Страница:
Однако позже Гузенко заявил, что ему известно о существовании еще одного шпиона, работающего под той же кличкой «Элли». Он сказал, что узнал о второй «Элли» во время ночного дежурства в Москве, когда коллега передал ему телеграмму от агента из Англии. Гузенко вновь указал некоторые приметы, по которым можно было попытаться опознать этого человека: мужчина (несмотря на женский псевдоним), работает в службе контрразведки Великобритании, занимает настолько важный пост, что в контакт с ним можно было вступать только через заранее обусловленный тайник, и, наконец, он каким-то образом в прошлом был связан с Россией. Последнее означало, что он либо там бывал, либо вел с ней дела, возможно, у него русская жена или имеются русские родственники.
Если Гузенко был прав, значит, в самом сердце западной разведки угнездился русский шпион (ЦРУ еще не было создано). Началась охота на «Элли», которая вплоть до 1948 года не давала никаких результатов. К этому времени начала приносить плоды работа по расшифровке радиограмм, направленных в 1944 – 1945 годах из советского консульства в Нью-Йорке. Мы знаем, что одна из них навела на след Дональда Маклина. Еще одна радиограмма – в советское посольство в Лондоне – могла дать дополнительный ключ для идентификации «Элли». В радиограмме сообщалось о побеге Гузенко и давалась рекомендация проинформировать об этом факте «Стэнли» немедленно после его возвращения в Лондон(10).
МИ-5, исходя из текста радиограммы, решила, что агенту КГБ, работающему в Лондоне на ответственном посту, грозит разоблачение со стороны Гузенко и что в данный момент он не может быть предупрежден об опасности, так как находится за границей. Сообщение было взято на заметку в надежде, что со временем появятся дополнительные сведения, которые помогут раскрыть тайну. Но постепенно эти надежды начали таять. Когда в 1951 году был разоблачен Маклин, стало ясно, что он не мог быть ни «Элли», ни «Стэнли». В то время, когда была отправлена радиограмма, он работал в Вашингтоне и находился в постоянной связи со своим оперативным руководителем. Ни под одну из кличек не подходил и Берджесс, потому что безвыездно сидел в Лондоне.
На самом деле почти наверняка под кличкой «Стэнли» скрывался Ким Филби. Он находился за границей как раз в указанное время, отчаянно пытаясь избежать разоблачения в связи с откровениями Константина Волкова. Константин Волков, сотрудник советской разведки, работавший в Турции, явился в английское посольство с просьбой помочь ему бежать на Запад. При этом он заявил о том, что ему известны пути идентификации советского агента в Англии, агента, «который возглавляет контрразведывательную организацию в Лондоне». СИС направила Филби в Стамбул, чтобы оценить как сведения, полученные от Волкова, так и личность потенциального перебежчика. Естественно, Филби проинформировал о Волкове своего оперативного руководителя в Лондоне, и к тому времени, когда Филби долетел до Стамбула, Волков был схвачен и на борту советского самолета вывезен в Москву. С тех пор о нем ничего не было известно.
Возникает вопрос, не был ли Филби одновременно и вторым «Элли», если таковой вообще существовал? После бегства Филби в 1963 году и признания Бланта в 1964 году МИ-5 осознала масштабы советского проникновения в английское разведывательное сообщество, и поиски второго «Элли» стали главной задачей организации. События начали разворачиваться по совершенно диковинному сценарию, который, однако, вполне достоин извращенного мира шпионажа и мышления, свойственного обитателям этого мира. Роджер Холлис, возглавлявший в ту пору МИ-5. начал расследование, чтобы установить, не укрылись ли в недрах разведки и другие вражеские агенты, которым пока удалось избежать разоблачения. Ни один сотрудник, включая его самого, не должен был избежать проверки. Это положило начало событиям, не имеющим прецедента во всей истории МИ-5. событиям, которые нанесли МИ-5 рану, не заживавшую в течение двух десятилетий, которая ощущается по сей день, оказывая отрицательное влияние на деятельность организации(11).
Для проведения расследования СИС и МИ-5 создали совместный комитет. Он был составлен в основном из тех сотрудников, которые получили прозвище «младотурки» – молодых людей, политические взгляды которых были окрашены в цвета «холодной войны». Они, в отличие от своих начальников, рассматривали Советский Союз не как одну из реальностей бытия (как погода, к примеру), с которой приходится мириться, а как отвратительное чудовище, на которое нужно вести охоту до его полного уничтожения. В силу этого «младотурки» были решительно настроены на разоблачение и наказание «виновного» вне зависимости от того, насколько давно он провинился и какой пост занимает в данный момент.
Руководители разведки, и в частности Дик Уайт, утверждали, что в мутных водах спецслужб к поискам истины нельзя подходить упрощенно. Во внимание следует принимать множество факторов. При анализе секретной деятельности, исходя из одного и того же набора фактов, можно прийти к диаметрально противоположным выводам: совершенно невинным или же наполненным зловещим смыслом. В делах о шпионаже практически невозможно полностью доказать вину обвиняемого без его признания. Но даже в случае признания передача дела для судебного слушания может указать врагу на ваши слабые места и скомпрометировать вашу организацию в глазах общественности. Риск такого рода не оправдывает себя, особенно в случае незначительных проступков. Публично названное имя подозреваемого мешает вам в дальнейшем использовать этого человека, например убедить его начать двойную игру. Такая практика существовала во время войны. По предложению Уайта пойманных иностранных шпионов перестали автоматически приговаривать к смертной казни (как в 1914 – 1918 гг.) и давали им возможность принести пользу тем, кто их захватил.
Но подобные аргументы были неспособны поколебать решимость «младотурок». Они утверждали, что это тот же набор доводов, который должен привести агент КГБ, стремящийся предотвратить свое возможное разоблачение. А может быть, это и доказывает то, что такой агент проник в число руководителей секретной службы? «Младотурки» предложили провести тщательное расследование. Они хотели, чтобы был составлен перечень всех неудачных операций МИ-5 начиная с 1950 года, и намеревались проанализировать каждый такой провал, исходя из предпосылки, что в его основе лежало предательство. Холлис отверг эту идею. По его мнению, успех и неуспех операций зависели от целого ряда причин, в том числе и от чисто человеческих ошибок. Внутренняя проверка, построенная на предположении, что провал, бесспорно, указывает на виновность, уничтожит нормальную моральную атмосферу в организации. Ни один сотрудник не сможет эффективно работать, чувствуя, что за каждым его шагом следят, потому что он в прошлом сыграл какую-то роль в провале некоей операции. Говорят, что Холлис произнес: «У меня здесь не гестапо»(12).
