Страница:
Виктор Платонович Некрасов
Судак
– 1 –
Вергасов выехал из орешника, и впереди под холмом показалась Гусинка, село, в котором расположилась третья рота. Серко, избавясь наконец от непрестанно стегавших его по глазам ореховых веток, сразу прибавил шагу.
Было жарко, как и положено на Украине в июле месяце, солнце стояло почти над самой головой, но Вергасов только что выкупался, дважды переплыл речку туда и обратно и чувствовал себя сейчас свежо и бодро. Собственно говоря, и без купания у него не было оснований чувствовать себя иначе – ему было двадцать пять лет, здоровьем природа его не обидела, в полку его любили, в штабе дивизии считали одним из лучших командиров батальона. Вчера к тому же закончились инспекторские занятия, к которым готовились чуть ли не месяц, закончились неплохо, даже хорошо – комдив отметил батальон Вергасова в своем заключительном слове, – и теперь, после месяца напряженной работы, можно было, в ожидании отправки на фронт, немного отдохнуть.
Правда, в армии отдых – понятие условное, особенно на переформировке, – что бы там ни было, надо копать траншеи и вообще заниматься каким-то делом, – но все-таки это не тактические занятия.
Сейчас Вергасов объезжал роты, хотя большой надобности в этом не было, – просто захотелось прогуляться.
Проехав мостик, Вергасов перешел на галоп и, разгоняя во все стороны неистово кудахтавших кур, вихрем пронесся по улице. Стоящий у штабной хаты часовой, еще издали завидев комбата, сразу же отвернулся от хозяйской дочки Мариси, чистившей во дворе картошку, быстрым движением поправил пилотку, гимнастерку и ремень и застыл с безразличным выражением лица, которое считается почему-то необходимым для часового.
Вергасов осадил коня.
– Где старший лейтенант?
– У себя, товарищ капитан, – не меняя выражения лица, ответил боец. – Позвать?
– Позвать.
– Дежу-у-рный!
В дверях показался молодой, круглолицый, дожевывавший что-то сержант. Увидав комбата, он скрылся, почти тотчас появился опять и рысцой, застегивая на ходу ремень, подбежал к Вергасову.
– Спал небось?
– Никак нет, товарищ капитан.
– А чего физиономия помятая?
Сержант пощупал ладонью лицо, словно проверяя, действительно ли оно помятое, – на самом деле оно было по-молодому свежим и гладким – и сказал:
– А это так, товарищ капитан… от усталости.
– От усталости. Знаем мы вашу усталость. Спать по ночам надо, сержант. Ясно?
– Ясно, товарищ капитан. – Сержант понимающе улыбнулся и зачем-то даже козырнул. Часовой тоже ухмыльнулся.
– Позови-ка старшего лейтенанта.
Сержант сорвался с места и, придерживая рукой звенящие на груди медали, побежал звать командира роты.
Вергасов полез за портсигаром, раскрыл его и протянул часовому.
– Закурим, что ли?
– Мне нельзя, товарищ капитан, – лицо часового приняло опять безразличное выражение.
– А ты на после-обеда. Бери, бери, не бойся. «Казбек», в штадиве вчера давали.
Боец осторожно, точно боясь запачкать другие папиросы, вынул одну и сунул за ухо.
– А тебе можно? – Вергасов повернулся к сидевшей на крылечке хитроглазой, краснощекой Марисе.
– Смиетесь, чи шо?
– Боишься, что румянец потеряешь? А?
Вергасов въехал в калитку и остановился над Марисей.
– А ну вас, товарищ каштан! – Марися притворилась, что испугалась лошади, и слегка отодвинулась.
Вергасов наклонился и шутливо пустил ей дым в лицо.
– Замуж тебя, Марися, отдать надо, вот что. А то вот уйдем скоро, совсем скучно станет.
Марися прыснула и уперлась ладонью в потную лошадиную грудь – не подходи, мол.
– И не соромно вам, товарищ капитан!
– Ну ладно, принеси тогда водички.
Марися ловко повернулась на пятках и побежала в хату.
В калитку входил командир роты, любимец Вергасова, старший лейтенант Коновалов. Сталинградец, в прошлом моряк, до безрассудства смелый и прекрасно знавший, что за это ему многое прощается, он давно уже был бы в дивизионной разведке, если бы не Вергасов, который не отпускал его от себя. Коновалов был катастрофически ряб, что нисколько не мешало ему быть «первым парубком на селе» благодаря силе, ловкости и твердой вере в свою неотразимость.
– Старший лейтенант Коновалов прибыл по вашему приказанию, – отчеканил он, неторопливо поднося согнутую ладонь к правой брови и щелкнув шпорами, с которыми никогда не расставался, так же как и с тельняшкой и морским ремнем, – сочетание несколько забавное, но и девушкам и самому Коновалову весьма нравившееся.
Вергасов глянул на тельняшку.
– Опять?
– Поправился на деревенских харчах, не застегивается, – одними глазами улыбнулся Коновалов, показывая, что пытается, но никак не может застегнуть пуговицу воротничка.
– И бляха флотская.
Коновалов снова улыбнулся.
– Что поделаешь, не выдает ОВС ремня, сколько раз просил.
– А люди где?
– Работают люди.
– Работают?
– А как же. Вторую линию обороны делают. Я им лоботрясничать не разрешаю.
– И этот тоже работает? – Вергасов показал на проходившего по соседнему участку солдата с двумя ведрами в руках.
– Этот? – Коновалов стрельнул глазами в сторону солдата. – Так это же Качура. Вчера консервами отравился. Я ему освобождение дал.
– Ну смотри. – Вергасов наклонился к Марисе, которая давно уже стояла с кружкой в руке.
– Пойдешь за Коновалова, Марися? А?
– От пристали. Да берите вже воду…
Капитан с аппетитом выпил холодную воду и, возвращая кружку, сделал вид, что хочет схватить и посадить Марисю в седло. Марися расхохоталась и отбежала к крыльцу.
– Ох, боюсь, Коновалов, не вырвешься ты отсюда, – рассмеялся Вергасов и дружелюбно сбил пилотку с его головы. – Так, говоришь, работают?
– Работают.
– Пойдем, что ли, посмотрим? – Вергасов сделал движение, будто хочет соскочить с коня.
– Пойдем, чего же, – невозмутимо ответил Коновалов.
На самом деле коноваловская рота после тактических занятий поголовно отдыхала. И Вергасов знал это – он только что проезжал мимо второй линии обороны, и там ни души не было – и Коновалов тоже знал, что капитан обо всем догадывается, и оба они сейчас играли в игру, и обоим она доставляла удовольствие, так же как и без конца повторявшийся эпизод с тельняшкой и бляхой.
