Страница:
Царь же наш тогда еще не ведал о поражении своего войска и с великим рвением быстро шел против царя перекопского. А когда пришел из Москвы к реке Оке, то не стал там, как это издавна в обычае, преграждать войском христианским путь царю татарскому, но переправился через широкую Оку-реку и пошел оттуда к городу Туле, желая сойтись с ним в великой битве. Но на середине дороги от Оки к Туле дошла до него весть, что разбито войско христианское царем перекопским, а потом, через час, некоторые раненые наши воины повстречались. Тогда у царя нашего и у многих советников его намерения переменились, и начали они по-другому советовать ему, а именно, чтобы шел он снова за Оку, а оттуда - к Москве. Некоторые же мужественнейшие укрепляли дух его и убеждали - да не покажет спины врагу своему, да не посрамит прежней славы своей доброй и чести всех храбрых воинов своих, да выступит мужественно против врага креста Христова. И еще говорили они: "Хоть он и выиграл, за грехи христианские, битву, но, однако, уже войско его утомлено, к тому же много раненых и убитых в нем, ведь жестокое сражение с нашими продолжалось два дня". Вот какой добрый и полезный совет ему дали, поскольку еще того не знали, что царь ушел уже в Орду, и ожидали скорого его прихода. Царь же наш тогда совет храбрых принял, а совет трусливых отверг - пошел к городу Туле, желая сразиться с басурманами за православное христианство. Вот каков царь наш был, пока приближал к себе добрых и правду советующих, а не презлых ласкателей, хуже и губительнее которых в царстве ничего не может быть. Когда же приехал он к Туле, тогда съехалось к нему немало людей из разбитого войска, и те прежденазванные, что от царя отбились - а было их около двух тысяч приехали со своими стратилатами и поведали: "Уже дня три, как царь ушел в Орду".
Потом он как бы в покаянии пребывал и немало лет царствовал хорошо испугался, наверное, тех наказаний, посланных от Бога: и нашествия перекопского царя, и Казанского восстания. А от сражений с теми казанцами (о них я чуть раньше уже рассказывал) изнемогло воинство христианское и до нищеты дошло, так что очень многие из нас и остатков имущества лишились. К тому же болезни различные и моровые поветрия частые случались там, и многие уже принялись советовать с воплями - да покинет царь город и крепость казанскую и воинство христианское уведет оттуда. А советовали это богатые и ленивые монахи и мирские, но, как говорится в пословице: кто родит младенца, тому и кормить его или заботиться о нем следует, другими словами - кто трудился ради этого и лишения терпел, тот достоин и советовать об этом.
В те годы кончился срок перемирия с Лифляндской землей, и приехали оттуда послы с просьбой о мире. Царь же наш начал требовать дань, которую еще дед его по договорной грамоте установил, но с того времени, лет пятьдесят, не платили они ничего. А немцы не захотели ему дань ту выплатить, и из-за этого война началась. Послал тогда царь нас, трех великих воевод, а с нами других стратилатов и войска более сорока тысяч не города и крепости занимать, но землю их разорить. И разоряли ее месяц целый, и никто не вышел на битву с нами, только из одной крепости осмелились выйти против отрядов наших и потерпели поражение. А прошли мы войною по земле их более сорока миль - выступили в поход на землю Лифляндскую из большого города Пскова и, пройдя по земле их, вышли благополучно аж на Ивангород. И вынесли с собой множество различной добычи, поскольку земля там очень богатая, а жители в ней настолько горды, что и от веры христианской отступили, и от обычаев и дел добрых праотцов своих отошли, и ринулись все по широкому и пространному пути, другими словами, к пьянству многому и невоздержанию, к сну долгому и лени, к неправдам и кровопролитию междоусобному, как это обычно и случается: у тех, кто в догматы презрелые верует и дела бывают нехороши. И оттого, думаю, и не дал им Бог пребывать в покое и долгое время отчинами своими владеть.
А потом выпросили они перемирия на полгода, обещая подумать, как собрать ту прежденазванную дань, а выпросив, и двух месяцев его не соблюдали. Вот как нарушили они то перемирие. Все знают, что немецкий город, называемый Нарва, и русский Ивангород рядом на берегах одной реки стоят. Оба города и крепости в них большие, особенно же русский город многолюден. И вот в тот самый день, когда Господь наш Иисус Христос за человеческий род плотью пострадал (в этот день каждый христианин по силам своим старается ему уподобиться, как и он, муки претерпеть, в посте и воздержании пребывая), их милость немцы, вельможные и гордые, сами себе новое имя выдумавшие, назвавшись "евангеликами", в начале еще того дня, ужравшись и упившись, неожиданно для всех принялись палить из больших пушек по городу русскому и побили немало люда христианского с женами и детками, и пролили кровь христианскую в столь великие и святые дни, поскольку беспрестанно стреляли три дня и даже в самый день Христова воскресенья не унялись, хоть и было в то время перемирие, присягами утвержденное. А воевода Ивангорода, не смея без царского приказа перемирие нарушить, срочно послал весть в Москву. Созвал царь совет и после совета так порешил - поскольку сами они начали и нас к тому вынуждают, то повелел он защищаться и стрелять по их городу и крепости из пушек. А еще раньше из Москвы было туда больших пушек доставлено немало, к тому же послал он туда стратилатов и повелел собираться к ним дворянам двух пятин новгородских. Наши же, когда навели пушки большие на город их, то начали бить по крепости и по палатам, также и из верхних пушек стали стрелять ядрами каменными большими. Тогда они, совсем к этому не привыкшие, жившие множество лет в покое, гордость свою отложили и тотчас стали просить перемирия на четыре недели, обещая подумать об условиях сдачи города и крепости. И отправили в Москву к царю нашему двух бургомистров своих и с ними еще трех мужей богатых, обещая за четыре недели город и крепость сдать. К магистру же лифляндскому и к другим властителям немецким послали гонцов, прося о помощи: "Если, говорили они, не окажете помощи, то мы такой сильной стрельбы не стерпим, сдадим крепость и город". Магистр же тотчас послал им в помощь военачальника феллинского и другого - из Ревеля, а с ними четыре тысячи людей немецких, конных и пеших.
