Страница:
Сначала я боялась, что попросят паспорт, а его у меня не было. Я же на работу ехала, а не в ресторан. Потом выяснилось, что, кроме денег, ничего не нужно. Но я все равно боялась, что нас оттуда выгонят, что, может, мы одеты не так или слишком голодные. Слава богу, все обошлось, и мы, набрав горку еды, сели на первом этаже под балконом.
– Надо с собой что-нибудь взять, на дорожку, – порекомендовала Светка и кивнула на пирожки.
Вот тут и пригодился мой облезлый пакет «Дикий пляж». Присобрала его, как для милостыни, разместила между ногой и ножкой стола и стала метко кидать туда еще горячие мучные изделия.
– Если нас сцапают, то наверняка выгонят, – строжила Светка, подкидывая тоже.
– Никто не видит, я слежу, – вращая глазами по сторонам, шептала я.
Вдруг сверху раздался раскатистый смех.
Мы подняли головы и увидели взрослых мужчин в костюмах, которые компанией обедали прямо над нами.
– Все. Влипли. Теперь на работу сообщат.
Последний пирожок задрожал в руке, и от страха я стала запихивать его себе в рот, хотя есть уже совсем не хотелось.
Те, что сидели на балконе, ржали и показывали на нас пальцами. Они говорили очень громко, и мы поняли, что это иностранцы.
– Фу, слава богу, пронесло, – обхватила голову Светка. – Эти в милицию не пойдут, им все равно. Сами вечерами в баре гостиницы проституток покупают.
Но меня еще трясло какое-то время. Так перенервничала…
С кульком теплой еды и с билетами в плацкарт мы неслись через весь Курский вокзал и готовы были уже запрыгнуть в пыхтящий Москва – Феодосия, как вдруг…
– Девочки! Подождите! – неожиданно повисла на Светкиной руке какая-то тетка. – Я очень вас прошу передать моей племяннице детский горшок! Она прямо к вагону подойдет и заберет. Пожалуйста, не откажите!
Времени на раздумье не было, проводница подгоняла нас ключом, и мы, недолго думая, взяли горшок и поднялись в тамбур. Прошлись по вагону, где справа и слева возились люди, плюхнулись на жесткие полки, выдохнули и огляделись.
Нашими попутчицами оказались две бабушки осуждающего вида. Они изначально были заточены на порицание и неодобрение. Увидев жертвы, они сокрушающе перекинулись многозначительными взглядами и поджали губы.
Светка не любила, когда ее не любили. Поэтому в знак демарша она поставила на столик желтый эмалированный горшок с нарисованным грибом и удивленно спросила, показывая на боковые полки:
– А это что?!
Демонстрация крутизны Светы, которая, по ее словам, никогда не ездила в плацкарте, тут же нашла отклик у строгих старушек.
– А вы, девушка, привыкайте, нам сутки ехать. Слава богу, что теперь поезда комфортные ходят, а то потряслись бы, как мы, в теплушках – не до комфорта было.
– Думали только об одном – живыми бы добраться, – поддержала другая. – Чума, холера, возвратный тиф, сибирская язва и скарлатина – чем только не болели в то время. То белые, то красные, то банды, то партизаны. Не успеешь к одним приспособиться, уже другие власть захватили. Придут, оберут до последнего, расстреляют для острастки с десяток невинных, и гуляй, рванина… Теперь не жизнь, а счастье! Сидите в тепле, на отдельных полках и еще носом крутите… Эх, молодежь…
Бабушки перекивнулись друг с другом и опять уставились на нас.
– А я в детстве болела скарлатиной.
Мне хотелось создать старушкам хорошее настроение. Они же были публикой.
– А я что, радоваться должна, что у меня нет рвоты и поноса?! Сейчас восьмидесятые годы, а не каменный век! Мне тут не нравится.
Светка нарывалась на скандал. У нее тоже была публика.
– Ах, какая нехорошая девочка! Ай-яй-яй, как не совестно! Совсем стыд потеряла! – бубнили наперебой старушки, пытаясь привлечь взглядами еще и боковые полки.
Ну те-то совсем несчастные были. Лежа в проходе и на всеобщем обозрении, им было наплевать на конфликт отцов-детей. Кутаясь в домашние простыни, люди пытались переодеться и не обращали на нас внимание.
В вагоне запахло яйцами и домашними котлетами. С боковой полки «пошла нога» от трудящегося пролетария с золотым зубом. Он умело переоблачился под простыней в линялые тренировочные, и его толстая жена заботливо поставила мужнины стоптанные ботинки в проходе. Вот она, настоящая любовь простой русской женщины – на ее лице не было ни капли смущения от дикого амбре вонючей обуви.
Я догадалась, что к ночи он еще и захрапит. Старушки, казалось, не имели обоняния и представлений об этических нормах. Их больше волновало наше право на существование в этом безупречном и прекрасном мире.
– А чем вы занимаетесь? Учитесь, работаете? – тоном фининспектора спросила первая бабушка.
Светка обняла горшок и ласково ответила:
– Ничем. Не работаю, не учусь. И не собираюсь.
Бабушки вскрикнули и схватились за головы.
– Да, я – особенная. Не хочу, чтобы меня водили за нос, пользовались моим трудом и затыкали рот куском. Не хочу зависеть от маразматических правителей, их прихлебателей и глупой толпы.
Мне показалось, еще секунда, и старушек хватит удар. Один на двоих.
– Что вы несете, девушка?! С такими речами вам нет места в советском обществе! – гневались старушки и качали головами, как метрономы.
– Бросьте вы! «Слуги народа» процветают, пользуясь плодами нашего труда. А вы холуйски радуетесь теплым вагонам и отсутствию тифа. Просто хитрые кукловоды «делают» нам мозги, играя на патриотических чувствах. Казнокрады и лицемеры. Но они старые, а я молодая. И докажу на собственном примере, что можно не пахать на «дядю», а работать на себя и при этом хорошо жить.
Светка говорила как на первомайской демонстрации. Только что-то не то…
– Ты откуда нахваталась? – шепнула я, пока она колупала ногтем грибок на горшке, думая, что бы еще сказануть.
– Я это от отца слышала. Концовку, правда, от себя добавила, – тихо призналась Светка.
Бабушки посовещались и вынесли вердикт:
– Вы, гражданочки, замолчите лучше. А то из-за вас нас в тюрьму посадят. Мы люди пожилые, нам бы дожить спокойно. Молодые вы еще, глупые – для вас государство старается, учит бесплатно, лечит бесплатно, путевки в пионерские лагеря выдает. Благодарными нужно быть, а не хаять своих благодетелей.
