Страница:
Наталья Александрова
Клавесин Марии-Антуанетты
– Ну, что это такое! – Амалия Антоновна поморщилась. – Опять до второй октавы фальшивит! Густав Карлович обещал что-то сделать, но воз и ныне там!
Старушка выразительно поджала губки, но, поскольку этого никто не видел, ей стало неинтересно капризничать. Она вздохнула, привычным жестом поправила седые букли и снова заиграла старинный романс: «Нет, не тебя так пылко я люблю».
Старый клавесин нещадно дребезжал и поскрипывал на трудных пассажах, старушка подпевала ему таким же надтреснутым, дребезжащим, антикварным голоском:
Как же его звали? Владимир? Андрей?
Нет, не вспомнить, имя курсанта бесследно улетучилось из ее памяти!
Этот коньяк привезла ей из Парижа Лиза на прошлое Рождество, подарила со смехом, сказала: «Только не спейтесь, тетя Малли».
Это имя – Малли – придумал для нее один из ухажеров лет семьдесят тому назад. Кто же он был – инженер? Военный? И как его звали? Она не могла вспомнить, как ни старалась, но выдуманное им имя закрепилось за Амалией Антоновной на всю жизнь.
Лиза… где она сейчас? Кажется, в Амстердаме… какие настали интересные времена – для молодых талантливых людей появилось столько возможностей!
Амалия Антоновна лихо опрокинула рюмочку, взглянула на бутылку. С минувшего Рождества коньяку в ней почти не убавилось, так что бытовой алкоголизм ей не грозит. Впрочем, в ее возрасте это было бы даже забавно.
Ох уж эта Лиза! Как редко она все же навещает старуху!
Хотя, конечно, чего можно от нее требовать – ведь она ей никто, даже не родня.
Амалия Антоновна привычно огорчилась.
Никого из ее прежних друзей давно уже нет в живых, единственный родственник – троюродный племянник – живет в другом городе, появляется очень редко, да, честно говоря, его визиты Амалию Антоновну нисколько не радуют. Все же он человек совершенно не ее круга, их интересы удивительно далеки. Собственно, единственный его интерес – это ее квартира и вещи, да и то постольку, поскольку их можно выгодно продать. Она не раз замечала алчные взгляды, которые племянник бросал на ее обстановку.
«Нет, милый, придется тебе потерпеть! Я еще жива!»
Впрочем, она сама иногда в этом сомневалась: порой она казалась себе не живым человеком, а музейным экспонатом, антикварной безделушкой – вроде этих старинных кукол, рядком рассевшихся на крышке клавесина.
Нет, с племянником у нее не было ничего общего. Вот Лиза – это совсем другое дело, она действительно умеет слушать, у нее такой приятный голос и внимательные глаза…
В дверь позвонили.
Кто бы это мог быть? Ах, ну да, наверное, это Мария Тимофеевна пришла из магазина.
Амалия Антоновна подхватила палочку с черепаховой ручкой, оперлась на нее и пошла к двери.
Она вполне могла ходить и без палочки, но иногда ей хотелось изобразить немощную старуху. Тем более перед соседями. Глядишь, чем-то и помогут, хоть в магазин сходят.
Амалия Антоновна, не спрашивая, кто там, отперла дверь.
На пороге вместо соседки появился высокий, немного сутулый мужчина с круглым широким лицом, чем-то похожий на сову – крючковатый нос, круглые моргающие глаза… Этот человек был ей вроде бы знаком, но Амалия Антоновна никак не могла вспомнить, где она с ним встречалась.
– Что же вы так – не спрашиваете? – пожурил ее гость. – Так ведь кто угодно может к вам войти! Сейчас столько опасных людей!.. Нужно быть осторожнее!
– Ах, милый! – Амалия Антоновна закатила глаза. – Мне, в моем возрасте, уже нечего бояться! На мою честь вряд ли кто-то покусится, а современные грабители не интересуются старьем. Его ведь еще нужно сбыть… Но простите, мон шер, не могу припомнить ваше имя… мы ведь с вами уже встречались?
– Я корреспондент журнала «Русская старина», – проговорил гость, протискиваясь в прихожую, – меня зовут Иван Каменский. Я звонил вам на днях, просил о встрече. Вы обещали мне рассказать о своей бурной молодости.
– Ах, ну да! – Амалия Антоновна виновато потупилась. – Я совершенно запамятовала… Видите ли, все, что случилось на днях, моментально улетучивается из моей памяти. Вот молодость – это совсем другое дело. Пойдемте, мой дорогой!
Она развернулась и, постукивая палочкой, неспешно отправилась в обратный путь – в свою скромную гостиную, которая по совместительству была ее кабинетом, и будуаром, и столовой, да и, что уж греха таить, спальней.
– Присаживайтесь, друг мой! – Она светским жестом указала гостю на диван красного дерева. – Не хотите ли капельку коньяку? У меня есть настоящий, французский. Лиза привезла его на прошлое Рождество из Парижа… ах да, вы ведь не знаете Лизу…
– Нет, к сожалению, – гость виновато заморгал, при этом сделавшись еще больше похожим на сову. – А где она сейчас, Лиза?
– Кажется, в Амстердаме… а что, разве вы с ней знакомы?
– А кроме нее, у вас никого не бывает? – продолжил гость, проигнорировав вопрос Амалии Антоновны.
– Нет, никого… только племянник, но он приезжает редко, очень редко.
Вместо того чтобы сесть, гость подошел к клавесину, внимательно осмотрел его, приподнял крышку.
– Вы любите музыку? – Амалия Антоновна заметно оживилась, села на табурет, развернула ноты. – Хотите, я вам сыграю и спою? Когда-то у меня было неплохое сопрано, даже сам профессор Гориславский отметил его…
– Да что вы говорите? – Гость изобразил вежливое удивление. – Ну что ж, сыграйте, сделайте милость!
Амалия Антоновна не заставила себя уговаривать.
Она опустилась на табурет, раскрыла пожелтевший от времени нотный сборник и объявила:
– «Ты мне клялся». Старинный романс.
Она опустила руки на клавиши и запела с большим чувством:
– Молодой человек, – обиженно проговорила Амалия Антоновна, убрав руки с клавиатуры. – Кажется, я пою для вас! Или вам это совсем не интересно?
– Интересно, очень интересно! – возразил мужчина. – Кажется, это именно то, что я искал…
С этими словами он зашел за спину хозяйки и молниеносным движением накинул ей на шею шелковый шнурок.
