Страница:
вернулся
точно таким-же, каким ушел,--война как пустяки личной биографии.
От слишком большого -- даже счастливого -- излияния жизни потом
наступает меланхолия.
"Артистизм" рабочего класса на основе великой техники. Помнишь:
слесарь, ему пружинку закажут сделать, а он и патефон покрасит и т. д.
Наедине с собой, как вдвоем, вчетвером --и собеседование, и дружба, --
и безнаказанно и интересно.
Человек это капля родительского блаженства, и он должен быть радостью.
Медицин<ская> наука разовьется до того, что останется одна
проблема
-- родинка, да бородавка.
Рассказ "Тверской бульвар" -- о воробье, унесенном ветром в рай и
возвратившимся оттуда.
Уходя из школы на каникулы, школьники бьют здание школы --
чернильницами, камнями, вышибают стекла и т. д.
Порка тела учреждения!
Да есть ли смысл в принятии великих мер цивилизации для сохранения
своей личности, жизни и т. д. Ведь животные на этот счет беззаботны, они
тратят
все силы на добычу мгновенного счастья, а мы лишь на подготовку к нему,
счастья вовсе не представляя.
Рассказ о шахматах: это вроде исхода для всего, что практически не
выходит
или запрещено историей.
Против шахмат?
Летом швейцары в пивных рвут фуражки из рук, чтобы было за что получить
на чай.
Усиевич, читая Перегудова, Евдокимова и др. плачет слезами горя, что
нет у
нас литературы.
У старух к женщинам мужской подход, напр<имер>, -- они говорят:
она упитанная, фигурка у нее хорошая.
<...> Живопись 17--18 вв, развилась потому (портретная и др.),
что
фотографии не было, а не потому, что цари и богатые понимали смысл в
искусстве живописи.
Иск<усство> всегда растет благодаря благоприятн<ому>
случаю, а не по сознанию.
Женщины как воздух, они окружают нас, они делают, что делают,
выполняя волю пославших их,-- они невинны, и нечего ими заниматься.
Мухи на липкой бумаге -- вот м<ожет> б<ыть> тоже жизнь.
Ч<елове>к существо весьма переменное.
Бег лыжников по оврагу в Ижоре.
"Главспирт" в каждой кажется деревне, ктр. я проехал до Чудова. В одной
деревне Главспирт открыт рядом с разрушенной церковью -- нехорошо.
Мещанство все еще бушует -- повсюду здесь.
Моя скромность развратила ямщика -- он пишет "заметки" путешественника.
Народ весь мой бедный и родной. Почему, чем беднее, тем добрее. Ведь
это же надо кончать -- приводить наоборот. Вам радость от доброго, если он
бедный?
Какой здесь простой, доверчивый, нетребовательный, терпеливый народ-- и
дети тоже как ангелы.
Спасская Полисть. Л ю б и н о-п о л е. Дети в 5--10 лет плетут лапти из
лыка. Коопер<атив> платит 1 р. за пару. В школу ходят не все, за
отсутств<ием> одежи-обужи.
На стене в избе картина "Девушка высшего общества эпохи Возрождения" --
Менцлера.
Во всех почти избах постояльцы, пришедшие на заработки из других
колхозов,
и еще какие-то люди, живущие иногда по 1--2 года. Это, чаще, женщины,
живущие у родственников. Можно лишь догадаться, кто это такие.
Брак это не кровать, а сидят рядом муж и жена, плетут лапти на продажу
день
и ночь и рассказывают друг другу сказки, воспоминания, истории.
В шубе -- не косец,
В штанах --не ...бец,
В рукавицах --не работник.
Туманная вьюга прошла, открылось синее светлое небо -- как окно или
дверь
в святой просторный мир.
Стоят деревянные деревни в деревянных лесах.
Старые люди -- лучшие сторонники и деятели колхозов: всп<омни>
Любино-Поле, веселую, гуторливую старуху, когда она в старое время по 10
т<ысяч> шт. спичечных коробков в день клеила и думала умереть на
коробках.
Костлявая земля
Беременная цыганка в Новгороде, гадавшая мне: "против тебя казенный
король, но он тебя скоро узнает хорошо, человек ты знаменитый, и в этом году
получишь свое дело, тебя любят Маруся и Н ю р а, а вредят тебе друзья на
букву В и Г. Но ты никого не боишься, ты человек рисковый и твое слово
любят, -- и ты любишь рюмочку". Она не беременная, чего-то пришила к пузу.
Но не она
по мне гадала, а я по ней.
Поборник гигиены и культурности в Новг<ородском> Дом<е>
Кр<естьянина> : показывает, как надо открывать крышку унитаза и
закрывать ее ("народ ведь такой некультурный!") и т. д. Всеобщий гнусный
образ.
Сов<етская> власть за солнце и дожди не отвечает, она действует
снизу.
В хороший ресторан в Валдае приходят нищие, топчутся, волнуются, им
говорят: "Садитесь на место, вас обслуживают". Они пришли обедать из-за
хлеба, только.
Женщина тяжелого поведения.
Мальчик трогает снег и говорит: когда ж ты растаешь, чтоб хлебу было
тепло вырастать!
Облака на чистом, голубом небе как перья, остатки крыльев исчезнувших,
улетевших птиц.
"Советская власть знает как телят поить" -- говорит мол<одая>
кол<хозни>ца старой.
Нет еще заботы в колхозах о быте колхозников, о его доме.
Пьянство денатуратом и пр...
Нужно в десять раз усилить культуру сердца и ума.
Добро в человеке живет еще по инерции. Но надо уже добавлять его
теперь-же, а то иссякнет. В молодежи оно (добро) от молодости, а не от
благоприобретенных запасов.
Уменьшить поскорее давление нужды о хлебе насущном. Это съедает
человека, хотя и делает его каким-то радостно-спокойно-кротким.
В путешествии мы всегда "варили топор" -- по солдатски, почти с
неизменным успехом.
Девушки ходят по деревне и песни поют, они останавливаются около избы и
поют:
-- Полюшка Ванюшку любит,--
или наоборот:
-- не любит, не любит.
Так розыгрыш и сплетня, личное делается общим.
Сверчки по зимам перебираются в избы и поют как летом -- во вьюги.
"Лошади ваши просторные"
Измер<ение> труда:
--А он тяжести, что ль, подымает? -- (сказ<ала> старуха, узнав,
что
чел<овек> получает 20 р. в день).
Печь была холодная, и мои чулки хозяйка спрятала сушить себе под
подушку.
О сердце, сокровище моего горя!
Круглый, яркий, веселый, радующийся человек -- постоянно в ресторане.
Лица (у действительных девушек) глупые, нелепые, удивленные...
Учитель: "Сейчас я буду показывать вам (ученикам), как скрипка будет
играть неверно,-- вот я ее расстрою!.."
Критика, в сущн<ости>, есть дальнейшая разработка богатства темы,
найденной первым, "основным" автором. Она есть "доработка" недр,
дальнейшее совершенствование мыслей автора. Критика может быть многократной.
Первый автор обычно лишь намечает, оконтуривает недра и лишь частично
их выбирает, а критик (идеальный) доделывает начисто несовершенное автором.
-----------------------
Любовь к сыну или другу, несмотря на то, что, несмотря ни на что,
любовь как рок.
Ч<елове>к должен быть вырван из порочного ритма вселенной.
<... >
Выбор профессии: все хотели быть летчиками, музыкантами, писателями, а
один мальчуган гончаром, -- гений!
Академия, строгость, наука, знания, а он живет кудрявый с гармоникой,
поет, пьет,... -- другой мир, ничего общего и как будто более счастливый.
Меланхолия есть худший вид жадности, зависти, эгоизма: что не все
досталось меланхолику -- не все жен<щины>, не вся слава и т. п.
Его обвиняли, он был невинен. Чтобы отделаться, он вспомнил пьесу,
написанную 300 лет назад, где были лорды и пр., -- и повторил всю ситуацию
пьесы, признав, что он дружил с лордами и т. д.