«Комроты – дай бог! – подумал Вергасов, глядя на подтянутую, но не слишком, а в меру, как и положено настоящему офицеру-фронтовику, фигуру Коновалова. – С ним бы до Берлина…»
А Коновалов, в свою очередь, подумал: «И повезло мне, черт, на комбата. За ним как за стеной каменной…»
Вергасов посмотрел на часы.
– Нет, не успею, третий час уже. Надо еще во вторую съездить. Отремонтировали там мостик?
– Так мимо мельницы скорей, – ответил Коновалов.
Вергасов понял, что мостик как был, так и остался, но ничего не сказал и тронул поводья.
– Бувай, Марися. Подумай, о чем говорили, – и выехал за калитку.
Было жарко, как и положено на Украине в июле месяце, солнце стояло почти над самой головой, но Вергасов только что выкупался, дважды переплыл речку туда и обратно и чувствовал себя сейчас свежо и бодро. Собственно говоря, и без купания у него не было оснований чувствовать себя иначе – ему было двадцать пять лет, здоровьем природа его не обидела, в полку его любили, в штабе дивизии считали одним из лучших командиров батальона. Вчера к тому же закончились инспекторские занятия, к которым готовились чуть ли не месяц, закончились неплохо, даже хорошо – комдив отметил батальон Вергасова в своем заключительном слове, – и теперь, после месяца напряженной работы, можно было, в ожидании отправки на фронт, немного отдохнуть.
Правда, в армии отдых – понятие условное, особенно на переформировке, – что бы там ни было, надо копать траншеи и вообще заниматься каким-то делом, – но все-таки это не тактические занятия.
Сейчас Вергасов объезжал роты, хотя большой надобности в этом не было, – просто захотелось прогуляться.
Проехав мостик, Вергасов перешел на галоп и, разгоняя во все стороны неистово кудахтавших кур, вихрем пронесся по улице. Стоящий у штабной хаты часовой, еще издали завидев комбата, сразу же отвернулся от хозяйской дочки Мариси, чистившей во дворе картошку, быстрым движением поправил пилотку, гимнастерку и ремень и застыл с безразличным выражением лица, которое считается почему-то необходимым для часового.
Вергасов осадил коня.
– Где старший лейтенант?
– У себя, товарищ капитан, – не меняя выражения лица, ответил боец. – Позвать?
– Позвать.
– Дежу-у-рный!
В дверях показался молодой, круглолицый, дожевывавший что-то сержант. Увидав комбата, он скрылся, почти тотчас появился опять и рысцой, застегивая на ходу ремень, подбежал к Вергасову.
– Спал небось?
– Никак нет, товарищ капитан.
– А чего физиономия помятая?
Сержант пощупал ладонью лицо, словно проверяя, действительно ли оно помятое, – на самом деле оно было по-молодому свежим и гладким – и сказал:
– А это так, товарищ капитан… от усталости.
– От усталости. Знаем мы вашу усталость. Спать по ночам надо, сержант. Ясно?
– Ясно, товарищ капитан. – Сержант понимающе улыбнулся и зачем-то даже козырнул. Часовой тоже ухмыльнулся.
– Позови-ка старшего лейтенанта.
Сержант сорвался с места и, придерживая рукой звенящие на груди медали, побежал звать командира роты.
Вергасов полез за портсигаром, раскрыл его и протянул часовому.
– Закурим, что ли?
– Мне нельзя, товарищ капитан, – лицо часового приняло опять безразличное выражение.
– А ты на после-обеда. Бери, бери, не бойся. «Казбек», в штадиве вчера давали.
Боец осторожно, точно боясь запачкать другие папиросы, вынул одну и сунул за ухо.
– А тебе можно? – Вергасов повернулся к сидевшей на крылечке хитроглазой, краснощекой Марисе.
– Смиетесь, чи шо?
– Боишься, что румянец потеряешь? А?
Вергасов въехал в калитку и остановился над Марисей.
– А ну вас, товарищ каштан! – Марися притворилась, что испугалась лошади, и слегка отодвинулась.
Вергасов наклонился и шутливо пустил ей дым в лицо.
– Замуж тебя, Марися, отдать надо, вот что. А то вот уйдем скоро, совсем скучно станет.
Марися прыснула и уперлась ладонью в потную лошадиную грудь – не подходи, мол.
– И не соромно вам, товарищ капитан!
– Ну ладно, принеси тогда водички.
Марися ловко повернулась на пятках и побежала в хату.
В калитку входил командир роты, любимец Вергасова, старший лейтенант Коновалов. Сталинградец, в прошлом моряк, до безрассудства смелый и прекрасно знавший, что за это ему многое прощается, он давно уже был бы в дивизионной разведке, если бы не Вергасов, который не отпускал его от себя. Коновалов был катастрофически ряб, что нисколько не мешало ему быть «первым парубком на селе» благодаря силе, ловкости и твердой вере в свою неотразимость.
– Старший лейтенант Коновалов прибыл по вашему приказанию, – отчеканил он, неторопливо поднося согнутую ладонь к правой брови и щелкнув шпорами, с которыми никогда не расставался, так же как и с тельняшкой и морским ремнем, – сочетание несколько забавное, но и девушкам и самому Коновалову весьма нравившееся.
Вергасов глянул на тельняшку.
– Опять?
– Поправился на деревенских харчах, не застегивается, – одними глазами улыбнулся Коновалов, показывая, что пытается, но никак не может застегнуть пуговицу воротничка.
– И бляха флотская.
Коновалов снова улыбнулся.
– Что поделаешь, не выдает ОВС ремня, сколько раз просил.
– А люди где?
– Работают люди.
– Работают?
– А как же. Вторую линию обороны делают. Я им лоботрясничать не разрешаю.
– И этот тоже работает? – Вергасов показал на проходившего по соседнему участку солдата с двумя ведрами в руках.
– Этот? – Коновалов стрельнул глазами в сторону солдата. – Так это же Качура. Вчера консервами отравился. Я ему освобождение дал.
– Ну смотри. – Вергасов наклонился к Марисе, которая давно уже стояла с кружкой в руке.
– Пойдешь за Коновалова, Марися? А?
– От пристали. Да берите вже воду…
Капитан с аппетитом выпил холодную воду и, возвращая кружку, сделал вид, что хочет схватить и посадить Марисю в седло. Марися расхохоталась и отбежала к крыльцу.
