Страница:
Наталья Александровна Загвоздина
Дневник. Продолжение
Небо! Лей на нас свет златого солнца
Или твоих облак густую влагу,
Лишь гони далече осенним ветром
Мрачные тучи.
Ты скажи, о дева, что благосклонна,
Или покажи мне свою досаду,
Но не будь безмолвна, как эти тучи
Осенью хладной.
От автора
Эта книга часть целого, названного дневником, —
распространение остановленного.
Незавершённость дневника предполагала, или хотя бы
допускала, движение.
Так возникло продолжение. Продолжение, в котором
действовало время.
Её устройство просто. Один последний год – двенадцать
месяцев поочерёдно.
Нарушение допускаю в начале, рифмуя «портреты»
и предваряя январь осенним авторским признанием.
Вступление – вход в «целую жизнь» – оставляю
неизменным, убирая гласную из последнего слова, как
и было у сочинителя.
На пересечении же лет, конца и начала, встреча
с мировосприятием Николая Карловича Метнера вложила
в обращение родственное звучание:
«Не тогда живёт мысль или произведение, когда выходит
в «свет», а когда воспринимается близким другом
и доходит до него». И – не прямая речь – человек нового
времени не внимателен, но любопытен. Внимание требует
усилий,
оно направлено «в глубину смыслов и собирает их в целое,
в единство».
А любопытство рассеивает, «склонно к купюрам смыслов».
Укрепившись поддержкой друга, с надеждой на слышание
и благодарностью готовым расслышать завершаю вторую
книгу, не освободившись от сомнения в её полном праве
на вольную жизнь – автор.
Я н в а р ь 2 0 1 1
ПОРТРЕТ
Предчувствую дыханья высоту —
момент неуловимого паренья.
Оставьте незадачливые пренья —
когда-нибудь и это я сотру.
Когда-нибудь сотрёт меня и нас
та даль, какой лицо ещё запретно.
Но и тогда, не закрывая глаз,
я буду удивляться вам с портрета.
ХРЕСТОМАТИЙНА БЫЛЬ...
C е н т я б р ь
О жизнь, о хрестоматия, о тайн
заветное число, немыслимое люду!
О человек. Изнашивать, латать
и снова разрывать умеешь люто
иль яростно, что, кажется, одно.
Упрямо опускаешься на дно,
упрямее не хочешь расставаться...
Обмениваешь лампочек стоваттных
немереное множество за жизнь...
А с солнцем повстречаешься поближе,
лишь губы обожжённые оближешь
и смотришь, как заезжий пейзажист
на жизнь саму, не глядя на Источник.
Ты светом электрическим испорчен...
Но жалостью исполнен твой Творец —
чирикаешь, как в домике скворец.
О СТИХАХ
Л. Викулиной
28 с е н т я б р я
«Это дети твои» – я услышу, руками всплесну —
«Как же их накормить, обиходить такую ораву?».
Но закинута сеть, и иду прямиком на блесну,
и уже припадаю, и пью медовую отраву...
Отвалившись, как червь, погрузневший от крови, пчела,
отдающая яд, – всё одно! – сообщенье до сути,
стихотворец молчит – без него наконец началась
эта новая жизнь, ну а сам обессилен досугом.
Их всё больше, и всё тяжелей вспоминать имена.
Ты и полнишься, и остаёшься покинутым домом.
И попросишь опять: «Заберите ещё из меня...»,
и прикроешься сам от себя новорожденным томом.
Это дети мои. За проступок отвечу сполна.
Накормлю, напою, уложу после трудной работы...
Повторяя теперь, как и прежде: «Прости! Ис полла!
Лета многая. Вам остаюсь и творцом, и рабою».
«Уйти из декабря – соблазн. Соблазн...»
Уйти из мрака – вот соблазн...
Д е к а б р ь 2009 – я н в а р ь 2010
Уйти из декабря – соблазн. Соблазн —
остаться и прожить. Декабрь не шутит.
Не скроешься, и выпорхнувши, с глаз
Создателя – тогда зачем и шуму?!
Не прятаться! Пред Ним стоять, любя.
Имеющий не пожелает больше.
Горит огонь. Уходит дым, клубясь...
