Наталия Ломовская. Лебяжье ущелье

   – Вот смотри, голубушка: это корунд. И сапфир, и рубин – это ведь все корунды, только разноокрашенные. У нас красный. Это рубин с Бирмы, четыре карата, астерия, или, иначе, звездчатый камень. Отчего звездчатый? А видишь, звездочка в нем, шестилучевая? Тут ось симметрии располагается под прямым углом к базису… Ай, с кем я говорю… Свет в нем так отражается, поняла? Для того и огранен он так, кругляшом-кабошончиком. Это все понимать надо. Древние маги считали, что рубин, прогоняя тоску, возвращает уверенность в себе и дарует счастье в любви. Но слабому человеку на него смотреть нельзя, он может оказаться во власти иллюзий…
   – Аквамарин, младший брат изумруда, из семейства бериллов. Название ему дал Плиний: «Больше всего ценятся те бериллы, которые своим цветом напоминают чистую зелень морских вод». Так и пошло – аквамарин, вода морская, голубовато-зеленый. Носящий его может не бояться опасности от воды, но, чтобы камень не потерял своих свойств, обладающий им не должен лгать, так стоит ли оно того? Этот камушек с Урала. А был еще у меня мадагаскарский берилл, так тот был розового цвета. Такие называются морганитами, в честь американского миллионера Моргана…
   – Семейка желтых топазов из Нерчинска, с Восточной Сибири. В древности верили, что топаз развивает ум, созерцание его лечит душевные болезни. Он устраняет ссоры, дает силы сдержать слово. Орден Золотого Руна, знак рыцарского единства, украшен золотистыми топазами. Топазам вреден солнечный свет, они становятся бесцветными, драгоценный золотистый оттенок исчезает…
   – Александрит, самая ценная разновидность хризоберилла. Найден на Урале в царствование Александра Освободителя, в самый день его рождения, и названный его именем. При дневном свете – зеленый, при искусственном – красный. Говорят, что за день до гибели Александра Второго александрит в его перстне изменил цвет, стал желтым…
   – Янтарь. Это не камень, а всего лишь древесная смола, но какая! Ископаемая смола деревьев, произраставших в олигоценовую эпоху, деревьев, не имеющих представителей в современном растительном мире. Видишь, в бусинах запаяны пузырьки воздуха? Это воздух древности, воздух юной Земли, дыхание Вечности. Прислушайся: вдох, выдох; вдох, выдох… Время глубоко дышит. Ай, кому я!..
   – Вот серый опал, камень таинственный и непостоянный как будто. В тумане вспыхивают дальние золотистые огни. От других камней отличается тем, что не кристалл он вовсе, а как бы гель, состоящий из кремния и воды, и воды в нем, голубушка, ни много ни мало десять процентов! Чтобы опал не погиб, не растрескался, я кладу его в воду время от времени, и всякий раз удивляюсь, как много жидкости он может поглотить! Это камень обманчивых иллюзий, омрачающий разум пустыми мечтами и всевозможными опасениями. Плиний говорит, что камень этот удерживает человека от самоубийства, внушая ему неопределенную надежду на лучшее. Его не следует дарить, так как он способен породить враждебное чувство к дарителю, которое тем мощнее, чем выше цена камня. Но опал не навредит тому, кто живет в мире своих фантазий, тому, кто предается пустым мечтам, не надеясь осуществить их. Сдается мне, голубушка, это твой камень…
   Можно было часами сидеть так, неудобно положив подбородок на прилавок, глядя, как вспыхивают, рассыпают искры разноцветные огоньки. Безумец-ювелир перечислял камни, мешал научные факты с древними суевериями, путался, пьянел, убаюканный своими же речами. Но каждый раз Семен Наумович вдруг словно пугался чего-то, камни моментально исчезали в коробочках, сам собой сворачивался и уползал порыжевший кусок бархата. Грохоча ключами, ювелир запирал сейф, и все становилось, как прежде, – скучно, однообразно. Ганна хотела все эти камни, но, даже представив себя их безраздельной хозяйкой, не могла уже избавиться от скуки. Рано или поздно люди умирают. Она тоже умрет, и прекрасные камни перейдут к другим людям, чужаки завладеют ее законным имуществом! От этой мысли слезы досады наворачивались на глаза, так девушка оплакивала шкуру неубитого медведя.
