Назаренко Татьяна. Прынцесса из ЧК

   - Агафья Петровна!
   Она так же медленно, путаясь ногами в загаженной юбке (грудничка понос прохватил), подошла к ним. Лиза ожидала увидеть нечто жалкое, но вид измученной, постаревшей сестры поразил ее больше, чем она предполагала. Заметив, как дрогнули ее губы, Марк больно впился ей в запястье пальцами. Лиза смогла сделать сочувствующее лицо постороннего человека.
   - Возьми у матери дитя-то, - велел Устимов старшему. И начал, с трудом подбирая слова, рубя фразы: - Агафья Петровна, муж ваш, Степан Федоров... Оказал нам большое содействие при ликвидации банды. Он погиб при исполнении задания... Мы сожалеем...
   Агаша хрипло вскрикнула, пошатнулась, но не упала. И не заплакала. Пронзительными синими глазами обвела всех троих.
   - Мы сожалеем, - прошелестела Лиза едва слышно вслед за Устимовым.
   Марк скорбно кивнул.
   - Дома вам помогут наши красноармейцы, и прибраться, и с похоронами, сказал Устимов. - Вы уж простите нас, мы вынуждены были вас держать с заложниками, чтобы не выдать нашего агента. К сожалению, все так вот...
   Он окончательно сбился, махнул рукой, закашлялся, пытаясь скрыть слезы: уж больно жалкой была эта баба, взгляд ее душу рвал.
   Больше всего Агаше хотелось остаться одной, сесть на лавку и нареветься. Но надо было позаботиться о детях: перемыть их, накормить, застирать белье и найти чистую одежду для мертвого мужа. Красноармейцы добросовестно помогали ей, но Агашу злило само присутствие этих громогласных, вонючих парней в доме убитого ими человека.
   Наконец она осталась одна. За окнами смеркалось. Дети спали, даже меньшой, маявшийся эти дни животом, и тот унялся. Агаша наконец-то опустилась на лавку у окна, тупо посмотрела на лежащего мужа, такого чинного и спокойного, каким он никогда не был при жизни. Мысли текли как-то сами по себе, словно в полусне, мелькали обрывками. Вот в этом доме недели еще не прошло как топталась у печки острая на язык, но незлая свекровь. Степан был жив, прятался где-то в лесах, часто наведывался по ночам. Когда она видела его в последний раз, он был сильно поддатый, веселый, все играл, заваливая ее в траву, смеялся. Она вспомнила, как отбивалась от него, полушутя-полусерьезно, вспомнила вкус его поцелуев. Кто же знал, что в последний раз все было? А вот заплакать Агаша не могла- слезы словно смерзлись внутри, ледяной глыбой навалились на сердце, тянули и разрывали голову противной, ноющей болью.
   В дверь робко постучали, и, не дожидаясь ответа, в дом вошла Лизка. Потопталась неуверенно на пороге. Потом, не крестя лба, прошла к сестре. Вид у нее был как у побитой собаки, даже глаз не поднимала. "Чувствует, что виновата, - подумала Агаша. - Могла бы хоть детей вывести из этого овина!"
   И, разглядывая сестру, невольно вспомнила, какой видела ее последний раз, в 1915 году. Юная, несмотря ни на что - свежая, с толстой каштановой косой, Лизка мало походила на себя нынешнюю, исхудавшую, коротко стриженную, в штанах. Мужик мужиком. И пахло-то от нее как от холостого, неустроенного мужика: потом, махоркой и самогоном. Старшая сестра молчала, все пытаясь понять, как та добрая, нескладная девушка, набожная и тихая, превратилась в чекиста, расстреливавшего баб, повинных только в том, что не бросили своих мужиков? Лиза села рядом, нерешительно положила маленькую, холодную и потную ладошку на темную, со вздутыми венами руку сестры. Помолчав, сказала хрипло, словно отвечая на незаданный вопрос:
   - Прости, я не могла иначе, Агаша...