Холлис настолько горячо выступил против «младотурок», что их антипатия к нему (Холлис всегда держался высокомерно и отстраненно, он терпеть не мог неформальною общения в стенах своего департамента) переросла в подозрение. Они задавали вопрос, а не является ли сам Холлис тем тайным агентом КГБ, которого они так стараются отыскать? «Младотурки» начали составлять на своего руководителя секретное досье. А когда теории Голицына о тотальном советском проникновении в западные спецслужбы пересекли Атлантику, поиски компромата на Холлиса превратились в идею фикс. Голицын в своих теориях делал упор на «группу пяти» – советских агентов, захвативших высокие посты в Англии[59]. Филби, Берджесс, Маклин и Блант составляли четверку. Кто был пятым? На его поиски и направили «младотурки» всю энергию.
Возникает вопрос, каким образом группа сотрудников разведки и службы безопасности могла проводить расследование, которое не только не одобрялось их руководителями, но фактически запрещалось ими, расследование, которое практически свелось к изучению личности генерального директора МИ-5 его подчиненными. Вялая реакция со стороны начальства на эту затею объяснялась, во-первых, тем, что оно не хотело терять талантливых и преданных делу сотрудников, которыми были «младотурки», и, во-вторых, полагало, что процесс удастся удержать под контролем. Но в мире разведки существует тенденция, в силу которой любая операция приобретает собственный динамизм и перестает подчиняться контролю сверху. Так произошло и с операцией, получившей впоследствии название «Дело Холлиса» и являющейся типичным примером «невроза секретности». Этот невроз в Англии, возможно, развивался не так остро, как в случае с Энглтоном – Голицыным, но зато тянулся дольше и до настоящего времени делит как бывших, так и действующих сотрудников разведки и службы безопасности на сторонников и противников Холлиса. Если генеральный директор МИ-5 действительно в течение долгого времени являлся советским агентом, то ущерб, нанесенный им, просто не поддается калькуляции. Урон был бы точно таким же, как если бы Эдгар Гувер вдруг оказался полковником КГБ.
«Младотурки» игнорировали то, что за время пребывания Холлиса на посту генерального директора МИ-5 удалось схватить по меньшей мере восьмерых советских шпионов, и сосредоточили все свои усилия на поисках доказательств его вины. Они собрали массу косвенных улик, причем некоторые были столь бездоказательны, что даже не заслуживают упоминания. Главным упор «младотурки» делали на следующие обстоятельства. (Ниже в скобках автор дает свои пояснения. – Ред .)
Во время своего пребывания в Китае в 20 – 30-е годы Холлис познакомился с Агнес Смедли, американской коммунисткой. По всей вероятности, он был также знаком и с Рут Кучински – советской разведчицей, работавшей первоначально в Китае, а затем в Швейцарии. (Все европейцы, жившие в то время в Шанхае, знали Агнес Смедли. И даже если Холлис был знаком с Рут Кучински, то это вовсе не означает, что он был осведомлен о ее разведывательной работе.)
Холлис, утверждали «младотурки», не мог объяснить, почему он так рвался в 1938 году на службу в МИ-5. (Холлису просто была нужна работа. В то время безработица была на уровне трех миллионов человек. МИ-5, со своей стороны, нуждалась в услугах Холлиса, так как ее дальневосточный отдел существенно расширялся и опыт Холлиса мог пригодиться.)
Холлису ставилось в вину то, что, будучи генеральным директором МИ-5, он часто задерживался по вечерам в своем офисе, ходил домой пешком, вместо того чтобы пользоваться служебным автомобилем, и таким образом получал возможность встречаться со своим советским шефом. Ему также вменялось в вину знакомство с писателями – бывшими коммунистами Клодом Кокберном и Морисом Ричардсоном, а также с Томом Дрибергом – активистом левого движения в Оксфорде, ставшим позже депутатом парламента от лейбористской партии. (Во-первых, Холлис всегда отличался трудолюбием и работал много. Во-вторых, он ходил пешком, чтобы поддержать физическую форму. В-третьих, у упомянутых лиц было множество знакомых, лояльность которых никогда не ставилась под сомнение, и лишь для Холлиса было сделано исключение.)
КГБ вовсе не настаивал на том, чтобы после войны Блант оставался на работе в МИ-5, заявляли «младотурки», а это могло означать лишь то, что русские уже имели там своего агента, то есть Холлиса. (Перед Блантом открывалась блестящая и весьма привлекательная карьера в мире искусства. Если бы Блант вдруг остался в МИ-5 со своим мизерным окладом, то это выглядело бы безусловно подозрительно.)
«Младотурки» обращали внимание на то, что Холлис задал Гузенко всего несколько незначительных вопросов, очень мало сообщил о результатах допроса и поставил под сомнение надежность Гузенко как источника информации. (Канадское правительство должно было передать англичанам полную стенограмму всех официальных допросов Гузенко. Холлис знал об этом и, видимо, не хотел тратить время, беседуя с Гузенко о том, что им уже было сказано. В обязанности Холлиса входила оценка надежности источников информации. Ничто не указывает на наличие злого умысла в оценке, данной Холлисом. Здесь могла иметь место обычная человеческая ошибка.)
У «младотурок» вызывало подозрение то обстоятельство, что не сохранилось никаких документальных сведений о попытках склонить пойманных шпионов к сотрудничеству ценой предоставления им юридического иммунитета. Кроме того, утверждали обвинители, исчезли пленки, на которых было записано 200 часов допросов Бланта. Наверняка, говорили «младотурки», документы и записи были уничтожены Холлисом перед его отставкой в 1965 году. (На это есть более простое и совершенно невинное объяснение. До 1964 года генеральный директор МИ-5 и высокопоставленные юристы проводили неофициальные встречи по вопросам, связанным с ведением судебных дел о шпионаже. На этих встречах, с одной стороны, взвешивались шансы обвинения на успех, а с другой – возможности получения от обвиняемых информации в случае предоставления им иммунитета или обещания легкого приговора. Никаких протоколов этих неофициальных бесед не велось. Лишь в отношении Бланта, исходя из его положения в обществе, было решено вести протоколы. Что касается пленок с записью его допросов, то они никуда не пропадали, напротив, они хранились весьма тщательно.)(13)
Защищать Холлиса от обвинений подобного рода было весьма сложно. Дело в том, что его хулители истолковывали все сомнения против него, напрочь отказывались признавать возможность других объяснений, отличавшихся от тех, которые приводили они, отрицали возможность простой человеческой ошибки. Смешивая в кучу простые совпадения, необоснованные обобщения и допущения, нагромождая их одно на другое, противники Холлиса ухитрились состряпать против бывшего шефа МИ-5 настолько внешне убедительную обвинительную версию, что неискушенный читатель мог решить: «Да, здесь все-таки что-то есть».