Мужик с боковой полки приподнялся на локте и густо рявкнул на Светку:
– Мотыгу ей в руки! Шелупонь подзаборная…
Жена преданно вскочила с нижней полки, подоткнула ему одеяло, напомнила, «что врач запретил нервничать», и улеглась обратно до востребования.
Светка растерялась, потому что назревала классовая борьба с перевесом стороны врага.
– Вы певица? – легко сменила «кровавую тему» вторая бабушка.
– Нет еще. Пока решила другую профессию освоить – мама велела.
Бабушки переглянулись и полюбили меня с полпинка.
Мужик с боковой полки заказал «Песню про сисечки» на стихи Державина, и я тут же выполнила его просьбу. Песня «Пчелка златая» имела несколько редакций. Обычно в песенниках слова про сиськи убирали, цензура не пропускала. Ну, само собой – откуда у советской женщины сиськи, да еще в публичном издании? Не могут они там быть!
– Зачем на билет тратились? – съязвила Светка, принципиально закусывая водку нашими ворованными пирожками. – Могла бы также на вокзале попеть, и собрали бы на проезд.
– Я на купе работаю. Может, переведут. Видела, как на нас проводник смотрел, когда я ему «По диким степям Забайкалья» сбацала? Видать, он из тех мест, бродяга…
– Слушай, а от тебя польза есть, – удивилась Светка, как будто познакомилась со мной только сегодня.
– Пошла в жопу. Лучше бы не на баррикады лезла, а разжалобила народ. Люди любят себе подобных. Ты что, думала, они обрадуются, что ты только в купе ездишь? Умнее надо быть. Скажи, как Воробьянинов, что ты не ела шесть дней и поизносилась в пути. Только на русском говори, а не на французском.
Светка уставилась на меня, как на малохольную. Не могла понять, шучу я или нет.
А мне и самой было не ясно, шучу я или нет. Просто в тот момент я точно осознала, что выбрала не ту профессию.
К ночи мы узнали, что купе все заняты, и Светке на нервной почве страшно захотелось курить.
Чертыхались, матерились, пока перешагивали межвагонный подвижный стык, и, давясь смехом, вошли в гремящий тамбур.
Стекла были не разбиты, но из всех щелей несло ветром, и железная клетка была пронизана холодом. Слои грязи отпугивали держаться. Мы, как двое пьяных, хватались друг за друга, чтобы потом не ходить мыть руки в еще более грязный туалет с лужами дребезжащей мочи на полу.
У двери стояла женщина и курила. Она мельком взглянула в нашу сторону и отвернулась созерцать вид за окном.
– А можно стрельнуть у вас сигаретку? – нахально спросила Светка, хотя у меня в кармане лежала ее «Стюардесса».
– Да, пожалуйста, – раскрыла полупустую пачку «Родопи» пассажирка. И снова отвернулась к окну.
– Холодно, – начала беседу Светка. Ей не терпелось и здесь шокировать публику, пусть даже в лице единственной грустной дамы. – А вы в Москве живете или в Феодосии? – настойчиво требовала общения подруга, не дождавшись комментария про погоду.
Женщина хлюпнула носом, все так же продолжая глядеть в окно:
– В Ялте. Хотелось быстрее уехать, поэтому села на этот поезд…
– А что вы делали в Москве? – продолжала лезть в душу Светка. Ей было весело эпатировать тетку, потому что больше заняться было некем.
– В Москве? – задумчиво переспросила «жертва» и высморкалась в платок. – В Москве я навещала могилу своего дяди…
Нам стало неловко, и мы переглянулись, не зная, как ведут себя после таких слов.
– Поня-я-ятно, – тусклым голосом произнесла Светка и сделала гримасу «разговор, увы, закончен».
Абсолютный слух подсказал мне, что во фразе «хотелось быстрее уехать» был сигнал неблагополучия. Тетка еще не была потеряна для нас…
– А на каком кладбище? – проявила я неподдельный интерес, потому что ходила с классом на Ваганьковское к Высоцкому и на Новодевичье ко всем.
– Да какая разница?.. – Она шумно выдохнула печаль вместе с сигаретным дымом. – Вы навещать не пойдете, а я и так знаю…
И опять во фразе «вы навещать не пойдете» прозвучала совсем не наша беспечность, а затаенная обида.
– А что с ним случилось? – отважилась спросить я.
– Его расстреляли, – четко ответила женщина и смело посмотрела мне в глаза. И потом также на Светку.
Та аж застыла с бычком на губе.
– Расстреляли?! – удивленно переспросила я. – Кто? А у нас разве расстреливают?
Тетка усмехнулась и вытащила новую сигарету.
– Оказывается, бывают исключения…
Мы со Светкой не знали, что говорить. Наверное, убийца какой-то? Мосгаз вроде был такой. Ходил по домам, типа для проверок, а потом убивал доверчивых жильцов. Но вроде это было очень давно, еще до нашего рождения. И не факт, что его… расстреляли? Ничего себе поворотик.
– А как фамилия вашего дяди? – спросила в лоб сообразительная Светлана.
– Соколов. Юрий Константинович.
– Директор Елисеевского гастронома? – уточнила Светка. Она любила, когда все видели ее осведомленность.
– Да… Возможно, для кого-то он преступник, но поверьте – это не так. Точнее, не совсем так.
Ну, нам не нужно было объяснять, что все родственники всегда считают своего невиновным. Про это дело писали в газетах, а мама мне рассказывала, что чья-то бабушка пошла в Елисеевский за селедкой, а в огромной круглой банке оказалась вовсе не сельдь, а черная икра! Типа, когда фасовали, перепутали случайно. Сознательная бабка отнесла банку обратно в гастроном и пошло-поехало. По цепочке выявили всех ворюг. Главного расстреляли, всем остальным дали большие сроки.
– Дядя – порядочный человек, участник войны, у него много наград… было. Вроде человек с таким высоким положением, а никогда не забывал поздравить всех родственников с праздниками, заботливый такой. А кто в торговле не ворует? К нему со всех сторон лезли с деньгами. Даже намекать не нужно было – кому телятину, кому икорочку, семужку – конвейер элиты целый день. Он ведь молодец – хозяйственник хороший был, берег продукты. Купил импортное оборудование, чтобы продукты не портились, ну, наверное, на этой экономии деньги тоже делал. Но не для себя!..
