Работа секции публицистов заканчивалась в баре Дома писателей. Все уже достаточно устали, чтобы всухомятку обсуждать насущные проблемы и слушать менторство председателя. Костин решил не оставаться и стал спускаться вниз. На лестнице его окликнули:
– Вадим!
Лариса Гуляева в открытом ярком сарафане и в босоножках на шпильке стояла в фойе у афиш.
– Привет, как ты? Выспалась? – Вадим удивился тому, как Лариса изменилась – она казалась тоньше, загорелые плечи матово блестели под желтоватыми лампами фойе, лицо с румянцем было совсем детским. – Вчерашний день тебе пошел на пользу!
– Ну да, свежий воздух полезен всем. А ты куда?
Вадим вместо ответа неопределенно развел руками.
– Может, кофейку попьем, а то у меня с утра столько всяких хлопот было. – Лариса врала и старалась не прислушиваться к биению своего сердца.
Костин посмотрел на часы. До встречи с Лилей Сумароковой еще было два с половиной часа. По рижским меркам и с рижскими расстояниями – целая вечность. Он перевел взгляд на Ларису и согласился:
– С удовольствием, и даже не буду спрашивать, как ты здесь оказалась и что ты здесь делаешь!
Лариса смущенно и счастливо рассмеялась.
– Ты пробовала коктейль «Гарибальди»? Нет?! Господи, какой пробел в твоем образовании! Я сейчас тебе расскажу, как его делают. Берут кампари, можно красный вермут, апельсиновый сок и дольки красного апельсина. Все смешивают, можно со льдом, можно – без.
– У меня два вопроса. Первый – почему «Гарибальди», а второй – а если не найдут красные апельсины?
– Относительно названия – ничего сказать не могу. Коктейль красный, может, это потому, что сторонники Гарибальди носили красные шарфы? А апельсины можно взять любые… Обрати внимание, как у него сложен платок в нагрудном кармане? – Вадим еле заметно кивнул в сторону известного оперного певца. – Отец рассказывал, что его приглашали в Европу, он отказался. В пятидесятые слыл самым известным франтом.
– А что удивительного в этом платке?
– Да, собственно, ничего, просто метка времени. Дело в том, что так платки складывали в сороковых-пятидесятых годах. Не уголком, а узкой полоской. Моду ввели американские ведущие актеры, называется она – TV Fold.
Лариса посмотрела на высокого седого мужчину, сидевшего в одиночестве на мягком диване. На столике перед ним стояла чашка кофе и рюмка с рижским бальзамом. Одет он был в толстый твидовый пиджак, лацканы которого свидетельствовали о времени его пошива. Во-первых, они были широкими, такие уже не шили лет тридцать, а во-вторых, они были немного замаслены. Но из нагрудного кармана этого видавшего вида пиджака торчала белоснежная полосочка.
Лариса вернулась домой и, лежа на тахте в своем любимом сарафане, вспоминала подробности встречи. То, что она выглядела прекрасно, – в этом у нее не было сомнений, она по глазам Костина это видела. Он не сводил взгляда с ее загорелых плеч и груди. То, что на этот раз она была разговорчива, остроумна и кокетлива, – тоже не требовало подтверждения. То, что Костин был галантен и мил, – и с этим спорить не приходилось. Оставалось несколько моментов, которые ей сейчас хотелось прояснить. Почему он так часто смотрел на часы, что стоит за его ласковым поцелуем на прощание и куда он помчался сломя голову, как только пробило восемь часов вечера? Лариса сначала сосредоточилась на поцелуе. Костин целовал ее ласково – осторожно прикасаясь к ее губам, не настаивая, но при этом как-то неотвратимо. За такими поцелуями следует долгое молчание и ожидание поощрения, эти поцелуи как прелюдия к отношениям, откровенным и страстным. Но почему он так часто смотрел на часы и так быстро уехал?
«Как хорошо, что мы с тобой сегодня увиделись! Не пропадай! – Он встревоженно посмотрел по сторонам и против обыкновения не стал ловить машину, а добавил: – Ты сама доберешься, у меня пятнадцать минут до встречи?!» И быстрым шагом пошел в противоположную сторону.