   От этого прокуренного, хриплого голоса, от Лизкиной уверенности в своей правоте Агашу передернуло, она стряхнула ладонь сестры, как змею с руки, зашипела, чтобы не перебудить детей:
   - Прости? Ах ты, паскуда, палач, убийца окаянная! Вон с глаз моих!
   Раньше бы Лиза расплакалась, стала бы умолять сестру, оправдываться. Но теперь она только побелела, вскочила, и свистящим шепотом ответила:
   - Хорошо, я уйду! Но сначала послушай! Лучше тебе отсюда уехать и выправить документы на девичью фамилию на весь твой кагал. Я могу тебе помочь. Надумаешь, приходи. Я посодействую, да уезжай в какой-нибудь город, там тебе легче будет.
   И, поджав губы, резко повернулась и вышла из дома. Задыхаясь, Агаша прижала руки к груди: сердце защемило. Бросилась из избы и, повалившись на огороде лицом в грядку, разрыдалась.
   27 июля 1921 года
   - Опять опаздываешь, Штоклянд, - добродушно проворчал Клява, покосившись на вошедшего в штаб Марка. - И Лизавету портишь. Расписались, что ли?
   Марк утвердительно кивнул. Клява протянул ему широкую, мозолистую руку, крепко пожал и произнес, пряча в льняных усах улыбку:
   - Ну, поздравляю. И тебя, Лиза. Как теперь тебя везде писать? Громовой или Штоклянд?
   - По мужу, - ответила она. И не смогла скрыть радостной, счастливой улыбки. Опустила ресницы и, смутившись окончательно, покраснела.
   - Это что за старорежимные штучки? - рассмеялся Серега Свободин. Только замуж вышла, а уже и голову склонять, и глазки опускать научилась. Смотри, переродишься из идейного коммуниста и борца за мировую революцию в мещанку. Ты, Марк, ей этого не позволяй. Хотя что тебе доверять? Есть у тебя эта буржуазная отрыжка...
   - Так и быть, товарищ комэск, постараюсь, - смеясь, отмахнулся Марк.
   - Ладно, - сказал Устимов. - Хватит трепаться. Давайте о деле.
   Лиза бросила на него благодарный взгляд и первая опустилась на стул. Товарищ Клява одернул гимнастерку и, обведя всех присутствующих взглядом, произнес:
   - Прежде всего, товарищи, я поздравляю вас с блестящим проведением операции. Молодцы. Я уже написал рапорт. Сегодня к вечеру решим, куда вас дальше направить. Начбоеучастка все скажет. Точно знаю, что Лисицына мы выведем из состава.
   - Эт ладно, - облегченно вздохнул Свободин и добавил, брезгливо поморщившись: - Интеллигенция....
   - Мое дело - ознакомить вас с новостями. Газеты читали?
   Устимов вздохнул, Лиза виновато потупилась, Марк с недоуменным видом пожал плечами и покосился на жену: "Не до того было!"
   - 19 июля было заседание комиссии по борьбе с бандитизмом при РВСР, постановление телеграфировали по прямому проводу и в газетах тоже - 20 июля. О приказе № 171.
   Клява порылся в кармане галифе, достал оттуда мятый листок и, слегка растягивая слова, начал читать:
   - "Приказ № 171, устанавливавший суровые меры расправы над мятежниками, был вызван исключительными условиями и преступно-предательской деятельностью анархо-эсеро-бандитских элементов, сосредоточивших в пределах Тамбовской губернии свои главные силы.
   Приказ имел целью прежде всего показать большинству крестьянства всю серьезность обстановки, создаваемой указанными элементами, и решимость советской власти беспощадно карать такого рода элементы, подрывающие обороноспособность Республики и вконец расшатывающие ее хозяйственную жизнь. Вместе с тем советская власть имела своей целью приостановить те зверские истязания, которые учинялись бандитами над беззащитными нередко рабочими и крестьянами, верными советской власти. Ныне, когда бандитские шайки, после того как они оказались изолированными от населения, оказались разбиты и фактически ликвидированы, представляется возможным отменить приказ, вызванный исключительными обстоятельствами". Подпись: "Товарищ Троцкий".