– Что вы… – хотела возмущенно воскликнуть Амалия Антоновна, но ее голос, который когда-то похвалил сам профессор Гориславский, отказал ей в эту критическую минуту. Впрочем, и неудивительно: шелковый шнурок, затянувшись, перехватил горло старушки, и она вместо возмущенного возгласа издала жалкий предсмертный хрип. В глазах у нее потемнело, и Амалия Антоновна отправилась в тот мир, где ее давно уже дожидались сверстники – и тот курсант-моряк, с которым она целовалась в Шуваловском парке, и инженер, который семьдесят лет тому назад придумал для нее милое прозвище Малли… в последнее мгновение она вспомнила, как его звали – Николай.
Похожий на сову человек подхватил безвольно обмякшее тело старухи и перенес его на диван. После этого он засучил рукава и склонился над клавесином.
Но поработать как следует он не успел, потому что в дверь квартиры позвонили. Мало того – с площадки донесся заливистый собачий лай.
Мужчина вполголоса выругался и шагнул к окну, задернутому плотными шторами.
– Кузенька, не торопись! – Мария Тимофеевна зажала под мышкой поводок, перехватила в левую руку тяжелую хозяйственную сумку с продуктами и приложила к кнопке ключ домофона. Симпатичный скотчтерьер первым проскочил в открывшуюся дверь и побежал наверх, волоча за собой поводок.
Хозяйка привычно умилилась на своего питомца, тяжко вздохнула и приступила к подъему. Лестница в старом доме была крутая, зато площадки между маршами – широкие и окна – красивой полукруглой формы. Между вторым и третьим этажом Мария Тимофеевна остановилась передохнуть. На лестнице было чисто, пахло освежителем воздуха и едва заметно – краской.
Мария Тимофеевна радостно огляделась – она никак не могла привыкнуть, что в родном подъезде вместо обшарпанных стен и падающих на голову кусков осыпающейся штукатурки теперь такая красота! Счастье привалило случайно.
Крупная московская фирма открыла в городе свой филиал и купила в их подъезде две квартиры для своих сотрудников. Не успели выехать старые жильцы, как явился прораб – разбитной коренастый мужичок с цепкими глазками, посматривающими по сторонам из-под низко надвинутой кепки, – и начал что-то высматривать и вымеривать. После чего на три месяца весь подъезд потерял покой от непрерывного стука и грохота. Зато напоследок прораб привел двух смуглых теток с золотыми зубами, которые аккуратно выкрасили и побелили лестницу до второго этажа. А сын Марии Тимофеевны не растерялся и тут же договорился с этими тетками, чтобы они продолжили свое доброе дело вплоть до третьего этажа.
Тут Марию Тимофеевну отвлекло поведение Кузи. Вместо того чтобы смирно ждать хозяйку на коврике возле собственной двери, скотчтерьер повел себя странно. Он подбежал к двери напротив и залаял сердито и громко.
– Ах ты, проказник! – Старушка подхватила сумки и заторопилась наверх.
С трудом отогнав Кузю, она позвонила в соседскую дверь и подождала минут пять – женщина там живет немолодая, пока услышит, пока дойдет… Никто не открыл. Мария Тимофеевна не удивилась и позвонила снова – ведь Амалия Антоновна малость на ухо туговата, хоть и музицировать любит. Как запоет и заиграет, не то что звонка в дверь – сирены пожарной не услышит!
Звонок раскатился за дверью долгим звоном, ему вторил взволнованный лай Кузи.
– Да замолчи ты! – Хозяйка замахнулась на песика поводком и постучала в дверь: – Амалия Антоновна! Откройте! Я вам молока принесла! Два пакета, как просили!
По-прежнему никто не открыл, зато лай собачки перешел в злобное повизгивание с подвываниями. Кузя бросался на дверь, как тореадор на быка, из-за такого шума нечего было и думать расслышать, что творится в квартире.
– Ладно, Кузя, – решительно сказала Мария Тимофеевна, – у нас же есть ключи. Сейчас тебя домой отведу и ключи заодно возьму.
Мария Тимофеевна была женщиной аккуратной и осторожной. Ключи от квартиры соседки не болтались у нее в прихожей на гвоздике, а спокойно лежали, убранные в ящик кухонного стола. Кузю в свою квартиру ей удалось затащить с большим трудом.
Бросив сумку прямо в прихожей, не снимая ботинок, Мария Тимофеевна сбегала на кухню за ключами и снова вышла на площадку. На звонок по-прежнему никто не ответил, она сунулась было к замку, но руки дрожали, и сердце как-то странно замирало. Из ее квартиры раздавался вой Кузи.
Мария Тимофеевна поняла, что ей страшно и одна она в квартиру соседки ни за что не пойдет. Кого бы позвать с собой? Ее домашние все на работе, эти богатенькие со второго этажа – тоже, а если и есть там кто-то, то все равно не пойдут, чтобы не связываться.
Соседка вздохнула и поспешила наверх.
На четвертом этаже красотой и не пахло. А пахло капустой и тухлой селедкой, как во всяком подъезде старого запущенного дома. Мария Тимофеевна позвонила в обе квартиры. Открыли только в той, что была расположена над апартаментами Амалии Антоновны.
Женщина, появившаяся на пороге, была несомненно молода, но весьма потрепана жизнью. А скорее всего, такую жизнь она сама себе выбрала и отказываться от нее не имела ни сил, ни желания. С трудом найдя поясок халата, она зевнула во весь рот, и Марию Тимофеевну обдал густой запах перегара.
– С добрым утром! – хриплым голосом сказала женщина.
– Ох Вера, – поморщилась соседка, – первый час, какое уж утро! А ты все квасишь?
– Да что я, что я! – вяло попыталась оправдаться Вера. – Если у нас с Толиком праздник вчера был!..
– Да у вас как деньги на выпивку есть – так и праздник! – с сердцем сказала соседка. – Ну да ладно, хорошо, что ты дома, сходи со мной к Амалии Антоновне, она не открывает, а мне одной боязно – как бы чего не случилось…
– Никак померла? – поинтересовалась Вера без особого интереса.
– Типун тебе на язык! – замахала руками Мария Тимофеевна. – Еще накаркаешь!
– А что такого? – Вера пожала плечами. – Ей сколько лет, наверное, больше восьмидесяти?
