Страница:
В ответ на логично возникающие при таком раскладе доброжелательные инициативы заместитель финдиректора наотрез отказывалась сближаться с кем-то и поддерживала со всеми одинаковые, добрые отношения. «Не погрязай в дружбе, — советовал ей мужчина, с которым она жила, — иначе твоя дружба окажется не с кем-то, а против кого-то».
Удивительно, но это работало.
Он же порекомендовал и отказаться от улещивания директората. С Лукашовым, Потылицыным — вице-президентом — и остальными представителями топ-менеджмента Вика обходилась сурово, скромно расточая эмоции. Это поведение поначалу воспринималось стаффом как раз как наглость — на фоне-то улещивания президентом, но вскоре все сошлись во мнении, что Вика просто человек такой — ей безразлично все. Впрочем, если надо, она выйдет из-за стола и того же Потылицына сводит, куда тому нужно. При этом Вика ни разу не обратилась за помощью к обходительному с нею Лукашову, когда давление со стороны стаффа было доведено до абсурда. Кто-то слышал, как в приемной на вопрос президента: «Вам никто не мешает работать?» — заместитель финансового директора ответила: «Здесь работают хорошие люди. А хорошие люди мешать не могут». Это шокировало хороших людей. И река повернула вспять…
Единственный человек, который ей по-настоящему мешал работать, был тот, кто спросил. Истязание покровительством выматывало Вику и доводило до исступления. Вскоре к отчаянию добавилось отвращение. Однажды Лукашов похлопал ее по попке, как хлопает тренер отлично выполнившую его инструкции ученицу. Вика промолчала, однако по лицу ее пробежала тень. В офисе она оказалась впервые, эти отношения были для нее новы, и поначалу ей показалось, что президент компании и есть тот заслуженный тренер, который, ведя своих подопечных к победам, имеет полное право на поощрительные прикосновения. В них нет ничего скабрезного, думала Вика, отводя роль положительного героя Лукашову. Он так ведет себя со всеми — пыталась она себя убедить. Дальнейшие наблюдения привели к печальному выводу: по попе Лукашов хлопает только ее, Вику Золкину. Все остальные, как хорошо бы они ни выполняли его инструкции, поощрительных прикосновений не заслуживали. И тогда Вика, сосредоточившись на работе, попыталась убедить себя в том, что она единственная из ближнего круга, кто входит в тему, — все остальные давно в ней. Оттого, наверное, и такое надоедливое внимание. Однако проходил месяц, другой, и Лукашов уже стал дышать как-то по-другому. Спустя четыре месяца после появления Вики в «Регионе» он наклонялся к ней, указывая на промахи в расчетах, не с обворожительным участием, а свистя легкими. И вскоре случилось то, что должно было случиться. В один пригожий летний вечер Лукашов вошел к ней в кабинет, запер дверь на ключ — что не ускользнуло от внимания бухгалтера — и после пустяковых расспросов повалил ее на стол.
— Я отдам тебе все, — хрипел он, непослушными пальцами расстегивая пуговицы на ее блузке. — Я разведусь с ней, будь моей…
Сначала Вика не поняла, что происходит. Она была оглушена происходящим. И в этом состоянии находилась столько времени, сколько оказалось достаточным для Лукашова, чтобы расстегнуть все пуговицы на ее блузке и сорвать с девушки бюстгальтер. Увидев упругие груди, он зарычал от изнеможения и впился в одну из них чуть ли не зубами.
— Вы с ума сошли?! — не своим голосом закричала Вика.
Скинуть с себя Лукашова оказалось не так-то просто. Сто килограммов живого веса давили ее к столу танком, и он, по существу, делал с ней все, что хотел.
Чувствуя, как трещит срываемое нижнее белье, Вика отчаянно сопротивлялась. Набрав в легкие воздуха, она собралась закричать во весь голос, но предусмотрительный, опытный в этом виде борьбы Лукашов закрыл ей рот ладонью. Грубо и бесцеремонно раздвигая в стороны локтями ее ноги, он свободной рукой расстегивал ширинку.
Вика не верила, что это может случиться. Такого не бывает. Вечерами она обходила стороной придорожную растительность, никогда не следовала через парк и держалась освещенных людных мест. Сама мысль о том, что ее могут взять на рабочем месте, на ее столе и против ее желания, мутила разум и не позволяла найти правильное решение.
Через мгновение она поняла, что искать уже поздно. Плача и впадая в истерику, она извивалась под Лукашовым, изнемогая от отвращения, а тот думал, что от сладострастия. Сквозь его влажную ладонь прорывалось мычание, а ему казалось, что это стоны любви.
Слезши с нее, он застегнул брюки и с недовольством окинул взглядом ту, что доставила ему так много удовольствия. Валяющаяся на столе девка с широко раздвинутыми ногами, сжавшая зубы и стонущая от истерики, — он по-другому представлял окончание их соития.
— В общем, так. Тебе было хорошо, мне было хорошо. Поэтому оставим все между нами. Надеюсь, ты достаточно умна для того, чтобы не предавать огласке нашу близость. Считай, что ты стала частью коллектива. С завтрашнего дня твоя зарплата вырастет вдвое, и слезь со стола, пожалуйста. Умойся и приведи себя в порядок. На тебя и без того косо смотрят.
Сползши со стола в кресло, она прошептала:
— Я посажу тебя.
Лукашов беззвучно рассмеялся.
— Выбрось это из головы. В этом офисе пятьдесят человек подтвердят, что эти месяцы ты только и занималась тем, что окучивала меня. А трое-четверо вспомнят, как ты кричала мне в лицо: «Я все равно тебя разведу». — Лукашов наклонился к зеркалу и пригладил растрепанную заместителем финдиректора прическу. — Не нужно заставлять мышь рожать гору. Ну, перепихнулись. С кем не бывает. Двое почувствовали искру, и возгорелось пламя. Сейчас пламя поугасло. Осталось рабочее настроение.
— А если мышь и впрямь родит гору?
На Лукашова эти слова не произвели никакого впечатления. Он вздохнул и посмотрел на часы.
