Страница:
- Ваш офицер был ранен в ноги и не мог двигаться, - начал свой рассказ пленный. - Двадцать четыре наших солдата убил, но живым в руки не дался, взорвал себя последней гранатой... Документов у него не было. Его похоронили под лесом, возле большого дуба, отдельно от наших солдат, в отдельной могиле. Наш командир батальона, господин майор заявил: "Вам, солдатам великого рейха, нужно во имя фюрера учиться воевать у этого русского... Ценой своей жизни он спас своих солдат. Это наш противник, но за храбрость он заслуживает почести".
Фельдфебель сказал правду. Другие пленные подтвердили его слова. Они с каким-то тупым удивлением повторяли о том, что действительно состоялись похороны русского героя.
Да, наш Саша Виноградов заслужил, чтобы даже враги восхищались его подвигом.
Окончательно удалось все это проверить через неделю, когда наши батальоны отбросили врага на несколько километров на запад. На могиле гвардии младшего лейтенанта Виноградова (ее указал нам пленный фельдфебель) стоял простой деревянный крест, неведомо кем поставленный.
Останки героя были перенесены в ближайшее польское село. Тяжело было поверить, что больше нет среди нас знаменитого разведчика, чей портрет всего месяц назад был напечатан в газете "Правда". Бессмертныи подвиг комсомольца Александра Виноградова навсегда остался в памяти однополчан как пример бесстрашия, отваги, непоколебимой преданности Родине.
* * *
К середине октября 1944 года стало ясно, что гитлеровское командование из-за понесенных тяжелых потерь в танках и живой силе отказалось от попыток отбить у советских войск завоеванный ими плацдарм на Висле. Резко сократилось количество атак на наши позиции.
Наш 289-й гвардейский полк по-прежнему держал оборону в районе польских селений Корытнице, Пшиймы. Ежедневно проводились занятия по боевой подготовке. Особое внимание уделялось взаимодействию всех подразделений в наступательных боях, взятию штурмом сильно укрепленных позиций противника, форсированию водных-преград, действиям в танковом десанте, наступлению в ночное время.
12 октября политотделом и штабом 32-го гвардейского корпуса проводился слет воинов, отличившихся в боях. Достойно представил на этом слете наш полк гвардии старший сержант И. Бездорожный.
14 октября в полку стало известно об ответном приветственном письме воинам 97-й гвардейской дивизии наших земляков - тружеников Ставропольского края, его опубликовала дивизионная газета "Героический поход".
А через два дня мне был вручен орден Суворова III степени за бои на Сандомирском плацдарме. Должен признаться, что когда я получил приказание явиться в штаб дивизии для получения награды, то, конечно, не ожидал, что меня удостоят этой самой почетной для офицера награды. Ведь, как правило, ею награждали командиров рангом повыше, чем командир полка. Об этом я откровенно и сказал генералу Анциферову, принимая из его рук красную коробочку с орденом.
- Заслужил, значит, - улыбнулся Иван Иванович. - Рад за тебя, Юрий Андреевич.
В полк я возвратился в приподнятом настроении. Меня тепло поздравили Полторак, Такмовцев, Борозенец, Коробко, Коваленко, другие мои боевые товарищи. А комсорг полка гвардии старший лейтенант Горин напомнил:
- Не забыли, товарищ гвардии подполковник, что завтра полковое комсомольское собрание?
- Не забыл, - отвечаю. - и к докладу подготовился.
Повестка дня этого собрания была не совсем обычной: "Боевое Знамя святыня полка". Ее предложил нам комсорг на заседании комитета ВЛКСМ, и с ним согласились. Приурочено было собрание к третьей годовщине боевого крещения полка. А доклад Горин попросил сделать меня.
- Вы не просто командир полка, но и его ветеран, служите в части со дня ее основания, - убежденно говорил он.
В моем личном архиве сохранилась копия протокола этого собрания, состоявшегося 17 октября 1944 года. К этому времени в полку было 146 членов ВЛКСМ - 83 солдата, 58 сержантов и 5 офицеров. Из них 110 человек уже были награждены орденами и медалями. На собрании присутствовало 86 комсомольцев. Остальные находились на передовой - нельзя было оголять нашу оборону. Фронт есть фронт.
Начал я свой доклад с рассказа о том, как полк принял боевое крещение 17 октября 1941 года на шоссе Таганрог - Ростов, возле станции Синявка, как полку вручали 7 ноября 1942 года под Сталинградом Боевое Знамя, а гвардейское Знамя - перед Курской битвой.
Назвал фамилии героев-комсомольцев, отличившихся в боях за три года войны, призвал молодых воинов равняться на них. Предложил минутой молчания почтить память комсомольцев, павших в боях за Родину... Вот пишу эти строки и, как сейчас, вижу стоящих с непокрытыми головами молодых ребят, которым просто больше повезло к тому времени, но чьи жизни тоже не были застрахованы, хотя тогда и виден уже был конец войны: до границ Германии рукой подать...
Говорил я минут двадцать, а мне показалось, что целый час длился доклад: нелегко ворошить фронтовое прошлое...
На собрании выступило восемь человек: командир стрелкового взвода гвардии лейтенант Ф. Швойка, командир минометного расчета гвардии старший сержант В. Афанасьев, кавалер ордена Славы III и II степени, помкомвзвода гвардии старшина И. Галкин, награжденный за подвиги, совершенные на Сандомирском плацдарме, орденом Славы III степени и медалью "За отвагу", молодые комсомольцы Д. Парашенко и Т. Цуркин, еще не участвовавшие в боях. Слово было предоставлено и ветеранам полка - парторгу гвардии капитану Г. Борозенцу и помначштаба гвардии старшему лейтенанту П. Коваленко. С особым интересом слушали комсомольцы начальника артмастерской гвардии старшего техника-лейтенанта Б. Болтяновского, члена большевистской партии с 1919 года, участника гражданской войны, который по возрасту, пожалуй, в отцы годился молодым воинам.
Вот какое решение приняло собрание:
"1. Комсомольцы полка, преисполненные беспредельной любовью к матери-Родине и жгучей неукротимой ненавистью к фашистским мерзавцам, будут и впредь под славным Боевым гвардейским Знаменем героически драться с заклятым врагом, не щадя сил, крови и самой жизни для достижения полной победы.
2. Комсомольцы заверяют командование, что они в предстоящих решающих боях приложат все силы и умение для того, чтобы еще и еще прославить гвардейское Знамя, с честью пронести его сквозь все сражения. Мы будем воспитывать несоюзную молодежь полка, мобилизовывать ее на героические подвиги, на образцовое выполнение приказов командования".
