Буало-Нарсежак. Последний трюк каскадера

   — Ничего не понимаю.
   — Все просто. Ты их покажешь Шамбону, и при этом будешь выглядеть, как и полагается, взволнованной. Еще бы!
   Фроману угрожали. Вот почему он застрелился… Но если шантажировали его, то почему бы теперь не шантажировать его семью? И ты воскликнешь: «Марсель, вы ведь тоже в опасности». Он немедленно включится в игру. Скажет покорно: «Ну конечно, и мне угрожают. Кто-то звонит по телефону. Только какое мне дело? Чего ради я стану защищаться? Я слишком мало дорожу жизнью». А ты ответишь: «Гадкий вы человек! Будто вы не знаете, что вас любят!» Мы хохочем — привыкли дурачиться, как дети. Правда, Иза быстро спохватывается.
   — Если я это произнесу, разве его удержишь!
   — Да не в этом дело! Ну, конечно, он с ума сойдет от радости. Выглядеть жертвой в глазах любимой женщины — какова роль! Ну, а если в этот самый момент, желая дать понять, что ты нежно заботишься о нем, ты посоветуешь ему держаться некоторое время подальше, например, уехать в Гавр, он не посмеет отказаться.
   — А если откажется?
   — Если откажется? Я открываю глаза. Я один. Ну разумеется, он откажется. Я хорошо рассчитал. План готов. С такими, как он, нечего церемониться…
   Затея с анонимками пришлась Шамбону по душе. Ему никогда не приходилось их писать, и он мысленно наслаждался такой возможностью. Без малейшего риска обретаешь власть, а такое может разжечь сладострастие мученика и мучителя одновременно.
   Я вновь возымел над ним влияние. Такой простой способ прослыть героем в глазах Изы — едва ли не гениальный. Роль убийцы он сыграл также недурно. Однако пришлось бы признать, что он был всего лишь подручным палача. Его помощником. Чуть ли не слугой. Зато теперь! Быть тем, кого выслеживают, в кого целятся. Ему приходилось читать в газетах признания убийц. Само собой, никто не помышляет о том, чтобы не сводить с него глаз, писать заметки о его привычках, выбирать наиболее удобный для убийства момент.
   Но можно сделать так, словно… Можно сыграть. Как только я подам ему сигнал, он влезет в шкуру персонажа, жизнь которого висит на волоске. Естественно, если бы Иза проявила к нему хотя бы какой-то интерес, он не стал бы подставлять себя под пулю. Был бы осторожен. О, какие волнующие мгновения его ждут! Какие разговоры с глазу на глаз! Я убежден, он помышляет о самых изысканных эмоциях, что не мешает ему соразмерять все трудности затеянного. Я знавал раньше таких трусливых хвастунов, которые без конца выдвигали возражения, прежде чем действовать. Иза! Почему бы ей не могла прийти в голову мысль привести в порядок бумаги покойного? И почему бы эта идея не пришла так поздно? Что она надеялась найти? И почему?
   — Слушай, Марсель, если ты смалодушничаешь… — говорю я. Оскорбление нестерпимое.
   — Помилуйте, вы ведь меня знаете. Я тоже могу нападать.
   Но вы же сами научили меня предусмотрительности. Совершенно естественно, что я задаю вопросы.
   — Хорошо. Вот первый ответ. Ничего удивительного, что супруга, едва оправившись от удара, пытается, хотя бы немного, узнать о прошлом усопшего. Поставь себя на ее место. Кстати, я ей подброшу эту мысль. А вот второй ответ. Траур она носит не так уж давно. Вполне нормально, что ее, любознательность пробуждается именно теперь. Третий ответ: ее все еще преследует мысль об этом самоубийстве. Может, она надеется обнаружить какое-нибудь письмо, черновик.
   — А кто будет писать анонимные письма? Только не я! Мой почерк слишком легко узнать, даже если я постараюсь его изменить.
   — Надо вырезать буквы из газет.
   — Почему вы думаете, что Иза наткнется на них?
   — Надо скомкать письма, как будто Фроман собирался их выбросить, спрятать в какой-нибудь ящик письменного стола среди ненужных вещей, и Иза обязательно откопает.
