Страница:
Вену я запомнила очень хорошо. Мы жили коммуной и шатались всюду большой компанией – Моисеева и Миненков, Бобрин и Букин, я и Наташа Стрелкова, одиночница из Ленинграда. Все собирались в нашем с Наташей номере, как в штабе. Прошло несколько лет, и все изменилось: отныне каждый отдыхает у себя и держится во время соревнований замкнуто, а тогда мы толпой уходили гулять каждый вечер на полчаса, чтобы спать хорошо. Если у Бобрина короткая программа, все сидят и ждут Игоря. Он придет, скажет: «Опозорился!» – и отправляемся на прогулку (в Вене Игорь выступал неудачно, но почему-то не очень переживал).
Татьяна Анатольевна ходила какая-то вздернутая, потом я поняла, что это связано с Моисеевой и Миненковым. Она знала, что они, воспитанные ею с детства, от нее уходят, она ничего не смогла сделать: они проигрывают и чемпионские звания не вернут. Она пыталась скрывать свое настроение, но, поскольку я ее хорошо чувствую, мне казалось, что свое плохое настроение Татьяна Анатольевна срывает на мне. На самом деле ее состояние все время передавалось мне, а я дрожала и тряслась. Игорь, посмотрев, как я извожусь, сказал: «У вас такая хорошая программа, вы ее так прекрасно танцуете, что ты волнуешься?», и я сразу успокоилась. Чего я волнуюсь? Программа же лучшая в мире.
Когда мы закончили произвольный танец, я видела, как радовалась Татьяна Анатольевна. Я думаю, что именно в тот момент она утвердилась в мысли, что с нами нужно работать. Может быть, она повезла нас, не особо веря, что из такой наскоро слепленной пары может что-то получиться? Может, она добивалась нашего участия в чемпионате по какой-то тренерской инерции, мол, надо и все? Но не исключено, что она в нас верила с самого начала.
Меня, конечно, поразило, что нас пригласили выступить в заключительном вечере. Но по-настоящему я заволновалась, когда тур сильнейших, колеся по Европе, приехал в Советский Союз, и нас включили в эту компанию для выступления в Москве и Ленинграде. Страх, что в конце концов нас заменят на кого-нибудь более опытного, меня не покидал до выхода на лед. Тогда в стране существовало не меньше пятнадцати танцевальных дуэтов мирового уровня.
Спортивные танцы – единственный вид фигурного катания, который всегда собирает полные трибуны. Но линия развития танцев, по-моему, в 80-х годах начинала загибаться совсем в другую сторону. Танцы во всем мире становились все зрелищнее и зрелищнее, у нас же требовали, чтобы на первом месте стояла идеальная классическая позиция. Из конца 80-х решили перескочить назад, в конец 50-х.
Андрей. Вернулись из Вены в Москву, тренировок не прекращали, но особенно не выкладывались. Немножко гордости появилось и немножко самоуспокоенности – все же мы теперь в сборной, вот и на «мир» съездили. Кавалькада лучших, совершающая турне по Европе, приехала в Ленинград, Москву и Киев. В Киеве нам не разрешили выступать. Днепропетровцы Карамышева и Синицын входили тогда в сборную Украины, и предпочтение отдали им. Отношения тем не менее у нас сохранялись вполне дружеские, мы из одного спортивного общества, знакомы с детства, десятки раз встречались на сборах. Я учил Ростислава шагам в пасодобле, он учил меня играть в шахматы. Ростик, по-моему, имел шахматный разряд, отец у него шахматный тренер. Я помню, как он мне объяснял движение фигур. Это происходило в сибирском шахтерском городе Глазове, в гостинице, за окнами которой стоял страшный мороз и билась вьюга.
Правда, во время соревнований мы с ним не общались, точно так же потом я никогда не разговаривал на турнирах с Дином. Перебросимся парой фраз, но не больше. А зачем? Нервы друг другу трепать?
Через два дня после показательного турне в Москве и Ленинграде надо было лететь во Французские Альпы, в городок Морзин. С ним у нас много чего связано. Но тогда так не хотелось снова соревноваться, тем более что у всех наших знаменитостей начинался отпуск. В доме у Андрюши Миненкова я познакомился с венграми Регоци и Шалаи, на следующий год они обыграют Линичук – Карпоносова и станут чемпионами. До Морзина я сохранял праздничное настроение, никак забыть не мог, в какую компанию попал. На месте выяснилось, что приезжают брат и сестра Хэшманы (они заявили о себе в Вене, правда немаловажную роль сыграло то, что они австрийцы), приезжают малоизвестные англичане Торвилл и Дин. Эта тройка дуэтов, включая нас, и должна была выяснять между собой отношения.
Каток в Морзине нестандартный, на четыре метра с каждой стороны меньше, а группа обязательных танцев та же, что и в Вене, и явственно ощущаются горы: дышишь чаще и устаешь быстрее. И вновь в «Венском вальсе» в одной из серий я зацепился ногой за бортик. Дальше в оригинальном танце чудеса начала вытворять Наташа. В первой серии она споткнулась, во второй – на том же самом месте упала, но я успел ее подхватить, в третьей – снова пыталась упасть.
В Морзине награждали после каждого вида. После обязательной программы мы третьи, после оригинального танца – третьи. А произвольный выиграли. Но в итоге остались третьими, тогда еще не ввели преимущества произвольной программы перед другими, существовала так называемая сумма баллов. Нам дали два маленьких колокольчика и один большой – такие в Морзине придумали призы. Колокол я дома поставил, и много лет в него собирали монетки – мелочь, остающуюся после поездок.
К Олимпиаде в Лейк-Плэсиде (это станет нашей традицией) мы готовили «Русский танец». Трехчастевой. Ничуть не легче чаплинского. Но теперь мы стали умнее и не нуждались во множестве повторов каждого куска на тренировках. Очень серьезно занимались обязательными танцами. Большой усталости я не чувствовал, но она появилась, к несчастью, на последнем сборе перед Олимпиадой. Может, сыграло свою роль то, что мы неудачно выступили на чемпионате Европы, проходящем накануне Зимних игр? Спустя несколько лет я узнал, что Павлов, в то время председатель Спорткомитета, пообещал Татьяне Анатольевне, что тот, кто выиграет поездку на чемпионат Европы, поедет и на Игры. В октябре мы вчетвером – еще и Карамышева с Синицыным – поехали на турнир в Голландию, где советский судья даже снялся с соревнований, чтобы не влиять на ситуацию. Наша олимпийская программа победила. А в сентябре мы выступали в Штатах на предолимпийской неделе и неожиданно для себя оказались вторыми, пропустив вперед лишь венгров Регоци и Шалаи. Я уже говорил, что на следующий год они стали чемпионами мира.