– Ох, боюсь, Коновалов, не вырвешься ты отсюда, – рассмеялся Вергасов и дружелюбно сбил пилотку с его головы. – Так, говоришь, работают?
– Работают.
– Пойдем, что ли, посмотрим? – Вергасов сделал движение, будто хочет соскочить с коня.
– Пойдем, чего же, – невозмутимо ответил Коновалов.
На самом деле коноваловская рота после тактических занятий поголовно отдыхала. И Вергасов знал это – он только что проезжал мимо второй линии обороны, и там ни души не было – и Коновалов тоже знал, что капитан обо всем догадывается, и оба они сейчас играли в игру, и обоим она доставляла удовольствие, так же как и без конца повторявшийся эпизод с тельняшкой и бляхой.
«Комроты – дай бог! – подумал Вергасов, глядя на подтянутую, но не слишком, а в меру, как и положено настоящему офицеру-фронтовику, фигуру Коновалова. – С ним бы до Берлина…»
А Коновалов, в свою очередь, подумал: «И повезло мне, черт, на комбата. За ним как за стеной каменной…»
Вергасов посмотрел на часы.
– Нет, не успею, третий час уже. Надо еще во вторую съездить. Отремонтировали там мостик?
– Так мимо мельницы скорей, – ответил Коновалов.
Вергасов понял, что мостик как был, так и остался, но ничего не сказал и тронул поводья.
– Бувай, Марися. Подумай, о чем говорили, – и выехал за калитку.
– 2 –
Ильин – недавно прибывший в полк командир второй роты – сидел на завалинке и писал. Он не заметил, как подъехал Вергасов.
– Прохлаждаетесь? – спросил Вергасов.
Ильин вздрогнул и встал.
– Письмо пишу.
– Письмо пишете. А люди где?
– Люди отдыхают.
– Отдыхают?
– Отдыхают.
Вергасов оглядел Ильина с головы до ног – всю его тощую фигуру в широкой, вылезшей сзади из брюк выцветшей майке.
– Приведите себя в порядок, товарищ лейтенант.
– Простите… – сказал Ильин и, заправляя майку в брюки не в том месте, где она вылезла, пошел к хате.
Он почти сразу опять вышел, в гимнастерке и пилотке. Гимнастерка была коротка и с заплатой внизу, пилотка же сидела ровно посреди головы, как носят только люди, никогда не бывавшие на фронте.
– Теперь объясните мне, почему у вас рота отдыхает, а не работает?
– Вчера кончились тактические занятия, – сказал Ильин, – люди устали. Вот я и решил…
– Я не спрашиваю вас, что вы решили. Я спрашиваю, почему люди не работают.
– Я объясняю. Вчера кончились тактические занятия…
– Это было вчера. А я вас спрашиваю, почему люди сегодня не работают? Вы понимаете? Не вчера, а сегодня.
Ильин, очевидно, не понял, так как молча пожал плечами.
– И не пожимайте плечами, когда вас спрашивают. В армии плечами не пожимают. Вы сейчас в армии, а не у себя дома. Ясно?
– Ясно, – не глядя на капитана, ответил Ильин, и некрасивое, с близорукими глазами и слишком большим лбом лицо его покраснело.
«И чего это он всегда в сторону смотрит? – подумал Вергасов. – С ним говоришь, а он всегда куда-то в сторону».
– Выстройте-ка людей, – Вергасов посмотрел на часы. – Пять минут сроку даю.
Капитан соскочил с лошади, не глядя кинул поводья солдату и зашагал по двору.
Ильин попал к нему в роту каких-нибудь две недели тому назад. Попал на место подорвавшегося на мине Кузовкина, опытного, боевого командира, с которым Вергасов провоевал весь Сталинград. Вергасов собирался заменить его Сергеевым, толковым парнишкой из командиров взводов, но ему прислали этого Ильина, который и пороху-то никогда не нюхал, – вот и воюй с ним.
Собственно говоря, пока Вергасову особенно нечего было жаловаться на Ильина. Рота от других не отставала, на тактических занятиях прошла тоже неплохо, но при чем тут Ильин? Вытянули командиры взводов и сами солдаты. А Ильин? Как все здоровые и веселые люди, Вергасов любил таких же веселых и здоровых, как он сам. Поэтому он любил Коновалова, с которым и воевать хорошо, и выпить можно, и песню лихую спеть. Парень как парень. А этот? Подойти отрапортовать и то не может. Руки как грабли, ноги журавлиные, голенища болтаются. С солдатами разговаривает, точно одолженья у них просит. Рыба какая-то малокровная, а не командир…
Ильин вернулся и доложил, что рота сейчас будет выстроена.
– А документация и отчетность у вас в порядке? – спросил Вергасов.
– В порядке, – сказал Ильин.
– Покажите-ка.
Ильин направился в хату.
– Вы заместителя пришлите, – крикнул Вергасов вдогонку. – Чего вы сами все бегаете?
– Он болен, товарищ капитан. Приходится самому.
«Конечно ж, самому. А другого на его место временно назначить не додумается».
Документация оказалась в полном порядке. Все было написано чернилами, четким красивым почерком.
– Вы что же, и на передовой собираетесь чернилами писать?
– Если не будет чернил, буду карандашом, – попытался улыбнуться Ильин.
Вергасов, почти не держась рукой, вскочил в седло и вполоборота кинул Ильину:
– Позанимайтесь сейчас строевой. Лично вы. Ясно? Завтра приду проверю.
За воротами он свернул влево и направился к Коновалову, но на полпути вспомнил, что в 18:00 нужно отправить в штадив карту обороны батальона, и, выругавшись про себя, затрусил рысцой в сторону мельницы.
«Куда б его сплавить, черт возьми? – думал он дорогой. – Поговорить, что ли, с Петрушанским? Наверно, им в штабе такой тип нужен. Геморройной работы у них хватает. А я бы Сергеева на его место поставил. Ей-богу, поговорю с Петрушанским».
– Прохлаждаетесь? – спросил Вергасов.
Ильин вздрогнул и встал.
– Письмо пишу.
– Письмо пишете. А люди где?
– Люди отдыхают.
– Отдыхают?
– Отдыхают.
Вергасов оглядел Ильина с головы до ног – всю его тощую фигуру в широкой, вылезшей сзади из брюк выцветшей майке.
– Приведите себя в порядок, товарищ лейтенант.
– Простите… – сказал Ильин и, заправляя майку в брюки не в том месте, где она вылезла, пошел к хате.
Он почти сразу опять вышел, в гимнастерке и пилотке. Гимнастерка была коротка и с заплатой внизу, пилотка же сидела ровно посреди головы, как носят только люди, никогда не бывавшие на фронте.