   — Сколько понадобится писем?
   — Два-три. Больше не нужно. Иза должна понять, что раньше были и другие.
   — Что именно надо говорить?
   — Какой же ты зануда, старина. Скажешь, что тебя оскорбляют по телефону.
   — Как, например?
   — Допустим, обзывают грязным капиталистом… Как видишь, подпустить чуть-чуть политики, и Иза может подумать, что Фроман застрелился по причинам, связанным с выборами.
   — Да, но ведь я никакой не кандидат.
   — Несчастный… Как же ты меня бесишь! Ты компаньон покойного, живешь в замке Ля Колиньер, землевладелец, на заводе тебе достается. Сам увидишь, как Иза побледнеет, можешь мне верить. Она скажет: «Марсель, я так ругаю себя за свой эгоизм». А ты… Он прерывает меня.
   — Да, да. Что будет дальше, я сам знаю. Не беспокойтесь.
   — Пропустим первый тур выборов. Мне как раз хватит времени, чтобы подготовить почву, поделиться с Изой своими сомнениями. Ведь это факт: действительно стреляли в расклейщиков афиш, действительно подожгли дежурку. Жаль, мне только сейчас пришло в голову, что Фроман мог стать жертвою тайной кампании запугивания. И Иза клюнет на эту удочку. Давай, малыш Марсель, — дело в шляпе. Только поосторожней с матерью. А перед Изой старайся выглядеть озабоченным, рассеянным, будто трудно скрыть, что у тебя серьезные неприятности.
   Итак, на какое-то время я спокоен. Завтра «сестренка» вывезет меня в парк, как это она нередко делает, чтобы дать Жермену убрать и проветрить комнату. Я объясняю ей, каким образом мы сможем выжить Шамбона.
   Она считает, что я здорово все придумал. Однако Шамбон будет писать, звонить, ломать комедию, изображая несчастного, чахнущего от любви, а затем вернется. Что тогда?
   — Посмотрим, — говорю я. — Тогда много воды утечет. Придется поработать.
   Она бросает на меня выразительный взгляд. Но я великолепно владею своим лицом. Остается только закончить разработку сценария с обнаружением писем, а также с вырезками из газет. Чепуха.
   Шамбон подключается ко мне. Приносит газеты, журналы. В печати только и разговоров, что о результатах первого тура.
   Левые… Правые… Баллотировка… У сторонников Фромана не слишком выгодное положение. «Плевать на это, Марсель, правда ведь?» Он поддакивает. В данный момент важно только одно: составить краткий убийственный текст.
   — Что ты предлагаешь?
   Шамбон трет щеки, глаза, думает. «Последнее предупреждение», — начинает он. Я шумно одобряю:
   — Прекрасно. Это доказывает, что твоему дяде не давали покоя. Он улыбается и продолжает:
   — Убирайся с дороги, или тобой займутся». — Сразу же поправляется: «Сволочь, убирайся с дороги… и т. д.». Со «сволочью» лучше, правда?
   — Согласен. Сразу можно догадаться, что твой дядя замарал себя в каких-то темных делишках. Блестяще!
   Он пыжится, кретин. Выхваляется. С каким удовольствием я расквасил бы ему морду!
   — Ты подал мне идею, Марселик. Сейчас мы состряпаем второе письмо. Постой… По-моему, так: «Хватит махинаций… Убирайся, иначе…»
   Он вежливо качает голов и:
   — Мне нравится «махинации». Но можно было бы добавить: «Сволочь!»
   — Ладно. Если ты настаиваешь. Когда я расскажу Изе об этой сцене, она умрет со смеху. А теперь — за ножницы.
   Шамбон тащит два листа белой бумаги, клей и начинает раскладывать вырезанные слова, сидя на ковре, как мальчишка, сочиняющий головоломку. Затем складывает каждый лист вчетверо.
   — Без конверта и без даты, — говорит он. — Но, судя по тексту, буквы старые. Можно ли нас подловить? Согласен. Опасности ни малейшей. Надо выглянуть в коридор. Мы одни. Входим в кабинет Фромана. Я хотел было смять оба письма, но, подумав, решил, что лучше сунуть их в папку, в которой собраны статьи самого Фромана.