Когда, недели две спустя, прибыло войско немецкое в крепость, то наши не стали начинать боя, ожидая, пока закончится месяц перемирия. Они же не прекращали привычного для них пьянства многого и хуления над догматами христианскими. Нашли они в комнатах, где прежде русские купцы жили, икону Пресвятой Богородицы, у которой на руках предвечный младенец во плоти, Господь наш Иисус Христос, писан, и, глядя на нее, хозяин дома с некоторыми из недавно пришедших в город немцев начали ругаться, говоря: "Сей болван поставлен был здесь для купцов русских, нам же он не надобен: придем и уничтожим его". Как пророк некогда сказал о таких безумцах: "Топором и теслом разрушают и огнем сжигают светило Божие". Также и те глупые мужланы сотворили: взяли образ со стены и, придя к большому костру, на котором в котле для потребностей своих похлебку варили, бросили его в огонь. О Христос! Невыразима сила чудес твоих, которыми обличаешь беззакония и наказываешь дерзнувших на имя твое! Тотчас, быстрее камня, из пращи пущенного, или как из большой пушки, весь огонь из-под котла ударил вверх (воистину, как из печи халдейской), а там, куда образ брошен был, совсем огня не стало, но тотчас крыша палаты загорелась. Все это случилось в четвертом часу в день воскресный. Воздух чист был и тих, но внезапно налетела буря страшная, и загорелся город так быстро, что за какой-то час весь был пламенем объят.
Люди немецкие, спасаясь от сильного пламени, все побежали из города в крепость и ничем не могли помочь себе. Русские же, увидев, что стены городские пусты, тотчас устремились через реку: кто на лодках различных, кто на досках, некоторые же поснимали ворота с домов своих и плыли. Следом и воинство бросилось, хотя и настрого запрещали им это воеводы из-за перемирия, но они не послушались, явственно видя волю Бога, врагов наказывающего, а нашим помогающего. И тогда, разбив ворота железные и разломав стену, вошли они в город. А буря та сильная уже из города на крепость огонь перебросила. Когда же из города к крепости подошло войско наше, тогда начали немцы сопротивляться ему, выходя из ворот вышегородских, и бились они с нами около двух часов. Тогда взяли наши пушки, что в воротах города немецкого и на стенах стояли, и начали по ним стрелять из тех пушек. Затем подоспели стрельцы русские со стратилатами своими и множеством стрел, и ручничною стрельбой ударили по ним. И так загнали их обратно в вышгород. И то ли из-за сильного жара от огня, то ли из-за стрельбы, что из их пушек по воротам вышегородским велась, то ли из-за великого множества народа, поскольку вышгород был тесен, но начали они тотчас просить, да позволено им будет выйти для переговоров. И когда утихли с обеих сторон войска, то вышли они из крепости и стали договариваться с нашими, чтобы дали они им свободно выйти и отпустили невредимыми. На том и порешили: отпустили недавно прибывших в крепость воинов с одним личным оружием, а местных жителей - только с женами и детьми, а богатство и имущество их в крепости удержали, а кто изъявлял желание тут в домах остаться, то это оставляли на их усмотрение.
Вот какова плата хулителям, которые уподобляют икону Христа во плоти и родившей его болванам поганских богов! Таково иконоборцам воздаяние! Всего за четыре часа или за пять все отцами собранное, и все палаты превысокие, и дома златописаные утратили, и, премногих богатств и имущества лишенные, со стыдом и унижением, и с многим срамом ушли, как нагие, - воистину, знамение страшного суда прежде самого суда им было явлено, чтобы другие поучились и устрашились хулить святыни. Так первый город немецкий вместе с крепостью был взят. О случае же с той иконой в тот же день узнали стратилаты наши. И когда за ночь окончательно погашен был огонь, то наутро найден был образ Пречистой Богоматери там же, где брошен был, в пепле, ничуть не поврежденный, ради Божьей благодати. А потом в новопостроенной большой церкви был он поставлен, где и сегодня каждый может его увидеть.
Потом, через одну неделю, взят был другой город немецкий, называемый Сыренеск, что оттуда в шести милях стоит на реке Нарве, там, где она вытекает из большого озера Чудского (а река та большая и от города Пскова аж до мест тех прежденазванных судоходна). Били из пушек по нему только три дня, и сдали его немцы нашим. А мы пошли из Пскова под немецкий город, называемый Новый, что лежит от границы псковской в полуторах милях, и поставив пушки большие, стояли мы под ним более месяца и едва смогли взять, поскольку был он очень сильно укреплен. Магистр же лифляндский со всеми епископами и властителями земли той пошел к тому городу на помощь против нас, имея войска немецкого с собой более восьми тысяч. И встал лагерем, не доходя до нас пяти миль, за непроходимыми болотами и за рекой одной, на нас же, испугавшись, далее не пошел, а окопался и простоял обозом на одном месте четыре недели. А когда узнал, что стены разбиты и город взят, то пошел назад к резиденции своей - Кеси, а епископские войска - к городу Юрьеву. И не подпустили их наши к городу и разбили. За магистром же мы сами пошли, и отошел он от нас.
Возвратились мы оттуда и пошли к большому городу немецкому, называемому Дерпт, в котором сам епископ затворился с главными бургомистрами и с жителями, а с ними и около двух тысяч заморских немцев, что пришли к ним за деньги. И стояли мы под тем большим городом и крепостью две недели: устроили шанцы, и поставили пушки, и весь город окружили, так что невозможно было уже ни выходить, ни входить в него. А сопротивлялись они нам крепко, обороняя крепость и город, - и из пушек стреляли, и часто вылазки устраивали на войско наше, воистину, как и подобает рыцарским мужам. А когда мы уже стены городские из больших пушек разбили, также и из верхних пушек, как раскаленными ядрами, так и каменными стреляя, немалый урон в людях нанесли, тогда они начали переговоры с нами и выезжали к нам из города четыре раза в течение одного дня. Обо всем этом много можно было бы писать, но, коротко говоря, сдали они город и крепость. И оставлены все были в домах своих и со всем имуществом. Только епископ выехал в свой монастырь, что находится в большой миле от города Дерпта, и оставался он там до повеления царя нашего, а потом поехал в Москву, и там дан был ему в удел пожизненно и с большими правами один город.
