Он исколесил остров вдоль и поперек, исходил его пешком, работал, где только мог, чтобы лучше узнать жизнь, преподавал в школе и университете, читал лекции, и всюду его встречали радостно и искренне. Он любил людей, просто людей, и люди любили его. Но теперь все изменилось. Попадая в какой-нибудь литературный клуб, он испуганно забивался в угол и молился, чтобы его никто не заметил. Его и перестали замечать. По инерции его еще приглашали прочесть лекцию или выступить по радио, но сказать ему было нечего. Он вздыхал и доставал из стола какую-нибудь статью трехлетней давности и потом кое-как пересказывал ее перед слушателями. Конечно, ему было стыдно, но придумать ничего нового он уже не мог. Казалось, в нем что-то отключилось, иссяк какой-то источник, который питал его все эти годы и давал ему власть над людьми. Да, это болезнь, думал он, но понимал при этом, что одними лекарствами тут не поможешь. Надо было еще что-то, но что - он пока еще не понял. З. Фрагмент медицинского заключения ... Смерть наступила в результате попадания в легкие морской воды. Тело пробыло в воде не менее трех суток. На теле пострадавшего не обнаружено следов борьбы. Травма черепа последовала, видимо, уже после смерти в результате столкновения тела с каким-то твердым предметом... Ну, не идиоты ли? И. Очередное излияние О'Браена, в котором он пытается добиться правды Нет, я просто больше не могу! Все они как стадо овец, которых пытаются заставить шагать в ногу. Ну, правой-левой, сено-солома, раз-два! А они все равно разбредаются в разные стороны. Они даже не пытаются установить личность убитого, а я твердо уверен в том, что это убийство, и тут им меня не сбить. Нет, надо мне самому взяться за это дело. Вот еще подожду немного, подсоберу материалы и отправлюсь на место происшествия! К. Конец первой главы Сегодня игра не клеилась. Они забросили мяч и так и не смогли отыскать его. Наверное, не очень старались. Собрав свои сумки, они разошлись по домам. Мяч подождал их немного и сам выкатился на дорогу. Никого не найдя, он грустно откатился к куче мусора и остался лежать, одинокий и никому не нужный. Майк быстро прошел мимо, даже не взглянув на него. Он тоже торопился домой. У него в кармане лежало письмо, в котором сообщалось, что его кандидатура для работы в летней школе для мальчиков одобрена руководством и ему предлагается немедленно дать письменный ответ, когда и куда именно он хотел бы поехать. Он волновался. Именно на такой школе он познакомился с Мерлем. Он послал свою анкету уже давно и не был уверен, что его возьмут, у него ведь совсем не было опыта. Увидев на конверте свое имя, он испугался и в первую минуту даже не решился его вскрыть. А тут даже предлагают выбрать место и время. Конечно, он хочет поехать в июле, когда не так много туристов, и именно туда, где был сам, это ясно. Тогда Мерль должен был преподавать им историю, но назвать ежедневные встречи с этим ярким человеком уроками было бы трудно. Это были скорее незабываемые спектакли, где они были восхищенными зрителями, а он - исполнителем всех ролей одновременно. Вернее - это была одна единственная роль, огромная роль этого человека в развитии их национальной культуры. Это придумал сам Майк и как-то решился сказать об этом Мерлю. Так началась их дружба. С тех пор прошло много лет, но ничего, подобного тем двум неделям, в жизни Майка больше не было. Потом начались занятия в школе, скучные серые дни, и, когда уже совсем настала зима, Мерль вдруг опять заговорил с ним с телевизионного экрана. Майк замер от счастья, потом пошел к себе и старательно сделал уроки. Немного подумав, он взял чистый лист бумаги и написал знаменитому писателю длинное письмо. К его удивлению, тот ответил. Глава вторая Л. Дети и взрослые, или "сэндвич с сыром" Продрав глаза, Майк понял, что безнадежно опоздал на автобус. Ну что же, теперь спешить некуда. Он поплелся на кухню и уныло сварил себе кофе. Молока в холодильнике, конечно, не нашлось. В университет он поехал на велосипеде. Лег он поздно, так поздно, что за окном было уже совсем светло. Но спать ему не хотелось. Всю ночь он просидел над этим рефератом и сумел сделать начисто почти половину. Получилось очень неплохо. Гнетущее чувство невыполненного долга постепенно отступало, и ему снова хотелось гулять, играть в баскетбол или даже попрыгать пару часов в дискотеке при столовой. Подъезжая к университету, он заметил развевающийся британский флаг, но не обратил на это внимания. Почти не обратил. Может быть, кто-нибудь из профессоров получил какую-нибудь награду или, наоборот, внезапно умер, или кто-нибудь куда-нибудь полетел или, наоборот, разбился. Газет Майк почти не читал. Ему все это было как-то все равно. В столовой он сразу заметил Каттерна. Тот сидел в углу и сосредоточенно выковыривал сыр из сэндвича. Майк взял себе стакан кофе и подсел к нему. - Ну, посмотрите, - сказал Каттерн, - что я говорил? Я знал, что кончится чем-нибудь таким. - Он протянул Майку свежую газету. На первой странице красовалась очередная фотография Мерля, настолько странная, что Майк невольно открыл рот. Писатель, с растрепанными волосами, диким взглядом и испуганно сжатыми губами, стоял в обрамлении двух дюжих полицейских. Казалось, он хочет вырваться от них и делает какие-то знаки стоящему поодаль журналисту с видеокамерой. - Это... это что? - прошептал Майк. - Когда это случилось? Почему? Что он сделал? Схватив газету, он жадно впился глазами в подпись под фотографией: "Известный писатель Мерль Мебиус Пейдж беседует с полицейскими". Майк тупо уставился на Каттерна, а потом снова взял в руки газету. Только теперь он заметил заголовок, набранный жирными буквами: "Трое юношей погибли под колесами поезда!". Теперь он понял: Мерль просто стоял в толпе любопытных, и его случайно, или не совсем случайно, снял кто-то из журналистов. Он с облегчением бросил газету на столик. - А он и раньше любил смотреть на такие вещи? - неожиданно спросил Каттерн.