Она добралась сама. Ей было приятно идти через оживленный яркий город. Она шла и несла на себе печать «отношений», печать «свидания». Это добавляло ей обаяния, уверенности и смелости. Мужчины провожали ее взглядами, женщины завидовали, раздражась от ее самоуверенности.
Лариса решила, что ничего сегодня делать не будет. Она займется мелкими, приятными дамскими делами – разберет юбки и платья, достанет и рассортирует туфли, сумки, платки. «Завтра хочу надеть синий костюм. Он меня еще в нем не видел», – подумала она, и ей стало ясно, что завтра она опять будет искать встречи с Костиным. О дочери она подумала поздно вечером, когда засыпала: «Интересно, как он будет к ней относиться? С Айвором Вадим всегда найдет общий язык – он слишком хорошо воспитан, чтобы ревновать или объявлять бойкот. Дура я! Только поцеловались, а я уже о таких подробностях думаю». Испугавшись своей самонадеянности, она стала думать о том, что истории между мужчиной и женщиной имеют всего три-четыре сценария, ничего нового уже никто не придумает, но характеры участников событий окрашивают истории в совершенно разные тона.
Женщина мечется между чувством и чувством долга. Эти «ножницы» порой режут по-живому, не оставляя надежды на компромиссы, потому что компромиссов здесь быть не может. Женщина, будучи по натуре существом, склонным искать во всем согласия, даже эту безнадежную ситуацию старается привести к одному знаменателю. Но, убедившись, что это невозможно, она делает выбор. И этот выбор чреват такими муками, что думаешь, а не лучше ли предоставить свою судьбу случаю и обстоятельствам. Как это ни странно, но этот, с первого взгляда безответственный и слабовольный, выбор свойствен натурам как раз сильным. Им хватает терпения и выдержки, силы воли и осторожности не принимать решения в состоянии любовной горячки. Большая часть почитает за героизм насиловать ситуацию волевыми и крайне болезненными для окружающих решениями.
– Я ухожу от мужа! Я – влюбилась! – провозглашает одна, совершенно не заботясь о том, что ее скорое, принятое под влиянием минуты решение доставит массу огорчений и хлопот ничего не подозревающей второй половине. Если бы влюбленная жена хоть на минуту «притормозила», то очень скоро выяснилось бы, что муж гораздо приятней, чем этот полузнакомый мужик с неизвестными тебе заморочками, претензиями и шлейфами воспоминаний о том, как кто-то ему варил вкусную манную кашу. И спрашивается, «на кой черт вам эти галеры»?!
В то время как Лариса размышляла о трудностях выбора, Лиля Сумарокова тихо радовалась тому, что она свой выбор сделала, и об этом обстоятельстве твердо и непреклонно сообщила некоторым заинтересованным лицам. Сейчас она наслаждалась утренним кофе за большим круглым столом в своей гостиной. Напротив нее сидел муж Георгий, который в одной руке держал раскрытую свежую газету, в другой – вилку с пышным омлетом. Притворяясь, что читает газету, он пытался разгадать причину внезапного увлечения его жены французской кухней и кухней вообще. До недавних пор Лиля вообще никогда не проявляла никакого интереса к домашней стряпне. Более того, она всегда проводила в жизнь принцип «Не теряй время за едой!».
– Господи, мне две статьи надо сдать, колонку в журнал и одно интервью, а ты хочешь, чтобы я холодец варила! Ты с ума сошел!
Георгий Николаевич вздыхал и отправлялся в кафе «Флора» есть мелкокрошеные мясные волокна в трясущейся субстанции. Но так было два месяца назад. Теперь же в доме все обстояло иначе.
– Как ты смотришь на рыбу а-ля Провансаль?
– Лилечка, а это как?
– Маойнез, травы, лук-шалот, сыр, – отвечала жена.
– А рыба там есть? – недоверчиво спрашивал муж.
– Конечно, во всяком случае, в рецепте она указана.