Вот еще один пример системы доказательств в деле Холлиса: «Во время войны Холлис находился в Вудстоке, неподалеку от Оксфорда. «Соня» (Рут Кучински) тоже жила в Вудстоке. «Соня» установила радиосвязь с Москвой. В обязанности отдела, где работал Холлис, входило выявление подобных радиопередатчиков. Этот радиопередатчик выявлен не был. В задачи отдела входило также составление списков коммунистов, представляющих собой угрозу национальной безопасности. Брат «Сони», являясь советским агентом, тем не менее не был внесен в эти списки. Когда после войны «Соня» была разоблачена, допросы, проводимые в МИ-5, напоминали фарс. Кучински не была взята под наблюдение, не было сделано попыток положить конец ее шпионской деятельности. Холлис участвовал в принятии решения по этому вопросу.
МИ-5 совершила ошибку, дав добро на допуск Фукса к работе по секретной тематике. Отдел Холлиса нес ответственность за выдачу значительной части разрешений такого рода… Холлис был направлен в Австралию, после того как удалось расшифровать коды КГБ, используемые для связи с этой страной. Код тут же был изменен… Утечка информации о том, что допрос английского дипломата Дональда Маклина был назначен на 28 мая 1961 года, почти наверняка произошла из МИ-5. Это дало возможность Маклину бежать вместе с Гаем Берджессом. Холлис был одним из немногих , кто знал о предстоящем допросе… В то время, когда Холлис был генеральным директором, провалы операций случались с поразительной регулярностью… В январе 1965 года Филби почти наверняка получил предупреждение о том, что его намереваются допросить. Холлис был одним из немногих , кто знал об этом решении»(14). (Выделено Ф. Н. – Ред .)
И так далее. Короче говоря, «младотурки» пришли к выводу, что их генеральный директор в течение долгого времени работал на Советский Союз и что именно он являлся тем «Элли», о котором упоминал Гузенко. Связным Холлиса во время войны была «Соня», которая добровольно призналась, что осуществляла радиосвязь и с этой целью переехала в район Оксфорда. Холлис на протяжении почти тридцати лет систематически подрывал антисоветскую деятельность службы безопасности. К тому времени, когда обвинение было сформулировано, Холлис уже вышел в отставку, но для «младотурок» доказательство их правоты уже давно превратилось в дело принципа. Они обратились к новому генеральному директору, Мартину Фернивал-Джонсу, с предложением отозвать Холлиса из отставки с целью проведения пристрастного допроса как «враждебной стороны».
Фернивал-Джонс оказался в весьма щекотливом положении. Среди «младотурок» были самые талантливые сотрудники из обеих служб (Стивен де Маубрей из СИС, Питер Райт, Артур Мартин и Энтони Моушн из МИ-5). Терять таких людей не хотелось. Но, с другой стороны, совсем нелегко было пойти на то, чтобы разрешить им преследовать бывшего генерального директора, который принадлежал к истеблишменту и прошлое которого было целиком посвящено служению своей стране. Фернивал-Джонс проконсультировался с Диком Уайтом и другими бывшими большими чинами разведки. Дик Уайт прочитал обвинение «младотурок» против Холлиса и после холодного анализа не оставил от доводов обвинителей камня на камне. Уайт показал, что все обвинение строится на косвенных уликах, которые можно трактовать по-разному, а весь документ базируется «на одержимости теорией заговоров, а не на анализе фактов».
Тем не менее Уайт и его сотоварищи были согласны с Фернивал-Джонсом в том, что надо попытаться успокоить «младотурок» и, возможно, таким образом внести некоторое умиротворение в ряды разведывательного сообщества. Для этой цели было решено позволить допросить Холлиса и провести полномасштабное расследование по всем выдвинутым против – него обвинениям.
Холлис предстал перед «младотурками», ответил на все их вопросы и вернулся к жизни отставника. В результате не было выявлено ничего такого, что указывало на него как на искомого «Элли». В официальном отчете говорилось: «…нет ничего такого, что специфически и однозначно указывало бы на него». Формальный вывод, таким образом, состоял в том, что Холлис не работал на русских. Группа, созданная для проведения расследования, была распущена.
Однако «младотурки» не были удовлетворены. Они полагали, что СИС и МИ-5 в лучшем случае стараются замять дело, чтобы избежать скандала, а в худшем – неразоблаченные тайные советские агенты просто саботируют расследование. «Младотурки» требовали проведения независимого следствия. Стивен де Маубрей пошел на крайние меры и обратился на Даунинг-стрит, 10, чтобы добиться встречи с премьер-министром Гарольдом Вильсоном(15). «Младотуркам» все же удалось добиться некоторого успеха. В июле 1974 года лорд Тренд, бывший секретарь Кабинета министров, еще раз просмотрел досье, собранное против Холлиса (последний уже умер годом раньше), и встретился с двумя «младотурками», чтобы выслушать их обвинения. Тренд пришел к выводу, что первоначальное расследование, проведенное совместно СИС и МИ-5, было полным и объективным. Попыток скрыть истину не было, и в силу этого нет оснований считать, что Холлис был советским агентом.
Эти действия, связанные с Холлисом, невозможно было сохранить в полной тайне. Хотя в то время обвинения еще не стали достоянием общественности, они тем не менее привели к удивительным политическим последствиям. Премьер-министр, узнав о существовании дела против Холлиса, был потрясен. Леди Фалькендер, его политический секретарь, вспоминает: «Гарольд сказал мне: «Ну теперь, кажется, меня ничем невозможно удивить. Только что мне сообщили о том, что руководитель МИ-5, возможно, переметнулся к русским»(16). Выслушав доклад Тренда, Вильсон высказал опасение, не стал ли Холлис жертвой фракции правых, действующей в МИ-5. Когда же по Уайтхоллу поползли слухи, порочащие правительство Вильсона, и пошли разговоры о том, что он и леди Фалькендер имели связи с коммунистами, а на Даунинг-стрит, 10 создана коммунистическая ячейка, премьер посчитал, что «младотурки» ведут прямую атаку и на него лично.
