В толпе дрались - это стало ясно уже на расстоянии по возбужденным крикам, гвоздиками вырывавшимися среди общего гула. Судя по разбитой витрине, вряд ли здесь шла речь о нормальной продаже - магазин грабили. Большинство участников этого дела проснулись утром обычными законопослушными людьми, да и потом иные из выживших удивлялись, что заставило их так поступать, но в этот момент все были охвачены одной мыслью - урвать свое и выжить.
Изо всех сил орудуя локтями, из толпы прорвалась на свободное пространство дородная баба - полусорванная в давке блузка приоткрыла посеревшие, застиранные лямки лифчика, но ей было не до того: в ее руках очутились вожделенные полные сумки, и щеки победительницы гордо пылали, как победное знамя - добилась!!! В тот же момент в ее сторону метнулась другая женщина, внешность которой можно бы было признать и интеллигентной, во всяком случае, ее одежда отличалась вкусом и скромностью, стянутые в узел на затылке волосы делали эту гражданку похожей на учительницу - если бы не горящие безумным огоньком глаза.
Она подскочила к несущей свою добычу бабе и с неожиданной ловкостью и злобой ударила ее по лицу.
Хозяйка сумки в первый момент опешила, ее водянистые круглые глаза глупо заморгали. "Учительница", воровато оглянувшись, закусила нижнюю губу и так же резко дернула на себя одну из сумок. Это привело ее противницу в чувство - она не знала, как понимать затрещину, но затоне колебалась в том, что свое добро надо защищать. Завопив во весь голос что-то непонятное, она замахнулась второй рукой и вторая же сумка опустилась на плечо агрессорше, чтобы тут же вновь взмыть в воздух и завершить новый взмах ответным ударом по голове...
При виде этого "тихий" вздрогнул, как если бы принял удар на себя.
- Да что же это делается... - услышал он сбивающийся шепот Альбины. Девушка смотрела несколько в другую сторону, туда, где из толпы вышвырнули безногого, а затем и его протез.
- Куда прешь, дохлятина?
- Только тут тебя и не хватало...
- Всюду лезут, а еще бедненькими прикидываются... - Зашумело в толпе.
Новый вопль привлек внимание к ранее дравшейся паре - "учительница" ползала по асфальту, воя и причитая, ее лицо заливала то ли кровь, то ли содержимое одежной из спрятанных в сумку бабы банок. Но и та, уже окончательно лишившись пуговиц на блузке, открывшей белые, трясущиеся от жира мало привлекательные телеса стояла, пошатываясь и прикрывала рукой, все еще сжимающей сумку, нос, а по ее лицу ползли слезы.
- Ох, убили... - сумел разобрать "тихий": ее бормочущие причитания, совсем убили...
Она сделала еще пару шагов и вдруг схватилась за виски, затем согнулась и села на землю, покачиваясь из стороны в сторону: ее мутило, а соперница тем временем уже поднималась на четвереньки и размазывая по лицу красные потеки, поползла в сторону обессилевшей противницы на четвереньках. Она и сама еще не знала, что ею движет: надежда захватить сумки покинула ее, засевшая в голове боль мешала четко соображать, и все прежние эмоции переросли в одну отчаянную звериную и бессмысленную ненависть, в которой почти не осталось ничего человеческого.
И снова вспышкой всколыхнулись злые голоса: на асфальт возле калеки приземлился человек уже почти здоровый, только несколько помятый во время невидимой за людскими спинами драки. Его разбитое лицо опухало на глазах...
- Да что же это делается? - снова прошептала Альбина, заворожено глядя на общее безумие. - Люди ли это?
- Это толпа... и не худшая из возможных, - изменившимся голосом ответил ее спутник. - Пошли скорей отсюда... ничем хорошим это не закончиться...
Они успели пройти всего лишь пару метров, когда в центре толпы раздался уже знакомый обоим резко обрывающийся хрипом вопль.
- Бежим! - рванул за руку девушку "тихий" и они помчались по улице, опережая хлынувший им вдогонку людской поток.
Возникновение констриктора в центре толпы вызвало всеобщий хаос, по сравнению с ним толкотня в коридоре больницы и на дискотеке выглядело бы организованным военным парадом. Паническое бегство превратило людскую массу в лавину, сносящую все на своем пути.
Падали на асфальт полные и пустые сумки.
Падали отдельные продуктовые банки и пакеты.
Падали споткнувшиеся через них люди.
Падали, чтобы тут же оказаться затоптанными слепыми безжалостными в своем страхе ногами...
Вскоре возле магазина никого не осталось - лишь несколько избитых истоптанных людей ползали среди растерзанных тряпок, кусков кожи и продуктов. "Учительница" с разбитой головой пробовала встать, но тут же повалилась в объятья к бывшей врагине - больше ей встать не пришлось...
Калека со стоном потянулся к протезу - быстро опухающие подбитые глаза мешали ему рассмотреть пространство вокруг себя. Дрожащая рука дотянулась до чьего-то тела и отдернулась, снова пришла в движение... На противоположной стороне улицы с треском захлопывались окна зевак-одиночек, наблюдавших за дракой.
Из разбитой витрины, перешагивая зубья битого стекла, появился констриктор, отпихнул с дороги буханку хлеба с застрявшим в ней каблуком-шпилькой и тяжело зашагал по захламленному тротуару.
- Господа... товарищи... граждане, - залопотал разбитыми губами уже почти ослепший калека, - помогите же мне... помогите, люди...
Он с мольбой вознес руки к небу и наткнулся на что-то живое и движущееся, с которого капало что-то мокрое и теплое.
Капала кровь.
Констриктор не умел удивляться - мало ли, почему жертве самой захотелось облегчить ему работу.
- Люд... - заткнулся шепот калеки.
Альбина захлопнула дверь, дважды повернула замок и внезапно обмякла, прижимаясь спиной к косяку.
- Вот мы и здесь...
Она сама не узнала собственный голос.
"Тихий" согласно кивнул. Теперь, когда опасность на время отступила, к нему почему-то пришел страх. Собственно, страх с самого начала был при нем, он жил в его окружении годами. И, когда катастрофа началась, "тихий" всего лишь загнал его на время куда-то вглубь: бороться с этим чувством у него не было времени. Когда надо действовать - не до страха, так считал он, и, похоже, оказался прав. Зато теперь ему пришлось отвернуться, чтобы Альбина не увидела выражение, возникшее у него на лице.
- Мне не нравится твоя квартира, - брякнул он, быстро пробегая взглядом по комнате. - Кстати, ты умеешь лазить по водосточным трубам?