Тот небольшой бум, связанный с нашей «чаплинской» программой, сохранился до Лейк-Плэсида, иначе чем объяснить наше второе место на предолимпийской неделе? Правда, мы сильно прибавили в обязательных танцах. Залезали на тренировку к Родниной, но, чтобы не мешать, – без музыки. Но и три часа своего льда не пропускали. Зная крутой характер Родниной, мы делали все возможное, чтобы не попадаться ей не только под ноги, но и на глаза. Тихо отрабатывали в уголочке катка элементы. Роднина восстанавливалась после родов, и восстанавливалась хорошо, так что она не очень нервничала. Потом, когда пошли серьезные нагрузки, ее состояние поменялось, они с Сашей стали другими людьми.
Наташа. С мая в Одессе мы начали готовить новую программу. Мы верили, что можем попасть на Олимпийские игры, знали, за что боремся. Но все равно меня не покидал постоянный страх: возьмут – не возьмут? Только успокоишься, снова те же мысли. Я опять поправилась и ходила вся какая-то нескладная, все меня ругали. Татьяна Анатольевна велела похудеть. Я совсем перестала есть, а за неделю до отъезда на первый тренировочный сбор начала еще и бегать.
К Одессе я похудела на пять килограммов и совсем перестала спать, а до этого проваливалась в сон как убитая. Подолгу гуляла вечером, но ничего не помогало, никаких таблеток тогда я не пила. Татьяну Анатольевну целиком занимала вернувшаяся на лед после рождения сына Роднина, но и нас она гоняла нещадно.
На предолимпийской неделе мы выиграли у четвертой танцевальной пары в мире, канадцев Уайт и Даунинг. Это огромный успех. Я так радовалась, надеялась, что все мои страхи позади, но не тут-то было.
На турнире Les Nouvelles de Moscou мы выигрываем у Карамышевой и Синицына – наших главных соперников за третье место в сборной, а спустя месяц на матче сильнейших (он проводился в олимпийский год вместо чемпионата СССР) – проигрываем. И все начинается заново. Наш успех в Америке никого не волнует, вновь возникает вопрос: кто поедет в Лейк-Плэсид? И вновь Татьяна Анатольевна совершает невозможное, доказывая, что перспектива за нами, после чего мы с Андреем отправляемся на чемпионат Европы. А там я падаю в произвольном танце. С той минуты я не сомневалась, что из олимпийской команды нас выведут. Мы заняли «на Европе» шестое место, выше все равно подняться не могли, но и вниз не опустились. Падение не сыграло никакой роли в распределении мест, но существовал сам факт падения. А если она упадет на Играх? За неделю до Олимпиады я не знала, чем закончатся тренерские споры. Нас пригласили на общее собрание, после чего олимпийцы должны были отправиться за формой – экипироваться. Я сидела рядом с Андрюшей и дрожала – едем или не едем? Это сейчас я понимаю, что за неделю состав команды, во всяком случае в фигурном катании, не меняют.
Насколько я была легка и хороша в Лейк-Плэсиде в сентябре, настолько спустя четыре месяца, когда мы приехали на Олимпиаду, все выглядело наоборот. Все же выложились мы прилично – и предолимпийская неделя, и турнир в Москве, и матч сильнейших, и рано начали сезон… Пусть и молодые, а не выдержали. Накануне Игр я понимала, у меня уже нет сил, я машинально исполняю программу, делаю что полагается, но свежесть, или, если можно так сказать, одухотворенность – исчезла. Я падала на тренировках даже в Америке.
Но выступили мы вполне прилично, хотя заняли ужасное восьмое место. Я была уверена: теперь уж точно на нас поставят крест. К тому, что мы не попали на чемпионат мира, я была готова. Когда сообщили, что Карамышева и Синицын в итоге шестые, я поняла: с нами все кончено. Потом выяснилось, что две ведущие пары чемпионат пропустили, следовательно, они заняли то же место, что и мы на Олимпиаде, не выиграв ни у кого из тех, кого и мы обыграть не смогли. Страшные переживания длились до тех пор, пока с чемпионата не приехала Татьяна Анатольевна. Рядом с ней я успокоилась.
Андрей. В тот год, когда мы попали в основной состав сборной, Ольга начала работать тренером и так рьяно взялась за дело, что даже приносила домой коньки детей из всех групп, чтобы я их наточил. Я взял у тренера на СЮПе, бывшего партнера Тарасовой Георгия Проскурина старый моторчик и начал дома точить лезвия. В школе, где работала Ольга, занималось сто пятьдесят ребят, сто из них катались на коньках, заточенных мною.
Качество отечественных детских коньков – отдельный разговор. Я не знаю, как можно научить ребенка кататься, если на лезвии необходимо перетачивать всю кривую? Я на кухне, вечерком, приходя с тренировок (мы еще с Ольгой порознь жили), весь в грязи, – металлическая пыль летит же во все стороны – набивал себе на точке детских коньков руку.
Наконец я попробовал поточить лезвие для себя. Получилось. Но не с первого раза. Одно дело детский ботиночек, другое – собственный лапоть, рука задрожала. Детям не страшно ошибиться – идеальное лезвие им не нужно, а вот себе? Так получилось, что Проскурин, который тогда точил нам с Наташей коньки, уехал, и я перед соревнованиями, никому не говоря ни слова, сам взял и настроил себе лезвия. Как ни странно, получилось хорошо. А Наташка то ли не захотела рисковать, то ли я ей о собственном умении ничего не сказал, осталась на старых лезвиях. Мне скользить было легко, а она слегка «ковыряла».
На чемпионате Европы Наташа «вернула долг», в произвольном танце «улетела» от меня. Она тогда еще не научилась управлять собой, и, если у нее эмоции перехлестывали через край, меня уже не волновало, как я буду выглядеть, главное – успеть ухватить партнершу. Я катался и твердил про себя: «Только бы сил хватило, только бы сил хватило». Ничего особенного я не делал – лишь внимательно следил за ней, но от этого уставал страшно.
…Шла наша первая неделя в Америке. Седьмой день акклиматизации самый тяжелый. И он совпал у нас с прокатом на тренировке произвольной программы. Первая часть – чувствуешь себя нормально. Вторая часть – уже поджимает, сил почти нет, последние вычерпываешь. А в третьей у нас был момент – тормозишь, а после надо набрать ход. Самолет когда больше всего забирает горючее? На взлете. И только разгонишься – снова надо остановиться. Тут я понял, что если не закричу, дальше не двинусь. Как раз в этом месте у нас перетопочка цыганская. Вот на ней я как заору! Во всю глотку. Андрюша Миненков и Гена Карпоносов уже свои программы откатали, стояли у бортика. Как же они шарахнулись в разные стороны, решив, что мешают мне кататься, и я, такой нахал, кричу на ветеранов! Единственный раз в жизни, когда я себя подстегнул таким образом.