Люди и животные одни существа: среди животных есть морально даже более
высокие существа, чем люди.
Не лестница эволюции, а смешение живых существ, общий конгломерат.
"Это правильно, но неверно".
"Я живу можно сказать плохо. Но это ничего: я привык жить плохо. Жив --
и ладно, больше я ничего и не имею, только живу".
Явная демонстративная доброта бывает компенсацией тайного зла. Мне
нужен рассказ об этом.
Один беженец у другого:
-- Дальше-то лучше будет с харчами?
Другой:
-- Откуда? СССР везде одинаков. Раз тут нет, значит там -- еще хуже.
"Предпоследний поезд" из Москвы: 3 вагона чекистов, 10 вагонов
"ремесленников". Совместный путь этих вагонов, -- два мира, две "стихии",
две силы. Среди чекистов -- "курсантки", одна Матрена Семеновна и пр.
Снабжение в пути. Полковник и подполковник. Завхоз. "Топтуны". Наган в
дерев<янном> футляре на толстой заднице. Жены. Кошка белая.
И -- ремесленник <и> позади, рабочий класс в будущем, сейчас
полубеспризорники, ворующие картошку в полях...
Музыкант играл все лучше и тоньше, и все счастливее -- он хотел
осчастливить уходящих на бой с врагом.
Я не могу сам воевать, не могу выдумать мину или самолет, но я могу
обнадежить все души людей и дать им силу правильного понимания жизни.
Беженец в беспрерывной работе -- суете: кипяток, хлеб, очередь за
талоном, дрова, сортир, утепление теплушки, борьба с отцепкой и пр. и пр.
Вагон 5899 --(Пьеса). Клавка. Фельдшер, Ив<ан> Мироныч,
Раздорский и пр.
-- Плачут, что "мало" едят, истерика, -- грязная пена людей. Обжорство,
вне очереди, а сами тюр<емные> служащие, кухарки и т. д.,
совершенно автоматические люди -- еда, тепло, покой, порядок, эгоизм. С
такими
можно делать что угодно.
Тюрьмы, лагеря, войны, развитие материальной цивилизации (за счет
увеличения труда, ограбления сил народа) -- все это служит одной цели:
выкосить, ликвидировать, уменьшить человеческий дух, -- сделать
ч<еловечест>во покорным, податливым на рабство.
1/3 людей не работает, а глядит на работающих.
У многих людей ум заменяется наглостью, иронией, насмешкой "вы
интеллигенты" и т. д. Но за этим -- невежество хулигана. Эгоизм жулика.
Ск<олько> бывает неудач в изобретениях -- лишь от того, что нет
терпения. Нагр<еваясь>, печь простая сначала лишь охлаждает комнату,
пар<овая> маш<ина> вначале работает на одну конденсацию и т. д.
и т. п. Лишь потом механизм "примучивается" и работает.
Жизнь к<а>к тупик, к<а>к безысходность, к<а>к
невозможность (вспомни вокзалы, евреев эвакуир<ованных> и пр.).
<...> Особое состояние -- живешь,
а нельзя, не под силу, как будто прешь против горы, оседающей на тебя.
Начало важнейшего рассказа:
"Стоял старый дом; в доме стол, в столе среди рухляди брошюра с
маленькой статьей умершего инженера, умершего от заброшенности,
неустроенности и отчаяния -- как всюду, как традиционно, -- а в статье этой
лежал секрет
победы его страдающей родины над врагом человечества. Никто этого не
знал...
Зло въяве, <с>наружи -- это только то, что у нас есть внутри. Это
наши же извержения, чтобы мы исцелились.
Россия всюду: Уфа, кузница, домишки,-- как в уезде (а тут Башкирия).
Домишки непрочные, вроде временных, отсюда, дескать, еще дальше пойдем. Куда
только? Все равно. Выспимся и пойдем.
Немцы убили мать партизана, минировали ее труп, труп выставили на виду,
сын-партизан увидел мать, приблизился к ней, обнял ее и -- погиб.
"Отчего худеешь? -- Ведь ешь ты много!"
"Ем много, а вздыхаю еще больше."
Старуха ходила в гости по родным собакам, розданным ею в разные руки.
Собаки выросли, не узнавали ее и рвали старуху.
"Соврем<енная> война как инстинкт, стихийное, безумное по форме,
искание выхода из невозможного своего положения. Искание не сознанием,
но практикой, страданием, мукою..."
Удовольствие не обучает человека.
Мудрости не хватает лишь времени -- вечности, и она видит все лишь в
миге кратких времен. Отсюда, от недостатка вечности, долготы истории,--
недостаток мудрости.
Тупое чувство жизни
Два человека -- один ведет через трудности, другой через легкости.
Любят только первого и обожают его по справедливости.
"Пагубный пример" --все с Запада (Герцен).
Все тогда ссылались на Запад, теперь на СССР -- СССР стал центром
мировоззрения мира.
Мать, рождая сына, всегда думает: не ты ли -- тот? -- Женщина --путь
и средство, сын ее --цель и смысл пути.
Все бывает на свете и возвращается вновь,-- одно лишь время
безвозвратно.
Каждый солдат придумывает себе "веру" -- для спокойствия настроения
и души: по разному.
Старуха, рассказывающая другим старухам, как пил кто-то чай с сахаром:
и сначала она икала, все икала, а потом пить начала, а я гляжу, я
радуюсь,
мне-то хоть не сладко, да страшно и удивительно -- ведь я сахар вижу.
Если бы мой брат Митя или Надя -- через 21 год после своей смерти вышли
из могилы подростками, как они умерли, и посмотрели бы на меня: что со
мной сталось? -- я стал уродом, изувеченным, и внешне, и внутренне.
-- Андрюша, разве это ты?
-- Это я: я прожил жизнь.
Высший критик был Шекспир: он брал готовые, чужие произведения,-- и,
переписывая их, показывал, как надо писать, что можно было сделать дальше
из искусства, если применить более высшую творческую силу.-- Это
критика
в идеальном виде!!!
Щенок Филька в Уфе: один, без имущества, лежит на полу на холоде. Все,
что можно сделать в таком состоянии,--весь инструмент должен заключаться
лишь в собственном живом туловище: ни бумаги, ни пера!!!
Христос как образ созданный из чистого очарования -- без новаторства,
без теории, без чудес и пр.
Оч<ень> важно.
Смерть. Кладбище убитых на войне. И встает к жизни то, что должно жить,
но не свершено: творчество, работа, подвиги, любовь, вся картина жизни
несбывшейся, и что было бы, если бы она сбылась. Изображается то, что в
сущности убито -- не одни тела. Великая картина жизни
и погибших душ, возможностей. Дается мир, каков бы он был при
деятельности погибших, --лучший мир, чем действительный: вот что погибает на
войне, --там убита возможность прогресса.
"Для них литература это государственное чистописание".
"Путешествие <в человечество>": "Надо идти именно туда, в
сверхконкретность, в "низкую" действительность, откуда все стремятся уйти".
--------------------
Война может стать постоянным явлением: к<а>к род новой
промышленности, вышедшей из двух причин -- некоторого "свободного" избытка
пр<оизводственных> сил и "опустошения душ". Война весьма возможно
превратится в долгое свойство челов<еческого> общества.
Несомненно, что античное искусство ничего общего не имело с ужасной
рабской античной действительностью; ант<ичное> иск<усство>
и появилось
как противовес, как самозащита, как своего рода компенсация за адскую
действительность, как призрак, питающий и утоляющий.
Рассказ о матери, которая любила одного сына и не любила другого. Но
тот, которого она не любила, любил ее и отдал жизнь свою за нее, а тот,
которого она любила, предал мать.
Назад идут -- харчи впереди; вперед идут -- горилка.
Оч<ень> важно.
