Страница:
получает наименование по господствующей в нем власти.
Так как в государствах этих происходила борьба за власть, то победители
присваивали исключительно себе все государственные дела - настолько, что
побежденным, как самим, так и их потомкам, не давали не малейшей доли в
управлении. Всю жизнь они были настороже друг против друга, ибо боялись, что
кто-то восстанет, захватит власть и припомнит им тогда прошлые злодеяния. А
ведь подобное положение вещей, как мы теперь утверждаем, не есть
государственное устройство: неправильны те законы, что установлены не ради
общего блага всего государства в целом. Мы признаем, что там, где законы
установлены в интересах нескольких человек, речь идет не о государственном
устройстве, а только о внутренних распрях и то, что считается там
справедливостью, носит вотще это имя. Я вижу близкую гибель того
государства, где закон не имеет силы и находится под чьей-либо властью. Там
же, где закон - владыка над правителями, а они - его рабы, я усматриваю
спасение государства и все блага, какие только могут даровать государствам
боги.
Мне кажется, что для законодателя, который придерживается тех же
взглядов, что и я, но не может их выразить в форме закона, мной уже дан
образец, что и как следует говорить и ему и тем, для кого он устанавливает
законы.
...Поэт, когда садится на треножник Музы, уже не находится в здравом
рассудке, но дает изливаться своему наитию, словно источнику. А так как
искусство его - подражание, то он принужден изображать людей, противоположно
настроенных, и в силу этого вынужден нередко противоречить самому себе, не
ведая, что из сказанного истинно, а что нет. Но законодателю нельзя
высказывать два различных мнения относительно одного и того же предмета, а
следует всегда иметь одно и то же.
Таким-то образом человеческий род бессмертен, ибо, оставляя по себе
детей и внуков, род человеческий благодаря таким порождениям остается вечно
тождественным и причастным бессмертию. В высшей степени неблагочестиво
добровольно лишать себя этого, а между тем, кто не заботится о том, чтобы
иметь жену и детей, тот лишает себя этого умышленно.
Должно ценить, думаю я, не краткое и не подробное изложение, но
наилучшее.
...Издавая законы, можно пользоваться двумя средствами - убеждением и
силой, насколько это возможно при невежественности и невоспитанности толпы;
обычно законодатели пользуются только вторым средством.
...У всех законов должны быть вступления и, приступая к любому
законодательству, следует каждому положению предпослать подобающее ему
вводное слово. Ибо слово такое имеет большое значение. Очень важен также
вопрос, будет ли это ясно запоминаться или нет.
Афинянин. Из всех достояний человека вслед за богами душа - самое
божественное, ибо она ему всего ближе. Все, что принадлежит каждому человеку
двояко: одна его часть - высшая и лучшая - господствует, другая - низшая и
худшая - рабски подчиняется. Господствующую свою часть каждый должен
предпочитать рабской. Поэтому я прав, требуя, чтобы каждый почитал свою
душу, ведь, как я говорю, она занимает второе место после богов-владык и
тех, кто за ними следует. А между тем никто из нас, можно сказать, не
почитает душу по-настоящему, но только по видимости. [...] Кто думает
возвеличить душу какими-либо речами, дарами, уступками, но ничуть не
старается сделать ее из худшей лучшею, тот почитает ее лишь по видимости, но
не на самом деле. Всякий человек с раннего детства считает себя в состоянии
все познать, думает, что похвалами он возвеличивает свою душу, и поэтому
охотно позволяет ей делать все, что угодно. Мы же утверждаем, что поступая
так, человек вредит своей душе, а вовсе не возвеличивает ее. Точно так же,
когда человек в каждом отдельном случае считает виновником своих проступков
и многих громадных зол других людей, а не самого себя и когда он постоянно
выгораживает себя, точно он вовсе не виновен, он лишь по видимости почитает
душу, на деле же очень далек от этого, ибо он ей вредит. Так же и в том
случае человек вовсе не оказывает ей почета, но бесчестит ее, наполняя злом
и раскаянием, когда он предается удовольствиям вопреки наказу и одобрению
законодателя. И если, наоборот, он не выдержит до конца одобряемых
законодателем трудов, страхов, болей и скорбей, но уступит им, то этой
уступчивостью он тоже не окажет почета своей душе.
Точно так же, если кто стремится неблаговидным путем приобрести
имущество и обладание таким имуществом для него не тягостно, он всеми этими
дарами вовсе не оказывает почета душе, при этом он очень ее унижает, ибо за
небольшое количество золота продает все, что есть в душе драгоценного и
вместе с тем прекрасного. Короче говоря... во всех этих случаях он крайне
бесчестно и безобразно обращается с самым божественным - со своей душой.
Ведь никто, можно сказать, не принимает в расчет того, что почитается
величайшим наказанием за злодеяние; состоит же это наказание в уподоблении
людям, дурным по самой своей сути, и в том, что вследствие этого уподобления
человек начинает избегать хороших людей и их слов, отходит от них и
прикрепляется к дурным людям, ищет их общества. Сроднившись с этими людьми,
он по необходимости должен поступать так, как, согласно со своей природой,
поступают друг в отношении друга и говорят друг с другом подобные люди, и
ждать от них соответствующего обращения с собой. Впрочем, это даже не
правосудие - ибо правосудие и справедливость есть нечто прекрасное, - но
возмездие, иными словами, страдание, сопутствующее несправедливости.
Говоря в целом, честь наша состоит в том, чтобы следовать лучшему и
улучшать худшее, если оно еще может стать совершеннее.
У человека нет ничего, что было бы больше души способно по своей
природе избегать зла, разыскивать и находить высшее благо. ..
Не золото надо завещать детям, а побольше совестливости. ...Ибо юноши
неизбежно будут весьма бесстыдными там, где бесстыдны даже старики.
Наилучшее воспитание молодых людей, да и самих себя, заключается не во
внушениях, а в явном для всех осуществлении в собственной жизни того, что
внушается другому.
Чтобы приобрести расположение друзей и приятелей в житейском общении с
ними, надо оценивать их услуги выше, чем это делают они сами; наоборот, наши
одолжения друзьям надо считать меньшими, чем это полагают наши друзья и
приятели.