А взяли мы в тот год городов немецких с крепостями числом около двадцати, и оставались в той земле аж до самого начала зимы, и возвратились к царю нашему с великой и светлой победой, поскольку даже если после взятия какого-либо города и выступало против нас немецкое войско, везде разбито бывало посланными для этого ротмистрами. А вскоре после ухода нашего, недели через две, собрал магистр войско и нанес немалый урон в псковских землях, а оттуда пошел к Дерпту. И, не доходя до этого большого города, осадил один городок - на иговском языке называют его Рындех, - что в четырех милях от города Дерпта. Стоял он, осадив его, три дня и, пробив стену, предпринял штурм и третьим приступом взял его. И того ротмистра, что в нем захватил, с тремястами воинами - почти всех их в презлых темницах голодом и холодом поморил. А помощи оказать тому городу мы не могли из-за очень далекого расстояния, ведь от Москвы до Дерпта миль сто восемьдесят будет и зимний путь еще не установился, да и войско было уже очень усталым. А к тому же в ту зиму выступил было царь перекопский со всей Ордой на князя великого, поскольку дана была из Москвы от татар весть, якобы князь великий со всеми силами своими на лифляндцев к городу Риге пошел. А когда дошел он до Украины и был в полутора днях пути, тогда захватил в степи на ловах рыбных и бобровых казаков наших и узнал, что князь великий в Москве, и войско из Лифляндской земли возвратилось невредимым, взяв немецкий большой город Дерпт и других двадцать городов. И он, так и не повоевав, возвратился оттуда в Орду со всеми силами своими, с большими потерями и позором. Ведь та зима была со снегом глубоким и очень морозна, и от того татары коней себе всех погубили, и множество их от стужи и самих перемерло. К тому же и наши гнались за ними аж до реки Донца, называемого Северским, и там, на зимовщинах их настигая, губили. В ту же зиму царь наш послал с войском больших гетманов своих: Ивана, князя Мстиславского, и Петра Шуйского из рода князей Суздальских - и взяли они, добравшись туда, один город, очень красивый - среди обширного озера на острове расположены большой посад и крепость; а называют его на иговском языке - Алвист, а по-немецки - Мариенбург.
В те годы, как я уже говорил, был царь наш в смирении и хорошо царствовал, и по пути Господня закона шествовал. Тогда, по словам пророка: "Без усилий Господь врагов его смирил", и на страны, посягнувшие на народ христианский, возлагал он руку свою. Ведь волю человеческую Господь прещедрый больше милостью направляет на добрые дела и укрепляет ее в этом, нежели наказанием, если же человек закоренелый в зле и непокорным окажется, тогда наказанием, с милосердием смешанным; ну а если он неисцелим, тогда казнит в назидание тем, кто пожелал бы жить не по закону. И добавил он ко всему еще один дар, как уже говорил, награждая и утешая в покаянии пребывающего царя христианского.
В те же годы, или немного раньше, даровал ему Бог к Казанскому еще и другое царство - Астраханское, а как - вкратце расскажу об этом. Послал он тридцать тысяч войска на галерах по реке Волге на царя астраханского, а над ними поставил стратига, Юрия именем, из рода князей Пронских (о нем прежде уже рассказывал, когда о взятии Казани писал), и к нему присоединил другого мужа - Игнатия, называемого Вешняковым, постельничего своего, мужа, воистину, храброго и достойного. Пошли они и покорили то царство, лежащее возле Каспийского моря; царь же бежал от них, а цариц его и детей захватили вместе со скарбом царским. И всех людей царства того его покорили, и возвратились со светлою победою со всем воинством невредимы.
Потом, в те же годы, мор пущен был от Бога на Ногайскую Орду, то есть на заволжских татар, и вот каким образом: наслал он на них зиму, настолько лютую и студеную, что все стада их перемерли, как кони, так и другой скот, а летом и сами они вымерли, ведь питаются они только молоком различных животных из стад своих, а что касается хлеба, то и слова такого у них нет. Как увидели оставшиеся в живых, что явственно на них гнев Божий пущен, то пошли к Перекопской Орде, чтобы найти себе там пропитание. Господь же и в пути поражал их - жаром солнечным землю иссушал и в безводную пустыню превратил; там, где прежде реки текли, вода совсем пропала, так что и на три сажени копая землю, лишь кое-где понемногу воды находили. И настолько того народа измаильтянского мало за Волгою осталось, что едва пять тысяч воинов могли выставить, а прежде многочисленны были подобно песку морскому. А из Крыма тех ногайских татар также выгнали, поскольку и там голод и мор великий были, так что совсем мало их осталось. Некоторые очевидцы, мужи наши там в то время бывшие, свидетельствуют, что и той Орде Перекопской из-за бедствий и десяти тысяч коней не осталось. Тогда самое время было христианским царям отомстить басурманам за многолетнее и беспрестанное пролитие крови христианской и обезопасить себя и отечество свое навеки, ибо ни для чего другого, но только для того и бывают помазаны на царство, чтобы праведно судить и царства, врученные им Богом, оборонять от нашествий варваров. Потому тогда и нашему царю некоторые советники, мужи храбрые и мужественные, настойчиво советовали, чтобы двинулся сам, с собой во главе, с большим войском на перекопского царя, поскольку время для этого благоприятно, и Бог на это призывает и помощь для этого дела праведного подает, как бы перстом указывая, повелевает погубить врагов своих извечных, кровопийц христианских, и освободить множество пленных от многолетнего рабства, как от самих адских пропастей. Если бы про обязанности сана своего царского помнил и послушался бы совета добрых и мужественных стратигов, то премногую благодарность и на этом бы свете заслужил, но неизмеримо большую на небесах от самого Создателя, Христа Бога, который наидражайшую кровь свою не пожалел за погибающий род человеческий пролить! Если бы и души наши положить пришлось бы за порабощенных многие годы бедных христиан, то, воистину, эта добродетель любви выше всех добродетелей Богом оценена была бы, ведь и сам он говорил, что нет выше добродетели, чем душу свою положить за друзей своих.