Это тоже было приемом против страха - говорить о чем угодно, что угодно, только чтобы не молчать. Впрочем, разглагольствовать впустую он не умел и не любил, и потому сходу определился в теме.
- Не знаю, - "тихому" удалось без труда сбить Альбину с толка. Она заморгала, стараясь увязать воедино обе части его высказывания. Если он и в самом деле не был сумасшедшим - Почему не нравиться?
"Тихий" заставил себя улыбнулся и повернулся к ней. В самом деле, обычно квартира Альбины всем нравилась и девушка приложила немало усилий, чтобы обставить ее на свой вкус. Мебели в ней было не много - круглый столик, диван и пара кресел, прислонившись спинками к серому в разводах ковру. Небольшой пейзаж, нарисованный на холсте очень вытянутого формата на противоположной стене, окружали восковые листья хойи, почти полностью закрывшие серебристые обои и оплетшие книжную полку. Комната выглядела пустоватой, но эта пустота сообщала ей особое изящество и элегантность даже самый придирчивый взгляд не нашел бы чего здесь можно убрать или добавить, даже высокая худая худая ваза на столике и будто бы небрежно подоткнутый край белой занавески являлись неотъемлемыми штрихами в законченном рисунке интерьера, одновременно лирического и строгого. Рудольф приходил от ее комнаты в восторг, друзья одаривали комплиментами, приятельницы завидовали - но никто на говорил ей, что эта комната может не нравиться в открытую.
- Здесь очень мило, - пояснил "тихий", - но если сюда ворвется вот такой "больной", - он подошел к окну и перегнулся через подоконник, вылезать придется по водосточной трубе, а она здесь держится на честном слове. Двоих ей так точно не выдержать... Да и балкончик того и гляди завалится вниз. - Он вернулся в комнату и присел в ближайшее кресло. - А вообще - удивительно. Ты так просто пригласила меня к себе... Прямо вот в пижаме. Ты же меня совсем не знаешь.
Альбина внимательно посмотрела на "тихого", словно увидела его впервые.
Что он этим хотел сказать? Угрожал? Просто удивлялся?
Прочитать что-либо по его лицу было невозможно: "тихий" усмехался привычной и придуманной улыбкой, а его глаза тем временем печально смотрели мимо Альбины, и в них притаилась боль.
Последнее все и решило.
- А что мне терять? - вполголоса проговорила она. - Я и так слишком многого боюсь. Боюсь жизни. Боюсь тишины, темноты, одновременно покоя и кошмаров... И еще я боюсь людей. Но почему-то совсем не боюсь тебя. Если ты хотел причинить мне зло - у тебя было достаточно времени для этого. Что ты вообще можешь - убить, изнасиловать? После того, что мы сегодня видели... - она не договорила, просто покачала головой. Небольшая слезинка блеснула в уголке ее глаза, но тут же исчезла, сброшенная тыльной стороной ладони.
- Бывает... - хмыкнул "тихий", присаживаясь возле второго кресла, где успела пристроиться девушка, на корточки и глядя на Альбину снизу вверх. А ты красивая... знаешь это?
Альбина знала, как знала и то, что никогда не сможет как следует воспользоваться этим даром природы - такова была ее натура. Одно упоминание об этом заставляло ее порой страдать, тем более ей не хотелось выслушивать комплименты от человека почти незнакомого, да еще в такой нелепой ситуации... если катастрофы вообще можно назвать нелепыми.
- Не надо, - замотала головой она. - Я прошу...
- Хорошо, не будем, - не стал спорить "тихий". - Давай лучше подумаем, что сделать в случае нового нападения. Я не очень-то полагаюсь на эту водосточную трубу... Ее явно создали для других целей. Веревка у тебя есть?
- Да, - рассеяно подтвердила Альбина, - в коридоре кладовка. Нижний ящик...
- Хорошо... пойдет на страховку. Ты полезешь первая в случае чего. Может и доползешь...
- А ты?
- А что - я? - рассмеялся он мелким смешком. - Я как в том анекдоте: возьму тяпку, зацеплюсь за край балкона и повисну.
"А Рудольф лазит по горам... то есть по ледникам, но ведь это одно и тоже?" - тупо вспомнила Альбина.
На перила балкона присело два голубя и один из них принялся громко ворковать.
- Какую тяпку? - спросила девушка вслух. - Я не понимаю...
- Обыкновенную, садовую. Я же сказал - это из анекдота. Если он в меня вцепится, то я его тяпкой, тяпкой...
- Так вы же оба упадете, - захлопала ресницами Альбина.
На этот раз "тихий" развеселился по-настоящему.
- Да ты и впрямь устала, девочка, - сказал он, переведя дыхание после смеха. - В этом то и весь анекдот.
- Все равно не понимаю... Откуда у меня возьмется тяпка?
- Ладно... - "тихий" понял, что развеселить девушку будет не просто. Смехотерапия доступна не всем, и если сам он смог окончательно совладать со своим страхом, для воздействия на Альбину стоило поискать другие методы. - А валерьянка у тебя есть?
- Есть. Только она на меня уже не действует. Я же не знала, что может произойти вот такое, - по-детски жалко сообщила она.
- Грустно... А что вообще у тебя есть? Ну вот охотничий нож... или просто крупный, разделочный у тебя найдется?
Альбина на секунду задумалась, потом отрицательно покачала головой.
- Нет, большие ножи мне не были никогда нужны... Да я и сама боялась их брать в руки.
Она смутилась, словно чувствовала себя виноватой перед "тихим" за свою непредусмотрительность. Квартира, водосточная труба, теперь - нож...
"Бедный ребенок из благополучного мира..." - ласково посмотрел на нее "тихий".
- Ну хорошо, задание для двоечников: где у тебя утюг? Уж он-то думаю найдется?
- Утюг? - поразилась Альбина. - Да... а что еще?
- Ничего... хотя, мне еще пригодилась бы швабра и... пожалуй, мне надо переодеться, хотя просить тебя об этом я просто не осмелюсь.
- Ну почему, - живо возразила Альбина, бросая взгляд в сторону шкафа и тут смутилась по-настоящему: висящая там мужская одежда - спортивные брюки и свитер принадлежали Рудольфу.
"А я и не подумал, что она может быть не одна" - ощутил неловкость "тихий". - "Да, поотвык я жить среди людей..."
"Руди... как я ему все это объясню?" - ужаснулась Альбина и по выражению ее лица "тихий" понял, что невольно помог ей прийти в себя окончательно - иначе вряд ли девушку стали волновать такие вещи.