Уходит год. Уходит жизнь. И больно.
Остаться в декабре, как на посту.
Дождаться прибавления минуты...
Не поддаваться на ночной посул —
уйти из мрака. Чтоб – не обмануться.
УБЫВАЮЩЕЕ
3 я н в а р я
Город битый, больной, упакованный в снежный мешок,
отдышался за ночь.
Кто бродил, и не раз, от заставы к заставе пешком,
посыпал, словно пеплом, головушку хладным песком —
недосчитывал ног.
Путник битый, больной, затерявшийся в чреве ночном,
встанет вновь в караул.
Постоит и опять колебаться бессонно начнёт...
Поколеблется и остановится – знать бы на чём...
Не сыграешь на счёт.
Ночь и день, день и ночь. Зимний город, тепло на счету,
чаша чаянья сверх...
И живёшь. И ногою встаёшь на черту...
И не хочешь – за дверь.
«То ль терновником – рот...»
3, 4 я н в а р я
То ль терновником – рот,
то ли ватою сердце полно.
Монотонным ковром
раскатается день за полночь.
В ватном коконе стук
еле слышен, и тесно во рту.
Полететь бы к Гнезду,
но оглянешься – ты снова тут —
здесь, где крылья растить —
не безделица, ветер под дых...
Где из вздоха «Прости!»
вызревают прощенья плоды.
Так прости же, прости!
Лишь припасть на коленях к Отцу
и росток прорастить —
не теперь – так хотя бы к Концу.
«По кубику, помалу из затей...»
8 я н в а р я
По кубику, помалу из затей
сложить как будто дом...
Не ведая, не зная, что затем
в нём выживешь с трудом.
По малой половице, по шажку —
поглубже на чуток
проходишь, продвигаясь к «посошку»
за будущей чертой...
А день перечит святочным снежком
печали мировой
и пробует «отправиться пешком»
от язвы моровой.
СНЕГ
1
Снег... Не высунешь носа, ноги...
Перекрыты дороги к участью.
Но сердца и под снегом наги.
Состраданья шубейку накинь —
подели свою душу на части!
Знать, останется целой. Метель
рвёт и мечет... Но жизнь-то подюже.
Затянись поясочком потуже,
сосчитай всех друзей и подружек
и товарищей разных мастей —
их не меньше метели! Теперь,
в Рождество, в Богородицы Праздник,
снег – участник, виновник, проказник —
настоящее – не на продажу...
Бездорожие – что ж – не стерпеть?!
2
Кому – колюч и холоден, кому
пушист и мягок – выбирай что хочешь,
коль за страницей и владенья муз
твой почерк так таинственно-доходчив...
Ты держишь землю, небо, прячешь люд...
Сам прячешься – грустна весной Снегурка...
Летающий, не видевший пчелу,
летящую с цветка, тебе не грустно?
Ах, глупости! Идёт, идёт, идёт...
Что миру снег? Идёт без сбоя время
(едино – что и пища, и едок)
насквозь тобою щедрого Борея...
3
Сменить ли «зимних мух» на всяку тварь,
летающую в августе отрадном,
в воображеньи, мысленно?.. Товар —
не равный... Что под небом равно?
Любимо Богом каждое. Оно —
жалеемо, особенно в ненастье,
особенно которое дано
особенно не вымолившим счастья...
Так потерпи, когда открыто настежь...
Так потерпи – всему придёт черёд.
Взгляни в окно – рождественские ели
не сетуют... Твой взгляд удочерён —
усыновлён. И смерти нет в метели.
4
Н. М.
Я с тобой похожу по морозу вдоль берега рек
среднерусских, с пейзажем обители кроткой.
И замёрзну, конечно, тебя посильней и скорей,
пробираясь одною протоптанной тропкой.
Передашь рукавицы: «Да разве же это мороз?!»,
я слегка улыбнусь: «Мне и этого мало...»
Мне и этого много. А где-то стучат топором —
знать, готовят дрова, чтоб в тепле покемарить...
Не набиться в друзья тем, кто греет за тысячи вёрст
себе руки – у них круговая порука...
Здесь морозно и дружно, и проблески будущих вёсн
светят нам с куполов, согревая по-русски.