Люди живут не любовью, не восторгом, не экстазом, а особым чувством
тихой привязанности и привычки друг к другу, как верные муж с женой, как
крестьянское большое семейство за одним столом.
Тихий очаг: старик и старуха (как не-война) и туда ходят бойцы: сидят,
молчат, курят, словно в гостях у отца и матери. Потом уходят.
Свободное время: домино, карты, болтовня, тихая скрытная любовь (не у
всех, редко), болтовня бывает и вредная: И опять -- недостаток почты.
Немцы в обуви на дерев<янной> подошве, катятся по снегу,
ухватившись за борт машины.
В храбрости есть высшее самолюбие: на глазах товарищей.
Не пушками лишь решится война, но и смертью Тоши... Тут побеждаем мы.
Главное, самое главное...
В предсмертный миг часто бывает у солдата: проклятье всему миру-убийце
и слезы о самом себе, слезы разлуки навек. Слеза одна, на две не было силы
.
На войне такой шум, гром, дым -- что сразу видно: война машина еще
несовершенная, как первые пар<овые> маш<ины>.-- Работы мало,
топлива
идет много, суета большая и пр.
Нужно сделать войну "совершенной", технически совершенной.
По миру, или путешествие в человечество
По смерти миллионов людей -- живых замучает совесть об умерших.
Успех Робинзона: ему не мешали люди, ни один человек: не в этом ли
тайна всякого успеха.
"Отсутствие порока в человеке (выпивка, женщины) есть доказательство
отсутствия в нем души".
Система взаимно движущихся зеркал, отражающих пустоту одного другого
(так в оригинале.--Г. Е.) -- страшный объективный механизм
взаимопроникновенности до дна пустоты.
Сколь трогательна бывает самозащита существа, т. е. эгоизм-же, но в
особом положении, когда и эгоизм -- прелесть.
--------------------
Умершие будут воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения-цветы.
А нужно, чтобы они воскресли в точности,-- конкретно, как были.
Жизнь есть изменение, но высота души в ее неизменности.
Солдат живет с недостатками (элемент<арных> вещей); борьба с
этими недостатками и отвлекает его от главного страшного недостатка --
возможности умереть; солдат, можно сказать, даже должен иметь
достаточно много небольших нужд и бороться с ними...
-------------------
"Я не для удовольствия вышла замуж во второй раз: у меня трое детей, их
надо кормить, питать, одевать".
Оч<ень> в<ажно> .
Как Тоша, умирая, говорил: "важное, важное, самое важное",-- и умер,
не сказав самого важного. Так самое важное уносится в могилу.
Питай свою душу подвигом и не будешь голоден по наслаждению.
"Крестьянин живет в кооперации с животными и растениями -- отсюда
и его большее человеколюбие. Конец крестьянства недопустим: -- это
источник человечества и человечности". (Летчик на аэродроме)
Земля -- плоть народов, первая ценность.
Форсирование пространств.
-----------------
Ночь. Артогонь. Авиация. В 10 км от передн<его> края поют девушки
(военные), играет гармония -- почти под навесом боевых <снарядов>
свищущих. Таково спокойствие.
Неведомый мальчишка абс<олютного> слуха: и свист бомбы, и лучшие
русские песни сразу ухватывает и напевает, и никто не видит этого
мальчишки.
Русские девушки, плачущие на берегах Прони, когда играет радио из
Москвы. Они упрашивают пустить радио немца-солдата. Тот сдается
просьбе. Любовь к родине на чужбине.
Холуи генералов -- сытые, кормленые старшины, сержанты, шоферы--
их отношение к офицерам и пр. Д<ля> юмора.
Машина смертью пахнет.
Бой есть мысль -- в условиях, мешающих размышлению.
Пл<енный> немец: У вас две, чтоль, армии: одна кричит то, другая
другое! (Вторая армия -- штрафники)
В чем тайна детства? --
В ребенке множество душ -- он их легко вырывает воображением,
и живет один, но как с товарищами.
Взрослый же одинок. А ребенок легко и воробьем живет, и былинкой.
Уничтожив противника, слезы за ним -- не мерить <...>
-------------------
Существует барьер против горя и страдания -- сопротивление человека, по
мере роста горя, увеличивается,-- и наконец горе его "не берет". Такова
"подлость" натуры. Но счастлив <тот>, у кого далек барьер или нет его
-- он переживет, увидит и самое смерть и выйдет из нее к жизни другим высшим
существом. На войне люди поляризуются: больше тех, у кого близок барьер --
тех откидывает он к обычной или даже низменной жизни; но меньшинство имеет
далекий барьер. Или -- третьи -- у кого барьер сламывается: те лучше всех.
Письмо:
"Если бы, кабы я могла бы увидать бы тебя бы..."
Смех.
Объяснение жениха:
-- Если б она бы семилетку бы кончила б. А то я не за грамоту ее люблю.
Ребятишки, катающиеся на обледенелом закостенелом трупе немца с ледяной
горки.
Тайна победы -- в том, в нашем превосходстве, в "сверхнемстве", иначе
сказать -- в тех качествах русского народа, старых и новых, объединенных...
<...>
Солдат сам себе баба.
-----------------
Мальчик лет шести, играющий в протез (одна деревянная нога) -- играет с
увлечением; другие дети пытались отнять у него эту игрушку.
Важно и истинно -- видеть во взрослых лишь их действительно детские
черты. Взрослый --это лишь изуродов<анный> ребенок, и от этого
уродства он частично излечивается в старости.
После войны, когда на нашей земле будет построен храм вечной славы
воинам, то против него следует соорудить храм вечной памяти мученикам
нашего народа. На стенах этого храма мертвых будут начертаны имена
ветхих стариков, женщин и грудных детей. (Они равно приняли смерть от
руки палачей человечества...)
По сравнению с животными и растениями человек (по своему поведению)
неприличен.
У правды, у истины есть великий недостаток: она чувствует себя благом и
желает стать любыми средствами всеобщим достоянием.
"Когда я вижу в трамвае человека, похожего на меня, я выхожу вон".
"Я не смотрюсь никогда в зеркало, и у меня нет фотографий".
"Если я замечу, что человек говорит те же слова, что и я, или у него
интонация в голосе похожа на мою, у меня начинается тошнота".
Истина всегда в форме лжи; это самозащита истины и ее проходят все.
Рабочий человек должен глубоко понимать, что ведер и паровозов можно
наделать сколько угодно, а песню и волнение сделать нельзя. Песня дороже
вещей, она человека к человеку приближает. А это трудней и нужнее всего...
Любовь одного человека может вызвать к жизни талант в другом человеке
или, по крайней мере, пробудить его к действию. Это чудо мне известно.
Как чего прикасались его руки, так все безобразное превращалось в
прекрасное,--однако всегда оказывалось, что прекрасное было никому не
нужно, когда оно было сделано. И этот человек, делавший прекрасное, сам
был никому не нужен.
Добро требует неизмеримо больше энергии, времени, чем зло. Вот почему
добро трудно, доброму некогда, а злой легко преуспевает.
<... > все возможно -- и удается все, но главное -- сеять души в
людях.
<...> Смысл жизни не может быть большим или маленьким -- он
непременно сочетается с вселенским и всемирным процессом и изменяет его в
свою
особую сторону,-- вот это изменение и есть смысл жизни.
Искусство не терпит пустоты, -- оно должно быть заполнено жизнью
и людьми, как поле травой.
<... > Любовь честнее доверия, потому что даже обманутый
влюбленный заслуживает не сожаления, а удивления и уважения.
<...> Любовь есть соединение любимого человека со своими
основными
и искреннейшими идеями -- осуществление через него (любимого
-- любимую) своего смысла жизни.
Любить женщину легко -- это значит любить себя.
Пока мужчины и женщины еще могут любить друг друга, -- не все потеряно
человеческим сердцем.