Однако любой должен уметь сочетать яростный дух с величайшей кротостью.
Есть только одно средство избежать тяжких, трудноисцелимых и даже вовсе
неисцелимых несправедливостей со стороны других людей - это бороться с ними,
отражать, побеждать и неуклонно карать их. Никакая душа не может этого
совершить без благородной ярости духа. Что же касается тех, кто совершает
несправедливые, но исправимые поступки, то прежде всего надо знать, что
всякий несправедливый человек бывает несправедливым не по своей воле. Ибо
никто, никогда и нигде не приобретал добровольно ни одного из величайших
зол... Человек несправедливый и обладающий злом заслуживает всяческого
сожаления. Но уместно сожалеть лишь о человеке исправимом; надо укрощать
поднимающуюся ярость духа и не поступать под влиянием огорчения несдержанно,
словно женщина. В отношении же человека, не поддающегося вразумлению,
безусловно скверного и злого, надо дать волю своему гневу. Вот почему мы
сказали, что хорошему человеку надо в каждом отдельном случае быть и
яростным, и кротким.
В душах большинства людей есть врожденное зло, величайшее из всех зол;
каждый извиняет его в себе и вовсе не думает его избегать. Зло это
заключается вот в чем: говорят, что всякий человек по природе любит самого
себя и что таким он и должен быть. Но поистине в каждом отдельном случае
виновником всех проступков человека выступает как раз его чрезмерное
себялюбие. Ибо любящий слеп по отношению к любимому, так что плохо может
судить, что справедливо, хорошо и прекрасно, но всегда склонен отдавать
предпочтение перед истиной тому, что ему присуще. Кто намерен стать
выдающимся человеком, тот должен любить не себя и свои качества, а
справедливость, осуществляемую им самим либо кем-то другим.
Из этого же заблуждения проистекает и то, что всем свое собственное
невежество кажется мудростью. Поэтому-то мы и считаем, что знаем все, тогда
как мы не знаем, можно сказать, ничего. Мы не поручаем другим делать то, что
не умеем, пытаемся все делать сами и неизбежно ошибаемся. Вот почему каждый
человек должен избегать чрезмерного себялюбия, всегда искать тех, кто лучше
его, и не стыдиться ставить их выше себя.
...Припоминание есть прилив уходящей разумности.
Но это вещи скорее божественные, человеческих же мы еще не изложили, а
между тем следовало бы. Ведь мы обращаемся к людям, а не к богам.
Преимущественно человеческими по природе являются удовольствия, страдания,
вожделения. Всякое смертное существо неизбежно подвержено им и в своих
устремлениях очень от них зависит. Поэтому должно хвалить наилучшую жизнь не
только за то, что она своим обликом может стяжать добрую славу, но и за то,
что она приведет нас к тому, к чему все мы стремимся, - именно к тому, чтобы
в течение всей жизни испытывать больше радости и меньше скорби...
Следует заметить, что жизнь любого человека от природы заключена в эти
пределы, и надо уяснить, какой именно жизни мы ждем согласно природе. Если
же мы станем утверждать, что желаем чего-либо вопреки природе, то наши слова
будут следствием лишь неопытности и незнания действительной жизни.
Сколько есть родов жизни и какие они, в отношении которых нам следует
заранее совершать выбор и усматривать в них недобровольное, но желательное
и, сделав такую жизнь законом, одновременно избрав милое, приятное, благое и
прекрасное, жить наисчастливейшим образом, насколько это доступно людям? Мы
можем указать на следующие виды: рассудительную жизнь, разумную,
мужественную, здоровую. Этим четырем видам противоположны четыре других:
безрассудная жизнь, разнузданная, трусливая, нездоровая.
Жизнь всякой людской толпы лишена рассудительности либо по невежеству,
либо из-за отсутствия самообладания, либо по обеим этим причинам. [...] Мы
же не хотим избрать такой род жизни, где перевешивают страдания... В целом
мы можем сказать, что жизнь рассудительная перевешивает разнузданную,
разумная - безрассудную, мужественная - трусливую, ибо в первых как
удовольствий, так и страданий меньше, они незначительнее и реже. Но в первых
перевешивают удовольствия, а во-вторых, наоборот, страдания. [...] Поэтому
первые виды жизни приятнее вторых... Словом, жизнь, причастная добродетели,
душевной ли или телесной, приятнее жизни, причастной пороку.
Относительно очищений государства дело обстоит так: полных очищений
существует немало; одни из них легче, другие более тягостны. Тягостные и
наилучшие мог бы установить лишь тот, кто одновременно является и тираном и
законодателем. Законодатель, лишенный тиранической власти, при установлении
нового государственного строя и законов должен удовольствоваться самыми
мягкими способами очищений. Наилучший способ мучителен совершенно также, как
бывает, когда принимают подобного рода лекарства. При этом способе
правосудие влечет за собой справедливое возмездие; возмездие заканчивается
смертью или изгнанием. Так обыкновенно отделываются от величайших, к тому же
неисцелимых, преступников, чрезвычайно вредных для государства. Более мягкий
способ очищения заключается у нас вот в чем: если неимущие люди, следуя за
своими вождями, выкажут из-за недостатка воспитания склонность выступить
против имущих, это станет болезнью, вкравшейся в государство. Поэтому их
надо выслать прочь, делая это, однако, в высшей степени дружелюбно и смягчая
их удаление названием "переселение". Так или иначе всякому законодателю
надлежит это сделать сразу. ...Когда много ручьев или потоков вливаются в
одно озеро и там сливаются вместе, надо прежде всего следить, чтобы
сливающаяся вода была как можно чище, а для этого надо то вычерпывать, то
отводить воду, устраивая каналы. Стало быть, и всякое устроение государства
сопряжено, как водится, с трудом и опасностью. Впрочем, сейчас мы занимаемся
этим лишь словесно, а не на самом деле. Поэтому предположим, что наши
граждане уже собраны и что уже произведено разумное их очищение. Мы не дали
плохим людям, пытавшимся сделаться гражданами нашего государства,
осуществить свое намерение, ибо мы хорошо распознали их за достаточный
промежуток времени путем всяческих испытаний; наоборот, хороших людей мы
привлекли, обходясь с ними по мере сил дружелюбно и милостиво.
