Эта сказочная история опьянила Генриха. Подобно Амадису, он захотел столкнуться с тысячей препятствий, чтобы соединиться со своей Орианой, у которой в его воображении было лицо той, что подарила ему нежный поцелуй и своим дыханием вдохнула в него силы в самый несчастный день его жизни.
   Но всему, даже тяжелым испытаниям, однажды приходит конец. Пришел конец и четырехлетним страданиям королевских сыновей. Позднее Генрих узнал, что именно Диана де Пуатье начала собирать деньги для уплаты гигантского выкупа за детей короля.
   Помимо выкупа французский король взял обязательство жениться на Элеоноре Австрийской, сестре Карла V, вдовствующей королеве Португалии. Добрая королева Элеонора также старалась облегчить участь принцев: по ее просьбе им вернули слуг и воспитателя, вместе с ними она покинула родную Испанию.
   Генриху, в душе которого испытания плена оставили неизгладимый след, отцом при первой же встрече была нанесена тяжкая обида: Франциск расточал ласки своему старшему сыну, наследнику престола, своему образу и подобию, воплощению всех его надежд. Так было и до плена, но по возвращении ничего так и не изменилось. Родные любили Генриха меньше всех королевских детей, даже меньше младшего брата Карла и сестер. Это причиняло ему, печальному и мечтательному подростку, страдания. И вскоре он перестал стремиться к сближению с блистательным любвеобильным отцом и суровой бабкой Луизой Савойской. Он мечтал о своей великолепной Даме и с нетерпением ожидал встречи с ней.
   Это произошло во время коронации королевы Элеоноры. Празднество было пышным и многолюдным. Генрих сразу почувствовал ее присутствие и вскоре увидел среди супруг сановников и фрейлин. Он узнал свою Диану и замер на месте.
   Элеонора была усыпана бриллиантами, рубинами, изумрудами, но красота Дианы де Пуатье была ярче всех драгоценностей королевы. После торжественной литургии три дамы приблизились к алтарю с дарами новой королеве Франции: то были супруги главного мажордома двора Монморанси, адмирала Шабо де Бриона и великого сенешаля Нормандии. Первая поднесла два хлеба – золотой и серебряный, вторая – вино, а Диана – белоснежную восковую свечу.
   Генрих жадным взглядом следил за каждым движением Дианы, вдыхал аромат ее духов, заполнивший пространство вокруг нее. Когда Элеонора со скипетром и десницей правосудия воссела на поставленный на возвышение напротив алтаря трон, дофин Франциск и Генрих подняли над ее головой корону. Это был символ примирения и соединения домов Габсбургов и Валуа. Но для Генриха главной в этот день была Диана.
   При выходе из собора они случайно встретились. На лице принца вдруг появилось такое выражение растерянности, что Диана улыбнулась, подошла к нему и поцеловала, как в тот день их первой встречи.
   – Монсеньор, придите в себя!
   Он молчал и любовался ею.
   – Вы пережили трудные времена. А теперь будьте веселы. Жизнь принесет вам и добро, и радость! Верьте мне! Я не ошибаюсь!..
   Голос ее показался Генриху волшебной музыкой. Она снова заглянула в его сердце и окончательно покорила его.
   Въезд королевы Элеоноры в Париж стал еще одним праздником примирения Франции и Испании.
   Королеву везли в носилках, украшенных золотой тканью и открытых для всеобщего обозрения. Впереди носилок шли лучники, музыканты с гобоями и трубами, сотня швейцарцев королевской охраны, послы и папский легат. Королева была одета в расшитый жемчугом корсаж и парадный ало-красный роб, поверх которого была наброшена подбитая горностаем накидка с драгоценными камнями. Голову украшала корона, усыпанная бриллиантами и рубинами.