...Всякая мысль, всякое интеллектуальное движение без своего
эквивалента
и отображения в чувстве, усиливающего мысль в квадрате, есть ложь и
нечестность.
Как один хотел подчинить себе, изменить искусство и т. д.,-- а его
самого изменило искусство.
Жизнь есть упускаемая и упущенная возможность.
Новостроющееся кладбище.
И через 30--40 лет весь мир будет другой -- ни одного знакомого лица,
ничто...
Следует тратить дух и тело для добычи пищи, но не следует тратить для
этого чести.
Труд есть совесть
-----------------
В семейном архиве Платоновых сохранилось около тридцати записных книжек
и блокнотов, которые писатель заполнял в 30--40-е годы. Очевидно,
что эти записи носили рабочий характер и не предназначались для печати,
однако многие из них имеют безусловную художественную ценность и весомо
дополняют творческое наследие Андрея Платонова.
Готовя настоящую подборку и отбирая тексты, мы с М. А. Платоновой
старались представить все их разнообразие: это чисто журналистские заметки
и путевые наблюдения, сделанные во время командировок Платонова в
колхозы и на стройки первых пятилеток, в поездках на фронты Великой
Отечественной; художественные детали и отдельные строчки для будущих
произведений; записи "чужих идей, мыслей и разговоров" (помета самого Андрея
Платоновича); заметки личного характера.
Тексты датированы с большей или меньшей степенью точности,
поскольку писатель редко помечал их конкретным годом; более точная
датировка -- дело специального исследования. Этим объясняется
группирование нами записных книжек и блокнотов по косвенным
признакам в пределах нескольких лет, к тому же сходный характер ряда
записей дает основание предполагать одновременное заполнение
нескольких книжек.
Записи воспроизводятся в той последовательности, в которой были сделаны
Платоновым; пропуски текста между ними в каждом случае не отмечены; тексты
разных записных книжек отбиты линейками. В
публикации сохранена авторская орфография и пунктуация. Пропущенные
буквы и слова заключены в угловые скобки.
Первую записную книжку, отнесенную М. А. Платоновой примерно к
1927 году, Платонов начал заполнять еще в Воронеже и Тамбове, она --
самая ранняя из сохранившихся.
Записи в трех книжках 1928--1930 годов (стр. 6--9) велись
Платоновым во время работы над романом "Чевенгур", повестями "Котлован"
и "Ювенильное море", а также рассказами "Государственный житель",
"Усомнившийся Макар", "Впрок" и др., которые сам автор считал очерками
(отсюда соответствующие пометы к ряду текстов).
В 1931 -- 1933 годах Андрей Платонов был отстранен от литературного
процесса, лишен возможности печататься, и пять записных книжек того
времени отчасти проясняют этот наиболее туманный период творчества
писателя. Одна из них (стр. 9--18) целиком заполнена заготовками к
конкретному произведению, которому Платонов придавал исключительное
значение, -- видел в этом сатирическом романе свой новый путь, ставил перед
собой новые художественные задачи. Главный герой задуманного Платоновым
романа -- "устроитель, рабочий мира" Жовов, пролетарий, по авторскому
определению "истинный человек", противопоставленный таким антигероям,
как Кузява, Полпашкин, Борисевкин -- новой советской "гнойной
буржуазии",
неизбежным попутчикам истории. (Подробнее об этом см. публикацию
"Андрей Платонов: "...Мой новый путь" -- "Литературная Россия" No 21, 1983
г.) Роман остался ненаписанным; некоторые мотивы этого замысла частично
прослеживаются в пьесе "14 Красных Избушек, или "Герой нашего времени",
среди эпизодических персонажей которой фигурирует писатель по фамилии Жовов.
В записях книжек середины 30-х годов явственно слышна
обеспокоенность писателя происходящими в стране переменами, масштабом
"всенародной инсценировки", выходом на политическую арену "боковой
силы", прежде предусмотрительно остававшейся в стороне и постепенно
прибирающей к рукам все. Настойчиво варьируется тема "нового",
"д р у г о г о" человека, низведенного системой до функции винтика. И
на другом полюсе -- "человек, не проявляющий чувств никаких и тем
заслуживающий себе великий грозный авторитет" -- ставший к то.му времени
символом абсолютного единовластия "создатель детского милого двора", за
малейшую шалость на котором отец мог приговорить к высшей мере наказания
сына с 12-летнего возраста (стр. 30). Уже одно наличие подобных записей,
способных обернуться опасным "компроматом" на самого себя, очень много
говорит об Андрее Платонове, писателе и человеке. Поражает и прозорливость
Платонова, уже в то время сумевшего увидеть и точно назвать симптомы
многих социальных болезней нашего общества, о которых мы лишь недавно
стали говорить во всеуслышание.
1934-й год начался для Платонова командировкой в Туркмению в составе
писательской делегации. На материалах этой поездки и следующей (год спустя)
были написаны рассказ "Такыр", роман "Джан". В феврале 1937 года Андрей
Платонович совершил путешествие по маршруту Радищева из Ленинграда в Москву
той же дорогой, с чем связан замысел романа "Путешествие в человечество",
рукопись которой считается безвозвратно потерянной при эвакуации в Уфу в
начале войны. В записных книжках 30-х годов -- множество художественных
деталей и сюжетных заготовок для произведений как известных читателю
(рассказы "Фро", "Третий сын" и др.), так и несостоявшихся ("Македонский
офицер", "Вневойсковик", "Счастливая Москва").
Ни в одной другой записной книжке Платонова не встречается с такой
частотой тема "отец -- сын", как в книжке, датированной приблизительно
1938--1939 годами (стр. 35--36), где едва читается полустертая запись: "...о
командировке меня в Норильск <...> Письма сдать, посылки сыну...
Комендант Лагеря...". В то время сын писателя Платон был осужден --
Мария Александровна не без основания полагала -- за отца. Вызволенный из
заключения стараниями друзей Платонова, сын умер от туберкулеза в начале
января 1943 года.
После эвакуации, с октября 1942 по ноябрь 1944 Андрей Платонов --
военный корреспондент газеты "Красная звезда" (окончательно демобилизован в
начале 46-го по болезни, через пять лет оборвавшей его жизнь). В записных
книжках и блокнотах военной поры (стр. 36--42) -- обилие записей
журналистского характера, но многие, безусловно, сделаны с прицелом на их
дальнейшее художественное осмысление. Читателю, хорошо знакомому с
особенностями платоновской поэтики, его склонностью к подтексту, увидеть
это будет проще. Так, например, запись "Рассказ о матери, которая
любила одного сына и не любила другого. Но тот, которого она не любила,
любил ее и отдал жизнь свою за нее, а тот, которого она любила, предал
мать", обогащается иным смыслом, если вспомнить образ матери-Родины,
особенно популярный в плакате и публицистике военных лет. Внимание Платонова
к "нелюбимым сыновьям" подтверждает и запись слов пленного немца--о двух
разных армиях (стр. 42), которая может показаться неясной, если не знать,
что штрафникам, даже идущим в атаку, не разрешалось вести себя как остальным
бойцам -- они имели право погибнуть не "за Родину", но искупая перед ней
кровью свою вину (сравним с песней В. Высоцкого "Штрафные батальоны": "Со
смертью мы играемся в молчанку").
Завершают подборку разрозненные записи, сделанные Андреем Платоновым в
последние годы жизни, а также заметки и высказывания писателя, сохраненные в
памяти и записях Марии Александровны.
В настоящее издание, подготовленное совместно с Марией Александровной
Платоновой в 1980--1981 годах, вошла лишь часть материалов. Полный текст
копий записных книжек, хранящихся у дочери Андрея Платонова, передан в
платоновский фонд ЦГАЛИ и комиссию по литературному наследию замечательного
мастера прозы XX века; тексты доступны для исследования, и дальнейшая их
публикация -- дело времени.
---------------------------
Гонорар за издание перечислен на счет общества "МЕМОРИАЛ".--Г. Е.