   - Та-ак, - пробормотала Лиза и потянулась за кисетом.
   Марк напряженно покосился на нее и сердито спросил Кляву:
   - Неплохо.... Нам-то почему не сообщили?
   - Вашей вины здесь нет, как вам туда было сообщить? Ни телеграфа, ни почты, ни телефона, - спокойно отозвался Клява. И достал из кармана вторую бумажку.- Есть еще секретный циркуляр от 20 июля. Прошу обратить внимание. Это важно. "По распоряжению предуполиткомиссии ревкомам категорически приказывается не арестовывать детей, беременных женщин, женщин с малолетними детьми в качестве заложников за бандитов. За неисполнение настоящего распоряжения председатели ревкомов будут привлекаться к строгой ответственности. Немедленно распространить распоряжение по всей волости (сельревкомам)".
   Лиза, услышав слова "женщин с малолетними детьми", вздрогнула и побледнела, потом на щеках у нее появились неровные пятна. Марк испугался, что она сейчас наделает глупостей, и наступил ей под столом на ногу. Она посмотрела на него, затянулась несколько раз и изобразила на лице внимание. Опустила голову, чтобы не так бросался в глаза пятнистый румянец, и только рука у нее слегка подрагивала. Марк настороженно покосился на соседей. Устимов сосредоточенно глядел на читающего Кляву и шевелил губами запоминал: писал и читал он с трудом, но память имел отменную. Серега Свободин не мог видеть Лизы - широкие плечи Марка почти загораживали ее. Чувствуя, как сразу становится легче дышать, Марк полез за кисетом и тайком слегка погладил тыльной стороной ладони ногу Лизы. Она украдкой поглядела на него и едва-едва кивнула: благодарно и заверяюще....
   28 июля 1921 года
   Лизку и ее мордатого чекиста Агаша увидела издали. Они шли по перрону обнявшись, так, словно рядом с ними никого не было. Он ей что-то говорил, наставляя. Лизка - посвежевшая за день передышки в Кирсанове, сияющая, счастливая - кивала. Наконец он отдал ей какие-то бумаги, показал на Агашу, легонько шлепнул по заду, сам отошел в сторону, закурил, лениво выпуская дым. Лизка направилась к сестре. По мере приближения счастливое выражение сползало с ее лица, оно становилось озабоченным, мрачным, вернее, замкнутым.
   - Ну вот и я, - пытаясь держаться как можно более непринужденно, сказала она, приблизившись к сидевшей на узлах сестре.
   Та хотела поздороваться, но двое меньших, увидев перед собой кожанку и новехонькие сверкающие сапоги, заплакали. К ним тут же присоединился сидевший на руках младенец. Старший дал коротко затрещины брату и сестре и взял у матери малыша. Отошел в сторону, тетешкая его, а сам исподлобья поглядывал на тетку.
   - Вот документы. А это паек, - произнесла Лиза торопливо. - Хлеб, сахар.
   Агаша хотела было отказаться от продуктов, но оглянулась на детей и взяла. Расстегнув кофточку, спрятала бумаги на груди.
   Лиза нерешительно сунула руку в карман, достала клочок бумажки.
   - Это мой адрес. Напиши, где ты устроишься и как. Моя фамилия теперь Штоклянд.
   Сестра затравленно посмотрела на нее и взяла бумажку.
   Облизнув пересохшие губы, Лиза торопливо пробормотала:
   - Агаша,... пожалуйста, пойми меня.... Я не могла иначе, я сорвала бы всю операцию, понимаешь? Выпусти мы тебя, в банде бы об этом узнали, заподозрили Степана....
   Агаша молчала. Свистнул вдалеке паровоз, Лиза вздрогнула, заговорила еще быстрее:
   - Это мой... Агаша, пожалуйста...... Мне не в чем просить прощения, я не могла иначе... Но - не суди...