10
Человек может привыкнуть ко всему. К горю. К счастью. К чрезвычайным происшествиям. Как только первичный шок, вызванный страшным известием, прошел, для большинства жизнь вернулась в свою колею. Что же касается полковника Хорта, то он не заметил, казалось, необычности данного ему задания - карантин, так карантин, изоляция - так изоляция, особый режим так особый режим...
Больше всего на свете полковник хорт любил порядок. Кроме него он любил еще только себя и свою работу, и сложно было сказать, что именно нравилось ему сильнее - и порядок, и работа, и он сам сливались в его собственном представлении в некую единую неразрывную систему. Порядок был для него таким же необходимым условием, как наличие воздуха, воды и пищи, работа помогала ему это условие создавать - мог ли он существовать без них? Поэтому то полковник Хорт относился к своему делу с удивительной честностью и поэтому-то его уважали, как принципиального и серьезного человека.
И все же полковник любил себя - а поэтому мечтал о большем. Мечтал о карьере. Кроме того, любовь к порядку опять-таки вынуждала его стремиться вверх - чем больше был, чин тем больше становились возможности. Да и сама работа изначально давала установку на необходимость добиваться повышения в звании - таким образом все его три привязанности создавали четвертую любовь к той вершине, до которой Хорт однажды мог бы дотянуться.
"Но почему - однажды? - спросил он себя, разглядывая им же самим начерченные планы эвакуации населения. - Почему - не сейчас?"
Вопрос был резонным: никогда еще полковнику не приходилось сталкиваться с делом такого масштаба.
"А ведь это - не хуже войны... Да нет, даже подлеще ее - если вдуматься, то окажется, что от успеха этого моего задания зависит судьба человечества... Можно только посочувствовать тем, кто не понял этого сразу... Эпидемия, карантин... Скучно, господа военные? А все от того, что мы не умеем широко мыслить... к счастью - не все."
Через несколько секунд Хорт был уже настолько окрылен открывшейся пере ним перспективой, что позволил себе улыбнуться - лишь хорошо знавшие его люди могут рассказать, насколько редко полковник позволял себе такую вольность.
"Главное - чтобы меня не отстранили прежде чем я сделаю первый ход. В нашем генералитете собрались не гении, иначе там уже давно шла бы драка за честь возглавить возглавить руководство карантинными работами. Итак, первым деловом, я обращаюсь на прямую к Президенту, предварительно оповестив при этом средства массовой информации, тут стоит подумать, как привлечь к этому делу иностранцев... Когда о моем разговоре станет известно, когда я сам расставлю точки над "i", скинуть меня уже никто не посмеет."
Еще через пару минут речь была уже продумана и полковник подошел к зеркалу, свысока глядя на свое отражение.
- Господин президент, - начал он репетицию, - я настаиваю на введении на территории всей страны чрезвычайного положения с предоставлением карантинной службе особых полномочий. Без этого мы ничего не можем сделать. Обстановка крайне дестабилизирована, в городе - паника, начались беспорядки и повальный грабеж. В столице митинги, к зданию правительства почти невозможно проехать. Так долго продолжаться не может - иначе вместо одного бедствия нам придется иметь дело сразу с двумя - нам придется унимать разбушевавшуюся толпу. - "А после такого заявления она еще как разбушуется", - усмехнулся еще раз про себя полковник. - Если мы и в такой ситуации станем играть в демократию, страну захлестнет хаос и ни о какой серьезной борьбой с эпидемией не будет и речи - ее масштабы превзойдут все ожидания...
- ...Я не люблю громких слов, но история со СПИДом должна была нас кое-чему научить. Под угрозу поставлено все человечество, - говорил он пару часов спустя, вытянувшись перед президентом по струнке, а в прищуренных глазах его прыгал презрительный и высокомерный огонек. - В данном случае любая мягкость - не настоящий гуманизм, а преступление, ему противоположное. Надо быть гуманнее к тем, кто жив, кто еще не заражен, а не к тем, чью участь уже решила болезнь. Пока возбудитель констрикторизма не выявлен, а посты за взятку пропускают из района кого попало - мы должны в любой момент ожидать появления констриктористов в столице. Только настоящая, строгая изоляция города - очага эпидемии - может несколько уменьшить угрозу. Нам не спастись без крайних решительных мер...
- Так что же вы хотите, уничтожения больных людей? - не веря своим ушам спросил его представитель власти.
- Нет - всего лишь спасения еще здоровых...
На этот раз полковник Хорт улыбнулся уже нарочно и усмешка его вышла жесткой и неприятной.
Он знал что говорил.
Он знал, что президент никогда на это не согласиться, Он знал, нормальные простые люди хотят жить. Он знал, что у входа его ждут журналисты и что вокруг грады здания правительства уже собралась охваченная страхом толпа... И еще он знал, что предлагаемый им выход и в самом деле может оказаться единственным.
- Но вы подумали, как мы будем выглядеть перед лицом мирового сообщества?
- Разумеется оно будет только благодарно своему спасителю. А все остальное - красивые слова...
На окраине тоже слушали радио - поэтому улочки, больше похожие на деревенские, пустовали, ставни и двери украшались массивными замками и сквозь отдельные щелки опасливо поглядывали на улицу настороженными глазами: не едет ли к ним по улице не торопливая беда. Даже нередких тут домашних животных трудно было отыскать - блеяли запертые в сараях козы, не топтали на лужайках редкую траву овцы, и, что выглядело почти загадочно, все кошки исчезли куда-то, сбежав из проклятого города, как крысы с корабля. Кстати и самих крыс поубавилось, как утверждали хозяева особо затерроризированных этими серыми нахалами домов. Но люди оказались смелей, и, хоть и не часто, но в том или ином доме хлопала дверь и кто-то, обычно увешанный рюкзаками и сумками, устремлялся или в сторону леса, если сумка лопалась от избытка затиснутых туда вещей, или, наоборот, к центру - тогда вся тара висела тощими тряпочками. Трусливо жались в будках сбитые с толку поведением хозяев сторожевые собаки. Одна из них, вопреки обыкновению, не подала голос, когда на улице появилась медленно движущаяся парочка: молодой парень с тяжелым подбородком и несколько скошенным носом и мужчина постарше, с колюче торчащей во все стороны стрижкой "отросший нуль", одетый в клетчатую рубаху с отросшими рукавами.