точно таким-же, каким ушел,--война как пустяки личной биографии.
От слишком большого -- даже счастливого -- излияния жизни потом
наступает меланхолия.
"Артистизм" рабочего класса на основе великой техники. Помнишь:
слесарь, ему пружинку закажут сделать, а он и патефон покрасит и т. д.
Наедине с собой, как вдвоем, вчетвером --и собеседование, и дружба, --
и безнаказанно и интересно.
Человек это капля родительского блаженства, и он должен быть радостью.
Медицин<ская> наука разовьется до того, что останется одна
проблема
-- родинка, да бородавка.
Рассказ "Тверской бульвар" -- о воробье, унесенном ветром в рай и
возвратившимся оттуда.
Уходя из школы на каникулы, школьники бьют здание школы --
чернильницами, камнями, вышибают стекла и т. д.
Порка тела учреждения!
Да есть ли смысл в принятии великих мер цивилизации для сохранения
своей личности, жизни и т. д. Ведь животные на этот счет беззаботны, они
тратят
все силы на добычу мгновенного счастья, а мы лишь на подготовку к нему,
счастья вовсе не представляя.
Рассказ о шахматах: это вроде исхода для всего, что практически не
выходит
или запрещено историей.
Против шахмат?
Летом швейцары в пивных рвут фуражки из рук, чтобы было за что получить
на чай.
Усиевич, читая Перегудова, Евдокимова и др. плачет слезами горя, что
нет у
нас литературы.
У старух к женщинам мужской подход, напр<имер>, -- они говорят:
она упитанная, фигурка у нее хорошая.
<...> Живопись 17--18 вв, развилась потому (портретная и др.),
что
фотографии не было, а не потому, что цари и богатые понимали смысл в
искусстве живописи.
Иск<усство> всегда растет благодаря благоприятн<ому>
случаю, а не по сознанию.
Женщины как воздух, они окружают нас, они делают, что делают,
выполняя волю пославших их,-- они невинны, и нечего ими заниматься.
Мухи на липкой бумаге -- вот м<ожет> б<ыть> тоже жизнь.
Ч<елове>к существо весьма переменное.
Бег лыжников по оврагу в Ижоре.
"Главспирт" в каждой кажется деревне, ктр. я проехал до Чудова. В одной
деревне Главспирт открыт рядом с разрушенной церковью -- нехорошо.
Мещанство все еще бушует -- повсюду здесь.
Моя скромность развратила ямщика -- он пишет "заметки" путешественника.
Народ весь мой бедный и родной. Почему, чем беднее, тем добрее. Ведь
это же надо кончать -- приводить наоборот. Вам радость от доброго, если он
бедный?
Какой здесь простой, доверчивый, нетребовательный, терпеливый народ-- и
дети тоже как ангелы.
Спасская Полисть. Л ю б и н о-п о л е. Дети в 5--10 лет плетут лапти из
лыка. Коопер<атив> платит 1 р. за пару. В школу ходят не все, за
отсутств<ием> одежи-обужи.
На стене в избе картина "Девушка высшего общества эпохи Возрождения" --
Менцлера.
Во всех почти избах постояльцы, пришедшие на заработки из других
колхозов,
и еще какие-то люди, живущие иногда по 1--2 года. Это, чаще, женщины,
живущие у родственников. Можно лишь догадаться, кто это такие.
Брак это не кровать, а сидят рядом муж и жена, плетут лапти на продажу
день
и ночь и рассказывают друг другу сказки, воспоминания, истории.
В шубе -- не косец,
В штанах --не ...бец,
В рукавицах --не работник.
Туманная вьюга прошла, открылось синее светлое небо -- как окно или
дверь
в святой просторный мир.
Стоят деревянные деревни в деревянных лесах.
Старые люди -- лучшие сторонники и деятели колхозов: всп<омни>
Любино-Поле, веселую, гуторливую старуху, когда она в старое время по 10
т<ысяч> шт. спичечных коробков в день клеила и думала умереть на
коробках.
Костлявая земля
Беременная цыганка в Новгороде, гадавшая мне: "против тебя казенный
король, но он тебя скоро узнает хорошо, человек ты знаменитый, и в этом году
получишь свое дело, тебя любят Маруся и Н ю р а, а вредят тебе друзья на
букву В и Г. Но ты никого не боишься, ты человек рисковый и твое слово
любят, -- и ты любишь рюмочку". Она не беременная, чего-то пришила к пузу.
Но не она
по мне гадала, а я по ней.
Поборник гигиены и культурности в Новг<ородском> Дом<е>
Кр<естьянина> : показывает, как надо открывать крышку унитаза и
закрывать ее ("народ ведь такой некультурный!") и т. д. Всеобщий гнусный
образ.
Сов<етская> власть за солнце и дожди не отвечает, она действует
снизу.
В хороший ресторан в Валдае приходят нищие, топчутся, волнуются, им
говорят: "Садитесь на место, вас обслуживают". Они пришли обедать из-за
хлеба, только.
Женщина тяжелого поведения.
Мальчик трогает снег и говорит: когда ж ты растаешь, чтоб хлебу было
тепло вырастать!
Облака на чистом, голубом небе как перья, остатки крыльев исчезнувших,
улетевших птиц.
"Советская власть знает как телят поить" -- говорит мол<одая>
кол<хозни>ца старой.
Нет еще заботы в колхозах о быте колхозников, о его доме.
Пьянство денатуратом и пр...
Нужно в десять раз усилить культуру сердца и ума.
Добро в человеке живет еще по инерции. Но надо уже добавлять его
теперь-же, а то иссякнет. В молодежи оно (добро) от молодости, а не от
благоприобретенных запасов.
Уменьшить поскорее давление нужды о хлебе насущном. Это съедает
человека, хотя и делает его каким-то радостно-спокойно-кротким.
В путешествии мы всегда "варили топор" -- по солдатски, почти с
неизменным успехом.
Девушки ходят по деревне и песни поют, они останавливаются около избы и
поют:
-- Полюшка Ванюшку любит,--
или наоборот:
-- не любит, не любит.
Так розыгрыш и сплетня, личное делается общим.
Сверчки по зимам перебираются в избы и поют как летом -- во вьюги.
"Лошади ваши просторные"
Измер<ение> труда:
--А он тяжести, что ль, подымает? -- (сказ<ала> старуха, узнав,
что
чел<овек> получает 20 р. в день).
Печь была холодная, и мои чулки хозяйка спрятала сушить себе под
подушку.
О сердце, сокровище моего горя!
Круглый, яркий, веселый, радующийся человек -- постоянно в ресторане.
Лица (у действительных девушек) глупые, нелепые, удивленные...
Учитель: "Сейчас я буду показывать вам (ученикам), как скрипка будет
играть неверно,-- вот я ее расстрою!.."
Критика, в сущн<ости>, есть дальнейшая разработка богатства темы,
найденной первым, "основным" автором. Она есть "доработка" недр,
дальнейшее совершенствование мыслей автора. Критика может быть многократной.
Первый автор обычно лишь намечает, оконтуривает недра и лишь частично
их выбирает, а критик (идеальный) доделывает начисто несовершенное автором.
-----------------------
Любовь к сыну или другу, несмотря на то, что, несмотря ни на что,
любовь как рок.
Ч<елове>к должен быть вырван из порочного ритма вселенной.
<... >
Выбор профессии: все хотели быть летчиками, музыкантами, писателями, а
один мальчуган гончаром, -- гений!
Академия, строгость, наука, знания, а он живет кудрявый с гармоникой,
поет, пьет,... -- другой мир, ничего общего и как будто более счастливый.
Меланхолия есть худший вид жадности, зависти, эгоизма: что не все
досталось меланхолику -- не все жен<щины>, не вся слава и т. п.
Его обвиняли, он был невинен. Чтобы отделаться, он вспомнил пьесу,
написанную 300 лет назад, где были лорды и пр., -- и повторил всю ситуацию
пьесы, признав, что он дружил с лордами и т. д.
