Страница:
В этих представлениях ярко сказывлся народный юмор и наблюдательность, и поэтому ученые Мишки со своими "сергачами" (так назывались их вожаки - по имени г. Сергача нижегородской губ., откуда появлялось особенно много этих артистов) недаром были любимцами уличной петербургской толпы.
Таким же любимцем петербургской публики был знаменитый слон, подаренный императрице Анне Иоанновне персидским шахом Надиром. Для него был выстроен особый "слоновый двор" на Фонтанке, где теперь инженерный замок; при слоне находился особый персидский слоновый учитель, обязанный смотреть за ним, лечить его и прогуливаться с ним по городским улицам. Таким образом, "слона", действительно, "по улицам водили", как говорится в крыловской басне, и за ним, в самом деле, "толпы зевак ходили". Содержание слона обходилось недешево: ему полагалось по пуду в день одной только пшеничной муки; кроме того, он употреблял по 28 пудов сахара в течение года и даже 100 ведер водки и вина. Слон был большой знаток этих напитков, и однажды "слоновый учитель" пожаловался, что водка "к удовольствию слона не удобна, понеже явилась с пригарью и не крепка". Впрочем, неизвестно, кто, собственно говоря, остался недоволен водкой, сам ли слон или его "учитель"!
Впоследствии шах Надир послал в дар императрице еще 14 слонов. Для них пристроили к "слоновому двору" новые сараи, а для их благополучного следования даже перемостили Аничков и другие мосты. Таким образом, прибытие слонов в нашу столицу способствовало ее украшению. Позднее "слоновый двор" перевели на угол Невского и Лиговки, а впоследствии была проведена в тех местах даже целая "Слоновая улица".
В частной жизни петербургского общества уже в петровскую эпоху стало замечаться сильное стремление к роскоши и к вольготной "увеселительной" жизни. Князь Щербатов в своей записке "О повреждении нравов в России" справедливо нападает на эту суетную погоню за нарядами и удовольствиями и весьма забавно описывает, как маялись иной раз ради этих удовольствий тогдашние модницы. Он повествует о московских дамах, но его слова могли по всей справедливости быть отнесены и к Петербургу.
"В Москве была одна только уборщица для волос женских,- говорит он:- и ежели к какому празднику, когда должны были младые женщины убираться, тогда случалось, что она за трои сутки некоторых убирала, и оне принуждены были до дня выезда сидя спать, чтобы убору не испортить".
А каковы были тогда уборы - некоторое понятие об этом может дать следующее описание коронационного поезда Екатерины II в Москве:
"За нею (за каретой государыни) тянулся огромный поезд высоких тяжелых золотых карет с крыльцами по бокам, карет очень похожих на веера, на низких колесах, в которых виднелись распудренные головы вельмож. В других, восьмистекольных ландо, виднелись роскошно одетые дамы в атласных робах и пышных полонезах, с напудренными головами, причесанными a la Valliere или палисадником. Ноги в белых атласных башмаках стерлядкою. Лакеи сзади карет стояли, одетые турками или албанцами. Были и настоящие арабы". К слову сказать, арабы или "арапы", как их тогда звали, были в большой моде, и для каждого парадного выезда непременно требовался какой-нибудь черномазый эфиоп, входивший в состав "букета". Под этим названием понималось особое сочетание из трех слуг: выездной лакей в ливрее "по цветам герба", напудренный и в треугольной шляпе, гайдук высокого роста в красном одеянии и "арап" в куртке и шароварах тех же цветов, что у лакея, опоясанный шалью и в белой чалме. Без такого "букета" светские люди тогда не могли существовать!
Особенно увеличилась страсть к роскоши у петербуржцев в царствование Анны Иоанновны и Елисаветы Петровны. Роскошь и затейливость маскарадов, ужинов и балов, которые давались тогдашними богачами, просто превосходят всякое описание. И. И. Шувалов давал, например, ужин "с превращениями": "во втором часу пополуночи" гости уселись ужинать за обыкновенный стол, не внушавший никакого подозрения. Но после трех перемен кушаний стол вдруг "сам собой" оборотился, и пред озадаченными гостями предстал на оборотной стороне великолепный десерт "со многими движущимися фигурами, фонтанами, плывущими судами и другими куриозными представлениями". У того же И. И. Шувалова петербуржцы впервые увидели свежий виноград, который прежде привозился в Петербург лишь в консервированном виде (в патоке). Виноград предстал пред ними в очень заманчивом виде: он висел на стенах в таинственном гроте, в роскошном зимнем саду, словно он тут и вырос!
Эти удивительные фокусы и штучки были в употреблении и на придворных празднествах. В записках известного Болотова мы читаем, что "обыкновенно среди фигурного стола делали преизрядною фигурою фонтан с каскадами, который во все время кушаний игранием воды продолжался". Несомненно, и там плавали по столу разные лебеди и суда.
Подобная роскошь несколько уравновешивалась чрезвычайной дешевизной тогдашней жизни: фунт мяса, например, стоил при Елисавете Петровне от 2 до 3 копеек, хлеб французский 2 коп. фунт. На Б. Морской можно было иметь квартиру за 1р. 50 к. в месяц. "Трактирщик Рейс, живший в Б. Мещанской" (нынче Казанская ул.), отпускал кушанья по 4 коп. за порцию, "а от него из дому по 5 коп." "Трактирщик Дюмидо", столь же славный и знаменитый и посещаемый аристократией, как и нынешний Кюба, "держал ординарный стол по 50 коп. с человека, и только "особливый стол" у него (вероятно, с вином и всевозможными деликатесами) обходился по 1 рублю и по 6 руб. с персоны.