   Агаша тяжело вздохнула и заставила себя улыбнуться.
   - Беги, на поезд опоздаешь. - И добавила, помолчав: - Бог тебе судья, Лизавета.
   Орден Света
   Люди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи.
   Ф.Ларошфуко
   Елизавета Петровна в сердцах захлопнула тетрадку. С утра она пыталась найти ту ниточку, потянув за которую можно было бы разговорить упрямого подследственного. Перечитала все материалы два раза. Но за ровными строчками знакомых, полузнакомых и совсем уже непонятных слов и таинственных значков и сокращений смысл написанного ускользал от нее. Дневник арестованного был не более ясен, чем содержимое тетрадки, обозначенной в протоколе обыска как "рукопись философского содержания". "Отвыкла уже от специфики их работы, расстроенно подумала она. - Раньше бы уже нашла зацепку, а сейчас никак не разберу, что он вообще говорит!"
   Невольно вернулась мыслями ко вчерашнему дню. После планерки в отделении ее начальник, Марк Исаевич Штоклянд, подошел к ней и, дружески взяв за локоть, сказал:
   - Лиза, поможем товарищам из СО!* У них там студент-анархист заупрямился, отказался давать показания. Звягин ему и дай по морде, дурашка. В общем, подследственный теперь требует замены следователя.
   - Я-то тут при чем? - больше для приличия запротестовала она. - Их отдел, я давно там не работаю! - А сама обрадовалась. Коллеги считали Елизавету Петровну мастером ведения допросов, и она искренне гордилась этой репутацией.
   - Поучишь молодого сотрудника - пусть эти щенки знают, на что способны старые чекисты! Ты ведь хорошо знаешь специфику работы Секретного. Что, расколешь этого анархо-мистика за день?
   Следователь нервно повела плечами, открыла жестяной портсигар с выдавленной на крышке звездой и, взяв папиросу, с силой ввинтила ее в мундштук. Энергично щелкнула зажигалкой, прикурила и затянулась - жадно, будто последний раз в жизни. "Знает, сволочь, на что поймать. Как же я его доверия не оправдаю? - подумала она. - Главное, чтобы я загорелась... Да и не только в репутации дело". Задумчиво поиграла зажигалкой - уже начавшей зеленеть винтовочной гильзой, на которой была выбита надпись: "Лизе от Марка.1921". "Новый революционный союз" Марка Исаевича и Елизаветы Громовой распался несколько лет назад, но они по-прежнему работали вместе. Впрочем, себе Елизавета Петровна никогда не врала: она делала все, чтобы Марк Исаевич ценил ее хотя бы как соратника и верного помощника. Именно поэтому держалась с ним подчеркнуто официально, не допуская и малейшего напоминания о прошлом и без остатка отдаваясь каждому новому следственному делу.
   - Я должна расколоть этого доморощенного философа сегодня же, повторила Елизавета Петровна вслух. Загасила окурок и приступила к изучению лежавших перед ней фотографий.
   Бегло просмотрела всю стопку. Одно лицо на групповом снимке показалось будто бы знакомым. Наверняка этот человек сидел на Лубянке раньше. Елизавета Петровна еще раз внимательно вгляделась в некрасивое, немолодое лицо с умными глазами, но вспомнить не могла. Не ее подследственный- это точно. Отложила в сторону - время есть, зайдет в архив, уточнит. Остальные фотографии ничего ей не говорили. Проводивший обыск сотрудник сгреб их, руководствуясь классовым чутьем. Снимки изобличали дворянское происхождение арестованного, но не более. Будь на месте того оперативника Елизавета Петровна, она интересовалась бы в первую очередь самыми свежими карточками, на которых изображены не вызывающие подозрения советские студенты. Именно среди них можно было найти и других членов анархо-мистической группы "Орден Света", в причастности к которой обвинялся ее подследственный.
   "Настоять на повторном обыске? - подумала Елизавета Петровна. - Или попытаться зацепиться за то, что есть?"