Люди и животные одни существа: среди животных есть морально даже более
высокие существа, чем люди.
Не лестница эволюции, а смешение живых существ, общий конгломерат.
"Это правильно, но неверно".
"Я живу можно сказать плохо. Но это ничего: я привык жить плохо. Жив --
и ладно, больше я ничего и не имею, только живу".
Явная демонстративная доброта бывает компенсацией тайного зла. Мне
нужен рассказ об этом.
Один беженец у другого:
-- Дальше-то лучше будет с харчами?
Другой:
-- Откуда? СССР везде одинаков. Раз тут нет, значит там -- еще хуже.
"Предпоследний поезд" из Москвы: 3 вагона чекистов, 10 вагонов
"ремесленников". Совместный путь этих вагонов, -- два мира, две "стихии",
две силы. Среди чекистов -- "курсантки", одна Матрена Семеновна и пр.
Снабжение в пути. Полковник и подполковник. Завхоз. "Топтуны". Наган в
дерев<янном> футляре на толстой заднице. Жены. Кошка белая.
И -- ремесленник <и> позади, рабочий класс в будущем, сейчас
полубеспризорники, ворующие картошку в полях...
Музыкант играл все лучше и тоньше, и все счастливее -- он хотел
осчастливить уходящих на бой с врагом.
Я не могу сам воевать, не могу выдумать мину или самолет, но я могу
обнадежить все души людей и дать им силу правильного понимания жизни.
Беженец в беспрерывной работе -- суете: кипяток, хлеб, очередь за
талоном, дрова, сортир, утепление теплушки, борьба с отцепкой и пр. и пр.
Вагон 5899 --(Пьеса). Клавка. Фельдшер, Ив<ан> Мироныч,
Раздорский и пр.
-- Плачут, что "мало" едят, истерика, -- грязная пена людей. Обжорство,
вне очереди, а сами тюр<емные> служащие, кухарки и т. д.,
совершенно автоматические люди -- еда, тепло, покой, порядок, эгоизм. С
такими
можно делать что угодно.
Тюрьмы, лагеря, войны, развитие материальной цивилизации (за счет
увеличения труда, ограбления сил народа) -- все это служит одной цели:
выкосить, ликвидировать, уменьшить человеческий дух, -- сделать
ч<еловечест>во покорным, податливым на рабство.
1/3 людей не работает, а глядит на работающих.
У многих людей ум заменяется наглостью, иронией, насмешкой "вы
интеллигенты" и т. д. Но за этим -- невежество хулигана. Эгоизм жулика.
Ск<олько> бывает неудач в изобретениях -- лишь от того, что нет
терпения. Нагр<еваясь>, печь простая сначала лишь охлаждает комнату,
пар<овая> маш<ина> вначале работает на одну конденсацию и т. д.
и т. п. Лишь потом механизм "примучивается" и работает.
Жизнь к<а>к тупик, к<а>к безысходность, к<а>к
невозможность (вспомни вокзалы, евреев эвакуир<ованных> и пр.).
<...> Особое состояние -- живешь,
а нельзя, не под силу, как будто прешь против горы, оседающей на тебя.
Начало важнейшего рассказа:
"Стоял старый дом; в доме стол, в столе среди рухляди брошюра с
маленькой статьей умершего инженера, умершего от заброшенности,
неустроенности и отчаяния -- как всюду, как традиционно, -- а в статье этой
лежал секрет
победы его страдающей родины над врагом человечества. Никто этого не
знал...
Зло въяве, <с>наружи -- это только то, что у нас есть внутри. Это
наши же извержения, чтобы мы исцелились.
Россия всюду: Уфа, кузница, домишки,-- как в уезде (а тут Башкирия).
Домишки непрочные, вроде временных, отсюда, дескать, еще дальше пойдем. Куда
только? Все равно. Выспимся и пойдем.
Немцы убили мать партизана, минировали ее труп, труп выставили на виду,
сын-партизан увидел мать, приблизился к ней, обнял ее и -- погиб.
"Отчего худеешь? -- Ведь ешь ты много!"
"Ем много, а вздыхаю еще больше."
Старуха ходила в гости по родным собакам, розданным ею в разные руки.
Собаки выросли, не узнавали ее и рвали старуху.
"Соврем<енная> война как инстинкт, стихийное, безумное по форме,
искание выхода из невозможного своего положения. Искание не сознанием,
но практикой, страданием, мукою..."
Удовольствие не обучает человека.
Мудрости не хватает лишь времени -- вечности, и она видит все лишь в
миге кратких времен. Отсюда, от недостатка вечности, долготы истории,--
недостаток мудрости.
Тупое чувство жизни
Два человека -- один ведет через трудности, другой через легкости.
Любят только первого и обожают его по справедливости.
"Пагубный пример" --все с Запада (Герцен).
Все тогда ссылались на Запад, теперь на СССР -- СССР стал центром
мировоззрения мира.
Мать, рождая сына, всегда думает: не ты ли -- тот? -- Женщина --путь
и средство, сын ее --цель и смысл пути.
Все бывает на свете и возвращается вновь,-- одно лишь время
безвозвратно.
Каждый солдат придумывает себе "веру" -- для спокойствия настроения
и души: по разному.
Старуха, рассказывающая другим старухам, как пил кто-то чай с сахаром:
и сначала она икала, все икала, а потом пить начала, а я гляжу, я
радуюсь,
мне-то хоть не сладко, да страшно и удивительно -- ведь я сахар вижу.
Если бы мой брат Митя или Надя -- через 21 год после своей смерти вышли
из могилы подростками, как они умерли, и посмотрели бы на меня: что со
мной сталось? -- я стал уродом, изувеченным, и внешне, и внутренне.
-- Андрюша, разве это ты?
-- Это я: я прожил жизнь.
Высший критик был Шекспир: он брал готовые, чужие произведения,-- и,
переписывая их, показывал, как надо писать, что можно было сделать дальше
из искусства, если применить более высшую творческую силу.-- Это
критика
в идеальном виде!!!
Щенок Филька в Уфе: один, без имущества, лежит на полу на холоде. Все,
что можно сделать в таком состоянии,--весь инструмент должен заключаться
лишь в собственном живом туловище: ни бумаги, ни пера!!!
Христос как образ созданный из чистого очарования -- без новаторства,
без теории, без чудес и пр.
Оч<ень> важно.
Смерть. Кладбище убитых на войне. И встает к жизни то, что должно жить,
но не свершено: творчество, работа, подвиги, любовь, вся картина жизни
несбывшейся, и что было бы, если бы она сбылась. Изображается то, что в
сущности убито -- не одни тела. Великая картина жизни
и погибших душ, возможностей. Дается мир, каков бы он был при
деятельности погибших, --лучший мир, чем действительный: вот что погибает на
войне, --там убита возможность прогресса.
"Для них литература это государственное чистописание".
"Путешествие <в человечество>": "Надо идти именно туда, в
сверхконкретность, в "низкую" действительность, откуда все стремятся уйти".
--------------------
Война может стать постоянным явлением: к<а>к род новой
промышленности, вышедшей из двух причин -- некоторого "свободного" избытка
пр<оизводственных> сил и "опустошения душ". Война весьма возможно
превратится в долгое свойство челов<еческого> общества.
Несомненно, что античное искусство ничего общего не имело с ужасной
рабской античной действительностью; ант<ичное> иск<усство>
и появилось
как противовес, как самозащита, как своего рода компенсация за адскую
действительность, как призрак, питающий и утоляющий.
Рассказ о матери, которая любила одного сына и не любила другого. Но
тот, которого она не любила, любил ее и отдал жизнь свою за нее, а тот,
которого она любила, предал мать.
Назад идут -- харчи впереди; вперед идут -- горилка.
Оч<ень> важно.