Хорошо бы, и больше скажу, очень хорошо было бы избавить в Орде плененных от многолетнего рабства и освободить закованных от тяжелейшей неволи, но наш царь тогда уже мало об этом думал. Послал всего пять тысяч войска с Вишневецким Дмитрием Днепром-рекою на Перекопскую Орду, а на следующее лето с Даниилом Адашевым и с другими стратилатами около восьми тысяч также водою послал. И они неожиданно для татар выплыли по Днепру в море и немало урона нанесли Орде: как самих их побили, так и многих жен и детей их полонили, и христианских людей от рабства освободили немало, и невредимы восвояси возвратились. Мы же снова и снова настойчиво к царю обращались и советовали: или сам бы пошел, или войско большое послал бы в то время на Орду. Но он не послушался - поддержали его и помешали нам ласкатели, добрые и верные товарищи в трапезах и за кубками, и в различных наслаждениях друзья. Видно, уже на своих родственников и единомышленников остроту оружия более, чем на поганых, готовил, скрывая в себе то семя, что всеял в него прежденазванный епископ, по прозванию Топорков.
А здешнему королю и того ближе было, но его королевская высота и величество не к тому склонялся умом, а больше к различным пляскам многим и к разукрашенным маскам. Также и вельможи в земле той за большие деньги драгоценными калачами и марципанами гортань и чрево себе набьют, и, как в бездонные бочки, тончайшие различные вина льют без меры, и в пляске, с прихлебателями своими вместе, высоко скачут и воздух ногами бьют, а напившись, так заносчиво и прегордо друг друга восхваляют, что не только Москву или Константинополь захватить, но если бы и на небе были турки, сбросить их оттуда вместе с другими неприятелями своими клянутся. А потом возлягут на постели свои между толстыми перинами и, едва к полудню проспавшись, очухаются и с тяжелыми от похмелья головами, чуть живые, встанут; а в прочие дни по многолетней привычке бывают гнусны и ленивы. Оттого и упустили такое благоприятное для похода на басурман время, не заботясь, хуже тех, прежденазванных, о своем отечестве: не только о тех плененных, что в многолетнем рабстве находятся (о них я говорил немного выше), не пекутся, но каждый год на глазах их множество жен и деток, а также и слуг их в полон гонят, но ни они, ни тем более прежденазванные прихлебатели не защищают их. Если же, опасаясь срама великого и из-за упреков многослезных народа, соберутся и выедут, то тянутся вдалеке по следам полков басурманских, страшась настичь и ударить по врагам креста Христова. Проедутся так за ними дня два или три и возвратятся восвояси, а что уцелело от татар или какое имущество и скот убогими христианами в лесах были спрятаны, то все поедят и последнее разграбят, ничего бедным, окаянные, не оставят из слезных тех остатков.
А издавна ли те народы и те люди столь равнодушны и немилосердны к соплеменникам своим и родственникам? Воистину, не издавна, а недавно. Раньше были среди них мужи храбрые и заботливые о своем отечестве. Но отчего же ныне так стало, и отчего с ними такое случилось? Воистину, вот отчего: когда следовали вере христианской и в церковных догматах были тверды, и в делах житейских умеренность и воздержание сохраняли, тогда все, как один человек, наилучшими во всем были, и себя, и отечество свое обороняли. Когда же путь Господень оставили и веру церковную отринули, поскольку преизлишний покой возлюбили и ринулись по проторенному и широкому пути, то есть в пропасть ереси лютеранской и других различных сект (первыми пребогатейшие их вельможи на такое святотатство решились), вот тогда от этого с ними это и случилось. Сначала только некоторые вельможи их богатые, великой властью у них наделенные, к такому самовольству умом обратились, а глядя на них, не только слуги их, но и братия их меньшая свободную от природы волю свою самочинно, святотатственно и безрассудно к таковым слабостям направили. Ведь, как говорят мудрые: куда начальники волю свою направляют, туда и простонародья воля несется или устремляется.
И еще более горькое видел я, что от этих сладострастий случилось с ними, - многие из них, даже некоторые знатные мужи и князья, настолько боязливы и изнежены женами своими, что как узнают про варварское нашествие, так забьются в неприступные крепости, и, воистину, смеха достойно: облачившись в доспехи, сядут с кубками за стол и рассказывают побасенки пьяным бабам своим, а о том, чтобы из ворот крепостных выйти, и не думают, хотя бы возле самого города или у крепости битва басурман с христианами была. Все это, воистину, удивительное сам глазами своими видел, и не только в одном городе, но и в других некоторых.
В одном же городе привелось мне увидеть такое: сидели в нем пятеро знатных мужей с придворными своими, к тому же и два ротмистра с полками, и тут же под самыми стенами города горстка воинов вместе с простыми людьми бились упорно с проходящим мимо полком татарским, который уже с полоном из земли той возвращался. И наносили поражение неоднократно и в бегство обращали басурманы христиан, а из тех прежденазванных вельмож ни один из города не вышел на помощь им, но, говорят, сидели они и осушали большие полные сосуды. О пиршество постыдное! О сосуд, не вином, не медом сладким, но самой кровью христианской наполненный! И если бы волынский полк, стремительно гнавшийся за теми погаными, в конце битвы той не подоспел, то всех бы их до единого перебили. А когда увидели басурманы, что за ними гонится полк христианский, то посекли большую часть полона, а оставшихся в живых побросали и, все оставив, в бегство обратились. Также и в других городах, как немного выше говорил, глазами своими видел богатых и благородных облаченных в доспехи мужей, которые не только не отваживаются против врагов выйти или в погоню за ними пуститься, но, видно, и самого следа их боятся, ведь вельможи эти вооруженные не осмеливаются и шага ступить из крепости.