Собрание продолжалось 1 час 15 минут. Потом был большой концерт полковой художественной самодеятельности.
В конце октября в полку были проведены батальонные тактические учения при участии танков, для чего был совершен 18-километровый марш из Пшиймы в Конемлоты и обратно. Этим была завершена октябрьская программа боевой подготовки.
Мы получили пополнение за счет новобранцев и возвратившихся из госпиталей солдат и сержантов. В стрелковых ротах стало по 75-80 человек. Сформировали батальоны трехротного состава. Почти полностью были укомплектованы артиллерийские, минометные, саперные подразделения, рота связи. Полковая артиллерия перешла на механизированную тягу. Лошади теперь были только в тыловых подразделениях. Увеличилось в полку количество автомашин, в том числе и трофейных. Я как командир полка получил штабную машину с радиостанцией.
В октябре у нас в разное время побывали члены Военного совета 5-й гвардейской армии гвардии генерал-майоры А. М. Кривулин и П. Е. Сухарев, начальник политотдела армии гвардии генерал-майор Ф. А. Катков. Они беседовали о офицерами, сержантами, солдатами, проверяли состояние партийно-политической работы и, надо сказать, остались довольны положением в полку, о чем и было заявлено мне, замполиту и начальнику штаба.
* * *
Ноябрь начался с того, что весь наш личный состав сменил летнее обмундирование на зимнее, которым мы были обеспечены полностью и очень кстати. Начинались холода, по ночам чувствовался легкий морозец, да и днем температура воздуха была близкой к нулю.
Двадцать седьмую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции мы отмечали в условиях относительного фронтового затишья. В канун праздника было закончено оформление альбома героев нашего полка. С большим вдохновением, любовью и старанием, по минутам выкраивая свободное время, сделал это гвардии старший сержант Г. Скиба.
Но серьезнейшим образом занимались мы и неотложными делами, которые диктовались обстановкой. Командование дивизии сразу же после праздничных дней провело в Пшийме штабные дивизионные учения, в которых принимали участие все командиры полков с их штабами.
Почти весь ноябрь стояла ненастная погода с частыми холодными дождями и мокрым снегом. Это прибавило немало хлопот в нашей и без того нелегкой фронтовой жизни. Нужно было вести борьбу с водой, накапливающейся в траншеях.
В конце ноября в полку были возобновлены ночные поиски разведчиков. 24 ноября на участке северо-западнее Яблонице темной, холодной ночью автоматчики роты гвардии лейтенанта Потелова вышли на боевое задание. В течение суток перед этим они тщательно изучили пути подхода и отхода, уточнили ночные ориентиры и потому уверенно продвигались к намеченному объекту нападения. Вернулись с "языком" - немецким пулеметчиком. Когда его доставили в штаб полка, он посетовал на злосчастную судьбу.
- Завтра мне надо было ехать в отпуск в Мюнхен, а тут...
Действительно, в кармане пленного при обыске был обнаружен отпускной билет.
Гвардии старший сержант Коваль, доставивший немца в штаб, рассмеявшись, сказал:
- Ничего не поделаешь, наша служба такая - берем в плен без проверки документов.
Не помню уже, перевели или нет эту реплику немцу, но только ему действительно было не до смеха. Он оказался обер-ефрейтором 5-й роты 2-го батальона 188-го пехотного полка 68-й пехотной дивизии. Его показания подтвердили, что находившуюся ранее перед участком обороны нашего полка 20-ю моторизованную дивизию еще 4 ноября сменила 68-я пехотная.
Участники ночного поиска гвардии сержанты Черный, Болотов, Дарьев, гвардии младший сержант Пушкарей, гвардии рядовые Чернышев, Колесников, Матрой, Турбин и другие были награждены орденом Славы III степени.
26 ноября состоялось собрание партийного актива полка. Коммунисты вели деловой и по-партийному принципиальный разговор о нашей готовности к решению новых, еще более трудных задач в связи с подготовкой к боям на территории фашистской Германии.
* * *
Начавшийся декабрь не внес каких-либо существенных изменений во фронтовой обстановке. Но наша жизнь не была однообразной, заполнялась нередко событиями, которые трудно забываются и сохраняются в памяти надолго. К ним относится, например, то, что произошло в расположении полка в начале декабря 1944 года.
Мы успели привыкнуть к тому, что за последнее время к нам довольно часто приезжала передвижная радиоустановка политотдела 97-й гвардейской дивизии, которая вела передачи и для нас, и для гитлеровских войск. Обычно они для нас начинались с русских, украинских народных и популярных советских песен. Может показаться, что никак не увязывается такое: тревожная боевая обстановка и прекрасная, берущая за душу музыка. Но такие передачи, могу судить по себе, будто отодвигали на задний план тяготы и невзгоды фронтовой жизни, вызывали у бойцов прилив добрых, светлых чувств, поднимали у них настроение. Думы летели к родному дому, к близким, любимым, бесконечно дорогим... Конечно, не всегда гитлеровцы давали нам дослушать концерт. И задушевная песня заглушалась подчас взрывами мин и снарядов, пулеметными очередями.
3 декабря, когда стемнело, началась очередная радиопередача. Крытая автомашина, как всегда, стояла в небольшом овраге, в глубине наших позиций. А провода к мощным репродукторам были выведены на нейтральную полосу метров за восемьдесят. Наши дикторы сначала прочитали гвардейцам очередные сводки Совинформбюро.
Вслед за этим началась передача для вражеской стороны. По всей передовой громко звучали на немецком языке призывы к солдатам противника, чтобы не верили они лживой пропаганде Геббельса, чтобы серьезно задумались о том, в какую пропасть толкает их Гитлер. Потом передавались записи немецких песен, танцевальной музыки, вальсов Штрауса. Лишь спустя несколько минут, будто опомнившись, гитлеровцы послали в сторону, откуда велись наши радиопередачи, несколько мин и пулеметных очередей.