— Это невозможно. Виктория, я прошу вас не опаздывать на совещание. Захватите, пожалуйста, отчет за месяц. Мне не все нравится в торгово-закупочных актах наших прорабов, не все. Шельмуют, мерзавцы, не находите?
В дверях его остановил ее голос:
— А ты не боишься, что я тебя убью?
— Нет, не боюсь. И даже увеличу зарплату, подозревая, что она станет зарплатой для киллера, — он рассмеялся чуть веселее. — Вика, я плачу вам вдвое больше, чем получает любой другой человек на вашем месте. Если вычеркнуть из памяти недавно случившийся эпизод, то можно заподозрить мое расположение к вам как к специалисту. Щазов скоро уйдет, у него все чаще проблемы со здоровьем. Как вы думаете, кто станет финансовым директором «Региона» с зарплатой в шесть тысяч долларов?
И он, бесшумно провернув ключ в замке, отворил дверь и вышел.
А потом вдруг вернулся, отчего Вика вздрогнула, и сказал:
— А если ты, сука, задумаешь чего недоброе, то я сделаю так, что тебя никто никогда не найдет. Это ясно?
И снова вышел.
Скоро появился Тихон, и Лукашов, наблюдая за теплотой их отношений, успокоился окончательно. Все получилось так, как он и рассчитывал. Теперь Вике не резон болтать языком. У нее есть достаток и любовь. Если она откроет рот, потеряет и то и другое.
Глава 4
Глава 5
Удивительно, но это работало.
Он же порекомендовал и отказаться от улещивания директората. С Лукашовым, Потылицыным — вице-президентом — и остальными представителями топ-менеджмента Вика обходилась сурово, скромно расточая эмоции. Это поведение поначалу воспринималось стаффом как раз как наглость — на фоне-то улещивания президентом, но вскоре все сошлись во мнении, что Вика просто человек такой — ей безразлично все. Впрочем, если надо, она выйдет из-за стола и того же Потылицына сводит, куда тому нужно. При этом Вика ни разу не обратилась за помощью к обходительному с нею Лукашову, когда давление со стороны стаффа было доведено до абсурда. Кто-то слышал, как в приемной на вопрос президента: «Вам никто не мешает работать?» — заместитель финансового директора ответила: «Здесь работают хорошие люди. А хорошие люди мешать не могут». Это шокировало хороших людей. И река повернула вспять…
Единственный человек, который ей по-настоящему мешал работать, был тот, кто спросил. Истязание покровительством выматывало Вику и доводило до исступления. Вскоре к отчаянию добавилось отвращение. Однажды Лукашов похлопал ее по попке, как хлопает тренер отлично выполнившую его инструкции ученицу. Вика промолчала, однако по лицу ее пробежала тень. В офисе она оказалась впервые, эти отношения были для нее новы, и поначалу ей показалось, что президент компании и есть тот заслуженный тренер, который, ведя своих подопечных к победам, имеет полное право на поощрительные прикосновения. В них нет ничего скабрезного, думала Вика, отводя роль положительного героя Лукашову. Он так ведет себя со всеми — пыталась она себя убедить. Дальнейшие наблюдения привели к печальному выводу: по попе Лукашов хлопает только ее, Вику Золкину. Все остальные, как хорошо бы они ни выполняли его инструкции, поощрительных прикосновений не заслуживали. И тогда Вика, сосредоточившись на работе, попыталась убедить себя в том, что она единственная из ближнего круга, кто входит в тему, — все остальные давно в ней. Оттого, наверное, и такое надоедливое внимание. Однако проходил месяц, другой, и Лукашов уже стал дышать как-то по-другому. Спустя четыре месяца после появления Вики в «Регионе» он наклонялся к ней, указывая на промахи в расчетах, не с обворожительным участием, а свистя легкими. И вскоре случилось то, что должно было случиться. В один пригожий летний вечер Лукашов вошел к ней в кабинет, запер дверь на ключ — что не ускользнуло от внимания бухгалтера — и после пустяковых расспросов повалил ее на стол.
— Я отдам тебе все, — хрипел он, непослушными пальцами расстегивая пуговицы на ее блузке. — Я разведусь с ней, будь моей…
Сначала Вика не поняла, что происходит. Она была оглушена происходящим. И в этом состоянии находилась столько времени, сколько оказалось достаточным для Лукашова, чтобы расстегнуть все пуговицы на ее блузке и сорвать с девушки бюстгальтер. Увидев упругие груди, он зарычал от изнеможения и впился в одну из них чуть ли не зубами.
— Вы с ума сошли?! — не своим голосом закричала Вика.
Скинуть с себя Лукашова оказалось не так-то просто. Сто килограммов живого веса давили ее к столу танком, и он, по существу, делал с ней все, что хотел.
Чувствуя, как трещит срываемое нижнее белье, Вика отчаянно сопротивлялась. Набрав в легкие воздуха, она собралась закричать во весь голос, но предусмотрительный, опытный в этом виде борьбы Лукашов закрыл ей рот ладонью. Грубо и бесцеремонно раздвигая в стороны локтями ее ноги, он свободной рукой расстегивал ширинку.
Вика не верила, что это может случиться. Такого не бывает. Вечерами она обходила стороной придорожную растительность, никогда не следовала через парк и держалась освещенных людных мест. Сама мысль о том, что ее могут взять на рабочем месте, на ее столе и против ее желания, мутила разум и не позволяла найти правильное решение.
Через мгновение она поняла, что искать уже поздно. Плача и впадая в истерику, она извивалась под Лукашовым, изнемогая от отвращения, а тот думал, что от сладострастия. Сквозь его влажную ладонь прорывалось мычание, а ему казалось, что это стоны любви.
Слезши с нее, он застегнул брюки и с недовольством окинул взглядом ту, что доставила ему так много удовольствия. Валяющаяся на столе девка с широко раздвинутыми ногами, сжавшая зубы и стонущая от истерики, — он по-другому представлял окончание их соития.