При этом существовали способы питаться совершенно даром, и при том самыми изысканными обедами.
Многие вельможи считали особым шиком держать "открытый стол". А это значило, говоря другими словами, кормить в своем доме встречного и поперечного, кто бы ни пришел. Обед готовился в огромном количестве блюд, и хозяин никогда не спрашивал, кто у него обедает. И приходили обедать, действительно, прямо с улицы, такие господа, которые хозяина никогда и в лицо не знали, ни прежде, ни потом.
При Екатерине II ходили ежедневно обедать в царскую кухню некие морские офицеры. Они были щедры и платили царской челяди по 25 коп. за обед, но, вероятно, просто лишь для поддержания собственного достоинства. Одно было при этом неудобство: вследствие особых придворных обстоятельств обедать давали в 12 часов дня, а не позже. Но офицеры, вероятно, думали: "лучше рано, чем никогда!"
Екатерина II сначала об этом не знала, а когда ей донесли, то она спросила: "кто эти обедальщики?" Узнав, что это "флотские офицеры" (о деньгах умолчали!), она благодушно заметила: "Я так и думала! У моряков науки много, а денег мало. Пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали!"
Роскошные замашки петербуржцев были сильно урезаны и стеснены суровым режимом императора Павла I. Он начал строго преследовать роскошь и "разврат" и особенно беспощаден был ко всему, что напоминало Францию. Так, он запретил ношение круглых шляп, предписав управе благочиния "объявить в городе, чтобы кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил".
Запрещено было носить кафтаны и сюртуки с разноцветными воротниками и обшлагами и синие "женские сюртуки" с красным воротником и белою юбкою. Преследовались прически с опущенным на лоб "тупеем" (взбитые волосы).
Уличная жизнь тогда сразу затихла, в особенности после приказа, "чтобы более было учтивостей на улицах". "Неучтивые" жители предпочитали сидеть дома, чтобы избегнуть взысканий. Но и дома сидеть было тяжко: в 8 часов вечера все огни в частных домах должны были быть потушены, и не допускалось ни маскарадов, ни балов. Запрещено было даже танцовать вальс.
Преследуя роскошь, Павел I указал, "чтобы никто не имел за своими экипажами слуг, одетых в гусарское или под другим названием платье, кроме ливрей, каждому классу присвоенных". В этих же видах запрещено было чиновникам носить лакированные сапоги.
Но такое положение вещей тянулось не долго и прекратилось немедленно по кончине императора Павла I. По восшествии на престол императора Александра I петербуржцы совсем потеряли голову от "вольностей": опять разрешено было танцовать, носить тупеи, круглые шляпы и белые юбки, и, в силу реакции, после долгого поста жители столицы предались настоящей оргии всяких непринужденностей. По улицам летели сломя голову кареты, появились самые фантастические костюмы. Какой-то офицер, по рассказу очевидца этих событий, ехал галопом по тротуару набережной и кричал во все горло: "Теперь можно делать, что хочешь!" Неуменье сдерживаться - признак малой культурности тогдашнего общества - проявилось в полном блеске во время этой своеобразной эпохи.
Как нравственная, так и умственная культура двигались тогда вообще не очень быстро.
Правда, в Петербурге еще при Петре Великом была основана академия наук. Петр пожертвовал на нее колоссальную для тогдашнего бюджета сумму в 24 тысячи рублей, но академия долгое время считалась в тогдашнем обществе пустой затеей, пригодной лишь для устраивания фейерверков, сочинения виршей и т. п. Академики, между тем, все-таки дело свое потихоньку делали и нередко пытались знакомить публику с результатами своих исследований и с новейшими открытиями. Так, например, еще в 1741 году объявлялось в академических "С.-Петербургских Ведомостях" для "охотников до физической науки", что профессор Георг Вольфганг Крафт намерен опять нынешнего лета по изданной от него книге публично показывать физические эксперименты о движении, о воздухе, теплоте и стуже, которые от славного в Англии Невтона о свойствах света и цветов изобретены".
К сожалению, мы не знаем, много ли находилось в Петербурге "охотников до физической науки", и наполнялась ли аудитория проф. Крафта во время этих первых в России публичных лекций.
При Павле I эти лекции уже значительно развились, и, наверное, увеличился контингент посетителей. Летом 1798 года в академии наук происходили уже следующие, например, "публичные на российском языке наставления" по энтомологии (академик Озерецковский), ориктогнозии (систематической минералогии) - Севергин, теоритемской химии по Лавозьевой системе и о металлах - (Захаров) и по физико-математике (Гурев).