– Теперь объясните мне, почему у вас рота отдыхает, а не работает?
– Вчера кончились тактические занятия, – сказал Ильин, – люди устали. Вот я и решил…
– Я не спрашиваю вас, что вы решили. Я спрашиваю, почему люди не работают.
– Я объясняю. Вчера кончились тактические занятия…
– Это было вчера. А я вас спрашиваю, почему люди сегодня не работают? Вы понимаете? Не вчера, а сегодня.
Ильин, очевидно, не понял, так как молча пожал плечами.
– И не пожимайте плечами, когда вас спрашивают. В армии плечами не пожимают. Вы сейчас в армии, а не у себя дома. Ясно?
– Ясно, – не глядя на капитана, ответил Ильин, и некрасивое, с близорукими глазами и слишком большим лбом лицо его покраснело.
«И чего это он всегда в сторону смотрит? – подумал Вергасов. – С ним говоришь, а он всегда куда-то в сторону».
– Выстройте-ка людей, – Вергасов посмотрел на часы. – Пять минут сроку даю.
Капитан соскочил с лошади, не глядя кинул поводья солдату и зашагал по двору.
Ильин попал к нему в роту каких-нибудь две недели тому назад. Попал на место подорвавшегося на мине Кузовкина, опытного, боевого командира, с которым Вергасов провоевал весь Сталинград. Вергасов собирался заменить его Сергеевым, толковым парнишкой из командиров взводов, но ему прислали этого Ильина, который и пороху-то никогда не нюхал, – вот и воюй с ним.
Собственно говоря, пока Вергасову особенно нечего было жаловаться на Ильина. Рота от других не отставала, на тактических занятиях прошла тоже неплохо, но при чем тут Ильин? Вытянули командиры взводов и сами солдаты. А Ильин? Как все здоровые и веселые люди, Вергасов любил таких же веселых и здоровых, как он сам. Поэтому он любил Коновалова, с которым и воевать хорошо, и выпить можно, и песню лихую спеть. Парень как парень. А этот? Подойти отрапортовать и то не может. Руки как грабли, ноги журавлиные, голенища болтаются. С солдатами разговаривает, точно одолженья у них просит. Рыба какая-то малокровная, а не командир…
Ильин вернулся и доложил, что рота сейчас будет выстроена.
– А документация и отчетность у вас в порядке? – спросил Вергасов.
– В порядке, – сказал Ильин.
– Покажите-ка.
Ильин направился в хату.
– Вы заместителя пришлите, – крикнул Вергасов вдогонку. – Чего вы сами все бегаете?
– Он болен, товарищ капитан. Приходится самому.
«Конечно ж, самому. А другого на его место временно назначить не додумается».
Документация оказалась в полном порядке. Все было написано чернилами, четким красивым почерком.
– Вы что же, и на передовой собираетесь чернилами писать?
– Если не будет чернил, буду карандашом, – попытался улыбнуться Ильин.
Вергасов, почти не держась рукой, вскочил в седло и вполоборота кинул Ильину:
– Позанимайтесь сейчас строевой. Лично вы. Ясно? Завтра приду проверю.
За воротами он свернул влево и направился к Коновалову, но на полпути вспомнил, что в 18:00 нужно отправить в штадив карту обороны батальона, и, выругавшись про себя, затрусил рысцой в сторону мельницы.
«Куда б его сплавить, черт возьми? – думал он дорогой. – Поговорить, что ли, с Петрушанским? Наверно, им в штабе такой тип нужен. Геморройной работы у них хватает. А я бы Сергеева на его место поставил. Ей-богу, поговорю с Петрушанским».
– 3 –
На другой день Вергасов приехал все-таки во вторую роту. Зачем – он и сам точно не знал. Проверять строевую подготовку не было никакого смысла – люди готовились не к параду, а к войне, да и батальон по строевой считался первым в полку, но погода стояла хорошая, проехаться верхом приятно, а на обратном пути можно и к Коновалову заглянуть. Одним словом, поехал.
Ильина он застал в поле. Человек десять солдат, без рубашек и совсем коричневые от загара, сидели вокруг него кружком, а он что-то рассказывал.
Когда Вергасов приблизился, все встали, и командир роты отрапортовал, что в таком-то взводе идут политзанятия. Голос у Ильина был глухой, тихий, и, когда он докладывал, казалось, что он в чем-то оправдывается. В одном месте он запнулся и, наклонив голову и наморщив брови, три раза повторил одно и то же слово.
– Вольно, – сказал Вергасов и соскочил с коня. – Стреножьте-ка его, ребята! – И, повернувшись к Ильину, спросил: – Какая тема?
– Занятий? – спросил Ильин.
– Конечно, занятий. А чего ж?
– Французская революция.
– Какая, какая революция? – не понял Вергасов.
– Французская.
– Почему французская?
– Просто заинтересовались бойцы, я вот и решил…
– Опять решили. Все вы решаете. Вчера отдохнуть решили, сегодня заниматься историей. А воевать кто будет? А?
Ильин, по своему обыкновению, смотрел через плечо комбата куда-то в пространство.
– Воевать кто будет, я вас спрашиваю? Дядя?
Вергасов прошелся взад и вперед. Солдаты стояли и молчали.
– Гранаты есть учебные?
– Есть, – ответил Ильин.
– Будем гранаты бросать. Пошлите за гранатами.
Пока один из солдат бегал в село, Вергасов шагал взад и вперед и ни с кем не разговаривал. Бойцы молча курили. Солдат вернулся, Вергасов взвесил на руке деревянные чурки, скинул ремень, выбрал гранату потяжелей и, разбежавшись, кинул ее в небо.
– Вот это да!.. – вырвалось у кого-то из солдат.
Граната упала далеко за кустами. Отмерили, вышло шестьдесят восемь шагов.
Потом по очереди кидали солдаты, кидали неплохо, но ни один не докинул до того места, куда упала граната капитана. После каждого броска мерили расстояние шагами, и Ильин записывал в записную книжку. Скованность и неловкость первых минут рассеялись сами собой. Солдаты, как всегда во время физических упражнений, веселились, смеялись, по нескольку раз «перебрасывали», желая побить комбата, но побить так и не смогли. Вергасов бросил еще раз, но уже поближе, все на него дружески зашикали, а он, потирая плечо, сказал:
– Без тренировочки, братцы, и водки больше стакана не выпьешь.
Все расхохотались.
Вергасов поднял с земли ремень, затянул его потуже – он гордился своей тонкой талией – и поправил портупею.