— В общем, так. Тебе было хорошо, мне было хорошо. Поэтому оставим все между нами. Надеюсь, ты достаточно умна для того, чтобы не предавать огласке нашу близость. Считай, что ты стала частью коллектива. С завтрашнего дня твоя зарплата вырастет вдвое, и слезь со стола, пожалуйста. Умойся и приведи себя в порядок. На тебя и без того косо смотрят.
Сползши со стола в кресло, она прошептала:
— Я посажу тебя.
Лукашов беззвучно рассмеялся.
— Выбрось это из головы. В этом офисе пятьдесят человек подтвердят, что эти месяцы ты только и занималась тем, что окучивала меня. А трое-четверо вспомнят, как ты кричала мне в лицо: «Я все равно тебя разведу». — Лукашов наклонился к зеркалу и пригладил растрепанную заместителем финдиректора прическу. — Не нужно заставлять мышь рожать гору. Ну, перепихнулись. С кем не бывает. Двое почувствовали искру, и возгорелось пламя. Сейчас пламя поугасло. Осталось рабочее настроение.
— А если мышь и впрямь родит гору?
На Лукашова эти слова не произвели никакого впечатления. Он вздохнул и посмотрел на часы.
— Это невозможно. Виктория, я прошу вас не опаздывать на совещание. Захватите, пожалуйста, отчет за месяц. Мне не все нравится в торгово-закупочных актах наших прорабов, не все. Шельмуют, мерзавцы, не находите?
В дверях его остановил ее голос:
— А ты не боишься, что я тебя убью?
— Нет, не боюсь. И даже увеличу зарплату, подозревая, что она станет зарплатой для киллера, — он рассмеялся чуть веселее. — Вика, я плачу вам вдвое больше, чем получает любой другой человек на вашем месте. Если вычеркнуть из памяти недавно случившийся эпизод, то можно заподозрить мое расположение к вам как к специалисту. Щазов скоро уйдет, у него все чаще проблемы со здоровьем. Как вы думаете, кто станет финансовым директором «Региона» с зарплатой в шесть тысяч долларов?
И он, бесшумно провернув ключ в замке, отворил дверь и вышел.
А потом вдруг вернулся, отчего Вика вздрогнула, и сказал:
— А если ты, сука, задумаешь чего недоброе, то я сделаю так, что тебя никто никогда не найдет. Это ясно?
И снова вышел.
Скоро появился Тихон, и Лукашов, наблюдая за теплотой их отношений, успокоился окончательно. Все получилось так, как он и рассчитывал. Теперь Вике не резон болтать языком. У нее есть достаток и любовь. Если она откроет рот, потеряет и то и другое.
Глава 4
На первой же мужской вечеринке начальнику отдела маркетинга подчиненные в знак уважения предложили выбрать одну из трех заказанных на весь отдел проституток. Начальник отдела скромно потупил глаза и сказал: «Не нужно никого обижать отказом». И увел с собой всех трех. Куртеев к тому вечеру заканчивал свой четвертый день работы в «Регионе», а потому сие показалось ему немного неестественным. Нет, думал он своим профессиональным, слегка встревоженным сотней граммов водки мозгом, в этой компании не все так безоблачно. Если бы начальника отдела менеджеры остановили окриком: «Эй, босс, неправильно ты бутерброд ешь!», все было бы понятно, тем паче что коллектив не в офисе, а в баре. И с девочками, простите. Но вместо этого мужики чертыхнулись, по очереди сказали «сука» и снова принялись за водку. Поскольку на проституток денег больше не было, то дожимали вечер в суровой мужской компании. К одиннадцати начальник отдела появился и стал говорить о том, что хорошо вот так, запросто, собираться. Это мы, сказал он, на работе стеснены официальными отношениями. А здесь все равны. «Хорошо, — сказал один из менеджеров, Костя, кажется, — если Тихон правильно запомнил, он-то и сказал первым „сука“, — что у нас ты начальник. С тобой все просто, и работа в радость, и отдых как у людей». Несправедливый дележ ласки, оплаченный из расчета $200 х 3, Тихона не разочаровал, поскольку до потаскушек ему не было никакого дела. Конфликтолог Куртеев молча ориентировался в пространстве, размышляя попутно, зачем его пригласили в этот коллектив на вечеринку. С одной стороны, понятно — специалиста по корпоративным отношениям лучше держать накоротке. Но тогда, с другой стороны, зачем его сразу приучать к такому негативному процессу, свидетельствующему о полном развале таких трогательных коллегиальных отношений, как пользование всеми проститутками отдела с использованием административного ресурса? Если такое происходит в обстановке, где все «как у людей», то что должно происходить в офисе, где, по мнению Кости, все «в радость»? Будучи крепким логиком, Тихон быстро вывел логическую формулу: в офисе отдела маркетинга все в радость, но не как у людей, а на корпоративных вечеринках все как у людей, но ни о какой радости не может идти речи. Сопоставив то и другое, Тихон пришел к мнению, что лучше бы им шлюх пахать в «Регионе», а организацию продаж переадресовать в кабак. При таком раскладе в офисе все будет просто и как у людей, а на вечеринках радости не будет конца.
Очень скоро Тихон постиг еще одну истину. Вся деятельность «регионовцев» развивалась по одной формуле: офис разделен на два класса — стригущих и стриженых. Нужно всегда быть с первыми против вторых. Куртеев не удивлялся тому, что не замечал откровенных интриг ранее. Все то время, что заняла у него стажировка, он был занят изучением бумаг, штатной структуры «Региона», знакомился с людьми и практически не выбирался из кабинета. При таком развитии событий все сотрудники офиса были для него обособленными субъектами, корпоративная связь меж которыми была для него недоступна. Поэтому только теперь, когда он ходил по коридорам компании на правах ее сотрудника, он стал замечать вещи, поначалу ему не очень-то и нравящиеся, а потом ставшие обыденными: разговор идет об обыкновенных человеческих отношениях. Если в «Регионе» правят именно такие отношения, и никакие другие, и при этом незаметно, чтобы «эйчар» ломился от желающих покинуть компанию, значит, это он чего-то не догоняет. Или догоняет не с того боку. Как бы то ни было, зарплата его даже при обоснованном желании получать больше устраивала. Не сказать, что и работы было невпроворот, и Тихон стал успокаиваться.