При Екатерине II у нас началась периодическая журналистика, в которой, как известно, сама государыня принимала большое участие. Стали выходить журналы: "Всякая всячина", "И то и сё", "Ни то ни сё", "Ежемесячные сочинения", "Трутень" и пр. А до Екатерининской эпохи петербуржцы пробавлялись сухими академическими "С.-Петербургскими Ведомостями", лучшую и наиболее живую часть которых составляли частные объявления. По этим объявлениям можно довольно хорошо проследить всю тогдашнюю жизнь, привычки, вкусы, взгляды общества. Объявления писались курьезным, совершенно еще невыработанным, языком. Например: "Продается безпорочная бурая лошадь"; "Оставлены в забытии в Зимнем дворце на лесенке Англинские золотые часы"; "Лучшие моськи продаются против мясного ряда, идучи в Ямскую" и т. д.
И на каждом шагу среди этих объявлений попадаются ужасные, режущие глаза, объявления о продаже людей! Странно, дико читать подобные объявления:
"Продается повар с женою и малолетней дочерью".
"В Большой Коломне, в каменном доме под № 285 продается мальчик, знающий чесать волосы, и дойная корова".
"Продается молодых лет доброго поведения девка, недавно привезенная из деревни. Видеть ее можно по Воскресенской улице в доме под № 29".
"Продается за излишеством женщина 37 лет".
Везде и всюду в объявлениях "Ведомостей" сквозит этот отвратительный, гнусный взгляд на "черного" человека, как на скот, который даже сам не может "ехать", но которого "привозят". И тут же совершенно обратный взгляд на "вельмож"; "В доме его высокопревосходительства, господина тайного советника такого-то продается то-то". "О цене узнать от дворового человека его сиятельства, князя такого-то". Даже в кратких объявлениях не могли обойтись без этого свойственного духу тогдашнего времени низкопоклонничества: без этих превосходительств, имен и отчеств всеми буквами. Даже о животных, принадлежавших этим господам, выражались совсем особо, лучше, чем о простых людях. В одном объявлении мы, например, читаем: "По Галерной улице из дома его сиятельства князя Платона Александровича Зубова ушла собака большого росту", а рядом: "сбежал дворовый человек Иван Осипов, а приметами он: росту небольшого, глаза имеет быстрые". Собака "ушла", а человек "сбежал"!
Этим взглядом, унижающим значение человеческой личности, проникнуты все отношения того века. Тогда не считалось зазорным иметь шутов и даже, более того, не считалось зазорным поступать в шуты: при Анне Иоанновне в качестве шутов состояли граф Апраксин, князь Волынский и князь Голицын. Пощечины и "рукоприкладство" всякого рода и за грех не считались: Волынский избил палкой профессора Тредиаковского, и тот стерпел. Тот же Тредиаковский получил "всемилостивейшую оплеушину" от самой Анны Иоанновны - и на этот раз даже был доволен. Некая сановная дама встретила однажды свою подругу следующим, положительно, классическим, словно взятым у Грибоедова, приветствием: "Ах, как я тебе рада, а то, смерть, было скучно, и со скуки я уже хотела приказать пересечь своих арапов".
При таких этических взглядах тогда было возможно многое такое, что нынче считается совершенно ни с чем не сообразным. При Елисавете Петровне фрейлины и придворные дамы курили, например, вино! (Вероятно, это было выгодно!) В одном из указов прямо-таки сказано: "Е. И. В. Обер Гофмейстерине, штатс-дамам и всем фрейлинам, доколе они будут фрейлинами, дозволяется на свои домашние расходы в заклейменые кубы и казаны курить вина по 1000 ведер в год".
Столичные нравы отличались тогда удивительной простотою: еще при Елисавете Петровне существовали "общие бани" (для обоих полов), и потребовалось потом несколько специальных указов, чтобы "истребить" эту безнравственность. При Елисавете Петровне было также запрещено купаться в Фонтанке близ Летнего дворца (около Симеоновского моста). Купались тогда, конечно, не в купальнях, а прямо на виду у всех: такая роскошь, как купальни, появилась лишь в позднейшие времена!
Таковы "тайны истории", скрывающиеся в летописях нашей столицы. Некоторым из этих тайн, положительно, "верится с трудом". За 100-150 лет жизнь так далеко ушла вперед, что многие прежние люди и многие прежние нравы нашего города кажутся занесенными с какой-то другой планеты.
Памятники Петру I-му в Петербурге.
- Лучшим украшением нашей столицы служат ее памятники.
Древнейшим по времени выполнения памятником является тот памятник Петру Великому, который находится теперь пред Инженерным замком. Идея его создания принадлежит императрице Анне Иоанновне. Она поручила составить проект его знаменитому Растрелли, который и выполнил поручение, и статуя, изображающая Петра в римской тоге, с венком на голове, была совершенно готова к концу царствования императрицы. Но случилось так, что о памятнике позабыли, и он во все последующее царствование императрицы Елисаветы Петровны пролежал у Исаакиевского моста.
Император Павел I обратил на него внимание и повелел поставить его пред только, что сооруженным Инженерным замком. Надпись на памятнике: "прадеду правнук" - принадлежит самому императору. В наше время эта прекрасная скульптура совершенно незаслуженно остается в тени, и это можно объяснить только тем, что Петр Великий имеет в Петербурге другой памятник для себя - памятник гениальный, единственный в своем роде, не имеющий себе равного.
История его возникновения гораздо длиннее и сложнее.
Императрица Екатерина II, пожелав "во славу блаженныя памяти императора Петра Великого поставить монумент", поручила в 1765 году русскому посланнику в Париже, князю Голицыну, найти художника для выполнения задуманного ею монумента. Из многочисленных проектов она остановилась на проекте Фальконета, представляющем Петра в том общеизвестном виде, в каком он красуется ныне на Сенатской площади.