...страшного и опасного спора о переделе земли и о снятии долгов. [...]
Остается, можно сказать, только одно - молиться, чтобы переход этот
осуществился незаметно, мало-помалу и в течение долгого времени.
...Бедность заключается не в уменьшении имущества, а в увеличении
ненасытности.
Создается ли с самого начала новое государство или переустраивается
выродившееся старое, все равно никто из имеющих разум не станет колебать
ничего, касающегося богов и святынь...
...Мы строим государство лишь второе по сравнению с наилучшим. [...]
Наилучшим является первое государство, его устройство и законы. Здесь
все государство тщательнейшим образом соблюдает древнее изречение, гласящее,
что у друзей взаправду все общее. Существует ли в наше время где-либо и
будет ли когда, чтобы общими были жены, дети, все имущество и чтобы вся
собственность, именуемая частной, всеми средствами была повсюду устранена из
жизни? Чтобы измышлялись по мере возможности средства так или иначе сделать
общим то, что от природы является частным, - глаза, уши, руки, - так, чтобы
казалось, будто все сообща видят, слышат и действуют, все восхваляют или
порицают одно и то же? По одним и тем же причинам все будут радоваться или
огорчаться, а законы по мере сил сплотят в единое целое государство, выше
которого в смысле добродетели, правильности и блага никто никогда не сможет
установить. Если такое государство устрояют где-нибудь боги или сыновья
богов и обитают в нем больше чем по одному, то это - обитель радостной
жизни.
Ведь по пословице, даже бог не может противиться необходимости.
...Большинство... считает, будто хороший законодатель должен стремиться
видеть свое государство великим; будто он дает хорошие законы, думая о том,
чтобы государство было как можно богаче, что бы оно обладало золотыми и
серебряными рудниками и владычествовало над большинством государств как на
море, так и на суше. Надо было бы добавить: надлежащий законодатель должен
стремиться к тому, чтобы его государство было наилучшим и счастливейшим. Это
отчасти исполнимо, отчасти нет. Устроитель пожелал бы исполнимого; желать же
неисполнимого было бы тщетно, тут напрасны даже попытки. Например,
устроитель пожелал бы, чтобы граждане стали добродетельными, а вместе с тем
и неизбежно счастливыми; стать же очень богатыми, оставаясь добродетельными,
невозможно - по крайней мере богатыми в том смысле, как это понимает
большинство. Ведь богатыми называют тех избранных людей, которые приобрели
имущество, оцениваемое огромной суммой, хотя бы сам владелец и был дурным
человеком. Но одновременно быть и очень хорошим, и очень богатым невозможно.
...Если кто приобретает и честным, и бесчестным путем, его барыши вдвое
больше, чем у того, кто приобретает одним только честным. Издержки же тех,
кто не желает тратиться ни на прекрасное, ни на постыдное, вдвое меньше
издержек прекрасных людей на прекрасные нужды. При таких двойных доходах и
половинных расходах одного разве разбогатеет другой, тот, кто поступает
прямо наоборот? [195]
Было бы прекрасно, если бы каждый член колонии обладал и всем остальным
имуществом в равной доле со всеми. Но это невозможно... В зависимости от
величины имущества надо установить четыре класса, назвав их: первый, второй,
третий, четвертый или как-нибудь иначе. Граждане либо пребывают в своем
классе, либо, разбогатев или обеднев, переходят в подобающий каждому из них
класс.
Кроме того, я установил бы как вытекающий из предыдущего и следующий
вид закона: ведь мы утверждаем, что в государстве, не причастном величайшей
болезни, более правильным названием которой было бы "междоусобие" или
"раздор", не должно быть ни тяжкой бедности среди некоторых граждан, ни в
свою очередь богатства, ибо бедность и богатство взаимно порождают друг
друга. Вот и надо теперь законодателю установить пределы бедности и
богатства.
Но мы должны вообще иметь в виду еще вот что: всему указанному сейчас
вряд ли когда-нибудь выпадет удобный случай для осуществления, так, чтобы
все случилось по нашему слову. Найдутся ли люди, которые не возмутятся
подобным устройством общества и которые в течение всей жизни станут
соблюдать установленную умеренность в имуществе и рождении детей, о чем мы
упоминали раньше, или люди, которые расстанутся с золотом и всем тем, что
будет запрещено законодателем? [...] Все это точно рассказ о сновидении или
лепка государства и граждан из воска!
Но я держусь того мнения, что правильнее всего в каждом наброске
будущего не опускать ничего из самого прекрасного и истинного; это будет
служить образцом, к которому мы должны стремиться. Если там встретится
что-либо неосуществимое, то, конечно, его нужно будет избегать и не
стремиться к его выполнению. [...] Ведь даже самый захудалый ремесленник,
намереваясь создать что-либо заслуживающее внимания, должен постоянно
сообразовываться с сутью дела.
Следуя общему правилу, надо считать числовое распределение и
разнообразие числовых отношений полезным для всего, безразлично, касается ли
это отвлеченных чисел или же тех, что обозначают длину, глубину, звуки и
движение - прямое, вверх и вниз или же круговое. Законодатель должен все это
иметь в виду и предписать всем гражданам по мере их сил не уклоняться от
этого установления. Ибо для хозяйства, для государства, наконец, для всех
искусств ничто так не важно и ни какая наука не имеет такой воспитательной
силы, как занятие числами. Самое же главное то, что людей, от природы вялых
и невосприимчивых, это занятие с помощью божественного искусства пробуждает
и делает вопреки их природе восприимчивыми, памятливыми и проницательными.
Если еще с помощью других законов и занятий удастся изгнать неблагородную
страсть к наживе из душ тех, кто собирается усвоить себе на пользу эту
науку, то все это вместе было бы прекрасным и надлежащим воспитательным
средством. В противном случае вместо мудрости незаметно получится, так
сказать, лишь плутовство, как это теперь можно наблюдать у египтян, финикиян
и у многих других народов.
Афинянин. Следующее: всякому ясно, что законодательство - великое дело.