При виде их в домах начали пропадать последние щели, но не дома со ставнями похоже интересовали констрикторов - кем же еще могли быть эти двое? - в последнюю очередь. Молодой, передвигающийся чуть резвее, остановился напротив довольно богатой двухэтажной дачи и принялся с обычной для констрикторов неторопливостью высаживать плечом калитку. Завидя это, платный сторож дачи быстро пробежал по коридору в комнату на противоположной стороне дачи и выпрыгнул на клумбу: заключенный им контракт не предусматривал еще и защиту помещения от заразных сумасшедших...
Калитка с треском разлетелась, молодой потопал по песчаной дорожке на иностранный манер обложенной бортиком из белого кирпича, а в образовавшийся проход уже заглянул обладатель экзотической прически.
Дом был на сигнализации, но констрикторов этот факт волновал мало, впрочем вор сейчас вряд ли стал обращать на нее внимание - полицейские участки пустовали, или были перегружены работой совсем другого рода. Она сработала, когда во все стороны брызнули осколки ближайшего стекла - но это мало волновало разбившего окно человека в клетчатой рубашке. Он неторопливо перелез через подоконник, затем его примеру последовал и молодой.
Если бы в доме оказалась хоть одна живая душа, ей бы удалось пронаблюдать любопытнейшую картину - очутившись внутри помещения, констрикторы "выздоровели" на глазах - исчезли "характерные плавающие движения", осмысленное выражение появилось на только что тупых лицах, и оба переглянувшись захохотали.
- Ты - гений, Вороной, - подмигнул парень стрижке "отросший ноль".
- Ладно, брось трепаться, - отозвался тот. - У нас еще много дел.
Он похлопал своего сообщника по плечу и широким, демонстративным жестом распахнул дверцу ближайшего шкафа.
11
- Мы что снова должны куда-то идти? - удивилась Эльвира, потирая ладонью уставшие от долгой дороги ноги.
- Телефон не работает, - не глядя на нее, отозвался Рудольф. Ему все еще не верилось, что все происходит наяву, и от этого он ощущал тяжелую пустоту в душе. - А я должник...
- Что вы должны? - устало проговорила Эльвира. - Когда начинается светопреставление, никто уже ничего не должен. Нужно подумать, как нам выбраться из города, а все остальное - слова.
- Пожалуйста, я вам не помеха, - пожал он плечами. - А мне надо во-первых, дозвониться до своей жены, - (уточнять, что Альбина всего лишь его невеста, он не собирался), - а затем подумать, что я могу предпринять. В конце концов, я обязан...
Рудольф запнулся - он не мог и сам сформулировать что именно он был обязан. Он знал, что должен что-то сделать, иначе перестанет уважать себя, но и это понимание давалось крайне смутно.
...В горах часто все зависит от действий каждого. Или в любом месте, где человека подстерегает опасность?
Рудольф очень не любил себе в этом признаваться, но в нем уживалось сразу две личности, людей с разными жизненными установками, с совершенно не похожим типом поведения. Он ухитрился убедить себя в том, что это не так, что он целостен и един - но пропасть последнее время между этими двумя разрослась, угрожая уничтожить какую-то из частей. Какую именно догадаться было не сложно - второй Рудольф возникал обычно не на долго - в горах, во время отпуска, в то время, как первый занимался упрочением своего положения и делал это весьма профессионально, во всех смыслах этого слова. Сама избранная им дорога заставляла порой петлять, порой хитрить и ловчить, надеясь лишь на самого себя и на самого себя в конечном случае и работая. В коридорах того учреждения, куда забросила его мечта и судьба было не принято "идти в одной связке", а если этот термин и использовался порой, то обозначал союзы и блокировки совсем другого типа, чем в основном значении этого выражения.
Он старался избегать некрасивостей такого рода, как мог, но был реалистом, понимающим, что жизнь такова, как есть, и что не ему исправлять придуманные кем-то другим законы. Раз его вынуждают порой идти на компромисс с совестью - вместо того, чтобы таранить стены лбом, считал он, лучше постараться свести уступки темной стороны жизни до минимума. И все же порой они его тяготили, и только мысли о том, что вокруг полно зла более серьезного, чем его мелкие прегрешения, не позволяли Рудольфу потерять уважение к себе, во всяком случае - надолго. Он был честнее многих своих коллег, не ставил главной задачей нахапать себе побольше - и это уже само было достойно уважения: все относительно в этом мире...
Сейчас в его представлениях о жизни что-то сломалось - опасность напомнила о совсем других взаимоотношениях, напомнила о второй его личности и потребовала Поступка. Пока смутно, так, что Рудольф и сам с трудом осознавал это, но все же достаточно сильно, чтобы зудение совести становилось все нестерпимей.
Нужно было защитить Альбину - это дело выглядело совсем конкретным и простым.
Надо было подумать о том, чтобы не подставить под удар новую знакомую: каковой бы грубоватой и самостоятельной не выглядела Эльвира, она оставалась женщиной.
Надо было подумать и об остальных... о тех, кого он не знал, не мог знать, но о ком, через сопричастность к власти - пусть иллюзорную - был ответственен. Ответственен, как те, кого сейчас не было в городе. Как те, кто оставил его и подставил. Нет, больше чем они - все уступки совести всплыли вдруг из памяти, словно намекая: пришло время выбирать между подлостью и платой за свою нетвердость.
Стараясь избавиться от этих мыслей, Рудольф потер лоб. Ему стало тошно.
- Ладно не будем об этом, - проговорил он, не глядя на Эльвиру. Сейчас я... нет, мы, пойдем к одному человеку, это тоже недалеко. Затем я отправлюсь к жене. Если не хотите идти со мной - подумайте, как вы можете защищаться оставаясь в квартире. Она к вашим услугам. К сожалению, я сейчас не смогу проводить вас из города, хотя, если хотите, можете взять мою служебную машину... надеюсь, вас пропустят.
Эльвира не спеша подняла голову и прищурилась. В ее душе происходила подобная борьба, и потому на лице молодой женщины возникла вроде бы совсем и не уместная улыбка.
- Помните я вам сказала, что катастрофы быть может, нужны людям для того, чтобы они могли разобраться в себе, осознать свою истинную цену? заглянула она Рудольфу в глаза. - Так вот - я иду с вами. Я хочу ознакомиться с собой... и посмотреть, что из этого выйдет.
Рудольф удивленно взглянул на журналистку и ничего не сказал. Он очень хорошо понимал ее сейчас, как и то, что находясь рядом с Эльвирой и он будет мучить себя вопросом: кто я есть?