Через полчаса необычный ночной концерт возобновился, только теперь передача велась из вражеских окопов. По шипению в немецких репродукторах легко можно было догадаться, что там прокручивали старые, заезженные пластинки. Хрипло звучали песни о Стеньке Разине, старинные напевы "Барыни", "На реченьке", даже "Катюшу" не забыли фашисты, чтобы осовременить свой тощий музыкальный репертуар. Потом что-то рявкнуло, надрывно кашлянуло, послышался писклявый голос какого-то, как нам объяснили на ломаном русском языке, "перебежчика". Он путано и несвязно обращался к "землякам", чтобы те переходили на сторону Германии, ибо там, мол, уже подготовлено такое всесильное оружие, перед которым не устоят большевики... Может быть, еще о чем-то хотело вещать фашистское радио, но в это время громко ударили минометы подразделений капитана Личмана и старшего лейтенанта Арцаба. Такого сигнала было достаточно, чтобы дружно захлопали винтовочные выстрелы, застрекотали пулеметы. И через считанные минуты полевое радио гитлеровцев умолкло.
- Быстро подавился Геббельс! - смеялись гвардейцы.
Но этим дело не закончилось.
Иван Ефимович Полторак попросил у меня разрешения на проведение небольшой ночной операции. Оказывается, полковой агитатор гвардии старший лейтенант Коробко решил прикрепить на стене дома, стоявшего на нейтральной полосе метрах в ста от наших окопов и примерно на том же расстоянии от немецкого переднего края, карикатурный портрет Гитлера, сделанный полковыми самодеятельными художниками на большом квадратном куске парашютного шелка.
- Разведчики быстренько повесят его, Юрий Андреевич, - убеждал меня замполит. - Я уже разговаривал с командиром разведвзвода. А чтоб немцы его не сразу сняли, подходы к дому с их стороны заминируем. Пошлем отделение саперов.
- Затея добрая, - говорю Ивану Ефимовичу, - только как бы людей не загубить.
- Сейчас фрицы спят после концерта, проскочат наши ребята.
- Ладно, - согласился я. - Только пусть идут добровольцы.
И вот четыре разведчика и три сапера скользнули в ночную темень. И пока разведчики прикрепляли к стене дома, обращенной к немецким окопам, изображение фюрера, саперы во главе с гвардии сержантом Санфировым заминировали подступы к нему.
Гитлер был изображен с пластырями на лбу и щеке, с перевязанной ногой, на костылях, с вытянутой рукой, как бы умоляя немецких солдат воевать, не щадя своей жизни. Внизу крупно на немецком языке было написано: "Ефрейтор Гитлер ложился..."
В ясный декабрьский день рисунок на стене был отчетливо виден гитлеровцам. Но что им оставалось делать? Стрелять по изображению своего фюрера? Нельзя. Сорвать полотно днем? Рискованно - под огонь попадешь. И только ночью фашисты попробовали добраться до стены. Но тщетно: некоторые из них подорвались на минах.
Этот своеобразный сатирический агитплакат почти неделю "мозолил" глаза вражеским солдатам и офицерам. Наконец гитлеровцы не выдержали и открыли артиллерийский огонь по дому, разрушив его, истратив немало снарядов не по прямому назначению, а даже с пользой для нас: наши наблюдатели точно засекли огневые позиции двух вражеских батарей.
В этом агитационно-боевом, если можно так сказать, эпизоде немаловажную роль сыграл один из лучших саперов полка командир саперного отделения гвардии сержант Петр Павлович Санфиров. Завидное хладнокровие было у этого бывалого воина, скромного, даже застенчивого человека. Родился он в 1904 году в деревне Напальная, на Рязанщине. Будучи еще совсем молоденьким пареньком, участвовал в гражданской войне, служил в музыкальной команде и санитарном отряде. Осенью 1941 года Санфиров попал на фронт, воевал сначала под Ленинградом, потом на Курской дуге, был пулеметчиком, окончил школу младших командиров и возглавил стрелковое отделение.
В апреле 1943 года после госпиталя Петр Павлович был направлен в другую часть. В это время в полк приехал генерал, командир дивизии. Выстроил всех и спрашивает:
- Кто из вас сапером хочет стать?
- Подумал я, - рассказывал мне потом Санфиров, - если сам генерал такую потребность имеет, значит, для фронта саперы нужны, и даже очень. И сделал шаг вперед. Выучился я довольно быстро и стал не просто сапером, а сапером-разведчиком. По сердцу пришлось мне это дело...
Раньше уже было сказано, что Петр Павлович за свои боевые подвиги удостоился ордена Славы II и III степеней. А полным кавалером этого ордена он стал в декабре 1944 года.
Дело было так. В следующую же ночь после установки портрета Гитлера на стене дома в ночной поиск ушла группа разведчиков. Проход для них в минном поле противника делал Санфиров. В эту ночь он обезвредил 24 немецких мины. Разведгруппа быстро достигла переднего края противника, забросав вражеский блиндаж гранатами, взяла "языка", но при отходе разведчики были обнаружены. По ним гитлеровцы открыли огонь. К сожалению, не обошлось без потерь: погибли молодые разведчики гвардии рядовые Перваков, Лупота и командир отделения гвардии сержант Кирпатенко. Был ранен и захваченный в плен немец. Наши разведчики тащили его на себе, но на нейтральной полосе он умер. Документы и оружие гитлеровца были доставлены в штаб дивизии. Вот за этот ночной поиск я и представил гвардии сержанта Санфирова к награждению орденом Славы I степени.
Орденом Красной Звезды был посмертно награжден гвардии сержант Кирпатенко. Подписывая на него наградной лист, я вспомнил, что к нему должен был приехать отец, воевавший в соседнем с нами полку и получивший там разрешение для встречи с сыном. Больно сжалось сердце при мысли о том, что эта встреча не состоится. Но она все же произошла...
Дорога к Рытвянам шла лесом. По обочинам теснились могучие дубы и высокие сосны. Когда кончился лес и вдали показалось село, усталый солдат с поседевшими усами, одетый в видавшую виды шинель, с автоматом и вещмешком за плечами остановился передохнуть. По его расчетам, это и было то самое село, где находился его сын, тоже автоматчик. В центре его, на небольшой площади, тесным кольцом стояли воины с непокрытыми головами. Бывалый боец понял: кого-то хоронят. Такое нередко можно было встретить на фронте. Ничего не поделаешь... Подошел он поближе и увидел: стоят три гроба у вырытой могилы. Снял шапку, остановился. А когда услышал в прощальном слове, которое говорил командир роты, фамилию Кирпатенко, покачнулся. Все понял старый солдат, шагнул вперед и упал ничком около гроба. Так успел проститься с горячо любимым Митенькой старый Митро. Долго стоял он молча в каком-то оцепенении. Уже и троекратный салют прозвучал, уже и холмик земли вырос над общей могилой. Кто-то поставил наскоро выстроганную из узких досок пирамидку с жестяной звездой наверху, а он все стоял, не замечая никого, и только глубоко затягивался махорочным дымом...