   Рано или поздно, Ганна научилась и в книгах находить то, что привлекало ее в камнях, а привлекали ее не волшебный блеск их, не запредельная стоимость, но то «дыхание Вечности», о котором говорил ювелир. Подумать только, веками вызревали камни в гранитах, сланцах, известняках, дремали, как младенцы в колыбели, в раскаленной земле, а над ними проходило время, на цыпочках, чтобы не разбудить. Завидная участь, невозможная для человека, ведь человеку и так дано столь многое. Счастье любви и дружеского участия, грубая радость от вкушения пищи и высокий восторг видеть над головой бездонное небо! Но если кто-то из людей обделен этими несложными усладами, не справедливо ли будет со стороны судьбы подарить ему частицу бессмертия, которым щедро наделены камни?
   Вот чего хотела эта странная девушка, жадная до всего, что могла дать жизнь, жадная до самой жизни, но сама же закрывшая себя в четырех стенах среди старых вещей. Вот о чем думала она холодными ночами. Сидела в кухне без света – горит только голубой цветок газовой горелки, – пила крепкий чай и грезила наяву. А зачем ей бессмертие, скажите на милость? Веками будет сидеть так же, дремать с открытыми глазами, покинутая всеми, обделенная любовью, уродка, чудачка? Но об этом Ганна не задумывалась. Сумасшедшая мечта завладевала ею все полней. Теперь и в книгах находила она намеки на то, что невозможное возможно, что есть люди, не желающие примириться со смертной участью, обманувшие законы природы, и обретшие в свое распоряжение Вечность! Сама вечность может кому-то принадлежать! Она видела знаки в самых пустячных фразах, читала между строк, и особую радость доставляли ей те невнятные, то стертые карандашные, то расплывчатые чернильные заметки, которые досужая рука часто оставляет на полях читаемой со вниманием книги. Чаще всего они не значат ничего, но порой сакральный смысл сквозит через частокол букв, опровергаются постулаты, низвергаются столпы, и вот за эти-то словечки Ганна цеплялась со всем отчаянием нелюбимого, отверженного существа.
   Словом, она созрела для Алтынки – так называли жители Верхневолжска сумасшедший дом, испокон веку возвышавшийся над городом на Алтынной горе. И быть бы Ганне на Алтынке, любоваться красивой панорамой больничного скверика, если бы не весьма необычная посетительница, явившаяся в «Букинист» утром чудесного весеннего дня.
   Вероятно, она пришла задолго до открытия и пряталась в подворотне рядом, ожидая, когда припозднившаяся продавщица откроет двери. Ганна никогда не опаздывала, если только на несколько минуточек. Но на это начальство смотрело сквозь пальцы – букинистический и антикварный магазин это вам не гастроном, куда с раннего утра выстраивается очередь, первые покупатели в нем появляются примерно к полудню… Семен Наумович, тот к обеду и приходил, а порой не являлся вообще, звонил Ганне и стонущим голосом просил повесить на запертую дверь его сокровищницы табличку «Закрыто на учет». Это означало, что хитрый старик не ждал нынче покупателей и мог профилонить весь рабочий день.
   Женщина вошла в магазин сразу после Ганны. Той нужно было еще буквально несколько секунд, чтобы повесить в крошечной комнатушке за торговым помещением куртку, пригладить растрепавшиеся от быстрой ходьбы волосы и переобуться в удобные туфли вместо забрызганных грязью ботинок. Но что поделать, покупательница в своем праве. Да и не похожа она на воровку. Присмотревшись к женщине, Ганна вспомнила, что видела ее раньше. Да, она уже приходила. Долго сидела в комнатушке у Семена Наумовича, значит, не простая залетная посетительница. Вот беда, а старик опять куда-то запропастился.
   Но женщина не проявляла признаков нетерпения. Подергав ручку двери в сокровищницу и убедившись, что та заперта, она стала обходить комнату по периметру, рассматривая стеллажи, медленно наклоняя голову то вправо, то влево, чтобы прочесть названия книг на корешках, сгибаясь над застекленными витринами, обозревая монеты и значки. Так она постепенно добралась до кассы, за которой восседала Ганна и, подняв голову, уставилась на нее, как будто и она была антикварной диковинкой, гравюрой или статуэткой. Ганна сначала чувствовала себя неловко, но потом решила, что и ей не грех глазеть на покупательницу и, в свою очередь, принялась ее рассматривать.
