Надя Платонова. Московская скрипка

- Пойдем, жевнем чего-нибудь, - сказал ей Полуваров.
- Жевнем, - по-женски покорно согласилась Кузьмина.
Они пошли в буфет; там Полуваров съел сразу восемь бутербродов с
колбасой, а Кузьмина взяла себе только два пирожных, она жила для игры, для
музыки.
- Полуваров, почему ты ешь так много? - спросила Кузьмина. - Это,
может, хорошо, но на тебя стыдно смотреть.
Вскоре пришли сразу десять человек: путешественник Головач, механик
Гаусман, две девушки подруги - обе гидравлики - с канала Москва-Волга,
метеоролог авиаслужбы Вечкин, конструктор высотных моторов Мульдбауэр,
электротехник Гунькин с женой, - но за ним опять послышались люди и еще
пришли некоторые, и среди них - Лида Осипова со скрипачом Сарториусом.
Позже всех в клуб явился хирург Самбикин. Он только что вернулся из
клиники, где производил трепанацию черепа маленькому ребенку, и теперь
пришел подавленный скорбью устройства человеческого тела, сжимающего в своих
костях гораздо больше страдания, усталости и смерти, чем жизни и движения. И
странно было Самбикину чувствовать себя хорошо - в напряжении своей заботы и
ответственности за улучшение всех худых, изболевшихся человеческих тел. Весь
его ум был наполнен мыслью, сердце билось покойно и верно, он не нуждался в
лучшем счастье, чем контроль за чужим сердцебиеньем, - и в то же время ему
становилось стыдно от сознания этого своего тайного наслаждения. Он хотел
уже идти делать свой доклад, потому что раздался звонок, но вдруг увидел
незнакомую молодую женщину, гуляющую рядом со скрипачом. Неясная прелесть ее
наружности удивила Самбикина; он увидел силу и светящееся воодушевление,
скрытое за скромностью и даже робостью ее лица. Содрогнувшись от
неожиданного, тайного чувства, Самбикин вышел на минуту на открытый балкон.
Московская ночь светилась в наружной тьме, поддерживаемая напряженьем
далеких машин. Возбужденный воздух, согретый миллионами людей, тоской
проникал в сердце Самбикина. Он поглядел на звезды, в волшебное пространство
мрака и прошептал старые слова, усвоенные понаслышке: "Боже мой!"
Затем он пошел в зал, где собрались его ровесники и товарищи. Самбикин
должен был сделать доклад о последних работах того института, в котором он
служил. Темой его доклада являлось человеческое бессмертие.
Во втором ряду сидела та молодая женщина с влекущим лицом и рядом с ней
опять сидел скрипач со своим инструментом. Улыбка юности и бессмысленное
очарование украшали ее, но она сама этого не замечала... Самбикин и его
товарищи в институте хотели добыть долгую силу жизни или, быть может, ее
вечность - из трупов павших существ. Несколько лет назад, роясь в мертвых
телах людей, Самбикин нашел в области их сердца слабые следы неизвестного
вещества, и озадачился им. Он испытал его и открыл, что вещество обладает
силой возбуждать слабеющую жизнь, как будто в момент смерти в теле человека
открывается какой-то тайный шлюз и оттуда разливается по организму особая
влага, бережно хранимая всю жизнь, вплоть до высшей опасности.
Но где тот шлюз в темноте, в телесных ущельях человека, который скупо и
верно держит последний заряд жизни? Только смерть, когда она несется
равнодушной волною по телу, срывает ту печать с запасной жизни, и она
раздается в последний раз как безуспешный выстрел внутри человека, и
оставляет неясные следы на его мертвом сердце...
Бродячий луч далекого прожектора остановился случайно на огромных окнах
клуба. Слышно было в наставшей паузе, как били по шпунту и выдували
исходящий пар паровые копры на Москва-реке. Лида Осипова стала беспокоиться
и поворачивала голову на каждого, кто входил в залу. Несколько раз она
ходила к телефону - звонить тому, кого она ожидала, но ей никто не отвечал
оттуда, вероятно, испортился аппарат, и она возвращалась, не показывая своей
печали.
