кое-кого я знаю близко, кое-кого лишь по имени, некоторых вовсе лишь в лицо. Вот с этим бедолагой был знаком мельком – он как-то влез с поправками в наш разговор… уже не помню, о чем; нас представили. Свести с ним более тесное знакомство не было времени; вообще не было времени разобраться, хочется ли нам обоим этого. От себя могу добавить, что он мне показался рассеянным и нервозным. Однако мне могло это и впрямь лишь показаться – вернее тебе скажут те, кто знал его дольше.
– Например, его сосед.
– Да, скажем, он. Фельсбау, Герман. Теперь твой второй вопрос. В трактире, где они обычно собираются перетереть косточки всему городу и обсудить лекции, меня знают многие и принимают близко. Я, конечно, не душа компании, однако со мной многие общаются и… Да, можно сказать, что я у них в доверии.
– В этом не сомневаюсь, – вновь не удержался Курт. – В доверие ты входишь быстро, этого у тебя не отнимешь.
На этот раз Бруно выслушал его колкость с каменным лицом и, когда продолжил, голос остался таким спокойным, что он вновь попрекнул себя за неуместную насмешку.
– На твоем месте я бы не жаловался хотя бы на это – hoc casu[36] тебе это лишь на пользу.
– Нахватался. «Hoc casu»… Хорошо, – перебил Курт самого себя, чтобы не погрязнуть в распре, что кончалось обычно острым желанием втянуть своего подопечного в драку с членовредительством; сейчас было не время предаваться воспоминаниям о старых обидах – это мешало работе. – Раз так – стало быть, будешь теперь при мне, с утра и до вечера, твои знакомства могут мне помочь избежать длительных представлений и предварительных бесед.