– Что ж… Неплохо. Думал, что хуже, – и, будто только сейчас заметив стоявшего в стороне с записной книжкой Ильина, спросил его:
– А вы что же?
Ильин глянул на капитана и стал засовывать записную книжку в боковой карман. Он был туго набит, и книжка никак не хотела влезать. Солдаты сразу умолкли. Вергасов выбрал из гранат одну и подал ее Ильину.
– Прошу.
Тот взял и отошел на несколько шагов.
– Ремешок бы скинули… – посоветовал вполголоса кто-то из бойцов.
Ильин торопливо снял ремень и вдруг побежал и бросил гранату. Бросил неловко, как-то по-женски, через голову. Она медленно и словно нехотя завертелась в воздухе, упала шагах в тридцати и откатилась в сторону.
Солдат сбегал и принес ее. Расстояния никто не мерил. Ильин, долго и ни на кого не глядя, застегивал ремень.
Ильина он застал в поле. Человек десять солдат, без рубашек и совсем коричневые от загара, сидели вокруг него кружком, а он что-то рассказывал.
Когда Вергасов приблизился, все встали, и командир роты отрапортовал, что в таком-то взводе идут политзанятия. Голос у Ильина был глухой, тихий, и, когда он докладывал, казалось, что он в чем-то оправдывается. В одном месте он запнулся и, наклонив голову и наморщив брови, три раза повторил одно и то же слово.
– Вольно, – сказал Вергасов и соскочил с коня. – Стреножьте-ка его, ребята! – И, повернувшись к Ильину, спросил: – Какая тема?
– Занятий? – спросил Ильин.
– Конечно, занятий. А чего ж?
– Французская революция.
– Какая, какая революция? – не понял Вергасов.
– Французская.
– Почему французская?
– Просто заинтересовались бойцы, я вот и решил…
– Опять решили. Все вы решаете. Вчера отдохнуть решили, сегодня заниматься историей. А воевать кто будет? А?
Ильин, по своему обыкновению, смотрел через плечо комбата куда-то в пространство.
– Воевать кто будет, я вас спрашиваю? Дядя?
Вергасов прошелся взад и вперед. Солдаты стояли и молчали.
– Гранаты есть учебные?
– Есть, – ответил Ильин.
– Будем гранаты бросать. Пошлите за гранатами.
Пока один из солдат бегал в село, Вергасов шагал взад и вперед и ни с кем не разговаривал. Бойцы молча курили. Солдат вернулся, Вергасов взвесил на руке деревянные чурки, скинул ремень, выбрал гранату потяжелей и, разбежавшись, кинул ее в небо.
– Вот это да!.. – вырвалось у кого-то из солдат.
Граната упала далеко за кустами. Отмерили, вышло шестьдесят восемь шагов.
Потом по очереди кидали солдаты, кидали неплохо, но ни один не докинул до того места, куда упала граната капитана. После каждого броска мерили расстояние шагами, и Ильин записывал в записную книжку. Скованность и неловкость первых минут рассеялись сами собой. Солдаты, как всегда во время физических упражнений, веселились, смеялись, по нескольку раз «перебрасывали», желая побить комбата, но побить так и не смогли. Вергасов бросил еще раз, но уже поближе, все на него дружески зашикали, а он, потирая плечо, сказал:
– Без тренировочки, братцы, и водки больше стакана не выпьешь.
Все расхохотались.
Вергасов поднял с земли ремень, затянул его потуже – он гордился своей тонкой талией – и поправил портупею.
– Что ж… Неплохо. Думал, что хуже, – и, будто только сейчас заметив стоявшего в стороне с записной книжкой Ильина, спросил его:
– А вы что же?
Ильин глянул на капитана и стал засовывать записную книжку в боковой карман. Он был туго набит, и книжка никак не хотела влезать. Солдаты сразу умолкли. Вергасов выбрал из гранат одну и подал ее Ильину.
– Прошу.
Тот взял и отошел на несколько шагов.
– Ремешок бы скинули… – посоветовал вполголоса кто-то из бойцов.
Ильин торопливо снял ремень и вдруг побежал и бросил гранату. Бросил неловко, как-то по-женски, через голову. Она медленно и словно нехотя завертелась в воздухе, упала шагах в тридцати и откатилась в сторону.
Солдат сбегал и принес ее. Расстояния никто не мерил. Ильин, долго и ни на кого не глядя, застегивал ремень.
– 4 –
В коноваловской хате, самой просторной и удобной, праздновалась годовщина вступления Вергасова на должность командира батальона. На торжество приглашены были даже командир полка, замполит и начальник штаба. Они, правда, посидели недолго: у майора Филиппова, съевшего что-то жирное, начался обычный приступ печени, и замполит увел его, а начальника штаба вызвали срочно по телефону, и он больше не вернулся.
Осталась одна молодежь: комбат-1, хохотун-сибиряк Платонов, знаменитый на весь полк тем, что после бани всегда выбегал на снег; маленький, похожий на цыгана Хейломский – командир второго батальона; командиры рот, за исключением Ильина – он дежурил по батальону, – и человек пять командиров взводов.
С уходом начальства стало проще и веселей. Скинули ремни, а затем и гимнастерки, затянули «Хмелю», «йихав козак на вийноньку», «По долинам и по взгорьям», а когда надоело петь, начали бороться, делать стойки, мосты и, упершись на углу стола локтями, с налитыми кровью лицами пытались отогнуть друг другу руки. Коновалов, не упускавший любого предлога, чтобы показать свою мускулатуру, снял майку и даже в минуты отдыха принимал напряженные позы, которые наиболее выгодно показывали его лятусы, бицепсы и грудные мышцы.
Потом пошли купаться – ночь была теплая и лунная – и Вергасов с Коноваловым плавали наперегонки, ныряли, фыркали, брызгались; Платонов, закинув руки за голову, лежал без движения на воде, выставив свой громадный живот, и говорил, что может так даже спать; Хейломский изображал, как плавают женщины, гребя сразу двумя руками и шумно хлопая ногами по воде. Одним словом, веселились вовсю.
Часам к двенадцати все устали и постепенно разбрелись по домам. Вергасов пошел ночевать к Коновалову. Они разделись, стали укладываться, и оказалось, что ни тот, ни другой спать не хотят.
– Может, еще по маленькой?
Коновалов подошел к столу и налил по полстакана.
В окно постучали.
– Кто там?
– К вам можно, товарищ капитан? – донесся снаружи голос Ильина.
– Заходи.
В сенях хлопнула дверь, что-то упало, закудахтала курица. Наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку, вошел Ильин.