   — Вы думаете, она найдет их? — спрашивает он.
   — Без сомнения.
   В следующий понедельник — полнейший провал. Сторонники Фромана потерпели поражение.
   — Однако его последняя статья была просто отличной, он сам читал мне черновик.
   — Я не в курсе, — говорит Иза.
   — Как! Разве вы не читали?
   — И я не читал: Нельзя ли посмотреть? — замечаю я.
   — Не знаю, куда он ее подевал, — продолжает Шамбон.
   — А я знаю, — вставляет Иза. — У него ведь досье на все случаи жизни. Для счетов и накладных. По банковским делам — всего пять или шесть. Не сомневаюсь, что и по выборам тоже. Надо будет всем этим заняться, если у меня хватит мужества.
   — Может, хотите, чтобы я поискал? — предлагает Шамбон.
   — О, нет, вы не найдете! Лучше уж я сама. Мой бедный друг предпочел бы, конечно, меня.
   Глухое рыдание. Сокрушенный взгляд Шамбона. Он встает, чтобы предложить ей руку. Мы пересекаем двор. Момент подходящий. Если этот кретин, Шамбон, подыграет нам, а Иза будет на высоте, мы освободимся от него в любом случае. Иза останавливается напротив кабинета.
   — Посмотрим. Личные дела он хранил слева.
   Она открывает ящик. Я подаю Шамбону знак, чтобы он приготовился. Иза достает папку, читает этикетку: «ВЫБОРЫ». Подвигает Шамбону, усаживается в кресло.
   — Поищите сами. Мне так странно, что я здесь.
   Шамбон смотрит на меня растерянно, словно актер на суфлера. Вытаскивает несколько машинописных листков и вдруг вскрикивает:
   — Что это такое?
   Дрожащей рукой он держит оба письма, и я — то знаю, что он не притворяется. Протягивает их Изе. Та, неподражаемая в роли неутешной вдовы, медленно читает: «Сволочь, кончай грязные делишки. Убирайся». Подносит руку к горлу: «Не может быть!» Будто желая помочь ей, я беру второе письмо и четко произношу слова: «Сволочь, убирайся с дороги, или придется тобой заняться».
   Гробовое молчание. Затем Иза испускает мучительный вздох и заламывает руки.
   — Так вот оно что: ему давно угрожали, — говорю я. — Вот почему у него так испортился характер. И он устроил вам сцену незадолго до смерти.
   — В голове не укладывается, — шепчет Иза. — От меня он ничего не скрывал. Я наступаю на ногу Шамбону, подаю ему знак действовать.
   — Милая Иза, — говорит он. — Если у мужчины, которому угрожают, есть гордость, он предпочитает молчать.
   Надо признаться, тон верный. Если бы ставка не была столь велика, я бы от души позабавился. Иза с удивлением смотрит на него.
   — Вы были в курсе? Шамбон делает вид, что хранит секрет, который ему не терпится выболтать.
   — Ну говорите же.
   — Зачем? Однажды он сказал мне, что получает письма. А мне звонят.
   — Как? Вам угрожали, Марсель?
   — И до сих пор угрожают.
   — Но почему? Почему?
   — Вот именно. Мне это неизвестно. Никаких темных делишек, никаких сплетен никогда не было. Иза встает, делает шаг по направлению к Шамбону.
   — Марсель, я ругаю себя… Ваше отношение ко мне казалось неуместным. Я не понимала, что…
   Я удаляюсь к двери. Теперь надо предоставить событиям идти своим чередом. На Шамбона можно положиться. Он говорит взволнованно:
   — Не исключено, что дни мои сочтены. В любой момент можно получить пулю в лоб. Со смерти дяди не проходило дня, чтобы я не боялся. Он забыл, что я все еще здесь. Берет руку Изы, подносит ее к губам.
   — Я не цепляюсь за жизнь, поскольку безразличен вам, — продолжает он.