   Рядом с носилками гарцевали на конях дофин Франциск и герцог Орлеанский. За ними двигались носилки с матерью короля Луизой Савойской, а далее следовали принцы и принцессы, фрейлины, сеньоры и пажи. Мужчины восседали на горячих рысаках, женщины – на иноходцах в богатых сбруях. Среди них была и Диана де Пуатье, при взгляде на которую у Генриха начинало учащенно биться сердце.
   Весь Париж давал грандиозное театрализованное представление в честь новой королевы. В воротах Сен-Дени величественные фигуры Мира и Согласия, окруженные Добродетелями, вручили царственной особе ключи от города. Мост Нотр-Дам украсили тысячи зеленых гирлянд и огромных позолоченных лилий. Богиня у фонтана Невинных младенцев напомнила, что королева должна нести мир и благополучие своим подданным.
   На каждом перекрестке молодые девушки распевали сочиненные по этому случаю гимны.
   У собора Парижской Богоматери королеву приветствовали прелаты, выражая ей свое глубокое почтение.
   Зрелище было поистине великолепным и незабываемым. Однако не богатство одежд поразило парижан и гостей больше всего. Перед собором Парижской Богоматери на втором этаже одного из дворцов король Франциск наблюдал из окна за кортежем, прижав к себе белокурую Анну д’Этамп. Франциск I публично продемонстрировал на людях свою привязанность к прелестной молодой особе.
   Давно уже французские короли не вели себя так вызывающе во время коронации своих супруг. Иностранные послы были поражены этой связью, бесстыдно выставленной напоказ, а французы понимающе смеялись: супруга с толстой талией и короткими ногами явно проигрывала блистательной любовнице. Французы любили своего жизнерадостного, храброго и прекрасно образованного короля. Их король умел радоваться каждому мгновению бытия. И все подданные радовались в этот день вместе с ним.
   Едва принцы ступили на берег родной Франции, их окружил щебечущий рой очаровательных кокетливых фрейлин. Всю неделю всеобщего пира и непрерывных увеселений ослепительные нарядные дивы заботились о них, долгое время лишенных любви и ласк.
   Обычно все празднества торжественного въезда в Париж завершались турниром.
   На улице Сент-Антуан на огромном ристалище, напоминавшем ярко-зеленый ковер, раскинутый между Бастилией и замком Турнель и окруженный виноградниками и вишневыми садами, собрались рыцари со всех замков королевства.
   В турнире приняли участие и оба принца.
   Под приветствия парижан королева Элеонора в окружении прекрасных дам воссела на трон, установленный на помосте. Диана разместилась возле королевы. Генрих издали любовался ею. Это было, как ослепление, причиняемое ярким солнечным светом, и головокружение, вызванное сильным биением сердца. Она, самая блестящая из всех дам, своей ослепительной красотой лишила его покоя. Все в ней было совершенно, начиная с высокого лба до глаз цвета сапфира, правильной формы носа, безукоризненного овала лица, нежного оттенка белоснежной кожи и коралловых губ. Ее глаза устремились на него, и взгляды их встретились: она желала ему удачи. Генрих волновался – это было его первое боевое крещение. Он должен одержать победу во имя Прекрасной Дамы!..
   Принцы прогарцевали по ристалищу. На обоих были позолоченные доспехи, украшенные геральдическими лилиями. Пажи несли их знамена, которые принцам надлежало преклонить к ногам тех дам, за чью любовь они, как молодые рыцари, собирались бороться.
   Дофин избрал королеву Элеонору.
   Генрих свой выбор сделал уже давно! Его стяг опустился перед Дианой де Пуатье.
   Этой Даме он, как истинный рыцарь, решил служить до самой смерти. Ему было двенадцать лет, и для него светоч рыцарства царил над миром насилия и лжи. Бог, честь и прекрасная женщина составляли для юного Генриха триединое понятие о вере, уважении рыцаря к своим обязанностям и высоких представлениях настоящего благородства! Без рыцарства общество и церковь станут легкой добычей худших из людей, таких как Цезарь Борджиа и Карл V, был убежден Генрих. Для себя он в тот день твердо решил: «В один из прекрасных дней, после того как я совершу несколько выдающихся подвигов, Диана будет моей!»