– Говорит, что семьдесят девять, но уже лет десять эта цифра не меняется, – неохотно ответила соседка. – Ну, пошли, что ли? Чего зря тянуть…
– Боюсь, – Вера отшатнулась, – может, Толика позвать?
– Вот Толика точно не надо! – твердо ответила соседка и пошла вниз. Вера потащилась за ней.
Кузя по-прежнему злобно лаял за своей дверью. Вера взяла из рук Марии Тимофеевны ключ и отперла замок. В квартире стояла мертвая тишина.
Выпихивая друг дружку вперед, соседки прошли в полутемную комнату.
– Да вот же она! – обрадованно завопила Вера. – Задремала просто на диване! Обычное дело – пожилой человек, прилегла и уснула, а вы сразу в панику…
Мария Тимофеевна поджала губы и подошла к дивану.
– Амалия Антоновна, голубушка, что с вами?
Никто не отозвался, только портьера на окне колыхнулась – чуть заметно.
Мария Тимофеевна осторожно тронула лежащую за плечо. От легкого толчка тело повернулось, и соседки хором закричали от ужаса. На них глядело мертвое синее лицо, глаза вылезли из орбит, изо рта вывалился багровый язык.
Вера икнула и сползла по стенке на пол. Мария Тимофеевна, стараясь не смотреть в страшное лицо, отошла от дивана и нагнулась к Вере. Та была в обмороке.
– Да что ж такое! – с досадой крикнула Мария Тимофеевна. – С тобой еще возиться! Ну и молодежь нынче хилая пошла! Квасить-то у нее здоровья хватает…
Сама она держалась бодро, хотя сердце стремилось выпрыгнуть из груди, а в ушах бухал колокол.
«Милицию или «Скорую», – подумала Мария Тимофеевна, – лучше милицию, пускай они сами разбираются».
Чтобы пройти к телефону, требовалось обогнуть диван, и тут Мария Тимофеевна заметила тонкую лиловую полосу на шее Амалии – под стоячим воротничком кружевной блузки. Крик застыл у нее в горле. Она выскочила из квартиры и от волнения побежала не к себе, а наверх.
Несмотря на то что сердце билось еще сильнее, Мария Тимофеевна с маху скакнула на четвертый этаж горной серной и заколотила в дверь соседей ногами.
Явился Толик, здоровенный амбал в вылинявшей тельняшке с оторванными рукавами – очевидно, чтобы все могли оценить его бицепсы и татуировки.
Позвонив по телефону, поддерживаемая Толиком, Мария Тимофеевна на нетвердых ногах спустилась вниз. Дверь квартиры Амалии была распахнута настежь. Вера сидела на полу, очумело крутя головой. Портьера больше не колыхалась.
– Ни фига себе! – Толик подошел к дивану.
– Не трогай там ничего! – слабым голосом сказала Мария Тимофеевна. Она регулярно смотрела детективные сериалы и знала, как следует вести себя на месте преступления. Женщина опустилась на вертящийся стул возле клавесина с нотами, раскрытыми на романсе. Ее взгляд невольно остановился на словах:
По мнению жильцов, единственное, чем занималась Раиса Павловна за свою немаленькую зарплату, – это разъясняла населению в доступной форме, что оно, это население, само виновато в том, что топить в этом году начнут значительно позже, чем обычно, ремонт раздолбанного тротуара откладывается на неопределенный срок, электричество в доме то и дело отключают и из кранов вместо воды течет неизвестная науке вонючая бурая субстанция.
Но сегодня у Раисы был какой-то не начальственный, а заинтересованный и даже заискивающий вид.
– Что, скончалась Амалия Антоновна? – осведомилась она фальшивым голосом, скорбно поджав губы. – Отмучилась?
– Умерла, – ответила Мария Тимофеевна, искренне удивляясь, что Раиса знала имя-отчество одинокой небогатой старухи. Она не без основания подумала, что сотрудница жилконторы вынашивает какие-то далеко идущие планы относительно освободившейся квартиры, и на всякий случай добавила: – Племянник у нее есть. Ему все и отойдет, по завещанию. С ним уже созвонились.
– Хорошо-хорошо! – миролюбиво проговорила Раиса, стрельнув глазами по сторонам, и покинула квартиру.
Выйдя на лестничную площадку, она достала мобильный телефон и торопливо сообщила:
– Это Раиса Павловна. Да, она умерла… наследник имеется, племянник… ну, это уж как водится… уж я надеюсь, что вы меня не обидите!
На Фонтанке, напротив Летнего сада, расположен тихий и красивый квартал, носящий несколько необычное название – Соляной городок. Этот квартал ограничен улицей Пестеля (прежде – Пантелеймоновской), Гангутской улицей и Соляным переулком. Самое заметное здание квартала – старинная Пантелеймоновская церковь.
В конце восемнадцатого века здесь, на месте деревянной Партикулярной верфи петровского времени, были выстроены соляные и винные склады, которые и дали имя кварталу.
В этом-то квартале располагается антикварный магазин с непритязательным названием «Старина».
Витрины магазина не поражают роскошью выставленных в них предметов. Пара невзрачных китайских ваз, шкатулка из черепахового панциря, несколько серо-голубых датских тарелок, цветная японская гравюра, резные старинные шахматы – случайные, не очень ценные вещи. Но знатоки и любители антиквариата знают, что за этими непритязательными витринами скрывается один из лучших магазинов города, в полутемных залах и извилистых коридорах которого можно найти настоящие сокровища прошедших веков.
В залах со скучающим видом прохаживаются продавцы-консультанты – унылые мужчины средних лет в темных, мятых, обсыпанных перхотью пиджаках, равнодушно взирающие на случайных посетителей, но оживляющиеся при виде знакомого коллекционера и вполголоса ему сообщающие:
– Константин Петрович, у нас кое-что для вас появилось! Классицизм, эпоха Павла Первого, в отличном состоянии!
А в самой глубине торгового помещения, в небольшом кабинете, до потолка заваленном обломками минувшего, сидит владелец этого магазина, Казимир Болеславович Пауцкий, известный в узких кругах под характерным прозвищем Паук.
Казимир Болеславович и внешне напоминает паука: тщедушное тельце с длинными цепкими руками, большая голова с глубокими залысинами, темные, глубоко посаженные глаза.
Но в действительности не имя и даже не характерная внешность послужили причиной такого прозвища.