5. Не по Чехову
Здесь опять намело... Ну а в Африке снова жара...
Жизнь уездная – стон и надежда на новое лето.
И, как запертый Фирс, остаёшься один выживать,
удивляясь тому, что и это... полезно.
Доктор Астров в метель не пробьётся, и кто-то всплакнёт...
Сад вишнёвый в снегу, и почти опустело именье...
И так трудно вписать пару радостных строчек в блокнот,
но окажется вдруг, что не сделано – меньше.
Ах, как хочется прочь, в неизвестность, из снега в жару...
Только кто приберёт, подытожит, построит на завтра?
Не проделаешь лаз на туда и обратно в шару —
пригодишься и здесь, как ребро динозавра...
6. «Пропавшее солнце»
Оно вернётся...
А. Грин
8, 9 я н в а р я
...А ведь и здесь бывает свет и солнце бегает по снегу...
И бегают ему вослед, с румянцем, непоседы.
Ему подставить норовят, кто как горазд, побольше,
но зимний вечер вороват и прячется в подоле
у ночи... Наступает ночь. Кто спит, а кто бессонен...
И где-то наступает ноль... явившийся... без слова.
Оно – вернётся – и без нас, и с будущими нами...
И станет видно небеса со всеми Именами.
В МОРОЗ
П е р е д е л к и н о , 24 я н в а р я
За оконною чащей лесов
кристаллических тварная поросль.
Знать, уже наготове засов,
разделяющий намертво порознь...
За окошком курится дымок,
заблудившийся, точно в трёх соснах.
В самый раз собираться домой
до того, как в зимовье не сослан...
Снова белка вот-вот принесёт
мне на счастье в скорлупке орешек,
где и творчество, и ремесло
прорастут, может статься... Не грешен
не живущий. Смотря за окно,
вижу сумерки. Свет на исходе.
С этим светом ещё заодно
мы вращаемся... Царствует холод.
ХОЛОД
К о н е ц я н в а р я
Вскочив верхом, пришпоривает (дух
захватывает, всем посторониться!)
и, двери открывая на ходу,
выстуживая, кружит по страницам...
Закроемся от холода, от не...
Забьёмся в дрожь, но выпрямимся к лету,
где шёлковые весточки одне
и выпущено певчее из клеток
российской непогоды... В холода
припомним рай, оставленный и нами,
и сядем у порога голодать
Отцовского, как дети, снова наги.
В ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ. КАНОН
Блаженны нищие духом...
Мф. 5, 3
18, 19 ф е в р а л я
По Островскому снежно. В Пыжах
Критский Голос. И торжища посвист.
Побирушка, одёжку поджав,
собирает по крошечке постной...
Ноги мёрзнут. Сердечный пожар.
Где-то здесь Александр Николаич
проходил... И какой-то «герой»
подавал голытьбе на калачик...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Оттого – ни двора, ни кола ведь...
Новый возраст. Кресты да пороша.
Что не с ними – с другого порога.
Лишь бы сердце – для плача – порожне
оставалось. Канона дорога.
СНЕГ В ФЕВРАЛЕ
Г. Д.
20 ф е в р а л я
Мы были одни. Без начала
шёл снег, занося навсегда...
Деревья с кривыми плечами,
печальные дали... Качались,
как призраки, птицы в снегах.
В такой-то глуши – и не сгинуть...
До города, видно, сто дней...
Под снежными сводами скиний
счёт времени разве навскидку...
То кажется – близко. То нет.
Но время диктует пожёстче.
В нём жизнь разошлась по счетам.
Из мягкого лона к погосту —
пронзит и без снега до кости...
Ему снегопад – не чета.
ЕЩЁ НА ТЕМУ
21, 22 ф е в р а л я
Метель сровняла всё. Внутри тепло и тихо.
Сидеть молчком и ждать, что сбудется, что нет...
Что вовсе занесло, уже не воплотится,
но что-то наяву увидится точней.
Когда яснеет взгляд, живёшь прямей и проще.
Москва, совсем как встарь, по грудь погружена
в сугробы... Третий Рим не позабыт, не брошен,
и русская пурга ещё покружит нас...
Не выйти б из снегов, очистивших от порчи!