Ею подозрения не были лишены оснований. Голицын уверенно заявлял, что Вильсон, может быть, и не являясь прямым советским агентом, все же приносил России большую пользу. (Голицын преподнес сенсационное известие о том, что КГБ якобы отравил предыдущего лидера лейбористов, Хью Гейтскелла, открывая тем самым Вильсону путь к креслу премьера!) Эта идея Голицына прибыла в Великобританию одновременно с сообщением о том, что Советы сумели внедрить своих агентов на очень высоком государственном уровне. Сейчас невозможно установить, повторяли ли «младотурки» слова Голицына, превратившиеся в слухи, будоражившие Уайтхолл, или же они самостоятельно начали собирать информацию, направленную против Вильсона. В любом случае последний был уверен в том, что находится под наблюдением, а лорд Гардинер, занимавший высший юридический пост в государстве, считал, что его служебный телефон прослушивается. «Я полагаю с большой долей вероятности, что МИ-5 подключено к телефонам в моем офисе, – говорил позже лорд Гардинер. – Когда мне требовалось провести по-настоящему конфиденциальную беседу, например с генеральным прокурором, я приглашал его в свой автомобиль, так как хорошо знал своего водителя и был абсолютно уверен, что она не позволила бы установить в машине тайно от меня подслушивающее устройство»(17).
В августе 1975 года Вильсон пригласил к себе директора СИС Мориса Олдфилда и руководителя МИ-5 Майкла Хэнли. От них он узнал о том, что в обоих ведомствах имелись сотрудники, крайне враждебно относящиеся к лейбористам. (Неудивительно, принимая во внимание специфику их работы.) Но при этом оба руководителя заверили премьера в том, что и СИС и МИ-5 остаются под министерским контролем вне зависимости от того, какая партия в настоящий момент стоит у власти. Вильсон не до конца поверил этим словам. 10 февраля 1976 года он назначил встречу своему издателю лорду Вейденфельду в палате общин. Он обратился к лорду с удивительной просьбой.
Премьер-министр Великобритании решил действовать через головы своих разведывательных служб и обратился напрямую в ЦРУ. Он попросил Вейденфельда доставить письмо в Вашингтон их общему другу сенатору Хемфри. В письме был приведен список имен сотрудников СИС и МИ-5, находившихся у Вильсона под подозрением. Премьер хотел, чтобы сенатор поинтересовался у директора ЦРУ Джорджа Буша, что известно его ведомству об этих людях. Насколько вероятно, что кто-то из них работает на ЦРУ и что в ЦРУ, возможно, существует группа, которая без ведома его директора начала наблюдение за премьер-министром Великобритании. (Вспомним, что в этот момент положение ЦРУ было довольно шатким, ибо каждый день открывались его новые и новые злоупотребления.) Буш настолько серьезно отнесся к письму Вильсона, что решил лично слетать в Лондон и заверить премьер-министра в том, что если тот и находится под наблюдением, то ЦРУ к этому совершенно непричастно(18).
Ко времени прилета Буша Вильсон уже вышел в отставку, но тем не менее он принялся хлопотать о создании королевской комиссии, призванной рассмотреть деятельность МИ-5 и ту роль, которую играла эта организация во время пребывания лейбористов у власти. Он запускал пробные шары в редакции многих газет, чтобы выявить степень их поддержки. Однако, если те заранее своей поддержки не обещали, Вильсон не сообщал им о мотивах, в силу которых он требовал создания королевской комиссии. Газетные редакторы весьма сдержанно отнеслись к инициативе бывшего премьера, не зная фактов, оправдывающих столь серьезный шаг, как создание королевской комиссии. Вильсон обратился в Би-Би-Си и дал серию интервью Бэрри Пенроузу и Роджеру Кортуару. Позже леди Фалькендер детализировала общие обвинения, выдвинутые Вильсоном. Процесс интервьюирования занял несколько месяцев (все беседы записывались на пленку)(19).
Интервью Вильсона касались множества проблем, начиная с дела «младотурок» против Холлиса и кончая историей о том, как КГБ пытался скомпрометировать некоторых должностных лиц. Он поведал о планах военного переворота с целью свержения лейбористского правительства, планах, которые лорд Маунтбеттен обсуждал со своими единомышленниками. Журналисты затруднялись выделить главную идею в выдвинутых Вильсоном обвинениях. С одной стороны, он, видимо, соглашался с некоторыми мыслями «младотурок», например с тем, что Советы сумели проникнуть в английское общество глубже, чем считалось ранее (признания Бланта стали достоянием гласности лишь в 1979 году). Но в то же время бывший премьер считал, что МИ-5, зная о существовании планов насильственного свержения его правительства, не делала никаких предупреждений. (На самом деле МИ-5 информировала обо всем министра внутренних дел Джеймса Каллагена, но последний решил ничего не сообщать ни Вильсону, ни Кабинету министров.)(20) Это, бесспорно, был сенсационный материал, однако Вильсон совершенно затуманил картину, зачем-то примешав к делу Южную Африку. Он заявил, что сотрудники южноафриканской секретной службы БОСС каким-то образом участвовали в распространении дезинформации, касающейся его правительства. Откровения Вильсона и детали выдвинутых им обвинений, представленные леди Фалькендер на Би-Би-Си, было невозможно использовать в силу юридических и чисто журналистских причин. Пенроуз и Кортуар на основе интервью написали книгу «Досье Пенкорта», однако и они были вынуждены осторожничать, не имея достаточного фактического подтверждения описываемых событий и опасаясь обвинения в диффамации. В 1979 году леди Фалькендер совместно с известным журналистом, пишущим по вопросам обороны, Чэпменом Пинчером написала книгу «Проникновение» о внедрении агентуры в рабочее движение. Книгу предполагалось опубликовать в издательстве «Сиджуик энд Джексон». Однако в 1980 году Пинчер заявил издателям, что предпочел бы написать другую книгу, в которой мог бы разоблачить Холлиса как агента КГБ. Глава издательства проверил данные, приведенные в развернутой аннотации, по своим источникам на Уайтхолле и согласился на публикацию. Труд под названием «Предательство – их ремесло» увидел свет в 1981 году и произвел фурор. Заголовок через всю первую полосу газеты «Дейли мейл» вопил: «Подозрения против шефа МИ-5! Возможно, он был русским шпионом!»(21)
Если Гузенко был прав, значит, в самом сердце западной разведки угнездился русский шпион (ЦРУ еще не было создано). Началась охота на «Элли», которая вплоть до 1948 года не давала никаких результатов. К этому времени начала приносить плоды работа по расшифровке радиограмм, направленных в 1944 – 1945 годах из советского консульства в Нью-Йорке. Мы знаем, что одна из них навела на след Дональда Маклина. Еще одна радиограмма – в советское посольство в Лондоне – могла дать дополнительный ключ для идентификации «Элли». В радиограмме сообщалось о побеге Гузенко и давалась рекомендация проинформировать об этом факте «Стэнли» немедленно после его возвращения в Лондон(10).