Пристрелявшись взглядами к окружающей его публике, он быстро усвоил и стал пользоваться четкими принципами поведения. Во-первых, он перестал ходить без документов в руках. Только с папкой под мышкой или несколькими исписанными листами он выглядел сосредоточенно размышляющим над судьбой компании фраером. А снующая туда-сюда пехота с пустыми руками выглядит как гуляющие по полю коровы. Если в руках журнал — человек идет в туалет, если сотовый — говорить о неположенном на лестнице. Скорее всего, о том, как изувечить компашку, в которой работает. Вскоре Тихон усилил акцент — теперь он и на работу прибывал, выходя из «Пассата» с кипой ненужных бумаг под мышкой. С нею же и появлялся вечером на стоянке. Кипа оставлялась в машине до утра, утром он с ней входил в офис, а вечером с нею же выходил. И так далее…
Приносимую кучу макулатуры Тихон, сторонник четкого порядка, сваливал на столе, как если бы собирался поджечь. Так она лежала весь рабочий день, и когда кто-то звонил и сообщал Куртееву, что собирается прийти к нему за подписанным документом, Куртеев помещал только что завизированную бумагу в середину кучи и потом долго искал ее в присутствии коллеги. При этом лицо его было сосредоточенным — он искал, и дело это было действительно непростое, поскольку найти было сложно. Коллега диву давался, как новому сотруднику удается работать в таком сногсшибательном режиме, и смеялся над этим, конечно, у себя в офисе — он-то не перерабатывает. Чего Тихону, собственно, от ситуации и требовалось.
Но главным в офисной деятельности Куртеев считал правильную, научно организованную работу с автоответчиком. Поднимать трубку до того, как сработает автоответчик, — признак придурковатости того, у кого он находится на столе. Никто и никогда не позвонит на твой рабочий телефон для того, чтобы что-то дать или облегчить работу. Все звонят, потому что хотят переложить свою работу на тебя. Поэтому лучше послушать и понять, кто звонит и по какому поводу. Быть может, Вика. Но если сообщение на автоответчике создает опасность для твоего безделья, трубку лучше не поднимать. Однако создавать предпосылки для размышлений о том, почему тебя постоянно нет в кабинете, тоже не стоит. Посему отвечать на сообщения нужно обязательно, однако делать это необходимо во время обеденного перерыва, то есть когда заведомо известно, что звонившего не может быть на рабочем месте. Кто-то из тех, кто не в теме, обязательно ответит, ему-то и нужно сообщить, что ты звонил и тебе ужасно неприятно, что не смог застигнуть нужного человека в офисе. А потом нужно снова не поднимать трубку. Через месяц все поймут, что тебя нужно брать живым, и когда это будет им удаваться, нужно ускорять шаг и почти кричать о том, что ты спешишь (см. «кипа бумаг под мышкой»).
Бед персоналу Куртеев не приносил, от интриг умело ускользал, подлости за ним замечено не было, а потому он и получил в офисе соответствующее его поведению и вполне безобидное прозвище Консультант-Плюс.
— Я придумал, чем занять свободное место на листе, — сказал он, входя к святой троице, ломавшей голову над рекламой. — «Беспрецедентные скидки. Приди и скинь».
— И что? — спросил самый изнуренный. — Что мы скинем?
— Ничего не надо скидывать. Напоите кофе, дайте конфету, покажите слайд-шоу с апартаментами в Челси. Крупным планом — ониксовую ванну. Как бы мимоходом следует показать на экране фотку, на которой президент Лукашов и президент Путин сидят на скамейке в Ново-Огареве.
— У нас нет ониксовых ванн, — сказал второй.
— Я думал, у вас нет Путина.
— Действительно, у нас нет такой фотки.
— Сделайте. На lenta.ru я видел Путина с Грызловым на лавке. Отрежьте Грызлова, приклейте Лукашова. Босс должен сидеть с сигаретой в зубах, в спортивной майке с логотипом «Регион-билдинг» и показывать Владимиру Владимировичу рукой.
— На кого показывать?
— На троих слабоумных, которые от напряжения вот-вот потеряют сознание.
— Ты полагаешь, что создание мнимого представления о президентской поддержке строительства актуально?
— Я полагаю, что, побывав у нас, клиенты пойдут в другие компании, а там при тех же 4500 за квадратный метр кофе не напоят и Путина не покажут. И они вернутся. Таким образом, вся беспрецедентная скидка обойдется «Региону» в три рубля пятьдесят копеек за пакетик «Мак-кофе» и конфету. Откройте «Дубль ГИС», я покажу, где торгуют самым дешевым бабаевским шоколадом.
— Надо заапрувить тему у Потылицына, — сказал изнуренный, соглашаясь только потому, верно, что до смертушки ему оставалось две пердушки. — Скинь ему на е-майл концепцию.
— Концепцию?.. На почту? Он же в кабинете, — брякнул Тихон, не понимая, на кой черт мучить комп, если задница вице-президента давит кресло в пяти метрах от кабинета рекламодателей.
— Ты что, первый день в компании? — Из горла пиарщика от удивления раздался клекот. — А если он занят?
— А если он сейчас занят не чтением электронных писем?
— Скорее всего, так оно и есть, — согласился изнуренный. — Письмо придет Майе, Майя его распечатает и передаст Потылицыну. Тот просмотрит, вернет Майе, Майя принесет мне.
Куртеев поводил языком по зубам и качнул головой.
— Е-майл. Я понял. Если бы секретаршу Потылицына звали Тоней, это называлось бы — е-тойл.
С Викой Куртеев встречался в офисе редко. В отличие от Тихона ее рабочий день был загружен до предела и не терпел отлучек. Первое время Куртеев отирался в коридоре третьего этажа, в той его части, где находился офис финансового департамента, но войти не решался. Вскоре он привык к тому, что за сутки они с Викой встречаются всего два раза: утром при пробуждении и вечером, отправляясь домой.
