Наталья Загвоздина. Дневник. Продолжение

Засмотрюсь... И тотчас непременно уткнусь
во второй – ни единый не порчен
 
 
неуменьем сложить два-три цвета. Как мастер горазд
ремесла веницейского древнего – зря и тягаться...
Здешних предков огни посейчас неусыпно горят,
в перекличке гондол на водах далеко растекаясь...
 
 
Но на привязи флот. Накренившись, чуть дремлет фонарь,
за неярким стеклом пряча тайну живого свеченья...
 
 
Так на клиросе в ночь заступает служить пономарь...
Так сияют лучи золотого сеченья.
 
   25, 26 м а р т а

12. К Венеции! Grand Canal

 
Не хватит слов! Не им творить сюжет.
Кишит кишеньем, изумляя паки.
И паки... И, из небыли сошед
и былью представая и уже
явившись ею, пробуждает парой —
восторг и вдохновенье – ты внутри!
Ни время, ни событья не исторгнут
тебя из чрева... Сколько ни мудри —
не выдумаешь этакого. Миг —
чем дальше, тем быстрее – напрямик.
 

   26 м а р т а

13. К Венеции! Память

 
Не присвоить и не – отпустить, лишь она не узнает,
оставаясь самой!
Вить верёвочку к ней не морскими узлами,
не сложить под замок
ни одну из примет – голубое с зелёным,
золотое поверх,
сочетавшись судьбой и с водой, и с землёю,
о которых – повем.
 

   27 м а р т а

14. К Венеции! Посвящение

   Памяти П. Муратова

   ...а если умрёт, то принесёт много плода.

Ин. 12, 24

 
Кто к полному добавит – полноты
участник, как умершее зерно,
рождающее в будущем... Но путь
тернист, елико вынесет теперь.
 
 
Земного – ни суда, ни понятых
не надобно, и почести – зело!
не жди ни до, ни после. После пусть
другие умирают без потерь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что бабочка подённая, что жук,
что жужелица?! О тебе – тужу.
 

   27 м а р т а, В х о д Г о с п о д е н ь в И е р у с а л и м

15. К Венеции. Прощание

 
На Родине всё сбудется – венец.
Венеция останется собой.
По небу разливается свинец
на Родине. В Венеции забот —
ни облачка... К отеческим гробам
и воздуху родимых пепелищ
в холодные вернёмся города,
купаясь в позднемартовской пыли.
 

   30 м а р т а

ТАНЕ БЕК. ВСТРЕЧА

1

 
Татьяне Бек, сказавшей за меня...
 
 
В апреле бахромой цыплячьей клёны
за сутки оперились, сняв поклёпы
на родину холодную... Поклоны
мои – любившей жизни знамена,
как жизнь, не только красные... Апрель
не прост, не постоянен, не пригоден
для неги, расслабленья... Непригожи
его задворки...
Рядом кисея и залежи суровые рогожи,
сложившие утеху – под запрет.
 

2

 
...А подержаться за руку, а встать
поближе у обрыва?..
Кто поменьше,
удержится на краешке, а кто —
усядется на стул, на два...
Не с ними
хотела бы на карточке одной
остаться полустёртой...
 
 
Эта жизнь живётся раз и набело.
Парит большая птица с новыми крылами,
отсель недосягаемыми нами.
 

3

 
Чу, девонька, красавица-душа!
Ничто не пропадает – было б только!
Не первой, не последнею дошла
до будущего... Вечного. Не долго
оплакивать и радоваться здесь,
где, как ни потянуться – не задеть
грядущее посмертно. Лишь – затем!
 
 
Тебя же – полюбила без затей.
 

   30 а п р е л я

КИСЛИЦА

 
По нетронутой заячьей – по
кислой травке не сладко ходить...
Запрокинуто мая чело
высоко, разнотравьем кадит
 
 
жаркий полдень... В его глубине
всяк не целое – целого часть...
И зелёный убра́н кабинет
белизною прозрачною чаш.
 
 
Крошка-венчик, застенчив и мал,
схорони человечью печаль!
Двадцать первый не выпитый май
от начал безнадежно почат...
 
 
Не воротишь, что минуло. Тут
обретай снова душу свою.
И не думай, о чём на лету
в ухо призраки песню споют.
 
 
Двадцать первый непрожитый век
наступает с не майской тоской.
Поднимаются венчики вверх
и – лежат у меня под носком...
 

   П е р е д е л к и н о, м а й

В МАЕ?..

 
Соловей – не разбойник, не тать —
заливается... Майский разлив...
 
 
Уплываю. Не выплыть, не встать,
не попятиться – в землю вросли
было ноженьки...
Впредь плавником
разворачивать, прямо глядеть
в зенки чудищу – запросто съест...
 
 
«Знатоки» – пострашнее – людей
в океане пожизненном есть...
 

   16, 17 м а я

РАЗГОВОРЫ

   Смерть! где твое жало?!

Иоанн Златоуст. Пасхальное

огласительное слово

1

   Л.