Майк пожал плечами. - Не знаю. Я как-то не замечал... - он вдруг рассердился. - Да вы что имеете ввиду? Он просто проходил мимо, тут, я думаю, каждый бы остановился. Да только не каждого станут снимать журналисты, - добавил он, немного помолчав. Майк снова взглянул на заголовок: "Трое юношей..." - А почему они погибли? - спросил он, - вы прочли? - Да, - вздохнул Каттерн, - бедняги... Они, кажется, играли в футбол на рельсах и не слышали сигналов. Вот поезд их и задавил. М. Воспоминания "Постарайтесь вспомнить, какое ваше первое детское воспоминание", - так сказал ему тот психотерапевт, и добавил: "Это очень важно!". А почему это так важно, не объяснил. Мерль откинулся на подушку и честно старался вспомнить. Вот он в школе, бежит по коридору, опаздывает и боится, что его не пустят. Нет, надо пораньше. Плюшевый медведь, почему-то красный. Когда это было? Да, медведь. Они с красным плюшевым медведем сидят в машине, почему-то одни. Лето. Какое-то пустынное шоссе, поле. Рядом с машиной кто-то стоит, но Мерль не помнит, кто именно. Он смотрит прямо перед собой на дорогу, держит медведя за красную плюшевую лапу и почему-то очень боится. Мерль закрыл глаза. Ерунда какая-то. Почему это важно? И куда это его везли тогда? А, неважно... Красный плюшевый медведь вдруг вылез из машины и подошел к стоящему рядом молодому мужчине. Его лица Мерль не видел, но почему-то знал, что это его дядя, младший брат его матери. Медведь неслышно подкрался к нему сзади и вдруг резким движением обхватил за шею и впился зубами в затылок. Дядя вскрикнул. Яркая кровь залила стекло... Мерль вскрикнул и открыл глаза. Дядя, красный плюшевый медведь, кровь, все это еще стояло у него перед глазами и по всему телу разливалось приятное спокойное тепло. Он вздохнул, повернулся на другой бок и блаженно уснул. Н. Очередная эякуляция О'Браена Ага! Теперь я понял! Этот МакАнны подсовывает нам очередную фантастику. В первом романе у него было про трансплантацию мозга, потом - про раздвоение личности, а теперь он пытается подсунуть нам этих мертвых мальчиков и психа в башне из слоновой кости. И, мол, давайте, сами разбирайтесь во всяких там психоаналитических штучках. Нет уж, это у вас не пройдет. Сон - это сон, а труп - это труп, нечего путать! Все это, наверное, ему нужно для того, чтобы мы забыли, с чего все началось: с того жмурика в воде. Он, небось, и сам не знает, кто это был и почему его убили, вот и пытается навести тень на плетень. Зря надеется, я это дело так не оставлю. Кстати, этот Каттерн мне как-то очень не нравится. У него с совестью не все в порядке, помяните мое слово! О. Мерль Бебиус Пейдж прогуливается по дублинским улицам Полицейские разрешили ему подойти поближе и взглянуть на трупы. Именно в этот момент его и снял кто-то из фоторепортеров. Теперь эта жуткая фотография пялилась на него со всех газет, лежащих на уличных лотках. Он купил в киоске бритву, зашел в какую-то уборную и побрил голову. Потом поднял воротник плаща, нашел в кармане шелковый шарф и замотался им до бровей. Вид получился странный, это он понимал, но так его хоть никто не узнавал. Так он был похож то ли на кришнаита, то ли на наркомана, но лучше уж это, чем то жуткое лицо в газете. Мерль сосредоточенно шел по улице. Все, десять минут, и никто на него не обернулся. Кажется можно расслабиться и снять с лица этот шарф. Он сел на скамейку возле какой-то школы и блаженно вздохнул. Проходящие мимо девушки в ярко-зеленых форменных свитерах остановились невдалеке и стали, хихикая, подталкивать друг друга локтями. Его узнали. У одной из них даже нашелся журнал с его рассказом, который он с готовностью подписал. На душе стало как-то приятней. Ну и что, что такая фотография, не единственная же она у него. Его узнают на улицах, взрослые и дети... Он пытался психотерапевтически задержаться на этой приятной мысли, но хватило ее не надолго. Ну и что, что его все знают? Какой в этом смысл? Какой смысл вообще в его жизни и в жизни вообще? Хорошо бы куда- нибудь уехать, но вот только куда? Можно было бы съездить на Красное озеро, но он сейчас чувствовал в себе мало религиозного духа, чтобы совершать паломничества, к тому же он читал, что там начались раскопки, так что для простых посетителей там, наверное, все закрыто. Он понимал, что все ждут от него новой книги, и план ее был у него уже готов. Это будет, конечно, сборник рассказов, роман он сейчас не потянет, но рассказы будут тщательно подобраны так, что окажутся разными воплощениями одной и той же идеи, но какой именно - он сам еще не решил. Некоторые рассказы уже выходили в журналах по обе стороны Атлантического океана, но это ничего не меняло. Главное - правильно их расположить и придать всей книге необходимую тональность. Да, он обязан сделать это, и это будет его последняя книга, лебединая песня, последний сноп, радостный, но требующий жертвы. Всю жизнь он писал о себе самом. Конечно, не совсем в прямом смысле слова. Но все изображенные им персонажи воплощали в той или иной степени его собственный внутренний мир, и все, что происходило с ним, было частью его собственной жизни, реальной или вымышленной - но его и только его. А теперь, когда жизнь его пуста и душа остыла, о чем ему писать? Жалко, что он не может заставить себя влюбиться. Или все-таки может? Вокруг столько приятных девушек, которые только и ждут, чтобы на них обратил внимание известный писатель. Мерль зажмурился... Он представил себе милое, мягкое лицо, клетчатую юбку, белый свитер, длинные пальцы... Она, конечно, читала все его книги, она от них без ума, хотя имеет и собственное мнение. Да, она не дура, с ней можно и поспорить, и посмеяться, и погрустить... Он вздохнул. Разве такие теперь есть? Вряд ли, а погрустить он может и один. Мерль кое-как доплелся до дома, сидел допоздна перед включенным телевизором и уже в постели понял, что ему надо поехать в горы. Или на море... Утром он встал относительно бодрым и решил воспользоваться этим, чтобы немедленно осуществить свой замысел. Сев в машину, он покатил на запад. Уже подъезжая к Голуэю, он понял, что все это не имеет смысла, и повернул обратно. По радио сначала тихо пел какой-то приятный женский голос, а потом низкий мужской голос грубо прервал его и сказал, что вчера было совершено нападение на памятник Патрику О'Конари. Неизвестные облили его краской и отбили кусок от шляпы. Мерль вздохнул: бедный старик! Всегда ему доставалось, и умер он как-то нескладно, в больнице для бедных... В больнице... Да, и Джозеф Мак Грианна тоже сейчас в какой-то больнице, говорят, для душевнобольных... А ведь какой был человек! Мерль продолжил мысленно этот ассоциативный ряд и содрогнулся: нет, он не поддастся! Он сделает что-нибудь и победит свою болезнь... Если это только болезнь, а не судьба, грустный удел тех, кто пытается возродить мертвую культуру этой страны-мертвеца. А что если обмануть судьбу и неожиданно покончить с собой? Он сел поудобнее и стал представлять свои похороны. Народу - тьма! Некоторые даже плачут. У многих на лицах смятение, растерянность и вина. "Кто бы мог подумать... В расцвете творческих сил... Никогда бы не