Привыкая к новому месту жизни, Тихон сознательно сталкивался с сотрудниками в курилке, в туалете, в коридорах. Привыкший к общению, он умышленно подводил себя к новым знакомствам, однако теперь, уже помня о стригущих и стриженых, знакомился «случайно». В курилке, как ему поначалу показалось, знакомиться было легче всего. В конце концов, не может быть такого, чтобы ни один из мужиков не возмутился таблицей регулярного чемпионата России по хоккею или не заговорил о книге. Тихону хватило трех дней, чтобы понять: легче закурить себя до смерти, чем найти в курилке повод для знакомства. В комнате для курения, где все, как в бане, были равны — и стафф и топ-менеджмент, — можно было послушать о процентовке, налоге с продаж, офшоре, динамичности поставок — словом, о любой корпоративной блевотине, но только не о вещах, которые могут сблизить двух и более людей. Он сам как-то попробовал поболтать о Набокове, разболтался и вскоре понял, что говорит в полной тишине. А вокруг него пятнадцать человек с дымящимися сигаретами в руках, и если они не умерли от шока, то только потому, что у них стальные нервы. «Да, — закончил литературный вечер Куртеев, — такие вот дела с Набоковым происходили… как современники вспоминают…» Вот это вот — «как современники вспоминают» — едва не испортило все дело. Набокова в «Регионе», кажется, никто не знал, а если кто и видел Джереми Айронса в роли Гумберта, то никому и в голову не приходило, что «Лолита» — это в принципе книга, а не фильм. Тут у Тихона зародились кое-какие подозрения, и он сообразил, что выставил себя дураком. Если кто-то пришел в курилку и говорит не о динамике продаж, то этот кто-то не кто иной, как сексот. Лукашову захотелось знать о событиях в офисе побольше, и он нанял для работы на весьма непонятную и явно лишнюю для штатного расписания должность стукача. «Как современники вспоминают»… Лузер в строительной компании знает, как вспоминали Набокова современники, — это естественно?
Поначалу Тихон думал, что и здесь тоже идет своя игра. Чем тупее выглядишь и чем чаще употребляешь корпоративную феню, тем преданнее ты кажешься в глазах окружающих. Он представлял, как, выходя из офиса, каждый из сотрудников забегает за угол, вытирает платком рот и начинает скороговоркой: «Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла…» Очистив таким образом от скверны язык, служащий «Региона» несколько раз бьет себя портфелем по голове, выбивает оттуда шнягу, превращается в нормального человека, заходит в метро, садится и вынимает из портфеля томик с воспоминаниями Белозерской о Булгакове. Но тот случай с присвоенными девками убедил его в том, что даже в баре, даже выпив, если в кого служащие «Региона» и превращаются, то только в пьяных служащих «Региона». Тихон пытался разыскать в офисе хотя бы одну яркую личность и не нашел. О «блестящих» менеджерах говорили много, их хвалили, премировали, фотографировали и размещали снимки на Доске почета в фойе. Однако очень скоро Тихон догадался, что это фойе ничем не отличается от украшенной головами трофеев каминной залы бывалого охотника. Как выяснилось, менеджеры, не имеющие недостатков, имеют очень мало достоинств. Слишком выдающиеся особенности делают менеджера непригодным для офиса: на базар не ходят с крупной купюрой, там нужна мелочь. Яркая личность, озаренная своей или чужой идеей, тотчас покинет обеденный стол, ложе, игру, — Тихон подозревал, что яркая личность обязана даже прервать на время секс, — и тотчас направится к рабочему столу, где будет рисовать схемы, писать и выдавливать из головы все до последней мысли. Те же, с кем Куртеев встречался и общался в офисе, в мгновения внутренних вспышек способны были выдавить из себя лишь корпоративную чушь. И ради этого они могли прервать и обед, и сон, и соитие.
Казалось, что умышленным слабоумием страдают все, от охраны до президента. Они были поражены каким-то особенным стремлением соблюдать правила внутреннего распорядка, причем наиболее ревностно соблюдались самые невероятные из них: они добровольно заключали половину своей жизни в мир умственного недомогания и следовали традициям этого мира, как если бы от этого зависело будущее их детей. Пока директорат на шестом этаже компании всерьез размышлял над тем, что выбрать для стаффа в качестве корпоративного подарка на День независимости России — еженедельник или ручку, стафф на первом этаже всерьез искал способ отхватить и то и другое.
Для адаптации к новым требованиям жизни Тихону оказалось достаточно нескольких дней. Когда все ему стало понятно, когда он до самого дна отсканировал глубину отношений, взятых в «Регионе» за эталон, он почувствовал небольшое облегчение. О полном и безоговорочном облегчении не могло идти и речи, однако что ни говори, а ситуация стала ясна. Вспоминая свои переживания — примут или нет в «Регион», Куртеев понял, что в жизни менеджера, как и юриста, как и конфликтолога, как и бухгалтера, как и любого другого, решившего бросить себя в пучину корпоративных отношений, есть только две трагедии. Одна — быть не принятым в эту компанию, вторая — быть в нее принятым. И если уж трагедии не избежать при всем старании и в любом случае, следует присовокупить к писанным советом директоров правилам одно неписаное, свое: не наблюдай за тем, что творится перед тобой, отвечай за свой фронт работ, и боже тебя упаси оставить спину без присмотра. На нее тотчас накинут седло, выпорют или воткнут нож. И чем дольше Тихон наблюдал за происходящим в компании, в которую так стремился, тем прочнее убеждался во мнении, что все перечисленное будет происходить в том порядке, который указан выше. Тем и закончится.
Будет еще немало потрясений, приятных сюрпризов и отвратительных событий, думал Тихон и смирялся с мыслью, что так везде и не нужно искать от дерьма дерьма. В конце концов, три тысячи практически ни за что ежемесячно платят не везде, и вокруг не чувствуется неприятный запах. Дальше будет видно.
И вдруг исчезла Вика.
И вдруг исчезла Вика.
И вдруг исчезла Вика.