12
"Сюда никто не придет... сюда никто не придет..." - как заклинание повторял шестидесятилетний продавец, наблюдая за смутным мельканием человеческих фигур, просвечивающимся между зеркальными буквами "Охота".
Изо всех сил орудуя локтями, из толпы прорвалась на свободное пространство дородная баба - полусорванная в давке блузка приоткрыла посеревшие, застиранные лямки лифчика, но ей было не до того: в ее руках очутились вожделенные полные сумки, и щеки победительницы гордо пылали, как победное знамя - добилась!!! В тот же момент в ее сторону метнулась другая женщина, внешность которой можно бы было признать и интеллигентной, во всяком случае, ее одежда отличалась вкусом и скромностью, стянутые в узел на затылке волосы делали эту гражданку похожей на учительницу - если бы не горящие безумным огоньком глаза.
Она подскочила к несущей свою добычу бабе и с неожиданной ловкостью и злобой ударила ее по лицу.
Хозяйка сумки в первый момент опешила, ее водянистые круглые глаза глупо заморгали. "Учительница", воровато оглянувшись, закусила нижнюю губу и так же резко дернула на себя одну из сумок. Это привело ее противницу в чувство - она не знала, как понимать затрещину, но затоне колебалась в том, что свое добро надо защищать. Завопив во весь голос что-то непонятное, она замахнулась второй рукой и вторая же сумка опустилась на плечо агрессорше, чтобы тут же вновь взмыть в воздух и завершить новый взмах ответным ударом по голове...
При виде этого "тихий" вздрогнул, как если бы принял удар на себя.
- Да что же это делается... - услышал он сбивающийся шепот Альбины. Девушка смотрела несколько в другую сторону, туда, где из толпы вышвырнули безногого, а затем и его протез.
- Куда прешь, дохлятина?
- Только тут тебя и не хватало...
- Всюду лезут, а еще бедненькими прикидываются... - Зашумело в толпе.
Новый вопль привлек внимание к ранее дравшейся паре - "учительница" ползала по асфальту, воя и причитая, ее лицо заливала то ли кровь, то ли содержимое одежной из спрятанных в сумку бабы банок. Но и та, уже окончательно лишившись пуговиц на блузке, открывшей белые, трясущиеся от жира мало привлекательные телеса стояла, пошатываясь и прикрывала рукой, все еще сжимающей сумку, нос, а по ее лицу ползли слезы.
- Ох, убили... - сумел разобрать "тихий": ее бормочущие причитания, совсем убили...
Она сделала еще пару шагов и вдруг схватилась за виски, затем согнулась и села на землю, покачиваясь из стороны в сторону: ее мутило, а соперница тем временем уже поднималась на четвереньки и размазывая по лицу красные потеки, поползла в сторону обессилевшей противницы на четвереньках. Она и сама еще не знала, что ею движет: надежда захватить сумки покинула ее, засевшая в голове боль мешала четко соображать, и все прежние эмоции переросли в одну отчаянную звериную и бессмысленную ненависть, в которой почти не осталось ничего человеческого.
И снова вспышкой всколыхнулись злые голоса: на асфальт возле калеки приземлился человек уже почти здоровый, только несколько помятый во время невидимой за людскими спинами драки. Его разбитое лицо опухало на глазах...
- Да что же это делается? - снова прошептала Альбина, заворожено глядя на общее безумие. - Люди ли это?
- Это толпа... и не худшая из возможных, - изменившимся голосом ответил ее спутник. - Пошли скорей отсюда... ничем хорошим это не закончиться...
Они успели пройти всего лишь пару метров, когда в центре толпы раздался уже знакомый обоим резко обрывающийся хрипом вопль.
- Бежим! - рванул за руку девушку "тихий" и они помчались по улице, опережая хлынувший им вдогонку людской поток.
Возникновение констриктора в центре толпы вызвало всеобщий хаос, по сравнению с ним толкотня в коридоре больницы и на дискотеке выглядело бы организованным военным парадом. Паническое бегство превратило людскую массу в лавину, сносящую все на своем пути.
Падали на асфальт полные и пустые сумки.
Падали отдельные продуктовые банки и пакеты.
Падали споткнувшиеся через них люди.
Падали, чтобы тут же оказаться затоптанными слепыми безжалостными в своем страхе ногами...
Вскоре возле магазина никого не осталось - лишь несколько избитых истоптанных людей ползали среди растерзанных тряпок, кусков кожи и продуктов. "Учительница" с разбитой головой пробовала встать, но тут же повалилась в объятья к бывшей врагине - больше ей встать не пришлось...
Калека со стоном потянулся к протезу - быстро опухающие подбитые глаза мешали ему рассмотреть пространство вокруг себя. Дрожащая рука дотянулась до чьего-то тела и отдернулась, снова пришла в движение... На противоположной стороне улицы с треском захлопывались окна зевак-одиночек, наблюдавших за дракой.
Из разбитой витрины, перешагивая зубья битого стекла, появился констриктор, отпихнул с дороги буханку хлеба с застрявшим в ней каблуком-шпилькой и тяжело зашагал по захламленному тротуару.
- Господа... товарищи... граждане, - залопотал разбитыми губами уже почти ослепший калека, - помогите же мне... помогите, люди...
Он с мольбой вознес руки к небу и наткнулся на что-то живое и движущееся, с которого капало что-то мокрое и теплое.
Капала кровь.
Констриктор не умел удивляться - мало ли, почему жертве самой захотелось облегчить ему работу.
- Люд... - заткнулся шепот калеки.
Альбина захлопнула дверь, дважды повернула замок и внезапно обмякла, прижимаясь спиной к косяку.
- Вот мы и здесь...
Она сама не узнала собственный голос.
"Тихий" согласно кивнул. Теперь, когда опасность на время отступила, к нему почему-то пришел страх. Собственно, страх с самого начала был при нем, он жил в его окружении годами. И, когда катастрофа началась, "тихий" всего лишь загнал его на время куда-то вглубь: бороться с этим чувством у него не было времени. Когда надо действовать - не до страха, так считал он, и, похоже, оказался прав. Зато теперь ему пришлось отвернуться, чтобы Альбина не увидела выражение, возникшее у него на лице.
- Мне не нравится твоя квартира, - брякнул он, быстро пробегая взглядом по комнате. - Кстати, ты умеешь лазить по водосточным трубам?
Это тоже было приемом против страха - говорить о чем угодно, что угодно, только чтобы не молчать. Впрочем, разглагольствовать впустую он не умел и не любил, и потому сходу определился в теме.