   Незнакомке было, очевидно, около сорока. В то время женщины, измученные борьбой с бытом, отяжелевшие от нездоровой пищи, истомленные очередями и дефицитом, невозможностью купить хорошую косметику, обувь, колготки, изуродованные шестимесячным перманентом и усилиями провинциальных портных, старели рано, но эта выглядела моложе своего возраста. Она была стройна, одета дорого и к лицу – бежевый плащ стоил, должно быть, три Ганниных зарплаты, темно-бордовые туфли на высоком каблуке гармонировали с сумочкой того же цвета и с нежно-розовым плиссированным шарфиком, завязанным пышным бантом. В бант упирался тяжелый подбородок. Широкое лицо элегантной дамы, открытое гладко зачесанными назад волосами, умело подкрашенное, не могло похвалиться тонкостью и правильностью черт, но от нее исходила такая сила, такое обаяние, что это заставляло забыть о раскосых, глубоко посаженных глазах, двойном изгибе носа и широких татарских скулах. От женщины пахло чарующе-свежо, мокрым клевером и свежескошенной травой, а в длинных ушах качались серьги-подвески. Лекции Семена Наумовича позволили Ганне определить в фиолетово-голубоватых камнях великолепные, редкостные аметисты. Не исключено, приобретенные из рук того же Семена Наумовича.
   – Ну? Насмотрелась? – первой нарушила молчание женщина.
   Ганна забыла, когда последний раз говорила с людьми. Ее не смутил ни тон, ни резкие слова покупательницы, но что отвечать, она не знала, и потому молчала.
   – Что это у тебя?
   Женщина перегнулась через прилавок и уцепила указательным пальцем шнурок с кулончиком-совой, висящий у Ганны на шее. Ганну обдало свежим клеверным ароматом, и она зажмурилась, успев заметить, что отточенные ногти женщины покрыты темно-розовым лаком.
   – Это мое! – вырвалось у нее вдруг.
   – Твое, – кивнула странная дама и отняла руку. – Очень миленько. Скромненько и со вкусом. Сова, символ мудрости. Сеня сегодня будет?
   Ганна никогда не слышала, чтобы Семен Наумовича величали так запросто, но поняла, о ком речь, и кивнула, потом пожала плечами.
   – Это как понимать?
   – Вероятно, будет, – дипломатично ответила Ганна и тут же сообразила, что должна оказать должное почтение клиентке старого ювелира. А то он, не ровен час, разгневается, и тогда уж мало никому не покажется! Опасливо косясь на женщину, взгляд которой повергал ее в робость, она встала и ногой подвинула стул в сторону покупательницы. Стеклянный прилавок в одном месте переходил в этакий деревянный шлагбаум, оперируя которым Ганна входила и выходила из своего закутка. Теперь шлагбаум был откинут, и Ганна сделала гостеприимный жест рукой и даже, кажется, слегка поклонилась:
   – Прошу вас, присядьте. Семен Наумович скоро придут.
   От излишнего усердия она, кажется, сказала даже «придут-с», вот до чего дошло!
   Дама благосклонно кивнула, прошла за прилавок и уселась. Ганна осталась стоять, неловко притиснутая к подоконнику, где громоздился всякий хлам – коробочка со скрепками, которыми крепились ценники, сами ценники, учетная книга, куда Ганна вносила записи по принятым на комиссию товарам, ее дешевенькая пудреница и носовой платок. Украдкой освободив местечко, Ганна боком смогла уместиться на подоконнике и вздохнула с облегчением.
   – Как тебя зовут? – спросила женщина, не сводившая все это время глаз с робеющей продавщицы.
   – Ганна.
   – А я Маргарита Ильинична. Будем знакомы.
   – Очень приятно.
   Больше говорить было не о чем. Дама вынула из сумочки янтарный мундштук, втолкнула в него толстенькую сигарету, но закурить не закурила, невзирая даже на предупреждающий жест Ганны, а просто сунула мундштук в рот и принялась грызть.
   – А ты не куришь?