Это было так невероятно, что Куртееву, прежде чем понять это и начать что-то делать, пришлось вбить это в голову трижды.
Очень скоро Тихон постиг еще одну истину. Вся деятельность «регионовцев» развивалась по одной формуле: офис разделен на два класса — стригущих и стриженых. Нужно всегда быть с первыми против вторых. Куртеев не удивлялся тому, что не замечал откровенных интриг ранее. Все то время, что заняла у него стажировка, он был занят изучением бумаг, штатной структуры «Региона», знакомился с людьми и практически не выбирался из кабинета. При таком развитии событий все сотрудники офиса были для него обособленными субъектами, корпоративная связь меж которыми была для него недоступна. Поэтому только теперь, когда он ходил по коридорам компании на правах ее сотрудника, он стал замечать вещи, поначалу ему не очень-то и нравящиеся, а потом ставшие обыденными: разговор идет об обыкновенных человеческих отношениях. Если в «Регионе» правят именно такие отношения, и никакие другие, и при этом незаметно, чтобы «эйчар» ломился от желающих покинуть компанию, значит, это он чего-то не догоняет. Или догоняет не с того боку. Как бы то ни было, зарплата его даже при обоснованном желании получать больше устраивала. Не сказать, что и работы было невпроворот, и Тихон стал успокаиваться.
Пристрелявшись взглядами к окружающей его публике, он быстро усвоил и стал пользоваться четкими принципами поведения. Во-первых, он перестал ходить без документов в руках. Только с папкой под мышкой или несколькими исписанными листами он выглядел сосредоточенно размышляющим над судьбой компании фраером. А снующая туда-сюда пехота с пустыми руками выглядит как гуляющие по полю коровы. Если в руках журнал — человек идет в туалет, если сотовый — говорить о неположенном на лестнице. Скорее всего, о том, как изувечить компашку, в которой работает. Вскоре Тихон усилил акцент — теперь он и на работу прибывал, выходя из «Пассата» с кипой ненужных бумаг под мышкой. С нею же и появлялся вечером на стоянке. Кипа оставлялась в машине до утра, утром он с ней входил в офис, а вечером с нею же выходил. И так далее…
Приносимую кучу макулатуры Тихон, сторонник четкого порядка, сваливал на столе, как если бы собирался поджечь. Так она лежала весь рабочий день, и когда кто-то звонил и сообщал Куртееву, что собирается прийти к нему за подписанным документом, Куртеев помещал только что завизированную бумагу в середину кучи и потом долго искал ее в присутствии коллеги. При этом лицо его было сосредоточенным — он искал, и дело это было действительно непростое, поскольку найти было сложно. Коллега диву давался, как новому сотруднику удается работать в таком сногсшибательном режиме, и смеялся над этим, конечно, у себя в офисе — он-то не перерабатывает. Чего Тихону, собственно, от ситуации и требовалось.
Но главным в офисной деятельности Куртеев считал правильную, научно организованную работу с автоответчиком. Поднимать трубку до того, как сработает автоответчик, — признак придурковатости того, у кого он находится на столе. Никто и никогда не позвонит на твой рабочий телефон для того, чтобы что-то дать или облегчить работу. Все звонят, потому что хотят переложить свою работу на тебя. Поэтому лучше послушать и понять, кто звонит и по какому поводу. Быть может, Вика. Но если сообщение на автоответчике создает опасность для твоего безделья, трубку лучше не поднимать. Однако создавать предпосылки для размышлений о том, почему тебя постоянно нет в кабинете, тоже не стоит. Посему отвечать на сообщения нужно обязательно, однако делать это необходимо во время обеденного перерыва, то есть когда заведомо известно, что звонившего не может быть на рабочем месте. Кто-то из тех, кто не в теме, обязательно ответит, ему-то и нужно сообщить, что ты звонил и тебе ужасно неприятно, что не смог застигнуть нужного человека в офисе. А потом нужно снова не поднимать трубку. Через месяц все поймут, что тебя нужно брать живым, и когда это будет им удаваться, нужно ускорять шаг и почти кричать о том, что ты спешишь (см. «кипа бумаг под мышкой»).
Бед персоналу Куртеев не приносил, от интриг умело ускользал, подлости за ним замечено не было, а потому он и получил в офисе соответствующее его поведению и вполне безобидное прозвище Консультант-Плюс.
— Я придумал, чем занять свободное место на листе, — сказал он, входя к святой троице, ломавшей голову над рекламой. — «Беспрецедентные скидки. Приди и скинь».
— И что? — спросил самый изнуренный. — Что мы скинем?
— Ничего не надо скидывать. Напоите кофе, дайте конфету, покажите слайд-шоу с апартаментами в Челси. Крупным планом — ониксовую ванну. Как бы мимоходом следует показать на экране фотку, на которой президент Лукашов и президент Путин сидят на скамейке в Ново-Огареве.
— У нас нет ониксовых ванн, — сказал второй.
— Я думал, у вас нет Путина.
— Действительно, у нас нет такой фотки.
— Сделайте. На lenta.ru я видел Путина с Грызловым на лавке. Отрежьте Грызлова, приклейте Лукашова. Босс должен сидеть с сигаретой в зубах, в спортивной майке с логотипом «Регион-билдинг» и показывать Владимиру Владимировичу рукой.
— На кого показывать?
— На троих слабоумных, которые от напряжения вот-вот потеряют сознание.
— Ты полагаешь, что создание мнимого представления о президентской поддержке строительства актуально?
— Я полагаю, что, побывав у нас, клиенты пойдут в другие компании, а там при тех же 4500 за квадратный метр кофе не напоят и Путина не покажут. И они вернутся. Таким образом, вся беспрецедентная скидка обойдется «Региону» в три рубля пятьдесят копеек за пакетик «Мак-кофе» и конфету. Откройте «Дубль ГИС», я покажу, где торгуют самым дешевым бабаевским шоколадом.
— Надо заапрувить тему у Потылицына, — сказал изнуренный, соглашаясь только потому, верно, что до смертушки ему оставалось две пердушки. — Скинь ему на е-майл концепцию.