Затем все гости перешли в другое помещение, где был накрыт стол для
общего ужина, и там возобновился спор о бессмертии, о доисторических
одноглазых циклопах как о первых живых существах, построивших Грецию и
олимпийские холмы, - о том, что и Зевс был только каторжником с выколотым
глазом, обожествленным впоследствии аристократией за свой труд, образовавшим
целую страну, - и о других предметах.
Цветы, казавшиеся задумчивыми от своей замедленной смерти, стояли через
каждые полметра, и от них исходило еле заметное благоухание. Жены
конструкторов и молодые женщины - инженеры, философы, бригадиры, десятники -
были одеты в самый тонкий шелк республики. Правительство украшало лучших
людей. Лида Осипова была в синем шелковом платье, весившем всего граммов
десять, и сшито оно было настолько искусно, что даже пульс кровеносных
сосудов Лиды, беспокойство ее сердца обозначалось на платье волнением его
шелка. Все мужчины, не исключая небрежного Самбикина и обросшего метеоролога
Вечкина, пришли в костюмах из превосходного матерьяла, простых и красивых;
одеваться плохо и грязно было бы упреком бедностью стране, которая питала и
одевала присутствующих своим отборным добром, сама возрастая на силе и
давлении этой молодости, на ее труде и таланте.
Самбикин попросил Сарториуса сыграть что-нибудь: зачем же он не
расстается со скрипкой.
Сарториус поднялся и с прозрачной, счастливой силой заиграл свою музыку
- среди молодой Москвы, в ее шумную ночь, над головами умолкших людей,
красивых от природы или от воодушевления и счастливой молодости. Весь мир
вокруг него стал вдруг резким и непримиримым, - одни твердые тяжкие предметы
составляли его и грубая, жесткая мощность действовала с такой злобой, что
сама приходила в отчаяние и плакала человеческим, истощенным голосом на краю
собственного безмолвия. И снова эта сила вставала со своего железного
поприща и крошила со скоростью вопля какого-то своего холодного, каменного
врага, занявшего своим мертвым туловищем всю бесконечность. Однако эта
музыка, теряя всякую мелодию и переходя в скрежещущий вопль наступления, все
же имела ритм обыкновенного человеческого сердца и была проста и понятна
тем, кто ее слушал.
Но, играя, Сарториус опять не мог понять своего инструмента: почему
скрипка играла лучше, чем он мог, почему мертвое и жалкое вещество скрипки
производило из себя добавочные живые звуки, играющие не на тему, но глубже
темы и искуснее руки скрипача. Рука Сарториуса лишь тревожила скрипку, а
пела и вела мелодию она сама, привлекая себе на помощь скрытую гармонию
окружающего пространства, и все небо служило тогда экраном для музыки,
возбуждая в темном существе природы родственный ответ на волнение
человеческого сердца.
Лида закрыла лицо руками и заплакала, не в силах скрыть свое горе.
Оставив свои места, к ней подошли все присутствующие. Сарториус опустил
скрипку в недоумении. Всеобщая радость свидания прекратилась.
- Послушайте, - обратилась Осипова к ближним товарищам, - у вас есть у
кого-нибудь машина, мне нужно поехать...
- Сейчас будет, - сказал Самбикин.
Он вызвал по телефону автомобиль. Через десять минут Лида Осипова,
Самбикин и Сарториус поехали по указанию Лиды.
В районе Каланчевской площади машина свернула в узкий переулок и
остановилась. Дальше двигаться было нельзя, - там стояли пожарные машины,
хотя огня нигде не замечалось, и только звучала однообразная нежная и
грозная мелодия, неизвестно где.