- Не знаю, - "тихому" удалось без труда сбить Альбину с толка. Она заморгала, стараясь увязать воедино обе части его высказывания. Если он и в самом деле не был сумасшедшим - Почему не нравиться?
"Тихий" заставил себя улыбнулся и повернулся к ней. В самом деле, обычно квартира Альбины всем нравилась и девушка приложила немало усилий, чтобы обставить ее на свой вкус. Мебели в ней было не много - круглый столик, диван и пара кресел, прислонившись спинками к серому в разводах ковру. Небольшой пейзаж, нарисованный на холсте очень вытянутого формата на противоположной стене, окружали восковые листья хойи, почти полностью закрывшие серебристые обои и оплетшие книжную полку. Комната выглядела пустоватой, но эта пустота сообщала ей особое изящество и элегантность даже самый придирчивый взгляд не нашел бы чего здесь можно убрать или добавить, даже высокая худая худая ваза на столике и будто бы небрежно подоткнутый край белой занавески являлись неотъемлемыми штрихами в законченном рисунке интерьера, одновременно лирического и строгого. Рудольф приходил от ее комнаты в восторг, друзья одаривали комплиментами, приятельницы завидовали - но никто на говорил ей, что эта комната может не нравиться в открытую.
- Здесь очень мило, - пояснил "тихий", - но если сюда ворвется вот такой "больной", - он подошел к окну и перегнулся через подоконник, вылезать придется по водосточной трубе, а она здесь держится на честном слове. Двоих ей так точно не выдержать... Да и балкончик того и гляди завалится вниз. - Он вернулся в комнату и присел в ближайшее кресло. - А вообще - удивительно. Ты так просто пригласила меня к себе... Прямо вот в пижаме. Ты же меня совсем не знаешь.
Альбина внимательно посмотрела на "тихого", словно увидела его впервые.
Что он этим хотел сказать? Угрожал? Просто удивлялся?
Прочитать что-либо по его лицу было невозможно: "тихий" усмехался привычной и придуманной улыбкой, а его глаза тем временем печально смотрели мимо Альбины, и в них притаилась боль.
Последнее все и решило.
- А что мне терять? - вполголоса проговорила она. - Я и так слишком многого боюсь. Боюсь жизни. Боюсь тишины, темноты, одновременно покоя и кошмаров... И еще я боюсь людей. Но почему-то совсем не боюсь тебя. Если ты хотел причинить мне зло - у тебя было достаточно времени для этого. Что ты вообще можешь - убить, изнасиловать? После того, что мы сегодня видели... - она не договорила, просто покачала головой. Небольшая слезинка блеснула в уголке ее глаза, но тут же исчезла, сброшенная тыльной стороной ладони.
- Бывает... - хмыкнул "тихий", присаживаясь возле второго кресла, где успела пристроиться девушка, на корточки и глядя на Альбину снизу вверх. А ты красивая... знаешь это?
Альбина знала, как знала и то, что никогда не сможет как следует воспользоваться этим даром природы - такова была ее натура. Одно упоминание об этом заставляло ее порой страдать, тем более ей не хотелось выслушивать комплименты от человека почти незнакомого, да еще в такой нелепой ситуации... если катастрофы вообще можно назвать нелепыми.
- Не надо, - замотала головой она. - Я прошу...
- Хорошо, не будем, - не стал спорить "тихий". - Давай лучше подумаем, что сделать в случае нового нападения. Я не очень-то полагаюсь на эту водосточную трубу... Ее явно создали для других целей. Веревка у тебя есть?
- Да, - рассеяно подтвердила Альбина, - в коридоре кладовка. Нижний ящик...
- Хорошо... пойдет на страховку. Ты полезешь первая в случае чего. Может и доползешь...
- А ты?
- А что - я? - рассмеялся он мелким смешком. - Я как в том анекдоте: возьму тяпку, зацеплюсь за край балкона и повисну.
"А Рудольф лазит по горам... то есть по ледникам, но ведь это одно и тоже?" - тупо вспомнила Альбина.
На перила балкона присело два голубя и один из них принялся громко ворковать.
- Какую тяпку? - спросила девушка вслух. - Я не понимаю...
- Обыкновенную, садовую. Я же сказал - это из анекдота. Если он в меня вцепится, то я его тяпкой, тяпкой...
- Так вы же оба упадете, - захлопала ресницами Альбина.
На этот раз "тихий" развеселился по-настоящему.
- Да ты и впрямь устала, девочка, - сказал он, переведя дыхание после смеха. - В этом то и весь анекдот.
- Все равно не понимаю... Откуда у меня возьмется тяпка?
- Ладно... - "тихий" понял, что развеселить девушку будет не просто. Смехотерапия доступна не всем, и если сам он смог окончательно совладать со своим страхом, для воздействия на Альбину стоило поискать другие методы. - А валерьянка у тебя есть?
- Есть. Только она на меня уже не действует. Я же не знала, что может произойти вот такое, - по-детски жалко сообщила она.
- Грустно... А что вообще у тебя есть? Ну вот охотничий нож... или просто крупный, разделочный у тебя найдется?
Альбина на секунду задумалась, потом отрицательно покачала головой.
- Нет, большие ножи мне не были никогда нужны... Да я и сама боялась их брать в руки.
Она смутилась, словно чувствовала себя виноватой перед "тихим" за свою непредусмотрительность. Квартира, водосточная труба, теперь - нож...
"Бедный ребенок из благополучного мира..." - ласково посмотрел на нее "тихий".
- Ну хорошо, задание для двоечников: где у тебя утюг? Уж он-то думаю найдется?
- Утюг? - поразилась Альбина. - Да... а что еще?
- Ничего... хотя, мне еще пригодилась бы швабра и... пожалуй, мне надо переодеться, хотя просить тебя об этом я просто не осмелюсь.
- Ну почему, - живо возразила Альбина, бросая взгляд в сторону шкафа и тут смутилась по-настоящему: висящая там мужская одежда - спортивные брюки и свитер принадлежали Рудольфу.
"А я и не подумал, что она может быть не одна" - ощутил неловкость "тихий". - "Да, поотвык я жить среди людей..."
"Руди... как я ему все это объясню?" - ужаснулась Альбина и по выражению ее лица "тихий" понял, что невольно помог ей прийти в себя окончательно - иначе вряд ли девушку стали волновать такие вещи.