Рыба по-провансальски, мясо в горшочке, голубцы в соусе «цацик» – чего только не перепробовал за это время Георгий Николаевич. Он ел, удивляясь тому, что Лиля стала проводить столько времени на кухне, тому, что почти каждое утро она вставала теперь на полчаса раньше (а всегда было наоборот, он просыпался первый, и в его обязанности входило приготовление завтрака), варила кашу, жарила яйца и взбивала омлет. Она была ласкова, предупредительна и страшно сексуальна. Георгию Николаевичу казалось, что они переживают второй медовый месяц. Причем этот второй месяц был не в пример приятней того, первого, когда капризная молодая жена устраивала истерики по каждому ничтожному поводу, надеясь таким образом победить в войне разногласий на уровне ценностей: «Твоя рыбалка – это полная чушь! Я предпочитаю что-нибудь более интеллектуальное, например чтение книг». Сейчас же Лиля его удивила, привезя ему из командировки подарок – поплавки и какую-то импортную леску.
– Вот, случайно увидела, может, пригодится тебе.
Тот вечер, после первого свидания с Костиным, когда она дала себе обещание сделать мужа счастливым, она помнила очень хорошо. Прошло два месяца, за которые деятельная Лиля почти полностью перекроила семейную жизнь. В доме стало пахнуть пирогами. Каждую субботу у них бывали гости – исключительно друзья Георгия. «Мормышка», «блесна», «подсекать» – эти слова звучали в их доме все чаще и чаще.
– Ты спокойно можешь отправиться на рыбалку, ничего за выходные здесь не произойдет, – говорила Лиля мужу.
Георгий подозрительно смотрел на нее, но она тут же добавляла:
– Я, пожалуй, поеду с тобой. Свежим воздухом не мешает подышать и мне.
И она ехала и орала не своим голосом, когда муж вытаскивал тщедушную сельдь, и пила, не морщась, чай со смородиновыми листьями (тогда как из напитков всегда признавала только кофе), и спала в машине, скрючившись на заднем сиденье, поджав под себя промокшие ноги.
В спальне Лиля восхищала мужа абсолютно развратным поведением. На смену действительно существовавшему прозрачному дождевику, пришли ярко-красные сапоги на шпильке и ярко-красный пеньюар.
Георгий Николаевич пребывал от всего этого в удивленно-радостной настороженности.
Лиля наслаждалась и его удивлением, и тайными страстными встречами с Вадимом, которого она держала в напряжении своей независимостью, и тем, что она смогла каким-то невероятным образом примирить чувство с чувством долга. Своему любовнику Костину она так и сказала:
– Видишь ли, один литературный герой, обращаясь к жене, сказал: «У меня в жизни есть только ты, маменька и Вольтер!» Так вот, у меня есть работа, муж и ты. Именно в такой последовательности.
Костин крепко и зло задумался.
Надо сказать, что именно в этот период Лиля Сумарокова написала свои лучшие материалы и получила предложение от издательства выпустить книгу очерков.
Было еще одно обстоятельство, которое несколько облегчало положение Лили – у нее не было детей, и потому чувство долга распространялось только на одного человека, мужа Георгия, человека взрослого, самостоятельного и зависящего от ситуации ровно настолько, насколько он считал нужным зависеть.
Лариса Гуляева не имела мужа, но имела дочь, и поэтому ее положение было серьезнее. Чувство, которому она отдалась безоглядно, входило в резкое противоречие с чувством долга. Став тенью Костина, растворившись в его жизни, она в конце концов ограничила общение с дочкой обязательным эмоциональным материнским минимумом, а потом стала испытывать самое страшное чувство, которое может испытать женщина, – чувство вины перед ребенком. В чем конкретно она виновата, ей было сложно сформулировать, более того, она уговаривала себя, что если вдруг свяжет свою жизнь с Костиным, то дочь от этого только выиграет. Она себя убеждала, что ею движет забота о будущем дочери. «Во-первых, у нее будет полная семья. Костин умен, образован, отлично воспитан – не это ли лучший пример для подрастающего ребенка. Он обладает авторитетом, известен. Наконец, он из хорошей семьи, не пьет», – Лариса уговаривала себя и скатывалась в душевное рабство. Она так была влюблена в Костина, что отказывалась признавать очевидные вещи. У нее перед глазами стояло их первое настоящее свидание, которое состоялось у нее в квартире.