   Иза ловит мой взгляд. Дает понять, что сцена становится ей в тягость. И все же отвечает:
   — Нет, Марсель, вы не умрете, вы найдете убежище.
   — Это не имеет значения.
   — Вы хотите огорчить меня.
   — Значит, вы хоть немного дорожите мною?
   Он ведь такой, Шамбон, прилипчивый. Занудный. Не отвяжется. Я не выдерживаю, вмешиваюсь:
   — Марсель, старина, тебе надо было нас предупредить. И давно тебе угрожают?
   — С тех пор, как умер дядя. Грозятся убить. Мне не хотелось бы разделить его участь.
   — Конечно, Марсель, конечно. Но сейчас не время.
   И вдруг он выкидывает номер, о котором мне не проронил ни звука: достает из кармана футляр, открывает его. Кольцо с крупным бриллиантом. Иза пятится.
   — Марсель, вы с ума сошли!
   — Нет, — говорит он. — Просто, если со мной что-нибудь случится, я буду счастлив при мысли, что этот сувенир у вас.
   Вот ведь как провел меня. Не исключено даже, что он понял, почему я хотел его удалить. Бросает на меня через плечо иронический взгляд. Впрочем, нет. Вряд ли он настолько хитер. Иза в полном замешательстве.
   — Очень мило с вашей стороны, — говорит она.
   — Примите, — настаивает он. — Это не обручальное кольцо. Я не посмел бы. Это всего лишь маленький подарок на память обо мне. На лице его появляется жалкая улыбка обреченного.
   — Поживем — увидим. Во всяком случае, я не собираюсь уезжать. Ничего не бойтесь, Иза. Он решительно сует ей в руку футляр и подвигает к себе телефон.
   — Что вы собираетесь делать? — спрашивает она.
   — Звонить в полицию, черт возьми. Если бы мой дядя предупредил полицию, он, конечно, не умер бы. Я хочу жить ради вас, Иза, или, по крайней мере, попытаться. Алло… Марсель де Шамбон. Мне хотелось бы поговорить с комиссаром Дре… Алло? Ах, занят… Не откажите в любезности передать ему, что я хотел бы увидеться с ним как можно скорее — в деле Фромана появился новый факт… Как? Да, мы его ждем. Благодарю вас.
   Все произошло так быстро, что я не успел вмешаться. Тем не менее не теряю самообладания. По-прежнему контролирую положение.
   — Дре сейчас приедет, — говорит Шамбон. — Я попрошу его защиты.
   — Вашей матери известно… что это за телефонные звонки? — спрашивает Иза.
   — О, нет! Дядя даже рта не открывал по поводу этих писем. Не буду же я первый поднимать шум.
   — А почему вы до сих пор не поставили комиссариат в известность? Он колеблется. Я спешу подсказать ему:
   — У Марселя не было доказательств. Он пускается в разглагольствования.
   — Верно. Ведь писем в качестве улик нет. Телефонные звонки следов не оставляют. Комиссар мог не принять мои слова всерьез.
   — И все же, — замечает Иза, — нам было бы спокойнее, если бы вы на время уехали. Из-за выборов страсти разгорелись, но все утрясется.
   — Не уверен, — возражает он. — И потом почему я должен бежать?.. Послушайте меня, Иза.
   Он увлекает ее в коридор и что-то шепчет на ухо. Теперь уж мне нечего миндальничать… Не исключено, что я оставил бы ему шанс на спасение. Но теперь это невозможно. Иза в конце концов пошлет его к черту, а он, вне себя от ярости, все выболтает. Этот идиот еще и псих в придачу. Есть ведь такие сумасшедшие, которые не колеблясь пойдут на самоубийство и других за собой потащат. Один номер с кольцом чего стоит! Ну и подписал себе смертный приговор! Слышу, как во двор въезжает машина.
   — А вот и комиссар, — восклицает Иза. — Пойду встречу его. Она оставляет Шамбона, а тот направляется ко мне, сияя во весь рот.
   — Я, кажется, был на высоте. Комиссар не откажет мне выделить кого-нибудь из своих людей для охраны замка. А у Изы вернется вкус к жизни. Я позабочусь о ней, вот увидите. Я привык владеть собой. Руки, сжимая костыли, не дрожат. Я выстреливаю в него взглядом, но улыбаюсь в ответ.