Вот такие ужасающие, когда слышишь об этом, а более того - смеха достойные перемены случаются с христианскими представителями от роскоши и от презлых различных ересей, так что прежде бывшие храбрыми и мужественными славными воинами стали они женоподобными и от страха трепещущими. А что касается тех волынцев, то не только в хрониках мужество их описано, но и новыми повестями засвидетельствовано, однако, как несколько выше и о других сказал: все это было, пока держались они веры православной и сохраняли умеренные нравы, к тому же имели над собой гетмана храброго и славного Константина, правоверными догматами просветленного и всяческим благочестием сияющего, тогда славными в делах ратных проявляли себя, отечество свое обороняя, и не единожды, не дважды, но многажды показали себя достойными похвалы. Но повесть эта, думается мне, затянулась, а потому оставим об этом и к прежней теме возвратимся.
Потом он как бы в покаянии пребывал и немало лет царствовал хорошо испугался, наверное, тех наказаний, посланных от Бога: и нашествия перекопского царя, и Казанского восстания. А от сражений с теми казанцами (о них я чуть раньше уже рассказывал) изнемогло воинство христианское и до нищеты дошло, так что очень многие из нас и остатков имущества лишились. К тому же болезни различные и моровые поветрия частые случались там, и многие уже принялись советовать с воплями - да покинет царь город и крепость казанскую и воинство христианское уведет оттуда. А советовали это богатые и ленивые монахи и мирские, но, как говорится в пословице: кто родит младенца, тому и кормить его или заботиться о нем следует, другими словами - кто трудился ради этого и лишения терпел, тот достоин и советовать об этом.
В те годы кончился срок перемирия с Лифляндской землей, и приехали оттуда послы с просьбой о мире. Царь же наш начал требовать дань, которую еще дед его по договорной грамоте установил, но с того времени, лет пятьдесят, не платили они ничего. А немцы не захотели ему дань ту выплатить, и из-за этого война началась. Послал тогда царь нас, трех великих воевод, а с нами других стратилатов и войска более сорока тысяч не города и крепости занимать, но землю их разорить. И разоряли ее месяц целый, и никто не вышел на битву с нами, только из одной крепости осмелились выйти против отрядов наших и потерпели поражение. А прошли мы войною по земле их более сорока миль - выступили в поход на землю Лифляндскую из большого города Пскова и, пройдя по земле их, вышли благополучно аж на Ивангород. И вынесли с собой множество различной добычи, поскольку земля там очень богатая, а жители в ней настолько горды, что и от веры христианской отступили, и от обычаев и дел добрых праотцов своих отошли, и ринулись все по широкому и пространному пути, другими словами, к пьянству многому и невоздержанию, к сну долгому и лени, к неправдам и кровопролитию междоусобному, как это обычно и случается: у тех, кто в догматы презрелые верует и дела бывают нехороши. И оттого, думаю, и не дал им Бог пребывать в покое и долгое время отчинами своими владеть.
А потом выпросили они перемирия на полгода, обещая подумать, как собрать ту прежденазванную дань, а выпросив, и двух месяцев его не соблюдали. Вот как нарушили они то перемирие. Все знают, что немецкий город, называемый Нарва, и русский Ивангород рядом на берегах одной реки стоят. Оба города и крепости в них большие, особенно же русский город многолюден. И вот в тот самый день, когда Господь наш Иисус Христос за человеческий род плотью пострадал (в этот день каждый христианин по силам своим старается ему уподобиться, как и он, муки претерпеть, в посте и воздержании пребывая), их милость немцы, вельможные и гордые, сами себе новое имя выдумавшие, назвавшись "евангеликами", в начале еще того дня, ужравшись и упившись, неожиданно для всех принялись палить из больших пушек по городу русскому и побили немало люда христианского с женами и детками, и пролили кровь христианскую в столь великие и святые дни, поскольку беспрестанно стреляли три дня и даже в самый день Христова воскресенья не унялись, хоть и было в то время перемирие, присягами утвержденное. А воевода Ивангорода, не смея без царского приказа перемирие нарушить, срочно послал весть в Москву. Созвал царь совет и после совета так порешил - поскольку сами они начали и нас к тому вынуждают, то повелел он защищаться и стрелять по их городу и крепости из пушек. А еще раньше из Москвы было туда больших пушек доставлено немало, к тому же послал он туда стратилатов и повелел собираться к ним дворянам двух пятин новгородских. Наши же, когда навели пушки большие на город их, то начали бить по крепости и по палатам, также и из верхних пушек стали стрелять ядрами каменными большими. Тогда они, совсем к этому не привыкшие, жившие множество лет в покое, гордость свою отложили и тотчас стали просить перемирия на четыре недели, обещая подумать об условиях сдачи города и крепости. И отправили в Москву к царю нашему двух бургомистров своих и с ними еще трех мужей богатых, обещая за четыре недели город и крепость сдать. К магистру же лифляндскому и к другим властителям немецким послали гонцов, прося о помощи: "Если, говорили они, не окажете помощи, то мы такой сильной стрельбы не стерпим, сдадим крепость и город". Магистр же тотчас послал им в помощь военачальника феллинского и другого - из Ревеля, а с ними четыре тысячи людей немецких, конных и пеших.
Когда, недели две спустя, прибыло войско немецкое в крепость, то наши не стали начинать боя, ожидая, пока закончится месяц перемирия. Они же не прекращали привычного для них пьянства многого и хуления над догматами христианскими. Нашли они в комнатах, где прежде русские купцы жили, икону Пресвятой Богородицы, у которой на руках предвечный младенец во плоти, Господь наш Иисус Христос, писан, и, глядя на нее, хозяин дома с некоторыми из недавно пришедших в город немцев начали ругаться, говоря: "Сей болван поставлен был здесь для купцов русских, нам же он не надобен: придем и уничтожим его". Как пророк некогда сказал о таких безумцах: "Топором и теслом разрушают и огнем сжигают светило Божие". Также и те глупые мужланы сотворили: взяли образ со стены и, придя к большому костру, на котором в котле для потребностей своих похлебку варили, бросили его в огонь. О Христос! Невыразима сила чудес твоих, которыми обличаешь беззакония и наказываешь дерзнувших на имя твое! Тотчас, быстрее камня, из пращи пущенного, или как из большой пушки, весь огонь из-под котла ударил вверх (воистину, как из печи халдейской), а там, куда образ брошен был, совсем огня не стало, но тотчас крыша палаты загорелась. Все это случилось в четвертом часу в день воскресный. Воздух чист был и тих, но внезапно налетела буря страшная, и загорелся город так быстро, что за какой-то час весь был пламенем объят.