– Вадим!
Лариса Гуляева в открытом ярком сарафане и в босоножках на шпильке стояла в фойе у афиш.
– Привет, как ты? Выспалась? – Вадим удивился тому, как Лариса изменилась – она казалась тоньше, загорелые плечи матово блестели под желтоватыми лампами фойе, лицо с румянцем было совсем детским. – Вчерашний день тебе пошел на пользу!
– Ну да, свежий воздух полезен всем. А ты куда?
Вадим вместо ответа неопределенно развел руками.
– Может, кофейку попьем, а то у меня с утра столько всяких хлопот было. – Лариса врала и старалась не прислушиваться к биению своего сердца.
Костин посмотрел на часы. До встречи с Лилей Сумароковой еще было два с половиной часа. По рижским меркам и с рижскими расстояниями – целая вечность. Он перевел взгляд на Ларису и согласился:
– С удовольствием, и даже не буду спрашивать, как ты здесь оказалась и что ты здесь делаешь!
Лариса смущенно и счастливо рассмеялась.
– Ты пробовала коктейль «Гарибальди»? Нет?! Господи, какой пробел в твоем образовании! Я сейчас тебе расскажу, как его делают. Берут кампари, можно красный вермут, апельсиновый сок и дольки красного апельсина. Все смешивают, можно со льдом, можно – без.
– У меня два вопроса. Первый – почему «Гарибальди», а второй – а если не найдут красные апельсины?
– Относительно названия – ничего сказать не могу. Коктейль красный, может, это потому, что сторонники Гарибальди носили красные шарфы? А апельсины можно взять любые… Обрати внимание, как у него сложен платок в нагрудном кармане? – Вадим еле заметно кивнул в сторону известного оперного певца. – Отец рассказывал, что его приглашали в Европу, он отказался. В пятидесятые слыл самым известным франтом.
– А что удивительного в этом платке?
– Да, собственно, ничего, просто метка времени. Дело в том, что так платки складывали в сороковых-пятидесятых годах. Не уголком, а узкой полоской. Моду ввели американские ведущие актеры, называется она – TV Fold.
Лариса посмотрела на высокого седого мужчину, сидевшего в одиночестве на мягком диване. На столике перед ним стояла чашка кофе и рюмка с рижским бальзамом. Одет он был в толстый твидовый пиджак, лацканы которого свидетельствовали о времени его пошива. Во-первых, они были широкими, такие уже не шили лет тридцать, а во-вторых, они были немного замаслены. Но из нагрудного кармана этого видавшего вида пиджака торчала белоснежная полосочка.
Лариса вернулась домой и, лежа на тахте в своем любимом сарафане, вспоминала подробности встречи. То, что она выглядела прекрасно, – в этом у нее не было сомнений, она по глазам Костина это видела. Он не сводил взгляда с ее загорелых плеч и груди. То, что на этот раз она была разговорчива, остроумна и кокетлива, – тоже не требовало подтверждения. То, что Костин был галантен и мил, – и с этим спорить не приходилось. Оставалось несколько моментов, которые ей сейчас хотелось прояснить. Почему он так часто смотрел на часы, что стоит за его ласковым поцелуем на прощание и куда он помчался сломя голову, как только пробило восемь часов вечера? Лариса сначала сосредоточилась на поцелуе. Костин целовал ее ласково – осторожно прикасаясь к ее губам, не настаивая, но при этом как-то неотвратимо. За такими поцелуями следует долгое молчание и ожидание поощрения, эти поцелуи как прелюдия к отношениям, откровенным и страстным. Но почему он так часто смотрел на часы и так быстро уехал?
«Как хорошо, что мы с тобой сегодня увиделись! Не пропадай! – Он встревоженно посмотрел по сторонам и против обыкновения не стал ловить машину, а добавил: – Ты сама доберешься, у меня пятнадцать минут до встречи?!» И быстрым шагом пошел в противоположную сторону.