   — Ты был великолепен. Остается убедить Дре. Комиссар уже на пороге, сразу видно — торопится, раздражен.
   — Что еще случилось? — спрашивает он довольно грубо.
   — Посмотрите, что мы тут нашли, — начинает Шамбон. Он протягивает ему оба письма — Дре довольно одного взгляда.
   — Ну и что? Шамбон в смущении.
   — Они лежали в папке. Там… Не хотите ли взглянуть? Дре пожимает плечами.
   — У меня на письменном столе гора таких писем, — говорит — Если все принимать всерьез!
   — Но мне тоже угрожают, — протестует Шамбон.
   — Вам пишут?
   — Нет. Звонят.
   — И что же вам говорят?
   — Например, что прикончат меня… что я стою не больше своего дяди. В таком роде.
   — Это все?
   — Разве этого мало?
   — Любезный мой господин, вы даже представить себе не можете, скольким людям угрожают по телефону или в письмах в это самое время, которое мы только что пережили. Дело в том, что подобные глупости остаются без последствий, уверяю вас.
   — Вы забываете, что моего дядю довели до самоубийства. Наш Шамбон смертельно уязвлен. А Дре все это кажется забавным.
   — Не надо драматизировать, — говорит он. — Пока что мне известно одно: никто вашего дядю не доводил до самоубийства. А вот вам доказательство. Господин Фроман не придавал никакого значения этим письмам; он никогда не обращался по этому поводу в суд.
   — Зато я подам жалобу в суд, — восклицает Шамбон. — Я прошу, чтобы мой телефон подключили к прослушиванию.
   — Это ваше право, месье.
   — Я требую также, чтобы поместье взяли под охрану.
   Комиссар смотрит на меня и на Изу так, словно призывает в свидетели, затем сует оба письма в карман.
   — Вы многого хотите. Во-первых, у меня не хватает сотрудников. И кроме того, кое о чем вы забываете… Вам известны результаты выборов? Ваши друзья потерпели поражение. Извините за откровенность, но в вышестоящих инстанциях полагают, что делу господина Фромана уделено достаточно внимания.
   — Президента Фромана, — поправляет в ярости Шамбон.
   — Пусть так. Президента Фромана.
   — Это преступление! — бросает Шамбон.
   — Банальное самоубийство, — невозмутимо возражает Дре.
   — Так вы ничего не будете предпринимать?.. И если в меня выстрелят, умоете руки?
   — Никто в вас стрелять не будет, — уверяет Дре. — А сейчас, если позволите… У меня много работы. Он раскланивается со всеми и делает шаг к выходу.
   — Вы пожалеете, господин комиссар, — кричит вслед Шамбон.
   — У нас есть поддержка.
   — Рад за вас.
   Дре уходит. Иза провожает его. Шамбон, вне себя от ярости, возвращается в кабинет.
   — Номер не пройдет, — орет он. — Плевать я хотел на этого кретина.
   — Успокойся, Марсель.
   — О, вам-то что?!
   — Ей-богу, ты и в самом деле веришь, что тебе угрожают. Эй, проснись! Ты что, забыл, что все это липа? Мы ведь хотели всего-навсего обмануть Изу.
   Он растерян. Трет пальцами глаза.
   — Я сам не знаю, на каком я свете, — бормочет он. — У меня нет ни малейшего желания хоронить себя в Гавре или где-нибудь еще. Что вы скажете?
   — Ну, конечно. Мне нужно немного времени. Ты не должен показывать, что возмущен выходкой комиссара. Надо быть выше этого. Осторожно, вот и она. Иза входит в кабинет. Протягивает футляр Шамбону.
   — Мы все немножко потеряли голову, — говорит она. — Это очень мило с вашей стороны. Марсель, но я не могу принять.
   — Прошу вас.
   Движением век я даю ей понять, что все это не имеет больше значения. Она не знает, куда я клоню, но повинуется и, разыгрывая смущение, взволнованно говорит:
   — Спасибо, Марсель. При одном условии. Берегите себя. Открывает футляр, еще раз любуется драгоценностью.