Вся эта тяжелая сцена проходила на моих глазах, и я с трудом сдерживал слезы. Потом подошел к старшему Кирпатенко, пожал ему руку, выразил соболезнование. Но разве можно чем-либо утешить отца! Разведчики из отделения, которым командовал его сын, молча проводили ветерана за околицу села. Стояли на дороге до тех пор, пока коренастая, ссутулившаяся фигура в видавшей виды шинели не скрылась за поворотом...
* * *
По приказу комдива полк через несколько дней отошел во второй эшелон и расположился в районе Кшиволенч, Оглендув, Земблице, Селец. Мой КП и штаб полка я приказал разместить в Селеце. В подразделениях возобновились занятия по боевой подготовке.
Но еще одно событие той поры наверняка сохранилось в памяти однополчан. Ровно через три месяца после того, как мы с почестями похоронили Героя Советского Союза А. Е. Жежерю, 13 декабря, возле его могилы в Конемлотах, на небольшой площади перед костелом, состоялся торжественно-траурный митинг. Вместе с гвардейцами полка в нем приняли участие и бойцы Войска Польского, и местные жители.
В Конемлоты съехались корреспонденты "Красной звезды", фронтовой и армейской газет. До начала митинга фотокорреспондент нашей армейской газеты Г. Омельчук сделал ставший символическим снимок: русский и польский солдаты с поднятыми автоматами клянутся над могилой Героя Советского Союза А. Е. Жежери отомстить проклятым фашистам за его смерть.
На митинге выступили гвардии майор Полторак, а также гвардии старший сержант Скиба, гвардии сержант Попов и гвардии рядовой Бугоря, воевавшие вместе с Жежерей. Все говорили о славных подвигах Александра Ефимовича, о той светлой памяти, которая живет о нем в сердцах однополчан. Гвардии майор Полторак зачитал затем приказ по полку, в котором говорилось, что расчету станкового пулемета No 0184, командиром которого был отважный пулеметчик, присвоено наименование: пулеметный расчет имени Героя Советского Союза А. Е. Жежери.
От имени местных крестьян выступил невысокий, сухощавый Станислав Масин. Он заверил гвардейцев, что поляки будут учить детей на примере подвигов своих освободителей - воинов Красной Армии, что будут ухаживать за могилой Героя, как за самой дорогой святыней.
- От имени Войска Польского, - сказал на митинге жолнеж Зигмунд Мелевский, - я отдаю честь Герою Советского Союза Александру Жежере, павшему в борьбе с немецкими захватчиками. Никогда не забудет польский народ помощи воинов Красной Армии, их беззаветного героизма. Поляки не забудут храброго сына России...
* * *
18 декабря в районе Пацунаво, в пяти километрах от Селеца, проводилось тактическое учение с боевой стрельбой на тему: "Наступление и прорыв усиленным стрелковым батальоном позиционной обороны противника". Из состава нашего полка в этом учении принимали участие 2-й стрелковый батальон, батарея 120-мм минометов, батареи 45-мм и 76-мм пушек. Присутствовал командир 32-го гвардейского корпуса генерал-лейтенант А. И. Родимцев. После выполнения подразделением задачи он высоко оценил действия воинов и объявил благодарность всему личному составу, принимавшему участие в учениях.
В конце декабря полк снова принял участок обороны в первом эшелоне. По существу, нам пришлось вернуться на прежнее место.
* * *
В канун Нового года мне удалось встретиться со старшим братом Николаем. А произошло это так. Из писем, которые он присылал мне, удалось установить, что находится брат не так далеко, в артиллерийском полку, в одной из соседних с нашей дивизий.
Я позвонил генералу Анциферову, рассказал ему об этом и попросил разрешения съездить в часть, где служил Николай.
- У меня ведь, товарищ генерал, и два других брата воюют, а вот где и живы ли - не знаю. А тут такой случай. Я за день обернусь.
- Даю сутки, - пробасил в трубку Иван Иванович. - Рад за тебя.
Разговор состоялся утром, а уже после обеда я обнимал Колю - старшего сержанта Науменко. За те почти пять лет, что мы не встречались, он сильно изменился, да и в военной форме я его никогда еще не видел. Нас в семье было четверо братьев. Николаю, старшему, когда умер в 1932 году отец, уже было 27 лот, и он, по сути дела, заменил всем нам, младшим, отца. Впрочем, и другие братья, Александр и Сергей, были чуть моложе Николая - один на год, другой на три.
Командир артиллерийского полка, такой же молодой подполковник, как и я, пошел мне навстречу и на мою просьбу отпустить Николая ко мне в гости денька на два ответил улыбаясь:
- Воюет Николай Андреевич хорошо, так что в виде поощрения даю ему отпуск на трое суток.
Погостил у меня старший брат, а потом вернулся в свою часть. Как водится, вспомнили мы родные места, маму, корили себя за то, что письма ей пишем нечасто. Мы тогда не знали, как и она, что Александр наш погиб еще в 1941 году, а от Сергея тоже весточек не было. И только после войны нам стало известно, что он не дожил всего месяц до победы - погиб в бою уже на подступах к Берлину.
Во время встречи с братом нахлынули воспоминания о своей жизни. Семья наша, когда я родился, жила в Ромнах, а в 1921 году переехала в село Локня, в 25 километрах от этого городка. Там была школа-семилетка, и я закончил ее в 1934 году. Решил поступить в Ромненский техникум механизации сельского хозяйства. Проучился два года, и что-то но приглянулось мне там. Короче говоря, "агрария" из меня не вышло, и подался я в город Ворошиловск (ныне он называется Коммунарск) к старшему брату Николаю, который жил там с семьей и работал на металлургическом заводе. Он-то и пристроил меня техником-нормировщиком.
Эта работа через год мне тоже надоела. И как ни стыдил меня Николай, взял я расчет на заводе и махнул в Керчь. А зачем - и сам не знал. Устроился грузчиком в порту, несколько месяцев дышал морем, потом уехал в совхоз Багерово - опять вроде бы на село потянуло. Работал сначала счетоводом, потом меня выбрали председателем рабочкома (так тогда назывался местный комитет профсоюза).