Люди живут не любовью, не восторгом, не экстазом, а особым чувством
тихой привязанности и привычки друг к другу, как верные муж с женой, как
крестьянское большое семейство за одним столом.
Тихий очаг: старик и старуха (как не-война) и туда ходят бойцы: сидят,
молчат, курят, словно в гостях у отца и матери. Потом уходят.
Свободное время: домино, карты, болтовня, тихая скрытная любовь (не у
всех, редко), болтовня бывает и вредная: И опять -- недостаток почты.
Немцы в обуви на дерев<янной> подошве, катятся по снегу,
ухватившись за борт машины.
В храбрости есть высшее самолюбие: на глазах товарищей.
Не пушками лишь решится война, но и смертью Тоши... Тут побеждаем мы.
Главное, самое главное...
В предсмертный миг часто бывает у солдата: проклятье всему миру-убийце
и слезы о самом себе, слезы разлуки навек. Слеза одна, на две не было силы
.
На войне такой шум, гром, дым -- что сразу видно: война машина еще
несовершенная, как первые пар<овые> маш<ины>.-- Работы мало,
топлива
идет много, суета большая и пр.
Нужно сделать войну "совершенной", технически совершенной.
По миру, или путешествие в человечество
По смерти миллионов людей -- живых замучает совесть об умерших.
Успех Робинзона: ему не мешали люди, ни один человек: не в этом ли
тайна всякого успеха.
"Отсутствие порока в человеке (выпивка, женщины) есть доказательство
отсутствия в нем души".
Система взаимно движущихся зеркал, отражающих пустоту одного другого
(так в оригинале.--Г. Е.) -- страшный объективный механизм
взаимопроникновенности до дна пустоты.
Сколь трогательна бывает самозащита существа, т. е. эгоизм-же, но в
особом положении, когда и эгоизм -- прелесть.
--------------------
Умершие будут воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения-цветы.
А нужно, чтобы они воскресли в точности,-- конкретно, как были.
Жизнь есть изменение, но высота души в ее неизменности.
Солдат живет с недостатками (элемент<арных> вещей); борьба с
этими недостатками и отвлекает его от главного страшного недостатка --
возможности умереть; солдат, можно сказать, даже должен иметь
достаточно много небольших нужд и бороться с ними...
-------------------
"Я не для удовольствия вышла замуж во второй раз: у меня трое детей, их
надо кормить, питать, одевать".
Оч<ень> в<ажно> .
Как Тоша, умирая, говорил: "важное, важное, самое важное",-- и умер,
не сказав самого важного. Так самое важное уносится в могилу.
Питай свою душу подвигом и не будешь голоден по наслаждению.
"Крестьянин живет в кооперации с животными и растениями -- отсюда
и его большее человеколюбие. Конец крестьянства недопустим: -- это
источник человечества и человечности". (Летчик на аэродроме)
Земля -- плоть народов, первая ценность.
Форсирование пространств.
-----------------
Ночь. Артогонь. Авиация. В 10 км от передн<его> края поют девушки
(военные), играет гармония -- почти под навесом боевых <снарядов>
свищущих. Таково спокойствие.
Неведомый мальчишка абс<олютного> слуха: и свист бомбы, и лучшие
русские песни сразу ухватывает и напевает, и никто не видит этого
мальчишки.
Русские девушки, плачущие на берегах Прони, когда играет радио из
Москвы. Они упрашивают пустить радио немца-солдата. Тот сдается
просьбе. Любовь к родине на чужбине.
Холуи генералов -- сытые, кормленые старшины, сержанты, шоферы--
их отношение к офицерам и пр. Д<ля> юмора.
Машина смертью пахнет.
Бой есть мысль -- в условиях, мешающих размышлению.
Пл<енный> немец: У вас две, чтоль, армии: одна кричит то, другая
другое! (Вторая армия -- штрафники)
В чем тайна детства? --
В ребенке множество душ -- он их легко вырывает воображением,
и живет один, но как с товарищами.
Взрослый же одинок. А ребенок легко и воробьем живет, и былинкой.
Уничтожив противника, слезы за ним -- не мерить <...>
-------------------
Существует барьер против горя и страдания -- сопротивление человека, по
мере роста горя, увеличивается,-- и наконец горе его "не берет". Такова
"подлость" натуры. Но счастлив <тот>, у кого далек барьер или нет его
-- он переживет, увидит и самое смерть и выйдет из нее к жизни другим высшим
существом. На войне люди поляризуются: больше тех, у кого близок барьер --
тех откидывает он к обычной или даже низменной жизни; но меньшинство имеет
далекий барьер. Или -- третьи -- у кого барьер сламывается: те лучше всех.
Письмо:
"Если бы, кабы я могла бы увидать бы тебя бы..."
Смех.
Объяснение жениха:
-- Если б она бы семилетку бы кончила б. А то я не за грамоту ее люблю.
Ребятишки, катающиеся на обледенелом закостенелом трупе немца с ледяной
горки.
Тайна победы -- в том, в нашем превосходстве, в "сверхнемстве", иначе
сказать -- в тех качествах русского народа, старых и новых, объединенных...
<...>
Солдат сам себе баба.
-----------------
Мальчик лет шести, играющий в протез (одна деревянная нога) -- играет с
увлечением; другие дети пытались отнять у него эту игрушку.
Важно и истинно -- видеть во взрослых лишь их действительно детские
черты. Взрослый --это лишь изуродов<анный> ребенок, и от этого
уродства он частично излечивается в старости.
После войны, когда на нашей земле будет построен храм вечной славы
воинам, то против него следует соорудить храм вечной памяти мученикам
нашего народа. На стенах этого храма мертвых будут начертаны имена
ветхих стариков, женщин и грудных детей. (Они равно приняли смерть от
руки палачей человечества...)
По сравнению с животными и растениями человек (по своему поведению)
неприличен.
У правды, у истины есть великий недостаток: она чувствует себя благом и
желает стать любыми средствами всеобщим достоянием.
"Когда я вижу в трамвае человека, похожего на меня, я выхожу вон".
"Я не смотрюсь никогда в зеркало, и у меня нет фотографий".
"Если я замечу, что человек говорит те же слова, что и я, или у него
интонация в голосе похожа на мою, у меня начинается тошнота".
Истина всегда в форме лжи; это самозащита истины и ее проходят все.
Рабочий человек должен глубоко понимать, что ведер и паровозов можно
наделать сколько угодно, а песню и волнение сделать нельзя. Песня дороже
вещей, она человека к человеку приближает. А это трудней и нужнее всего...
Любовь одного человека может вызвать к жизни талант в другом человеке
или, по крайней мере, пробудить его к действию. Это чудо мне известно.
Как чего прикасались его руки, так все безобразное превращалось в
прекрасное,--однако всегда оказывалось, что прекрасное было никому не
нужно, когда оно было сделано. И этот человек, делавший прекрасное, сам
был никому не нужен.
Добро требует неизмеримо больше энергии, времени, чем зло. Вот почему
добро трудно, доброму некогда, а злой легко преуспевает.
<... > все возможно -- и удается все, но главное -- сеять души в
людях.
<...> Смысл жизни не может быть большим или маленьким -- он
непременно сочетается с вселенским и всемирным процессом и изменяет его в
свою
особую сторону,-- вот это изменение и есть смысл жизни.
Искусство не терпит пустоты, -- оно должно быть заполнено жизнью
и людьми, как поле травой.
<... > Любовь честнее доверия, потому что даже обманутый
влюбленный заслуживает не сожаления, а удивления и уважения.
<...> Любовь есть соединение любимого человека со своими
основными
и искреннейшими идеями -- осуществление через него (любимого
-- любимую) своего смысла жизни.
Любить женщину легко -- это значит любить себя.
Пока мужчины и женщины еще могут любить друг друга, -- не все потеряно
человеческим сердцем.