Сначала, пока акклиматизировались, тренировались под Бостоном, там я жил в комнате вместе с Бобриным. Но в Лейк-Плэсиде, в Олимпийской деревне, в будущей тюрьме для малолетних правонарушителей, меня поселили в одной «камере» с Сашей Зайцевым.
От Бостона до Лейк-Плэсида сборная добиралась на автобусе. Сказали, что дорога займет пять часов, через три смотрю – табличка «Лейк-Плэсид». Думал, надо же, два часа экономии. А в итоге прошло еще четыре, пока мы добрались до своих комнат. Сперва заехали в настоящую тюрьму. Как нас туда пустили, уму непостижимо! Шофера спросили: «Знаете, где Олимпийская деревня?» Он не в курсе. Кто-то ему дал ориентир: «Ну там, где тюрьма». Остановились у какого-то поста, водитель выяснил, куда ехать, смотрим, все как и обещали: недалеко от города, в лесу, среди деревьев, пятиэтажное здание, проезжаем за ограду, а в окошках торчат настоящие зеки. Александр Веденин, руководитель делегации фигуристов, за сердце хватается. Понятно, что не туда забрались, что это место никак не связано со спортивным праздником.
Наконец добрались до Олимпийской деревни. После долгой процедуры: собаки обнюхивали багаж, потом его просвечивали – нас аккредитовывали. Мы наклеили на чемоданы бирки, кто в каком блоке живет, и всех развезли по женским и мужским отделениям. В Сараево этого уже не было, команда жила в одном доме.
Определили нам с Зайцевым комнату в три квадратных метра. Общий холл еще ничего, яркими красками покрашен, а комната – точно камера. Кровати ярусом. Стол маленький, над ним полки из сетчатой проволоки, покрашенной в цвет стены. Туалета нет, только умывальник и один маленький шкафчик на двоих, а у нас одних костюмов на четыре таких шкафа. Дверь открывалась в комнату с трудом: упиралась в сумки.
Окошко – сантиметров пятнадцать шириной, матовое. Между этажами огромные щели и дыры к боковым соседям. Если тебе надо отдыхать – подушку на голову. Душ общий, туалет общий.
С Сашей жить оказалось легко, может, потому, что мы почти не пересекались, а когда встречались, он всегда шутил. Притом что ситуация у него с Ирой складывалась острейшая: в олимпийские чемпионы тащили американцев, прошлогодних победителей первенства мира Бабилонию и Гарднера. Зайцев с Родниной выиграли более чем убедительно, а на следующее утро он заныл: «Хочу домой». Я его просил: «Прекрати». А он: «Вот выступишь, тогда меня поймешь, после показательных первым же рейсом домой».
Я действительно через пару дней понял Зайцева. Первый день без соревнований еще ничего, наконец свободен. Пошел в зал игровых автоматов. Поиграл. Но и там ужасно. Маленькая комната, пробраться к автоматам невозможно, сгрудились вокруг них все, кто уже закончил выступать. Каждый на «своем» автомате стал профессионалом, я – любитель. Побил-побил по клавишам, чувствую – голова опухла, понял – долго так выдержать не смогу, и отправился спать.
Наташа. В Лейк-Плэсиде я жила вместе с Ирой Родниной. Нам досталась отличная камера, крайняя в коридоре и широкая. В отличие от других нам удалось разобрать двухъярусные нары и поставить рядом две кровати. Когда к нам заходила Татьяна Анатольевна или Елена Анатольевна, мне становилось стыдно. Они тоже разобрали свои нары, но в их камере да с их габаритами повернуться было негде, а у нас получилось просто шикарно.
Роднина выступала первой, я нарисовала ей плакат с надписью: «Поздравляю!» и повесила его снаружи, чтобы Ира порадовалась, когда вернется домой. Роднина – человек закрытый. Но ситуация заставляла и ее, непобедимую, волноваться. С ней все время кто-то находился рядом, она любила собирать вокруг себя людей. Для меня это странно, мне любое соседство мешает. И Чайковская, и Тарасова, по очереди и вместе, регулярно заходили к нам и говорили Родниной, какая она хорошая и какая великая. Наверное, в эти дни она нуждалась именно в такой поддержке.
Сначала я ходила за ней как хвостик. Понимала, какие перед ней стоят задачи (третий раз выиграть Олимпиаду!), и боялась лишний раз в комнате о себе напомнить, сидела мышкой тихо в углу. Я уже потеряла перед соревнованием сон: так бывает всегда, особенно если рядом кто-то находится, а Ира спала прекрасно.
Первое место, куда мы попали в Лейк-Плэсиде, это полиция. Ира, Саша и я пошли гулять не по территории деревни, а вдоль ограды с наружной стороны. По пути мы встретили полицейскую машину. Наверное, дежурный должен был по рации передать на следующий пост о гуляющих спортсменах, но он спал, и, когда мы дошли до следующей машины, нас сразу же задержали. Боже, какого же страху я натерпелась! Сейчас меня отошлют домой! Родниной и Зайцеву ничего не сделают, а меня отправят в Москву за то, что я гуляла не там, где надо. Вызвали кого-то из Спорткомитета, Роднина сказала, что это чуть ли не заместитель Павлова. Они смеются, а мне совсем не весело, нас целый час держали в этом лесном участке.
Потом я в Олимпийской деревне освоилась, и чаще всего мы гуляли втроем: Андрюша, Игорь и я. Облюбовали домик-прачечную, вечерами он пустовал. Мы в нем грелись и шли дальше. Прачечная в Лейк-Плэсиде – единственный укромный уголок. Везде, куда ни пойдешь, – народ. В женском корпусе еще более или менее тихо, а у мужчин – какая-то ярмарка. Спокойно, только если у хоккеистов на следующий день матч – все ходят по струнке, полная тишина. Другие соревнования никого не волновали.
На финал хоккея мы нарядились в красные куртки с гербом Советского Союза и отправились во Дворец. Так как мы опоздали и не попали к своей команде, то оказались среди публики. Я уже успокоилась, пережила свое восьмое место, втайне теша себя тем, что и чемпионы Линичук и Карпоносов выступали не очень хорошо. Повзрослела. Раньше месяц себе бы места не находила. К тому же Олимпиада – это солнце, много людей, яркие одежды. Олимпиада – это праздник, долго грустить здесь не получается. Пока я раздумывала на хоккее о собственном месте в фигурном катании, наши стали проигрывать американцам, и такое началось вокруг! А мы в своих куртках с гербами! Я думала, нас сейчас растерзают. Ликование болельщиков на грани истерии. Ужас! Мы с трудом выбрались из толпы и тихо-тихо к автобусам. Состояние жуткое: великая команда, «ледовая дружина»… и проиграть американским любителям! Я на хоккей смотрела и смотрю спокойно, телевизор ради него включать не буду, но в Лейк-Плэсиде был такой азарт, такой накал страстей во всем зале.