   – Нет.
   – Еще научишься.
   – Это вредно.
   Дама издала звук «пф-ф-ф», который можно было понять как угодно.
   – Хотя да, вредно, – согласилась она через несколько секунд, бросив на Ганну быстрый взгляд исподлобья. – И мама заругает.
   – Не заругает, – усмехнулась Ганна. – Вот уж точно не заругает. Родители у меня в другом городе живут, в Балакине. У них своя жизнь, у меня своя.
   – Вот оно как! Ты, часом, не замужем?
   – Что вы! – Ганна даже рассмеялась.
   – А, вот я и смотрю, колечка-то нет. Одна живешь…
   – С теткой.
   – Вот я и говорю – одна.
   Ганна могла только дивиться проницательности Маргариты Ильиничны, но ведь большой загадки тут не было! Кто угодно, обладая невеликим запасом жизненного опыта, мог сделать такой вывод, глядя на испорченное шрамами лицо девушки, услышав, с какой завистью и досадой сказала она эти слова. «Это мое», «у них своя жизнь…», а потом: «Что вы!» Даже и большого ума не надо, чтобы догадаться: с личной жизнью у нее не сложилось, она обделена всеми человеческими радостями.
   – Я вот тоже одинока, – посетовала новая знакомая Ганны, и Ганна посмотрела на нее недоверчиво. – Но, знаешь, в молодости отсутствие семьи как-то легче принять. Подружки, ухажеры, гулянки-вечеринки…
   – У меня нет подруг, – хмуро откликнулась Ганна.
   – Ну-у? Значит, мы с тобой два сапога – парочка. Приходи ко мне в гости, а? Хочешь? Выпьем чайку, потолкуем о своем, о девичьем… Ну? Придешь?
   Что-то жалкое и хищное одновременно промелькнуло на лице дамы, судорожно сжалась-разжалась холеная рука. Ганна смотрела на нее с интересом, но без страха. Зачем бы ей приглашать на чай малознакомую девушку? Что ей за корысть в продавщице из «Букиниста»? Попросит откладывать ей редкие книги? Ганна уже делала это для пары постоянных покупателей, и не задаром, хотя самые жирные сливки, разумеется, снимались директором. Ганне доставало даже и того, что она могла сказать: «один мой клиент»… В любом случае, надо согласиться. Не так уж и часты случаи, чтобы в Ганне кто-то нуждался.
   – Приду, – согласилась она.
   – Вот и ладненько, вот и умничка.
   К даме вернулся холодный, уверенный тон, она продиктовала Ганне свой адрес, номер телефона и взяла с нее обещание прийти непременно на этой же неделе. А тут и Семен Наумович пожаловал, побежал впереди клиентки в свой закуток, кланяясь по дороге, как китайский болванчик, открыл перед ней дверь и прикрыл ее за собой – плотно. Боялся, что Ганна станет подслушивать, подглядывать? Вот еще! Она и с места не стронулась.
   Клиентка пробыла у Семена Наумовича долго – что-то с час, а то и больше. Ганна ждала и ревновала. Наконец процокали каблуки ее туфель, Маргарита Ильинична проследовала на выход, но, повернувшись к Ганне, помахала ей рукой, улыбнулась. Рукой она нарочно махала так, что виден был обхвативший запястье затейливый браслет с бирюзой, который Ганна до того видела в коллекции старого ювелира. Сам ювелир провожал покупательницу, все так же кланяясь. Но когда за ней захлопнулась дверь и покупательница профланировала изящной походкой к припаркованному у тротуара автомобилю «Нива» темно-вишневого оттенка, он распрямился пружинкой и устремил на свою коллегу пристально-колючий взгляд.
   – О чем это вы с ней говорили? – спросил свистящим шепотом, в чем нужды вовсе не было, так как магазин пустовал.
   – Да так, – дернула плечами Ганна. – О том, о сем.
   – Странно, – прищурился Семен Наумович.
   – А что, со мной и поговорить уж нельзя? – решила оскорбиться Ганна, сообразив, что из ювелира можно, пожалуй, кое-что вытянуть.
   – Что ты, что ты, голубушка… Как нельзя, очень даже можно. Да только не такой Марго человек, чтобы праздные разговоры вести.