– Как делал? Печатал, что ли? – уточнила с видом знатока Светка.
– Да нет, – догадалась я, – наверное, списывали продукты как испорченные, а они свежие были. Их продавали, а в документах они числились как тухлые. Правильно?
Женщина чуть усмехнулась и кивнула.
– А деньги где? Вам что-нибудь досталось? – заинтересованно спросила Светка.
– Ну что ты говоришь, – одернула я подругу. – Какая тебе разница?!
Но женщина не обиделась, лишь запальчиво ответила:
– Да никаких денег нет! Все на взятки уходило – там ведь цепочка была высокопоставленных чиновников. Им все и шло. Конечно, Юка (так мы его звали между собой) не бедствовал, но с его положением и знакомствами это было бы странно.
– Между прочим, нарком продовольствия Цурюпа в голодный обморок падал – настолько честным был! – напомнила я тетке историю. (Кстати, помнится, в школе пятерку схватила за выразительный рассказ про идейного большевика.)
– Это советская пропаганда. Ваш Цурюпа отнимал хлеб у крестьян, обрекая их на голодную смерть. Оппозиция критиковала такие драконовские методы Цурюпы, а он знаете, что сказал?..
– Конечно, знаем, но… забыли, – соврала Светка, которая под страхом смерти не призналась бы, что чего-то не знает.
– Сказал: «Все, что мы делаем, делается твердо и неукоснительно, а кто нам на этом пути встретится, будет разнесен вдребезги».
– Прямо как сейчас, – покачала я головой.
– Вы правы – нашего Юру сделали козлом отпущения в борьбе за власть.
– Ну это вы загнули, – по-хамски высказалась Светка. – Кому это надо? Просто наказали за то, что попался.
– Леонид Ильич был уже совсем слаб, и Андропов стал расчищать себе дорогу к власти, а Гришин ему мешал. После показаний дяди КГБ рассчитывало получить неоспоримый компромат на соперника Андропова. И они его получили. Дядя до конца верил, что в обмен на показания ему смягчат приговор. Он честно рассказал про всю криминальную цепочку – кому давал взятки, у кого брал. Но его обманули…
– Но ведь других не расстреляли? Значит, он самый виновный был? – наивно спросила я.
– Это был показательный процесс – чтобы другим неповадно было. Одного посадить – другие языки прикусят, второго расстрелять – больше уважать будут. Ведь когда дядя давал показания, абсолютно верил, что новая власть пришла творить добро. Но его расстреляли…
Мы такие подавленные были… Даже представить трудно, как это? В мирное время человек идет на расстрел за взятки в стране, где воруют все кому не лень. Что творилось у него в душе, о чем он думал, что вспоминал? К кому мысленно обращался? Не знаю, как Светка (на нее не смотрела), но я заплакала.
И женщина заплакала. Точнее, она и не переставала плакать, просто мы думали, она простудилась от холода в тамбуре.
Потом горемычная ушла в вагон-ресторан, а мы вернулись обратно на свои места.
– Бедная семья, какой ужас, – никак не могла успокоиться я. – Тебе жалко ее?
– Не очень. Видала, в вагон-ресторан пошла? Откуда такие бабки по вагонам-ресторанам ходить? Там же дорого!
Не знаю. Я запуталась, кому верить – вор или не вор? Но такая зверская расправа! Расстрел за взятки? Как-то чудовищно жестоко…
– Неужели борьба за власть в наше цивилизованное время может сопровождаться кровью? – спросила я Светку как старшую.
– Да вполне! Помнишь, как нас в прошлом году гоняли из кинотеатров, проверяли документы, почему не на работе? Я уже тогда почувствовала недоброе!
Я засмеялась, потому что вспомнила. Действительно прикольно было!
– Видишь, каждый по-своему осуществляет лозунг этого твоего Цурюпы: делать твердо и неукоснительно, а врагов в щепки разнесем.
– Кто не с нами – тот против нас, – уточнила я, потому что никогда не запоминала длинные цитаты. Ну, конечно, кроме «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Эту фразу из «Партийной организации и партийной литературы» В. И. Ленина я вызубрила наизусть от страха получить двойку. Из других соображений вряд ли станешь учить это…
Мы улеглись на полки, но не спали, а думали.
– Свет, – шепотом позвала я подругу, свесив голову вниз, – а ты была когда-нибудь в Елисеевском?
– Была конечно, но давно, ничего уже не помню, – соврала Светка, потому что слишком быстро ответила.
– А я была-а, – мечтательно протянула я. – Там при входе в магазин всегда молотым кофе пахло. Столько сортов разных! А внутри прямо волшебное царство было – везде лепнина, люстры невероятные висели, пузатые высоченные прилавки…
– Почему высоченные? Как же до них покупатели дотягивались? – логично заметила Светка.
– Ну я же маленькая была – мне казалось, что они где-то под потолком магазина, ха-ха… Мама привела меня туда, хотела лепнину показать, а я конфеты увидела… Ну, слезы, конечно, уговоры… Но мама строго следила за лишними тратами, так мы ничего и не купили…
– Бедный ребенок, – зевнула Светка, заворачиваясь во влажную серую простыню.
– Не… Я тогда решила, что раз дорого, значит, я должна сама заработать. Утром, когда мама ушла на работу, я взяла один из своих рисунков, сама оделась и пошла в Елисеевский. Но пока шла по длинному коридору коммуналки, меня соседка из другой комнаты поймала и, охая, вернула на место.
– Ладно, забудь, хочешь монпансье дам? У меня целая коробка от твоих поклонников.
– Ну что делать, давай! – тихо улыбнулась я. – Честно же заработано.
– Забудь ты свое «честно заработано»! Сейчас время другое – скоро никто честно зарабатывать не будет. Вот увидишь!
– И что, всех расстреливать будут? – удивилась я.
– Нет, все воровать будут.
Мужик с боковой полки так бурно храпел, что последних слов я практически не расслышала. Просто по уверенной интонации поняла, что мы на пороге больших перемен.
Глава 2
– Надо с собой что-нибудь взять, на дорожку, – порекомендовала Светка и кивнула на пирожки.
Вот тут и пригодился мой облезлый пакет «Дикий пляж». Присобрала его, как для милостыни, разместила между ногой и ножкой стола и стала метко кидать туда еще горячие мучные изделия.
– Если нас сцапают, то наверняка выгонят, – строжила Светка, подкидывая тоже.