 
Ночные звуки, медный камертон
и голос тихий
заводят сердце заново, мертво
что было, тикать
велят расстроенным часам,
скрепляют вехи...
 
 
Глядишь, и дышишь нынче сам,
и любишь – с верхом.
 

2

   Т.

 
Родная кровь, что миру синевой
отсвечивает в жилке,
восставит стержень становой
движеньем жизни.
 
 
И ты, впотьмах, посереди
ночного плена
вновь осязаешь – се Един,
разлука тленна.
 

3

   Е.

 
Ночные жители – слова,
что к свету стайкой
упорно лепятся, в овал
слетаясь – стадо
 
 
закла́нное... но не зазря,
ожога ради —
так Божий охраняет зрак
в земной ограде.
 

   19, 20 м а я

ПЕРВОРОДНОЕ

 
Покачаться на каждом листке
новорожденном – майское племя,
с каждой пташечкой вылить словцо...
Посидеть на живом лепестке,
отдыхая от долгого плена...
 
 
И остаться Отцовой овцой,
и уйти с «человеков ловцом».
 
 
В мае – хочется. Просится – жить.
С каждой пташечкой с веточки – вжик...
Где ты, умница? Вешний простор...
Не взлетает овечка на спор...
 
 
Други – недруги, май-то на что?
Он опять соблазняет мечтой.
И опять отцветает в кустах...
И бессмертная тайна – густа.
 

   20 м а я

РАДУЯСЬ ЛЕТУ

   Мы длинной вереницей идём
   за синей птицей...

Из спектакля «Синяя птица»

по пьесе М. Метерлинка

 
И лету радуясь, и щедрый славя день,
принявший из глубин
родительских, окучиваю тень
воздухов голубых,
 
 
где перья синие – лишь руку протянуть
и сбудется... Вотще.
Воспринятый в земную простыню,
заглядываю в щель
 
 
меж сферами... Не птичья благодать
там властвует уже.
И незачем, как дитяткам, гадать —
не синее ужель?
 

   20 м а я

МОТИВ

 
Мне в ухо дудочка вдувает, что жива
моя страна, пока жива народом,
которого призванье – пожинать
не сладкое... Сия печаль нарочна.
 
 
Нарочна жизнь. Раз взялся, так живи.
Сегодня май в своей последней трети.
И нету у живого сдешевить
ни шанса, чтобы после не ответить.
 

   20 м а я

ВДОГОНКУ
Вспоминая весну

 
Отчирикать – как не было.
Где вы теперь, соловьи?
Не пошарить ли неводом,
далеко от земли заломив —
запрокинув, что моченьки
хватит, шею с подушным ярмом...
 
 
Лишь не верится очень-то
в соловьёв под июня гармонь...
 

   15, 16 и ю н я 

«Растёшь и умещаешься в душе, неведомой почти...»

 
Растёшь и умещаешься в душе, неведомой почти,
в свою вмещая неведомые чьи-то. Но полней
не делаешься. Жизнь идёт на скос...
 
 
Блуждаешь где-то. «Где-то там» почить
готовясь исподволь... Но на волне
качаешься Глядящего насквозь.
 
 
Блуждание и колет, и влечёт,
но, видно, не найдёшь, не поблуждая...
 
 
Упёршись Вседержителю в плечо,
покоишься, земли́ не ублажая.
 

   И ю н ь

А ТЫ ГОВОРИШЬ: «ГРУСТНО...»

 
А кто говорит «грустно»,
вовсе того не знает.
Стоит вдали хрустнуть
веточке – уж без сна и
 
 
ждёт самого татя,
прячась за все засовы...
Так понапрасну тратя,
что отдают за слово.
 

   24 и ю н я

У ТИБРА
Упражнения 2010

1

 
Зверь Тибра, насельница мест,
бродячая римлянка-крыса,
чей древний латинский замес
едва показался и скрылся
в воде, в унисон моему
движенью вдоль долгого брега
поплыл по волнам оберега...
И – глядь – унесён – коемужд!
 

2

 
День вычерпан. Рим устоял.
Затихли уставшие твари.
Но будто «стоит у станка»,
работая те же товары,
не спящий недремлющий Тибр,
последний слуга и вельможа
первейший... Кому – невозможно
ничей – приспособить – мундир.
 

   29, 30 и ю н я

«Кто претерпит жару, сдаться холоду сможет ли? Тот...»

 
Кто претерпит жару, сдаться холоду сможет ли? Тот
в полынью – что в костёр.
Как и прежде, одет в райской смоквы дрожащий листок,
на ошибки востёр.
 
 
Как положено, слаб, но случится – и в поле один
будет воином, чтоб
строить мир, засевать, ждать плодов, собирать, молотить —
не оставить мечтой.
 
 
И хитёр и горазд, как любая подлунная голь,
хоть простак простаком...
И толкает вперёд и назад эту землю ногой,
отрываясь тайком...
 
 
Лишь когда отойдёт, распознает, кем был и чем стал,
чтобы новый Адам
под дрожащим листком – каждый день, что течёт, как вода,
в поте жизни листал.
 