– Чего там? – недовольно спросил Вергасов.
– Из «Гранита» звонили.
– Ну?
– К семи ноль-ноль к тридцать первому вызывают.
– И это все?
– Все.
– И для этого вы специально пришли?
– Да.
Вергасов протяжно свистнул и отодвинул ногой стоявший у стола табурет.
– Садитесь-ка, раз уж… – и не закончил.
Ильин снял пилотку и сел.
– Водку пьете?
Ильин пожал плечами.
– Я ж дежурный, товарищ капитан…
Вергасов потянулся за бутылкой.
– Ничего, я разрешаю. Сегодня разрешаю.
Вергасов налил, и Ильин, не отрываясь, выпил весь стакан.
У него выступили слезы, и, чтобы скрыть их, он низко наклонился над тарелкой. Коновалов весело рассмеялся.
– Сильна, брат?
– Сильна… – с трудом ответил Ильин, поперхнулся и вдруг закашлялся. Кашлял он долго, всем телом, и на лбу у него надулись жилы. Коновалов перестал смеяться и смотрел на него с удивлением и даже с интересом.
– Ты что, болен? А?
Ильин махнул рукой.
– Не в то горло попало. Бывает…
Коновалов снял со стены кобуру, вынул оттуда наган – он презирал пистолеты и свой старенький наган не менял ни на что, – уселся на кровати, поджав ноги, и, сказав: «Оружие прежде всего любит чистоту», – начал его разбирать.
Вергасов доедал винегрет. Ильин сосредоточенно ковырял ножом край стола. Руки у него были большие, белые, с длинными красивыми пальцами и тонкими, совсем не мужскими запястьями.
– Вы играете на скрипке? – неожиданно спросил Вергасов.
– Нет. – Ильин как будто удивился.
– А я думал, играете.
– Нет, не играю.
– На чужих нервах только, – откликнулся с кровати Коновалов и рассмеялся.
– А кем вы до войны были? – спросил Вергасов.
– Ихтиологом.
– Кем?
– Ихтиологом. Ихтиология – это наука о рыбах.
– О рыбах? – задумчиво сказал Вергасов. – Институт, значит, кончали?
– Кончал.
– А мне вот не пришлось… Все с винтовкой больше…
– Успеете еще, – улыбнулся впервые за все время Ильин, посмотрел на висевшие на стене голубенькие ходики и встал.
– Я пойду, товарищ капитан. Пора.
Вергасов потянул его за рукав.
– Успеете еще. Садитесь.
Вергасов исподлобья взглянул на Ильина и неожиданно почувствовал, что ему хочется с ним разговаривать. Он был в той приятной стадии опьянения, когда хочется разговаривать – не петь, не буянить, не показывать свою силу, а именно разговаривать. Причем, как это ни странно, именно с Ильиным. Он не понимал этого человека, не понимал, как, чем и для чего тот живет. Молчаливость и замкнутость Ильина он принимал за гордость, неумение – за нежелание или скорее даже за лень, застенчивость – за презрение к окружающим, – в общем, он не понимал его да, по правде говоря, не очень до сих пор и интересовался им. Теперь же в нем заговорило любопытство. Подперев рукой голову – она стала вдруг тяжелой и не хотела сама держаться, – он смотрел на Ильина, на его длинное, почему-то всегда усталое лицо, на большой, с залысинами, от которых он казался еще большим, лоб, на его белые, с длинными пальцами руки. И Вергасову захотелось сказать что-нибудь приятное этому человеку, не слыхавшему от него до сих пор ни одного теплого слова – только замечания и указания. Сидит вот и бумажку какую-то на мелкие клочки рвет.
– Вы откуда родом? А? – спросил он, не зная с чего начать.
– Из Ленинграда, – не подымая головы, ответил Ильин.
– Красивый город. Я там был. В тридцать девятом году, когда на Финскую ехал. Очень красивый город, ничего не скажешь.
– Красивый, – подтвердил Ильин.
– Один только день был. Петропавловскую крепость, Невский проспект видал. И коней этих знаменитых. Забыл, как тот мост называется.
– Аничков мост.
– Красивые кони. Здорово сделано. Совсем как живые.
– Красивые… – согласился Ильин, сгребая разорванные клочки бумаги в кучку на край стола.
Оба помолчали. Коновалов протяжно зевнул.
– Я, кажется, спать буду, капитан. Не собираешься?
– Оставь мне тюфяк. Я на тюфяке лягу.
– Ты начальник, – Коновалов аппетитно потянулся, – тебе нельзя. Тебе кровать полагается.
Через минуту он уже храпел.
– Хороший парень, – сказал Вергасов. – И офицер толковый.
Ильин посмотрел на спящего Коновалова, кивнул головой и встал.
– Я пойду, товарищ капитан. Третий час уже.
– Да куда вы рветесь? Садитесь. Кто там с вами дежурит?
– Кривенко, командир взвода.
– Вот пускай и посидит за вас. А мы с вами еще по одной.
– Спасибо, мне не хочется.
Вергасов, ничего не сказав, разлил остаток водки в стаканы и протянул один Ильину.
– Нельзя отказываться, когда начальство предлагает. Валяйте.
Ильин покосился сначала на стакан, затем на Вергасова, вытер зачем-то тыльной стороной руки рот, сделал несколько глотков и снова поперхнулся.
– Не могу больше… – Он сконфуженно улыбнулся.
Воцарилась пауза. В сенях завозились и закудахтали куры.
Вергасов прошелся по комнате, вернулся к столу, заткнул пустую бутылку пробкой и зачем-то поставил ее за комод. Ильин искал свою пилотку.
– Вот она, ваша пилотка, на кровати.
Ильин надел пилотку, помялся.
– Так не забудьте, в семь ноль-ноль.
– Не забуду.
Ильин козырнул и вышел.
Вергасов несколько минут ковырял вилкой винегрет, потом, подойдя к окну, распахнул его. На дворе светало, хотя солнце еще не взошло. С речки тянуло сыростью. Широкая деревенская улица была пуста, и только в самом ее конце, около церкви, маячила долговязая фигура Ильина, которого за километр можно было узнать по смешной, подпрыгивающей походке.
«Завтра же схожу к Петрушанскому», – решил Вергасов.
Он посмотрел на стол, который не хотелось сейчас убирать, прикрыл его газетой и, не раздеваясь, растянулся на кровати.