Люди немецкие, спасаясь от сильного пламени, все побежали из города в крепость и ничем не могли помочь себе. Русские же, увидев, что стены городские пусты, тотчас устремились через реку: кто на лодках различных, кто на досках, некоторые же поснимали ворота с домов своих и плыли. Следом и воинство бросилось, хотя и настрого запрещали им это воеводы из-за перемирия, но они не послушались, явственно видя волю Бога, врагов наказывающего, а нашим помогающего. И тогда, разбив ворота железные и разломав стену, вошли они в город. А буря та сильная уже из города на крепость огонь перебросила. Когда же из города к крепости подошло войско наше, тогда начали немцы сопротивляться ему, выходя из ворот вышегородских, и бились они с нами около двух часов. Тогда взяли наши пушки, что в воротах города немецкого и на стенах стояли, и начали по ним стрелять из тех пушек. Затем подоспели стрельцы русские со стратилатами своими и множеством стрел, и ручничною стрельбой ударили по ним. И так загнали их обратно в вышгород. И то ли из-за сильного жара от огня, то ли из-за стрельбы, что из их пушек по воротам вышегородским велась, то ли из-за великого множества народа, поскольку вышгород был тесен, но начали они тотчас просить, да позволено им будет выйти для переговоров. И когда утихли с обеих сторон войска, то вышли они из крепости и стали договариваться с нашими, чтобы дали они им свободно выйти и отпустили невредимыми. На том и порешили: отпустили недавно прибывших в крепость воинов с одним личным оружием, а местных жителей - только с женами и детьми, а богатство и имущество их в крепости удержали, а кто изъявлял желание тут в домах остаться, то это оставляли на их усмотрение.
Вот какова плата хулителям, которые уподобляют икону Христа во плоти и родившей его болванам поганских богов! Таково иконоборцам воздаяние! Всего за четыре часа или за пять все отцами собранное, и все палаты превысокие, и дома златописаные утратили, и, премногих богатств и имущества лишенные, со стыдом и унижением, и с многим срамом ушли, как нагие, - воистину, знамение страшного суда прежде самого суда им было явлено, чтобы другие поучились и устрашились хулить святыни. Так первый город немецкий вместе с крепостью был взят. О случае же с той иконой в тот же день узнали стратилаты наши. И когда за ночь окончательно погашен был огонь, то наутро найден был образ Пречистой Богоматери там же, где брошен был, в пепле, ничуть не поврежденный, ради Божьей благодати. А потом в новопостроенной большой церкви был он поставлен, где и сегодня каждый может его увидеть.
Потом, через одну неделю, взят был другой город немецкий, называемый Сыренеск, что оттуда в шести милях стоит на реке Нарве, там, где она вытекает из большого озера Чудского (а река та большая и от города Пскова аж до мест тех прежденазванных судоходна). Били из пушек по нему только три дня, и сдали его немцы нашим. А мы пошли из Пскова под немецкий город, называемый Новый, что лежит от границы псковской в полуторах милях, и поставив пушки большие, стояли мы под ним более месяца и едва смогли взять, поскольку был он очень сильно укреплен. Магистр же лифляндский со всеми епископами и властителями земли той пошел к тому городу на помощь против нас, имея войска немецкого с собой более восьми тысяч. И встал лагерем, не доходя до нас пяти миль, за непроходимыми болотами и за рекой одной, на нас же, испугавшись, далее не пошел, а окопался и простоял обозом на одном месте четыре недели. А когда узнал, что стены разбиты и город взят, то пошел назад к резиденции своей - Кеси, а епископские войска - к городу Юрьеву. И не подпустили их наши к городу и разбили. За магистром же мы сами пошли, и отошел он от нас.
Возвратились мы оттуда и пошли к большому городу немецкому, называемому Дерпт, в котором сам епископ затворился с главными бургомистрами и с жителями, а с ними и около двух тысяч заморских немцев, что пришли к ним за деньги. И стояли мы под тем большим городом и крепостью две недели: устроили шанцы, и поставили пушки, и весь город окружили, так что невозможно было уже ни выходить, ни входить в него. А сопротивлялись они нам крепко, обороняя крепость и город, - и из пушек стреляли, и часто вылазки устраивали на войско наше, воистину, как и подобает рыцарским мужам. А когда мы уже стены городские из больших пушек разбили, также и из верхних пушек, как раскаленными ядрами, так и каменными стреляя, немалый урон в людях нанесли, тогда они начали переговоры с нами и выезжали к нам из города четыре раза в течение одного дня. Обо всем этом много можно было бы писать, но, коротко говоря, сдали они город и крепость. И оставлены все были в домах своих и со всем имуществом. Только епископ выехал в свой монастырь, что находится в большой миле от города Дерпта, и оставался он там до повеления царя нашего, а потом поехал в Москву, и там дан был ему в удел пожизненно и с большими правами один город.