   Следователь тряхнула коротко стриженными волосами, зачесала их назад пятерней и начала раскладывать фотографии на столе веером, как гадалка карты. Отобрала три наиболее старые и еще одну, видимо, самую недавнюю. Первая была кабинетным портретом утонченной, томной дамы в роскошном бальном платье. На снимке она казалась глубоко несчастной, но Елизавета Петровна знала, что это не так. На оборотной стороне паспарту значилось: "1915/V.14", а ниже неуверенной детской рукой было старательно выведено: "Любимая мамочка". И в стопке были другие фотографии, запечатлевшие ту же даму с ухоженным мальчиком и дородным, благополучным мужем. На одной из них они позировали перед камерой, все трое, обнявшись. Семилетний хорошенький ребеночек был одет в аккуратную форму солдатского образца. Снимок сделали в декабре шестнадцатого года. Шла война. Форма была в моде. Мальчик гордо выпячивал грудь перед фотокамерой и, наверное, казался себе настоящим солдатом. Елизавета Петровна невольно нежно улыбнулась, разглядывая его. Потом отложила фотографию в общую стопку и взяла последнюю, сделанную совсем недавно. Внимательно вгляделась в узкое, породистое лицо с тонким носом и капризными губами. С возрастом мальчик стал разительно походить на мать. Но если барынька Елизавете Петровне сразу не понравилась, то к своему подследственному никакой неприязни она не ощущала. Скорее, наоборот. Ей откровенно нравилось, как весело и дружелюбно он смотрел на мир. Глядя на его безукоризненный пробор в светлых волосах и аккуратную, хотя и откровенно небогатую одежду, Елизавета Петровна вдруг представила себе, как он каждый вечер наглаживает утюгом свои единственные брюки. Как тщательно выбирает галстук к толстовке и подолгу простаивает у зеркала, готовясь выйти из дома. В его жестах обязательно должна сквозить артистическая небрежность, и он непременно очень нравится девушкам. А вот парни его могли и недолюбливать.
   "Наверное, он избалован чужим вниманием и ему очень тяжело здесь, среди одинаковых стен и дверей", - решила для себя Елизавета Петровна и вдруг почувствовала, что этот допрос точно даст результаты. Теперь ей уже не казались такими безнадежно непонятными записанные в тетрадке легенды и размышления. И даже красивые слова "мирны", "зоны", "арлеги" уже не пугали ее. "Чем они там занимались? Считали себя рыцарями-тамплиерами, боролись с незримым врагом по имени Иальдабаоф, по следам которого ползли какие-то лярвы? Как дети, верили в придуманный ими мир, вместо того... Стоп! оборвала себя Елизавета Петровна. - Главное, не потерять это..." Что такое "это", она не могла объяснить, просто если перед допросами не появлялось такого смутного чувства, они проходили трудно. А вот сейчас она чувствовала своего подследственного, еще ни разу не увидев его самого, и знала только, что теперь нельзя думать правильно, как надлежит ей, коммунисту и чекисту. Иначе допроса не получится.
   На столе рявкнул телефон. Елизавета Петровна вздрогнула и сорвала трубку:
   - Громова!
   - Елизавета Петровна, вы уже ознакомились с делом? - приветливо осведомились на том конце провода. Говоривший слегка грассировал на звуке "р", это придавало его низкому голосу бархатистость, даже вкрадчивость.
   - Да, Марк Исаевич, - невольно выпрямившись и подобравшись, отрапортовала Елизавета Петровна.
   - Зайдите ко мне, обсудим. - И он повесил трубку.
   Елизавета Петровна сгребла в папку фотографии, ту, на которой был изображен некрасивый мужчина, сунула в нагрудный карман гимнастерки. Положила папку в сейф, заперла его на ключ и торопливо вышла из кабинета.