Андрей. Я считаю, что мы выступили в Лейк-Плэсиде неудачно. Что скрывать, восьмое место – сильный удар. Как я стонал в оставшиеся четыре дня: «Ой, скорей бы домой! Ой, скорей бы в Москву!» Зайцеву такое не снилось. Причем больше всего я расстроился не из-за восьмого места, а из-за того, что не принес команде зачетных очков. Нам же планировали шестое место (тогда в неофициальный зачет шли первые шесть мест, а не число медалей, как сейчас), и мы прокатали произвольную программу плохо. Выступили бы хорошо, но судьи не оценили, еще ладно… Рано начали готовиться и сгорели. В дальнейшем к олимпийскому сезону мы подводили себя по специальному плану.
Улетали фигуристы из Америки вместе с хоккеистами, которые, понятно, после позорного финала находились не в лучшем состоянии. Загрузили они свои баулы в самолет, а наши сумки в нем уже не поместились. Их привезли следующим рейсом, и пришлось потом еще раз ехать в Шереметьево.
На следующий день поехали мы с Зайцевым за багажом, морозы в ту зиму стояли сильные, я говорю: «Саша, что-то меня знобит». Утром чувствовал себя нормально, но, пока дошел от своего подъезда до его машины, меня всего буквально за две минуты насквозь мороз продрал. К Шереметьеву подъезжал в ознобе – так спадало нервное напряжение последних дней.
Через месяц Татьяна Анатольевна уехала с Родниной и Зайцевым на чемпионат мира, а нас оставила в Москве тренироваться. Той же зимой 1980-го мы с Ольгой подали в загс заявление. Год назад я ее уговаривал зарегистрироваться – не пошла, а сейчас согласилась. Татьяна Анатольевна привезла ей голубой материал для свадебного платья.
С приглашением гостей на свадьбу возникли некоторые трудности. Моисеева и Миненков только недавно от Тарасовой ушли, но для меня казалось естественным видеть их на своей свадьбе. Татьяна Анатольевна за эту мою инициативу на меня немного обиделась, по отношению к ней я повел себя не совсем тактично. Но я считал: свадьба – мое личное дело, и кого приглашать – тоже касается только меня. Сейчас я бы сделал то же самое, но намного дипломатичнее. Тогда я думал без извилин: фигурное катание – это спорт, а свадьба – личная жизнь. Прошло всего лишь несколько лет, как я понял, что понятия эти неразделимы.
Медовый месяц мы провели в начале лета в Пицунде, в пансионате. Рядом, в Доме творчества, жила Татьяна Анатольевна с мужем. Тоже в пансионате, но в соседнем корпусе поселился Юра Овчинников с женой, тоже Ольгой, и дочкой Аней. И эти восемнадцать дней отдыха у моря оказались одними из лучших в моей жизни.
Наташа. Вернувшись в Москву, я первым делом, естественно, звоню Татьяне Анатольевне. Она берет трубку а я не знаю, что говорить. Она ледяным тоном: «Чтобы завтра была на тренировке, я с тобой поговорю». Оказывается, ей уже все доложили, что я часто на выступлениях в турне падала, что с Игорем у меня еще не роман, но уже его преддверие, короче, голова моя занята не фигурным катанием.
Насколько я хотела увидеть и услышать Татьяну Анатольевну, настолько меня потряс ее тон, я рыдала целый день. Мама не знала, как меня успокоить.
На следующий день я получила все сполна, и сразу началась подготовка новой программы. Татьяна Анатольевна была к нам очень строга, ни до ни после она нас так не гоняла. В тот год к Тарасовой пришли Елена Гаранина и Игорь Завозин. Весь летний сбор мы с Ленкой не спали, а болтали ночи напролет. Видя нашу дружбу, нам поручили сделать газету. На сборах всегда выпускалась газета под названием «Тарасята».
Мы с Ленкой написали про наших мальчиков стихи. Они получились такие, что Татьяна Анатольевна вызвала нас к себе. «Как вам не стыдно, – возмущалась она, – вы делаете общее дело, и при этом такое говорить о своих партнерах!» Мы-то хотели пошутить, но, наверное, получилось зло, правда ребята, по-моему, совсем не обиделись. Они нас и предупредили, что ожидается выволочка, но мы, две ненормальные, идем к Тарасовой и хохочем, остановиться не можем. Закатываемся. В таком состоянии мы и на лед выходили. Я даже Игоря Завозина не помню тем летом.
Многие фигуристы после Олимпиады уходят из спорта. Исчезли чехословацкий и канадский дуэты (они стояли впереди), и мы автоматически на два места поднялись. Но Линичук и Карпоносов остались, хотя все были уверены в их уходе. Наверное, они не хотели уходить побежденными, так как после Олимпиады проиграли чемпионат мира. Я посчитала и решила, нам вполне по плечу стать третьими в мире. От этого у меня сразу настроение улучшилось, ведь мы не хуже других, пусть и на восьмом месте.
Осенью нас с Карамышевой и Синицыным привезли на турнир в Голландию разбираться между собой, кто сильнее. Советский арбитр, который приехал с нами, заболел, и нам пришлось «выяснять отношения» с помощью одних иностранцев. И тренеров наших там не оказалось, так что влиять на соревнования никто не мог. Я в Голландии не разговаривала ни с Ростиком, ни с Наташей, но перед стартом я вообще ни с кем не разговариваю, а Андрюша с ними общался. У нас сохранялись прекрасные отношения. Мы выиграли, и после турнира они пригласили нас в гости. Ростик и Наташа только перед поездкой поженились, не играя шумную свадьбу, поэтому жили уже в одном номере.
Мы сидели у них в комнате, и я ничего не могла понять: мы же их победили, а они к нам так хорошо относятся! В тот вечер я убедилась окончательно – они замечательные люди. На следующий день организаторы устроили прием. У Ростика и Наташи здесь на турнире проходил их медовый месяц, они все время вместе танцевали, и так красиво.
Турнир не включал обязательных танцев, только оригинальный и произвольный. До старта мы прожили в Гааге четыре дня и успели прилично измочалиться, загоняя себя на тренировках. На одной из них, перед самыми соревнованиями, я упала плашмя. Следом за мной Наташа падает на том же самом месте. Цепная нервная реакция.