10
Человек может привыкнуть ко всему. К горю. К счастью. К чрезвычайным происшествиям. Как только первичный шок, вызванный страшным известием, прошел, для большинства жизнь вернулась в свою колею. Что же касается полковника Хорта, то он не заметил, казалось, необычности данного ему задания - карантин, так карантин, изоляция - так изоляция, особый режим так особый режим...
Больше всего на свете полковник хорт любил порядок. Кроме него он любил еще только себя и свою работу, и сложно было сказать, что именно нравилось ему сильнее - и порядок, и работа, и он сам сливались в его собственном представлении в некую единую неразрывную систему. Порядок был для него таким же необходимым условием, как наличие воздуха, воды и пищи, работа помогала ему это условие создавать - мог ли он существовать без них? Поэтому то полковник Хорт относился к своему делу с удивительной честностью и поэтому-то его уважали, как принципиального и серьезного человека.
И все же полковник любил себя - а поэтому мечтал о большем. Мечтал о карьере. Кроме того, любовь к порядку опять-таки вынуждала его стремиться вверх - чем больше был, чин тем больше становились возможности. Да и сама работа изначально давала установку на необходимость добиваться повышения в звании - таким образом все его три привязанности создавали четвертую любовь к той вершине, до которой Хорт однажды мог бы дотянуться.
"Но почему - однажды? - спросил он себя, разглядывая им же самим начерченные планы эвакуации населения. - Почему - не сейчас?"
Вопрос был резонным: никогда еще полковнику не приходилось сталкиваться с делом такого масштаба.
"А ведь это - не хуже войны... Да нет, даже подлеще ее - если вдуматься, то окажется, что от успеха этого моего задания зависит судьба человечества... Можно только посочувствовать тем, кто не понял этого сразу... Эпидемия, карантин... Скучно, господа военные? А все от того, что мы не умеем широко мыслить... к счастью - не все."
Через несколько секунд Хорт был уже настолько окрылен открывшейся пере ним перспективой, что позволил себе улыбнуться - лишь хорошо знавшие его люди могут рассказать, насколько редко полковник позволял себе такую вольность.
"Главное - чтобы меня не отстранили прежде чем я сделаю первый ход. В нашем генералитете собрались не гении, иначе там уже давно шла бы драка за честь возглавить возглавить руководство карантинными работами. Итак, первым деловом, я обращаюсь на прямую к Президенту, предварительно оповестив при этом средства массовой информации, тут стоит подумать, как привлечь к этому делу иностранцев... Когда о моем разговоре станет известно, когда я сам расставлю точки над "i", скинуть меня уже никто не посмеет."
Еще через пару минут речь была уже продумана и полковник подошел к зеркалу, свысока глядя на свое отражение.
- Господин президент, - начал он репетицию, - я настаиваю на введении на территории всей страны чрезвычайного положения с предоставлением карантинной службе особых полномочий. Без этого мы ничего не можем сделать. Обстановка крайне дестабилизирована, в городе - паника, начались беспорядки и повальный грабеж. В столице митинги, к зданию правительства почти невозможно проехать. Так долго продолжаться не может - иначе вместо одного бедствия нам придется иметь дело сразу с двумя - нам придется унимать разбушевавшуюся толпу. - "А после такого заявления она еще как разбушуется", - усмехнулся еще раз про себя полковник. - Если мы и в такой ситуации станем играть в демократию, страну захлестнет хаос и ни о какой серьезной борьбой с эпидемией не будет и речи - ее масштабы превзойдут все ожидания...
- ...Я не люблю громких слов, но история со СПИДом должна была нас кое-чему научить. Под угрозу поставлено все человечество, - говорил он пару часов спустя, вытянувшись перед президентом по струнке, а в прищуренных глазах его прыгал презрительный и высокомерный огонек. - В данном случае любая мягкость - не настоящий гуманизм, а преступление, ему противоположное. Надо быть гуманнее к тем, кто жив, кто еще не заражен, а не к тем, чью участь уже решила болезнь. Пока возбудитель констрикторизма не выявлен, а посты за взятку пропускают из района кого попало - мы должны в любой момент ожидать появления констриктористов в столице. Только настоящая, строгая изоляция города - очага эпидемии - может несколько уменьшить угрозу. Нам не спастись без крайних решительных мер...
- Так что же вы хотите, уничтожения больных людей? - не веря своим ушам спросил его представитель власти.
- Нет - всего лишь спасения еще здоровых...
На этот раз полковник Хорт улыбнулся уже нарочно и усмешка его вышла жесткой и неприятной.
Он знал что говорил.
Он знал, что президент никогда на это не согласиться, Он знал, нормальные простые люди хотят жить. Он знал, что у входа его ждут журналисты и что вокруг грады здания правительства уже собралась охваченная страхом толпа... И еще он знал, что предлагаемый им выход и в самом деле может оказаться единственным.
- Но вы подумали, как мы будем выглядеть перед лицом мирового сообщества?
- Разумеется оно будет только благодарно своему спасителю. А все остальное - красивые слова...
На окраине тоже слушали радио - поэтому улочки, больше похожие на деревенские, пустовали, ставни и двери украшались массивными замками и сквозь отдельные щелки опасливо поглядывали на улицу настороженными глазами: не едет ли к ним по улице не торопливая беда. Даже нередких тут домашних животных трудно было отыскать - блеяли запертые в сараях козы, не топтали на лужайках редкую траву овцы, и, что выглядело почти загадочно, все кошки исчезли куда-то, сбежав из проклятого города, как крысы с корабля. Кстати и самих крыс поубавилось, как утверждали хозяева особо затерроризированных этими серыми нахалами домов. Но люди оказались смелей, и, хоть и не часто, но в том или ином доме хлопала дверь и кто-то, обычно увешанный рюкзаками и сумками, устремлялся или в сторону леса, если сумка лопалась от избытка затиснутых туда вещей, или, наоборот, к центру - тогда вся тара висела тощими тряпочками. Трусливо жались в будках сбитые с толку поведением хозяев сторожевые собаки. Одна из них, вопреки обыкновению, не подала голос, когда на улице появилась медленно движущаяся парочка: молодой парень с тяжелым подбородком и несколько скошенным носом и мужчина постарше, с колюче торчащей во все стороны стрижкой "отросший нуль", одетый в клетчатую рубаху с отросшими рукавами.
При виде их в домах начали пропадать последние щели, но не дома со ставнями похоже интересовали констрикторов - кем же еще могли быть эти двое? - в последнюю очередь. Молодой, передвигающийся чуть резвее, остановился напротив довольно богатой двухэтажной дачи и принялся с обычной для констрикторов неторопливостью высаживать плечом калитку. Завидя это, платный сторож дачи быстро пробежал по коридору в комнату на противоположной стороне дачи и выпрыгнул на клумбу: заключенный им контракт не предусматривал еще и защиту помещения от заразных сумасшедших...