   – А какой? Какой она человек?
   – Вот этого, пожалуй, я сказать тебе не могу. Но один совет ты таки прими: держись-ка от этой дамочки подальше.
   – Да отчего же?
   Воображению Ганны, девушки, далекой от реальности, но прочитавшей огромное количество романов, представились моментально страшные тайны, все до единой связанные с любовью – возвышенной и продажной, поэтичной и противоестественной.
   – Губу отклячила, глаза стеклянные, не иначе, девушке мерещатся амурные приключения, – язвительно заметил Семен Наумович. – Ни-ни, ничего подобного, никаких боккачиевых шалостей! Просто…
   Он наклонился через прилавок к Ганне, совсем как давеча Маргарита Ильинична, но от старого ювелира на девушку пахнуло не клеверной свежестью, а затхлой нафталинной вонью.
   – Просто я, голубушка, знаю Марго уже двадцать лет. И за эти годы я, изволишь видеть, стал согбен и лыс, как пророк Елисей, а моя Маргарита Ильинична все так же цветет, и ни морщинки у ней не прибавилось! Вот и думай, голубушка, не кровью ли невинных дев умывается сия персона?
   И старый ювелир скрипуче засмеялся.

Глава 5

   Если Семен Наумович хотел своими словами отвратить Ганну от дружбы с загадочной Марго, то добился прямо противоположных результатов. Быть может, она никогда и не собралась бы в гости к новой знакомой, но, поговорив с ювелиром, твердо решила пойти. Ему следовало избегать называть Маргариту своей.
   Для визита Ганна выбрала будний день – Маргарита Ильинична намекала, что прийти можно когда угодно, но ведь выходные у такой женщины наверняка заняты, хотя она и объявляет себя одинокой? Ганна позвонила и получила «добро». С пустыми руками неловко являться, после работы пришлось заглянуть в кондитерскую на проспекте Дзержинского. Увы, все вкусности уже расхватали, пришлось довольствоваться кексом в нарядной коробочке, кажется, довольно черствым.
   Маргарита Ильинична жила в новом доме, в самом центре города. Ганна видела этот дом, но никогда не предполагала, что в нем такие огромные квартиры, высокие потолки, роскошная лепнина… Всего три комнаты – гостиная, кабинет, спальня, но в бесчисленных старинных зеркалах отражается целая анфилада роскошно убранных покоев. А обстановка! Ведь у людей как? Стол – это стол, стул – просто стул. И внешнее, и внутреннее содержание предельно выражено назначением предмета. Как в мультфильме: «Вот это стул, на нем сидят, вот это стол – за ним едят». В квартире Маргариты Ильиничны столов было несколько. Был обеденный стол красного дерева, резной, затейливые узоры на котором можно было рассматривать целый день и не утомиться. Был восточный шахматный столик с инкрустациями из перламутра и панциря черепахи. Был столик чайный, накрытый парчовой скатертью, которая сверкала еще ярче серебряного чайного прибора. А письменный стол с мраморной доской, с малахитовым пресс-папье? Это же просто памятник какой-то! Да разве только столы были в этих хоромах, разве только стулья? Еще картины, и статуэтки, и целая коллекция вразнобой тикающих часов со сверкающими бронзовыми фигурами, и удивительная посуда… Если бы все это принадлежало ей, Ганне, как бы счастлива она была!
   – Ходи, осматривайся, чувствуй себя как дома, – любезно предложила ей хозяйка, словно услышав ее мысли, и ушла в кухню заваривать чай.
   И Ганна осматривалась. Она не могла почувствовать себя как дома – скорее как в музее. Обычная девушка ее лет ни за что не смогла бы жить в такой квартире, где нечем вздохнуть, негде повернуться от антиквариата, боялась бы спать на этой массивной кровати с пологом, размером с небольшое футбольное поле… Но Ганне квартира нравилась. Равнодушная к уюту, обитающая среди чужих вещей, она мучительно завидовала Маргарите Ильиничне. Существовать в окружении вещей, которые намного старше тебя, слышать, как они вздыхают и шепчутся по ночам о прошлом, – и знать, что вещи переживут твой невеликий век, что у них будут новые хозяева… Какая горькая отрада! Да, вот это настоящее, вот ради чего стоит жить!