Осталась одна молодежь: комбат-1, хохотун-сибиряк Платонов, знаменитый на весь полк тем, что после бани всегда выбегал на снег; маленький, похожий на цыгана Хейломский – командир второго батальона; командиры рот, за исключением Ильина – он дежурил по батальону, – и человек пять командиров взводов.
С уходом начальства стало проще и веселей. Скинули ремни, а затем и гимнастерки, затянули «Хмелю», «йихав козак на вийноньку», «По долинам и по взгорьям», а когда надоело петь, начали бороться, делать стойки, мосты и, упершись на углу стола локтями, с налитыми кровью лицами пытались отогнуть друг другу руки. Коновалов, не упускавший любого предлога, чтобы показать свою мускулатуру, снял майку и даже в минуты отдыха принимал напряженные позы, которые наиболее выгодно показывали его лятусы, бицепсы и грудные мышцы.
Потом пошли купаться – ночь была теплая и лунная – и Вергасов с Коноваловым плавали наперегонки, ныряли, фыркали, брызгались; Платонов, закинув руки за голову, лежал без движения на воде, выставив свой громадный живот, и говорил, что может так даже спать; Хейломский изображал, как плавают женщины, гребя сразу двумя руками и шумно хлопая ногами по воде. Одним словом, веселились вовсю.
Часам к двенадцати все устали и постепенно разбрелись по домам. Вергасов пошел ночевать к Коновалову. Они разделись, стали укладываться, и оказалось, что ни тот, ни другой спать не хотят.
– Может, еще по маленькой?
Коновалов подошел к столу и налил по полстакана.
В окно постучали.
– Кто там?
– К вам можно, товарищ капитан? – донесся снаружи голос Ильина.
– Заходи.
В сенях хлопнула дверь, что-то упало, закудахтала курица. Наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку, вошел Ильин.
– Чего там? – недовольно спросил Вергасов.
– Из «Гранита» звонили.
– Ну?
– К семи ноль-ноль к тридцать первому вызывают.
– И это все?
– Все.
– И для этого вы специально пришли?
– Да.
Вергасов протяжно свистнул и отодвинул ногой стоявший у стола табурет.
– Садитесь-ка, раз уж… – и не закончил.
Ильин снял пилотку и сел.
– Водку пьете?
Ильин пожал плечами.
– Я ж дежурный, товарищ капитан…
Вергасов потянулся за бутылкой.
– Ничего, я разрешаю. Сегодня разрешаю.
Вергасов налил, и Ильин, не отрываясь, выпил весь стакан.
У него выступили слезы, и, чтобы скрыть их, он низко наклонился над тарелкой. Коновалов весело рассмеялся.
– Сильна, брат?
– Сильна… – с трудом ответил Ильин, поперхнулся и вдруг закашлялся. Кашлял он долго, всем телом, и на лбу у него надулись жилы. Коновалов перестал смеяться и смотрел на него с удивлением и даже с интересом.
– Ты что, болен? А?
Ильин махнул рукой.
– Не в то горло попало. Бывает…
Коновалов снял со стены кобуру, вынул оттуда наган – он презирал пистолеты и свой старенький наган не менял ни на что, – уселся на кровати, поджав ноги, и, сказав: «Оружие прежде всего любит чистоту», – начал его разбирать.
Вергасов доедал винегрет. Ильин сосредоточенно ковырял ножом край стола. Руки у него были большие, белые, с длинными красивыми пальцами и тонкими, совсем не мужскими запястьями.
– Вы играете на скрипке? – неожиданно спросил Вергасов.
– Нет. – Ильин как будто удивился.
– А я думал, играете.
– Нет, не играю.
– На чужих нервах только, – откликнулся с кровати Коновалов и рассмеялся.
– А кем вы до войны были? – спросил Вергасов.
– Ихтиологом.
– Кем?
– Ихтиологом. Ихтиология – это наука о рыбах.
– О рыбах? – задумчиво сказал Вергасов. – Институт, значит, кончали?
– Кончал.
– А мне вот не пришлось… Все с винтовкой больше…
– Успеете еще, – улыбнулся впервые за все время Ильин, посмотрел на висевшие на стене голубенькие ходики и встал.
– Я пойду, товарищ капитан. Пора.
Вергасов потянул его за рукав.
– Успеете еще. Садитесь.
Вергасов исподлобья взглянул на Ильина и неожиданно почувствовал, что ему хочется с ним разговаривать. Он был в той приятной стадии опьянения, когда хочется разговаривать – не петь, не буянить, не показывать свою силу, а именно разговаривать. Причем, как это ни странно, именно с Ильиным. Он не понимал этого человека, не понимал, как, чем и для чего тот живет. Молчаливость и замкнутость Ильина он принимал за гордость, неумение – за нежелание или скорее даже за лень, застенчивость – за презрение к окружающим, – в общем, он не понимал его да, по правде говоря, не очень до сих пор и интересовался им. Теперь же в нем заговорило любопытство. Подперев рукой голову – она стала вдруг тяжелой и не хотела сама держаться, – он смотрел на Ильина, на его длинное, почему-то всегда усталое лицо, на большой, с залысинами, от которых он казался еще большим, лоб, на его белые, с длинными пальцами руки. И Вергасову захотелось сказать что-нибудь приятное этому человеку, не слыхавшему от него до сих пор ни одного теплого слова – только замечания и указания. Сидит вот и бумажку какую-то на мелкие клочки рвет.
– Вы откуда родом? А? – спросил он, не зная с чего начать.
– Из Ленинграда, – не подымая головы, ответил Ильин.
– Красивый город. Я там был. В тридцать девятом году, когда на Финскую ехал. Очень красивый город, ничего не скажешь.
– Красивый, – подтвердил Ильин.
– Один только день был. Петропавловскую крепость, Невский проспект видал. И коней этих знаменитых. Забыл, как тот мост называется.
– Аничков мост.
– Красивые кони. Здорово сделано. Совсем как живые.
– Красивые… – согласился Ильин, сгребая разорванные клочки бумаги в кучку на край стола.
Оба помолчали. Коновалов протяжно зевнул.
– Я, кажется, спать буду, капитан. Не собираешься?
– Оставь мне тюфяк. Я на тюфяке лягу.
– Ты начальник, – Коновалов аппетитно потянулся, – тебе нельзя. Тебе кровать полагается.
Через минуту он уже храпел.
– Хороший парень, – сказал Вергасов. – И офицер толковый.
Ильин посмотрел на спящего Коновалова, кивнул головой и встал.
– Я пойду, товарищ капитан. Третий час уже.
– Да куда вы рветесь? Садитесь. Кто там с вами дежурит?
– Кривенко, командир взвода.