Вот с этой должности и был призван в начале декабря 1939 года в армию. И поехал я далеко-далеко от теплого южного моря к морю студеному - в гарнизон под Архангельском. Службу начал в лыжном батальоне 33-го запасного стрелкового полка. Готовились мы воевать с финнами. Да не пришлось. Почти всех новобранцев направили на учебу в Житомирское пехотное военное училище. И новый, 1940 год мы встретили в Киеве, а 1 января уже были в Житомире.
Фельдфебель сказал правду. Другие пленные подтвердили его слова. Они с каким-то тупым удивлением повторяли о том, что действительно состоялись похороны русского героя.
Да, наш Саша Виноградов заслужил, чтобы даже враги восхищались его подвигом.
Окончательно удалось все это проверить через неделю, когда наши батальоны отбросили врага на несколько километров на запад. На могиле гвардии младшего лейтенанта Виноградова (ее указал нам пленный фельдфебель) стоял простой деревянный крест, неведомо кем поставленный.
Останки героя были перенесены в ближайшее польское село. Тяжело было поверить, что больше нет среди нас знаменитого разведчика, чей портрет всего месяц назад был напечатан в газете "Правда". Бессмертныи подвиг комсомольца Александра Виноградова навсегда остался в памяти однополчан как пример бесстрашия, отваги, непоколебимой преданности Родине.
* * *
К середине октября 1944 года стало ясно, что гитлеровское командование из-за понесенных тяжелых потерь в танках и живой силе отказалось от попыток отбить у советских войск завоеванный ими плацдарм на Висле. Резко сократилось количество атак на наши позиции.
Наш 289-й гвардейский полк по-прежнему держал оборону в районе польских селений Корытнице, Пшиймы. Ежедневно проводились занятия по боевой подготовке. Особое внимание уделялось взаимодействию всех подразделений в наступательных боях, взятию штурмом сильно укрепленных позиций противника, форсированию водных-преград, действиям в танковом десанте, наступлению в ночное время.
12 октября политотделом и штабом 32-го гвардейского корпуса проводился слет воинов, отличившихся в боях. Достойно представил на этом слете наш полк гвардии старший сержант И. Бездорожный.
14 октября в полку стало известно об ответном приветственном письме воинам 97-й гвардейской дивизии наших земляков - тружеников Ставропольского края, его опубликовала дивизионная газета "Героический поход".
А через два дня мне был вручен орден Суворова III степени за бои на Сандомирском плацдарме. Должен признаться, что когда я получил приказание явиться в штаб дивизии для получения награды, то, конечно, не ожидал, что меня удостоят этой самой почетной для офицера награды. Ведь, как правило, ею награждали командиров рангом повыше, чем командир полка. Об этом я откровенно и сказал генералу Анциферову, принимая из его рук красную коробочку с орденом.
- Заслужил, значит, - улыбнулся Иван Иванович. - Рад за тебя, Юрий Андреевич.
В полк я возвратился в приподнятом настроении. Меня тепло поздравили Полторак, Такмовцев, Борозенец, Коробко, Коваленко, другие мои боевые товарищи. А комсорг полка гвардии старший лейтенант Горин напомнил:
- Не забыли, товарищ гвардии подполковник, что завтра полковое комсомольское собрание?
- Не забыл, - отвечаю. - и к докладу подготовился.
Повестка дня этого собрания была не совсем обычной: "Боевое Знамя святыня полка". Ее предложил нам комсорг на заседании комитета ВЛКСМ, и с ним согласились. Приурочено было собрание к третьей годовщине боевого крещения полка. А доклад Горин попросил сделать меня.
- Вы не просто командир полка, но и его ветеран, служите в части со дня ее основания, - убежденно говорил он.
В моем личном архиве сохранилась копия протокола этого собрания, состоявшегося 17 октября 1944 года. К этому времени в полку было 146 членов ВЛКСМ - 83 солдата, 58 сержантов и 5 офицеров. Из них 110 человек уже были награждены орденами и медалями. На собрании присутствовало 86 комсомольцев. Остальные находились на передовой - нельзя было оголять нашу оборону. Фронт есть фронт.
Начал я свой доклад с рассказа о том, как полк принял боевое крещение 17 октября 1941 года на шоссе Таганрог - Ростов, возле станции Синявка, как полку вручали 7 ноября 1942 года под Сталинградом Боевое Знамя, а гвардейское Знамя - перед Курской битвой.
Назвал фамилии героев-комсомольцев, отличившихся в боях за три года войны, призвал молодых воинов равняться на них. Предложил минутой молчания почтить память комсомольцев, павших в боях за Родину... Вот пишу эти строки и, как сейчас, вижу стоящих с непокрытыми головами молодых ребят, которым просто больше повезло к тому времени, но чьи жизни тоже не были застрахованы, хотя тогда и виден уже был конец войны: до границ Германии рукой подать...
Говорил я минут двадцать, а мне показалось, что целый час длился доклад: нелегко ворошить фронтовое прошлое...
На собрании выступило восемь человек: командир стрелкового взвода гвардии лейтенант Ф. Швойка, командир минометного расчета гвардии старший сержант В. Афанасьев, кавалер ордена Славы III и II степени, помкомвзвода гвардии старшина И. Галкин, награжденный за подвиги, совершенные на Сандомирском плацдарме, орденом Славы III степени и медалью "За отвагу", молодые комсомольцы Д. Парашенко и Т. Цуркин, еще не участвовавшие в боях. Слово было предоставлено и ветеранам полка - парторгу гвардии капитану Г. Борозенцу и помначштаба гвардии старшему лейтенанту П. Коваленко. С особым интересом слушали комсомольцы начальника артмастерской гвардии старшего техника-лейтенанта Б. Болтяновского, члена большевистской партии с 1919 года, участника гражданской войны, который по возрасту, пожалуй, в отцы годился молодым воинам.
Вот какое решение приняло собрание:
"1. Комсомольцы полка, преисполненные беспредельной любовью к матери-Родине и жгучей неукротимой ненавистью к фашистским мерзавцам, будут и впредь под славным Боевым гвардейским Знаменем героически драться с заклятым врагом, не щадя сил, крови и самой жизни для достижения полной победы.
2. Комсомольцы заверяют командование, что они в предстоящих решающих боях приложат все силы и умение для того, чтобы еще и еще прославить гвардейское Знамя, с честью пронести его сквозь все сражения. Мы будем воспитывать несоюзную молодежь полка, мобилизовывать ее на героические подвиги, на образцовое выполнение приказов командования".
Собрание продолжалось 1 час 15 минут. Потом был большой концерт полковой художественной самодеятельности.