– Никто не видит, я слежу, – вращая глазами по сторонам, шептала я.
Вдруг сверху раздался раскатистый смех.
Мы подняли головы и увидели взрослых мужчин в костюмах, которые компанией обедали прямо над нами.
– Все. Влипли. Теперь на работу сообщат.
Последний пирожок задрожал в руке, и от страха я стала запихивать его себе в рот, хотя есть уже совсем не хотелось.
Те, что сидели на балконе, ржали и показывали на нас пальцами. Они говорили очень громко, и мы поняли, что это иностранцы.
– Фу, слава богу, пронесло, – обхватила голову Светка. – Эти в милицию не пойдут, им все равно. Сами вечерами в баре гостиницы проституток покупают.
Но меня еще трясло какое-то время. Так перенервничала…
С кульком теплой еды и с билетами в плацкарт мы неслись через весь Курский вокзал и готовы были уже запрыгнуть в пыхтящий Москва – Феодосия, как вдруг…
– Девочки! Подождите! – неожиданно повисла на Светкиной руке какая-то тетка. – Я очень вас прошу передать моей племяннице детский горшок! Она прямо к вагону подойдет и заберет. Пожалуйста, не откажите!
Времени на раздумье не было, проводница подгоняла нас ключом, и мы, недолго думая, взяли горшок и поднялись в тамбур. Прошлись по вагону, где справа и слева возились люди, плюхнулись на жесткие полки, выдохнули и огляделись.
Нашими попутчицами оказались две бабушки осуждающего вида. Они изначально были заточены на порицание и неодобрение. Увидев жертвы, они сокрушающе перекинулись многозначительными взглядами и поджали губы.
Светка не любила, когда ее не любили. Поэтому в знак демарша она поставила на столик желтый эмалированный горшок с нарисованным грибом и удивленно спросила, показывая на боковые полки:
– А это что?!
Демонстрация крутизны Светы, которая, по ее словам, никогда не ездила в плацкарте, тут же нашла отклик у строгих старушек.
– А вы, девушка, привыкайте, нам сутки ехать. Слава богу, что теперь поезда комфортные ходят, а то потряслись бы, как мы, в теплушках – не до комфорта было.
– Думали только об одном – живыми бы добраться, – поддержала другая. – Чума, холера, возвратный тиф, сибирская язва и скарлатина – чем только не болели в то время. То белые, то красные, то банды, то партизаны. Не успеешь к одним приспособиться, уже другие власть захватили. Придут, оберут до последнего, расстреляют для острастки с десяток невинных, и гуляй, рванина… Теперь не жизнь, а счастье! Сидите в тепле, на отдельных полках и еще носом крутите… Эх, молодежь…
Бабушки перекивнулись друг с другом и опять уставились на нас.
– А я в детстве болела скарлатиной.
Мне хотелось создать старушкам хорошее настроение. Они же были публикой.
– А я что, радоваться должна, что у меня нет рвоты и поноса?! Сейчас восьмидесятые годы, а не каменный век! Мне тут не нравится.
Светка нарывалась на скандал. У нее тоже была публика.
– Ах, какая нехорошая девочка! Ай-яй-яй, как не совестно! Совсем стыд потеряла! – бубнили наперебой старушки, пытаясь привлечь взглядами еще и боковые полки.
Ну те-то совсем несчастные были. Лежа в проходе и на всеобщем обозрении, им было наплевать на конфликт отцов-детей. Кутаясь в домашние простыни, люди пытались переодеться и не обращали на нас внимание.
В вагоне запахло яйцами и домашними котлетами. С боковой полки «пошла нога» от трудящегося пролетария с золотым зубом. Он умело переоблачился под простыней в линялые тренировочные, и его толстая жена заботливо поставила мужнины стоптанные ботинки в проходе. Вот она, настоящая любовь простой русской женщины – на ее лице не было ни капли смущения от дикого амбре вонючей обуви.
Я догадалась, что к ночи он еще и захрапит. Старушки, казалось, не имели обоняния и представлений об этических нормах. Их больше волновало наше право на существование в этом безупречном и прекрасном мире.
– А чем вы занимаетесь? Учитесь, работаете? – тоном фининспектора спросила первая бабушка.
Светка обняла горшок и ласково ответила:
– Ничем. Не работаю, не учусь. И не собираюсь.
Бабушки вскрикнули и схватились за головы.
– Да, я – особенная. Не хочу, чтобы меня водили за нос, пользовались моим трудом и затыкали рот куском. Не хочу зависеть от маразматических правителей, их прихлебателей и глупой толпы.
Мне показалось, еще секунда, и старушек хватит удар. Один на двоих.
– Что вы несете, девушка?! С такими речами вам нет места в советском обществе! – гневались старушки и качали головами, как метрономы.
– Бросьте вы! «Слуги народа» процветают, пользуясь плодами нашего труда. А вы холуйски радуетесь теплым вагонам и отсутствию тифа. Просто хитрые кукловоды «делают» нам мозги, играя на патриотических чувствах. Казнокрады и лицемеры. Но они старые, а я молодая. И докажу на собственном примере, что можно не пахать на «дядю», а работать на себя и при этом хорошо жить.
Светка говорила как на первомайской демонстрации. Только что-то не то…
– Ты откуда нахваталась? – шепнула я, пока она колупала ногтем грибок на горшке, думая, что бы еще сказануть.
– Я это от отца слышала. Концовку, правда, от себя добавила, – тихо призналась Светка.
Бабушки посовещались и вынесли вердикт:
– Вы, гражданочки, замолчите лучше. А то из-за вас нас в тюрьму посадят. Мы люди пожилые, нам бы дожить спокойно. Молодые вы еще, глупые – для вас государство старается, учит бесплатно, лечит бесплатно, путевки в пионерские лагеря выдает. Благодарными нужно быть, а не хаять своих благодетелей.
Мужик с боковой полки приподнялся на локте и густо рявкнул на Светку:
– Мотыгу ей в руки! Шелупонь подзаборная…
Жена преданно вскочила с нижней полки, подоткнула ему одеяло, напомнила, «что врач запретил нервничать», и улеглась обратно до востребования.
Светка растерялась, потому что назревала классовая борьба с перевесом стороны врага.
громко запела я, чтобы исчерпать конфликт сторон.
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов,
Кипит наш разум возмущенный и
И в светлый бой идти готов! —
– Вы певица? – легко сменила «кровавую тему» вторая бабушка.