МИ-5, исходя из текста радиограммы, решила, что агенту КГБ, работающему в Лондоне на ответственном посту, грозит разоблачение со стороны Гузенко и что в данный момент он не может быть предупрежден об опасности, так как находится за границей. Сообщение было взято на заметку в надежде, что со временем появятся дополнительные сведения, которые помогут раскрыть тайну. Но постепенно эти надежды начали таять. Когда в 1951 году был разоблачен Маклин, стало ясно, что он не мог быть ни «Элли», ни «Стэнли». В то время, когда была отправлена радиограмма, он работал в Вашингтоне и находился в постоянной связи со своим оперативным руководителем. Ни под одну из кличек не подходил и Берджесс, потому что безвыездно сидел в Лондоне.
На самом деле почти наверняка под кличкой «Стэнли» скрывался Ким Филби. Он находился за границей как раз в указанное время, отчаянно пытаясь избежать разоблачения в связи с откровениями Константина Волкова. Константин Волков, сотрудник советской разведки, работавший в Турции, явился в английское посольство с просьбой помочь ему бежать на Запад. При этом он заявил о том, что ему известны пути идентификации советского агента в Англии, агента, «который возглавляет контрразведывательную организацию в Лондоне». СИС направила Филби в Стамбул, чтобы оценить как сведения, полученные от Волкова, так и личность потенциального перебежчика. Естественно, Филби проинформировал о Волкове своего оперативного руководителя в Лондоне, и к тому времени, когда Филби долетел до Стамбула, Волков был схвачен и на борту советского самолета вывезен в Москву. С тех пор о нем ничего не было известно.
Возникает вопрос, не был ли Филби одновременно и вторым «Элли», если таковой вообще существовал? После бегства Филби в 1963 году и признания Бланта в 1964 году МИ-5 осознала масштабы советского проникновения в английское разведывательное сообщество, и поиски второго «Элли» стали главной задачей организации. События начали разворачиваться по совершенно диковинному сценарию, который, однако, вполне достоин извращенного мира шпионажа и мышления, свойственного обитателям этого мира. Роджер Холлис, возглавлявший в ту пору МИ-5. начал расследование, чтобы установить, не укрылись ли в недрах разведки и другие вражеские агенты, которым пока удалось избежать разоблачения. Ни один сотрудник, включая его самого, не должен был избежать проверки. Это положило начало событиям, не имеющим прецедента во всей истории МИ-5. событиям, которые нанесли МИ-5 рану, не заживавшую в течение двух десятилетий, которая ощущается по сей день, оказывая отрицательное влияние на деятельность организации(11).
Для проведения расследования СИС и МИ-5 создали совместный комитет. Он был составлен в основном из тех сотрудников, которые получили прозвище «младотурки» – молодых людей, политические взгляды которых были окрашены в цвета «холодной войны». Они, в отличие от своих начальников, рассматривали Советский Союз не как одну из реальностей бытия (как погода, к примеру), с которой приходится мириться, а как отвратительное чудовище, на которое нужно вести охоту до его полного уничтожения. В силу этого «младотурки» были решительно настроены на разоблачение и наказание «виновного» вне зависимости от того, насколько давно он провинился и какой пост занимает в данный момент.
Руководители разведки, и в частности Дик Уайт, утверждали, что в мутных водах спецслужб к поискам истины нельзя подходить упрощенно. Во внимание следует принимать множество факторов. При анализе секретной деятельности, исходя из одного и того же набора фактов, можно прийти к диаметрально противоположным выводам: совершенно невинным или же наполненным зловещим смыслом. В делах о шпионаже практически невозможно полностью доказать вину обвиняемого без его признания. Но даже в случае признания передача дела для судебного слушания может указать врагу на ваши слабые места и скомпрометировать вашу организацию в глазах общественности. Риск такого рода не оправдывает себя, особенно в случае незначительных проступков. Публично названное имя подозреваемого мешает вам в дальнейшем использовать этого человека, например убедить его начать двойную игру. Такая практика существовала во время войны. По предложению Уайта пойманных иностранных шпионов перестали автоматически приговаривать к смертной казни (как в 1914 – 1918 гг.) и давали им возможность принести пользу тем, кто их захватил.
Но подобные аргументы были неспособны поколебать решимость «младотурок». Они утверждали, что это тот же набор доводов, который должен привести агент КГБ, стремящийся предотвратить свое возможное разоблачение. А может быть, это и доказывает то, что такой агент проник в число руководителей секретной службы? «Младотурки» предложили провести тщательное расследование. Они хотели, чтобы был составлен перечень всех неудачных операций МИ-5 начиная с 1950 года, и намеревались проанализировать каждый такой провал, исходя из предпосылки, что в его основе лежало предательство. Холлис отверг эту идею. По его мнению, успех и неуспех операций зависели от целого ряда причин, в том числе и от чисто человеческих ошибок. Внутренняя проверка, построенная на предположении, что провал, бесспорно, указывает на виновность, уничтожит нормальную моральную атмосферу в организации. Ни один сотрудник не сможет эффективно работать, чувствуя, что за каждым его шагом следят, потому что он в прошлом сыграл какую-то роль в провале некоей операции. Говорят, что Холлис произнес: «У меня здесь не гестапо»(12).