   Вскоре в возрасте семидесяти двух лет скончался великий сенешаль Нормандии Луи де Брезе, супруг Дианы.
   Путь к сердцу Прекрасной Дамы был свободен.
   И вот теперь эта ненавистная свадьба встала на его пути к заветной цели.
   Пополудни королевская кавалькада прибыла в Марсель, и Генриху, вопреки его желаниям, пришлось оторваться от воспоминаний и вместе со всеми отвечать на приветствия многотысячной толпы.
   Весть о прибытии короля, блистательных дам и сеньоров быстро разнеслась по городу. Этого приезда ждали с нетерпением. Город заполнялся ликующими марсельцами, которых интересовали не разукрашенные экипажи и носилки, не нарядные придворные, а прежде всего Франциск I.
   Король ехал по Марселю верхом на вороном коне в пурпурном бархатном плаще, расшитом лилиями. Его красивое лицо, еще совсем недавно омраченное тревожными думами, излучало улыбку! Величественный облик, наполненный светом и радостью, вызывал восторг у подданных. Король был доволен оказанной ему торжественной встречей! На ходу он успевал дарить комплименты местным красавицам.
   Генрих внимательно прислушивался к возгласам марсельцев.
   – Славный король!
   – Даже ростом наш король выше всех!
   – В его царствование Франция помолодела!
   – Дофин так похож на отца!
   – Если бы! Франциску I нет равных! И навряд ли будет!
   – Возможно, вы и правы! Дофин лишь бледное подобие своего отца! В нем нет величия Франциска.
   На Генриха никто не обращал внимания. Про себя он отметил, что и на этот раз находится в тени. Главное для всех – король и дофин, хотя центральным лицом предстоящего события является он, герцог Орлеанский. Впервые он задумался, как хорошо быть королем, особенно, когда влюблен в Прекрасную Даму, а, чтобы завоевать ее сердце и достигнуть вершин власти, надо самому научиться управлять и распоряжаться своей судьбой.
   Шумная толпа сопровождала короля до расположенной рядом с портом площади, на которой сотни мастеров за короткое время возвели грандиозный деревянный дворец. Он соединялся крытой галереей с дворцом графов Прованских и царил теперь над всей округой. Новое здание было предназначено для наместника святого Петра и его кардиналов. Во дворце графов Прованских, благоустроенном согласно вкусу Франциска, предстояло разместиться королю и его окружению.
   У ворот дворца короля поджидал любопытный марсельский люд, прибывший сюда со всех концов города. В толпе подданных короля можно было увидеть простых горожан, ремесленников, торговцев, женщин с детьми, солдат, монахов. У всех было одно желание: пережить мгновение счастья от встречи со своим королем. О предстоящей свадьбе второго сына короля никто и не вспоминал, главное – увидеть Франциска I.
   Уже на площади каждый старался протиснуться к нему поближе, коснуться хотя бы края его одежды, бросить к копытам коня цветы. Телохранители старались оттеснить наиболее любопытных и настойчивых, забывающих о том, что особа монарха неприкосновенна.
   Главный распорядитель французского двора Анн де Монморанси в окружении именитых сановников города поджидал короля у входа в новый дворец. Созданное за очень короткие сроки, это здание вызывало искреннее восхищение.
   Анн де Монморанси, приблизившись к сошедшему на землю королю, трижды пытался преклонить перед ним колено, но Франциск, довольный увиденным и тем, что его опасения, будто строительство дворца не будет завершено к приезду папы, оказались напрасными, каждый раз удерживал его словами:
   – Молодец! Не подвел своего короля! Уверен, Его Святейшество будет доволен!
   Вместе с Монморанси король прошел в новый дворец.