Спустя месяц мы легко обошли Карамышеву и Синицына на турнире Les Nouvelles de Moscou. Теперь соперников за место в сборной мы не имели. К этому сезону мы, что называется, созрели. В январе, как обычно, чемпионат СССР, но Наташа и Ростик на него не приехали, кто-то из них заболел. Можно сказать иначе: они сломались, а первый симптом – ссора с тренером. Их выучила Татьяна Рожина, она же их забрала с собой из Свердловска в Днепропетровск, а последние программы им ставила Людмила Пахомова. В конце концов они пришли уговаривать и уговорили с помощью Андрея Тарасову, чтобы она их взяла к себе.
Татьяна Анатольевна ходила какая-то вздернутая, потом я поняла, что это связано с Моисеевой и Миненковым. Она знала, что они, воспитанные ею с детства, от нее уходят, она ничего не смогла сделать: они проигрывают и чемпионские звания не вернут. Она пыталась скрывать свое настроение, но, поскольку я ее хорошо чувствую, мне казалось, что свое плохое настроение Татьяна Анатольевна срывает на мне. На самом деле ее состояние все время передавалось мне, а я дрожала и тряслась. Игорь, посмотрев, как я извожусь, сказал: «У вас такая хорошая программа, вы ее так прекрасно танцуете, что ты волнуешься?», и я сразу успокоилась. Чего я волнуюсь? Программа же лучшая в мире.
Когда мы закончили произвольный танец, я видела, как радовалась Татьяна Анатольевна. Я думаю, что именно в тот момент она утвердилась в мысли, что с нами нужно работать. Может быть, она повезла нас, не особо веря, что из такой наскоро слепленной пары может что-то получиться? Может, она добивалась нашего участия в чемпионате по какой-то тренерской инерции, мол, надо и все? Но не исключено, что она в нас верила с самого начала.
Меня, конечно, поразило, что нас пригласили выступить в заключительном вечере. Но по-настоящему я заволновалась, когда тур сильнейших, колеся по Европе, приехал в Советский Союз, и нас включили в эту компанию для выступления в Москве и Ленинграде. Страх, что в конце концов нас заменят на кого-нибудь более опытного, меня не покидал до выхода на лед. Тогда в стране существовало не меньше пятнадцати танцевальных дуэтов мирового уровня.
Спортивные танцы – единственный вид фигурного катания, который всегда собирает полные трибуны. Но линия развития танцев, по-моему, в 80-х годах начинала загибаться совсем в другую сторону. Танцы во всем мире становились все зрелищнее и зрелищнее, у нас же требовали, чтобы на первом месте стояла идеальная классическая позиция. Из конца 80-х решили перескочить назад, в конец 50-х.
Андрей. Вернулись из Вены в Москву, тренировок не прекращали, но особенно не выкладывались. Немножко гордости появилось и немножко самоуспокоенности – все же мы теперь в сборной, вот и на «мир» съездили. Кавалькада лучших, совершающая турне по Европе, приехала в Ленинград, Москву и Киев. В Киеве нам не разрешили выступать. Днепропетровцы Карамышева и Синицын входили тогда в сборную Украины, и предпочтение отдали им. Отношения тем не менее у нас сохранялись вполне дружеские, мы из одного спортивного общества, знакомы с детства, десятки раз встречались на сборах. Я учил Ростислава шагам в пасодобле, он учил меня играть в шахматы. Ростик, по-моему, имел шахматный разряд, отец у него шахматный тренер. Я помню, как он мне объяснял движение фигур. Это происходило в сибирском шахтерском городе Глазове, в гостинице, за окнами которой стоял страшный мороз и билась вьюга.
Правда, во время соревнований мы с ним не общались, точно так же потом я никогда не разговаривал на турнирах с Дином. Перебросимся парой фраз, но не больше. А зачем? Нервы друг другу трепать?
Через два дня после показательного турне в Москве и Ленинграде надо было лететь во Французские Альпы, в городок Морзин. С ним у нас много чего связано. Но тогда так не хотелось снова соревноваться, тем более что у всех наших знаменитостей начинался отпуск. В доме у Андрюши Миненкова я познакомился с венграми Регоци и Шалаи, на следующий год они обыграют Линичук – Карпоносова и станут чемпионами. До Морзина я сохранял праздничное настроение, никак забыть не мог, в какую компанию попал. На месте выяснилось, что приезжают брат и сестра Хэшманы (они заявили о себе в Вене, правда немаловажную роль сыграло то, что они австрийцы), приезжают малоизвестные англичане Торвилл и Дин. Эта тройка дуэтов, включая нас, и должна была выяснять между собой отношения.
Каток в Морзине нестандартный, на четыре метра с каждой стороны меньше, а группа обязательных танцев та же, что и в Вене, и явственно ощущаются горы: дышишь чаще и устаешь быстрее. И вновь в «Венском вальсе» в одной из серий я зацепился ногой за бортик. Дальше в оригинальном танце чудеса начала вытворять Наташа. В первой серии она споткнулась, во второй – на том же самом месте упала, но я успел ее подхватить, в третьей – снова пыталась упасть.
В Морзине награждали после каждого вида. После обязательной программы мы третьи, после оригинального танца – третьи. А произвольный выиграли. Но в итоге остались третьими, тогда еще не ввели преимущества произвольной программы перед другими, существовала так называемая сумма баллов. Нам дали два маленьких колокольчика и один большой – такие в Морзине придумали призы. Колокол я дома поставил, и много лет в него собирали монетки – мелочь, остающуюся после поездок.
К Олимпиаде в Лейк-Плэсиде (это станет нашей традицией) мы готовили «Русский танец». Трехчастевой. Ничуть не легче чаплинского. Но теперь мы стали умнее и не нуждались во множестве повторов каждого куска на тренировках. Очень серьезно занимались обязательными танцами. Большой усталости я не чувствовал, но она появилась, к несчастью, на последнем сборе перед Олимпиадой. Может, сыграло свою роль то, что мы неудачно выступили на чемпионате Европы, проходящем накануне Зимних игр? Спустя несколько лет я узнал, что Павлов, в то время председатель Спорткомитета, пообещал Татьяне Анатольевне, что тот, кто выиграет поездку на чемпионат Европы, поедет и на Игры. В октябре мы вчетвером – еще и Карамышева с Синицыным – поехали на турнир в Голландию, где советский судья даже снялся с соревнований, чтобы не влиять на ситуацию. Наша олимпийская программа победила. А в сентябре мы выступали в Штатах на предолимпийской неделе и неожиданно для себя оказались вторыми, пропустив вперед лишь венгров Регоци и Шалаи. Я уже говорил, что на следующий год они стали чемпионами мира.
Тот небольшой бум, связанный с нашей «чаплинской» программой, сохранился до Лейк-Плэсида, иначе чем объяснить наше второе место на предолимпийской неделе? Правда, мы сильно прибавили в обязательных танцах. Залезали на тренировку к Родниной, но, чтобы не мешать, – без музыки. Но и три часа своего льда не пропускали. Зная крутой характер Родниной, мы делали все возможное, чтобы не попадаться ей не только под ноги, но и на глаза. Тихо отрабатывали в уголочке катка элементы. Роднина восстанавливалась после родов, и восстанавливалась хорошо, так что она не очень нервничала. Потом, когда пошли серьезные нагрузки, ее состояние поменялось, они с Сашей стали другими людьми.