сказали, что он... И почему?!.." Да, действительно, почему? И что потом? Можно ли доверять этим священникам, которые внушают нам, что после смерти нас ждет новая жизнь? А если нет? Когда он въехал в Дублин, была уже почти ночь. Он медленно ехал вдоль канала и думал, что провел день не так уж плохо. На парапете сидели два мальчика и ловили рыбу. Глядя на них, Мерль понял, что жизнь не так уж плоха и далеко еще не кончена. В душе его еще тлел слабый огонек, надо было лишь поднести к нему пучок соломы и немного подуть. П. О'Браен торжествует Ну вот, приехали! Теперь я разобрался в этом ирландском жарком, где мясо не разглядишь среди картошки и лука. Но я его разглядел! Нам нарисовали портреты трех мужчин и дали понять, какие между ними отношения. Но этого мало! Нужна женщина, без этого ничего не получится. И, кажется, ждать нам осталось недолго! Р. "Голод", рассказ молодого начинающего прозаика Шемаса Мак-Анны, присланный Мерлю на рецензию Если пройти пешком всю Камден-стрит, можно сэкономить пятьдесят пенсов. Как раз столько стоит билет на автобус. И тогда на эти деньги можно будет купить полдюжины апельсинов, то есть - шесть штук. Он точно знал, там апельсины продают на дюжины, а не на десятки, дюжина стоит фунт. Значит, всюду на фунт выходит десять штук, а там - двенадцать. И эти апельсины можно будет есть целый день. Ему нужны апельсины, очень нужны. Они вкусные и в них есть витамин С, ему, наверное, не хватает этого витамина, это оттого так болят ноги по ночам. Он даже спать перестал от боли. Это все от недостатка витаминов. А то два дня подряд он ел вареный рис с рыбой и зеленью. Сначала получилось даже довольно вкусно, но к концу второго дня он на него даже смотреть не мог, так и поставил в раковину. Теперь от этой кастрюли жутко воняет, и он все никак не может заставить себя ее вымыть. Да, апельсины - это другое дело. И готовить не надо, и мыть потом не надо, и витамины. Солнечный свет постепенно бледнел, потом посерел и скоро всюду зажглись тусклые фонари. Он застегнул пальто и надвинул шляпу на лоб. На углу Камден-стрит он подошел к яркому прилавку, но тут его ждало разочарование: апельсины продавали на десятки. Грубая торговка отказалась торговаться с ним, а объяснять ей, что она не права, ему было лень. Он взял пакет с пятью апельсинами и побрел обратно. Он ничего ей не сказал. Да и что тут скажешь? Что ноги болят по ночам, что по утрам его трясет от кашля, что иногда днем начинает кружиться голова? Зачем ей все это знать? Он ничего не сказал. Он перешел через улицу и сел на скамейку возле какого-то офиса. Достав из пакета апельсин, он разодрал его липкую кожу. Он медленно высасывал дольку за долькой, прежде чем проглотить очередной кусок. Главное - не спешить. Мимо него медленно проехала девушка на велосипеде. Длинные рыжие волосы, джинсы, белый аранский свитер. Сразу видно - американка. Слизывая с пальцев липкий сладкий сок, он вдруг поймал себя на мысли, что он бы от нее не отказался. И от ее велосипеда - тоже. Он усмехнулся: давно ему ничего такое не приходило в голову, вот что значит - витамины. Он встал и взял пакет. Теперь надо идти. Следующий апельсин он съест у Собора, а остальные отнесет домой. Один он съест перед сном, еще один ночью, если опять не сможет заснуть, и последний будет ждать его утром на завтрак. Приступ кашля заставил его остановиться и схватиться за грудь. Потом он снова пошел вперед. Он шел медленно и сосредоточенно, стараясь не делать лишних движений. Путь ведь предстоял неблизкий. У очередного светофора он остановился и подождал, пока зажгут зеленый. Позади себя он услышал какую-то возню и смешки, но оборачиваться не стал: зажгли зеленый, а он всегда боялся не успеть перейти. Его перегнала стайка мальчишек, он невольно сделал шаг в сторону и отмахнулся от них рукой. Пакет выпал и оранжевые шары покатились по мостовой. Он едва успел дойти до тротуара, как уже зажгли красный... С. Новое лицо Майк стоял с подносом в руках и озирался в поисках свободного столика. Кроме традиционного сэндвича с салатом и стакана кофе, он взял себе зеленый горошек и порцию кэрри. Да еще стакан какого-то желтого сока. Так что двигаться надо было осторожно. Заметив, что две маленькие японки в узких черных брюках встают из-за столика у стены, он радостно устремился туда со своим подносом. Не дойдя до столика метров двух, он испуганно остановился. У, стены, повернувшись к нему спиной сидела девушка с длинными рыжими волосами и задумчиво ковыряла ложечкой в стаканчике с мороженым. Майк постоял немного, потом сделал решительный взмах подбородком и подошел к ее столику. - Здесь не занято? Она вскинула на него свои каре-зеленые глаза и промолчала. Майк поставил свой поднос на столик и начал разгружать его. Девушка вздохнула и переложила белый аранский свитер, лежащий на сиденье соседнего стула, себе на колени. Майк сел, поблагодарив ее кивком головы, и принялся за кэрри. - Ну, как дела? - спросил он наконец. Она пожала плечами. - Никак... - Что же ты не говоришь, как обычно - О.К.?! - улыбнулся Майк. - Или решила перенять все наши обычаи? - Да, наверное... - она слабо улыбнулась в ответ. - Да, об обычаях... - продолжал Майк. - А ты знаешь, что значит узор на твоем свитере? По узору определяли, из какой деревни утонувший рыбак. Понимаешь? У каждой деревни был свой узор, и если к берегу прибивало труп, люди сразу узнавали, куда именно его надо везти. Так что, - он усмехнулся, - если ты в нем утонешь, тебя сразу отвезут на тот маленький островок, откуда родом твой свитер. - Очень остроумно! - сказала она. - Я все это знаю, и про свитеры, и про кружева, и про клетчатые шали, и про обручальные кольца. - Да, конечно, - сказал Майк, - ты же у нас этнограф, приехала изучать нашу материальную культуру. Видно, духовной у нас уже не осталось. Она прищурилась и облизала пластмассовую ложечку. - Ты что это такой злой? - спросила она и улыбнулась. - Не знаю, - ответил он. - Сам не знаю. Наверное, потому что очень рад тебя видеть. Они засмеялись. - Ты в Дублин ездила? Она кивнула. - Ну и как? - Что "как"? - она удивленно вскинула брови. - Можно подумать, ты сам там никогда не был. - Я имел в виду, понравилось ли там тебе? Она не ответила и почему-то покраснела. - Джоанна... - Что? - спросила она, изучая узор на свитере. - Я... Ладно, так, ничего. Они замолчали. Поворот винта. Т. Мерль Мебиус Пейдж посещает среднюю школу Он слышал по радио, что в одном маленьком городке есть музыкальная школа, при которой организована музыкальная группа, носящая название одного из его романов. В момент одного из приливов истерической бодрости он решил съездить туда, навестить эту школу и познакомиться с ее учащимися. Желание вполне естественное, не правда ли, впрочем, так, наверное, казалось только ему. Сидящая у входа маленькая старушка в черном встретила его более чем подозрительно. - Простите, сударыня, я Мерль Мебиус Пейдж, романист... - Не имею чести быть знакомой с вашими произведениями, мистер Мобиле, сухо ответила она. - Что вам здесь нужно? Вы кого-нибудь ждете? Мерль смутился. - Не совсем, - промямлил он. - Не то чтобы я ждал кого- то конкретного. Но, понимаете, в молодости у меня вышел роман, он назывался "Свалка". А тут я услышал, что при вашей школе есть группа, которая так называется, "Свалка".