   Франциск расхаживал по залам, внимательно рассматривал ковры, гобелены, картины, статуи, мебель. Он любил роскошь и удобства и был удовлетворен, что в отведенных для высокого гостя покоях все соответствовало самым изысканным вкусам! Его Святейшество был из рода Медичи и, без сомнения, вкус имел утонченный. Монморанси вовремя успел доставить в Марсель ценные предметы из королевских замков в Амбуазе и Блуа. Стены личных покоев папы были украшены фламандскими гобеленами на библейские сюжеты, настоящими шедеврами, которые вывешивались в самых торжественных случаях: Давид и Голиаф, Поклонение Волхвов, Крещение, Распятие… Каждая деталь в убранстве дворца подчеркивала, что он предназначен для приема человека, могущество которого простиралось на весь христианский мир. Великолепие залов было великолепным даже для короля, привыкшего к роскоши: фрески на стенах, потолки с позолотой, мраморные консоли, обтянутые шелком стены, мягкие восточные ковры на полу из мраморных плит, изысканная мебель, соответствующая этим величественным залам. Зная о любви папы к певчим птицам, в помещениях разместили клетки с золотыми колокольчиками и разноцветными лентами, в которых пичужки и канарейки уже распевали свои песни.
   Воистину Анн де Монморанси был достоин королевской похвалы!
   – К приезду и торжественному приему Его Святейшества все готово! Преуспел Монморанси, ей-богу, преуспел! – не скупился на похвалы король.

2. Флорентийка

   Его Святейшество Климент VII, удобно расположившись на палубе своего корабля «Капитанесса», пребывал в задумчивости. Во время долгого пути по морю – приближался к концу уже одиннадцатый день как папская флотилия из восемнадцати больших галер отчалила от берегов Италии – папа не раз в своем сердце возносил благодарность Творцу за то, что тот послал безветренную солнечную погоду и спокойное море.
   Даже пронзительные крики чаек, круживших над корабельными мачтами, не нарушали хода его мыслей.
   В эти тихие предзакатные часы все вокруг: и спокойное море, и крики чаек – словно старалось напомнить ему те знаменательные события, подчас роковые, которые навсегда запечатлелись в его памяти.
   «С тех пор как по воле Господней я очутился десять лет назад на самой вершине христианского мира, на мою долю, особенно в первые годы правления, выпали неудачи во многих моих начинаниях, – папа поднял голову от своих сжатых рук, тяжелые веки его опустились, лучше думалось с закрытыми глазами. – Мне на удивление не везло. Можно даже сказать не везло фатально!»
   С годами он все больше убеждался, что волнения и тревоги – естественное состояние человека, как бы высоко он не вознесся к вершинам власти.
   В лице отца Екатерины Лоренцо Медичи, герцога Урбинского, сына Лоренцо Великолепного Пьеро, изгнанного из Флоренции за предательство, смерть унесла последнего законного наследника и потомка Козимо Медичи по мужской линии. Теперь остались двое незаконных Медичи – Ипполито и Алессандро – и законная наследница по женской линии Екатерина, герцогиня Флорентийская. Эта девочка стояла на пути к власти его любимого незаконнорожденного сына Алессандро.
   «Мой сын!» – подумал папа. Его мать, темнокожая рабыня с побережья Берберии, ласковая и любящая, подарила ему несколько незабываемых месяцев любви и сына. Как ему хотелось сказать всему свету: «Это мой любимый сын!» Это было невозможно, и ему приходилось выдавать мальчика за внебрачного сына отца Екатерины, у которого было столько внебрачных детей, что еще один ничего не менял. Он терпеливо ждал удобного момента, чтобы Екатерина освободила его сыну дорогу к престолу.