Но где-то метроном отмеривает ход...
Пусть будет каждый взгляд очищен и разборчив,
и город не падёт, как пал Иерихон.
Пока трубит метель, готовь ему подмогу.
Молчит вся Божья тварь, попрятавшись в снега,
внесённые сюда... Бумага чуть подмокла.
И мёрзнут пальцы рук, укрывшихся слегка...
ПОРТРЕТ
7 м а р т а
Без ропота закрыть глаза – и так остаться.
Зелёный с синим – и – жемчужная щека.
Прозрачная волна, волна мазка густая.
И в раковине звук скрипичного щипка...
Заглядывая за – в себя – взираешь молча,
быть может, раньше нас познавшая сейчас,
состарившихся и... И не имевших мочи
глядеть, как далеко глядишь, не осерчав
на время и его движение по руслу,
на каждый поворот, где скудный, где с лихвой, —
заглядываешь вглубь, как водится, по-русски,
о, зрячая душа, смотрящая слепой!
РАСТИ
12 м а р т а
Не знать – это горб или крылья,
то падать под тяжестью, то
парить в поднебесье открытом
и даже на небе чуток...
Но больно растёт то и это,
а вместе больнее ещё —
нарост затаившейся Этной
грозит, закрывает плащом,
пока первозданною тварью
под ними стремишься туда,
откуда пришёл... Но товарно
дудит долевая дуда...
Так выбери, где твои веси,
и просто последуй тому,
но духом, и только – во весь и —
чуть больше... Не вровень уму.
«Разглядеть поподробнее жизнь...»
12 м а р т а
Разглядеть поподробнее жизнь
через линзы натруженных глазок,
не заметив наивно межи,
за какую не хаживал классик, —
чей удел? Стань, как дети, пророк
иль слепой песнопевец, что зорче
остальных... По ноге им порог,
за которым закаты и зори —
се начало с концом. На заре
начинай и закончи с заходом.
Принимает Дитя Назарет
поперёк мировому закону.
«Ах, как птица-синица слышна...»
17 м а р т а
Ах, как птица-синица слышна
с каждой ветки! Посвистывать в марте
не впервой... Проседает лыжня,
а снежок покрывается марлей...
Что за дивные пёрышки! – там
даже жёлтые – проблески света.
Не полазить ли днесь по кустам
попросить у свистуньи совета,
как так запросто сеять хвалу,
не прося не того, что даётся,
и не помнить, какую хулу
от ворон услыхать достаётся...
«Шажок, другой...»
17 м а р т а, С т о я н и е М а р и и Е г и п е т с к о й
Шажок, другой... «Мариино стоянье» —
с слезой Канон,
где проболит, что полно настоялось
под сердцем. Ног
не чуя, доберёшься к дому,
а дома – «дождь»...
И – понову – готовь котомку
под ту же дрожь.
Но в этот вечер, мартовский и синий, —
Египет то ж —
переживёшь всю силу. И бессилье —
«одной пятой»...
Не тают свечи, теплится кадило,
светл полумрак —
чтоб в покаянный Терем не входило
ненастье-враг.
К ДРУГУ
18, 19 м а р т а
Русский март и поблажки не даст,
и соломки не стелет,
и тепло, как птенца из гнезда,
вытесняет – не с теми,
кто погреться горазд...
Капля точит скалу – даже март не навеки.
Ночь проходит, а днём – он и впрямь не гора,
и живём по старинке, судьбу не коря,
как и надо, наверно...
Я не с тем, кто его поменял на покой
«райских» садиков с порослью южной...
Здесь своё: долгий обморок, с жаждой в покос,
утолённой нехитрою юшкой...
УТРАТЫ
...и волос с головы вашей не упадёт...
Лк. 21, 18
19, 20 м а р т а
Как отдашь коготок – так и птичке пропасть,
хоть перечишь пословице словом...
Кто не бодрствует, станцию может проспать
пограничную, и – коготь сломан...
Ну а дальше, как водится, – дальше... быстрей —
ничего, что средь нас стало б внове.
И несёшься вперёд, что назад, где без встреч
остаёшься с своею виною.
Где свободно без берега, мягко до дна —
до вины ли! – есть что-то поближе...