- Ну и что? - Ну, я и хотел с ними познакомиться. Хотел спросить, случайно это получилось или нет... Она пожала плечами. - Я не понимаю, чем вы недовольны. Да, у нас при школе есть и театральный кружок, и вокальный, и ансамбль. Ну и что? Мерль помялся. - Скажите, может быть, я могу поговорить с руководителем этого ансамбля? - О чем? - О его работе. - Он старался сохранять спокойный тон, хотя делать это было все труднее и труднее. - Я не знаю, я не понимаю, зачем вам это нужно... - Может быть, директор разрешит наш спор? Она пожала плечами и нажала на кнопку. - Господин директор, - она с почтением склонилась к микрофону, - не могли бы вы подойти на минуту? Тут вас спрашивает какой-то человек, он говорит, по поводу ансамбля... Через несколько минут перед Мерлем предстал достойного вида пожилой мужчина, правда несколько полноватый. - Что вам угодно? - осведомился он. Мерль объяснил. Директор школы оказался не в меру понятливей, но это мало помогло. Назвав имена участников ансамбля, он тем не менее отказался пропустить Мерля внутрь. Мерль повернулся и вышел. Старушка в черном смотрела ему вслед и глаза ее светились торжеством. У. Фраза из произведения, постепенно складывающегося в мозгу Мерля Мебиуса Пейджа Соварле Пеппиат слушал лекцию о жизни и творчестве Никколо Паганини (1782 1840). Ф. Господин Паскуале О'Браен опять чувствует себя разочарованным Этот сумасшедший Пейдж просто не знает, чем себя занять. Ехать куда-то, чтобы поговорить с участниками музыкального ансамбля? Чушь какая-то! И зачем ему эти прыщавые тинейджеры? Хочет пропитаться их юной энергией, чтобы продолжать писать свои никому не нужные излияния? Как же, дадут они ему ее! Х. Продолжение экзамена Испытуемые не должны приносить с собой никаких учебных пособий, кроме рекомендуемых, список каковых они имеют право потребовать за три дня до начала экзамена. Собственное осмысление рекомендованного текста, к которому в ходе его анализа может придти испытуемый, всячески приветствуется комиссией. Ц. Фрагмент одного из рекомендованных текстов Все в нашей жизни - игра. Все мы - карты, розданные кому-то. Или шахматные фигуры, столпившиеся над пропастью. Неосторожный шаг - и мы сыплемся вниз, вниз, вниз, прямо на острые камни... Что может удержать нас над обрывом? Любовь? Ненависть? Чувство долга? Мы сыплемся вниз, как камешки, как листья, опадающие осенью. Куда же несет нас беспощадный ветер? Что там, на дне пропасти? - Предложите ваш вариант ответов на поставленные в тексте вопросы. Ч. Фрагмент одного из нерекомендованных текстов Статистика несчастных случаев со смертельным исходом в течение трех летних месяцев в графстве Голуэй: - обнародованию не подлежит. Ш. Фрагмент лекции, которую слушал Соварле Пеппиат ... Жизнь этого яркого человека, этого гения, этого бессмертного музыканта всегда была отмечена печатью красоты и ужаса. Да, ужас и красота - они были слиты в нем в одно целое, именно такие чувства вызывал он всегда и у слушателей, и у своих близких - восхищения и отвращения, преклонения и страха... В 1835 году над небом Европы вновь вспыхнула комета Галлея, и ее светящийся хвост казался чем-то вроде Дамоклова меча, висящего в ночном небе. Это было величественное зрелище, но оно внушало людям суеверный ужас. Комета погасла окончательно лишь к 1840 году, году смерти великого скрипача, и я не намерен считать это случайностью. Но, чтобы лучше понять таинственные связи, объединяющие земных гениев с великим духом вселенной, мы должны обратиться к истокам, к детству музыканта. Никколо родился в Генуе в 1782 году. С самого раннего детства он обучался игре на скрипке по инициативе своего отца, который, рано заметив в мальчике необычайный талант, решил, что из этого можно будет извлечь выгоду. Никколо, как вспоминал потом он сам, не разрешалось гулять и играть со сверстниками, он часами должен был упражняться у себя в комнате, и, более того, говорят, что суровый и корыстолюбивый отец лишал его не только сладкого, но и целого обеда за малейшую ошибку, за ничтожнейшее проявление лени. Говорят, что Паганини уже в возрасте восьми лет прекрасно играл на скрипке, но особенно удивляться тут нечему, если вспомнить, что Моцарт, например, уже давал концерты и дирижировал в гораздо более нежном возрасте.
У юного Никколо было много учителей, и среди них - знаменитый Джакомо Коста, однако его первым и главным учителем мы должны будем назвать его отца, не только открывшего перед ним тайны скрипичного мастерства, но и, что, возможно было не менее важно, обучившего его прилежанию и исполнительской исступленности, без чего нельзя представить себе виртуоза. Однако мы должны признать, что все это оказывало плохое влияние на здоровье мальчика. Он с детства был худым и слабым, и с годами его организм все больше оказывался пораженным неким загадочным, но тяжелым недугом. В одиннадцать лет он дебютировал перед публикой своего родного города, и сразу был признан ею. С этого дня к многочасовым репетициям прибавились выступления, и жизнь его, и без того наполненная музыкой, стала, если можно так выразиться, заполненной ею до отказа. Через какое-то время Джакомо Коста почувствовал в исполнительской манере мальчика нечто новое, чуждое ему самому. К счастью, у него хватило ума не пытаться подавить это в юном виртуозе, но всего лишь отступить в сторону и рекомендовать своего талантливого ученика другому преподавателю, а именно знаменитому в то время скрипачу Алессандро Ролла... Щ. Один из многочисленных мифов о Никколо Паганини Когда Никколо вместе со своим отцом Антонио добрались, наконец, до дома Роллы в Парме, им сказали, что тот болен и никого не принимает. Антонио настаивал. Тогда синьора Ролла провела их в гостиную, а сама пошла в спальню к мужу, чтобы рассказать ему о странных посетителях. Синьор