Отсюда, из своего полутемного кабинета, Пауцкий протянул по всему городу тонкие, невидимые нити своей паутины, он постоянно ждет, прислушивается – не задрожит ли одна из этих нитей, сообщая ему, что в паутину попала добыча.
На него работают врачи «Скорой помощи» и санитары моргов, участковые милиционеры и техники-смотрители, паспортистки и даже рядовые сантехники. Впрочем, «работают» – это громко сказано. Все эти люди просто сообщают Пауку (за определенную плату) о кончине стариков и старушек перспективного возраста, в чьих квартирах или комнатах могли уцелеть предметы старины.
Чаще всего сигнал оказывается бесполезным: к примеру, в квартире усопшей единственным предметом антиквариата была она сама, из произведений искусства имелся только японский рекламный календарь за семьдесят шестой год, а вся «старинная мебель» – это разрозненный румынский гарнитур, купленный по случаю лет тридцать тому назад.
Но бывали и исключения, и ради этих исключений Паук готов был платить за каждый такой сигнал.
К большому его сожалению, давно уже прошли те времена, когда в скромной коммунальной квартирке можно было найти полный столовый гарнитур времен Павла Первого в отличной сохранности или чудесный ампирный кабинет из карельской березы. В России, а особенно в Санкт-Петербурге, у антикварной мебели (впрочем, как и у ее владельцев) была трудная судьба: значительная ее часть погибла еще во время двух революций. То, что удалось сберечь тогда, в огне красного террора, впоследствии сгорело в «буржуйках» ледяными блокадными зимами, когда чудом уцелевшие потомки аристократических родов, чтобы выжить, топили печи красным деревом и палисандром.
Но, как это ни печально, еще более страшный удар по антиквариату, чем две революции и война, нанесло бурное строительство хрущевского времени. Жители коммунальных квартир Коломны и Песков, Семенцов и Петроградской стороны, получая малогабаритные квартирки в Дачном или Ульянке, не могли взять с собой громоздкие дедовские шкафы, комоды и секретеры. Кроме того, воспитанная новой, прогрессивной эстетикой молодежь считала все это никому не нужным, безнадежно устаревшим хламом. Молодые люди высмеивали отсталых бабушек и дедушек и говорили, что не возьмут их любимые «козетки и кушетки» в свое светлое малогабаритное будущее.
И драгоценная антикварная мебель отправлялась на городские свалки, а вместо нее в типовых квартирах поселялись примитивные, недолговечные поделки из ДСП и оргалита. Причем, выбрасывая старые вещи, никто, конечно, не беспокоился об их сохранности, и старинная мебель попадала в мусорные контейнеры безжалостно переломанной, без обивки и отделки.
Конечно, находились предприимчивые и не брезгливые люди, которые обходили свалки, внимательно присматриваясь к обломкам дедовской мебели, и кое-что спасали, сохраняли до лучших времен.
И теперь, когда эти «лучшие времена» настали и за дедовские шкафы, когда-то отправленные на свалку, богатые люди платили огромные деньги, – теперь настал звездный час для людей вроде Казимира Болеславовича Пауцкого.
Именно сюда, в этот полутемный кабинет, в логово Казимира Пауцкого, позвонила Раиса Павловна, как только узнала о смерти Амалии Антоновны.
Пауцкий поблагодарил Раису, повесил трубку, встал из-за стола и надел черное пальто.
В этом пальто он ходил в любое время года – зимой и летом. Это пальто и черная палка с серебряным набалдашником были от него неотделимы, казалось, что он так и родился – в черном пальто, с залысинами и с палкой в руке.
– Михаил! – крикнул Пауцкий, приоткрыв дверь кабинета. – Мы едем на раскопки!
«Раскопками» Казимир Болеславович называл такие вот экстренные посещения покойных старушек.
Из кладовки появился крупный рыхлый детина лет сорока, с отвислой губой и сонно-туповатым выражением лица. Несмотря на такой сомнительный облик, Михаил выполнял при Пауцком функции шофера и телохранителя (ведь не секрет, что антикварный бизнес – довольно криминальный), а также, по совместительству, вышибалы и грузчика на тот случай, если что-то можно прихватить сразу, без долгих переговоров с родней и наследниками.
Собственно, она была ему вовсе и не тетка, а то ли двоюродная бабка, то ли вовсе седьмая вода на киселе, но ситуации это не меняло: она доводилась ему какой-то родней, и это давало практичному и рассудительному Славику определенные права.
Во-первых, изредка приезжая в Петербург в командировку, он мог остановиться у тети Амалии, сэкономив кое-какие деньги на гостинице. При его небольших заработках это было очень даже неплохо.
Во-вторых же, поскольку у Амалии Антоновны других родственников не имелось, Славик твердо рассчитывал получить после ее смерти наследство.
Конечно, его тетка не владела акциями банков и металлургических заводов, алмазными копями и поместьями, но квартира в Петербурге – это тоже немалая ценность, особенно если смотреть на нее из далекой провинции. Поэтому Славик старался тетку не раздражать и при каждом своем приезде дарил ей что-нибудь необременительное для своего бюджета – коробку конфет «Ласточка», упаковку отечественного земляничного мыла или пачку дешевого чая, по вкусу отдаленно напоминающего запаренный березовый веник.
Правда, была в этом и одна огорчительная сторона: тетка, несмотря на свой более чем преклонный возраст, чувствовала себя превосходно и совершенно не собиралась умирать, напротив – радовалась жизни, музицировала и даже крошечными дозами попивала коньяк, чем вызывала в душе племянника неуклонно растущее раздражение.
Итак, прямо с поезда Славик отправился к своей тетке. Такси он из экономии не взял, доехал до места на троллейбусе и уже подходил к теткиному дому, когда нос к носу столкнулся с соседкой Амалии Антоновны.
Старушка выразительно поджала губки, но, поскольку этого никто не видел, ей стало неинтересно капризничать. Она вздохнула, привычным жестом поправила седые букли и снова заиграла старинный романс: «Нет, не тебя так пылко я люблю».
Старый клавесин нещадно дребезжал и поскрипывал на трудных пассажах, старушка подпевала ему таким же надтреснутым, дребезжащим, антикварным голоском:
Когда-то, очень давно, у нее находили неплохое сопрано, но теперь ее голос был так же далек от сопрано, как она сама – от той очаровательной барышни с огромным черным бантом в волосах, которая слушала соловьев в Шуваловском парке и целовалась с курсантом-моряком…
…Не для меня красы твоей блистанье…
Как же его звали? Владимир? Андрей?