— Концепцию?.. На почту? Он же в кабинете, — брякнул Тихон, не понимая, на кой черт мучить комп, если задница вице-президента давит кресло в пяти метрах от кабинета рекламодателей.
— Ты что, первый день в компании? — Из горла пиарщика от удивления раздался клекот. — А если он занят?
— А если он сейчас занят не чтением электронных писем?
— Скорее всего, так оно и есть, — согласился изнуренный. — Письмо придет Майе, Майя его распечатает и передаст Потылицыну. Тот просмотрит, вернет Майе, Майя принесет мне.
Куртеев поводил языком по зубам и качнул головой.
— Е-майл. Я понял. Если бы секретаршу Потылицына звали Тоней, это называлось бы — е-тойл.
С Викой Куртеев встречался в офисе редко. В отличие от Тихона ее рабочий день был загружен до предела и не терпел отлучек. Первое время Куртеев отирался в коридоре третьего этажа, в той его части, где находился офис финансового департамента, но войти не решался. Вскоре он привык к тому, что за сутки они с Викой встречаются всего два раза: утром при пробуждении и вечером, отправляясь домой.
Привыкая к новому месту жизни, Тихон сознательно сталкивался с сотрудниками в курилке, в туалете, в коридорах. Привыкший к общению, он умышленно подводил себя к новым знакомствам, однако теперь, уже помня о стригущих и стриженых, знакомился «случайно». В курилке, как ему поначалу показалось, знакомиться было легче всего. В конце концов, не может быть такого, чтобы ни один из мужиков не возмутился таблицей регулярного чемпионата России по хоккею или не заговорил о книге. Тихону хватило трех дней, чтобы понять: легче закурить себя до смерти, чем найти в курилке повод для знакомства. В комнате для курения, где все, как в бане, были равны — и стафф и топ-менеджмент, — можно было послушать о процентовке, налоге с продаж, офшоре, динамичности поставок — словом, о любой корпоративной блевотине, но только не о вещах, которые могут сблизить двух и более людей. Он сам как-то попробовал поболтать о Набокове, разболтался и вскоре понял, что говорит в полной тишине. А вокруг него пятнадцать человек с дымящимися сигаретами в руках, и если они не умерли от шока, то только потому, что у них стальные нервы. «Да, — закончил литературный вечер Куртеев, — такие вот дела с Набоковым происходили… как современники вспоминают…» Вот это вот — «как современники вспоминают» — едва не испортило все дело. Набокова в «Регионе», кажется, никто не знал, а если кто и видел Джереми Айронса в роли Гумберта, то никому и в голову не приходило, что «Лолита» — это в принципе книга, а не фильм. Тут у Тихона зародились кое-какие подозрения, и он сообразил, что выставил себя дураком. Если кто-то пришел в курилку и говорит не о динамике продаж, то этот кто-то не кто иной, как сексот. Лукашову захотелось знать о событиях в офисе побольше, и он нанял для работы на весьма непонятную и явно лишнюю для штатного расписания должность стукача. «Как современники вспоминают»… Лузер в строительной компании знает, как вспоминали Набокова современники, — это естественно?
Поначалу Тихон думал, что и здесь тоже идет своя игра. Чем тупее выглядишь и чем чаще употребляешь корпоративную феню, тем преданнее ты кажешься в глазах окружающих. Он представлял, как, выходя из офиса, каждый из сотрудников забегает за угол, вытирает платком рот и начинает скороговоркой: «Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла…» Очистив таким образом от скверны язык, служащий «Региона» несколько раз бьет себя портфелем по голове, выбивает оттуда шнягу, превращается в нормального человека, заходит в метро, садится и вынимает из портфеля томик с воспоминаниями Белозерской о Булгакове. Но тот случай с присвоенными девками убедил его в том, что даже в баре, даже выпив, если в кого служащие «Региона» и превращаются, то только в пьяных служащих «Региона». Тихон пытался разыскать в офисе хотя бы одну яркую личность и не нашел. О «блестящих» менеджерах говорили много, их хвалили, премировали, фотографировали и размещали снимки на Доске почета в фойе. Однако очень скоро Тихон догадался, что это фойе ничем не отличается от украшенной головами трофеев каминной залы бывалого охотника. Как выяснилось, менеджеры, не имеющие недостатков, имеют очень мало достоинств. Слишком выдающиеся особенности делают менеджера непригодным для офиса: на базар не ходят с крупной купюрой, там нужна мелочь. Яркая личность, озаренная своей или чужой идеей, тотчас покинет обеденный стол, ложе, игру, — Тихон подозревал, что яркая личность обязана даже прервать на время секс, — и тотчас направится к рабочему столу, где будет рисовать схемы, писать и выдавливать из головы все до последней мысли. Те же, с кем Куртеев встречался и общался в офисе, в мгновения внутренних вспышек способны были выдавить из себя лишь корпоративную чушь. И ради этого они могли прервать и обед, и сон, и соитие.
Казалось, что умышленным слабоумием страдают все, от охраны до президента. Они были поражены каким-то особенным стремлением соблюдать правила внутреннего распорядка, причем наиболее ревностно соблюдались самые невероятные из них: они добровольно заключали половину своей жизни в мир умственного недомогания и следовали традициям этого мира, как если бы от этого зависело будущее их детей. Пока директорат на шестом этаже компании всерьез размышлял над тем, что выбрать для стаффа в качестве корпоративного подарка на День независимости России — еженедельник или ручку, стафф на первом этаже всерьез искал способ отхватить и то и другое.