Но если хорошо устроенное государство поставит непригодную власть над хорошо
установленными законами, то законы эти не принесут никакой пользы и
положение создается весьма смешное; более того, это наносит государству
величайший ущерб и приводит его к гибели. [...]
Потому, видишь ли, и надо, чтобы лица, законно домогающиеся
правительственных должностей, предоставили достаточное доказательство
добродетели как своего рода, так и своей собственной, начиная с детства и
вплоть до времени избрания. В свою очередь и будущие избиратели должны быть
хорошо воспитаны, в духе законов, чтобы путем порицания или одобрения либо
выбрать, либо отвергнуть избираемого - смотря по заслугам каждого.
Выборы, проводимые таким образом, занимают середину между монархическим
и демократическим устройством. Ведь рабы никогда не станут друзьями господ,
так же как люди никчемные никогда не станут друзьями людей порядочных, хотя
бы они занимали и равные по почету должности. Ибо для неравных равное стало
бы неравным, если бы не соблюдалась надлежащая мера.
Но любому человеку нелегко усмотреть самое истинное и наилучшее
равенство, ибо это - суждение Зевса. Людям его уделяется совсем немного, но,
поскольку оно уделено государству или частным лицам, оно создает все блага.
Большему оно уделяет больше, меньшему - меньше, каждому даря то, что
соразмерно его природе.
Подобно тому как корабль, плывущий в море, нуждается в постоянном
страже и днем и ночью, точно так же и государство держит свой путь среди
бурного натиска остальных государств, рискуя подвергнуться всевозможным
козням. Поэтому неустанно, с утра до ночи и с ночи до утра, правители должны
приходить на смену правителям, а стражи должны сменять стражей. Толпа
никогда не сумеет быстро добиться этого.
В стране надо сделать все непроходимым для врагов, для друзей же
возможно более проходимым - и для людей, и для вьючных животных, и для стад.
...Не может стать достойным похвалы господином тот, кто не был раньше
подвластным; поэтому более, чем умением хорошо властвовать, должно хвалиться
умением хорошо подчиняться, прежде всего - умением подчиняться законам...
Из-за постыдных же поблажек и малодушия, думаю я, обычно снова
возникают труды.
Всевозможные блага в государстве производит то, что причастно порядку и
закону. А беспорядок или плохие порядки разрушают большую часть других,
хороших порядков.
Всякий человек должен хорошо поразмыслить хотя бы над тем, что род
людской либо вовсе не имел никакого начала, так что не будет ему и конца, но
он был всегда и всячески будет, либо что со времени его возникновения
протекло неизмеримое количество времени.
Афинянин. В самом деле, в частной и семейной жизни каждого человека
есть много мелочей, совершающихся не на виду у всех; здесь, под влиянием
личного страдания, удовольствия и вожделения, легко возникают явления,
противоречащие советам законодателя, почему нравы граждан оказываются
разнообразными и непохожими друг на друга, а это - беда для государства.
Однако было бы неблаговидно и вместе с тем непристойно давать тут законы и
устанавливать указания, насколько явления эти незначительны, хоть и часты. С
другой стороны, если люди привыкнут поступать противозаконно в часто
повторяющихся мелочах, то это поведет к гибельной порче самих законов, пусть
и установленных в письменной форме. Поэтому, хотя и затруднительно дать
здесь законы, тем не менее промолчать невозможно.
...Тщетно было бы надеяться на прочность законодательства в вопросах
общественных, если не предусмотрен надлежащий распорядок в частной жизни.
...Когда матери хотят, чтобы заснуло дитя, а ему не спится, они
применяют вовсе не покой, а, напротив, движение, все время укачивая дитя на
руках. Они прибегают не к молчанию, а к какому-нибудь напеву, словно
наигрывая детям на флейте. Подобным же образом врачуют и вакхическое
исступление, применяя вместе а с движением пляску и музыку.
То и другое состояние сводится к страху, страх же возникает вследствие
дурного расположения души. Когда к подобным состояниям примешивается внешнее
сотрясение, это внешнее движение берет верх над движением внутренним,
состоящем в страхе и неистовстве. Одержав верх, оно как бы создает в душе
безветрие и успокоение.
...Всякая душа, которой свойственен с младенчества страх, с течением
времени еще больше к нему приучается. И любой скажет, что здесь происходит
упражнение не столько в мужестве, сколько в трусости.
И наоборот, мы сказали бы, что занятие, с малых лет развивающее
мужество, заключается в умении побеждать нападающие на нас боязнь и страх.
...Изнеженность делает характер детей тяжелым, вспыльчивым и очень
впечатлительным к мелочам; наоборот, чрезмерно грубое порабощение детей
делает их приниженными, неблагородными, ненавидящими людей, так что в конце
концов они становятся непригодными для совместной жизни.
Если попытаться в течение указанных трех лет применять всякие средства,
чтобы наш воспитанник по мере сил, возможно меньше подвергался боли, страху
и любому страданию, - разве, по нашему, это не сделает его душу веселой и
радостной?
Но надо избегать изнеженности, надо наказывать детей, однако так, чтобы
не задеть их самолюбия; здесь следует поступать так, как обычно и делают в
отношении рабов, о чем мы уже говорили: не надо позволять тем, кто
наказывает, оскорблять подвергающегося наказанию, так как это вызовет у него
раздражение, но нельзя и баловать отсутствием наказаний. Точно так же надо
поступать и с детьми свободнорожденных.
Согласно моему утверждению, в правильной жизни не надо стремиться к
наслаждениям, и в свою очередь не следует совсем избегать страданий. Надо
довольствоваться чем-то средним, о чем я сейчас упомянул, обозначив это как
радостное...