Нет, не вспомнить, имя курсанта бесследно улетучилось из ее памяти!
Амалия Антоновна расчувствовалась. Она прикрыла глаза, промокнула их кружевным платочком с изящно вышитыми инициалами, отъехала от клавесина вместе с вращающимся табуретом, взяла с палисандрового ломберного столика крошечную, на десять грамм, хрустальную рюмочку и недрогнувшей рукой налила в нее французского коньяка.
…Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость, и молодость погибшую мою…
Этот коньяк привезла ей из Парижа Лиза на прошлое Рождество, подарила со смехом, сказала: «Только не спейтесь, тетя Малли».
Это имя – Малли – придумал для нее один из ухажеров лет семьдесят тому назад. Кто же он был – инженер? Военный? И как его звали? Она не могла вспомнить, как ни старалась, но выдуманное им имя закрепилось за Амалией Антоновной на всю жизнь.
Лиза… где она сейчас? Кажется, в Амстердаме… какие настали интересные времена – для молодых талантливых людей появилось столько возможностей!
Амалия Антоновна лихо опрокинула рюмочку, взглянула на бутылку. С минувшего Рождества коньяку в ней почти не убавилось, так что бытовой алкоголизм ей не грозит. Впрочем, в ее возрасте это было бы даже забавно.
Ох уж эта Лиза! Как редко она все же навещает старуху!
Хотя, конечно, чего можно от нее требовать – ведь она ей никто, даже не родня.
Амалия Антоновна привычно огорчилась.
Никого из ее прежних друзей давно уже нет в живых, единственный родственник – троюродный племянник – живет в другом городе, появляется очень редко, да, честно говоря, его визиты Амалию Антоновну нисколько не радуют. Все же он человек совершенно не ее круга, их интересы удивительно далеки. Собственно, единственный его интерес – это ее квартира и вещи, да и то постольку, поскольку их можно выгодно продать. Она не раз замечала алчные взгляды, которые племянник бросал на ее обстановку.
«Нет, милый, придется тебе потерпеть! Я еще жива!»
Впрочем, она сама иногда в этом сомневалась: порой она казалась себе не живым человеком, а музейным экспонатом, антикварной безделушкой – вроде этих старинных кукол, рядком рассевшихся на крышке клавесина.
Нет, с племянником у нее не было ничего общего. Вот Лиза – это совсем другое дело, она действительно умеет слушать, у нее такой приятный голос и внимательные глаза…
В дверь позвонили.
Кто бы это мог быть? Ах, ну да, наверное, это Мария Тимофеевна пришла из магазина.
Амалия Антоновна подхватила палочку с черепаховой ручкой, оперлась на нее и пошла к двери.
Она вполне могла ходить и без палочки, но иногда ей хотелось изобразить немощную старуху. Тем более перед соседями. Глядишь, чем-то и помогут, хоть в магазин сходят.
Амалия Антоновна, не спрашивая, кто там, отперла дверь.
На пороге вместо соседки появился высокий, немного сутулый мужчина с круглым широким лицом, чем-то похожий на сову – крючковатый нос, круглые моргающие глаза… Этот человек был ей вроде бы знаком, но Амалия Антоновна никак не могла вспомнить, где она с ним встречалась.
– Что же вы так – не спрашиваете? – пожурил ее гость. – Так ведь кто угодно может к вам войти! Сейчас столько опасных людей!.. Нужно быть осторожнее!
– Ах, милый! – Амалия Антоновна закатила глаза. – Мне, в моем возрасте, уже нечего бояться! На мою честь вряд ли кто-то покусится, а современные грабители не интересуются старьем. Его ведь еще нужно сбыть… Но простите, мон шер, не могу припомнить ваше имя… мы ведь с вами уже встречались?
– Я корреспондент журнала «Русская старина», – проговорил гость, протискиваясь в прихожую, – меня зовут Иван Каменский. Я звонил вам на днях, просил о встрече. Вы обещали мне рассказать о своей бурной молодости.
– Ах, ну да! – Амалия Антоновна виновато потупилась. – Я совершенно запамятовала… Видите ли, все, что случилось на днях, моментально улетучивается из моей памяти. Вот молодость – это совсем другое дело. Пойдемте, мой дорогой!
Она развернулась и, постукивая палочкой, неспешно отправилась в обратный путь – в свою скромную гостиную, которая по совместительству была ее кабинетом, и будуаром, и столовой, да и, что уж греха таить, спальней.
– Присаживайтесь, друг мой! – Она светским жестом указала гостю на диван красного дерева. – Не хотите ли капельку коньяку? У меня есть настоящий, французский. Лиза привезла его на прошлое Рождество из Парижа… ах да, вы ведь не знаете Лизу…
– Нет, к сожалению, – гость виновато заморгал, при этом сделавшись еще больше похожим на сову. – А где она сейчас, Лиза?
– Кажется, в Амстердаме… а что, разве вы с ней знакомы?
– А кроме нее, у вас никого не бывает? – продолжил гость, проигнорировав вопрос Амалии Антоновны.
– Нет, никого… только племянник, но он приезжает редко, очень редко.
Вместо того чтобы сесть, гость подошел к клавесину, внимательно осмотрел его, приподнял крышку.
– Вы любите музыку? – Амалия Антоновна заметно оживилась, села на табурет, развернула ноты. – Хотите, я вам сыграю и спою? Когда-то у меня было неплохое сопрано, даже сам профессор Гориславский отметил его…
– Да что вы говорите? – Гость изобразил вежливое удивление. – Ну что ж, сыграйте, сделайте милость!
Амалия Антоновна не заставила себя уговаривать.
Она опустилась на табурет, раскрыла пожелтевший от времени нотный сборник и объявила:
– «Ты мне клялся». Старинный романс.
Она опустила руки на клавиши и запела с большим чувством:
Однако невоспитанный гость, вместо того чтобы вежливо слушать престарелую певицу, так и крутился вокруг клавесина. Он поднял его резную крышку и беззастенчиво разглядывал внутренности старинного инструмента.
Ты мне клялся душой сначала,
Назвал душенькой ты меня…
– Молодой человек, – обиженно проговорила Амалия Антоновна, убрав руки с клавиатуры. – Кажется, я пою для вас! Или вам это совсем не интересно?