При осуществлении проекта возникло затруднение, где достать скалу для подножия конной статуи?
Сам Фальконет думал составить скалу из нескольких камней, соединив их металлическими скобами, но петербургский полицмейстер граф Карбурий доказал ненадежность такого пьедестала и, кроме того, сам же отыскал нужную скалу целиком. К нему явился казенный крестьянин Семен Вишняков и сообщил, что в лесу, близ Лахты, лежит огромный камень, на котором, по преданию, некогда стоял Петр I, обозреввя место сражения при начале шведской войны. Скала находилась на 21 версте от Петербурга, в 3 1/2 верстах от Невы, и лежала в глубине 15 фут в болоте, возвышаясь над ним только на 6 фут.
Решено было извлечь ее оттуда и привезти в Петербург. Это было неслыханное по своей трудности предприятие, и Карбурий, горячо взявшийся за дело, оказался истинным героем во всей этой истории.
Когда скалу с большим трудом извлекли из болота, в лесу вырубили широкую просеку, и Карбурий решил дожидаться зимы, чтобы тащить скалу тогда, когда болота замерзнут. Он протащил скалу на медных ядрах.
Для передвижения скалы по Неве построили особое судно, длиною 180 фут. Для сплава пришлось, конечно, дожидаться весны.
Там опять начались затруднения с выгрузкой скалы на Сенатской площади. У самого берега вбили в воду целый ряд свай, подвели судно и поставили его на эти сваи, как на фундамент. Затем устроили пологий спуск на берег; глыбу подняли на этот спуск и торжественно скатили на берег.
Памятник был торжественно открыт 7-го августа 1782 г.
В 1812 году боялись нападения Наполеона на Петербург, и император Александр I приказал "обе статуи Петра I, большую и ту, которая перед Михайловским замком, снять и увезти на судах, как драгоценности, с которыми не хотим расставаться".
Вывоз памятников был поручен кн. А. Н. Голицыну. Но когда последний стал готовиться к возложенному на него поручению, к нему явился почт-директор Булгаков и рассказал виденный им следующий сон: проходя мимо памятника Петра, он вдруг услышал за собою страшный топот. Обернувшись, он увидел бронзового Петра, проскакавшего мимо него к Каменному острову. Булгаков последовал за ним и встретил затем царя на острове беседующим с императором Александром: "Бедствие великое грозит тебе:- говорил Петр ему.Но не бойся за Петербург: я храню его, и доколе я здесь - мой город безопасен". Услышав об этом сне, Голицын решил оставить статую Петра на месте.
Это событие, как известно, подало Пушкину мысль написать "Медного всадника". Глубокий и поэтический смысл его ясен без всяких комментариев, и мы, излагая его, хотим только напомнить нашим читателям о том значении, которое имеет для нашей столицы бронзовый Петр в двух своих статуях, в особенности, в фальконетовской. Уберите ее - и Петербург осиротеет.
Современный Петербург.
- Петербург занимает площадь более 90 квадр. верст; из них 15 квадр. верст занимает вода - реки и каналы. По частям города самая большая выборгская (16,22 кв. верст), самая малая - казанская (1,09 кв. верст). Это огромное пространство пересекает в разных направлениях 681 улица, длиною в общей сложности 357 верст. На этих 75 квадр. верстах улиц и переулков находится недвижимостей, ценностью по меньшей мере в 2 миллиарда рублей. Из этой колоссальной суммы около 900 миллионов казенной недвижимости, столько же частной и около 200 миллионов городской недвижимости. Деревянные строения почти совершенно уже исчезли, и лишь кое-где жалким нищим скромно жмется среди каменных домов-громад одноэтажный или двухэтажный домик, большей частью вмещающий в своих почерневших и снаружи, и внутри стенах, трактир или извозчичий двор. Даже на окраинах, Песках и Петербургской стороне, на место деревянных домиков выросли за последние годы громадные каменные дома. Всего в Петербурге около 19.000 домов, и в них круглым счетом 140.000 квартир.
За последние 20 лет ценность городского имущества повысилась с 112 миллионов до 200 с лишним миллионов рублей. Освещение улиц очень сильно разрослось: 20 лет тому назад было фонарей силою в 158.000 свечей, а теперь около 3.000.000 свечей. Бюджет города с 4 миллионов (в 1883 г.) возрос к нынешнему году до 22 миллионов рублей.
Из мировых столиц Петербург занимает по числу населения девятое место: в нем по последней переписи 1.440.000 жителей.
По составу этого почти полуторамиллионного населения - 87,1% православных, 4,6% немцев, 2,3% поляков, 1,8% финнов, 1% евреев; остальные национальности составляли все вместе, по переписи 1890 г., 3,2% столичного населения.
200 лет прошло, как Петр Великий прорубил "окно в Европу"; в него хлынуло много иностранных выходцев; теперь, спустя два века, в столице живет иностранных подданных 22.336 человек; из них 11.220 немцев, 2.400 французов, 2.094 англичан и т. д. Меньше всего живет у нас в столице португальцев (9 человек), японцев (28 чел.), китайцев (37 чел.), персиан (56 чел.) и испанцев (70 чел.). Значительная часть этих иностранцев успела уже стать истыми петербуржцами: 8.576 человек из них даже родились в Петербурге.