   * * *
   С утра Марк Исаевич всегда просматривал донесения информаторов. Обычно это дело не занимало у него много времени, и, чиркнув карандашом в углу резолюцию, он откладывал бумагу в сторону. Но сегодня в довольно пухлой пачке оказался донос, который сбил его с привычного ритма. Рапорт одного из сотрудников ОГПУ, который регулярно сообщал начальству о настроениях подчиненных.
   "Начальнику 9-го отделения ЭКУ
   т. Штоклянду
   Рапорт
   Считаю своим долгом сигнализировать вам об опасных уклонах во взглядах вашего сотрудника Громовой (настоящее фамилие - Ешкова) Елизаветы Петровны.
   Несмотря на то мы все знаем ее как ответственного работника, беспощадного к противникам советской власти и линии ЦК ВКП(б), после идеологически ошибочной антипартийной дискуссии, навязанной в 1929 году сотрудникам ОГПУ т. Трилиссером*, бывшим зав. ИНО** ОГПУ, т. Громова все чаще высказывает в личных беседах взгляды, которые следует трактовать как правоуклонистские. Считаю своим долгом своевременно сообщить вам о тенденции преступного благодушия, мягкотелости и утраты революционной бдительности т. Громовой.
   Телеграфист.
   23 июня 1930 г."
   "Провести разъяснительную работу", - написал Марк в углу и отложил лист, но ход мыслей его нарушился. "Опять о ней, - поморщился он. - Дура! А может, разъяснительной работы не хватит? Не в первый раз о ней сигнализируют. Ладно, разберемся".
   В дверь постучали. Марк буркнул, не отрываясь от чтения:
   - Войдите!
   Пришедший следователь СО Иван Звягин, молодой коренастый парень с простым, круглым лицом, тихо поздоровался и остановился напротив стола, терпеливо ожидая, когда на него обратят внимание. Начальник отделения с многозначительным видом что-то читал. Наконец на мгновение оторвался от бумаги, приветливо улыбнувшись. Иван тем не менее невольно потупился под его взглядом - про суровый нрав Штоклянда он был наслышан.
   - Сядьте, товарищ Звягин, обождите.
   Тот покорно опустился на стул. Марк Исаевич продолжал читать. Одна бровь у него всегда была чуть приподнята, что придавало его холеному, умному лицу иронично-понимающее выражение. Иногда Штоклянд наклонялся ниже, тогда Звягин видел только ровный пробор в набриолиненных волосах. Бумага, видимо, была важная, не зря же он ее изучал так внимательно.
   На самом деле Марк уже закончил чтение, но исподтишка наблюдал за Звягиным. Удивительно много можно узнать о человеке, когда тот не подозревает, что за ним следят. Парень сначала заметно нервничал. Но постепенно освоился и даже не без интереса стал осматривать обстановку кабинета. "Вот обустроился! - было написано у него на лице. - Я бы тоже от такого кабинета не отказался. И мебель буржуйская, и дорожка на паркете, и фикус в кадке!" Особенно нравился Звягину стол - огромный, красного дерева, с точеными перильцами вокруг. На его зеленом сукне чинно и многозначительно выстроились четыре телефона, чернильный прибор из белого мрамора, украшенный женской фигуркой в как бы мокрых, прилипающих к телу одеждах, бронзовая пепельница в виде морды черта и трещащий вентилятор. За этим столом и без того солидная, полнеющая, но еще ладная фигура хозяина в добротном френче с орденом Красного Знамени и знаком "почетный чекист" смотрелась еще внушительнее.
   "Тоже мне чекист! Сопляк, пороху не нюхал, привык работать в кабинетиках. Все, что думает, на морде написано! А ведь мне его хвалили дельный". Марк наконец поставил резолюцию и поднял глаза на терпеливо ждавшего парня, снял трубку телефона.