Так шажок за шажком, и посмотришь – одна
остаётся решительно лишней.
Подставляя хребет под чужое ярмо,
забываешь дорогу и голос,
и по нотам поёшь под пустую гармонь,
и, как листики, падает волос...
МАРТ
20 м а р т а
Посмотрит месяц – выживешь ли? Темь
по всей Руси. Приплюснуто живое,
до убыли, до небыли одной...
И птичке не осталось пролететь
в воздухе коридорчика, и текст
небесный вытер дождик заводной...
И так за годом год. Народу плен —
не кара, не погибель – се Любовь
Отеческая горькая дана —
Ковчегу, всякой живности – в домах,
бездомным, сиречь в логове, дупле...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За мартом спешешествует апрель.
НЕ МАРТОВСКОЕ
22 м а р т а
Из жизни, как из марта, не сбежать
по солнцу – прежде вытечешь слезами.
И сроки неизвестны. Рубежа
и то не распознаешь – не слезает
до времени ни кожица, ни шерсть
звериная... Лишь мы своё теряем
без страха потеряться – каждый жест
измерив с очевидностью товара.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Попробовать пройти, как ходит март —
чем Бог послал довольствоваться. Будет
и светло, и ненастно – закрома
и житница, что хлеба не забудут.
К АПРЕЛЮ
24 м а р т а
Март контр-тенором взял и «повыше» —
представленью конец.
На исходе и он хочет выжить,
но меняет коней
время – кнут и повозка,
и не хочешь, уедет – не успеешь моргнуть...
Он ещё не ушёл – потолкаемся возле,
попридержим-ка кнут.
К ВЕНЕЦИИ!
1. К Венеции! Сан Микеле
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла...
Б. Пастернак
20 м а р т а
Маргаритки Венеции нынче цветут, да не мне
с ними свидеться в срок – доживайте до будущих вёсен...
Провожайте других по водам, далеко, где темней
глубины глубина, не нужны представления вёсел
бенефисных гондол... К ним вернёмся поближе к стопам
Героини самой – ах, Венеция! Всяк тебе зритель...
Но пока – вместе с тем, кто, доплывши, на землю ступал
безответную, что маргариткой пестрит, и
синим цветом цветёт, – мы вселяемся: чаек семья
прошлогодняя – выправка, те же замашки...
Здесь покой стережёт обменявшая кожу змея —
этот древний обряд и таинствен, и вечно заманчив...
На погосте кресты, чистый мрамор со строгостью букв —
здесь схоронен Поэт, там – другие, а время проходит...
Так припомнится город, который «баранкой» разбух,
что лечу как во сне и бессонно плыву пароходом...
Post scriptum
21 м а р т а
...Проплывает вокзал... Я оттуда уеду в змее
отползающей поезда... К северу снежные Альпы...
Приложившись к земле, окажуся не сразу сильней,
чуть качаясь ещё, то ли с нежностью, то ль машинально...
...Но когда-то потом, не в Италии, в русской глуши
тот фиалковый глаз поглядит чуть не в самую душу
и поднимет её, нашу память, из самой души,
дав опять говорить, сколь торжественно, столько же глуше...
2. К Венеции! Отражения
22 м а р т а
Сан-Марк с двойной кокошников грядой —
и прям, и опрокинут, и восторг
внушает глазу... Мостиков-рядов
здесь сходка-толчея, и будь востёр,
засматриваясь в кружева рядно...
Здесь парны даже звёзды и луна,
гондолы, гондольеры, и мосты,
и звуки, и молчание – просты
сложенья, вычитания... У нас —
иначе... Опасаешься простыть...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так долго опрокидываясь вниз,
плавучая Венеция стоит
на сваях, на легендах, на былом,
на каменных дворцах, на том, что в них...
Что вымоет лагуна – набело́.
3. К Венеции! Риалто
22 м а р т а
Кто видел всё – бесстрастен. Лишь народ
бурлит, передвигаясь по кривой...
Под сводами Риалтовских ворот —
Венеция! Не птица, не грифон —
лев с крыльями – и держится на том.
Под щедрым на язычество мостом
нет времени – есть камень и вода,
плывущие оттуда и туда...