– Нет еще. Пока решила другую профессию освоить – мама велела.
Бабушки переглянулись и полюбили меня с полпинка.
Мужик с боковой полки заказал «Песню про сисечки» на стихи Державина, и я тут же выполнила его просьбу. Песня «Пчелка златая» имела несколько редакций. Обычно в песенниках слова про сиськи убирали, цензура не пропускала. Ну, само собой – откуда у советской женщины сиськи, да еще в публичном издании? Не могут они там быть!
подпевали соседи, и на столе уже появились водка, селедка, картошка – дары поклонников со всего вагона.
Мягкия, пуховия ай сисечки у ней да у ней…
Жаль, жаль, жалко мне сисечки у ней… —
– Зачем на билет тратились? – съязвила Светка, принципиально закусывая водку нашими ворованными пирожками. – Могла бы также на вокзале попеть, и собрали бы на проезд.
– Я на купе работаю. Может, переведут. Видела, как на нас проводник смотрел, когда я ему «По диким степям Забайкалья» сбацала? Видать, он из тех мест, бродяга…
– Слушай, а от тебя польза есть, – удивилась Светка, как будто познакомилась со мной только сегодня.
– Пошла в жопу. Лучше бы не на баррикады лезла, а разжалобила народ. Люди любят себе подобных. Ты что, думала, они обрадуются, что ты только в купе ездишь? Умнее надо быть. Скажи, как Воробьянинов, что ты не ела шесть дней и поизносилась в пути. Только на русском говори, а не на французском.
Светка уставилась на меня, как на малохольную. Не могла понять, шучу я или нет.
А мне и самой было не ясно, шучу я или нет. Просто в тот момент я точно осознала, что выбрала не ту профессию.
К ночи мы узнали, что купе все заняты, и Светке на нервной почве страшно захотелось курить.
Чертыхались, матерились, пока перешагивали межвагонный подвижный стык, и, давясь смехом, вошли в гремящий тамбур.
Стекла были не разбиты, но из всех щелей несло ветром, и железная клетка была пронизана холодом. Слои грязи отпугивали держаться. Мы, как двое пьяных, хватались друг за друга, чтобы потом не ходить мыть руки в еще более грязный туалет с лужами дребезжащей мочи на полу.
У двери стояла женщина и курила. Она мельком взглянула в нашу сторону и отвернулась созерцать вид за окном.
– А можно стрельнуть у вас сигаретку? – нахально спросила Светка, хотя у меня в кармане лежала ее «Стюардесса».
– Да, пожалуйста, – раскрыла полупустую пачку «Родопи» пассажирка. И снова отвернулась к окну.
– Холодно, – начала беседу Светка. Ей не терпелось и здесь шокировать публику, пусть даже в лице единственной грустной дамы. – А вы в Москве живете или в Феодосии? – настойчиво требовала общения подруга, не дождавшись комментария про погоду.
Женщина хлюпнула носом, все так же продолжая глядеть в окно:
– В Ялте. Хотелось быстрее уехать, поэтому села на этот поезд…
– А что вы делали в Москве? – продолжала лезть в душу Светка. Ей было весело эпатировать тетку, потому что больше заняться было некем.
– В Москве? – задумчиво переспросила «жертва» и высморкалась в платок. – В Москве я навещала могилу своего дяди…
Нам стало неловко, и мы переглянулись, не зная, как ведут себя после таких слов.
– Поня-я-ятно, – тусклым голосом произнесла Светка и сделала гримасу «разговор, увы, закончен».
Абсолютный слух подсказал мне, что во фразе «хотелось быстрее уехать» был сигнал неблагополучия. Тетка еще не была потеряна для нас…
– А на каком кладбище? – проявила я неподдельный интерес, потому что ходила с классом на Ваганьковское к Высоцкому и на Новодевичье ко всем.
– Да какая разница?.. – Она шумно выдохнула печаль вместе с сигаретным дымом. – Вы навещать не пойдете, а я и так знаю…
И опять во фразе «вы навещать не пойдете» прозвучала совсем не наша беспечность, а затаенная обида.
– А что с ним случилось? – отважилась спросить я.
– Его расстреляли, – четко ответила женщина и смело посмотрела мне в глаза. И потом также на Светку.
Та аж застыла с бычком на губе.
– Расстреляли?! – удивленно переспросила я. – Кто? А у нас разве расстреливают?
Тетка усмехнулась и вытащила новую сигарету.
– Оказывается, бывают исключения…
Мы со Светкой не знали, что говорить. Наверное, убийца какой-то? Мосгаз вроде был такой. Ходил по домам, типа для проверок, а потом убивал доверчивых жильцов. Но вроде это было очень давно, еще до нашего рождения. И не факт, что его… расстреляли? Ничего себе поворотик.
– А как фамилия вашего дяди? – спросила в лоб сообразительная Светлана.
– Соколов. Юрий Константинович.
– Директор Елисеевского гастронома? – уточнила Светка. Она любила, когда все видели ее осведомленность.
– Да… Возможно, для кого-то он преступник, но поверьте – это не так. Точнее, не совсем так.
Ну, нам не нужно было объяснять, что все родственники всегда считают своего невиновным. Про это дело писали в газетах, а мама мне рассказывала, что чья-то бабушка пошла в Елисеевский за селедкой, а в огромной круглой банке оказалась вовсе не сельдь, а черная икра! Типа, когда фасовали, перепутали случайно. Сознательная бабка отнесла банку обратно в гастроном и пошло-поехало. По цепочке выявили всех ворюг. Главного расстреляли, всем остальным дали большие сроки.
– Дядя – порядочный человек, участник войны, у него много наград… было. Вроде человек с таким высоким положением, а никогда не забывал поздравить всех родственников с праздниками, заботливый такой. А кто в торговле не ворует? К нему со всех сторон лезли с деньгами. Даже намекать не нужно было – кому телятину, кому икорочку, семужку – конвейер элиты целый день. Он ведь молодец – хозяйственник хороший был, берег продукты. Купил импортное оборудование, чтобы продукты не портились, ну, наверное, на этой экономии деньги тоже делал. Но не для себя!..
– Как делал? Печатал, что ли? – уточнила с видом знатока Светка.
– Да нет, – догадалась я, – наверное, списывали продукты как испорченные, а они свежие были. Их продавали, а в документах они числились как тухлые. Правильно?
Женщина чуть усмехнулась и кивнула.