Для адаптации к новым требованиям жизни Тихону оказалось достаточно нескольких дней. Когда все ему стало понятно, когда он до самого дна отсканировал глубину отношений, взятых в «Регионе» за эталон, он почувствовал небольшое облегчение. О полном и безоговорочном облегчении не могло идти и речи, однако что ни говори, а ситуация стала ясна. Вспоминая свои переживания — примут или нет в «Регион», Куртеев понял, что в жизни менеджера, как и юриста, как и конфликтолога, как и бухгалтера, как и любого другого, решившего бросить себя в пучину корпоративных отношений, есть только две трагедии. Одна — быть не принятым в эту компанию, вторая — быть в нее принятым. И если уж трагедии не избежать при всем старании и в любом случае, следует присовокупить к писанным советом директоров правилам одно неписаное, свое: не наблюдай за тем, что творится перед тобой, отвечай за свой фронт работ, и боже тебя упаси оставить спину без присмотра. На нее тотчас накинут седло, выпорют или воткнут нож. И чем дольше Тихон наблюдал за происходящим в компании, в которую так стремился, тем прочнее убеждался во мнении, что все перечисленное будет происходить в том порядке, который указан выше. Тем и закончится.
Будет еще немало потрясений, приятных сюрпризов и отвратительных событий, думал Тихон и смирялся с мыслью, что так везде и не нужно искать от дерьма дерьма. В конце концов, три тысячи практически ни за что ежемесячно платят не везде, и вокруг не чувствуется неприятный запах. Дальше будет видно.
И вдруг исчезла Вика.
И вдруг исчезла Вика.
И вдруг исчезла Вика.
Это было так невероятно, что Куртееву, прежде чем понять это и начать что-то делать, пришлось вбить это в голову трижды.
Глава 5
Прибыв по адресу, Тихон некоторое время стоял и курил на крыльце подъезда. «Правильно ли делаю? Сейчас высмеет и пошлет куда подальше… С другой стороны, порядочный человек, кажется… — Затянувшись в последний раз и бросив окурок в урну, он решился. — В конце концов, не ударит. И потом, это очень символично, что он терпеть меня не мог, а я сам пришел за помощью».
Договорившись таким образом с самим собой, Тихон вошел в подъезд, полюбовался цветами на площадке и двинулся к лифту. Цветы он, как и всякий мужчина, не любил. Точнее сказать, был к ним холоден, поскольку не понимал их значения в жизни человека. Но Берга он считал мужчиной, и если тот терпел в своем подъезде горшки с цветами, «значит, в цветах все-таки есть какой-то смысл», — подумал он — и полюбовался. Хотя и без эмоций. Следуя к человеку с просьбой, нужно как следует почитать устав, которому он следует.
Профессор открыл дверь, и Куртеева изумило, что на лице его не отразилось никаких чувств. Берг просто открыл дверь и отошел в сторону, пропуская в квартиру недавнего студента. В квартире было тихо, и от этой тишины у Куртеева поползли по спине мурашки.
— Профессор, я зашел на минуту. Прошу прощения… кажется, вы работаете?
— Я не работаю. Что будете пить, Куртеев?
— Я, собственно… не жарко… да и вообще… — Поняв, что слишком долго отвечает на простой вопрос, Тихон развел руки в стороны и сказал: — В общем, что нальете, профессор, то я и выпью.
— А если я вам бензину налью?
Профессор стучал чашками на кухне, поэтому мог только слышать то, что ему отвечают.
— А если вы (беззвучное ругательство) нальете мне бензину, и оттого, что я его выпью, вам (беззвучное ругательство) станет приятно, то я его, пожалуй, выпью, поскольку человек, когда ему приятно, более расположен к просьбам гостя.
— А вы пришли с п-просьбой?
— Профессор, вы можете себе (беззвучное ругательство) представить, что меня могло привести к вам что-то иное?
Профессор не ответил, вместо этого он появился в комнате с подносом в руках. На подносе дымились две чашки. Кофе Куртеев терпеть не мог, как и людей, его употребляющих, но сделал вид, что обрадовался.
— Этилированный?
Лакированная профессорская голова, будто шаровая молния, прокатилась по комнате, опустилась и зависла над спинкой кресла. Тихон секунду выждал и, не дождавшись приглашения, уселся в кресло напротив.
— Начинайте просить.
У Тихона от неприязни зашевелились на голове волосы.
Договорившись таким образом с самим собой, Тихон вошел в подъезд, полюбовался цветами на площадке и двинулся к лифту. Цветы он, как и всякий мужчина, не любил. Точнее сказать, был к ним холоден, поскольку не понимал их значения в жизни человека. Но Берга он считал мужчиной, и если тот терпел в своем подъезде горшки с цветами, «значит, в цветах все-таки есть какой-то смысл», — подумал он — и полюбовался. Хотя и без эмоций. Следуя к человеку с просьбой, нужно как следует почитать устав, которому он следует.
Профессор открыл дверь, и Куртеева изумило, что на лице его не отразилось никаких чувств. Берг просто открыл дверь и отошел в сторону, пропуская в квартиру недавнего студента. В квартире было тихо, и от этой тишины у Куртеева поползли по спине мурашки.
— Профессор, я зашел на минуту. Прошу прощения… кажется, вы работаете?
— Я не работаю. Что будете пить, Куртеев?
— Я, собственно… не жарко… да и вообще… — Поняв, что слишком долго отвечает на простой вопрос, Тихон развел руки в стороны и сказал: — В общем, что нальете, профессор, то я и выпью.
— А если я вам бензину налью?
Профессор стучал чашками на кухне, поэтому мог только слышать то, что ему отвечают.
— А если вы (беззвучное ругательство) нальете мне бензину, и оттого, что я его выпью, вам (беззвучное ругательство) станет приятно, то я его, пожалуй, выпью, поскольку человек, когда ему приятно, более расположен к просьбам гостя.
— А вы пришли с п-просьбой?
— Профессор, вы можете себе (беззвучное ругательство) представить, что меня могло привести к вам что-то иное?
Профессор не ответил, вместо этого он появился в комнате с подносом в руках. На подносе дымились две чашки. Кофе Куртеев терпеть не мог, как и людей, его употребляющих, но сделал вид, что обрадовался.
— Этилированный?
Лакированная профессорская голова, будто шаровая молния, прокатилась по комнате, опустилась и зависла над спинкой кресла. Тихон секунду выждал и, не дождавшись приглашения, уселся в кресло напротив.
— Начинайте просить.
У Тихона от неприязни зашевелились на голове волосы.