А взяли мы в тот год городов немецких с крепостями числом около двадцати, и оставались в той земле аж до самого начала зимы, и возвратились к царю нашему с великой и светлой победой, поскольку даже если после взятия какого-либо города и выступало против нас немецкое войско, везде разбито бывало посланными для этого ротмистрами. А вскоре после ухода нашего, недели через две, собрал магистр войско и нанес немалый урон в псковских землях, а оттуда пошел к Дерпту. И, не доходя до этого большого города, осадил один городок - на иговском языке называют его Рындех, - что в четырех милях от города Дерпта. Стоял он, осадив его, три дня и, пробив стену, предпринял штурм и третьим приступом взял его. И того ротмистра, что в нем захватил, с тремястами воинами - почти всех их в презлых темницах голодом и холодом поморил. А помощи оказать тому городу мы не могли из-за очень далекого расстояния, ведь от Москвы до Дерпта миль сто восемьдесят будет и зимний путь еще не установился, да и войско было уже очень усталым. А к тому же в ту зиму выступил было царь перекопский со всей Ордой на князя великого, поскольку дана была из Москвы от татар весть, якобы князь великий со всеми силами своими на лифляндцев к городу Риге пошел. А когда дошел он до Украины и был в полутора днях пути, тогда захватил в степи на ловах рыбных и бобровых казаков наших и узнал, что князь великий в Москве, и войско из Лифляндской земли возвратилось невредимым, взяв немецкий большой город Дерпт и других двадцать городов. И он, так и не повоевав, возвратился оттуда в Орду со всеми силами своими, с большими потерями и позором. Ведь та зима была со снегом глубоким и очень морозна, и от того татары коней себе всех погубили, и множество их от стужи и самих перемерло. К тому же и наши гнались за ними аж до реки Донца, называемого Северским, и там, на зимовщинах их настигая, губили. В ту же зиму царь наш послал с войском больших гетманов своих: Ивана, князя Мстиславского, и Петра Шуйского из рода князей Суздальских - и взяли они, добравшись туда, один город, очень красивый - среди обширного озера на острове расположены большой посад и крепость; а называют его на иговском языке - Алвист, а по-немецки - Мариенбург.
В те годы, как я уже говорил, был царь наш в смирении и хорошо царствовал, и по пути Господня закона шествовал. Тогда, по словам пророка: "Без усилий Господь врагов его смирил", и на страны, посягнувшие на народ христианский, возлагал он руку свою. Ведь волю человеческую Господь прещедрый больше милостью направляет на добрые дела и укрепляет ее в этом, нежели наказанием, если же человек закоренелый в зле и непокорным окажется, тогда наказанием, с милосердием смешанным; ну а если он неисцелим, тогда казнит в назидание тем, кто пожелал бы жить не по закону. И добавил он ко всему еще один дар, как уже говорил, награждая и утешая в покаянии пребывающего царя христианского.
В те же годы, или немного раньше, даровал ему Бог к Казанскому еще и другое царство - Астраханское, а как - вкратце расскажу об этом. Послал он тридцать тысяч войска на галерах по реке Волге на царя астраханского, а над ними поставил стратига, Юрия именем, из рода князей Пронских (о нем прежде уже рассказывал, когда о взятии Казани писал), и к нему присоединил другого мужа - Игнатия, называемого Вешняковым, постельничего своего, мужа, воистину, храброго и достойного. Пошли они и покорили то царство, лежащее возле Каспийского моря; царь же бежал от них, а цариц его и детей захватили вместе со скарбом царским. И всех людей царства того его покорили, и возвратились со светлою победою со всем воинством невредимы.
Потом, в те же годы, мор пущен был от Бога на Ногайскую Орду, то есть на заволжских татар, и вот каким образом: наслал он на них зиму, настолько лютую и студеную, что все стада их перемерли, как кони, так и другой скот, а летом и сами они вымерли, ведь питаются они только молоком различных животных из стад своих, а что касается хлеба, то и слова такого у них нет. Как увидели оставшиеся в живых, что явственно на них гнев Божий пущен, то пошли к Перекопской Орде, чтобы найти себе там пропитание. Господь же и в пути поражал их - жаром солнечным землю иссушал и в безводную пустыню превратил; там, где прежде реки текли, вода совсем пропала, так что и на три сажени копая землю, лишь кое-где понемногу воды находили. И настолько того народа измаильтянского мало за Волгою осталось, что едва пять тысяч воинов могли выставить, а прежде многочисленны были подобно песку морскому. А из Крыма тех ногайских татар также выгнали, поскольку и там голод и мор великий были, так что совсем мало их осталось. Некоторые очевидцы, мужи наши там в то время бывшие, свидетельствуют, что и той Орде Перекопской из-за бедствий и десяти тысяч коней не осталось. Тогда самое время было христианским царям отомстить басурманам за многолетнее и беспрестанное пролитие крови христианской и обезопасить себя и отечество свое навеки, ибо ни для чего другого, но только для того и бывают помазаны на царство, чтобы праведно судить и царства, врученные им Богом, оборонять от нашествий варваров. Потому тогда и нашему царю некоторые советники, мужи храбрые и мужественные, настойчиво советовали, чтобы двинулся сам, с собой во главе, с большим войском на перекопского царя, поскольку время для этого благоприятно, и Бог на это призывает и помощь для этого дела праведного подает, как бы перстом указывая, повелевает погубить врагов своих извечных, кровопийц христианских, и освободить множество пленных от многолетнего рабства, как от самих адских пропастей. Если бы про обязанности сана своего царского помнил и послушался бы совета добрых и мужественных стратигов, то премногую благодарность и на этом бы свете заслужил, но неизмеримо большую на небесах от самого Создателя, Христа Бога, который наидражайшую кровь свою не пожалел за погибающий род человеческий пролить! Если бы и души наши положить пришлось бы за порабощенных многие годы бедных христиан, то, воистину, эта добродетель любви выше всех добродетелей Богом оценена была бы, ведь и сам он говорил, что нет выше добродетели, чем душу свою положить за друзей своих.