– А деньги где? Вам что-нибудь досталось? – заинтересованно спросила Светка.
– Ну что ты говоришь, – одернула я подругу. – Какая тебе разница?!
Но женщина не обиделась, лишь запальчиво ответила:
– Да никаких денег нет! Все на взятки уходило – там ведь цепочка была высокопоставленных чиновников. Им все и шло. Конечно, Юка (так мы его звали между собой) не бедствовал, но с его положением и знакомствами это было бы странно.
– Между прочим, нарком продовольствия Цурюпа в голодный обморок падал – настолько честным был! – напомнила я тетке историю. (Кстати, помнится, в школе пятерку схватила за выразительный рассказ про идейного большевика.)
– Это советская пропаганда. Ваш Цурюпа отнимал хлеб у крестьян, обрекая их на голодную смерть. Оппозиция критиковала такие драконовские методы Цурюпы, а он знаете, что сказал?..
– Конечно, знаем, но… забыли, – соврала Светка, которая под страхом смерти не призналась бы, что чего-то не знает.
– Сказал: «Все, что мы делаем, делается твердо и неукоснительно, а кто нам на этом пути встретится, будет разнесен вдребезги».
– Прямо как сейчас, – покачала я головой.
– Вы правы – нашего Юру сделали козлом отпущения в борьбе за власть.
– Ну это вы загнули, – по-хамски высказалась Светка. – Кому это надо? Просто наказали за то, что попался.
– Леонид Ильич был уже совсем слаб, и Андропов стал расчищать себе дорогу к власти, а Гришин ему мешал. После показаний дяди КГБ рассчитывало получить неоспоримый компромат на соперника Андропова. И они его получили. Дядя до конца верил, что в обмен на показания ему смягчат приговор. Он честно рассказал про всю криминальную цепочку – кому давал взятки, у кого брал. Но его обманули…
– Но ведь других не расстреляли? Значит, он самый виновный был? – наивно спросила я.
– Это был показательный процесс – чтобы другим неповадно было. Одного посадить – другие языки прикусят, второго расстрелять – больше уважать будут. Ведь когда дядя давал показания, абсолютно верил, что новая власть пришла творить добро. Но его расстреляли…
Мы такие подавленные были… Даже представить трудно, как это? В мирное время человек идет на расстрел за взятки в стране, где воруют все кому не лень. Что творилось у него в душе, о чем он думал, что вспоминал? К кому мысленно обращался? Не знаю, как Светка (на нее не смотрела), но я заплакала.
И женщина заплакала. Точнее, она и не переставала плакать, просто мы думали, она простудилась от холода в тамбуре.
Потом горемычная ушла в вагон-ресторан, а мы вернулись обратно на свои места.
– Бедная семья, какой ужас, – никак не могла успокоиться я. – Тебе жалко ее?
– Не очень. Видала, в вагон-ресторан пошла? Откуда такие бабки по вагонам-ресторанам ходить? Там же дорого!
Не знаю. Я запуталась, кому верить – вор или не вор? Но такая зверская расправа! Расстрел за взятки? Как-то чудовищно жестоко…
– Неужели борьба за власть в наше цивилизованное время может сопровождаться кровью? – спросила я Светку как старшую.
– Да вполне! Помнишь, как нас в прошлом году гоняли из кинотеатров, проверяли документы, почему не на работе? Я уже тогда почувствовала недоброе!
Я засмеялась, потому что вспомнила. Действительно прикольно было!
– Видишь, каждый по-своему осуществляет лозунг этого твоего Цурюпы: делать твердо и неукоснительно, а врагов в щепки разнесем.
– Кто не с нами – тот против нас, – уточнила я, потому что никогда не запоминала длинные цитаты. Ну, конечно, кроме «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Эту фразу из «Партийной организации и партийной литературы» В. И. Ленина я вызубрила наизусть от страха получить двойку. Из других соображений вряд ли станешь учить это…
Мы улеглись на полки, но не спали, а думали.
– Свет, – шепотом позвала я подругу, свесив голову вниз, – а ты была когда-нибудь в Елисеевском?
– Была конечно, но давно, ничего уже не помню, – соврала Светка, потому что слишком быстро ответила.
– А я была-а, – мечтательно протянула я. – Там при входе в магазин всегда молотым кофе пахло. Столько сортов разных! А внутри прямо волшебное царство было – везде лепнина, люстры невероятные висели, пузатые высоченные прилавки…
– Почему высоченные? Как же до них покупатели дотягивались? – логично заметила Светка.
– Ну я же маленькая была – мне казалось, что они где-то под потолком магазина, ха-ха… Мама привела меня туда, хотела лепнину показать, а я конфеты увидела… Ну, слезы, конечно, уговоры… Но мама строго следила за лишними тратами, так мы ничего и не купили…
– Бедный ребенок, – зевнула Светка, заворачиваясь во влажную серую простыню.
– Не… Я тогда решила, что раз дорого, значит, я должна сама заработать. Утром, когда мама ушла на работу, я взяла один из своих рисунков, сама оделась и пошла в Елисеевский. Но пока шла по длинному коридору коммуналки, меня соседка из другой комнаты поймала и, охая, вернула на место.
– Ладно, забудь, хочешь монпансье дам? У меня целая коробка от твоих поклонников.
– Ну что делать, давай! – тихо улыбнулась я. – Честно же заработано.
– Забудь ты свое «честно заработано»! Сейчас время другое – скоро никто честно зарабатывать не будет. Вот увидишь!
– И что, всех расстреливать будут? – удивилась я.
– Нет, все воровать будут.
Мужик с боковой полки так бурно храпел, что последних слов я практически не расслышала. Просто по уверенной интонации поняла, что мы на пороге больших перемен.
Глава 2
Игры на доверие
Утром бабушки вручили нам старую газету с тезисами апрельского пленума ЦК КПСС и посоветовали сложить туда остаток провианта, чтобы не заветрилось.
Нашим багажом был единственный пакет «Дикий пляж», чужой горшок и пачка денег, которые Светка приколола с тыльной стороны лифчика. Ее грудь плавно вздымалась купюрами, и от подруги исходило тепло.
Сердобольные старушки на прощание подарили нам булавку и собственный тезис:
– Главное в жизни, чтобы один день был похож на другой!
Светку вырвало в туалете от тезиса, а может, от обилия водки накануне. Но расстались мы с бабушками хорошо – ночной рассказ про расстрелянного директора сделал нас более чуткими к живым.