   — Безумие!
   — Да нет, — отвечает Шамбон. — Вы рассуждаете, как моя мать, милая Иза. Так вот, мне надоело благоразумие. Если бы вы знали, что я уже сделал для вас!… Спросите брата. Он не сдерживает себя. Берет ее за руку.
   — Хватит болтать всякую ерунду, малыш Марсель. Раз уж Дре тебя бросил, примем собственные меры. Жду тебя у себя.
   — Послушайтесь Ришара, — говорит Иза. — Он осторожен.
   — Согласен. До скорого… Иза, я счастлив, — он посылает ей воздушный поцелуй.
   — Оставь, не сердись, — шепчет Иза. Наконец-то мы одни.
   — Ты что-нибудь придумал? Тот же вопрос, что и у него.
   — Конечно, но мне потребуется немного времени.
   На самом деле, все давным-давно продумано. Я знаю, где моя пушка. Рядом с подшивкой рецензий и биноклем — реликвиями прошлого. Я всегда хранил его в исправности.
   Когда-то в фильмах о гангстерах из него стреляли только холостыми патронами. А я думал: «Как жаль! Великолепное оружие и будто в наморднике». Что ж, на этот раз мы вместе поиграем с огнем. До сих пор выигрывал всегда я, а не Дре. Комиссар, вам до меня никогда не добраться. Я поджидаю Шамбона и ищу в глубине шкафа пистолет.
   Натыкаюсь на мотоциклетные краги. Боже, а я и забыл о них. Даже присел — нервная судорога скрутила живот. Сколько украденной радости, безвозвратно утерянного счастья!
   Я задыхаюсь. Когда входит Шамбон, он видит, что я держу на коленях краги и нежно, как кошку, глажу их.
   — Что это — игра? Что это?
   — Сам видишь. Возьми, подержи. Он недоверчиво берет их в руки.
   — Я вот тут разбирался и наткнулся на них. Они кое-что значат для меня… Возьми их себе. Ты даришь бриллианты. Я дарю, что могу. Ладно, не будем об этом говорить.
   Он благоговейно ставит краги у спинки кровати и раскуривает свою жуткую сигару. Я, как всегда, трубку. Потом продолжаю:
   — Ты заметил, он не бросил письма в корзинку. Положил в карман.
   — Ну и что?
   — А вот что. По-моему, он собирается сдать их на экспертизу. Уверен, что обнаружит отпечатки пальцев. Он только притворился, что смеется над нами, на самом деле, он дотошный, этот тип. Может, я ошибаюсь, но почти уверен, что он не воспринял эти угрозы легкомысленно. Только чего ты добиваешься? Чтобы он прослушивал твои телефонные разговоры? У него нет на это права. Не так-то просто установить подслушивающее устройство. Он предпочел нас грубо одернуть, чтобы вернее успокоить.
   — Пожалуй, — бормочет Шамбон. — Но в результате твоя сестра уже не принимает меня всерьез.
   — Отнюдь. Конечно, если мы будем сидеть сложа руки, Иза решит, что наши страхи были преувеличенными.
   — И отшатнется от меня, — заключает он.
   — Ты дашь мне закончить?.. Нужно, чтобы она испытывала по отношению к тебе нечто вроде признательности, понимаешь?
   А пока что она разрывается между своими угрызениями совести и любовью, в которой не признается. Я-то ее знаю. Она уже разволновалась, когда подумала, что тебе угрожает опасность.
   Оценила твою преданность. Потянулась к тебе. Но пока она чувствует только пробуждение любви. Чтобы любовь расцвела, тебе действительно должна угрожать опасность. Если она по-настоящему испугается за тебя, — твоя победа.
   Он слушает меня с таким вниманием и добродушием, что мне стыдно. Будто я собираюсь убить безумное, страшное, непредсказуемое, но в то же время преданное животное.
   — Что вы предлагаете? — спрашивает он. — Чтобы я подстроил нечто вроде покушения на самого себя?
   — Вот именно. Сработало.