Все то, что мы сейчас разобрали, относится к неписанным обычаям, как
называет их большинство. То, что именуют дедовскими законами, есть не что
иное, как совокупность подобных правил. [.. .] Обычаи эти связуют любой
государственный строй; они занимают середину между письменно установленными
законами и теми, что будут еще установлены. [...] Если их хорошо установить
и ввести в жизнь, они будут в высшей степени спасительным покровом для
современных им писанных законов. Если же по небрежности преступить границы
Так как в государствах этих происходила борьба за власть, то победители
присваивали исключительно себе все государственные дела - настолько, что
побежденным, как самим, так и их потомкам, не давали не малейшей доли в
управлении. Всю жизнь они были настороже друг против друга, ибо боялись, что
кто-то восстанет, захватит власть и припомнит им тогда прошлые злодеяния. А
ведь подобное положение вещей, как мы теперь утверждаем, не есть
государственное устройство: неправильны те законы, что установлены не ради
общего блага всего государства в целом. Мы признаем, что там, где законы
установлены в интересах нескольких человек, речь идет не о государственном
устройстве, а только о внутренних распрях и то, что считается там
справедливостью, носит вотще это имя. Я вижу близкую гибель того
государства, где закон не имеет силы и находится под чьей-либо властью. Там
же, где закон - владыка над правителями, а они - его рабы, я усматриваю
спасение государства и все блага, какие только могут даровать государствам
боги.
Мне кажется, что для законодателя, который придерживается тех же
взглядов, что и я, но не может их выразить в форме закона, мной уже дан
образец, что и как следует говорить и ему и тем, для кого он устанавливает
законы.
...Поэт, когда садится на треножник Музы, уже не находится в здравом
рассудке, но дает изливаться своему наитию, словно источнику. А так как
искусство его - подражание, то он принужден изображать людей, противоположно
настроенных, и в силу этого вынужден нередко противоречить самому себе, не
ведая, что из сказанного истинно, а что нет. Но законодателю нельзя
высказывать два различных мнения относительно одного и того же предмета, а
следует всегда иметь одно и то же.
Таким-то образом человеческий род бессмертен, ибо, оставляя по себе
детей и внуков, род человеческий благодаря таким порождениям остается вечно
тождественным и причастным бессмертию. В высшей степени неблагочестиво
добровольно лишать себя этого, а между тем, кто не заботится о том, чтобы
иметь жену и детей, тот лишает себя этого умышленно.
Должно ценить, думаю я, не краткое и не подробное изложение, но
наилучшее.
...Издавая законы, можно пользоваться двумя средствами - убеждением и
силой, насколько это возможно при невежественности и невоспитанности толпы;
обычно законодатели пользуются только вторым средством.
...У всех законов должны быть вступления и, приступая к любому
законодательству, следует каждому положению предпослать подобающее ему
вводное слово. Ибо слово такое имеет большое значение. Очень важен также
вопрос, будет ли это ясно запоминаться или нет.
Афинянин. Из всех достояний человека вслед за богами душа - самое
божественное, ибо она ему всего ближе. Все, что принадлежит каждому человеку
двояко: одна его часть - высшая и лучшая - господствует, другая - низшая и
худшая - рабски подчиняется. Господствующую свою часть каждый должен
предпочитать рабской. Поэтому я прав, требуя, чтобы каждый почитал свою
душу, ведь, как я говорю, она занимает второе место после богов-владык и
тех, кто за ними следует. А между тем никто из нас, можно сказать, не
почитает душу по-настоящему, но только по видимости. [...] Кто думает
возвеличить душу какими-либо речами, дарами, уступками, но ничуть не
старается сделать ее из худшей лучшею, тот почитает ее лишь по видимости, но
не на самом деле. Всякий человек с раннего детства считает себя в состоянии
все познать, думает, что похвалами он возвеличивает свою душу, и поэтому
охотно позволяет ей делать все, что угодно. Мы же утверждаем, что поступая
так, человек вредит своей душе, а вовсе не возвеличивает ее. Точно так же,
когда человек в каждом отдельном случае считает виновником своих проступков
и многих громадных зол других людей, а не самого себя и когда он постоянно
выгораживает себя, точно он вовсе не виновен, он лишь по видимости почитает
душу, на деле же очень далек от этого, ибо он ей вредит. Так же и в том
случае человек вовсе не оказывает ей почета, но бесчестит ее, наполняя злом
и раскаянием, когда он предается удовольствиям вопреки наказу и одобрению
законодателя. И если, наоборот, он не выдержит до конца одобряемых
законодателем трудов, страхов, болей и скорбей, но уступит им, то этой
уступчивостью он тоже не окажет почета своей душе.
Точно так же, если кто стремится неблаговидным путем приобрести
имущество и обладание таким имуществом для него не тягостно, он всеми этими
дарами вовсе не оказывает почета душе, при этом он очень ее унижает, ибо за
небольшое количество золота продает все, что есть в душе драгоценного и
вместе с тем прекрасного. Короче говоря... во всех этих случаях он крайне
бесчестно и безобразно обращается с самым божественным - со своей душой.
Ведь никто, можно сказать, не принимает в расчет того, что почитается
величайшим наказанием за злодеяние; состоит же это наказание в уподоблении
людям, дурным по самой своей сути, и в том, что вследствие этого уподобления
человек начинает избегать хороших людей и их слов, отходит от них и
прикрепляется к дурным людям, ищет их общества. Сроднившись с этими людьми,
он по необходимости должен поступать так, как, согласно со своей природой,
поступают друг в отношении друга и говорят друг с другом подобные люди, и
ждать от них соответствующего обращения с собой. Впрочем, это даже не
правосудие - ибо правосудие и справедливость есть нечто прекрасное, - но
возмездие, иными словами, страдание, сопутствующее несправедливости.
Говоря в целом, честь наша состоит в том, чтобы следовать лучшему и
улучшать худшее, если оно еще может стать совершеннее.
У человека нет ничего, что было бы больше души способно по своей
природе избегать зла, разыскивать и находить высшее благо. ..
Не золото надо завещать детям, а побольше совестливости. ...Ибо юноши
неизбежно будут весьма бесстыдными там, где бесстыдны даже старики.
Наилучшее воспитание молодых людей, да и самих себя, заключается не во
внушениях, а в явном для всех осуществлении в собственной жизни того, что
внушается другому.
Чтобы приобрести расположение друзей и приятелей в житейском общении с
ними, надо оценивать их услуги выше, чем это делают они сами; наоборот, наши
одолжения друзьям надо считать меньшими, чем это полагают наши друзья и
приятели.