На перроне вокзала Феодосии нервничала «горшочница». Тетка резво бегала вдоль вагонов, останавливалась, крутила башкой, вытирала пот косынкой и снова начинала бегать туда-сюда, как будто отлавливала нас.
Все окна были закупорены, и мы не могли крикнуть ей. А она так волновалась, словно мы везли не детский эмалированный горшок с грибком, а сало, инкрустированное бриллиантами.
Едва Светка показалась в тамбуре, брезгливо держа в вытянутой руке детский туалет, хозяйка бросилась к нам с криком: «Слава богу!»
– Это мы должны сказать «слава богу!», – неожиданно ворчливо произнесла Светка, удерживая горшок в метре от себя.
Они так и тянули его: тетка на себя, Светка – не отдавала. В результате дама отвоевала крышку и в недоумении уставилась на Светку.
– Нам в Москве сказали, что вы берете постояльцев. Недорого. Услуга за услугу, – продолжала удивлять Светка, и я в который раз подивилась ее изобретательности.
– Ну, я беру, конечно… но… даже не знаю, – сильно растерялась хозяйка. – Сама я с Коктебеля… тьфу, с Планерского, но работаю на «железке» в Феодосии. Можете сами поихати ко мене до хаты, я адрес напишу и записку доче отправлю, щоб приняла вас.
– Это для нее горшок? – отреагировала я на слово «дочь». Раз дочь – значит, ребенок. Раз ребенок – значит, горшок. Ничего сложного.
– Да не-е! Це для внучки! Доча родила, а дитя горшки не признает. Вот и заказываем з Москви, может, цей сподобится. А то срется, а у нас жильцы…
– Что?! – переспросила Светка в ужасе.
– Та гавном несет, як из параши. Така маленька и така засранка.
Я сначала обрадовалась, что мы так быстро решили проблему с жильем. Но Светка туалетную тему восприняла брезгливо и снова отправилась тошнить в кусты.
Наконец зеленая от конвульсий Светка оклемалась, и мы пошлепали к стоянке такси.
– Может, лучше на автобусе? – предложила я из соображений экономии.
На автобусной остановке стояла липкая очередь из психованных людей с рвущимися сумками и рыдающими детьми. Возле касс была отдельная очередь, где люди, как колорадские жуки, лезли друг другу на головы, пытаясь урвать билеты первыми.
Когда подошел дряхлый автобусик, обе очереди мгновенно смешались, и началась истеричная давка. Где, кто или что, нельзя было разобрать в свалке отдыхающих.
– Я не вижу нас в этой толпе, – пафосно произнесла Светка и стала искать стоянку такси.
Но там тоже была очередь. Правда, менее нервная. Но более конкретная.
– Куда лезешь?! – громко, чтобы все слышали, сказал мужчина с беременной женой и четырьмя дочками. – Не видишь, очередь?! Думаешь, одна такая умная? Мы здесь уже три часа стоим! Ишь, нарядилась…
– Профурсетка! – определила следующая за ними тетка с болонкой.
– Да, мы только спросить хотели, – начала я мирно.
Но тут Светка, которая сперва растерялась от напора недружелюбной массы, вдруг вспомнила, что она – особенная.
– Вам не нравится мое платье? Отлично!
С этими словами она надорвала обеими руками подол платья-марлевки канареечного цвета, дернула в разные стороны, и потрясенной толпе предстало наглое мини до трусов.
– Проститутка! – завопил первый мужик и стал закрывать детям глаза.
– Да, я такая! – радостно сообщила Светка и кинула толпе кусок желтого «хвоста».
Вариантов доехать до Планерского вообще не оставалось.
– А если частника?
Это была последняя возможность уехать с автовокзала. Но частник ободрал бы нас как липку.
– Есть идея, – вдруг обрадовала Светка. – Мы сейчас садимся к частнику без очереди и без нервов. Ты – иностранка, ни слова не знаешь на русском. А я твоя сопровождающая из посольства. Когда приедем на место, скажем, что есть только три рубля. Конфликт с иностранной державой никому не нужен, и нас отпустят. Идет?
– Идет, – сразу согласилась я. – А на каком языке говорить?
– На непопулярном. Который здесь точно не знают.
– Но я могу говорить только на английском. И то с ошибками.
– Нет, на английском нельзя – частник может знать английский. Здесь же туристы! Говори на испанском, например.
– Молодец! – огорчилась я. – Как можно говорить на языке, который совсем не знаешь?!
Светка недолго думала:
– Очень просто. Главное уверенно.
Мужичок в кепке давно уже зазывно махал нам руками и головным убором, не подозревая, что подписывает себе смертный приговор.
Мы уселись в «Москвич», и Светка назвала адрес:
– Планерское. Центральная почта.
Мне очень хотелось спросить, почему она не дала ему бумажку с адресом хозяйки. Ведь от почты неизвестно сколько идти. Может, этот дом высоко в горах! А я в туфлях – ведь на работу же собиралась, а не на море.
Но портить замысел нельзя. Испанка так испанка. Но как говорить, когда не знаешь слов?
И тут я вспомнила одну фразу на испанском: «Эль ке да примейро да дос весес». Соседка по парте с тугой ширинкой перевела мне это как поговорку: «Кто даст один раз, тот даст дважды».
Замечательно – мы спасены! Нужно просто подставлять к каждому русскому слову одно испанское, и все!
– Эль почемудас почтас, блядас? – с невинным взором спросила я Светку.
Та соображала несколько секунд, потом вместо ответа начала икать. Я думала ее опять вырвет – нет, ржет, гадина. У нее каблуков нет – как знала, что после булочек с изюмом улетит в Крым…
– Подружка не русская? – поинтересовался водитель и зыркнул на меня в зеркало заднего вида.
– Испанка. Во время гражданской войны в Испании детей вывозили в нашу страну. Здесь она и появилась на свет. Дитя войны. Все время есть хочет, повсюду за ней еду вожу, что поделать – генетическая память…
С этими словами Светка вытащила из пакета «Дикий пляж» замурзанный последний пирожок и запихнула его мне в рот. Запить дала водкой, которую храпливый сосед с вонючими носками сунул нам в благодарность за фольклорные «сисечки».
Нашим багажом был единственный пакет «Дикий пляж», чужой горшок и пачка денег, которые Светка приколола с тыльной стороны лифчика. Ее грудь плавно вздымалась купюрами, и от подруги исходило тепло.