В конце октября в полку были проведены батальонные тактические учения при участии танков, для чего был совершен 18-километровый марш из Пшиймы в Конемлоты и обратно. Этим была завершена октябрьская программа боевой подготовки.
Мы получили пополнение за счет новобранцев и возвратившихся из госпиталей солдат и сержантов. В стрелковых ротах стало по 75-80 человек. Сформировали батальоны трехротного состава. Почти полностью были укомплектованы артиллерийские, минометные, саперные подразделения, рота связи. Полковая артиллерия перешла на механизированную тягу. Лошади теперь были только в тыловых подразделениях. Увеличилось в полку количество автомашин, в том числе и трофейных. Я как командир полка получил штабную машину с радиостанцией.
В октябре у нас в разное время побывали члены Военного совета 5-й гвардейской армии гвардии генерал-майоры А. М. Кривулин и П. Е. Сухарев, начальник политотдела армии гвардии генерал-майор Ф. А. Катков. Они беседовали о офицерами, сержантами, солдатами, проверяли состояние партийно-политической работы и, надо сказать, остались довольны положением в полку, о чем и было заявлено мне, замполиту и начальнику штаба.
* * *
Ноябрь начался с того, что весь наш личный состав сменил летнее обмундирование на зимнее, которым мы были обеспечены полностью и очень кстати. Начинались холода, по ночам чувствовался легкий морозец, да и днем температура воздуха была близкой к нулю.
Двадцать седьмую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции мы отмечали в условиях относительного фронтового затишья. В канун праздника было закончено оформление альбома героев нашего полка. С большим вдохновением, любовью и старанием, по минутам выкраивая свободное время, сделал это гвардии старший сержант Г. Скиба.
Но серьезнейшим образом занимались мы и неотложными делами, которые диктовались обстановкой. Командование дивизии сразу же после праздничных дней провело в Пшийме штабные дивизионные учения, в которых принимали участие все командиры полков с их штабами.
Почти весь ноябрь стояла ненастная погода с частыми холодными дождями и мокрым снегом. Это прибавило немало хлопот в нашей и без того нелегкой фронтовой жизни. Нужно было вести борьбу с водой, накапливающейся в траншеях.
В конце ноября в полку были возобновлены ночные поиски разведчиков. 24 ноября на участке северо-западнее Яблонице темной, холодной ночью автоматчики роты гвардии лейтенанта Потелова вышли на боевое задание. В течение суток перед этим они тщательно изучили пути подхода и отхода, уточнили ночные ориентиры и потому уверенно продвигались к намеченному объекту нападения. Вернулись с "языком" - немецким пулеметчиком. Когда его доставили в штаб полка, он посетовал на злосчастную судьбу.
- Завтра мне надо было ехать в отпуск в Мюнхен, а тут...
Действительно, в кармане пленного при обыске был обнаружен отпускной билет.
Гвардии старший сержант Коваль, доставивший немца в штаб, рассмеявшись, сказал:
- Ничего не поделаешь, наша служба такая - берем в плен без проверки документов.
Не помню уже, перевели или нет эту реплику немцу, но только ему действительно было не до смеха. Он оказался обер-ефрейтором 5-й роты 2-го батальона 188-го пехотного полка 68-й пехотной дивизии. Его показания подтвердили, что находившуюся ранее перед участком обороны нашего полка 20-ю моторизованную дивизию еще 4 ноября сменила 68-я пехотная.
Участники ночного поиска гвардии сержанты Черный, Болотов, Дарьев, гвардии младший сержант Пушкарей, гвардии рядовые Чернышев, Колесников, Матрой, Турбин и другие были награждены орденом Славы III степени.
26 ноября состоялось собрание партийного актива полка. Коммунисты вели деловой и по-партийному принципиальный разговор о нашей готовности к решению новых, еще более трудных задач в связи с подготовкой к боям на территории фашистской Германии.
* * *
Начавшийся декабрь не внес каких-либо существенных изменений во фронтовой обстановке. Но наша жизнь не была однообразной, заполнялась нередко событиями, которые трудно забываются и сохраняются в памяти надолго. К ним относится, например, то, что произошло в расположении полка в начале декабря 1944 года.
Мы успели привыкнуть к тому, что за последнее время к нам довольно часто приезжала передвижная радиоустановка политотдела 97-й гвардейской дивизии, которая вела передачи и для нас, и для гитлеровских войск. Обычно они для нас начинались с русских, украинских народных и популярных советских песен. Может показаться, что никак не увязывается такое: тревожная боевая обстановка и прекрасная, берущая за душу музыка. Но такие передачи, могу судить по себе, будто отодвигали на задний план тяготы и невзгоды фронтовой жизни, вызывали у бойцов прилив добрых, светлых чувств, поднимали у них настроение. Думы летели к родному дому, к близким, любимым, бесконечно дорогим... Конечно, не всегда гитлеровцы давали нам дослушать концерт. И задушевная песня заглушалась подчас взрывами мин и снарядов, пулеметными очередями.
3 декабря, когда стемнело, началась очередная радиопередача. Крытая автомашина, как всегда, стояла в небольшом овраге, в глубине наших позиций. А провода к мощным репродукторам были выведены на нейтральную полосу метров за восемьдесят. Наши дикторы сначала прочитали гвардейцам очередные сводки Совинформбюро.
Вслед за этим началась передача для вражеской стороны. По всей передовой громко звучали на немецком языке призывы к солдатам противника, чтобы не верили они лживой пропаганде Геббельса, чтобы серьезно задумались о том, в какую пропасть толкает их Гитлер. Потом передавались записи немецких песен, танцевальной музыки, вальсов Штрауса. Лишь спустя несколько минут, будто опомнившись, гитлеровцы послали в сторону, откуда велись наши радиопередачи, несколько мин и пулеметных очередей.
Через полчаса необычный ночной концерт возобновился, только теперь передача велась из вражеских окопов. По шипению в немецких репродукторах легко можно было догадаться, что там прокручивали старые, заезженные пластинки. Хрипло звучали песни о Стеньке Разине, старинные напевы "Барыни", "На реченьке", даже "Катюшу" не забыли фашисты, чтобы осовременить свой тощий музыкальный репертуар. Потом что-то рявкнуло, надрывно кашлянуло, послышался писклявый голос какого-то, как нам объяснили на ломаном русском языке, "перебежчика". Он путано и несвязно обращался к "землякам", чтобы те переходили на сторону Германии, ибо там, мол, уже подготовлено такое всесильное оружие, перед которым не устоят большевики... Может быть, еще о чем-то хотело вещать фашистское радио, но в это время громко ударили минометы подразделений капитана Личмана и старшего лейтенанта Арцаба. Такого сигнала было достаточно, чтобы дружно захлопали винтовочные выстрелы, застрекотали пулеметы. И через считанные минуты полевое радио гитлеровцев умолкло.