Таким же любимцем петербургской публики был знаменитый слон, подаренный императрице Анне Иоанновне персидским шахом Надиром. Для него был выстроен особый "слоновый двор" на Фонтанке, где теперь инженерный замок; при слоне находился особый персидский слоновый учитель, обязанный смотреть за ним, лечить его и прогуливаться с ним по городским улицам. Таким образом, "слона", действительно, "по улицам водили", как говорится в крыловской басне, и за ним, в самом деле, "толпы зевак ходили". Содержание слона обходилось недешево: ему полагалось по пуду в день одной только пшеничной муки; кроме того, он употреблял по 28 пудов сахара в течение года и даже 100 ведер водки и вина. Слон был большой знаток этих напитков, и однажды "слоновый учитель" пожаловался, что водка "к удовольствию слона не удобна, понеже явилась с пригарью и не крепка". Впрочем, неизвестно, кто, собственно говоря, остался недоволен водкой, сам ли слон или его "учитель"!
Впоследствии шах Надир послал в дар императрице еще 14 слонов. Для них пристроили к "слоновому двору" новые сараи, а для их благополучного следования даже перемостили Аничков и другие мосты. Таким образом, прибытие слонов в нашу столицу способствовало ее украшению. Позднее "слоновый двор" перевели на угол Невского и Лиговки, а впоследствии была проведена в тех местах даже целая "Слоновая улица".
В частной жизни петербургского общества уже в петровскую эпоху стало замечаться сильное стремление к роскоши и к вольготной "увеселительной" жизни. Князь Щербатов в своей записке "О повреждении нравов в России" справедливо нападает на эту суетную погоню за нарядами и удовольствиями и весьма забавно описывает, как маялись иной раз ради этих удовольствий тогдашние модницы. Он повествует о московских дамах, но его слова могли по всей справедливости быть отнесены и к Петербургу.
"В Москве была одна только уборщица для волос женских,- говорит он:- и ежели к какому празднику, когда должны были младые женщины убираться, тогда случалось, что она за трои сутки некоторых убирала, и оне принуждены были до дня выезда сидя спать, чтобы убору не испортить".
А каковы были тогда уборы - некоторое понятие об этом может дать следующее описание коронационного поезда Екатерины II в Москве:
"За нею (за каретой государыни) тянулся огромный поезд высоких тяжелых золотых карет с крыльцами по бокам, карет очень похожих на веера, на низких колесах, в которых виднелись распудренные головы вельмож. В других, восьмистекольных ландо, виднелись роскошно одетые дамы в атласных робах и пышных полонезах, с напудренными головами, причесанными a la Valliere или палисадником. Ноги в белых атласных башмаках стерлядкою. Лакеи сзади карет стояли, одетые турками или албанцами. Были и настоящие арабы". К слову сказать, арабы или "арапы", как их тогда звали, были в большой моде, и для каждого парадного выезда непременно требовался какой-нибудь черномазый эфиоп, входивший в состав "букета". Под этим названием понималось особое сочетание из трех слуг: выездной лакей в ливрее "по цветам герба", напудренный и в треугольной шляпе, гайдук высокого роста в красном одеянии и "арап" в куртке и шароварах тех же цветов, что у лакея, опоясанный шалью и в белой чалме. Без такого "букета" светские люди тогда не могли существовать!
Особенно увеличилась страсть к роскоши у петербуржцев в царствование Анны Иоанновны и Елисаветы Петровны. Роскошь и затейливость маскарадов, ужинов и балов, которые давались тогдашними богачами, просто превосходят всякое описание. И. И. Шувалов давал, например, ужин "с превращениями": "во втором часу пополуночи" гости уселись ужинать за обыкновенный стол, не внушавший никакого подозрения. Но после трех перемен кушаний стол вдруг "сам собой" оборотился, и пред озадаченными гостями предстал на оборотной стороне великолепный десерт "со многими движущимися фигурами, фонтанами, плывущими судами и другими куриозными представлениями". У того же И. И. Шувалова петербуржцы впервые увидели свежий виноград, который прежде привозился в Петербург лишь в консервированном виде (в патоке). Виноград предстал пред ними в очень заманчивом виде: он висел на стенах в таинственном гроте, в роскошном зимнем саду, словно он тут и вырос!
Эти удивительные фокусы и штучки были в употреблении и на придворных празднествах. В записках известного Болотова мы читаем, что "обыкновенно среди фигурного стола делали преизрядною фигурою фонтан с каскадами, который во все время кушаний игранием воды продолжался". Несомненно, и там плавали по столу разные лебеди и суда.
Подобная роскошь несколько уравновешивалась чрезвычайной дешевизной тогдашней жизни: фунт мяса, например, стоил при Елисавете Петровне от 2 до 3 копеек, хлеб французский 2 коп. фунт. На Б. Морской можно было иметь квартиру за 1р. 50 к. в месяц. "Трактирщик Рейс, живший в Б. Мещанской" (нынче Казанская ул.), отпускал кушанья по 4 коп. за порцию, "а от него из дому по 5 коп." "Трактирщик Дюмидо", столь же славный и знаменитый и посещаемый аристократией, как и нынешний Кюба, "держал ординарный стол по 50 коп. с человека, и только "особливый стол" у него (вероятно, с вином и всевозможными деликатесами) обходился по 1 рублю и по 6 руб. с персоны.