Ролла, как она и предполагала, не выказал никакого желания принять их. Тем временем Никколо заметил на столе в гостиной забытую партитуру последнего концерта Роллы. Недолго думая, он взял лежащую тут же скрипку и начал играть. Услышав божественные звуки, больной Ролла приподнялся на локте и взволнованно спросил жену, что это за виртуоз пришел к ним и как могло получиться, что он так хорошо знает музыку, написанную всего несколько дней назад. Та ответила, что это, судя по всему, играет тот мальчик из Генуи, о котором она только что рассказывала и которого собиралась просить удалиться. Ролла не поверил ей и попросил ввести к нему посетителей. Когда он еще раз услышал, как юный музыкант исполняет его собственный концерт, он заплакал и сказал, что это гений, которого ему, Ролле, просто уже нечему обучать. Но, конечно, это были лишь высокие слова. Ролла стал учить его, познакомил со многими музыкальными знаменитостями той поры и приоткрыл перед ним дверь, ведущую к свободе духа. А свободой тогда веяло из Франции... Э. Черновик памяти Они шли вдоль канала, и он держал ее под руку. Ветер трепал ее распущенные рыжие волосы, и лица почти не было видно. Он все заглядывал, заглядывал и пытался увидеть, какого цвета у нее глаза, но она почему-то отворачивалась. Тогда он схватил ее за плечи и повернул к себе... Вместо лица у нее была красная плюшевая морда... Мерль закричал и проснулся... Ерунда какая-то... Где он видел эту девушку, и почему она имеет право сниться ему в таком виде? Они шли вдоль канала, он держал ее под руку... А дальше что? Со снами всегда так: уже через несколько минут будто кто-то губкой стирает их из памяти, остается лишь какое-то слабое воспоминание, тень тени того, что пережил во сне. А потом и это исчезает, если не расскажешь это самому себе или кому-нибудь другому. Они шли вдоль канала, он держал ее под руку... А кто это был? Откуда он знает эту девушку? Рыжие волосы, белый свитер... Кажется, она была среди тех американских студентов, которые подошли к нему тогда после лекции и пригласили выпить с ними кофе. Да, это была она... Она тогда еще как-то странно посмотрела на него и сказала: "А ведь мы с вами, можно сказать, почти знакомы...". Он тогда не понял, что она имела ввиду, но расспрашивать ее было лень. Да и слишком много народу было вокруг. Мерль усмехнулся: еще одна маленькая тайна, которой суждено остаться никогда не раскрытой. Ю. Опять О'Браен Ну, по-моему, материалов у нас уже вполне достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы... Но пока лучше помолчать. Надеюсь, нам подбросят еще что-нибудь, главное не упустить... Конец алфавита Поскольку букв уже не осталось, испытуемые должны срочно представить варианты ответов. Поскольку это не совсем обычный экзамен, они должны будут также представить ответы на вопросы, смысла которых они так и не сумели понять. Shemas MacAnnaidh. Rabbles mo dha Mhicki. Пер. с ирландского Т. А. Михайловой (Продолжение в следующем выпуске)
Майк пожал плечами. - Не знаю. Я как-то не замечал... - он вдруг рассердился. - Да вы что имеете ввиду? Он просто проходил мимо, тут, я думаю, каждый бы остановился. Да только не каждого станут снимать журналисты, - добавил он, немного помолчав. Майк снова взглянул на заголовок: "Трое юношей..." - А почему они погибли? - спросил он, - вы прочли? - Да, - вздохнул Каттерн, - бедняги... Они, кажется, играли в футбол на рельсах и не слышали сигналов. Вот поезд их и задавил. М. Воспоминания "Постарайтесь вспомнить, какое ваше первое детское воспоминание", - так сказал ему тот психотерапевт, и добавил: "Это очень важно!". А почему это так важно, не объяснил. Мерль откинулся на подушку и честно старался вспомнить. Вот он в школе, бежит по коридору, опаздывает и боится, что его не пустят. Нет, надо пораньше. Плюшевый медведь, почему-то красный. Когда это было? Да, медведь. Они с красным плюшевым медведем сидят в машине, почему-то одни. Лето. Какое-то пустынное шоссе, поле. Рядом с машиной кто-то стоит, но Мерль не помнит, кто именно. Он смотрит прямо перед собой на дорогу, держит медведя за красную плюшевую лапу и почему-то очень боится. Мерль закрыл глаза. Ерунда какая-то. Почему это важно? И куда это его везли тогда? А, неважно... Красный плюшевый медведь вдруг вылез из машины и подошел к стоящему рядом молодому мужчине. Его лица Мерль не видел, но почему-то знал, что это его дядя, младший брат его матери. Медведь неслышно подкрался к нему сзади и вдруг резким движением обхватил за шею и впился зубами в затылок. Дядя вскрикнул. Яркая кровь залила стекло... Мерль вскрикнул и открыл глаза. Дядя, красный плюшевый медведь, кровь, все это еще стояло у него перед глазами и по всему телу разливалось приятное спокойное тепло. Он вздохнул, повернулся на другой бок и блаженно уснул. Н. Очередная эякуляция О'Браена Ага! Теперь я понял! Этот МакАнны подсовывает нам очередную фантастику. В первом романе у него было про трансплантацию мозга, потом - про раздвоение личности, а теперь он пытается подсунуть нам этих мертвых мальчиков и психа в башне из слоновой кости. И, мол, давайте, сами разбирайтесь во всяких там психоаналитических штучках. Нет уж, это у вас не пройдет. Сон - это сон, а труп - это труп, нечего путать! Все это, наверное, ему нужно для того, чтобы мы забыли, с чего все началось: с того жмурика в воде. Он, небось, и сам не знает, кто это был и почему его убили, вот и пытается навести тень на плетень. Зря надеется, я это дело так не оставлю. Кстати, этот Каттерн мне как-то очень не нравится. У него с совестью не все в порядке, помяните мое слово! О. Мерль Бебиус Пейдж прогуливается по дублинским улицам Полицейские разрешили ему подойти поближе и взглянуть на трупы. Именно в этот момент его и снял кто-то из фоторепортеров. Теперь эта жуткая фотография пялилась на него со всех газет, лежащих на уличных лотках. Он купил в киоске бритву, зашел в какую-то уборную и побрил голову. Потом поднял воротник плаща, нашел в кармане шелковый шарф и замотался им до бровей. Вид получился странный, это он понимал, но так его хоть никто не узнавал. Так он был похож то ли на кришнаита, то ли на наркомана, но лучше уж это, чем то жуткое лицо в газете. Мерль сосредоточенно шел по улице. Все, десять минут, и никто на него не обернулся. Кажется можно расслабиться и снять с лица этот шарф. Он сел на скамейку возле какой-то школы и блаженно вздохнул. Проходящие мимо девушки в ярко-зеленых форменных свитерах остановились невдалеке и стали, хихикая, подталкивать друг друга локтями. Его узнали. У