Калитка с треском разлетелась, молодой потопал по песчаной дорожке на иностранный манер обложенной бортиком из белого кирпича, а в образовавшийся проход уже заглянул обладатель экзотической прически.
Дом был на сигнализации, но констрикторов этот факт волновал мало, впрочем вор сейчас вряд ли стал обращать на нее внимание - полицейские участки пустовали, или были перегружены работой совсем другого рода. Она сработала, когда во все стороны брызнули осколки ближайшего стекла - но это мало волновало разбившего окно человека в клетчатой рубашке. Он неторопливо перелез через подоконник, затем его примеру последовал и молодой.
Если бы в доме оказалась хоть одна живая душа, ей бы удалось пронаблюдать любопытнейшую картину - очутившись внутри помещения, констрикторы "выздоровели" на глазах - исчезли "характерные плавающие движения", осмысленное выражение появилось на только что тупых лицах, и оба переглянувшись захохотали.
- Ты - гений, Вороной, - подмигнул парень стрижке "отросший ноль".
- Ладно, брось трепаться, - отозвался тот. - У нас еще много дел.
Он похлопал своего сообщника по плечу и широким, демонстративным жестом распахнул дверцу ближайшего шкафа.
11
- Мы что снова должны куда-то идти? - удивилась Эльвира, потирая ладонью уставшие от долгой дороги ноги.
- Телефон не работает, - не глядя на нее, отозвался Рудольф. Ему все еще не верилось, что все происходит наяву, и от этого он ощущал тяжелую пустоту в душе. - А я должник...
- Что вы должны? - устало проговорила Эльвира. - Когда начинается светопреставление, никто уже ничего не должен. Нужно подумать, как нам выбраться из города, а все остальное - слова.
- Пожалуйста, я вам не помеха, - пожал он плечами. - А мне надо во-первых, дозвониться до своей жены, - (уточнять, что Альбина всего лишь его невеста, он не собирался), - а затем подумать, что я могу предпринять. В конце концов, я обязан...
Рудольф запнулся - он не мог и сам сформулировать что именно он был обязан. Он знал, что должен что-то сделать, иначе перестанет уважать себя, но и это понимание давалось крайне смутно.
...В горах часто все зависит от действий каждого. Или в любом месте, где человека подстерегает опасность?
Рудольф очень не любил себе в этом признаваться, но в нем уживалось сразу две личности, людей с разными жизненными установками, с совершенно не похожим типом поведения. Он ухитрился убедить себя в том, что это не так, что он целостен и един - но пропасть последнее время между этими двумя разрослась, угрожая уничтожить какую-то из частей. Какую именно догадаться было не сложно - второй Рудольф возникал обычно не на долго - в горах, во время отпуска, в то время, как первый занимался упрочением своего положения и делал это весьма профессионально, во всех смыслах этого слова. Сама избранная им дорога заставляла порой петлять, порой хитрить и ловчить, надеясь лишь на самого себя и на самого себя в конечном случае и работая. В коридорах того учреждения, куда забросила его мечта и судьба было не принято "идти в одной связке", а если этот термин и использовался порой, то обозначал союзы и блокировки совсем другого типа, чем в основном значении этого выражения.
Он старался избегать некрасивостей такого рода, как мог, но был реалистом, понимающим, что жизнь такова, как есть, и что не ему исправлять придуманные кем-то другим законы. Раз его вынуждают порой идти на компромисс с совестью - вместо того, чтобы таранить стены лбом, считал он, лучше постараться свести уступки темной стороны жизни до минимума. И все же порой они его тяготили, и только мысли о том, что вокруг полно зла более серьезного, чем его мелкие прегрешения, не позволяли Рудольфу потерять уважение к себе, во всяком случае - надолго. Он был честнее многих своих коллег, не ставил главной задачей нахапать себе побольше - и это уже само было достойно уважения: все относительно в этом мире...
Сейчас в его представлениях о жизни что-то сломалось - опасность напомнила о совсем других взаимоотношениях, напомнила о второй его личности и потребовала Поступка. Пока смутно, так, что Рудольф и сам с трудом осознавал это, но все же достаточно сильно, чтобы зудение совести становилось все нестерпимей.
Нужно было защитить Альбину - это дело выглядело совсем конкретным и простым.
Надо было подумать о том, чтобы не подставить под удар новую знакомую: каковой бы грубоватой и самостоятельной не выглядела Эльвира, она оставалась женщиной.
Надо было подумать и об остальных... о тех, кого он не знал, не мог знать, но о ком, через сопричастность к власти - пусть иллюзорную - был ответственен. Ответственен, как те, кого сейчас не было в городе. Как те, кто оставил его и подставил. Нет, больше чем они - все уступки совести всплыли вдруг из памяти, словно намекая: пришло время выбирать между подлостью и платой за свою нетвердость.
Стараясь избавиться от этих мыслей, Рудольф потер лоб. Ему стало тошно.
- Ладно не будем об этом, - проговорил он, не глядя на Эльвиру. Сейчас я... нет, мы, пойдем к одному человеку, это тоже недалеко. Затем я отправлюсь к жене. Если не хотите идти со мной - подумайте, как вы можете защищаться оставаясь в квартире. Она к вашим услугам. К сожалению, я сейчас не смогу проводить вас из города, хотя, если хотите, можете взять мою служебную машину... надеюсь, вас пропустят.
Эльвира не спеша подняла голову и прищурилась. В ее душе происходила подобная борьба, и потому на лице молодой женщины возникла вроде бы совсем и не уместная улыбка.
- Помните я вам сказала, что катастрофы быть может, нужны людям для того, чтобы они могли разобраться в себе, осознать свою истинную цену? заглянула она Рудольфу в глаза. - Так вот - я иду с вами. Я хочу ознакомиться с собой... и посмотреть, что из этого выйдет.
Рудольф удивленно взглянул на журналистку и ничего не сказал. Он очень хорошо понимал ее сейчас, как и то, что находясь рядом с Эльвирой и он будет мучить себя вопросом: кто я есть?
12
"Сюда никто не придет... сюда никто не придет..." - как заклинание повторял шестидесятилетний продавец, наблюдая за смутным мельканием человеческих фигур, просвечивающимся между зеркальными буквами "Охота".