– Интересно, очень интересно! – возразил мужчина. – Кажется, это именно то, что я искал…
С этими словами он зашел за спину хозяйки и молниеносным движением накинул ей на шею шелковый шнурок.
– Что вы… – хотела возмущенно воскликнуть Амалия Антоновна, но ее голос, который когда-то похвалил сам профессор Гориславский, отказал ей в эту критическую минуту. Впрочем, и неудивительно: шелковый шнурок, затянувшись, перехватил горло старушки, и она вместо возмущенного возгласа издала жалкий предсмертный хрип. В глазах у нее потемнело, и Амалия Антоновна отправилась в тот мир, где ее давно уже дожидались сверстники – и тот курсант-моряк, с которым она целовалась в Шуваловском парке, и инженер, который семьдесят лет тому назад придумал для нее милое прозвище Малли… в последнее мгновение она вспомнила, как его звали – Николай.
Похожий на сову человек подхватил безвольно обмякшее тело старухи и перенес его на диван. После этого он засучил рукава и склонился над клавесином.
Но поработать как следует он не успел, потому что в дверь квартиры позвонили. Мало того – с площадки донесся заливистый собачий лай.
Мужчина вполголоса выругался и шагнул к окну, задернутому плотными шторами.
– Кузенька, не торопись! – Мария Тимофеевна зажала под мышкой поводок, перехватила в левую руку тяжелую хозяйственную сумку с продуктами и приложила к кнопке ключ домофона. Симпатичный скотчтерьер первым проскочил в открывшуюся дверь и побежал наверх, волоча за собой поводок.
Хозяйка привычно умилилась на своего питомца, тяжко вздохнула и приступила к подъему. Лестница в старом доме была крутая, зато площадки между маршами – широкие и окна – красивой полукруглой формы. Между вторым и третьим этажом Мария Тимофеевна остановилась передохнуть. На лестнице было чисто, пахло освежителем воздуха и едва заметно – краской.
Мария Тимофеевна радостно огляделась – она никак не могла привыкнуть, что в родном подъезде вместо обшарпанных стен и падающих на голову кусков осыпающейся штукатурки теперь такая красота! Счастье привалило случайно.
Крупная московская фирма открыла в городе свой филиал и купила в их подъезде две квартиры для своих сотрудников. Не успели выехать старые жильцы, как явился прораб – разбитной коренастый мужичок с цепкими глазками, посматривающими по сторонам из-под низко надвинутой кепки, – и начал что-то высматривать и вымеривать. После чего на три месяца весь подъезд потерял покой от непрерывного стука и грохота. Зато напоследок прораб привел двух смуглых теток с золотыми зубами, которые аккуратно выкрасили и побелили лестницу до второго этажа. А сын Марии Тимофеевны не растерялся и тут же договорился с этими тетками, чтобы они продолжили свое доброе дело вплоть до третьего этажа.
Тут Марию Тимофеевну отвлекло поведение Кузи. Вместо того чтобы смирно ждать хозяйку на коврике возле собственной двери, скотчтерьер повел себя странно. Он подбежал к двери напротив и залаял сердито и громко.
– Ах ты, проказник! – Старушка подхватила сумки и заторопилась наверх.
С трудом отогнав Кузю, она позвонила в соседскую дверь и подождала минут пять – женщина там живет немолодая, пока услышит, пока дойдет… Никто не открыл. Мария Тимофеевна не удивилась и позвонила снова – ведь Амалия Антоновна малость на ухо туговата, хоть и музицировать любит. Как запоет и заиграет, не то что звонка в дверь – сирены пожарной не услышит!
Звонок раскатился за дверью долгим звоном, ему вторил взволнованный лай Кузи.
– Да замолчи ты! – Хозяйка замахнулась на песика поводком и постучала в дверь: – Амалия Антоновна! Откройте! Я вам молока принесла! Два пакета, как просили!
По-прежнему никто не открыл, зато лай собачки перешел в злобное повизгивание с подвываниями. Кузя бросался на дверь, как тореадор на быка, из-за такого шума нечего было и думать расслышать, что творится в квартире.
– Ладно, Кузя, – решительно сказала Мария Тимофеевна, – у нас же есть ключи. Сейчас тебя домой отведу и ключи заодно возьму.
Мария Тимофеевна была женщиной аккуратной и осторожной. Ключи от квартиры соседки не болтались у нее в прихожей на гвоздике, а спокойно лежали, убранные в ящик кухонного стола. Кузю в свою квартиру ей удалось затащить с большим трудом.
Бросив сумку прямо в прихожей, не снимая ботинок, Мария Тимофеевна сбегала на кухню за ключами и снова вышла на площадку. На звонок по-прежнему никто не ответил, она сунулась было к замку, но руки дрожали, и сердце как-то странно замирало. Из ее квартиры раздавался вой Кузи.
Мария Тимофеевна поняла, что ей страшно и одна она в квартиру соседки ни за что не пойдет. Кого бы позвать с собой? Ее домашние все на работе, эти богатенькие со второго этажа – тоже, а если и есть там кто-то, то все равно не пойдут, чтобы не связываться.
Соседка вздохнула и поспешила наверх.
На четвертом этаже красотой и не пахло. А пахло капустой и тухлой селедкой, как во всяком подъезде старого запущенного дома. Мария Тимофеевна позвонила в обе квартиры. Открыли только в той, что была расположена над апартаментами Амалии Антоновны.
Женщина, появившаяся на пороге, была несомненно молода, но весьма потрепана жизнью. А скорее всего, такую жизнь она сама себе выбрала и отказываться от нее не имела ни сил, ни желания. С трудом найдя поясок халата, она зевнула во весь рот, и Марию Тимофеевну обдал густой запах перегара.
– С добрым утром! – хриплым голосом сказала женщина.
– Ох Вера, – поморщилась соседка, – первый час, какое уж утро! А ты все квасишь?
– Да что я, что я! – вяло попыталась оправдаться Вера. – Если у нас с Толиком праздник вчера был!..
– Да у вас как деньги на выпивку есть – так и праздник! – с сердцем сказала соседка. – Ну да ладно, хорошо, что ты дома, сходи со мной к Амалии Антоновне, она не открывает, а мне одной боязно – как бы чего не случилось…
– Никак померла? – поинтересовалась Вера без особого интереса.
– Типун тебе на язык! – замахала руками Мария Тимофеевна. – Еще накаркаешь!