одной из них даже нашелся журнал с его рассказом, который он с готовностью подписал. На душе стало как-то приятней. Ну и что, что такая фотография, не единственная же она у него. Его узнают на улицах, взрослые и дети... Он пытался психотерапевтически задержаться на этой приятной мысли, но хватило ее не надолго. Ну и что, что его все знают? Какой в этом смысл? Какой смысл вообще в его жизни и в жизни вообще? Хорошо бы куда- нибудь уехать, но вот только куда? Можно было бы съездить на Красное озеро, но он сейчас чувствовал в себе мало религиозного духа, чтобы совершать паломничества, к тому же он читал, что там начались раскопки, так что для простых посетителей там, наверное, все закрыто. Он понимал, что все ждут от него новой книги, и план ее был у него уже готов. Это будет, конечно, сборник рассказов, роман он сейчас не потянет, но рассказы будут тщательно подобраны так, что окажутся разными воплощениями одной и той же идеи, но какой именно - он сам еще не решил. Некоторые рассказы уже выходили в журналах по обе стороны Атлантического океана, но это ничего не меняло. Главное - правильно их расположить и придать всей книге необходимую тональность. Да, он обязан сделать это, и это будет его последняя книга, лебединая песня, последний сноп, радостный, но требующий жертвы. Всю жизнь он писал о себе самом. Конечно, не совсем в прямом смысле слова. Но все изображенные им персонажи воплощали в той или иной степени его собственный внутренний мир, и все, что происходило с ним, было частью его собственной жизни, реальной или вымышленной - но его и только его. А теперь, когда жизнь его пуста и душа остыла, о чем ему писать? Жалко, что он не может заставить себя влюбиться. Или все-таки может? Вокруг столько приятных девушек, которые только и ждут, чтобы на них обратил внимание известный писатель. Мерль зажмурился... Он представил себе милое, мягкое лицо, клетчатую юбку, белый свитер, длинные пальцы... Она, конечно, читала все его книги, она от них без ума, хотя имеет и собственное мнение. Да, она не дура, с ней можно и поспорить, и посмеяться, и погрустить... Он вздохнул. Разве такие теперь есть? Вряд ли, а погрустить он может и один. Мерль кое-как доплелся до дома, сидел допоздна перед включенным телевизором и уже в постели понял, что ему надо поехать в горы. Или на море... Утром он встал относительно бодрым и решил воспользоваться этим, чтобы немедленно осуществить свой замысел. Сев в машину, он покатил на запад. Уже подъезжая к Голуэю, он понял, что все это не имеет смысла, и повернул обратно. По радио сначала тихо пел какой-то приятный женский голос, а потом низкий мужской голос грубо прервал его и сказал, что вчера было совершено нападение на памятник Патрику О'Конари. Неизвестные облили его краской и отбили кусок от шляпы. Мерль вздохнул: бедный старик! Всегда ему доставалось, и умер он как-то нескладно, в больнице для бедных... В больнице... Да, и Джозеф Мак Грианна тоже сейчас в какой-то больнице, говорят, для душевнобольных... А ведь какой был человек! Мерль продолжил мысленно этот ассоциативный ряд и содрогнулся: нет, он не поддастся! Он сделает что-нибудь и победит свою болезнь... Если это только болезнь, а не судьба, грустный удел тех, кто пытается возродить мертвую культуру этой страны-мертвеца. А что если обмануть судьбу и неожиданно покончить с собой? Он сел поудобнее и стал представлять свои похороны. Народу - тьма! Некоторые даже плачут. У многих на лицах смятение, растерянность и вина. "Кто бы мог подумать... В расцвете творческих сил... Никогда бы не сказали, что он... И почему?!.." Да, действительно, почему? И что потом? Можно ли доверять этим священникам, которые внушают нам, что после смерти нас ждет новая жизнь? А если нет? Когда он въехал в Дублин, была уже почти ночь. Он медленно ехал вдоль канала и думал, что провел день не так уж плохо. На парапете сидели два мальчика и ловили рыбу. Глядя на них, Мерль понял, что жизнь не так уж плоха и далеко еще не кончена. В душе его еще тлел слабый огонек, надо было лишь поднести к нему пучок соломы и немного подуть. П. О'Браен торжествует Ну вот, приехали! Теперь я разобрался в этом ирландском жарком, где мясо не разглядишь среди картошки и лука. Но я его разглядел! Нам нарисовали портреты трех мужчин и дали понять, какие между ними отношения. Но этого мало! Нужна женщина, без этого ничего не получится. И, кажется, ждать нам осталось недолго! Р. "Голод", рассказ молодого начинающего прозаика Шемаса Мак-Анны, присланный Мерлю на рецензию Если пройти пешком всю Камден-стрит, можно сэкономить пятьдесят пенсов. Как раз столько стоит билет на автобус. И тогда на эти деньги можно будет купить полдюжины апельсинов, то есть - шесть штук. Он точно знал, там апельсины продают на дюжины, а не на десятки, дюжина стоит фунт. Значит, всюду на фунт выходит десять штук, а там - двенадцать. И эти апельсины можно будет есть целый день. Ему нужны апельсины, очень нужны. Они вкусные и в них есть витамин С, ему, наверное, не хватает этого витамина, это оттого так болят ноги по ночам. Он даже спать перестал от боли. Это все от недостатка витаминов. А то два дня подряд он ел вареный рис с рыбой и зеленью. Сначала получилось даже довольно вкусно, но к концу второго дня он на него даже смотреть не мог, так и поставил в раковину. Теперь от этой кастрюли жутко воняет, и он все никак не может заставить себя ее вымыть. Да, апельсины - это другое дело. И готовить не надо, и мыть потом не надо, и витамины. Солнечный свет постепенно бледнел, потом посерел и скоро всюду зажглись тусклые фонари. Он застегнул пальто и надвинул шляпу на лоб. На углу Камден-стрит он подошел к яркому прилавку, но тут его ждало разочарование: апельсины продавали на десятки. Грубая торговка отказалась торговаться с ним, а объяснять ей, что она не права, ему было лень. Он взял пакет с пятью апельсинами и побрел обратно. Он ничего ей не сказал. Да и что тут скажешь? Что ноги болят по ночам, что по утрам его трясет от кашля, что иногда днем начинает кружиться голова? Зачем ей все это знать? Он ничего не сказал. Он перешел через улицу и сел на скамейку возле какого-то офиса. Достав из пакета апельсин, он разодрал его липкую кожу. Он медленно высасывал дольку за долькой, прежде чем проглотить очередной кусок. Главное - не спешить. Мимо него медленно проехала девушка на велосипеде. Длинные рыжие волосы, джинсы, белый аранский свитер. Сразу видно - американка. Слизывая с пальцев липкий сладкий сок, он вдруг поймал себя на мысли, что он бы от нее не отказался. И