Однако любой должен уметь сочетать яростный дух с величайшей кротостью.
Есть только одно средство избежать тяжких, трудноисцелимых и даже вовсе
неисцелимых несправедливостей со стороны других людей - это бороться с ними,
отражать, побеждать и неуклонно карать их. Никакая душа не может этого
совершить без благородной ярости духа. Что же касается тех, кто совершает
несправедливые, но исправимые поступки, то прежде всего надо знать, что
всякий несправедливый человек бывает несправедливым не по своей воле. Ибо
никто, никогда и нигде не приобретал добровольно ни одного из величайших
зол... Человек несправедливый и обладающий злом заслуживает всяческого
сожаления. Но уместно сожалеть лишь о человеке исправимом; надо укрощать
поднимающуюся ярость духа и не поступать под влиянием огорчения несдержанно,
словно женщина. В отношении же человека, не поддающегося вразумлению,
безусловно скверного и злого, надо дать волю своему гневу. Вот почему мы
сказали, что хорошему человеку надо в каждом отдельном случае быть и
яростным, и кротким.
В душах большинства людей есть врожденное зло, величайшее из всех зол;
каждый извиняет его в себе и вовсе не думает его избегать. Зло это
заключается вот в чем: говорят, что всякий человек по природе любит самого
себя и что таким он и должен быть. Но поистине в каждом отдельном случае
виновником всех проступков человека выступает как раз его чрезмерное
себялюбие. Ибо любящий слеп по отношению к любимому, так что плохо может
судить, что справедливо, хорошо и прекрасно, но всегда склонен отдавать
предпочтение перед истиной тому, что ему присуще. Кто намерен стать
выдающимся человеком, тот должен любить не себя и свои качества, а
справедливость, осуществляемую им самим либо кем-то другим.
Из этого же заблуждения проистекает и то, что всем свое собственное
невежество кажется мудростью. Поэтому-то мы и считаем, что знаем все, тогда
как мы не знаем, можно сказать, ничего. Мы не поручаем другим делать то, что
не умеем, пытаемся все делать сами и неизбежно ошибаемся. Вот почему каждый
человек должен избегать чрезмерного себялюбия, всегда искать тех, кто лучше
его, и не стыдиться ставить их выше себя.
...Припоминание есть прилив уходящей разумности.
Но это вещи скорее божественные, человеческих же мы еще не изложили, а
между тем следовало бы. Ведь мы обращаемся к людям, а не к богам.
Преимущественно человеческими по природе являются удовольствия, страдания,
вожделения. Всякое смертное существо неизбежно подвержено им и в своих
устремлениях очень от них зависит. Поэтому должно хвалить наилучшую жизнь не
только за то, что она своим обликом может стяжать добрую славу, но и за то,
что она приведет нас к тому, к чему все мы стремимся, - именно к тому, чтобы
в течение всей жизни испытывать больше радости и меньше скорби...
Следует заметить, что жизнь любого человека от природы заключена в эти
пределы, и надо уяснить, какой именно жизни мы ждем согласно природе. Если
же мы станем утверждать, что желаем чего-либо вопреки природе, то наши слова
будут следствием лишь неопытности и незнания действительной жизни.
Сколько есть родов жизни и какие они, в отношении которых нам следует
заранее совершать выбор и усматривать в них недобровольное, но желательное
и, сделав такую жизнь законом, одновременно избрав милое, приятное, благое и
прекрасное, жить наисчастливейшим образом, насколько это доступно людям? Мы
можем указать на следующие виды: рассудительную жизнь, разумную,
мужественную, здоровую. Этим четырем видам противоположны четыре других:
безрассудная жизнь, разнузданная, трусливая, нездоровая.
Жизнь всякой людской толпы лишена рассудительности либо по невежеству,
либо из-за отсутствия самообладания, либо по обеим этим причинам. [...] Мы
же не хотим избрать такой род жизни, где перевешивают страдания... В целом
мы можем сказать, что жизнь рассудительная перевешивает разнузданную,
разумная - безрассудную, мужественная - трусливую, ибо в первых как
удовольствий, так и страданий меньше, они незначительнее и реже. Но в первых
перевешивают удовольствия, а во-вторых, наоборот, страдания. [...] Поэтому
первые виды жизни приятнее вторых... Словом, жизнь, причастная добродетели,
душевной ли или телесной, приятнее жизни, причастной пороку.
Относительно очищений государства дело обстоит так: полных очищений
существует немало; одни из них легче, другие более тягостны. Тягостные и
наилучшие мог бы установить лишь тот, кто одновременно является и тираном и
законодателем. Законодатель, лишенный тиранической власти, при установлении
нового государственного строя и законов должен удовольствоваться самыми
мягкими способами очищений. Наилучший способ мучителен совершенно также, как
бывает, когда принимают подобного рода лекарства. При этом способе
правосудие влечет за собой справедливое возмездие; возмездие заканчивается
смертью или изгнанием. Так обыкновенно отделываются от величайших, к тому же
неисцелимых, преступников, чрезвычайно вредных для государства. Более мягкий
способ очищения заключается у нас вот в чем: если неимущие люди, следуя за
своими вождями, выкажут из-за недостатка воспитания склонность выступить
против имущих, это станет болезнью, вкравшейся в государство. Поэтому их
надо выслать прочь, делая это, однако, в высшей степени дружелюбно и смягчая
их удаление названием "переселение". Так или иначе всякому законодателю
надлежит это сделать сразу. ...Когда много ручьев или потоков вливаются в
одно озеро и там сливаются вместе, надо прежде всего следить, чтобы
сливающаяся вода была как можно чище, а для этого надо то вычерпывать, то
отводить воду, устраивая каналы. Стало быть, и всякое устроение государства
сопряжено, как водится, с трудом и опасностью. Впрочем, сейчас мы занимаемся
этим лишь словесно, а не на самом деле. Поэтому предположим, что наши
граждане уже собраны и что уже произведено разумное их очищение. Мы не дали
плохим людям, пытавшимся сделаться гражданами нашего государства,
осуществить свое намерение, ибо мы хорошо распознали их за достаточный
промежуток времени путем всяческих испытаний; наоборот, хороших людей мы
привлекли, обходясь с ними по мере сил дружелюбно и милостиво.