Она добралась сама. Ей было приятно идти через оживленный яркий город. Она шла и несла на себе печать «отношений», печать «свидания». Это добавляло ей обаяния, уверенности и смелости. Мужчины провожали ее взглядами, женщины завидовали, раздражась от ее самоуверенности.
Лариса решила, что ничего сегодня делать не будет. Она займется мелкими, приятными дамскими делами – разберет юбки и платья, достанет и рассортирует туфли, сумки, платки. «Завтра хочу надеть синий костюм. Он меня еще в нем не видел», – подумала она, и ей стало ясно, что завтра она опять будет искать встречи с Костиным. О дочери она подумала поздно вечером, когда засыпала: «Интересно, как он будет к ней относиться? С Айвором Вадим всегда найдет общий язык – он слишком хорошо воспитан, чтобы ревновать или объявлять бойкот. Дура я! Только поцеловались, а я уже о таких подробностях думаю». Испугавшись своей самонадеянности, она стала думать о том, что истории между мужчиной и женщиной имеют всего три-четыре сценария, ничего нового уже никто не придумает, но характеры участников событий окрашивают истории в совершенно разные тона.
Женщина мечется между чувством и чувством долга. Эти «ножницы» порой режут по-живому, не оставляя надежды на компромиссы, потому что компромиссов здесь быть не может. Женщина, будучи по натуре существом, склонным искать во всем согласия, даже эту безнадежную ситуацию старается привести к одному знаменателю. Но, убедившись, что это невозможно, она делает выбор. И этот выбор чреват такими муками, что думаешь, а не лучше ли предоставить свою судьбу случаю и обстоятельствам. Как это ни странно, но этот, с первого взгляда безответственный и слабовольный, выбор свойствен натурам как раз сильным. Им хватает терпения и выдержки, силы воли и осторожности не принимать решения в состоянии любовной горячки. Большая часть почитает за героизм насиловать ситуацию волевыми и крайне болезненными для окружающих решениями.
– Я ухожу от мужа! Я – влюбилась! – провозглашает одна, совершенно не заботясь о том, что ее скорое, принятое под влиянием минуты решение доставит массу огорчений и хлопот ничего не подозревающей второй половине. Если бы влюбленная жена хоть на минуту «притормозила», то очень скоро выяснилось бы, что муж гораздо приятней, чем этот полузнакомый мужик с неизвестными тебе заморочками, претензиями и шлейфами воспоминаний о том, как кто-то ему варил вкусную манную кашу. И спрашивается, «на кой черт вам эти галеры»?!
В то время как Лариса размышляла о трудностях выбора, Лиля Сумарокова тихо радовалась тому, что она свой выбор сделала, и об этом обстоятельстве твердо и непреклонно сообщила некоторым заинтересованным лицам. Сейчас она наслаждалась утренним кофе за большим круглым столом в своей гостиной. Напротив нее сидел муж Георгий, который в одной руке держал раскрытую свежую газету, в другой – вилку с пышным омлетом. Притворяясь, что читает газету, он пытался разгадать причину внезапного увлечения его жены французской кухней и кухней вообще. До недавних пор Лиля вообще никогда не проявляла никакого интереса к домашней стряпне. Более того, она всегда проводила в жизнь принцип «Не теряй время за едой!».
– Господи, мне две статьи надо сдать, колонку в журнал и одно интервью, а ты хочешь, чтобы я холодец варила! Ты с ума сошел!
Георгий Николаевич вздыхал и отправлялся в кафе «Флора» есть мелкокрошеные мясные волокна в трясущейся субстанции. Но так было два месяца назад. Теперь же в доме все обстояло иначе.
– Как ты смотришь на рыбу а-ля Провансаль?
– Лилечка, а это как?
– Маойнез, травы, лук-шалот, сыр, – отвечала жена.
– А рыба там есть? – недоверчиво спрашивал муж.
– Конечно, во всяком случае, в рецепте она указана.