Наташа. С мая в Одессе мы начали готовить новую программу. Мы верили, что можем попасть на Олимпийские игры, знали, за что боремся. Но все равно меня не покидал постоянный страх: возьмут – не возьмут? Только успокоишься, снова те же мысли. Я опять поправилась и ходила вся какая-то нескладная, все меня ругали. Татьяна Анатольевна велела похудеть. Я совсем перестала есть, а за неделю до отъезда на первый тренировочный сбор начала еще и бегать.
К Одессе я похудела на пять килограммов и совсем перестала спать, а до этого проваливалась в сон как убитая. Подолгу гуляла вечером, но ничего не помогало, никаких таблеток тогда я не пила. Татьяну Анатольевну целиком занимала вернувшаяся на лед после рождения сына Роднина, но и нас она гоняла нещадно.
На предолимпийской неделе мы выиграли у четвертой танцевальной пары в мире, канадцев Уайт и Даунинг. Это огромный успех. Я так радовалась, надеялась, что все мои страхи позади, но не тут-то было.
На турнире Les Nouvelles de Moscou мы выигрываем у Карамышевой и Синицына – наших главных соперников за третье место в сборной, а спустя месяц на матче сильнейших (он проводился в олимпийский год вместо чемпионата СССР) – проигрываем. И все начинается заново. Наш успех в Америке никого не волнует, вновь возникает вопрос: кто поедет в Лейк-Плэсид? И вновь Татьяна Анатольевна совершает невозможное, доказывая, что перспектива за нами, после чего мы с Андреем отправляемся на чемпионат Европы. А там я падаю в произвольном танце. С той минуты я не сомневалась, что из олимпийской команды нас выведут. Мы заняли «на Европе» шестое место, выше все равно подняться не могли, но и вниз не опустились. Падение не сыграло никакой роли в распределении мест, но существовал сам факт падения. А если она упадет на Играх? За неделю до Олимпиады я не знала, чем закончатся тренерские споры. Нас пригласили на общее собрание, после чего олимпийцы должны были отправиться за формой – экипироваться. Я сидела рядом с Андрюшей и дрожала – едем или не едем? Это сейчас я понимаю, что за неделю состав команды, во всяком случае в фигурном катании, не меняют.
Насколько я была легка и хороша в Лейк-Плэсиде в сентябре, настолько спустя четыре месяца, когда мы приехали на Олимпиаду, все выглядело наоборот. Все же выложились мы прилично – и предолимпийская неделя, и турнир в Москве, и матч сильнейших, и рано начали сезон… Пусть и молодые, а не выдержали. Накануне Игр я понимала, у меня уже нет сил, я машинально исполняю программу, делаю что полагается, но свежесть, или, если можно так сказать, одухотворенность – исчезла. Я падала на тренировках даже в Америке.
Но выступили мы вполне прилично, хотя заняли ужасное восьмое место. Я была уверена: теперь уж точно на нас поставят крест. К тому, что мы не попали на чемпионат мира, я была готова. Когда сообщили, что Карамышева и Синицын в итоге шестые, я поняла: с нами все кончено. Потом выяснилось, что две ведущие пары чемпионат пропустили, следовательно, они заняли то же место, что и мы на Олимпиаде, не выиграв ни у кого из тех, кого и мы обыграть не смогли. Страшные переживания длились до тех пор, пока с чемпионата не приехала Татьяна Анатольевна. Рядом с ней я успокоилась.
Андрей. В тот год, когда мы попали в основной состав сборной, Ольга начала работать тренером и так рьяно взялась за дело, что даже приносила домой коньки детей из всех групп, чтобы я их наточил. Я взял у тренера на СЮПе, бывшего партнера Тарасовой Георгия Проскурина старый моторчик и начал дома точить лезвия. В школе, где работала Ольга, занималось сто пятьдесят ребят, сто из них катались на коньках, заточенных мною.
Качество отечественных детских коньков – отдельный разговор. Я не знаю, как можно научить ребенка кататься, если на лезвии необходимо перетачивать всю кривую? Я на кухне, вечерком, приходя с тренировок (мы еще с Ольгой порознь жили), весь в грязи, – металлическая пыль летит же во все стороны – набивал себе на точке детских коньков руку.
Наконец я попробовал поточить лезвие для себя. Получилось. Но не с первого раза. Одно дело детский ботиночек, другое – собственный лапоть, рука задрожала. Детям не страшно ошибиться – идеальное лезвие им не нужно, а вот себе? Так получилось, что Проскурин, который тогда точил нам с Наташей коньки, уехал, и я перед соревнованиями, никому не говоря ни слова, сам взял и настроил себе лезвия. Как ни странно, получилось хорошо. А Наташка то ли не захотела рисковать, то ли я ей о собственном умении ничего не сказал, осталась на старых лезвиях. Мне скользить было легко, а она слегка «ковыряла».
На чемпионате Европы Наташа «вернула долг», в произвольном танце «улетела» от меня. Она тогда еще не научилась управлять собой, и, если у нее эмоции перехлестывали через край, меня уже не волновало, как я буду выглядеть, главное – успеть ухватить партнершу. Я катался и твердил про себя: «Только бы сил хватило, только бы сил хватило». Ничего особенного я не делал – лишь внимательно следил за ней, но от этого уставал страшно.
…Шла наша первая неделя в Америке. Седьмой день акклиматизации самый тяжелый. И он совпал у нас с прокатом на тренировке произвольной программы. Первая часть – чувствуешь себя нормально. Вторая часть – уже поджимает, сил почти нет, последние вычерпываешь. А в третьей у нас был момент – тормозишь, а после надо набрать ход. Самолет когда больше всего забирает горючее? На взлете. И только разгонишься – снова надо остановиться. Тут я понял, что если не закричу, дальше не двинусь. Как раз в этом месте у нас перетопочка цыганская. Вот на ней я как заору! Во всю глотку. Андрюша Миненков и Гена Карпоносов уже свои программы откатали, стояли у бортика. Как же они шарахнулись в разные стороны, решив, что мешают мне кататься, и я, такой нахал, кричу на ветеранов! Единственный раз в жизни, когда я себя подстегнул таким образом.
Сначала, пока акклиматизировались, тренировались под Бостоном, там я жил в комнате вместе с Бобриным. Но в Лейк-Плэсиде, в Олимпийской деревне, в будущей тюрьме для малолетних правонарушителей, меня поселили в одной «камере» с Сашей Зайцевым.