Холлис настолько горячо выступил против «младотурок», что их антипатия к нему (Холлис всегда держался высокомерно и отстраненно, он терпеть не мог неформальною общения в стенах своего департамента) переросла в подозрение. Они задавали вопрос, а не является ли сам Холлис тем тайным агентом КГБ, которого они так стараются отыскать? «Младотурки» начали составлять на своего руководителя секретное досье. А когда теории Голицына о тотальном советском проникновении в западные спецслужбы пересекли Атлантику, поиски компромата на Холлиса превратились в идею фикс. Голицын в своих теориях делал упор на «группу пяти» – советских агентов, захвативших высокие посты в Англии[59]. Филби, Берджесс, Маклин и Блант составляли четверку. Кто был пятым? На его поиски и направили «младотурки» всю энергию.
Возникает вопрос, каким образом группа сотрудников разведки и службы безопасности могла проводить расследование, которое не только не одобрялось их руководителями, но фактически запрещалось ими, расследование, которое практически свелось к изучению личности генерального директора МИ-5 его подчиненными. Вялая реакция со стороны начальства на эту затею объяснялась, во-первых, тем, что оно не хотело терять талантливых и преданных делу сотрудников, которыми были «младотурки», и, во-вторых, полагало, что процесс удастся удержать под контролем. Но в мире разведки существует тенденция, в силу которой любая операция приобретает собственный динамизм и перестает подчиняться контролю сверху. Так произошло и с операцией, получившей впоследствии название «Дело Холлиса» и являющейся типичным примером «невроза секретности». Этот невроз в Англии, возможно, развивался не так остро, как в случае с Энглтоном – Голицыным, но зато тянулся дольше и до настоящего времени делит как бывших, так и действующих сотрудников разведки и службы безопасности на сторонников и противников Холлиса. Если генеральный директор МИ-5 действительно в течение долгого времени являлся советским агентом, то ущерб, нанесенный им, просто не поддается калькуляции. Урон был бы точно таким же, как если бы Эдгар Гувер вдруг оказался полковником КГБ.
«Младотурки» игнорировали то, что за время пребывания Холлиса на посту генерального директора МИ-5 удалось схватить по меньшей мере восьмерых советских шпионов, и сосредоточили все свои усилия на поисках доказательств его вины. Они собрали массу косвенных улик, причем некоторые были столь бездоказательны, что даже не заслуживают упоминания. Главным упор «младотурки» делали на следующие обстоятельства. (Ниже в скобках автор дает свои пояснения. – Ред .)
Во время своего пребывания в Китае в 20 – 30-е годы Холлис познакомился с Агнес Смедли, американской коммунисткой. По всей вероятности, он был также знаком и с Рут Кучински – советской разведчицей, работавшей первоначально в Китае, а затем в Швейцарии. (Все европейцы, жившие в то время в Шанхае, знали Агнес Смедли. И даже если Холлис был знаком с Рут Кучински, то это вовсе не означает, что он был осведомлен о ее разведывательной работе.)
Холлис, утверждали «младотурки», не мог объяснить, почему он так рвался в 1938 году на службу в МИ-5. (Холлису просто была нужна работа. В то время безработица была на уровне трех миллионов человек. МИ-5, со своей стороны, нуждалась в услугах Холлиса, так как ее дальневосточный отдел существенно расширялся и опыт Холлиса мог пригодиться.)
Холлису ставилось в вину то, что, будучи генеральным директором МИ-5, он часто задерживался по вечерам в своем офисе, ходил домой пешком, вместо того чтобы пользоваться служебным автомобилем, и таким образом получал возможность встречаться со своим советским шефом. Ему также вменялось в вину знакомство с писателями – бывшими коммунистами Клодом Кокберном и Морисом Ричардсоном, а также с Томом Дрибергом – активистом левого движения в Оксфорде, ставшим позже депутатом парламента от лейбористской партии. (Во-первых, Холлис всегда отличался трудолюбием и работал много. Во-вторых, он ходил пешком, чтобы поддержать физическую форму. В-третьих, у упомянутых лиц было множество знакомых, лояльность которых никогда не ставилась под сомнение, и лишь для Холлиса было сделано исключение.)
КГБ вовсе не настаивал на том, чтобы после войны Блант оставался на работе в МИ-5, заявляли «младотурки», а это могло означать лишь то, что русские уже имели там своего агента, то есть Холлиса. (Перед Блантом открывалась блестящая и весьма привлекательная карьера в мире искусства. Если бы Блант вдруг остался в МИ-5 со своим мизерным окладом, то это выглядело бы безусловно подозрительно.)
«Младотурки» обращали внимание на то, что Холлис задал Гузенко всего несколько незначительных вопросов, очень мало сообщил о результатах допроса и поставил под сомнение надежность Гузенко как источника информации. (Канадское правительство должно было передать англичанам полную стенограмму всех официальных допросов Гузенко. Холлис знал об этом и, видимо, не хотел тратить время, беседуя с Гузенко о том, что им уже было сказано. В обязанности Холлиса входила оценка надежности источников информации. Ничто не указывает на наличие злого умысла в оценке, данной Холлисом. Здесь могла иметь место обычная человеческая ошибка.)
У «младотурок» вызывало подозрение то обстоятельство, что не сохранилось никаких документальных сведений о попытках склонить пойманных шпионов к сотрудничеству ценой предоставления им юридического иммунитета. Кроме того, утверждали обвинители, исчезли пленки, на которых было записано 200 часов допросов Бланта. Наверняка, говорили «младотурки», документы и записи были уничтожены Холлисом перед его отставкой в 1965 году. (На это есть более простое и совершенно невинное объяснение. До 1964 года генеральный директор МИ-5 и высокопоставленные юристы проводили неофициальные встречи по вопросам, связанным с ведением судебных дел о шпионаже. На этих встречах, с одной стороны, взвешивались шансы обвинения на успех, а с другой – возможности получения от обвиняемых информации в случае предоставления им иммунитета или обещания легкого приговора. Никаких протоколов этих неофициальных бесед не велось. Лишь в отношении Бланта, исходя из его положения в обществе, было решено вести протоколы. Что касается пленок с записью его допросов, то они никуда не пропадали, напротив, они хранились весьма тщательно.)(13)
Защищать Холлиса от обвинений подобного рода было весьма сложно. Дело в том, что его хулители истолковывали все сомнения против него, напрочь отказывались признавать возможность других объяснений, отличавшихся от тех, которые приводили они, отрицали возможность простой человеческой ошибки. Смешивая в кучу простые совпадения, необоснованные обобщения и допущения, нагромождая их одно на другое, противники Холлиса ухитрились состряпать против бывшего шефа МИ-5 настолько внешне убедительную обвинительную версию, что неискушенный читатель мог решить: «Да, здесь все-таки что-то есть».