Сердобольные старушки на прощание подарили нам булавку и собственный тезис:
– Главное в жизни, чтобы один день был похож на другой!
Светку вырвало в туалете от тезиса, а может, от обилия водки накануне. Но расстались мы с бабушками хорошо – ночной рассказ про расстрелянного директора сделал нас более чуткими к живым.
На перроне вокзала Феодосии нервничала «горшочница». Тетка резво бегала вдоль вагонов, останавливалась, крутила башкой, вытирала пот косынкой и снова начинала бегать туда-сюда, как будто отлавливала нас.
Все окна были закупорены, и мы не могли крикнуть ей. А она так волновалась, словно мы везли не детский эмалированный горшок с грибком, а сало, инкрустированное бриллиантами.
Едва Светка показалась в тамбуре, брезгливо держа в вытянутой руке детский туалет, хозяйка бросилась к нам с криком: «Слава богу!»
– Это мы должны сказать «слава богу!», – неожиданно ворчливо произнесла Светка, удерживая горшок в метре от себя.
Они так и тянули его: тетка на себя, Светка – не отдавала. В результате дама отвоевала крышку и в недоумении уставилась на Светку.
– Нам в Москве сказали, что вы берете постояльцев. Недорого. Услуга за услугу, – продолжала удивлять Светка, и я в который раз подивилась ее изобретательности.
– Ну, я беру, конечно… но… даже не знаю, – сильно растерялась хозяйка. – Сама я с Коктебеля… тьфу, с Планерского, но работаю на «железке» в Феодосии. Можете сами поихати ко мене до хаты, я адрес напишу и записку доче отправлю, щоб приняла вас.
– Это для нее горшок? – отреагировала я на слово «дочь». Раз дочь – значит, ребенок. Раз ребенок – значит, горшок. Ничего сложного.
– Да не-е! Це для внучки! Доча родила, а дитя горшки не признает. Вот и заказываем з Москви, может, цей сподобится. А то срется, а у нас жильцы…
– Что?! – переспросила Светка в ужасе.
– Та гавном несет, як из параши. Така маленька и така засранка.
Я сначала обрадовалась, что мы так быстро решили проблему с жильем. Но Светка туалетную тему восприняла брезгливо и снова отправилась тошнить в кусты.
Наконец зеленая от конвульсий Светка оклемалась, и мы пошлепали к стоянке такси.
– Может, лучше на автобусе? – предложила я из соображений экономии.
На автобусной остановке стояла липкая очередь из психованных людей с рвущимися сумками и рыдающими детьми. Возле касс была отдельная очередь, где люди, как колорадские жуки, лезли друг другу на головы, пытаясь урвать билеты первыми.
Когда подошел дряхлый автобусик, обе очереди мгновенно смешались, и началась истеричная давка. Где, кто или что, нельзя было разобрать в свалке отдыхающих.
– Я не вижу нас в этой толпе, – пафосно произнесла Светка и стала искать стоянку такси.
Но там тоже была очередь. Правда, менее нервная. Но более конкретная.
– Куда лезешь?! – громко, чтобы все слышали, сказал мужчина с беременной женой и четырьмя дочками. – Не видишь, очередь?! Думаешь, одна такая умная? Мы здесь уже три часа стоим! Ишь, нарядилась…
– Профурсетка! – определила следующая за ними тетка с болонкой.
– Да, мы только спросить хотели, – начала я мирно.
Но тут Светка, которая сперва растерялась от напора недружелюбной массы, вдруг вспомнила, что она – особенная.
– Вам не нравится мое платье? Отлично!
С этими словами она надорвала обеими руками подол платья-марлевки канареечного цвета, дернула в разные стороны, и потрясенной толпе предстало наглое мини до трусов.
– Проститутка! – завопил первый мужик и стал закрывать детям глаза.
– Да, я такая! – радостно сообщила Светка и кинула толпе кусок желтого «хвоста».
Вариантов доехать до Планерского вообще не оставалось.
– А если частника?
Это была последняя возможность уехать с автовокзала. Но частник ободрал бы нас как липку.
– Есть идея, – вдруг обрадовала Светка. – Мы сейчас садимся к частнику без очереди и без нервов. Ты – иностранка, ни слова не знаешь на русском. А я твоя сопровождающая из посольства. Когда приедем на место, скажем, что есть только три рубля. Конфликт с иностранной державой никому не нужен, и нас отпустят. Идет?
– Идет, – сразу согласилась я. – А на каком языке говорить?
– На непопулярном. Который здесь точно не знают.
– Но я могу говорить только на английском. И то с ошибками.
– Нет, на английском нельзя – частник может знать английский. Здесь же туристы! Говори на испанском, например.
– Молодец! – огорчилась я. – Как можно говорить на языке, который совсем не знаешь?!
Светка недолго думала:
– Очень просто. Главное уверенно.
Мужичок в кепке давно уже зазывно махал нам руками и головным убором, не подозревая, что подписывает себе смертный приговор.
Мы уселись в «Москвич», и Светка назвала адрес:
– Планерское. Центральная почта.
Мне очень хотелось спросить, почему она не дала ему бумажку с адресом хозяйки. Ведь от почты неизвестно сколько идти. Может, этот дом высоко в горах! А я в туфлях – ведь на работу же собиралась, а не на море.
Но портить замысел нельзя. Испанка так испанка. Но как говорить, когда не знаешь слов?
И тут я вспомнила одну фразу на испанском: «Эль ке да примейро да дос весес». Соседка по парте с тугой ширинкой перевела мне это как поговорку: «Кто даст один раз, тот даст дважды».
Замечательно – мы спасены! Нужно просто подставлять к каждому русскому слову одно испанское, и все!
– Эль почемудас почтас, блядас? – с невинным взором спросила я Светку.
Та соображала несколько секунд, потом вместо ответа начала икать. Я думала ее опять вырвет – нет, ржет, гадина. У нее каблуков нет – как знала, что после булочек с изюмом улетит в Крым…
– Подружка не русская? – поинтересовался водитель и зыркнул на меня в зеркало заднего вида.
– Испанка. Во время гражданской войны в Испании детей вывозили в нашу страну. Здесь она и появилась на свет. Дитя войны. Все время есть хочет, повсюду за ней еду вожу, что поделать – генетическая память…
С этими словами Светка вытащила из пакета «Дикий пляж» замурзанный последний пирожок и запихнула его мне в рот. Запить дала водкой, которую храпливый сосед с вонючими носками сунул нам в благодарность за фольклорные «сисечки».