- Быстро подавился Геббельс! - смеялись гвардейцы.
Но этим дело не закончилось.
Иван Ефимович Полторак попросил у меня разрешения на проведение небольшой ночной операции. Оказывается, полковой агитатор гвардии старший лейтенант Коробко решил прикрепить на стене дома, стоявшего на нейтральной полосе метрах в ста от наших окопов и примерно на том же расстоянии от немецкого переднего края, карикатурный портрет Гитлера, сделанный полковыми самодеятельными художниками на большом квадратном куске парашютного шелка.
- Разведчики быстренько повесят его, Юрий Андреевич, - убеждал меня замполит. - Я уже разговаривал с командиром разведвзвода. А чтоб немцы его не сразу сняли, подходы к дому с их стороны заминируем. Пошлем отделение саперов.
- Затея добрая, - говорю Ивану Ефимовичу, - только как бы людей не загубить.
- Сейчас фрицы спят после концерта, проскочат наши ребята.
- Ладно, - согласился я. - Только пусть идут добровольцы.
И вот четыре разведчика и три сапера скользнули в ночную темень. И пока разведчики прикрепляли к стене дома, обращенной к немецким окопам, изображение фюрера, саперы во главе с гвардии сержантом Санфировым заминировали подступы к нему.
Гитлер был изображен с пластырями на лбу и щеке, с перевязанной ногой, на костылях, с вытянутой рукой, как бы умоляя немецких солдат воевать, не щадя своей жизни. Внизу крупно на немецком языке было написано: "Ефрейтор Гитлер ложился..."
В ясный декабрьский день рисунок на стене был отчетливо виден гитлеровцам. Но что им оставалось делать? Стрелять по изображению своего фюрера? Нельзя. Сорвать полотно днем? Рискованно - под огонь попадешь. И только ночью фашисты попробовали добраться до стены. Но тщетно: некоторые из них подорвались на минах.
Этот своеобразный сатирический агитплакат почти неделю "мозолил" глаза вражеским солдатам и офицерам. Наконец гитлеровцы не выдержали и открыли артиллерийский огонь по дому, разрушив его, истратив немало снарядов не по прямому назначению, а даже с пользой для нас: наши наблюдатели точно засекли огневые позиции двух вражеских батарей.
В этом агитационно-боевом, если можно так сказать, эпизоде немаловажную роль сыграл один из лучших саперов полка командир саперного отделения гвардии сержант Петр Павлович Санфиров. Завидное хладнокровие было у этого бывалого воина, скромного, даже застенчивого человека. Родился он в 1904 году в деревне Напальная, на Рязанщине. Будучи еще совсем молоденьким пареньком, участвовал в гражданской войне, служил в музыкальной команде и санитарном отряде. Осенью 1941 года Санфиров попал на фронт, воевал сначала под Ленинградом, потом на Курской дуге, был пулеметчиком, окончил школу младших командиров и возглавил стрелковое отделение.
В апреле 1943 года после госпиталя Петр Павлович был направлен в другую часть. В это время в полк приехал генерал, командир дивизии. Выстроил всех и спрашивает:
- Кто из вас сапером хочет стать?
- Подумал я, - рассказывал мне потом Санфиров, - если сам генерал такую потребность имеет, значит, для фронта саперы нужны, и даже очень. И сделал шаг вперед. Выучился я довольно быстро и стал не просто сапером, а сапером-разведчиком. По сердцу пришлось мне это дело...
Раньше уже было сказано, что Петр Павлович за свои боевые подвиги удостоился ордена Славы II и III степеней. А полным кавалером этого ордена он стал в декабре 1944 года.
Дело было так. В следующую же ночь после установки портрета Гитлера на стене дома в ночной поиск ушла группа разведчиков. Проход для них в минном поле противника делал Санфиров. В эту ночь он обезвредил 24 немецких мины. Разведгруппа быстро достигла переднего края противника, забросав вражеский блиндаж гранатами, взяла "языка", но при отходе разведчики были обнаружены. По ним гитлеровцы открыли огонь. К сожалению, не обошлось без потерь: погибли молодые разведчики гвардии рядовые Перваков, Лупота и командир отделения гвардии сержант Кирпатенко. Был ранен и захваченный в плен немец. Наши разведчики тащили его на себе, но на нейтральной полосе он умер. Документы и оружие гитлеровца были доставлены в штаб дивизии. Вот за этот ночной поиск я и представил гвардии сержанта Санфирова к награждению орденом Славы I степени.
Орденом Красной Звезды был посмертно награжден гвардии сержант Кирпатенко. Подписывая на него наградной лист, я вспомнил, что к нему должен был приехать отец, воевавший в соседнем с нами полку и получивший там разрешение для встречи с сыном. Больно сжалось сердце при мысли о том, что эта встреча не состоится. Но она все же произошла...
Дорога к Рытвянам шла лесом. По обочинам теснились могучие дубы и высокие сосны. Когда кончился лес и вдали показалось село, усталый солдат с поседевшими усами, одетый в видавшую виды шинель, с автоматом и вещмешком за плечами остановился передохнуть. По его расчетам, это и было то самое село, где находился его сын, тоже автоматчик. В центре его, на небольшой площади, тесным кольцом стояли воины с непокрытыми головами. Бывалый боец понял: кого-то хоронят. Такое нередко можно было встретить на фронте. Ничего не поделаешь... Подошел он поближе и увидел: стоят три гроба у вырытой могилы. Снял шапку, остановился. А когда услышал в прощальном слове, которое говорил командир роты, фамилию Кирпатенко, покачнулся. Все понял старый солдат, шагнул вперед и упал ничком около гроба. Так успел проститься с горячо любимым Митенькой старый Митро. Долго стоял он молча в каком-то оцепенении. Уже и троекратный салют прозвучал, уже и холмик земли вырос над общей могилой. Кто-то поставил наскоро выстроганную из узких досок пирамидку с жестяной звездой наверху, а он все стоял, не замечая никого, и только глубоко затягивался махорочным дымом...