В отдалении переулка находилось небольшое одноэтажное здание с вывеской
о том, что это завод по производству весовых гирь и новых тяжелых масс имени
инж. В. И. Грубова. У самых ворот того завода находилась машина скорой
помощи. Луч прожектора пожарного автомобиля освещал одно окно заводского
здания; за окном - внутри помещения - неподвижно сиял самостоятельный
фиолетовый свет; готовые ко всему, пожарные цепью стояли против окна -
внутри маленького завода сейчас лежал один человек неизвестно, живой или
мертвый.
Лида Осипова с холодным сердцем старалась понять обстановку, но вдруг,
помимо действия ума и сердца, она закричала: своим высоким, наивным голосом
и побежала на завод сквозь строй пожарных, которые не успели ее схватить.
Ее ожидали несколько минут, но она там умолкла и назад не вернулась.
Командир пожарных приказал разобрать наружную стену здания и извлечь оттуда
людей.
Нежное, грозное пение продолжалось, распространяясь на весь переулок и
восходя к электрическому зареву ночной Москвы.
Сарториус узнавал этот голос пространства и дикого окружающего
вещества, бывшего мертвым и безмолвным всегда, - это был голос его скрипки,
которая лежала у него сейчас в футляре в руках. Он поднял футляр к уху и
прислушался: весь матерьял инструмента что-то напевал и, меняя мелодию ,
следовал неизвестной и трогательной теме, но внешний гул и суета людей
мешали уловить мысль музыки.
- Моя скрипка, гражданин... Должно быть, теперь спасибо говорите, а
сказать некому.
Сарториус увидел того самого человека, который торговал рыболовными
червями на Крестовском рынке и по случаю продал ему скрипку. Он был в летах
и служил, оказывается, наружным сторожем на этом заводе, а раньше работал по
деревообделочному делу и занимался, ради любви к природе, рыбной ловлей.
- Что это такое у вас происходит? - спросил у него Сарториус.
- Пройдет... Владимир Иванович засел в лаборатории.
- А кто он?
- Кто-кто? Ты читай вывеску - вот он кто. Очнется.
- От чего очнется?
- Опять ему - отчего? - недовольно говорил сторож. - От дела своего...
Гляди теперь, и женщина замлеет там с ним.
- Какая женщина?
- Вот тебе - какая! А с тобой-то стояла, кто? Баба Владимира Ивановича,
невеста его.
Странный, глубокий звук прекратился, волшебный свет в окне лаборатории
погас. В двери проходной конторы завода показалась Лида Осипова и сказала
пожарным:
- Ну идите же сюда, скорее, перестаньте портить здание. Теперь здесь не
опасно, ток не бьет.
Пожарные вошли внутрь здания и вынесли оттуда молчащего человека,
одетого в клочья своей бывшей одежды. Его поднесли к машине скорой помощи.
- Нет, я хочу домой, - сказал инженер Грубов. - Где Лида?
- Несите его сюда. - Самбикин отворил дверь своего автомобиля. - Мы
поедем в Институт, - сказал он шоферу.
К автомобилю поднесли утомленного человека; его тело местами было
видно, и оно покрылось густой влагой пота, точно он дрался сверх сил, но
лицо его было здоровое и глаза закатывались в сон.
- Здравствуйте, - сказал Самбикин Грубову.

- Здравствуйте, - ответил больной инженер.
- Мы поедем к нам в Институт, я вам помогу, - говорил Самбикин, когда
Грубова усаживали в машину.
- Не хочу, - отказался Грубов.
- Но это очень интересно: я вам волью одну штуку, какую я добыл. Очень
любопытный эксперимент - советую пережить.
- Тогда поедемте, - сразу согласился Грубов.
- Обожди. - В машину всунулся ночной сторож, автор скрипки Сарториуса.
- Владимир Иванович, ты что там - замлел?
- Замлел, Сидор Петрович...
- Я, знаешь, хотел к тебе войти - шибает что-то и шибает назад.