– А что такого? – Вера пожала плечами. – Ей сколько лет, наверное, больше восьмидесяти?
– Говорит, что семьдесят девять, но уже лет десять эта цифра не меняется, – неохотно ответила соседка. – Ну, пошли, что ли? Чего зря тянуть…
– Боюсь, – Вера отшатнулась, – может, Толика позвать?
– Вот Толика точно не надо! – твердо ответила соседка и пошла вниз. Вера потащилась за ней.
Кузя по-прежнему злобно лаял за своей дверью. Вера взяла из рук Марии Тимофеевны ключ и отперла замок. В квартире стояла мертвая тишина.
Выпихивая друг дружку вперед, соседки прошли в полутемную комнату.
– Да вот же она! – обрадованно завопила Вера. – Задремала просто на диване! Обычное дело – пожилой человек, прилегла и уснула, а вы сразу в панику…
Мария Тимофеевна поджала губы и подошла к дивану.
– Амалия Антоновна, голубушка, что с вами?
Никто не отозвался, только портьера на окне колыхнулась – чуть заметно.
Мария Тимофеевна осторожно тронула лежащую за плечо. От легкого толчка тело повернулось, и соседки хором закричали от ужаса. На них глядело мертвое синее лицо, глаза вылезли из орбит, изо рта вывалился багровый язык.
Вера икнула и сползла по стенке на пол. Мария Тимофеевна, стараясь не смотреть в страшное лицо, отошла от дивана и нагнулась к Вере. Та была в обмороке.
– Да что ж такое! – с досадой крикнула Мария Тимофеевна. – С тобой еще возиться! Ну и молодежь нынче хилая пошла! Квасить-то у нее здоровья хватает…
Сама она держалась бодро, хотя сердце стремилось выпрыгнуть из груди, а в ушах бухал колокол.
«Милицию или «Скорую», – подумала Мария Тимофеевна, – лучше милицию, пускай они сами разбираются».
Чтобы пройти к телефону, требовалось обогнуть диван, и тут Мария Тимофеевна заметила тонкую лиловую полосу на шее Амалии – под стоячим воротничком кружевной блузки. Крик застыл у нее в горле. Она выскочила из квартиры и от волнения побежала не к себе, а наверх.
Несмотря на то что сердце билось еще сильнее, Мария Тимофеевна с маху скакнула на четвертый этаж горной серной и заколотила в дверь соседей ногами.
Явился Толик, здоровенный амбал в вылинявшей тельняшке с оторванными рукавами – очевидно, чтобы все могли оценить его бицепсы и татуировки.
Позвонив по телефону, поддерживаемая Толиком, Мария Тимофеевна на нетвердых ногах спустилась вниз. Дверь квартиры Амалии была распахнута настежь. Вера сидела на полу, очумело крутя головой. Портьера больше не колыхалась.
– Ни фига себе! – Толик подошел к дивану.
– Не трогай там ничего! – слабым голосом сказала Мария Тимофеевна. Она регулярно смотрела детективные сериалы и знала, как следует вести себя на месте преступления. Женщина опустилась на вертящийся стул возле клавесина с нотами, раскрытыми на романсе. Ее взгляд невольно остановился на словах:
Не успели бравые, слегка поддатые санитары вынести из квартиры бренные останки Амалии Антоновны и без всякого почтения к покойной запихнуть их в труповозку, как на пороге квартиры появилась Раиса Павловна – сотрудница жилконторы в неизвестном чине и с непонятными обязанностями, но с начальственными замашками и с административной «халой» на голове.
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье,
Люблю в тебе я прошлые страданья
И молодость, и молодость погибшую свою!..
По мнению жильцов, единственное, чем занималась Раиса Павловна за свою немаленькую зарплату, – это разъясняла населению в доступной форме, что оно, это население, само виновато в том, что топить в этом году начнут значительно позже, чем обычно, ремонт раздолбанного тротуара откладывается на неопределенный срок, электричество в доме то и дело отключают и из кранов вместо воды течет неизвестная науке вонючая бурая субстанция.
Но сегодня у Раисы был какой-то не начальственный, а заинтересованный и даже заискивающий вид.
– Что, скончалась Амалия Антоновна? – осведомилась она фальшивым голосом, скорбно поджав губы. – Отмучилась?
– Умерла, – ответила Мария Тимофеевна, искренне удивляясь, что Раиса знала имя-отчество одинокой небогатой старухи. Она не без основания подумала, что сотрудница жилконторы вынашивает какие-то далеко идущие планы относительно освободившейся квартиры, и на всякий случай добавила: – Племянник у нее есть. Ему все и отойдет, по завещанию. С ним уже созвонились.
– Хорошо-хорошо! – миролюбиво проговорила Раиса, стрельнув глазами по сторонам, и покинула квартиру.
Выйдя на лестничную площадку, она достала мобильный телефон и торопливо сообщила:
– Это Раиса Павловна. Да, она умерла… наследник имеется, племянник… ну, это уж как водится… уж я надеюсь, что вы меня не обидите!
На Фонтанке, напротив Летнего сада, расположен тихий и красивый квартал, носящий несколько необычное название – Соляной городок. Этот квартал ограничен улицей Пестеля (прежде – Пантелеймоновской), Гангутской улицей и Соляным переулком. Самое заметное здание квартала – старинная Пантелеймоновская церковь.
В конце восемнадцатого века здесь, на месте деревянной Партикулярной верфи петровского времени, были выстроены соляные и винные склады, которые и дали имя кварталу.
В этом-то квартале располагается антикварный магазин с непритязательным названием «Старина».
Витрины магазина не поражают роскошью выставленных в них предметов. Пара невзрачных китайских ваз, шкатулка из черепахового панциря, несколько серо-голубых датских тарелок, цветная японская гравюра, резные старинные шахматы – случайные, не очень ценные вещи. Но знатоки и любители антиквариата знают, что за этими непритязательными витринами скрывается один из лучших магазинов города, в полутемных залах и извилистых коридорах которого можно найти настоящие сокровища прошедших веков.
В залах со скучающим видом прохаживаются продавцы-консультанты – унылые мужчины средних лет в темных, мятых, обсыпанных перхотью пиджаках, равнодушно взирающие на случайных посетителей, но оживляющиеся при виде знакомого коллекционера и вполголоса ему сообщающие:
– Константин Петрович, у нас кое-что для вас появилось! Классицизм, эпоха Павла Первого, в отличном состоянии!