от ее велосипеда - тоже. Он усмехнулся: давно ему ничего такое не приходило в голову, вот что значит - витамины. Он встал и взял пакет. Теперь надо идти. Следующий апельсин он съест у Собора, а остальные отнесет домой. Один он съест перед сном, еще один ночью, если опять не сможет заснуть, и последний будет ждать его утром на завтрак. Приступ кашля заставил его остановиться и схватиться за грудь. Потом он снова пошел вперед. Он шел медленно и сосредоточенно, стараясь не делать лишних движений. Путь ведь предстоял неблизкий. У очередного светофора он остановился и подождал, пока зажгут зеленый. Позади себя он услышал какую-то возню и смешки, но оборачиваться не стал: зажгли зеленый, а он всегда боялся не успеть перейти. Его перегнала стайка мальчишек, он невольно сделал шаг в сторону и отмахнулся от них рукой. Пакет выпал и оранжевые шары покатились по мостовой. Он едва успел дойти до тротуара, как уже зажгли красный... С. Новое лицо Майк стоял с подносом в руках и озирался в поисках свободного столика. Кроме традиционного сэндвича с салатом и стакана кофе, он взял себе зеленый горошек и порцию кэрри. Да еще стакан какого-то желтого сока. Так что двигаться надо было осторожно. Заметив, что две маленькие японки в узких черных брюках встают из-за столика у стены, он радостно устремился туда со своим подносом. Не дойдя до столика метров двух, он испуганно остановился. У, стены, повернувшись к нему спиной сидела девушка с длинными рыжими волосами и задумчиво ковыряла ложечкой в стаканчике с мороженым. Майк постоял немного, потом сделал решительный взмах подбородком и подошел к ее столику. - Здесь не занято? Она вскинула на него свои каре-зеленые глаза и промолчала. Майк поставил свой поднос на столик и начал разгружать его. Девушка вздохнула и переложила белый аранский свитер, лежащий на сиденье соседнего стула, себе на колени. Майк сел, поблагодарив ее кивком головы, и принялся за кэрри. - Ну, как дела? - спросил он наконец. Она пожала плечами. - Никак... - Что же ты не говоришь, как обычно - О.К.?! - улыбнулся Майк. - Или решила перенять все наши обычаи? - Да, наверное... - она слабо улыбнулась в ответ. - Да, об обычаях... - продолжал Майк. - А ты знаешь, что значит узор на твоем свитере? По узору определяли, из какой деревни утонувший рыбак. Понимаешь? У каждой деревни был свой узор, и если к берегу прибивало труп, люди сразу узнавали, куда именно его надо везти. Так что, - он усмехнулся, - если ты в нем утонешь, тебя сразу отвезут на тот маленький островок, откуда родом твой свитер. - Очень остроумно! - сказала она. - Я все это знаю, и про свитеры, и про кружева, и про клетчатые шали, и про обручальные кольца. - Да, конечно, - сказал Майк, - ты же у нас этнограф, приехала изучать нашу материальную культуру. Видно, духовной у нас уже не осталось. Она прищурилась и облизала пластмассовую ложечку. - Ты что это такой злой? - спросила она и улыбнулась. - Не знаю, - ответил он. - Сам не знаю. Наверное, потому что очень рад тебя видеть. Они засмеялись. - Ты в Дублин ездила? Она кивнула. - Ну и как? - Что "как"? - она удивленно вскинула брови. - Можно подумать, ты сам там никогда не был. - Я имел в виду, понравилось ли там тебе? Она не ответила и почему-то покраснела. - Джоанна... - Что? - спросила она, изучая узор на свитере. - Я... Ладно, так, ничего. Они замолчали. Поворот винта. Т. Мерль Мебиус Пейдж посещает среднюю школу Он слышал по радио, что в одном маленьком городке есть музыкальная школа, при которой организована музыкальная группа, носящая название одного из его романов. В момент одного из приливов истерической бодрости он решил съездить туда, навестить эту школу и познакомиться с ее учащимися. Желание вполне естественное, не правда ли, впрочем, так, наверное, казалось только ему. Сидящая у входа маленькая старушка в черном встретила его более чем подозрительно. - Простите, сударыня, я Мерль Мебиус Пейдж, романист... - Не имею чести быть знакомой с вашими произведениями, мистер Мобиле, сухо ответила она. - Что вам здесь нужно? Вы кого-нибудь ждете? Мерль смутился. - Не совсем, - промямлил он. - Не то чтобы я ждал кого- то конкретного. Но, понимаете, в молодости у меня вышел роман, он назывался "Свалка". А тут я услышал, что при вашей школе есть группа, которая так называется, "Свалка".
- Ну и что? - Ну, я и хотел с ними познакомиться. Хотел спросить, случайно это получилось или нет... Она пожала плечами. - Я не понимаю, чем вы недовольны. Да, у нас при школе есть и театральный кружок, и вокальный, и ансамбль. Ну и что? Мерль помялся. - Скажите, может быть, я могу поговорить с руководителем этого ансамбля? - О чем? - О его работе. - Он старался сохранять спокойный тон, хотя делать это было все труднее и труднее. - Я не знаю, я не понимаю, зачем вам это нужно... - Может быть, директор разрешит наш спор? Она пожала плечами и нажала на кнопку. - Господин директор, - она с почтением склонилась к микрофону, - не могли бы вы подойти на минуту? Тут вас спрашивает какой-то человек, он говорит, по поводу ансамбля... Через несколько минут перед Мерлем предстал достойного вида пожилой мужчина, правда несколько полноватый. - Что вам угодно? - осведомился он. Мерль объяснил. Директор школы оказался не в меру понятливей, но это мало помогло. Назвав имена участников ансамбля, он тем не менее отказался пропустить Мерля внутрь. Мерль повернулся и вышел. Старушка в черном смотрела ему вслед и глаза ее светились торжеством. У. Фраза из произведения, постепенно складывающегося в мозгу Мерля Мебиуса Пейджа Соварле Пеппиат слушал лекцию о жизни и творчестве Никколо Паганини (1782 1840). Ф. Господин Паскуале О'Браен опять чувствует себя разочарованным Этот сумасшедший Пейдж просто не знает, чем себя занять. Ехать куда-то, чтобы поговорить с участниками музыкального ансамбля? Чушь какая-то! И зачем ему эти прыщавые тинейджеры? Хочет пропитаться их юной энергией, чтобы продолжать писать свои никому не нужные излияния? Как же, дадут они ему ее! Х. Продолжение экзамена Испытуемые не должны приносить с собой никаких учебных пособий, кроме рекомендуемых, список каковых они имеют право потребовать за три дня до начала экзамена. Собственное осмысление рекомендованного текста, к которому в ходе его анализа может придти испытуемый, всячески приветствуется комиссией. Ц. Фрагмент одного из рекомендованных текстов Все в нашей жизни - игра. Все мы - карты, розданные кому-то. Или шахматные фигуры, столпившиеся над пропастью. Неосторожный шаг - и мы сыплемся вниз, вниз, вниз, прямо на