При этом существовали способы питаться совершенно даром, и при том самыми изысканными обедами.
Многие вельможи считали особым шиком держать "открытый стол". А это значило, говоря другими словами, кормить в своем доме встречного и поперечного, кто бы ни пришел. Обед готовился в огромном количестве блюд, и хозяин никогда не спрашивал, кто у него обедает. И приходили обедать, действительно, прямо с улицы, такие господа, которые хозяина никогда и в лицо не знали, ни прежде, ни потом.
При Екатерине II ходили ежедневно обедать в царскую кухню некие морские офицеры. Они были щедры и платили царской челяди по 25 коп. за обед, но, вероятно, просто лишь для поддержания собственного достоинства. Одно было при этом неудобство: вследствие особых придворных обстоятельств обедать давали в 12 часов дня, а не позже. Но офицеры, вероятно, думали: "лучше рано, чем никогда!"
Екатерина II сначала об этом не знала, а когда ей донесли, то она спросила: "кто эти обедальщики?" Узнав, что это "флотские офицеры" (о деньгах умолчали!), она благодушно заметила: "Я так и думала! У моряков науки много, а денег мало. Пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали!"
Роскошные замашки петербуржцев были сильно урезаны и стеснены суровым режимом императора Павла I. Он начал строго преследовать роскошь и "разврат" и особенно беспощаден был ко всему, что напоминало Францию. Так, он запретил ношение круглых шляп, предписав управе благочиния "объявить в городе, чтобы кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил".
Запрещено было носить кафтаны и сюртуки с разноцветными воротниками и обшлагами и синие "женские сюртуки" с красным воротником и белою юбкою. Преследовались прически с опущенным на лоб "тупеем" (взбитые волосы).
Уличная жизнь тогда сразу затихла, в особенности после приказа, "чтобы более было учтивостей на улицах". "Неучтивые" жители предпочитали сидеть дома, чтобы избегнуть взысканий. Но и дома сидеть было тяжко: в 8 часов вечера все огни в частных домах должны были быть потушены, и не допускалось ни маскарадов, ни балов. Запрещено было даже танцовать вальс.
Преследуя роскошь, Павел I указал, "чтобы никто не имел за своими экипажами слуг, одетых в гусарское или под другим названием платье, кроме ливрей, каждому классу присвоенных". В этих же видах запрещено было чиновникам носить лакированные сапоги.
Но такое положение вещей тянулось не долго и прекратилось немедленно по кончине императора Павла I. По восшествии на престол императора Александра I петербуржцы совсем потеряли голову от "вольностей": опять разрешено было танцовать, носить тупеи, круглые шляпы и белые юбки, и, в силу реакции, после долгого поста жители столицы предались настоящей оргии всяких непринужденностей. По улицам летели сломя голову кареты, появились самые фантастические костюмы. Какой-то офицер, по рассказу очевидца этих событий, ехал галопом по тротуару набережной и кричал во все горло: "Теперь можно делать, что хочешь!" Неуменье сдерживаться - признак малой культурности тогдашнего общества - проявилось в полном блеске во время этой своеобразной эпохи.
Как нравственная, так и умственная культура двигались тогда вообще не очень быстро.
Правда, в Петербурге еще при Петре Великом была основана академия наук. Петр пожертвовал на нее колоссальную для тогдашнего бюджета сумму в 24 тысячи рублей, но академия долгое время считалась в тогдашнем обществе пустой затеей, пригодной лишь для устраивания фейерверков, сочинения виршей и т. п. Академики, между тем, все-таки дело свое потихоньку делали и нередко пытались знакомить публику с результатами своих исследований и с новейшими открытиями. Так, например, еще в 1741 году объявлялось в академических "С.-Петербургских Ведомостях" для "охотников до физической науки", что профессор Георг Вольфганг Крафт намерен опять нынешнего лета по изданной от него книге публично показывать физические эксперименты о движении, о воздухе, теплоте и стуже, которые от славного в Англии Невтона о свойствах света и цветов изобретены".
К сожалению, мы не знаем, много ли находилось в Петербурге "охотников до физической науки", и наполнялась ли аудитория проф. Крафта во время этих первых в России публичных лекций.
При Павле I эти лекции уже значительно развились, и, наверное, увеличился контингент посетителей. Летом 1798 года в академии наук происходили уже следующие, например, "публичные на российском языке наставления" по энтомологии (академик Озерецковский), ориктогнозии (систематической минералогии) - Севергин, теоритемской химии по Лавозьевой системе и о металлах - (Захаров) и по физико-математике (Гурев).
При Екатерине II у нас началась периодическая журналистика, в которой, как известно, сама государыня принимала большое участие. Стали выходить журналы: "Всякая всячина", "И то и сё", "Ни то ни сё", "Ежемесячные сочинения", "Трутень" и пр. А до Екатерининской эпохи петербуржцы пробавлялись сухими академическими "С.-Петербургскими Ведомостями", лучшую и наиболее живую часть которых составляли частные объявления. По этим объявлениям можно довольно хорошо проследить всю тогдашнюю жизнь, привычки, вкусы, взгляды общества. Объявления писались курьезным, совершенно еще невыработанным, языком. Например: "Продается безпорочная бурая лошадь"; "Оставлены в забытии в Зимнем дворце на лесенке Англинские золотые часы"; "Лучшие моськи продаются против мясного ряда, идучи в Ямскую" и т. д.