   — Я не очень понимаю, — продолжает он. — Что за покушение? Кто будет на меня покушаться?
   — Не спеши. Начнем с того, согласен ли ты со мной? Я ведь не собираюсь подталкивать тебя. Ты сам решаешь.
   — Я люблю Изу, — говорит он.
   Дурак. Это он меня толкает. Я умолкаю, чтобы не спеша раскурить трубку. Преимущество трубки в том, что она то и дело гаснет, и если вы умеете раскуривать ее не спеша, можно дать себе время все обдумать, разобраться, принять наилучшее решение.
   — Оставим Изу, — предлагаю я. — Как думаешь, ты можешь поработать в кабинете дяди?
   — Почему бы нет?
   — Будет ли выглядеть естественным, что ты притащишь с собой досье, какие-нибудь незаконченные дела?
   — Я ни перед кем не обязан отчитываться. А потому…
   — Но все вокруг должно быть в ажуре. У тебя есть секретарша?
   — Конечно.
   — Ты ей сможешь сказать, например: «Оставьте эти бумаги, я посмотрю их дома»? Что-нибудь в таком духе?
   — Разумеется. А что вы задумали?
   — Подожди. Скажи, есть ли в заводском управлении секретные материалы?.. Например, какие-нибудь досье с грифом «Совершенно секретно»? Он смотрит на меня, как собака, завороженная мячом, который ей вот-вот бросят.
   — «Строго секретно» — такого, может, и нет. Но есть текущая корреспонденция с голландской группой, которую мы уже давно интересуем.
   — О, прекрасно! Ты принесешь сюда корреспонденцию. Он, того гляди, подпрыгнет от возбуждения.
   — Говорите яснее.
   — Иди в гардероб. На самой верхней полке найдешь синий чемоданчик. Он повинуется. Стоит мне напустить туману, как он уже в моих руках.
   — Нашел?
   — Да.
   — Давай сюда… Или, пожалуй, положи-ка его на стол и сам открой.
   — Зачем?
   — Давай, открывай. Найдешь предмет, завернутый в слегка засаленную замшу. Довольно тяжелый. Догадываешься? Он суетится и внезапно замирает.
   — Можешь взять его в руки. Он не кусается.
   Он неловко берет мой револьвер довоенного образца, рассматривает его с завистью и изумлением. Я продолжаю:
   — 38. S.W. Специальный. Пять выстрелов. Целиком из стали. Вес: пятьсот тридцать восемь граммов. Не заряжен, но, поверь, когда он выстрелит, будет не до шуток. Он осторожно заворачивает оружие.
   — Вот из этой штуки я и буду в тебя стрелять. Не бойся! Я притворюсь. Слушай меня внимательно. Сейчас — главное. Детали обсудим потом. Скажем, в один прекрасный день, около десяти вечера, ты будешь работать в кабинете. И вдруг услышишь шум за балконной дверью. Каким-то предметом начнут взламывать ставень. Ты не вооружен. Бежать? Об этом не может быть и речи. Ты не трус. Ты бросаешься к телефону, вызываешь Дре: конечно, он дома. Тем временем воры фомкой открывают замок. Ты зовешь комиссара на помощь. Некто из-за балконной двери замечает это, теряет хладнокровие, всаживает две-три пули, не задев тебя, и спешит скрыться.
   — Неплохо, — восхищенно замечает Шамбон.
   — Затем на всех парах примчится Дре. Ты покажешь им взломанный ставень, и Дре обнаружит пару пуль в панели. На этот раз сомневаться не приходится. Дело Фромана вспыхнет с новой силой. Общественное мнение сразу же на вашей стороне. Будь уверен, бедный мой Марсель, отбою не будет от людей, прессы, телевидения…
   — Выпутаюсь, — утверждает он решительно.
   — А Иза!… Ей нравятся мужественные мужчины… Она жила среди них. Человек, встречающий опасность лицом к лицу, вызывающий полицию с риском для жизни… словом, это человек ее породы. Главное, — и ты уж не забудь сказать, — ты зовешь на помощь не ради себя, а ради матери, ради Изы, ради меня.