Хорошо бы, и больше скажу, очень хорошо было бы избавить в Орде плененных от многолетнего рабства и освободить закованных от тяжелейшей неволи, но наш царь тогда уже мало об этом думал. Послал всего пять тысяч войска с Вишневецким Дмитрием Днепром-рекою на Перекопскую Орду, а на следующее лето с Даниилом Адашевым и с другими стратилатами около восьми тысяч также водою послал. И они неожиданно для татар выплыли по Днепру в море и немало урона нанесли Орде: как самих их побили, так и многих жен и детей их полонили, и христианских людей от рабства освободили немало, и невредимы восвояси возвратились. Мы же снова и снова настойчиво к царю обращались и советовали: или сам бы пошел, или войско большое послал бы в то время на Орду. Но он не послушался - поддержали его и помешали нам ласкатели, добрые и верные товарищи в трапезах и за кубками, и в различных наслаждениях друзья. Видно, уже на своих родственников и единомышленников остроту оружия более, чем на поганых, готовил, скрывая в себе то семя, что всеял в него прежденазванный епископ, по прозванию Топорков.
А здешнему королю и того ближе было, но его королевская высота и величество не к тому склонялся умом, а больше к различным пляскам многим и к разукрашенным маскам. Также и вельможи в земле той за большие деньги драгоценными калачами и марципанами гортань и чрево себе набьют, и, как в бездонные бочки, тончайшие различные вина льют без меры, и в пляске, с прихлебателями своими вместе, высоко скачут и воздух ногами бьют, а напившись, так заносчиво и прегордо друг друга восхваляют, что не только Москву или Константинополь захватить, но если бы и на небе были турки, сбросить их оттуда вместе с другими неприятелями своими клянутся. А потом возлягут на постели свои между толстыми перинами и, едва к полудню проспавшись, очухаются и с тяжелыми от похмелья головами, чуть живые, встанут; а в прочие дни по многолетней привычке бывают гнусны и ленивы. Оттого и упустили такое благоприятное для похода на басурман время, не заботясь, хуже тех, прежденазванных, о своем отечестве: не только о тех плененных, что в многолетнем рабстве находятся (о них я говорил немного выше), не пекутся, но каждый год на глазах их множество жен и деток, а также и слуг их в полон гонят, но ни они, ни тем более прежденазванные прихлебатели не защищают их. Если же, опасаясь срама великого и из-за упреков многослезных народа, соберутся и выедут, то тянутся вдалеке по следам полков басурманских, страшась настичь и ударить по врагам креста Христова. Проедутся так за ними дня два или три и возвратятся восвояси, а что уцелело от татар или какое имущество и скот убогими христианами в лесах были спрятаны, то все поедят и последнее разграбят, ничего бедным, окаянные, не оставят из слезных тех остатков.
А издавна ли те народы и те люди столь равнодушны и немилосердны к соплеменникам своим и родственникам? Воистину, не издавна, а недавно. Раньше были среди них мужи храбрые и заботливые о своем отечестве. Но отчего же ныне так стало, и отчего с ними такое случилось? Воистину, вот отчего: когда следовали вере христианской и в церковных догматах были тверды, и в делах житейских умеренность и воздержание сохраняли, тогда все, как один человек, наилучшими во всем были, и себя, и отечество свое обороняли. Когда же путь Господень оставили и веру церковную отринули, поскольку преизлишний покой возлюбили и ринулись по проторенному и широкому пути, то есть в пропасть ереси лютеранской и других различных сект (первыми пребогатейшие их вельможи на такое святотатство решились), вот тогда от этого с ними это и случилось. Сначала только некоторые вельможи их богатые, великой властью у них наделенные, к такому самовольству умом обратились, а глядя на них, не только слуги их, но и братия их меньшая свободную от природы волю свою самочинно, святотатственно и безрассудно к таковым слабостям направили. Ведь, как говорят мудрые: куда начальники волю свою направляют, туда и простонародья воля несется или устремляется.
И еще более горькое видел я, что от этих сладострастий случилось с ними, - многие из них, даже некоторые знатные мужи и князья, настолько боязливы и изнежены женами своими, что как узнают про варварское нашествие, так забьются в неприступные крепости, и, воистину, смеха достойно: облачившись в доспехи, сядут с кубками за стол и рассказывают побасенки пьяным бабам своим, а о том, чтобы из ворот крепостных выйти, и не думают, хотя бы возле самого города или у крепости битва басурман с христианами была. Все это, воистину, удивительное сам глазами своими видел, и не только в одном городе, но и в других некоторых.
В одном же городе привелось мне увидеть такое: сидели в нем пятеро знатных мужей с придворными своими, к тому же и два ротмистра с полками, и тут же под самыми стенами города горстка воинов вместе с простыми людьми бились упорно с проходящим мимо полком татарским, который уже с полоном из земли той возвращался. И наносили поражение неоднократно и в бегство обращали басурманы христиан, а из тех прежденазванных вельмож ни один из города не вышел на помощь им, но, говорят, сидели они и осушали большие полные сосуды. О пиршество постыдное! О сосуд, не вином, не медом сладким, но самой кровью христианской наполненный! И если бы волынский полк, стремительно гнавшийся за теми погаными, в конце битвы той не подоспел, то всех бы их до единого перебили. А когда увидели басурманы, что за ними гонится полк христианский, то посекли большую часть полона, а оставшихся в живых побросали и, все оставив, в бегство обратились. Также и в других городах, как немного выше говорил, глазами своими видел богатых и благородных облаченных в доспехи мужей, которые не только не отваживаются против врагов выйти или в погоню за ними пуститься, но, видно, и самого следа их боятся, ведь вельможи эти вооруженные не осмеливаются и шага ступить из крепости.
Вот такие ужасающие, когда слышишь об этом, а более того - смеха достойные перемены случаются с христианскими представителями от роскоши и от презлых различных ересей, так что прежде бывшие храбрыми и мужественными славными воинами стали они женоподобными и от страха трепещущими. А что касается тех волынцев, то не только в хрониках мужество их описано, но и новыми повестями засвидетельствовано, однако, как несколько выше и о других сказал: все это было, пока держались они веры православной и сохраняли умеренные нравы, к тому же имели над собой гетмана храброго и славного Константина, правоверными догматами просветленного и всяческим благочестием сияющего, тогда славными в делах ратных проявляли себя, отечество свое обороняя, и не единожды, не дважды, но многажды показали себя достойными похвалы. Но повесть эта, думается мне, затянулась, а потому оставим об этом и к прежней теме возвратимся.