Вся эта тяжелая сцена проходила на моих глазах, и я с трудом сдерживал слезы. Потом подошел к старшему Кирпатенко, пожал ему руку, выразил соболезнование. Но разве можно чем-либо утешить отца! Разведчики из отделения, которым командовал его сын, молча проводили ветерана за околицу села. Стояли на дороге до тех пор, пока коренастая, ссутулившаяся фигура в видавшей виды шинели не скрылась за поворотом...
* * *
По приказу комдива полк через несколько дней отошел во второй эшелон и расположился в районе Кшиволенч, Оглендув, Земблице, Селец. Мой КП и штаб полка я приказал разместить в Селеце. В подразделениях возобновились занятия по боевой подготовке.
Но еще одно событие той поры наверняка сохранилось в памяти однополчан. Ровно через три месяца после того, как мы с почестями похоронили Героя Советского Союза А. Е. Жежерю, 13 декабря, возле его могилы в Конемлотах, на небольшой площади перед костелом, состоялся торжественно-траурный митинг. Вместе с гвардейцами полка в нем приняли участие и бойцы Войска Польского, и местные жители.
В Конемлоты съехались корреспонденты "Красной звезды", фронтовой и армейской газет. До начала митинга фотокорреспондент нашей армейской газеты Г. Омельчук сделал ставший символическим снимок: русский и польский солдаты с поднятыми автоматами клянутся над могилой Героя Советского Союза А. Е. Жежери отомстить проклятым фашистам за его смерть.
На митинге выступили гвардии майор Полторак, а также гвардии старший сержант Скиба, гвардии сержант Попов и гвардии рядовой Бугоря, воевавшие вместе с Жежерей. Все говорили о славных подвигах Александра Ефимовича, о той светлой памяти, которая живет о нем в сердцах однополчан. Гвардии майор Полторак зачитал затем приказ по полку, в котором говорилось, что расчету станкового пулемета No 0184, командиром которого был отважный пулеметчик, присвоено наименование: пулеметный расчет имени Героя Советского Союза А. Е. Жежери.
От имени местных крестьян выступил невысокий, сухощавый Станислав Масин. Он заверил гвардейцев, что поляки будут учить детей на примере подвигов своих освободителей - воинов Красной Армии, что будут ухаживать за могилой Героя, как за самой дорогой святыней.
- От имени Войска Польского, - сказал на митинге жолнеж Зигмунд Мелевский, - я отдаю честь Герою Советского Союза Александру Жежере, павшему в борьбе с немецкими захватчиками. Никогда не забудет польский народ помощи воинов Красной Армии, их беззаветного героизма. Поляки не забудут храброго сына России...
* * *
18 декабря в районе Пацунаво, в пяти километрах от Селеца, проводилось тактическое учение с боевой стрельбой на тему: "Наступление и прорыв усиленным стрелковым батальоном позиционной обороны противника". Из состава нашего полка в этом учении принимали участие 2-й стрелковый батальон, батарея 120-мм минометов, батареи 45-мм и 76-мм пушек. Присутствовал командир 32-го гвардейского корпуса генерал-лейтенант А. И. Родимцев. После выполнения подразделением задачи он высоко оценил действия воинов и объявил благодарность всему личному составу, принимавшему участие в учениях.
В конце декабря полк снова принял участок обороны в первом эшелоне. По существу, нам пришлось вернуться на прежнее место.
* * *
В канун Нового года мне удалось встретиться со старшим братом Николаем. А произошло это так. Из писем, которые он присылал мне, удалось установить, что находится брат не так далеко, в артиллерийском полку, в одной из соседних с нашей дивизий.
Я позвонил генералу Анциферову, рассказал ему об этом и попросил разрешения съездить в часть, где служил Николай.
- У меня ведь, товарищ генерал, и два других брата воюют, а вот где и живы ли - не знаю. А тут такой случай. Я за день обернусь.
- Даю сутки, - пробасил в трубку Иван Иванович. - Рад за тебя.
Разговор состоялся утром, а уже после обеда я обнимал Колю - старшего сержанта Науменко. За те почти пять лет, что мы не встречались, он сильно изменился, да и в военной форме я его никогда еще не видел. Нас в семье было четверо братьев. Николаю, старшему, когда умер в 1932 году отец, уже было 27 лот, и он, по сути дела, заменил всем нам, младшим, отца. Впрочем, и другие братья, Александр и Сергей, были чуть моложе Николая - один на год, другой на три.
Командир артиллерийского полка, такой же молодой подполковник, как и я, пошел мне навстречу и на мою просьбу отпустить Николая ко мне в гости денька на два ответил улыбаясь:
- Воюет Николай Андреевич хорошо, так что в виде поощрения даю ему отпуск на трое суток.
Погостил у меня старший брат, а потом вернулся в свою часть. Как водится, вспомнили мы родные места, маму, корили себя за то, что письма ей пишем нечасто. Мы тогда не знали, как и она, что Александр наш погиб еще в 1941 году, а от Сергея тоже весточек не было. И только после войны нам стало известно, что он не дожил всего месяц до победы - погиб в бою уже на подступах к Берлину.
Во время встречи с братом нахлынули воспоминания о своей жизни. Семья наша, когда я родился, жила в Ромнах, а в 1921 году переехала в село Локня, в 25 километрах от этого городка. Там была школа-семилетка, и я закончил ее в 1934 году. Решил поступить в Ромненский техникум механизации сельского хозяйства. Проучился два года, и что-то но приглянулось мне там. Короче говоря, "агрария" из меня не вышло, и подался я в город Ворошиловск (ныне он называется Коммунарск) к старшему брату Николаю, который жил там с семьей и работал на металлургическом заводе. Он-то и пристроил меня техником-нормировщиком.
Эта работа через год мне тоже надоела. И как ни стыдил меня Николай, взял я расчет на заводе и махнул в Керчь. А зачем - и сам не знал. Устроился грузчиком в порту, несколько месяцев дышал морем, потом уехал в совхоз Багерово - опять вроде бы на село потянуло. Работал сначала счетоводом, потом меня выбрали председателем рабочкома (так тогда назывался местный комитет профсоюза).
Вот с этой должности и был призван в начале декабря 1939 года в армию. И поехал я далеко-далеко от теплого южного моря к морю студеному - в гарнизон под Архангельском. Службу начал в лыжном батальоне 33-го запасного стрелкового полка. Готовились мы воевать с финнами. Да не пришлось. Почти всех новобранцев направили на учебу в Житомирское пехотное военное училище. И новый, 1940 год мы встретили в Киеве, а 1 января уже были в Житомире.