4. К Венеции! Торчелло
22 м а р т а
За Муранский маяк, за игрушечный рай кружевниц,
где торчит, наклонясь, одинокий хребет кампанилы,
заберёмся с тобой или порознь, купив грошевых
на «бумажный кораблик» билетов... Спаси и помилуй!
Под мозаики свет, под сияние лика Христа
входишь, как за края предназначенной доли —
здесь родильня, и здесь не магический вызрел кристалл —
о, Венеция! Всё – наши до́лги.
5. К Венеции! Ночная песнь
(Ш о п е н, ре-бемольмажор)
23 м а р т а
Что – ра́вно! Плеск воды. Покачиванье ряда
безвременных гондол – попробуй различи...
Ночная нагота вселенская... Порядок
космический светил – все наши, раз ничьи...
С луною по вода́м хожу до утра блеска,
не смея отвести ни взгляда... И клавир
всё полнится... И вот, рассветной арабеской
сменяется ноктюрн... Зевака, поклонись!
6. К Венеции! Утром
23 м а р т а
Задвигалась сама, Венеция златая,
под чистый перезвон своих колоколов.
Что порвано волной, залижет, залатает
волною же самой, ничем не уколов...
К утру не счесть толпы ни тембров, ни наречий —
красавица одна бесстрастна и проста,
как давеча – вчера – не первый век – извечно...
И, рот открыв, глядят вельможа и простак
на лучший из миров земных... Водой хранима,
открыта всем путям и ангелам с небес —
и солнце достаёт! – что на ночь схоронила,
и видят новый сон и зрячий, и слепец...
7. К Венеции! Блуждание
23 м а р т а
Мышиный холодок, и запахи, и затхлость,
и вечно не найти, что ищешь... Маска льва
то здесь, то там – по ней пытаешься... Назавтра
придётся повторить вечерний маскарад...
Продрогнув наконец, с канала на канавку
сворачивая, ждёшь: «последний – и в тепло»...
Но нет, здесь лабиринт – не отыскать каналью,
и боязно чуть-чуть, и знаешь – поделом.
Фонарь, как постовой, едва заметный глазу,
остался за спиной и медленно отстал...
А ветер в материк втыкается, неласков,
толкая взад-вперёд, и водит по мостам...
8. К Венеции! Вапоретто
24 м а р т а
Простолюдин, врезающий соху
в лагуны пашню,
иль вол, покинувший закут,
спеша на пажить...
Не голубых кровей, ей-ей —
скрипит и стонет,
но плугу преданность – проверь! —
большого стоит...
Простолюдин – и тем хорош,
и жнёт, и пашет.
Не засидится тихарём —
«заварит кашу»...
9. К Венеции! Вапоретто
25 м а р т а
Горожане и мы, безымянные, сгрудившись, ждём:
ржа и скрежет не в счёт, он всегда наготове, и баста.
Вольный труженик бодр одинаково и под дождём,
и под солнцем, и в ночь, не задумавшись поколебаться...
Но колебля волну, поспешает на новый причал,
где такие же мы, та же праздность и те же заботы,
и попутно уча без надрыва служить и прощать,
лишь грошовый билет попросив «за науку» за бортом...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сев в московский трамвай дребезжащий
и с качкой без волн,
глубоко задышу посреди веницейского моря,
повторяя – «плыви, как ни трудно, а выплыть изволь»...
И не страшен до дна городской прибывающий морок...
10. К Венеции! Ответ другу
Отечества и дым нам сладок...
Г. Державин
25 м а р т а
...И когда кто-то спросит, откуда Венеции «дым» —
не отвечу – зане[1] далеко он блуждает...
Дух творит, где живёт. Ну а тот, кто едва нацедил,
не обрящет и тли на неплодной лужайке.
Не прощает измен Божий дар, хоть держи целый мир
в закромах – как в песок, как меж пальцами – втуне...
Не болит ли в груди? – Попроси «посильней заломить»
у Спасителя душ, и почувствуешь: дымом и дунет...
11. К Венеции! Фонари
Эти домики – птичьи ли, рыбьи? – а тянет к окну
разноцветному... Первый изысканней прочих.