От Бостона до Лейк-Плэсида сборная добиралась на автобусе. Сказали, что дорога займет пять часов, через три смотрю – табличка «Лейк-Плэсид». Думал, надо же, два часа экономии. А в итоге прошло еще четыре, пока мы добрались до своих комнат. Сперва заехали в настоящую тюрьму. Как нас туда пустили, уму непостижимо! Шофера спросили: «Знаете, где Олимпийская деревня?» Он не в курсе. Кто-то ему дал ориентир: «Ну там, где тюрьма». Остановились у какого-то поста, водитель выяснил, куда ехать, смотрим, все как и обещали: недалеко от города, в лесу, среди деревьев, пятиэтажное здание, проезжаем за ограду, а в окошках торчат настоящие зеки. Александр Веденин, руководитель делегации фигуристов, за сердце хватается. Понятно, что не туда забрались, что это место никак не связано со спортивным праздником.
Наконец добрались до Олимпийской деревни. После долгой процедуры: собаки обнюхивали багаж, потом его просвечивали – нас аккредитовывали. Мы наклеили на чемоданы бирки, кто в каком блоке живет, и всех развезли по женским и мужским отделениям. В Сараево этого уже не было, команда жила в одном доме.
Определили нам с Зайцевым комнату в три квадратных метра. Общий холл еще ничего, яркими красками покрашен, а комната – точно камера. Кровати ярусом. Стол маленький, над ним полки из сетчатой проволоки, покрашенной в цвет стены. Туалета нет, только умывальник и один маленький шкафчик на двоих, а у нас одних костюмов на четыре таких шкафа. Дверь открывалась в комнату с трудом: упиралась в сумки.
Окошко – сантиметров пятнадцать шириной, матовое. Между этажами огромные щели и дыры к боковым соседям. Если тебе надо отдыхать – подушку на голову. Душ общий, туалет общий.
С Сашей жить оказалось легко, может, потому, что мы почти не пересекались, а когда встречались, он всегда шутил. Притом что ситуация у него с Ирой складывалась острейшая: в олимпийские чемпионы тащили американцев, прошлогодних победителей первенства мира Бабилонию и Гарднера. Зайцев с Родниной выиграли более чем убедительно, а на следующее утро он заныл: «Хочу домой». Я его просил: «Прекрати». А он: «Вот выступишь, тогда меня поймешь, после показательных первым же рейсом домой».
Я действительно через пару дней понял Зайцева. Первый день без соревнований еще ничего, наконец свободен. Пошел в зал игровых автоматов. Поиграл. Но и там ужасно. Маленькая комната, пробраться к автоматам невозможно, сгрудились вокруг них все, кто уже закончил выступать. Каждый на «своем» автомате стал профессионалом, я – любитель. Побил-побил по клавишам, чувствую – голова опухла, понял – долго так выдержать не смогу, и отправился спать.
Наташа. В Лейк-Плэсиде я жила вместе с Ирой Родниной. Нам досталась отличная камера, крайняя в коридоре и широкая. В отличие от других нам удалось разобрать двухъярусные нары и поставить рядом две кровати. Когда к нам заходила Татьяна Анатольевна или Елена Анатольевна, мне становилось стыдно. Они тоже разобрали свои нары, но в их камере да с их габаритами повернуться было негде, а у нас получилось просто шикарно.
Роднина выступала первой, я нарисовала ей плакат с надписью: «Поздравляю!» и повесила его снаружи, чтобы Ира порадовалась, когда вернется домой. Роднина – человек закрытый. Но ситуация заставляла и ее, непобедимую, волноваться. С ней все время кто-то находился рядом, она любила собирать вокруг себя людей. Для меня это странно, мне любое соседство мешает. И Чайковская, и Тарасова, по очереди и вместе, регулярно заходили к нам и говорили Родниной, какая она хорошая и какая великая. Наверное, в эти дни она нуждалась именно в такой поддержке.
Сначала я ходила за ней как хвостик. Понимала, какие перед ней стоят задачи (третий раз выиграть Олимпиаду!), и боялась лишний раз в комнате о себе напомнить, сидела мышкой тихо в углу. Я уже потеряла перед соревнованием сон: так бывает всегда, особенно если рядом кто-то находится, а Ира спала прекрасно.
Первое место, куда мы попали в Лейк-Плэсиде, это полиция. Ира, Саша и я пошли гулять не по территории деревни, а вдоль ограды с наружной стороны. По пути мы встретили полицейскую машину. Наверное, дежурный должен был по рации передать на следующий пост о гуляющих спортсменах, но он спал, и, когда мы дошли до следующей машины, нас сразу же задержали. Боже, какого же страху я натерпелась! Сейчас меня отошлют домой! Родниной и Зайцеву ничего не сделают, а меня отправят в Москву за то, что я гуляла не там, где надо. Вызвали кого-то из Спорткомитета, Роднина сказала, что это чуть ли не заместитель Павлова. Они смеются, а мне совсем не весело, нас целый час держали в этом лесном участке.
Потом я в Олимпийской деревне освоилась, и чаще всего мы гуляли втроем: Андрюша, Игорь и я. Облюбовали домик-прачечную, вечерами он пустовал. Мы в нем грелись и шли дальше. Прачечная в Лейк-Плэсиде – единственный укромный уголок. Везде, куда ни пойдешь, – народ. В женском корпусе еще более или менее тихо, а у мужчин – какая-то ярмарка. Спокойно, только если у хоккеистов на следующий день матч – все ходят по струнке, полная тишина. Другие соревнования никого не волновали.
На финал хоккея мы нарядились в красные куртки с гербом Советского Союза и отправились во Дворец. Так как мы опоздали и не попали к своей команде, то оказались среди публики. Я уже успокоилась, пережила свое восьмое место, втайне теша себя тем, что и чемпионы Линичук и Карпоносов выступали не очень хорошо. Повзрослела. Раньше месяц себе бы места не находила. К тому же Олимпиада – это солнце, много людей, яркие одежды. Олимпиада – это праздник, долго грустить здесь не получается. Пока я раздумывала на хоккее о собственном месте в фигурном катании, наши стали проигрывать американцам, и такое началось вокруг! А мы в своих куртках с гербами! Я думала, нас сейчас растерзают. Ликование болельщиков на грани истерии. Ужас! Мы с трудом выбрались из толпы и тихо-тихо к автобусам. Состояние жуткое: великая команда, «ледовая дружина»… и проиграть американским любителям! Я на хоккей смотрела и смотрю спокойно, телевизор ради него включать не буду, но в Лейк-Плэсиде был такой азарт, такой накал страстей во всем зале.
Андрей. Я считаю, что мы выступили в Лейк-Плэсиде неудачно. Что скрывать, восьмое место – сильный удар. Как я стонал в оставшиеся четыре дня: «Ой, скорей бы домой! Ой, скорей бы в Москву!» Зайцеву такое не снилось. Причем больше всего я расстроился не из-за восьмого места, а из-за того, что не принес команде зачетных очков. Нам же планировали шестое место (тогда в неофициальный зачет шли первые шесть мест, а не число медалей, как сейчас), и мы прокатали произвольную программу плохо. Выступили бы хорошо, но судьи не оценили, еще ладно… Рано начали готовиться и сгорели. В дальнейшем к олимпийскому сезону мы подводили себя по специальному плану.
Улетали фигуристы из Америки вместе с хоккеистами, которые, понятно, после позорного финала находились не в лучшем состоянии. Загрузили они свои баулы в самолет, а наши сумки в нем уже не поместились. Их привезли следующим рейсом, и пришлось потом еще раз ехать в Шереметьево.
На следующий день поехали мы с Зайцевым за багажом, морозы в ту зиму стояли сильные, я говорю: «Саша, что-то меня знобит». Утром чувствовал себя нормально, но, пока дошел от своего подъезда до его машины, меня всего буквально за две минуты насквозь мороз продрал. К Шереметьеву подъезжал в ознобе – так спадало нервное напряжение последних дней.
Через месяц Татьяна Анатольевна уехала с Родниной и Зайцевым на чемпионат мира, а нас оставила в Москве тренироваться. Той же зимой 1980-го мы с Ольгой подали в загс заявление. Год назад я ее уговаривал зарегистрироваться – не пошла, а сейчас согласилась. Татьяна Анатольевна привезла ей голубой материал для свадебного платья.
С приглашением гостей на свадьбу возникли некоторые трудности. Моисеева и Миненков только недавно от Тарасовой ушли, но для меня казалось естественным видеть их на своей свадьбе. Татьяна Анатольевна за эту мою инициативу на меня немного обиделась, по отношению к ней я повел себя не совсем тактично. Но я считал: свадьба – мое личное дело, и кого приглашать – тоже касается только меня. Сейчас я бы сделал то же самое, но намного дипломатичнее. Тогда я думал без извилин: фигурное катание – это спорт, а свадьба – личная жизнь. Прошло всего лишь несколько лет, как я понял, что понятия эти неразделимы.
Медовый месяц мы провели в начале лета в Пицунде, в пансионате. Рядом, в Доме творчества, жила Татьяна Анатольевна с мужем. Тоже в пансионате, но в соседнем корпусе поселился Юра Овчинников с женой, тоже Ольгой, и дочкой Аней. И эти восемнадцать дней отдыха у моря оказались одними из лучших в моей жизни.
Наташа. Вернувшись в Москву, я первым делом, естественно, звоню Татьяне Анатольевне. Она берет трубку а я не знаю, что говорить. Она ледяным тоном: «Чтобы завтра была на тренировке, я с тобой поговорю». Оказывается, ей уже все доложили, что я часто на выступлениях в турне падала, что с Игорем у меня еще не роман, но уже его преддверие, короче, голова моя занята не фигурным катанием.
Насколько я хотела увидеть и услышать Татьяну Анатольевну, настолько меня потряс ее тон, я рыдала целый день. Мама не знала, как меня успокоить.
На следующий день я получила все сполна, и сразу началась подготовка новой программы. Татьяна Анатольевна была к нам очень строга, ни до ни после она нас так не гоняла. В тот год к Тарасовой пришли Елена Гаранина и Игорь Завозин. Весь летний сбор мы с Ленкой не спали, а болтали ночи напролет. Видя нашу дружбу, нам поручили сделать газету. На сборах всегда выпускалась газета под названием «Тарасята».
Мы с Ленкой написали про наших мальчиков стихи. Они получились такие, что Татьяна Анатольевна вызвала нас к себе. «Как вам не стыдно, – возмущалась она, – вы делаете общее дело, и при этом такое говорить о своих партнерах!» Мы-то хотели пошутить, но, наверное, получилось зло, правда ребята, по-моему, совсем не обиделись. Они нас и предупредили, что ожидается выволочка, но мы, две ненормальные, идем к Тарасовой и хохочем, остановиться не можем. Закатываемся. В таком состоянии мы и на лед выходили. Я даже Игоря Завозина не помню тем летом.
Многие фигуристы после Олимпиады уходят из спорта. Исчезли чехословацкий и канадский дуэты (они стояли впереди), и мы автоматически на два места поднялись. Но Линичук и Карпоносов остались, хотя все были уверены в их уходе. Наверное, они не хотели уходить побежденными, так как после Олимпиады проиграли чемпионат мира. Я посчитала и решила, нам вполне по плечу стать третьими в мире. От этого у меня сразу настроение улучшилось, ведь мы не хуже других, пусть и на восьмом месте.
Осенью нас с Карамышевой и Синицыным привезли на турнир в Голландию разбираться между собой, кто сильнее. Советский арбитр, который приехал с нами, заболел, и нам пришлось «выяснять отношения» с помощью одних иностранцев. И тренеров наших там не оказалось, так что влиять на соревнования никто не мог. Я в Голландии не разговаривала ни с Ростиком, ни с Наташей, но перед стартом я вообще ни с кем не разговариваю, а Андрюша с ними общался. У нас сохранялись прекрасные отношения. Мы выиграли, и после турнира они пригласили нас в гости. Ростик и Наташа только перед поездкой поженились, не играя шумную свадьбу, поэтому жили уже в одном номере.
Мы сидели у них в комнате, и я ничего не могла понять: мы же их победили, а они к нам так хорошо относятся! В тот вечер я убедилась окончательно – они замечательные люди. На следующий день организаторы устроили прием. У Ростика и Наташи здесь на турнире проходил их медовый месяц, они все время вместе танцевали, и так красиво.
Турнир не включал обязательных танцев, только оригинальный и произвольный. До старта мы прожили в Гааге четыре дня и успели прилично измочалиться, загоняя себя на тренировках. На одной из них, перед самыми соревнованиями, я упала плашмя. Следом за мной Наташа падает на том же самом месте. Цепная нервная реакция.
Спустя месяц мы легко обошли Карамышеву и Синицына на турнире Les Nouvelles de Moscou. Теперь соперников за место в сборной мы не имели. К этому сезону мы, что называется, созрели. В январе, как обычно, чемпионат СССР, но Наташа и Ростик на него не приехали, кто-то из них заболел. Можно сказать иначе: они сломались, а первый симптом – ссора с тренером. Их выучила Татьяна Рожина, она же их забрала с собой из Свердловска в Днепропетровск, а последние программы им ставила Людмила Пахомова. В конце концов они пришли уговаривать и уговорили с помощью Андрея Тарасову, чтобы она их взяла к себе.