И на каждом шагу среди этих объявлений попадаются ужасные, режущие глаза, объявления о продаже людей! Странно, дико читать подобные объявления:
"Продается повар с женою и малолетней дочерью".
"В Большой Коломне, в каменном доме под № 285 продается мальчик, знающий чесать волосы, и дойная корова".
"Продается молодых лет доброго поведения девка, недавно привезенная из деревни. Видеть ее можно по Воскресенской улице в доме под № 29".
"Продается за излишеством женщина 37 лет".
Везде и всюду в объявлениях "Ведомостей" сквозит этот отвратительный, гнусный взгляд на "черного" человека, как на скот, который даже сам не может "ехать", но которого "привозят". И тут же совершенно обратный взгляд на "вельмож"; "В доме его высокопревосходительства, господина тайного советника такого-то продается то-то". "О цене узнать от дворового человека его сиятельства, князя такого-то". Даже в кратких объявлениях не могли обойтись без этого свойственного духу тогдашнего времени низкопоклонничества: без этих превосходительств, имен и отчеств всеми буквами. Даже о животных, принадлежавших этим господам, выражались совсем особо, лучше, чем о простых людях. В одном объявлении мы, например, читаем: "По Галерной улице из дома его сиятельства князя Платона Александровича Зубова ушла собака большого росту", а рядом: "сбежал дворовый человек Иван Осипов, а приметами он: росту небольшого, глаза имеет быстрые". Собака "ушла", а человек "сбежал"!
Этим взглядом, унижающим значение человеческой личности, проникнуты все отношения того века. Тогда не считалось зазорным иметь шутов и даже, более того, не считалось зазорным поступать в шуты: при Анне Иоанновне в качестве шутов состояли граф Апраксин, князь Волынский и князь Голицын. Пощечины и "рукоприкладство" всякого рода и за грех не считались: Волынский избил палкой профессора Тредиаковского, и тот стерпел. Тот же Тредиаковский получил "всемилостивейшую оплеушину" от самой Анны Иоанновны - и на этот раз даже был доволен. Некая сановная дама встретила однажды свою подругу следующим, положительно, классическим, словно взятым у Грибоедова, приветствием: "Ах, как я тебе рада, а то, смерть, было скучно, и со скуки я уже хотела приказать пересечь своих арапов".
При таких этических взглядах тогда было возможно многое такое, что нынче считается совершенно ни с чем не сообразным. При Елисавете Петровне фрейлины и придворные дамы курили, например, вино! (Вероятно, это было выгодно!) В одном из указов прямо-таки сказано: "Е. И. В. Обер Гофмейстерине, штатс-дамам и всем фрейлинам, доколе они будут фрейлинами, дозволяется на свои домашние расходы в заклейменые кубы и казаны курить вина по 1000 ведер в год".
Столичные нравы отличались тогда удивительной простотою: еще при Елисавете Петровне существовали "общие бани" (для обоих полов), и потребовалось потом несколько специальных указов, чтобы "истребить" эту безнравственность. При Елисавете Петровне было также запрещено купаться в Фонтанке близ Летнего дворца (около Симеоновского моста). Купались тогда, конечно, не в купальнях, а прямо на виду у всех: такая роскошь, как купальни, появилась лишь в позднейшие времена!
Таковы "тайны истории", скрывающиеся в летописях нашей столицы. Некоторым из этих тайн, положительно, "верится с трудом". За 100-150 лет жизнь так далеко ушла вперед, что многие прежние люди и многие прежние нравы нашего города кажутся занесенными с какой-то другой планеты.
Памятники Петру I-му в Петербурге.
- Лучшим украшением нашей столицы служат ее памятники.
Древнейшим по времени выполнения памятником является тот памятник Петру Великому, который находится теперь пред Инженерным замком. Идея его создания принадлежит императрице Анне Иоанновне. Она поручила составить проект его знаменитому Растрелли, который и выполнил поручение, и статуя, изображающая Петра в римской тоге, с венком на голове, была совершенно готова к концу царствования императрицы. Но случилось так, что о памятнике позабыли, и он во все последующее царствование императрицы Елисаветы Петровны пролежал у Исаакиевского моста.
Император Павел I обратил на него внимание и повелел поставить его пред только, что сооруженным Инженерным замком. Надпись на памятнике: "прадеду правнук" - принадлежит самому императору. В наше время эта прекрасная скульптура совершенно незаслуженно остается в тени, и это можно объяснить только тем, что Петр Великий имеет в Петербурге другой памятник для себя - памятник гениальный, единственный в своем роде, не имеющий себе равного.
История его возникновения гораздо длиннее и сложнее.
Императрица Екатерина II, пожелав "во славу блаженныя памяти императора Петра Великого поставить монумент", поручила в 1765 году русскому посланнику в Париже, князю Голицыну, найти художника для выполнения задуманного ею монумента. Из многочисленных проектов она остановилась на проекте Фальконета, представляющем Петра в том общеизвестном виде, в каком он красуется ныне на Сенатской площади.