- Нельзя, Сидор Петрович, ты умрешь.

- Нельзя - не надо... Можно я отходы возьму - хочу еще скрипки две
сделать, последние уж.
- Возьми, Сидор Петрович... Ступай спи, я тоже уморился...
Они уехали. Переулок опустел. Остались только Сидор Петрович и
Сарториус.

7

По своей привычке жить где попало и даже чужой жизнью Сарториус остался
на гирьевом заводе. Его назначили чернорабочим, и он поселился в комнате у
Сидора Петровича на заводском дворе. Сторож вскоре научил Сарториуса делать
скрипки, он их делал обыкновенно и не знал никакого старинного искусства, но
только темный, блестящий матерьял для работы он брал в лаборатории Грубова;
этот матерьял был уже негодным и неточным для инженера, его бросали прочь.
Сарториус не мог все же понять, почему природное вещество играет внутри
почти само по себе и умнее искусства скрипача. Сидор Петрович тоже этого не
знал, и даже не интересовался.
Целых два месяца томился Сарториус, ничего не узнавая, пока завод не
перешел на производство новых гирь. Их не хватало в колхозах; хлеб и
трудодни колхозника, сбережение урожая - наиболее драгоценного общего добра
- зависело от наличия точных гирь. С их производством поэтому спешили и
многим рабочим повышали квалификацию через краткие курсы. Сарториуса тоже
послали учиться работать на новом деле. В заводе тогда появились небольшие
электрические машины, похожие на радиоприемники. Эти машины излучали резкую,
дробящую, невидимую силу, от которой обрабатываемый материал сначала грустно
пел, а потом умолкал и был готов к изделию. Материалом для гирь служила
глина, прессованные древесные стружки, даже простая земля и все, что дешево
и почти негодно. После обработки электричеством это вещество делалось
твердым, тяжелым и прочным, как сталь и свинец.
Инженер Грубов объяснил рабочим, что мир, особенно же те его места,
которые обработаны человеком, построен из больного матерьяла, так как все
его мелкие молекулярные части выбиты огнем, трудом, машинами и другими
событиями из своих родных, лучших мест и бродят теперь в тоске внутри
вещества. Электрический ток высокой частоты и ультразвуковое колебание
быстро возвращают молекулы в их древние места - природа делается здоровой и
прочной, молекулы оживают, они начинают давать гармонический резонанс, то
есть отвечают звуком, теплотою, электричеством на всякое их раздражение, и
даже поют сами по себе, когда раздражение уже прекратилось, давая знать
своим далеким голосом, что они страдают и сопротивляются. И этот звук
оказался понятным для человека, его сердце, когда оно несет напряжение
искусства, поет почти так же, только менее точно и более неясно.
- Это оправдалось на скрипках, сделанных Сидором Петровичем, - сказал
однажды Грубов на производственном совещании. - Скрипки сделаны из
матерьяла, не годного по своим качествам для весовых гирь, музыку он получил
из нашего брака... Но я думаю - нам придется теперь сделать несколько
скрипок из настоящего матерьяла...
Грубов улыбнулся, и лицо его, омраченное долгим трудом, сделалось
кротким и молодым. Этот человек много раз переживал смертельные страдания от
действия жестких, диких сил электричества, и лишь будучи на краю своей
могилы узнал судьбу мертвого вещества и изменил его, насколько мог.
Сарториус проработал на гирьевом заводе до сентября месяца, но потом
исчез неизвестно куда. Его влекла большая Москва, на него действовало
многолюдство, как воодушевление, и чужое сердце интересней своего, - он
хотел испытать свою душу во всей многообразной судьбе нового мира, а не
только в качестве скрипача, не в одних узких пределах своего таланта.
Земляки из его колхоза искали его по осени по всей Москве, но нашли
одни слабые признаки Сарториуса в виде справок о его проживании, а живым его
нигде не оказалось: он заблудился между людей. Страна его велика и добра