острые камни... Что может удержать нас над обрывом? Любовь? Ненависть? Чувство долга? Мы сыплемся вниз, как камешки, как листья, опадающие осенью. Куда же несет нас беспощадный ветер? Что там, на дне пропасти? - Предложите ваш вариант ответов на поставленные в тексте вопросы. Ч. Фрагмент одного из нерекомендованных текстов Статистика несчастных случаев со смертельным исходом в течение трех летних месяцев в графстве Голуэй: - обнародованию не подлежит. Ш. Фрагмент лекции, которую слушал Соварле Пеппиат ... Жизнь этого яркого человека, этого гения, этого бессмертного музыканта всегда была отмечена печатью красоты и ужаса. Да, ужас и красота - они были слиты в нем в одно целое, именно такие чувства вызывал он всегда и у слушателей, и у своих близких - восхищения и отвращения, преклонения и страха... В 1835 году над небом Европы вновь вспыхнула комета Галлея, и ее светящийся хвост казался чем-то вроде Дамоклова меча, висящего в ночном небе. Это было величественное зрелище, но оно внушало людям суеверный ужас. Комета погасла окончательно лишь к 1840 году, году смерти великого скрипача, и я не намерен считать это случайностью. Но, чтобы лучше понять таинственные связи, объединяющие земных гениев с великим духом вселенной, мы должны обратиться к истокам, к детству музыканта. Никколо родился в Генуе в 1782 году. С самого раннего детства он обучался игре на скрипке по инициативе своего отца, который, рано заметив в мальчике необычайный талант, решил, что из этого можно будет извлечь выгоду. Никколо, как вспоминал потом он сам, не разрешалось гулять и играть со сверстниками, он часами должен был упражняться у себя в комнате, и, более того, говорят, что суровый и корыстолюбивый отец лишал его не только сладкого, но и целого обеда за малейшую ошибку, за ничтожнейшее проявление лени. Говорят, что Паганини уже в возрасте восьми лет прекрасно играл на скрипке, но особенно удивляться тут нечему, если вспомнить, что Моцарт, например, уже давал концерты и дирижировал в гораздо более нежном возрасте.
У юного Никколо было много учителей, и среди них - знаменитый Джакомо Коста, однако его первым и главным учителем мы должны будем назвать его отца, не только открывшего перед ним тайны скрипичного мастерства, но и, что, возможно было не менее важно, обучившего его прилежанию и исполнительской исступленности, без чего нельзя представить себе виртуоза. Однако мы должны признать, что все это оказывало плохое влияние на здоровье мальчика. Он с детства был худым и слабым, и с годами его организм все больше оказывался пораженным неким загадочным, но тяжелым недугом. В одиннадцать лет он дебютировал перед публикой своего родного города, и сразу был признан ею. С этого дня к многочасовым репетициям прибавились выступления, и жизнь его, и без того наполненная музыкой, стала, если можно так выразиться, заполненной ею до отказа. Через какое-то время Джакомо Коста почувствовал в исполнительской манере мальчика нечто новое, чуждое ему самому. К счастью, у него хватило ума не пытаться подавить это в юном виртуозе, но всего лишь отступить в сторону и рекомендовать своего талантливого ученика другому преподавателю, а именно знаменитому в то время скрипачу Алессандро Ролла... Щ. Один из многочисленных мифов о Никколо Паганини Когда Никколо вместе со своим отцом Антонио добрались, наконец, до дома Роллы в Парме, им сказали, что тот болен и никого не принимает. Антонио настаивал. Тогда синьора Ролла провела их в гостиную, а сама пошла в спальню к мужу, чтобы рассказать ему о странных посетителях. Синьор Ролла, как она и предполагала, не выказал никакого желания принять их. Тем временем Никколо заметил на столе в гостиной забытую партитуру последнего концерта Роллы. Недолго думая, он взял лежащую тут же скрипку и начал играть. Услышав божественные звуки, больной Ролла приподнялся на локте и взволнованно спросил жену, что это за виртуоз пришел к ним и как могло получиться, что он так хорошо знает музыку, написанную всего несколько дней назад. Та ответила, что это, судя по всему, играет тот мальчик из Генуи, о котором она только что рассказывала и которого собиралась просить удалиться. Ролла не поверил ей и попросил ввести к нему посетителей. Когда он еще раз услышал, как юный музыкант исполняет его собственный концерт, он заплакал и сказал, что это гений, которого ему, Ролле, просто уже нечему обучать. Но, конечно, это были лишь высокие слова. Ролла стал учить его, познакомил со многими музыкальными знаменитостями той поры и приоткрыл перед ним дверь, ведущую к свободе духа. А свободой тогда веяло из Франции... Э. Черновик памяти Они шли вдоль канала, и он держал ее под руку. Ветер трепал ее распущенные рыжие волосы, и лица почти не было видно. Он все заглядывал, заглядывал и пытался увидеть, какого цвета у нее глаза, но она почему-то отворачивалась. Тогда он схватил ее за плечи и повернул к себе... Вместо лица у нее была красная плюшевая морда... Мерль закричал и проснулся... Ерунда какая-то... Где он видел эту девушку, и почему она имеет право сниться ему в таком виде? Они шли вдоль канала, он держал ее под руку... А дальше что? Со снами всегда так: уже через несколько минут будто кто-то губкой стирает их из памяти, остается лишь какое-то слабое воспоминание, тень тени того, что пережил во сне. А потом и это исчезает, если не расскажешь это самому себе или кому-нибудь другому. Они шли вдоль канала, он держал ее под руку... А кто это был? Откуда он знает эту девушку? Рыжие волосы, белый свитер... Кажется, она была среди тех американских студентов, которые подошли к нему тогда после лекции и пригласили выпить с ними кофе. Да, это была она... Она тогда еще как-то странно посмотрела на него и сказала: "А ведь мы с вами, можно сказать, почти знакомы...". Он тогда не понял, что она имела ввиду, но расспрашивать ее было лень. Да и слишком много народу было вокруг. Мерль усмехнулся: еще одна маленькая тайна, которой суждено остаться никогда не раскрытой. Ю. Опять О'Браен Ну, по-моему, материалов у нас уже вполне достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы... Но пока лучше помолчать. Надеюсь, нам подбросят еще что-нибудь, главное не упустить... Конец алфавита Поскольку букв уже не осталось, испытуемые должны срочно представить варианты ответов. Поскольку это не совсем обычный экзамен, они должны будут также представить ответы на вопросы, смысла которых они так и не сумели понять. Shemas MacAnnaidh. Rabbles mo dha Mhicki. Пер. с ирландского Т. А. Михайловой (Продолжение в следующем выпуске)