   - Елизавета Петровна, вы уже ознакомились с делом? Зайдите ко мне, обсудим. - Перевел взгляд на Звягина, сказал серьезно:- С товарищами Юргенсом и Кирре мы договорились. Вы отнеситесь к этому без обиды. Все мы учимся - на своих ошибках, на опыте старших. Громова долго проработала в вашем отделении, опыт имеет огромный и, между прочим, ни разу не использовала незаконные методы. Понаблюдайте за ней, разберите все завтра до мелочей, проработайте следующий допрос. Побеседуйте не торопясь, она многому может научить.
   - Побеседуешь с ней. Она меня сегодня утром поймала в коридоре. Напустилась, как ведьма. Стыдила. Товарища Дзержинского поминала. Он, мол, говорил, что тот, у кого сердце очерствело, кто не может чутко и вежливо относиться к арестованным, тому не место в ОГПУ. Рассказывала, что чекиста, ударившего подследственного бандита, Феликс Эдмундович прогнал из ВЧК. Это правда?
   - Правда. - голос у Марка Исаевича был ровный и серьезный, но иронично поднятая бровь не вязалась с интонацией сказанного. Впрочем, испугавшемуся Звягину было не до тонкостей. - А с чего этот мистик взялся писать на вас жалобы?
   - Ударил я его, не стерпел, - совсем уж по-крестьянски просто заявил Звягин. - Губу разбил.
   - Губу разбил - это плохо, - протянул Марк Исаевич.
   Звягин вопросительно поднял на него глаза.
   - И что теперь? - тоскливо спросил он.
   - Плохо твое дело. Лизавета Петровна настоит, будет комиссия. Как ни вертись, придется тебе писать объяснительную.
   И, вспомнив о чем-то срочном, стал озабоченно искать на столе какую-то бумагу. До Ивана дошел истинный смысл сказанного. "А ведь он смеется! Сам-то даже не скрывает, что манера ведения допроса у него жесткая, даже грубая. Интересно, правду говорят, что он избивает подследственных резиновой палкой? Или есть иные способы бить, не оставляя следов? А ведь ничего мне не будет! Времена изменились, только говорить об этом не принято", - подумал он. Осмелев, спросил:
   - А правда, она и на вас рапорты писала?
   - Конечно, - все так же серьезно произнес Марк Исаевич. - Она принципиальная, закон ставит выше начальства.
   - И объяснительные приходилось писать?
   - Если находили доказательства - приходилось, - с выражением предельной честности произнес Марк Исаевич и подумал: "Сообразительный парень, далеко пойдет".
   В дверь тихо постучали.
   - Входите, Елизавета Петровна.
   Она вошла - по-военному прямая, подтянутая, строгая. От Марка Исаевича не укрылось, что Звягин невольно покосился в ее сторону не без интереса. "А ведь она мужикам еще нравится, - неожиданно подумал Штоклянд. - Еще могла бы замуж выйти. Чего ждет? Не молоденькая ведь, за тридцать. Ладно, что-то ты сегодня, Маркеле, ворон ловишь". Марк Исаевич кивнул ей на стул. Она села, одернула юбку, натянула ее на круглые колени красивых, стройных ног.
   - Ну и что? - осведомился хозяин кабинета.
   - После допроса будет яснее, - сухо сказала Елизавета Петровна, явно не желая обсуждать эту тему. - Одного на фотографии я вроде знаю. Зайду в архив до допроса, проверю. По-моему, арестовывали его как анархиста в начале двадцатых.
   - Проверьте, - кивнул Марк Исаевич. Вспомнил, что Громова перед допросами всегда становилась задумчивая, чуть ли не мечтательная, и поспешил закончить разговор, чтобы не мешать ей. - Допрашивать-то когда будете?
   Она глянула на часы:
   - У них скоро обед. После обеда сразу. Стенографистку я заказала. А как быть с присутствием Звягина?
   - Как всегда, посидит за ширмой, первый раз, что ли? Ну ладно, готовьтесь к допросу. Желаю удачи. Надеюсь на ваш опыт и революционное чутье, - улыбнулся ей Марк Исаевич. - Сами-то пообедать не забудьте. А то я меры приму. Попрошу товарища Звягина отконвоировать вас в буфет.