А в самой глубине торгового помещения, в небольшом кабинете, до потолка заваленном обломками минувшего, сидит владелец этого магазина, Казимир Болеславович Пауцкий, известный в узких кругах под характерным прозвищем Паук.
Казимир Болеславович и внешне напоминает паука: тщедушное тельце с длинными цепкими руками, большая голова с глубокими залысинами, темные, глубоко посаженные глаза.
Но в действительности не имя и даже не характерная внешность послужили причиной такого прозвища.
Отсюда, из своего полутемного кабинета, Пауцкий протянул по всему городу тонкие, невидимые нити своей паутины, он постоянно ждет, прислушивается – не задрожит ли одна из этих нитей, сообщая ему, что в паутину попала добыча.
На него работают врачи «Скорой помощи» и санитары моргов, участковые милиционеры и техники-смотрители, паспортистки и даже рядовые сантехники. Впрочем, «работают» – это громко сказано. Все эти люди просто сообщают Пауку (за определенную плату) о кончине стариков и старушек перспективного возраста, в чьих квартирах или комнатах могли уцелеть предметы старины.
Чаще всего сигнал оказывается бесполезным: к примеру, в квартире усопшей единственным предметом антиквариата была она сама, из произведений искусства имелся только японский рекламный календарь за семьдесят шестой год, а вся «старинная мебель» – это разрозненный румынский гарнитур, купленный по случаю лет тридцать тому назад.
Но бывали и исключения, и ради этих исключений Паук готов был платить за каждый такой сигнал.
К большому его сожалению, давно уже прошли те времена, когда в скромной коммунальной квартирке можно было найти полный столовый гарнитур времен Павла Первого в отличной сохранности или чудесный ампирный кабинет из карельской березы. В России, а особенно в Санкт-Петербурге, у антикварной мебели (впрочем, как и у ее владельцев) была трудная судьба: значительная ее часть погибла еще во время двух революций. То, что удалось сберечь тогда, в огне красного террора, впоследствии сгорело в «буржуйках» ледяными блокадными зимами, когда чудом уцелевшие потомки аристократических родов, чтобы выжить, топили печи красным деревом и палисандром.
Но, как это ни печально, еще более страшный удар по антиквариату, чем две революции и война, нанесло бурное строительство хрущевского времени. Жители коммунальных квартир Коломны и Песков, Семенцов и Петроградской стороны, получая малогабаритные квартирки в Дачном или Ульянке, не могли взять с собой громоздкие дедовские шкафы, комоды и секретеры. Кроме того, воспитанная новой, прогрессивной эстетикой молодежь считала все это никому не нужным, безнадежно устаревшим хламом. Молодые люди высмеивали отсталых бабушек и дедушек и говорили, что не возьмут их любимые «козетки и кушетки» в свое светлое малогабаритное будущее.
И драгоценная антикварная мебель отправлялась на городские свалки, а вместо нее в типовых квартирах поселялись примитивные, недолговечные поделки из ДСП и оргалита. Причем, выбрасывая старые вещи, никто, конечно, не беспокоился об их сохранности, и старинная мебель попадала в мусорные контейнеры безжалостно переломанной, без обивки и отделки.
Конечно, находились предприимчивые и не брезгливые люди, которые обходили свалки, внимательно присматриваясь к обломкам дедовской мебели, и кое-что спасали, сохраняли до лучших времен.
И теперь, когда эти «лучшие времена» настали и за дедовские шкафы, когда-то отправленные на свалку, богатые люди платили огромные деньги, – теперь настал звездный час для людей вроде Казимира Болеславовича Пауцкого.
Именно сюда, в этот полутемный кабинет, в логово Казимира Пауцкого, позвонила Раиса Павловна, как только узнала о смерти Амалии Антоновны.
Пауцкий поблагодарил Раису, повесил трубку, встал из-за стола и надел черное пальто.
В этом пальто он ходил в любое время года – зимой и летом. Это пальто и черная палка с серебряным набалдашником были от него неотделимы, казалось, что он так и родился – в черном пальто, с залысинами и с палкой в руке.
– Михаил! – крикнул Пауцкий, приоткрыв дверь кабинета. – Мы едем на раскопки!
«Раскопками» Казимир Болеславович называл такие вот экстренные посещения покойных старушек.
Из кладовки появился крупный рыхлый детина лет сорока, с отвислой губой и сонно-туповатым выражением лица. Несмотря на такой сомнительный облик, Михаил выполнял при Пауцком функции шофера и телохранителя (ведь не секрет, что антикварный бизнес – довольно криминальный), а также, по совместительству, вышибалы и грузчика на тот случай, если что-то можно прихватить сразу, без долгих переговоров с родней и наследниками.
* * *
Славик Топорков прямо с поезда отправился к своей тетке.Собственно, она была ему вовсе и не тетка, а то ли двоюродная бабка, то ли вовсе седьмая вода на киселе, но ситуации это не меняло: она доводилась ему какой-то родней, и это давало практичному и рассудительному Славику определенные права.
Во-первых, изредка приезжая в Петербург в командировку, он мог остановиться у тети Амалии, сэкономив кое-какие деньги на гостинице. При его небольших заработках это было очень даже неплохо.
Во-вторых же, поскольку у Амалии Антоновны других родственников не имелось, Славик твердо рассчитывал получить после ее смерти наследство.
Конечно, его тетка не владела акциями банков и металлургических заводов, алмазными копями и поместьями, но квартира в Петербурге – это тоже немалая ценность, особенно если смотреть на нее из далекой провинции. Поэтому Славик старался тетку не раздражать и при каждом своем приезде дарил ей что-нибудь необременительное для своего бюджета – коробку конфет «Ласточка», упаковку отечественного земляничного мыла или пачку дешевого чая, по вкусу отдаленно напоминающего запаренный березовый веник.
Правда, была в этом и одна огорчительная сторона: тетка, несмотря на свой более чем преклонный возраст, чувствовала себя превосходно и совершенно не собиралась умирать, напротив – радовалась жизни, музицировала и даже крошечными дозами попивала коньяк, чем вызывала в душе племянника неуклонно растущее раздражение.
Итак, прямо с поезда Славик отправился к своей тетке. Такси он из экономии не взял, доехал до места на троллейбусе и уже подходил к теткиному дому, когда нос к носу столкнулся с соседкой Амалии Антоновны.