Рыба по-провансальски, мясо в горшочке, голубцы в соусе «цацик» – чего только не перепробовал за это время Георгий Николаевич. Он ел, удивляясь тому, что Лиля стала проводить столько времени на кухне, тому, что почти каждое утро она вставала теперь на полчаса раньше (а всегда было наоборот, он просыпался первый, и в его обязанности входило приготовление завтрака), варила кашу, жарила яйца и взбивала омлет. Она была ласкова, предупредительна и страшно сексуальна. Георгию Николаевичу казалось, что они переживают второй медовый месяц. Причем этот второй месяц был не в пример приятней того, первого, когда капризная молодая жена устраивала истерики по каждому ничтожному поводу, надеясь таким образом победить в войне разногласий на уровне ценностей: «Твоя рыбалка – это полная чушь! Я предпочитаю что-нибудь более интеллектуальное, например чтение книг». Сейчас же Лиля его удивила, привезя ему из командировки подарок – поплавки и какую-то импортную леску.
– Вот, случайно увидела, может, пригодится тебе.
Тот вечер, после первого свидания с Костиным, когда она дала себе обещание сделать мужа счастливым, она помнила очень хорошо. Прошло два месяца, за которые деятельная Лиля почти полностью перекроила семейную жизнь. В доме стало пахнуть пирогами. Каждую субботу у них бывали гости – исключительно друзья Георгия. «Мормышка», «блесна», «подсекать» – эти слова звучали в их доме все чаще и чаще.
– Ты спокойно можешь отправиться на рыбалку, ничего за выходные здесь не произойдет, – говорила Лиля мужу.
Георгий подозрительно смотрел на нее, но она тут же добавляла:
– Я, пожалуй, поеду с тобой. Свежим воздухом не мешает подышать и мне.
И она ехала и орала не своим голосом, когда муж вытаскивал тщедушную сельдь, и пила, не морщась, чай со смородиновыми листьями (тогда как из напитков всегда признавала только кофе), и спала в машине, скрючившись на заднем сиденье, поджав под себя промокшие ноги.
В спальне Лиля восхищала мужа абсолютно развратным поведением. На смену действительно существовавшему прозрачному дождевику, пришли ярко-красные сапоги на шпильке и ярко-красный пеньюар.
Георгий Николаевич пребывал от всего этого в удивленно-радостной настороженности.
Лиля наслаждалась и его удивлением, и тайными страстными встречами с Вадимом, которого она держала в напряжении своей независимостью, и тем, что она смогла каким-то невероятным образом примирить чувство с чувством долга. Своему любовнику Костину она так и сказала:
– Видишь ли, один литературный герой, обращаясь к жене, сказал: «У меня в жизни есть только ты, маменька и Вольтер!» Так вот, у меня есть работа, муж и ты. Именно в такой последовательности.
Костин крепко и зло задумался.
Надо сказать, что именно в этот период Лиля Сумарокова написала свои лучшие материалы и получила предложение от издательства выпустить книгу очерков.
Было еще одно обстоятельство, которое несколько облегчало положение Лили – у нее не было детей, и потому чувство долга распространялось только на одного человека, мужа Георгия, человека взрослого, самостоятельного и зависящего от ситуации ровно настолько, насколько он считал нужным зависеть.
Лариса Гуляева не имела мужа, но имела дочь, и поэтому ее положение было серьезнее. Чувство, которому она отдалась безоглядно, входило в резкое противоречие с чувством долга. Став тенью Костина, растворившись в его жизни, она в конце концов ограничила общение с дочкой обязательным эмоциональным материнским минимумом, а потом стала испытывать самое страшное чувство, которое может испытать женщина, – чувство вины перед ребенком. В чем конкретно она виновата, ей было сложно сформулировать, более того, она уговаривала себя, что если вдруг свяжет свою жизнь с Костиным, то дочь от этого только выиграет. Она себя убеждала, что ею движет забота о будущем дочери. «Во-первых, у нее будет полная семья. Костин умен, образован, отлично воспитан – не это ли лучший пример для подрастающего ребенка. Он обладает авторитетом, известен. Наконец, он из хорошей семьи, не пьет», – Лариса уговаривала себя и скатывалась в душевное рабство. Она так была влюблена в Костина, что отказывалась признавать очевидные вещи. У нее перед глазами стояло их первое настоящее свидание, которое состоялось у нее в квартире.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента