Наталья Резанова. На то они и выродки

   Однако ж бороться с местной скукой, тоской и бессмысленностью существования было необходимо, чтоб не съехать с катушек, и, выбирая между наркотой, техническим спиртом и самогоном, Тоху счел последний наименьшим злом. Так же полагал и штабс-капитан Шару, поэтому теперь вечерами прапорщик с логистиком коротали вечера за бутылкой и картами. Играли по маленькой – Тоху делать крупные ставки не позволяло жалованье, а штабс-капитан и без того был весь в долгах. Кружившим и в офицерском клубе, и в солдатских бараках разговорам о чудо-оружии, которое разрабатывается в Столице и вот-вот положит конец войне, Тоху предпочитал не внимать – это хуже, чем самогон и наркота.
   «Дурь», спирт, самогон – как ни старались умельцы по части очистки, обитали Варди все равно регулярно травились с разной степенью тяжести. И даже если бы здесь никто не пил и не употреблял наркотиков, все равно вероятность отравиться или просто заработать расстройство желудка была очень велика. Вода здесь была дурная, для ее очистки должны были выдаваться специальные угольные таблетки, но их выдавать, разумеется, регулярно забывали. Да и в столовой зачастую можно было слопать такое, что едва успеешь до сортира добежать. Поневоле начнешь пить, хотя бы дезинфекции желудка ради. Говорят, способствует. Все вышеперечисленное, а также бытовой и боевой травматизм (вроде подрыва на минном поле во время охоты на сусликов) приводили в еще одно заведение, которое можно было считать источником развлечений Варди, – полевой госпиталь. Располагался он не в самом военном городке, а непосредственно на станции. Вообще-то это было довольно разумно. Поскольку поезда попадали под бомбежку, раненных во время пути по прибытии на Вардисаран-Конечную сразу отправляли в госпиталь, не тратя время на транспортировку. Однако причина, по которой госпиталь держали в стороне от городка, как уверяли некоторые, была не столько в этом. Просто непосредственно в гарнизоне госпиталь мог превратиться в то самое заведение, в котором, если верить профессору Рарве, царил идеальный подарок.
   Полковник Муц последними словами клял покойного стратега и тактика, который, планируя поселение для обслуживания оборонной линии, не предусмотрел здесь борделя. Опять же, гражданских с женами-дочерьми, за счет которых обычно решается данная проблема, не имелась. А без баб служащие совсем взбесились бы.
   А в госпитале милосердные сестрички готовы пожалеть несчастных парнишек, которых, может, завтра убьют. То есть на самом-то деле вероятность того, что завтра убьют, здесь мала – где фронт, а где Варди? Но бабе много ль надо, главное – уметь подкатиться. Шару, правда, говорил, что никого эти девки не жалеют, они, хитрые стервы, норовят поскорей залететь, чтоб их отправили в тыл, сохранив при том за ними воинское довольствие. Тоху это было все равно, окрутить бы он себя не дал, а визиты в госпиталь (предлог всегда находится) несколько скрашивали существование.
   Он погружался в это существование, как в болото, и как-то забывалось, что идет война, казалось, что нет на свете ничего, кроме Вардисарана с его отупляющим бытом, пьянками, пыльными ветрами, песком на зубах, где известие о том, что рядовой имярек рехнулся и пострелял соседей по бараку, скорее развлекает, чем страшит, и начинало вериться, что тут он всю жизнь и проторчит – дослужится до поручика, потом до ротмистра… впрочем, столько не живут…
   Но война напомнила о себе.
   Потому что оказалось – старый пердун герцог Вардисаран был прав. Враг попытался ударить с этой стороны. Только врагом этим оказалась не Островная Империя, как он предполагал, а Конфедерация Северных государств. Кроме того, Вардисаран предполагал, что вероятный противник в первую очередь будет использовать моторизованные части и пехоту – на них-то стратегии Вардисарана и были рассчитаны. Но за последние десятилетия авиация далеко ушла вперед, и удар был нанесен с воздуха. Уже потом штабные аналитики, разбираясь в последствиях произошедшего, пришли к выводу, что первоочередной задачей конфедератов было не столько подготовить плацдарм для высадки десанта с моря, а уничтожение транспортного узла на станции Вардисаран-Конечная. Но тем, кто оказался под бомбами и шквальным огнем, было не до столь долгоиграющих выводов.
   Как ни странно, меньше всего пострадали те, кто в ночь массового авианалета нес рутинную службу на оборонном валу. Многократно осмеянные доты и дзоты, может, и не выдержали бы, к примеру, лобовой танковой атаки, но в качестве убежищ сумели послужить. Кое-кто из находившихся там сумел даже дать врагу отпор. Не все зенитки вышли из строя, при наличии комплектного боезапаса эскадрилья конфедератов могла бы понести существенные потери. Проблема в том, что именно с боезапасом был затык – это хорошо ощутил Тоху, оказавшийся тогда возле зенитки. И был он из-за этого так зол, что забыл испугаться. Хотя бояться было чего. При том, что укрытия закопались глубоко в землю, северяне сбросили часть бомб на минные поля – началось там такое, что ночь показалась днем, а мир – преисподней. Главное было – не паниковать. Кое-кто из солдат, не выдержав чудовищного грохота, в страхе, что их засыплет или завалит бетонными блоками, выскакивал наружу – и тут же подрывался или попадал под трассирующий огонь.
   В самом Варди потери были также меньше возможных – в городке предусмотрительно выстроили бомбоубежища, где укрылись комендант, некоторые офицеры и даже рядовые, которых командиры, не потерявшие присутствия духа, сообразили загнать внутрь. К таким командирам принадлежал, например, Шару, сумевший мгновенно протрезветь. А вот подполковнику Ниххалгу не повезло – попытался он ответный обстрел организовать, но даже не добежал до батарей, был убит осколком посреди главной – и единственной – площади Варди. И никто храбростью его не восхитился, наоборот, говорили потом – это как обдолбаться надо, чтоб в такой момент по открытым местам бегать.
   Но самый ад развернулся на станции, куда пришелся основной удар. Ломали целенаправленно и дороги, шоссейную и железную, и все, что на них находилось, все строения на станции даже не сровняли землей – вбиты в землю. Зарево стояло до самого горизонта, и не было возможности ни дать ответный залп, ни потушить пожары.
   Тоху этого не видел и не жалел, что не видел. Достаточно было и того, что пришлось разбираться с последствиями. Пожар продолжался еще пару дней после того, как конфедератские самолеты скрылись. Потушить его не было никакой возможности – водокачку и цистерны с водой разбомбили, единственное, что оставалось сделать, – не допустить, чтоб огонь распространился на Варди и то, что осталось от заградительного вала. То, как вольнопер Тоху работал лопатой, спасая горящий поезд, было детскими играми при нынешних делах. А когда все, что могло гореть, уже выгорело, и он со своей командой вернулся в городок – все грязные, как адские бесы, и столь же злые, голодные и уставшие, – и Тоху ткнулся в местную санчасть, чтоб получить мазь от ожогов, оказалось, что дела обстояли еще хуже, чем он думал.
   После налета было много раненых и обгоревших, госпиталя же теперь не существовало. Он погиб с другими станционными постройками – и вместе с ним погибли те, кто находился на лечении, и часть персонала. Бомбежка госпиталя была нарушением всех существовавших довоенных конвенций, но сейчас не было времени думать об этом, а также оплакивать участь веселых милосердных сестриц. Надо было спасать тех, кто выжил. Под временный новый госпиталь отвели один из солдатских бараков – все равно бы место высвободилось за счет погибших. Но помещение – это ладно. Кто будет лечить и чем? Вот в чем вопрос. Об этом узнал Тоху от молодого фельдшера, фамилию которого не знал, да и теперь не запомнил. Фельдшеру и пришлось принять на себя звание гарнизонного врача, и был он не только не в восторге от такого повышения, а попросту не в себе от усталости и злости. Главный госпитальный врач, он же полевой хирург Тамаш, не выжил. Его заместитель был слишком стар и не выдерживал свалившейся работы. Фельдшер успел мобилизовать в качестве санитаров некоторых солдат, которые были в состоянии держаться на ногах. Но особой пользы от этого, по его словам, не было.
   – Полкан говорит – лечи! А чем я лечить буду, массаракш твою через колено? Лекарств нету! Бинтов и тех нету, мы простыни из прачечной забрали и на бинты извели, так все равно не хватает…
   – Что, совсем не осталось лекарств? – спросил Тоху. Ожоги ныли и свербили, и хотелось хоть немного снять боль.
   – Да их и раньше, массаракш, не было! Одни таблетки от поноса, а прочее, что доставляли, Тамаш, мать его, на сторону сбывал! Если бы он, сука, при налете не сдох, его бы сейчас солдаты порвали. У меня ж тут больше сотни человек криком кричат, а анальгетиков – ни хрена!
   Тоху как-то раньше не задавался вопросом, откуда в городке берутся наркотики. Теперь это было ясно без всяких вопросов. Но вопрос он все же задал:
   – Значит, у Кяку лекарства есть?
   – Как не быть! Я уж ходил к нему, запрашивал, а он меня послал – знать, говорит, не знаю ни про какие лекарства, не по моей это части…
   Что Кяку выжил после налета, прапорщик не усомнился ни на минуту. Такие всегда выживают. И Тоху был слишком зол сейчас, чтоб ходить по инстанциям и выбивать лекарства с помощью вышестоящих офицеров. Пока он и его солдаты сражались и боролись с огнем, эта жирная скотина пряталась по щелям, а теперь снова выползла на свет. И Тоху выдвинулся с целью выколотить из обнаглевшего хама все, что потребно для раненых. По пути он встретил Шару, и разговор с ним настрой прапорщика усугубил. Логистик только что схлестнулся с квартирмейстером. Военный городок пусть и меньше пострадал от бомбежки, но все-таки часть зданий была либо уничтожена, либо стала непригодна для использования. В том числе и складские здания. Надо было занять бункеры и подвалы, которые сейчас не использовались как жилье или убежища. А таких осталось немного. Шару и Кяку, как и следовало ожидать, не поделили полезные площади, и логистик, хоть и был выше званием, не сумел настоять на своем.
   – Эта сволочь! – орал он на всю площадь – Тоху никогда не слышал, чтоб штабс-капитан так орал, причем будучи совершенно трезвым. – Он говорит, что всеми складами ведает он, и только полковник может ему приказывать! Кяку этот хренов со своей шайкой и так все уворованное добро по подвалам попрятал, пока люди под бомбами мерли, а теперь хочет еще на том, что уцелело, ручонки нагреть? Он, сука, башкой думает или жопой? Кому он собирается товар свой сбывать? Крысам в пустыне? Накрылась лавочка – ни поездов, ни машин! Мы тут с голоду сдохнем все, прежде чем дорогу починят!
   – Мы, может, и сдохнем, – сквозь зубы отвечал Тоху, – а Кяку на ящиках с консервами будет сидеть, пока дорогу заново не протянут. Ну, может, с полковником поделится. И еще кой с кем.
   Поскольку разговаривали они не скрываясь, вокруг начали скапливаться солдаты, которым до предмета разговора еще как было дело. Одни уже прознали про аферу с лекарствами, а большинству было просто нечего жрать.
   – Думаешь, досидит? Ну так я тебя порадую – это вряд ли. Конфедераты как пить дать вернутся, с моря ли, по воздуху, один хрен – подкрепления нам сейчас не видать. Так что перебьют нас всех раньше, чем с голодухи перемрем. Одна радость – и Кяку тоже грохнут.
   – Ну уж я такой радости дожидаться не собираюсь. Что надо – сами возьмем, верно я говорю?
   Солдаты дружно поддержали господина прапорщика, и когда он решительно зашагал к временной резиденции Кяку, потянулись за ним. Тоху не зря повышал голос – поддержка ему сейчас никак не помешала бы. Только вот логистик по пути отстал. Видно, не верил он в способность Тоху добыть лекарства и жратву даже при поддержке рядового состава. Пожары ли, бомбы ли – такие, как Кяку, всегда выкрутятся и останутся в барыше. Ну и полковник, прикрывающий квартирмейстера, никуда со своего поста не делся.
   Так же рассуждал и сам Кяку, сидевший в своей временной конторе, обустроенной после налета. Ктото из каптенармусов уже успел доложить ему о намерениях Тоху, и появление прапорщика в конторе не стало для него неожиданностью. Он нисколько не выглядел напуганным, наоборот, взирал на молодого человека с явным злорадством.
   – А валил бы ты отсюда, щенок пандейский, – заявил он в ответ на требования незамедлительно выдать лекарства для госпиталя и консервы для солдат. – Какие такие лекарства? Может, доктор Тамаш кому их и сбывал, так с него и спрашивай, я знать ничего не знаю. И разбазаривать казенные продукты не дам и никому не позволю. И нечего на меня глазенки таращить, видели мы таких и похлеще обламывали. Что я, не знаю, о чем Шару сейчас тявкал? Мол, отрезало нас от большой земли? А Кяку через жадность последний ум потерял? Так Кяку вас всех умнее. Радио-то работает. И господин полковник поддержку с воздуха уже запросил. Нас вертолетами отсюда вскорости всех заберут, а вы и правда подыхайте как хотите. Вам и конфедератских бомб не надо – сами друг дружку перегрызете через пару недель.
   Тоху задыхался от ярости. При всей его ненависти к квартирмейстеру то, что тот говорил, было весьма похоже на правду.
   А Кяку продолжал:
   – Бесись, сопляк, – ничего ты мне сделать не можешь. Кулаки чешутся? Ну, ударь меня – под трибунал пойдешь, прапор, потому как это есть покушение на старшего по званию, по военным временам статья расстрельная. Или, может, серую скотину с площади кликнешь, под арест меня возьмешь? Сам под тем арестом сей же час будешь, потому как господин полковник без меня никуда, а такие, как ты, ему на фиг не нужны. Ну, что, что ты мне сделаешь?
   На стрельбах прапорщик Тоху не показывал блестящих результатов. То есть да, зрение у него было стопроцентное, медкомиссия не ошиблась, но вот с точностью все равно было плоховато. «Мажешь, прапорщик, – бывало, говорил инструктор по стрельбе, – потому что стреляешь лениво, душу в это дело не вкладываешь».
   Но наглая, лоснящаяся жирная морда Кяку была слишком близко, чтобы промазать, и пистолет как-то сам собой лег в руку, и «а вот что» Тоху выговорил уже после того, как раздался выстрел и пуля легла точно в лоб квартирмейстеру, гораздо точнее, чем ложилась в мишень в тире.
   Краем сознания он угадывал, что сейчас его арестуют, а может, тут же и казнят, но глядя, как выкатываются из орбит мутные зенки Кяку, как кровь и мозги выплескиваются на стену, вдыхая пороховую гарь и слыша визг каптенармуса, он чувствовал себя так хорошо, как никогда в жизни.
   Главное – стрелять первым. А на все остальное – плевать.
   Убийство старшего по званию офицера, да еще в военное время, – это и впрямь была расстрельная статья. И при иных обстоятельствах полковник Муц распорядился бы поставить излишне борзого прапора к стенке, не тратя времени на судебные разбирательства. Но обстоятельства были именно те, что дела в гарнизоне обстояли паршиво, это понимал даже полковник. Похоронная команда работала двое суток без отдыха, иначе, сказал фельдшер, эпидемий не избежать, и фельд-капеллан, которого в обычное время было не видно и не слышно – крепко злоупотреблял он, – также без отдыха отчитывал погребальные службы. Живым не хватало всего – еды, воды, лекарств. Зато табельное оружие у всех было в наличии.
   Причина, по которой Тоху застрелил квартирмейстера, ни от кого не осталась тайной, и сочувствие прапорщику высказывали даже некоторые офицеры. Что до рядового состава, то для них прапорщик вообще стал героем, о чем заявлялось открыто, с демонстрацией неповиновения командованию. Озлоблять еще больше доведенных до предела и вооруженных людей в ситуации, когда нельзя немедленно получить подкрепление, было нецелесообразно. Только мятежа во вверенной части полковнику при нынешних делах и не хватало.
   С другой стороны, поощрять бунтарские настроения и потакать вопиющему нарушению субординации – тоже было чревато мятежом. И полковник нашел выход. Связь по рации действительно продолжала работать, и полковник обратился в Черный трибунал, попросив прислать в Варди своего представителя. Для таких дел у них всегда находится транспорт. Таким образом, одним выстрелом можно было убить двух сусликов. Если Тоху казнят по приговору военного трибунала, полковник окажется ни при чем. А транспортом можно будет воспользоваться в своих целях.
 
   Выездной представитель Черного трибунала, военный юрист майор Тавас, был зол, его мутило, и что хуже всего, он не выспался. На физиологическом уровне это объяснялось тем, что он плохо переносил полеты на геликоптере. Но другим транспортом до Варди сейчас добраться было невозможно. Полет был ужасен. Хотя разведка донесла, что нового авианалета со стороны противника не ожидается, ни пилот, ни майор, ни их сопровождение не слишком этому верили. А даже если б не приходилось постоянно опасаться конфедератов, то все равно болтало, воняло соляркой, от грохота двигателей разламывало череп. В пути дозаправиться было негде, они израсходовали весь запас горючего. В общем, в этой забытой Мировым Светом дыре предстояло пробыть, пока геликоптер снова не заправят, и по возможности несколько часов проспать.
   Но с этой бытовухой еще можно было кое-как смириться – за время работы в Черном трибунале майор бывал и в худших ситуациях. Главное – он не видел причины, по которой ему следовало сюда тащиться. Подумаешь, ворюгу снабженца пристрелили – и наверняка за дело. Ничего такого, с чем не мог бы управиться гарнизонный суд. Так нет же, понадобилось вызывать представителя трибунала. И главное, если б это было сделано ради стремления соблюсти законность, майор бы еще понял. Но, увы, Тавас служил правосудию не со вчерашнего дня и кое-что слышал о полковнике Муце – среди коллег Таваса были те, кто знал его, когда Муц еще числился в гвардии. Они и разъяснили, что если б не родственнички, за изнасилование при отягчающих обстоятельствах Муц тюрьмой бы не отделался. А так – даже до суда не дошло. Будь пострадавшая из простых, дело бы вообще замяли. Но тут муж тоже занимал кое-какое положение, и Муца выперли из Столицы в отдаленный гарнизон. Но родственнички-то никуда не испарились, и потому по запросу полковника Таваса отправили разбираться с несчастным прапорщиком, хотя всем было ясно, что дело выеденного яйца не стоит.
   Полковник еще пытался разъяснить юристу, в чем состоит вина этого… как его… Тоху… и для больной головы его псевдоаристократический выговор в нос звучал еще мерзостней, чем двигатели геликоптера. Слушать его не хотелось, и майор сказал, возможно, не слишком вежливо, что разберется сам – для этого он сюда и прибыл. Отправил своего радиста в местную радиорубку подключить шифровальную машину на предмет срочного вызова из головного управления – по нынешним временам такое вовсе нельзя было исключать. Перекусил вместе с пилотом и механиком. И только потом отправился вершить суд. Если кто-то тут надеется поразвлечься, наблюдая, как столичный юрист осматривает место преступления и опрашивает свидетелей, то он просчитался. Хватит и допроса обвиняемого. А свидетели… надо будет – вызовет.
   Под разбирательство отвели кабинет в офицерском клубе, чудом уцелевшем после всех катастроф. При выездном разбирательстве достаточно было самого представителя трибунала да протоколиста с портативной машинкой. Так что если кто-то из господ офицеров собирался посоучаствовать, то его ждал облом.
   Прапорщик Тоху после убийства находился под арестом, и прежде чем его привели, майор успел пролистать его личное дело. Недоучившийся студент-философ… забавно. Хотя ничего удивительного в этом нет. Сейчас всех студентов, если они не полные инвалиды, ставят в ряды. И не только студентов, адъюнкту Тавасу тоже пришлось, скажем так, перепрофилироваться. Но, в общем, все ясно. Прекраснодушный идеалист, столкнувшийся с грязной действительностью и не стерпевший несправедливости. И это бывает сплошь и рядом.
   Фотография в деле была плохая, вместо лица на ней было расплывчатое грязное пятно, и Тавас ожидал увидеть юношу бледного со взором горящим. Арестованный никак не соответствовал этому образу. Грузный, несмотря на молодость, с физиономией в свежих ожогах и ссадинах. А глаза заплывшие и сонные. Вот кто выспался небось за дни ареста, массаракш…
   И пандейского происхождения. Еще забавнее. Тут можно было бы сшить интересное дело… если б на то было бы хоть какое-то желание.
   Ладно, глянем, как фишка ляжет…
   Тоху, в свою очередь, видел перед собой человека лет на пять старше его самого, высокого, тонкокостного, с темно-русыми волосами и характерными для столичных жителей серыми глазами. Лицо умное, не лишенное приятности, но приобретенный в гарнизоне опыт подсказывает – в карты с таким человеком играть лучше не садиться. На виске шрам, нарочито грубый – видел такие Керем Тоху в бытность студентом у некоторых преподавателей, и не только молодых. Следы студенческих дуэлей. В университете такие развлечения считались пережитком феодального прошлого, но Тоху знал, что в некоторых старинных учебных заведениях вроде Юридической академии такое практикуют.
   – Садитесь, арестованный. Итак, прапорщик Керем Тоху, вы обвиняетесь в предумышленном убийстве поручика Орма Кяку. Сознаетесь ли вы в содеянном и признаете ли свою вину?
   – Первый раз слышу, что он был Орм…
   – Отвечайте по существу.
   – Хорошо. В содеянном сознаюсь, вины своей не признаю.
   – Извольте объясниться.
   – Изволю. Покойный Кяку был законченным хапугой и вором, взбесившимся от безнаказанности. При относительно мирной обстановке его спекуляции еще можно было терпеть. Но после того, как гарнизон сильно пострадал от налета, а он отказывал раненым и голодным в самом необходимом, допускать такое было нельзя. Смею утверждать, что действия квартирмейстера Кяку приносили гарнизону не меньший вред, чем вражеский налет. И я поступил с ним как с врагом.
   А он не так прост. Философ, однако.
   – Поручик Тоху, ваши родственники проживают в провинции Пандея?
   «Сейчас он спросит, какое это имеет отношение к делу». Однако военный юрист ошибся.
   – Я – гражданин Империи, господин майор.
   – Вы снова отвечаете не по существу.
   – Именно по самому существу. Если правительство Империи признало, что я достоин служить в ее вооруженных силах и защищать метрополию, то все остальное перестает иметь значение.
   Неплохо. Но здесь, парень, Черный трибунал. А не коллоквиум по философии.
   – А вам известно, прапорщик, что в Пандее в данный момент активизировались сепаратисты? Те, кто ратует за так называемую пандейскую независимость, уже одними подобными высказываниями играют на руку врагам Империи. Но они этим не ограничиваются. Многие пандейцы продались северянам и республиканцам, которые не гнушаются использовать в борьбе против нас любые средства, включая диверсии в нашем тылу. Среди выявленных нами шпионов также немало этнических пандейцев. Поэтому спрашиваю прямо – где, каким образом вы были завербованы врагами отечества и какие задания выполняли?
   Не то чтобы майор верил в то, что Тоху – шпион и диверсант. Но работу свою исполнять надо, даже если спать хочется патологически.
   – А вам известно, – в тон ему отвечал Тоху, – что комендант Вардисарана полковник Муц всячески покрывал вредительские действия поручика Кяку и, как похвалялся сам Кяку, состоял с ним в доле, получая свой процент от противозаконных сделок?
   – Если вам было об этом известно, почему вы не сообщили в соответствующие инстанции?
   – А как, по-вашему, я мог это сделать? Когда преступником является высший по званию офицер гарнизона? У меня нет доступа к радиоили телефонной связи. А вот у Муца и некоторых других офицеров он имеется. Кстати, был он и у Кяку. Так что у Кяку было, не в пример мне, гораздо больше возможностей передавать врагу преступные донесения.
   – Не пытайтесь свалить все на убитого. Кроме того, вам не обязательно было поддерживать связь с врагом через гарнизонную радиорубку. Вы могли спрятать рацию где-нибудь на территории оборонного вала и во время дежурств передавать донесения оттуда. Да и не обязательно вам было общаться с вашими хозяевами посредством радиопередач. До недавнего времени на Вардисаран-Конечную регулярно прибывали грузовые поезда и автомобильные караваны. Среди их обслуги могли находиться связные. Они получали от вас донесения и передавали приказы. Вы ведь знали о дате налета, верно? Иначе как объяснить то обстоятельство, что в ночь, когда он произошел, вы оказались вдали от военного городка, – майор перелистнул дело, – в укрепленном дзоте?
   – А вы знаете свое дело, – одобрительно сказал прапорщик. – Если в Варди действительно сидит шпион, он наверняка так и поступал. И постарался бы заранее себя обезопасить… вот как господин полковник, который в бункере в ту ночь сидел, а не в дзоте на минном поле… И уверен я – если вы решите провести расследование, полковник вам воспрепятствует. И не потому, что он шпион. Возможно, в Варди есть вражеский резидент, но маловероятно, что он тут есть. Вы, господин майор, заранее решили меня расстрелять, и не важно, виновен я или нет. Поэтому мне все равно, и я прямо скажу, что думаю. Для той катастрофы, что стряслась с Варди и станцией, шпионы не нужны.
   И не только в Варди. В провинциях, в Столице, везде… худший враг не тот, что нападет на нас с оружием в руках и засылает наймитов. Враг внутри, на каждой ступени власти, которая сама себя уничтожает. Жадность, глупость, некомпетентность, кумовщина пронизывают все.