– Вот пускай и посидит за вас. А мы с вами еще по одной.
– Спасибо, мне не хочется.
Вергасов, ничего не сказав, разлил остаток водки в стаканы и протянул один Ильину.
– Нельзя отказываться, когда начальство предлагает. Валяйте.
Ильин покосился сначала на стакан, затем на Вергасова, вытер зачем-то тыльной стороной руки рот, сделал несколько глотков и снова поперхнулся.
– Не могу больше… – Он сконфуженно улыбнулся.
Воцарилась пауза. В сенях завозились и закудахтали куры.
Вергасов прошелся по комнате, вернулся к столу, заткнул пустую бутылку пробкой и зачем-то поставил ее за комод. Ильин искал свою пилотку.
– Вот она, ваша пилотка, на кровати.
Ильин надел пилотку, помялся.
– Так не забудьте, в семь ноль-ноль.
– Не забуду.
Ильин козырнул и вышел.
Вергасов несколько минут ковырял вилкой винегрет, потом, подойдя к окну, распахнул его. На дворе светало, хотя солнце еще не взошло. С речки тянуло сыростью. Широкая деревенская улица была пуста, и только в самом ее конце, около церкви, маячила долговязая фигура Ильина, которого за километр можно было узнать по смешной, подпрыгивающей походке.
«Завтра же схожу к Петрушанскому», – решил Вергасов.
Он посмотрел на стол, который не хотелось сейчас убирать, прикрыл его газетой и, не раздеваясь, растянулся на кровати.
– 5 –
Это была последняя мирная ночь батальона. На следующую он выступал на фронт. А еще через две оказался на передовой.
Шла самая напряженная фаза боев. После долгого затишья наши войска форсировали Донец, захватили плацдарм и теперь расширяли его. Сплошной линии фронта не было. Была река с понтонными мостами, которые нещадно бомбились немцами, было одно накрепко захваченное большое село Богородничное, а остальное – рощи, лесочки, овраги, высотки, балки – заполнили передвигающиеся в разные стороны и часто находящиеся друг у друга в тылу части немцев и наших, которые то сталкивались, и тогда начиналась перестрелка, то расходились и опять сталкивались, только уже с другими отрядами, окапывались, потом получали приказ и куда-то перебрасывались, опять натыкались на противника – одним словом, обстановка складывалась не слишком ясная, хотя и довольно обычная для первых дней боев на незнакомой местности.
Вергасов получил приказание захватить рощу «Тигр», в двухстах метрах западнее дороги Богородничное – Голая Долина, окопаться там, занять оборону и силами батальона разведать противника в районе высоты 103,2 и Г-образного оврага.
Вергасов больше всего в жизни любил такого рода операции, когда надо что-то искать, хитрить, когда нету этих чертовых, развитых в глубину оборон, с их бесконечными минными полями и заранее пристрелянными огневыми точками, когда авиация противника ничего не может сделать, так как сама не знает, где мы, где они, – короче, когда есть простор для тебя и для твоей инициативы.
Однако с первых же шагов Вергасова постигло разочарование. Тщательно продуманный план захвата рощи применить не пришлось – немцев в ней не оказалось, и, кроме полусожженного «Бюссинга» и десятка ящиков со сгущенным молоком, трофеев тоже не было. Ну что ж, тем лучше. Вергасов в темноте занял оборону и тут же выслал разведку на высотку и в овраг. Разведчики вскоре приволокли языка – молоденького, очень хорошенького белобрысого мальчика – ефрейтора, подстриженного под бокс, который сказал, что немцы и не подозревают, что у них совсем под боком наш батальон, и даже считают, что Богородничное опять, мол, занято ими. В овраге, по его словам, не было никого, а на высоте 103,2 стоят только два пулемета – самый правый фланг правофлангового батальона 136 пехотного полка. Что находится правее, он не знает, – кажется, ничего. Парень говорил охотно и как будто не врал – у комбата был наметанный глаз.
Вергасов сразу же, еще на допросе немецкого ефрейтора, решил: высотку, пока темно, захватить, не дожидаясь приказания, а о результатах разведки и о принятом решении донести в штаб полка связным.
Шла самая напряженная фаза боев. После долгого затишья наши войска форсировали Донец, захватили плацдарм и теперь расширяли его. Сплошной линии фронта не было. Была река с понтонными мостами, которые нещадно бомбились немцами, было одно накрепко захваченное большое село Богородничное, а остальное – рощи, лесочки, овраги, высотки, балки – заполнили передвигающиеся в разные стороны и часто находящиеся друг у друга в тылу части немцев и наших, которые то сталкивались, и тогда начиналась перестрелка, то расходились и опять сталкивались, только уже с другими отрядами, окапывались, потом получали приказ и куда-то перебрасывались, опять натыкались на противника – одним словом, обстановка складывалась не слишком ясная, хотя и довольно обычная для первых дней боев на незнакомой местности.
Вергасов получил приказание захватить рощу «Тигр», в двухстах метрах западнее дороги Богородничное – Голая Долина, окопаться там, занять оборону и силами батальона разведать противника в районе высоты 103,2 и Г-образного оврага.
Вергасов больше всего в жизни любил такого рода операции, когда надо что-то искать, хитрить, когда нету этих чертовых, развитых в глубину оборон, с их бесконечными минными полями и заранее пристрелянными огневыми точками, когда авиация противника ничего не может сделать, так как сама не знает, где мы, где они, – короче, когда есть простор для тебя и для твоей инициативы.
Однако с первых же шагов Вергасова постигло разочарование. Тщательно продуманный план захвата рощи применить не пришлось – немцев в ней не оказалось, и, кроме полусожженного «Бюссинга» и десятка ящиков со сгущенным молоком, трофеев тоже не было. Ну что ж, тем лучше. Вергасов в темноте занял оборону и тут же выслал разведку на высотку и в овраг. Разведчики вскоре приволокли языка – молоденького, очень хорошенького белобрысого мальчика – ефрейтора, подстриженного под бокс, который сказал, что немцы и не подозревают, что у них совсем под боком наш батальон, и даже считают, что Богородничное опять, мол, занято ими. В овраге, по его словам, не было никого, а на высоте 103,2 стоят только два пулемета – самый правый фланг правофлангового батальона 136 пехотного полка. Что находится правее, он не знает, – кажется, ничего. Парень говорил охотно и как будто не врал – у комбата был наметанный глаз.
Вергасов сразу же, еще на допросе немецкого ефрейтора, решил: высотку, пока темно, захватить, не дожидаясь приказания, а о результатах разведки и о принятом решении донести в штаб полка связным.