Вот еще один пример системы доказательств в деле Холлиса: «Во время войны Холлис находился в Вудстоке, неподалеку от Оксфорда. «Соня» (Рут Кучински) тоже жила в Вудстоке. «Соня» установила радиосвязь с Москвой. В обязанности отдела, где работал Холлис, входило выявление подобных радиопередатчиков. Этот радиопередатчик выявлен не был. В задачи отдела входило также составление списков коммунистов, представляющих собой угрозу национальной безопасности. Брат «Сони», являясь советским агентом, тем не менее не был внесен в эти списки. Когда после войны «Соня» была разоблачена, допросы, проводимые в МИ-5, напоминали фарс. Кучински не была взята под наблюдение, не было сделано попыток положить конец ее шпионской деятельности. Холлис участвовал в принятии решения по этому вопросу.
МИ-5 совершила ошибку, дав добро на допуск Фукса к работе по секретной тематике. Отдел Холлиса нес ответственность за выдачу значительной части разрешений такого рода… Холлис был направлен в Австралию, после того как удалось расшифровать коды КГБ, используемые для связи с этой страной. Код тут же был изменен… Утечка информации о том, что допрос английского дипломата Дональда Маклина был назначен на 28 мая 1961 года, почти наверняка произошла из МИ-5. Это дало возможность Маклину бежать вместе с Гаем Берджессом. Холлис был одним из немногих , кто знал о предстоящем допросе… В то время, когда Холлис был генеральным директором, провалы операций случались с поразительной регулярностью… В январе 1965 года Филби почти наверняка получил предупреждение о том, что его намереваются допросить. Холлис был одним из немногих , кто знал об этом решении»(14). (Выделено Ф. Н. – Ред .)
И так далее. Короче говоря, «младотурки» пришли к выводу, что их генеральный директор в течение долгого времени работал на Советский Союз и что именно он являлся тем «Элли», о котором упоминал Гузенко. Связным Холлиса во время войны была «Соня», которая добровольно призналась, что осуществляла радиосвязь и с этой целью переехала в район Оксфорда. Холлис на протяжении почти тридцати лет систематически подрывал антисоветскую деятельность службы безопасности. К тому времени, когда обвинение было сформулировано, Холлис уже вышел в отставку, но для «младотурок» доказательство их правоты уже давно превратилось в дело принципа. Они обратились к новому генеральному директору, Мартину Фернивал-Джонсу, с предложением отозвать Холлиса из отставки с целью проведения пристрастного допроса как «враждебной стороны».
Фернивал-Джонс оказался в весьма щекотливом положении. Среди «младотурок» были самые талантливые сотрудники из обеих служб (Стивен де Маубрей из СИС, Питер Райт, Артур Мартин и Энтони Моушн из МИ-5). Терять таких людей не хотелось. Но, с другой стороны, совсем нелегко было пойти на то, чтобы разрешить им преследовать бывшего генерального директора, который принадлежал к истеблишменту и прошлое которого было целиком посвящено служению своей стране. Фернивал-Джонс проконсультировался с Диком Уайтом и другими бывшими большими чинами разведки. Дик Уайт прочитал обвинение «младотурок» против Холлиса и после холодного анализа не оставил от доводов обвинителей камня на камне. Уайт показал, что все обвинение строится на косвенных уликах, которые можно трактовать по-разному, а весь документ базируется «на одержимости теорией заговоров, а не на анализе фактов».
Тем не менее Уайт и его сотоварищи были согласны с Фернивал-Джонсом в том, что надо попытаться успокоить «младотурок» и, возможно, таким образом внести некоторое умиротворение в ряды разведывательного сообщества. Для этой цели было решено позволить допросить Холлиса и провести полномасштабное расследование по всем выдвинутым против – него обвинениям.
Холлис предстал перед «младотурками», ответил на все их вопросы и вернулся к жизни отставника. В результате не было выявлено ничего такого, что указывало на него как на искомого «Элли». В официальном отчете говорилось: «…нет ничего такого, что специфически и однозначно указывало бы на него». Формальный вывод, таким образом, состоял в том, что Холлис не работал на русских. Группа, созданная для проведения расследования, была распущена.
Однако «младотурки» не были удовлетворены. Они полагали, что СИС и МИ-5 в лучшем случае стараются замять дело, чтобы избежать скандала, а в худшем – неразоблаченные тайные советские агенты просто саботируют расследование. «Младотурки» требовали проведения независимого следствия. Стивен де Маубрей пошел на крайние меры и обратился на Даунинг-стрит, 10, чтобы добиться встречи с премьер-министром Гарольдом Вильсоном(15). «Младотуркам» все же удалось добиться некоторого успеха. В июле 1974 года лорд Тренд, бывший секретарь Кабинета министров, еще раз просмотрел досье, собранное против Холлиса (последний уже умер годом раньше), и встретился с двумя «младотурками», чтобы выслушать их обвинения. Тренд пришел к выводу, что первоначальное расследование, проведенное совместно СИС и МИ-5, было полным и объективным. Попыток скрыть истину не было, и в силу этого нет оснований считать, что Холлис был советским агентом.
Эти действия, связанные с Холлисом, невозможно было сохранить в полной тайне. Хотя в то время обвинения еще не стали достоянием общественности, они тем не менее привели к удивительным политическим последствиям. Премьер-министр, узнав о существовании дела против Холлиса, был потрясен. Леди Фалькендер, его политический секретарь, вспоминает: «Гарольд сказал мне: «Ну теперь, кажется, меня ничем невозможно удивить. Только что мне сообщили о том, что руководитель МИ-5, возможно, переметнулся к русским»(16). Выслушав доклад Тренда, Вильсон высказал опасение, не стал ли Холлис жертвой фракции правых, действующей в МИ-5. Когда же по Уайтхоллу поползли слухи, порочащие правительство Вильсона, и пошли разговоры о том, что он и леди Фалькендер имели связи с коммунистами, а на Даунинг-стрит, 10 создана коммунистическая ячейка, премьер посчитал, что «младотурки» ведут прямую атаку и на него лично.