...страшного и опасного спора о переделе земли и о снятии долгов. [...]
Остается, можно сказать, только одно - молиться, чтобы переход этот
осуществился незаметно, мало-помалу и в течение долгого времени.
...Бедность заключается не в уменьшении имущества, а в увеличении
ненасытности.
Создается ли с самого начала новое государство или переустраивается
выродившееся старое, все равно никто из имеющих разум не станет колебать
ничего, касающегося богов и святынь...
...Мы строим государство лишь второе по сравнению с наилучшим. [...]
Наилучшим является первое государство, его устройство и законы. Здесь
все государство тщательнейшим образом соблюдает древнее изречение, гласящее,
что у друзей взаправду все общее. Существует ли в наше время где-либо и
будет ли когда, чтобы общими были жены, дети, все имущество и чтобы вся
собственность, именуемая частной, всеми средствами была повсюду устранена из
жизни? Чтобы измышлялись по мере возможности средства так или иначе сделать
общим то, что от природы является частным, - глаза, уши, руки, - так, чтобы
казалось, будто все сообща видят, слышат и действуют, все восхваляют или
порицают одно и то же? По одним и тем же причинам все будут радоваться или
огорчаться, а законы по мере сил сплотят в единое целое государство, выше
которого в смысле добродетели, правильности и блага никто никогда не сможет
установить. Если такое государство устрояют где-нибудь боги или сыновья
богов и обитают в нем больше чем по одному, то это - обитель радостной
жизни.
Ведь по пословице, даже бог не может противиться необходимости.
...Большинство... считает, будто хороший законодатель должен стремиться
видеть свое государство великим; будто он дает хорошие законы, думая о том,
чтобы государство было как можно богаче, что бы оно обладало золотыми и
серебряными рудниками и владычествовало над большинством государств как на
море, так и на суше. Надо было бы добавить: надлежащий законодатель должен
стремиться к тому, чтобы его государство было наилучшим и счастливейшим. Это
отчасти исполнимо, отчасти нет. Устроитель пожелал бы исполнимого; желать же
неисполнимого было бы тщетно, тут напрасны даже попытки. Например,
устроитель пожелал бы, чтобы граждане стали добродетельными, а вместе с тем
и неизбежно счастливыми; стать же очень богатыми, оставаясь добродетельными,
невозможно - по крайней мере богатыми в том смысле, как это понимает
большинство. Ведь богатыми называют тех избранных людей, которые приобрели
имущество, оцениваемое огромной суммой, хотя бы сам владелец и был дурным
человеком. Но одновременно быть и очень хорошим, и очень богатым невозможно.
...Если кто приобретает и честным, и бесчестным путем, его барыши вдвое
больше, чем у того, кто приобретает одним только честным. Издержки же тех,
кто не желает тратиться ни на прекрасное, ни на постыдное, вдвое меньше
издержек прекрасных людей на прекрасные нужды. При таких двойных доходах и
половинных расходах одного разве разбогатеет другой, тот, кто поступает
прямо наоборот? [195]
Было бы прекрасно, если бы каждый член колонии обладал и всем остальным
имуществом в равной доле со всеми. Но это невозможно... В зависимости от
величины имущества надо установить четыре класса, назвав их: первый, второй,
третий, четвертый или как-нибудь иначе. Граждане либо пребывают в своем
классе, либо, разбогатев или обеднев, переходят в подобающий каждому из них
класс.
Кроме того, я установил бы как вытекающий из предыдущего и следующий
вид закона: ведь мы утверждаем, что в государстве, не причастном величайшей
болезни, более правильным названием которой было бы "междоусобие" или
"раздор", не должно быть ни тяжкой бедности среди некоторых граждан, ни в
свою очередь богатства, ибо бедность и богатство взаимно порождают друг
друга. Вот и надо теперь законодателю установить пределы бедности и
богатства.
Но мы должны вообще иметь в виду еще вот что: всему указанному сейчас
вряд ли когда-нибудь выпадет удобный случай для осуществления, так, чтобы
все случилось по нашему слову. Найдутся ли люди, которые не возмутятся
подобным устройством общества и которые в течение всей жизни станут
соблюдать установленную умеренность в имуществе и рождении детей, о чем мы
упоминали раньше, или люди, которые расстанутся с золотом и всем тем, что
будет запрещено законодателем? [...] Все это точно рассказ о сновидении или
лепка государства и граждан из воска!
Но я держусь того мнения, что правильнее всего в каждом наброске
будущего не опускать ничего из самого прекрасного и истинного; это будет
служить образцом, к которому мы должны стремиться. Если там встретится
что-либо неосуществимое, то, конечно, его нужно будет избегать и не
стремиться к его выполнению. [...] Ведь даже самый захудалый ремесленник,
намереваясь создать что-либо заслуживающее внимания, должен постоянно
сообразовываться с сутью дела.
Следуя общему правилу, надо считать числовое распределение и
разнообразие числовых отношений полезным для всего, безразлично, касается ли
это отвлеченных чисел или же тех, что обозначают длину, глубину, звуки и
движение - прямое, вверх и вниз или же круговое. Законодатель должен все это
иметь в виду и предписать всем гражданам по мере их сил не уклоняться от
этого установления. Ибо для хозяйства, для государства, наконец, для всех
искусств ничто так не важно и ни какая наука не имеет такой воспитательной
силы, как занятие числами. Самое же главное то, что людей, от природы вялых
и невосприимчивых, это занятие с помощью божественного искусства пробуждает
и делает вопреки их природе восприимчивыми, памятливыми и проницательными.
Если еще с помощью других законов и занятий удастся изгнать неблагородную
страсть к наживе из душ тех, кто собирается усвоить себе на пользу эту
науку, то все это вместе было бы прекрасным и надлежащим воспитательным
средством. В противном случае вместо мудрости незаметно получится, так
сказать, лишь плутовство, как это теперь можно наблюдать у египтян, финикиян
и у многих других народов.
Афинянин. Следующее: всякому ясно, что законодательство - великое дело.