   И ю н ь

В ЖАРУ

 
Аравийское солнце в Москве.
Свёрнут в точку, ну ладно, в овчинку
небосвод... Превращается в сквер
каждый куст на ходу не по чину...
 
 
Третий Рим, где фонтаны с водой
акведуковой? Молнии с громом?
Здесь от засухи губы сведёт —
замолчу, се молчанье не скромно,
 
 
а винительно – что за напасть?
Развяжи же язык мне, прохлада!
Я водицу ношу про запас
битый срок, и пора бы поладить.
 
 
Но чему-то нас учит, должно,
этот зной, безвоздушие, жажда...
И стоянье – тем паче ожог
аравийского солнца – не шашни.
 

   2 и ю л я

ДОЖДЯ!

   ...всяк пияй от воды сея
   вжаждется паки...

Ин. 4, 13

 
Всё навыворот. Даже цветов
поменялась палитра. На грядке
пертурбация... Не воробей
злое слово – вот-вот улетит...
 
 
Причитания мнимых святош
не помогут. Захочет – нагрянет!
Мы и так помаленьку на грани
очутились... Не воля – уйти
из-под вёдра (читайте – неволи),
если краски – и те взаперти...
Но попробуй его запрети!
 
 
Подкрадётся, зашепчет, нагрянет,
развернётся последнею гранью
и покажет – в запасе ещё,
и уже запасайся плащом...
 
 
Это завтра. Сегодня мы грезим.
День проходит как посуху крейсер.
Тучка дразнит надеждой одной —
о сухое царапаем дно...
 
 
Но чему-то нас учит и вёдро.
Быть в достатке не невидаль бодрым.
Да и вжаждется снова любой
не познавший Отцову любовь.
 

   3 и ю л я

ЦВЕТЕНИЕ

1. Иван-чай

 
Над облаками иван-чая
плывут воздушные дома...
Июльскую жару венчает
макушка лета. И томят
пейзажи прошлого, предчувствья
далёкого – скончанье лет...
Но шепчет на ухо про чудо
небесное цветок полей.
 

   4 и ю л я

2. Лилии

 
Не городские лилии... А тут,
во чреве грубого жилища,
в заброшенном дворе – в цвету
с невинностью своей излишней...
А на дворе стоит жарища.
 
 
Ах, эта поросль, этот миг,
продлишься ль ты в жестоком веке?
Нагая белизна томит,
притягивает взгляд... И веки
смежает охлаждённый вечер.
 

   5 и ю л я

ИЗ СУМЕРЕК

   о. Сергию

 
Руби, коль надобно, сплеча —
вот шея под топор.
Не носишь платье палача,
землица под тобой
 
 
не загорится – ведь сама
устроила беду...
Но без головушки недуг
горазд нарисовать
 
 
и пострашнее... Дети мы
Единого Судьи.
Позволь же с головой уйти,
коль в сумерках нет тьмы,
 
 
надеюсь... Маленький сюжет,
большие слёзы – наш
неровный путь: рывок в са-
жень
и лабиринты сна...
 

   6 и ю л я

В МОСКВЕ

 
Москва на новый лад. Ковровые дорожки
петуньи. Был табак душистый во дворах
когда-то... Старины милее дух, дороже
ушедшее... Оно умеет вытворять
 
 
такие чудеса, что бьётся горячее
сердечко под мотив, знакомый испокон.
Смотрю по сторонам на новое кочевье
и слышу, и – ещё: спаси и упокой...
 
 
Москва на новый лад – подрублена под корень,
продута сквозняком, поставлена под смерч...
Бесстыднее толпа, готовая посметь,
но Агницы душа смиренна и покорна
 
 
не этому, не тем... На всё иной указ
и цветиков других льёт запахи оттоле...
Родной пленённый дух покуда не угас,
дрожит на языке – не точка, а отточье...
 

   7 – 1 5 и ю л я

В ПАРИЖЕ

 
...Где плывёт Сен-Луи по столетьям, но ржавая баржа
уплывает вперёд,
где в апреле сто лет подают подоспевшую спаржу,
за желёзки берёт
допотопный шансон (что Монтан? – отправляйся подаль-
ше —
это зреет нутро) —
затаился Paris... без навязчивой фальши
самозваных утроб.
 

   15 и ю л я

СЕРЁДКИНО

 
Называться Серёдкино – быть навсегда посреди.
Между этим и тем, дальним небом и ближней землёй.
В окруженьи всего, что родному дыханью сродни,
что никем не берётся и не выдаётся взаём.
 
 
Это мамино детство, далёкое, дальше звезды
над уснувшим селом, где у речки цвели по весне
голубые подснежники... Ведь – до ближайшей – езды
тыща лет...
Где Она и Она, несчастливых нас нет.
 
 
Жизнь земную пройдя до полуночи, дальше черты
половинной, увидеть из сумерек свет
нам бы только... Полночного леса черны
очертанья...
Серёдкино. Мамин рассвет.