Ею подозрения не были лишены оснований. Голицын уверенно заявлял, что Вильсон, может быть, и не являясь прямым советским агентом, все же приносил России большую пользу. (Голицын преподнес сенсационное известие о том, что КГБ якобы отравил предыдущего лидера лейбористов, Хью Гейтскелла, открывая тем самым Вильсону путь к креслу премьера!) Эта идея Голицына прибыла в Великобританию одновременно с сообщением о том, что Советы сумели внедрить своих агентов на очень высоком государственном уровне. Сейчас невозможно установить, повторяли ли «младотурки» слова Голицына, превратившиеся в слухи, будоражившие Уайтхолл, или же они самостоятельно начали собирать информацию, направленную против Вильсона. В любом случае последний был уверен в том, что находится под наблюдением, а лорд Гардинер, занимавший высший юридический пост в государстве, считал, что его служебный телефон прослушивается. «Я полагаю с большой долей вероятности, что МИ-5 подключено к телефонам в моем офисе, – говорил позже лорд Гардинер. – Когда мне требовалось провести по-настоящему конфиденциальную беседу, например с генеральным прокурором, я приглашал его в свой автомобиль, так как хорошо знал своего водителя и был абсолютно уверен, что она не позволила бы установить в машине тайно от меня подслушивающее устройство»(17).
В августе 1975 года Вильсон пригласил к себе директора СИС Мориса Олдфилда и руководителя МИ-5 Майкла Хэнли. От них он узнал о том, что в обоих ведомствах имелись сотрудники, крайне враждебно относящиеся к лейбористам. (Неудивительно, принимая во внимание специфику их работы.) Но при этом оба руководителя заверили премьера в том, что и СИС и МИ-5 остаются под министерским контролем вне зависимости от того, какая партия в настоящий момент стоит у власти. Вильсон не до конца поверил этим словам. 10 февраля 1976 года он назначил встречу своему издателю лорду Вейденфельду в палате общин. Он обратился к лорду с удивительной просьбой.
Премьер-министр Великобритании решил действовать через головы своих разведывательных служб и обратился напрямую в ЦРУ. Он попросил Вейденфельда доставить письмо в Вашингтон их общему другу сенатору Хемфри. В письме был приведен список имен сотрудников СИС и МИ-5, находившихся у Вильсона под подозрением. Премьер хотел, чтобы сенатор поинтересовался у директора ЦРУ Джорджа Буша, что известно его ведомству об этих людях. Насколько вероятно, что кто-то из них работает на ЦРУ и что в ЦРУ, возможно, существует группа, которая без ведома его директора начала наблюдение за премьер-министром Великобритании. (Вспомним, что в этот момент положение ЦРУ было довольно шатким, ибо каждый день открывались его новые и новые злоупотребления.) Буш настолько серьезно отнесся к письму Вильсона, что решил лично слетать в Лондон и заверить премьер-министра в том, что если тот и находится под наблюдением, то ЦРУ к этому совершенно непричастно(18).
Ко времени прилета Буша Вильсон уже вышел в отставку, но тем не менее он принялся хлопотать о создании королевской комиссии, призванной рассмотреть деятельность МИ-5 и ту роль, которую играла эта организация во время пребывания лейбористов у власти. Он запускал пробные шары в редакции многих газет, чтобы выявить степень их поддержки. Однако, если те заранее своей поддержки не обещали, Вильсон не сообщал им о мотивах, в силу которых он требовал создания королевской комиссии. Газетные редакторы весьма сдержанно отнеслись к инициативе бывшего премьера, не зная фактов, оправдывающих столь серьезный шаг, как создание королевской комиссии. Вильсон обратился в Би-Би-Си и дал серию интервью Бэрри Пенроузу и Роджеру Кортуару. Позже леди Фалькендер детализировала общие обвинения, выдвинутые Вильсоном. Процесс интервьюирования занял несколько месяцев (все беседы записывались на пленку)(19).
Интервью Вильсона касались множества проблем, начиная с дела «младотурок» против Холлиса и кончая историей о том, как КГБ пытался скомпрометировать некоторых должностных лиц. Он поведал о планах военного переворота с целью свержения лейбористского правительства, планах, которые лорд Маунтбеттен обсуждал со своими единомышленниками. Журналисты затруднялись выделить главную идею в выдвинутых Вильсоном обвинениях. С одной стороны, он, видимо, соглашался с некоторыми мыслями «младотурок», например с тем, что Советы сумели проникнуть в английское общество глубже, чем считалось ранее (признания Бланта стали достоянием гласности лишь в 1979 году). Но в то же время бывший премьер считал, что МИ-5, зная о существовании планов насильственного свержения его правительства, не делала никаких предупреждений. (На самом деле МИ-5 информировала обо всем министра внутренних дел Джеймса Каллагена, но последний решил ничего не сообщать ни Вильсону, ни Кабинету министров.)(20) Это, бесспорно, был сенсационный материал, однако Вильсон совершенно затуманил картину, зачем-то примешав к делу Южную Африку. Он заявил, что сотрудники южноафриканской секретной службы БОСС каким-то образом участвовали в распространении дезинформации, касающейся его правительства. Откровения Вильсона и детали выдвинутых им обвинений, представленные леди Фалькендер на Би-Би-Си, было невозможно использовать в силу юридических и чисто журналистских причин. Пенроуз и Кортуар на основе интервью написали книгу «Досье Пенкорта», однако и они были вынуждены осторожничать, не имея достаточного фактического подтверждения описываемых событий и опасаясь обвинения в диффамации. В 1979 году леди Фалькендер совместно с известным журналистом, пишущим по вопросам обороны, Чэпменом Пинчером написала книгу «Проникновение» о внедрении агентуры в рабочее движение. Книгу предполагалось опубликовать в издательстве «Сиджуик энд Джексон». Однако в 1980 году Пинчер заявил издателям, что предпочел бы написать другую книгу, в которой мог бы разоблачить Холлиса как агента КГБ. Глава издательства проверил данные, приведенные в развернутой аннотации, по своим источникам на Уайтхолле и согласился на публикацию. Труд под названием «Предательство – их ремесло» увидел свет в 1981 году и произвел фурор. Заголовок через всю первую полосу газеты «Дейли мейл» вопил: «Подозрения против шефа МИ-5! Возможно, он был русским шпионом!»(21)