Но если хорошо устроенное государство поставит непригодную власть над хорошо
установленными законами, то законы эти не принесут никакой пользы и
положение создается весьма смешное; более того, это наносит государству
величайший ущерб и приводит его к гибели. [...]
Потому, видишь ли, и надо, чтобы лица, законно домогающиеся
правительственных должностей, предоставили достаточное доказательство
добродетели как своего рода, так и своей собственной, начиная с детства и
вплоть до времени избрания. В свою очередь и будущие избиратели должны быть
хорошо воспитаны, в духе законов, чтобы путем порицания или одобрения либо
выбрать, либо отвергнуть избираемого - смотря по заслугам каждого.
Выборы, проводимые таким образом, занимают середину между монархическим
и демократическим устройством. Ведь рабы никогда не станут друзьями господ,
так же как люди никчемные никогда не станут друзьями людей порядочных, хотя
бы они занимали и равные по почету должности. Ибо для неравных равное стало
бы неравным, если бы не соблюдалась надлежащая мера.
Но любому человеку нелегко усмотреть самое истинное и наилучшее
равенство, ибо это - суждение Зевса. Людям его уделяется совсем немного, но,
поскольку оно уделено государству или частным лицам, оно создает все блага.
Большему оно уделяет больше, меньшему - меньше, каждому даря то, что
соразмерно его природе.
Подобно тому как корабль, плывущий в море, нуждается в постоянном
страже и днем и ночью, точно так же и государство держит свой путь среди
бурного натиска остальных государств, рискуя подвергнуться всевозможным
козням. Поэтому неустанно, с утра до ночи и с ночи до утра, правители должны
приходить на смену правителям, а стражи должны сменять стражей. Толпа
никогда не сумеет быстро добиться этого.
В стране надо сделать все непроходимым для врагов, для друзей же
возможно более проходимым - и для людей, и для вьючных животных, и для стад.
...Не может стать достойным похвалы господином тот, кто не был раньше
подвластным; поэтому более, чем умением хорошо властвовать, должно хвалиться
умением хорошо подчиняться, прежде всего - умением подчиняться законам...
Из-за постыдных же поблажек и малодушия, думаю я, обычно снова
возникают труды.
Всевозможные блага в государстве производит то, что причастно порядку и
закону. А беспорядок или плохие порядки разрушают большую часть других,
хороших порядков.
Всякий человек должен хорошо поразмыслить хотя бы над тем, что род
людской либо вовсе не имел никакого начала, так что не будет ему и конца, но
он был всегда и всячески будет, либо что со времени его возникновения
протекло неизмеримое количество времени.
Афинянин. В самом деле, в частной и семейной жизни каждого человека
есть много мелочей, совершающихся не на виду у всех; здесь, под влиянием
личного страдания, удовольствия и вожделения, легко возникают явления,
противоречащие советам законодателя, почему нравы граждан оказываются
разнообразными и непохожими друг на друга, а это - беда для государства.
Однако было бы неблаговидно и вместе с тем непристойно давать тут законы и
устанавливать указания, насколько явления эти незначительны, хоть и часты. С
другой стороны, если люди привыкнут поступать противозаконно в часто
повторяющихся мелочах, то это поведет к гибельной порче самих законов, пусть
и установленных в письменной форме. Поэтому, хотя и затруднительно дать
здесь законы, тем не менее промолчать невозможно.
...Тщетно было бы надеяться на прочность законодательства в вопросах
общественных, если не предусмотрен надлежащий распорядок в частной жизни.
...Когда матери хотят, чтобы заснуло дитя, а ему не спится, они
применяют вовсе не покой, а, напротив, движение, все время укачивая дитя на
руках. Они прибегают не к молчанию, а к какому-нибудь напеву, словно
наигрывая детям на флейте. Подобным же образом врачуют и вакхическое
исступление, применяя вместе а с движением пляску и музыку.
То и другое состояние сводится к страху, страх же возникает вследствие
дурного расположения души. Когда к подобным состояниям примешивается внешнее
сотрясение, это внешнее движение берет верх над движением внутренним,
состоящем в страхе и неистовстве. Одержав верх, оно как бы создает в душе
безветрие и успокоение.
...Всякая душа, которой свойственен с младенчества страх, с течением
времени еще больше к нему приучается. И любой скажет, что здесь происходит
упражнение не столько в мужестве, сколько в трусости.
И наоборот, мы сказали бы, что занятие, с малых лет развивающее
мужество, заключается в умении побеждать нападающие на нас боязнь и страх.
...Изнеженность делает характер детей тяжелым, вспыльчивым и очень
впечатлительным к мелочам; наоборот, чрезмерно грубое порабощение детей
делает их приниженными, неблагородными, ненавидящими людей, так что в конце
концов они становятся непригодными для совместной жизни.
Если попытаться в течение указанных трех лет применять всякие средства,
чтобы наш воспитанник по мере сил, возможно меньше подвергался боли, страху
и любому страданию, - разве, по нашему, это не сделает его душу веселой и
радостной?
Но надо избегать изнеженности, надо наказывать детей, однако так, чтобы
не задеть их самолюбия; здесь следует поступать так, как обычно и делают в
отношении рабов, о чем мы уже говорили: не надо позволять тем, кто
наказывает, оскорблять подвергающегося наказанию, так как это вызовет у него
раздражение, но нельзя и баловать отсутствием наказаний. Точно так же надо
поступать и с детьми свободнорожденных.
Согласно моему утверждению, в правильной жизни не надо стремиться к
наслаждениям, и в свою очередь не следует совсем избегать страданий. Надо
довольствоваться чем-то средним, о чем я сейчас упомянул, обозначив это как
радостное...
Все то, что мы сейчас разобрали, относится к неписанным обычаям, как
называет их большинство. То, что именуют дедовскими законами, есть не что
иное, как совокупность подобных правил. [.. .] Обычаи эти связуют любой
государственный строй; они занимают середину между письменно установленными
законами и теми, что будут еще установлены. [...] Если их хорошо установить
и ввести в жизнь, они будут в высшей степени спасительным покровом для
современных им писанных законов. Если же по небрежности преступить границы