...Всякая мысль, всякое интеллектуальное движение без своего
эквивалента
и отображения в чувстве, усиливающего мысль в квадрате, есть ложь и
нечестность.
Как один хотел подчинить себе, изменить искусство и т. д.,-- а его
самого изменило искусство.
Жизнь есть упускаемая и упущенная возможность.
Новостроющееся кладбище.
И через 30--40 лет весь мир будет другой -- ни одного знакомого лица,
ничто...
Следует тратить дух и тело для добычи пищи, но не следует тратить для
этого чести.
Труд есть совесть
-----------------
В семейном архиве Платоновых сохранилось около тридцати записных книжек
и блокнотов, которые писатель заполнял в 30--40-е годы. Очевидно,
что эти записи носили рабочий характер и не предназначались для печати,
однако многие из них имеют безусловную художественную ценность и весомо
дополняют творческое наследие Андрея Платонова.
Готовя настоящую подборку и отбирая тексты, мы с М. А. Платоновой
старались представить все их разнообразие: это чисто журналистские заметки
и путевые наблюдения, сделанные во время командировок Платонова в
колхозы и на стройки первых пятилеток, в поездках на фронты Великой
Отечественной; художественные детали и отдельные строчки для будущих
произведений; записи "чужих идей, мыслей и разговоров" (помета самого Андрея
Платоновича); заметки личного характера.
Тексты датированы с большей или меньшей степенью точности,
поскольку писатель редко помечал их конкретным годом; более точная
датировка -- дело специального исследования. Этим объясняется
группирование нами записных книжек и блокнотов по косвенным
признакам в пределах нескольких лет, к тому же сходный характер ряда
записей дает основание предполагать одновременное заполнение
нескольких книжек.
Записи воспроизводятся в той последовательности, в которой были сделаны
Платоновым; пропуски текста между ними в каждом случае не отмечены; тексты
разных записных книжек отбиты линейками. В
публикации сохранена авторская орфография и пунктуация. Пропущенные
буквы и слова заключены в угловые скобки.
Первую записную книжку, отнесенную М. А. Платоновой примерно к
1927 году, Платонов начал заполнять еще в Воронеже и Тамбове, она --
самая ранняя из сохранившихся.
Записи в трех книжках 1928--1930 годов (стр. 6--9) велись
Платоновым во время работы над романом "Чевенгур", повестями "Котлован"
и "Ювенильное море", а также рассказами "Государственный житель",
"Усомнившийся Макар", "Впрок" и др., которые сам автор считал очерками
(отсюда соответствующие пометы к ряду текстов).
В 1931 -- 1933 годах Андрей Платонов был отстранен от литературного
процесса, лишен возможности печататься, и пять записных книжек того
времени отчасти проясняют этот наиболее туманный период творчества
писателя. Одна из них (стр. 9--18) целиком заполнена заготовками к
конкретному произведению, которому Платонов придавал исключительное
значение, -- видел в этом сатирическом романе свой новый путь, ставил перед
собой новые художественные задачи. Главный герой задуманного Платоновым
романа -- "устроитель, рабочий мира" Жовов, пролетарий, по авторскому
определению "истинный человек", противопоставленный таким антигероям,
как Кузява, Полпашкин, Борисевкин -- новой советской "гнойной
буржуазии",
неизбежным попутчикам истории. (Подробнее об этом см. публикацию
"Андрей Платонов: "...Мой новый путь" -- "Литературная Россия" No 21, 1983
г.) Роман остался ненаписанным; некоторые мотивы этого замысла частично
прослеживаются в пьесе "14 Красных Избушек, или "Герой нашего времени",
среди эпизодических персонажей которой фигурирует писатель по фамилии Жовов.
В записях книжек середины 30-х годов явственно слышна
обеспокоенность писателя происходящими в стране переменами, масштабом
"всенародной инсценировки", выходом на политическую арену "боковой
силы", прежде предусмотрительно остававшейся в стороне и постепенно
прибирающей к рукам все. Настойчиво варьируется тема "нового",
"д р у г о г о" человека, низведенного системой до функции винтика. И
на другом полюсе -- "человек, не проявляющий чувств никаких и тем
заслуживающий себе великий грозный авторитет" -- ставший к то.му времени
символом абсолютного единовластия "создатель детского милого двора", за
малейшую шалость на котором отец мог приговорить к высшей мере наказания
сына с 12-летнего возраста (стр. 30). Уже одно наличие подобных записей,
способных обернуться опасным "компроматом" на самого себя, очень много
говорит об Андрее Платонове, писателе и человеке. Поражает и прозорливость
Платонова, уже в то время сумевшего увидеть и точно назвать симптомы
многих социальных болезней нашего общества, о которых мы лишь недавно
стали говорить во всеуслышание.
1934-й год начался для Платонова командировкой в Туркмению в составе
писательской делегации. На материалах этой поездки и следующей (год спустя)
были написаны рассказ "Такыр", роман "Джан". В феврале 1937 года Андрей
Платонович совершил путешествие по маршруту Радищева из Ленинграда в Москву
той же дорогой, с чем связан замысел романа "Путешествие в человечество",
рукопись которой считается безвозвратно потерянной при эвакуации в Уфу в
начале войны. В записных книжках 30-х годов -- множество художественных
деталей и сюжетных заготовок для произведений как известных читателю
(рассказы "Фро", "Третий сын" и др.), так и несостоявшихся ("Македонский
офицер", "Вневойсковик", "Счастливая Москва").
Ни в одной другой записной книжке Платонова не встречается с такой
частотой тема "отец -- сын", как в книжке, датированной приблизительно
1938--1939 годами (стр. 35--36), где едва читается полустертая запись: "...о
командировке меня в Норильск <...> Письма сдать, посылки сыну...
Комендант Лагеря...". В то время сын писателя Платон был осужден --
Мария Александровна не без основания полагала -- за отца. Вызволенный из
заключения стараниями друзей Платонова, сын умер от туберкулеза в начале
января 1943 года.
После эвакуации, с октября 1942 по ноябрь 1944 Андрей Платонов --
военный корреспондент газеты "Красная звезда" (окончательно демобилизован в
начале 46-го по болезни, через пять лет оборвавшей его жизнь). В записных
книжках и блокнотах военной поры (стр. 36--42) -- обилие записей
журналистского характера, но многие, безусловно, сделаны с прицелом на их
дальнейшее художественное осмысление. Читателю, хорошо знакомому с
особенностями платоновской поэтики, его склонностью к подтексту, увидеть
это будет проще. Так, например, запись "Рассказ о матери, которая
любила одного сына и не любила другого. Но тот, которого она не любила,
любил ее и отдал жизнь свою за нее, а тот, которого она любила, предал
мать", обогащается иным смыслом, если вспомнить образ матери-Родины,
особенно популярный в плакате и публицистике военных лет. Внимание Платонова
к "нелюбимым сыновьям" подтверждает и запись слов пленного немца--о двух
разных армиях (стр. 42), которая может показаться неясной, если не знать,
что штрафникам, даже идущим в атаку, не разрешалось вести себя как остальным
бойцам -- они имели право погибнуть не "за Родину", но искупая перед ней
кровью свою вину (сравним с песней В. Высоцкого "Штрафные батальоны": "Со
смертью мы играемся в молчанку").
Завершают подборку разрозненные записи, сделанные Андреем Платоновым в
последние годы жизни, а также заметки и высказывания писателя, сохраненные в
памяти и записях Марии Александровны.
В настоящее издание, подготовленное совместно с Марией Александровной
Платоновой в 1980--1981 годах, вошла лишь часть материалов. Полный текст
копий записных книжек, хранящихся у дочери Андрея Платонова, передан в
платоновский фонд ЦГАЛИ и комиссию по литературному наследию замечательного
мастера прозы XX века; тексты доступны для исследования, и дальнейшая их
публикация -- дело времени.
---------------------------
Гонорар за издание перечислен на счет общества "МЕМОРИАЛ".--Г. Е.