При осуществлении проекта возникло затруднение, где достать скалу для подножия конной статуи?
Сам Фальконет думал составить скалу из нескольких камней, соединив их металлическими скобами, но петербургский полицмейстер граф Карбурий доказал ненадежность такого пьедестала и, кроме того, сам же отыскал нужную скалу целиком. К нему явился казенный крестьянин Семен Вишняков и сообщил, что в лесу, близ Лахты, лежит огромный камень, на котором, по преданию, некогда стоял Петр I, обозреввя место сражения при начале шведской войны. Скала находилась на 21 версте от Петербурга, в 3 1/2 верстах от Невы, и лежала в глубине 15 фут в болоте, возвышаясь над ним только на 6 фут.
Решено было извлечь ее оттуда и привезти в Петербург. Это было неслыханное по своей трудности предприятие, и Карбурий, горячо взявшийся за дело, оказался истинным героем во всей этой истории.
Когда скалу с большим трудом извлекли из болота, в лесу вырубили широкую просеку, и Карбурий решил дожидаться зимы, чтобы тащить скалу тогда, когда болота замерзнут. Он протащил скалу на медных ядрах.
Для передвижения скалы по Неве построили особое судно, длиною 180 фут. Для сплава пришлось, конечно, дожидаться весны.
Там опять начались затруднения с выгрузкой скалы на Сенатской площади. У самого берега вбили в воду целый ряд свай, подвели судно и поставили его на эти сваи, как на фундамент. Затем устроили пологий спуск на берег; глыбу подняли на этот спуск и торжественно скатили на берег.
Памятник был торжественно открыт 7-го августа 1782 г.
В 1812 году боялись нападения Наполеона на Петербург, и император Александр I приказал "обе статуи Петра I, большую и ту, которая перед Михайловским замком, снять и увезти на судах, как драгоценности, с которыми не хотим расставаться".
Вывоз памятников был поручен кн. А. Н. Голицыну. Но когда последний стал готовиться к возложенному на него поручению, к нему явился почт-директор Булгаков и рассказал виденный им следующий сон: проходя мимо памятника Петра, он вдруг услышал за собою страшный топот. Обернувшись, он увидел бронзового Петра, проскакавшего мимо него к Каменному острову. Булгаков последовал за ним и встретил затем царя на острове беседующим с императором Александром: "Бедствие великое грозит тебе:- говорил Петр ему.Но не бойся за Петербург: я храню его, и доколе я здесь - мой город безопасен". Услышав об этом сне, Голицын решил оставить статую Петра на месте.
Это событие, как известно, подало Пушкину мысль написать "Медного всадника". Глубокий и поэтический смысл его ясен без всяких комментариев, и мы, излагая его, хотим только напомнить нашим читателям о том значении, которое имеет для нашей столицы бронзовый Петр в двух своих статуях, в особенности, в фальконетовской. Уберите ее - и Петербург осиротеет.
Современный Петербург.
- Петербург занимает площадь более 90 квадр. верст; из них 15 квадр. верст занимает вода - реки и каналы. По частям города самая большая выборгская (16,22 кв. верст), самая малая - казанская (1,09 кв. верст). Это огромное пространство пересекает в разных направлениях 681 улица, длиною в общей сложности 357 верст. На этих 75 квадр. верстах улиц и переулков находится недвижимостей, ценностью по меньшей мере в 2 миллиарда рублей. Из этой колоссальной суммы около 900 миллионов казенной недвижимости, столько же частной и около 200 миллионов городской недвижимости. Деревянные строения почти совершенно уже исчезли, и лишь кое-где жалким нищим скромно жмется среди каменных домов-громад одноэтажный или двухэтажный домик, большей частью вмещающий в своих почерневших и снаружи, и внутри стенах, трактир или извозчичий двор. Даже на окраинах, Песках и Петербургской стороне, на место деревянных домиков выросли за последние годы громадные каменные дома. Всего в Петербурге около 19.000 домов, и в них круглым счетом 140.000 квартир.
За последние 20 лет ценность городского имущества повысилась с 112 миллионов до 200 с лишним миллионов рублей. Освещение улиц очень сильно разрослось: 20 лет тому назад было фонарей силою в 158.000 свечей, а теперь около 3.000.000 свечей. Бюджет города с 4 миллионов (в 1883 г.) возрос к нынешнему году до 22 миллионов рублей.
Из мировых столиц Петербург занимает по числу населения девятое место: в нем по последней переписи 1.440.000 жителей.
По составу этого почти полуторамиллионного населения - 87,1% православных, 4,6% немцев, 2,3% поляков, 1,8% финнов, 1% евреев; остальные национальности составляли все вместе, по переписи 1890 г., 3,2% столичного населения.
200 лет прошло, как Петр Великий прорубил "окно в Европу"; в него хлынуло много иностранных выходцев; теперь, спустя два века, в столице живет иностранных подданных 22.336 человек; из них 11.220 немцев, 2.400 французов, 2.094 англичан и т. д. Меньше всего живет у нас в столице португальцев (9 человек), японцев (28 чел.), китайцев (37 чел.), персиан (56 чел.) и испанцев (70 чел.). Значительная часть этих иностранцев успела уже стать истыми петербуржцами: 8.576 человек из них даже родились в Петербурге.