   Все долгие годы его правления несчастья осаждали семейство Медичи. Бедствия начались с правления Льва X, первого папы из рода Медичи, который не проявил достаточной проницательности в политике: он поддержал французского короля Франциска I против испанского короля Карла V и допустил ошибку, которая могла оказаться гибельной для власти Ватикана. Вскоре Карл подчинил себе Нидерланды и Германию. В Германии Мартин Лютер бросил вызов владычеству папы: «Может ли христианская вера терпеть еще одного главу Вселенского собора… если у нас есть Христос?»
   «Мне досталось тяжелое наследство, но я сам стремился захватить его. После кончины Льва X и недолгого правления Адриана VI Медичи в моем лице снова оказались на папском троне. Итальянцы вскоре разочаровались во мне. Они считали, что волнения в Италии вызваны той политикой, которой я придерживался в своих отношениях с главными монархами Европы – тремя самыми могущественными людьми этого беспокойного времени: французским королем Франциском, испанским монархом Карлом и властителем Англии Генрихом. Я считал, что я, святой отец, папа Климент VII, стою выше этой троицы. Я был убежден, что глава Ватикана должен быть монархом над монархами, что в мире должна существовать только одна сила – папство, а вскоре осознал всю ошибочность моих желаний, ощутил, что меня распинают на кресте», – он снова и снова пытался осмыслить свои свершения, удачные и неудачные за истекшие годы.
   В последнее время, когда выдавались свободные часы, он все чаще подводил итоги сделанному им.
   В первые годы своего правления он совершил непростительные ошибки.
   В беспрерывных войнах между народами, которые начинались не по одной какой-либо причине, а по множеству причин разом, он неизменно поддерживал ту сторону, какую не следовало бы поддерживать. Армию его союзников-французов разбили при Павии испанцы, дружественные предложения которых он отверг. Он менял союзников часто и почти всегда невпопад. В Германии и Нидерландах тысячи верующих поддерживали Реформацию, а он решительно ее отверг и никогда не смирялся с нею.
   В наш проклятый век, как только стихнет бряцанье мечей, так снова где-нибудь грянет катастрофа.
   В 1527 году император Карл впал в великий гнев. Его тридцатитысячная армия подступила к Риму, чтобы наказать папу, а затем подчинить себе и Флоренцию. В это же время флорентийцы штурмовали дворец Медичи. Ипполито и Алессандро бежали из города. В те страшные дни левая рука Давида (великого творения гениального Микеланджело), державшая пращу, от удара тяжелой скамьи, брошенной мятежниками, отвалилась по локоть, упала на каменья площади и раскололась.
   «Разве можно было что-либо спасти в этом бесконечном мире войн? – уже в который раз задавал он себе мучающий его вопрос. – Во Флоренции ко мне относились резко враждебно. Ненависть разгоралась еще и потому, что во дворце Лоренцо Великолепного жили два подростка, незаконные Медичи, которых воспитывали как будущих правителей города. “Какой позор падет на наши головы, если городом будет править даже не сам выродок, а его отродье!” – кричали флорентийцы. Это они так называли меня и моего любимого сына! Люблю ли я Флоренцию? Да, несмотря ни на что! Этот город принадлежал и, пока я жив, будет принадлежать Медичи. Для меня в те годы главным было вернуть в город и обеспечить место правителя Флоренции моему сыну Алессандро. Я имею на это право и не собираюсь обращать внимания на то, что флорентийцы считают меня человеком грубым и жадным».
   Рука, украшенная перстнями, угрожающе сжалась в кулак.
   «Боже мой, в какое время ты поставил меня своим наместником!» Мысли папы вернулись к страшным дням разграбления Рима, когда он оказался пленником Карла. В испанской армии было много наемников-лютеран. Они призывали уничтожить Климента VII в его логове, возмущались, что папская армия двинула свои силы против войск Карла как раз в тот момент, когда с востока надвигалась турецкая опасность. Папа, считали в народе, отдает христианский мир мусульманам на истребление. Испанцы требовали жестоко расправиться с ним. Главнокомандующий армией Георг Фрундсберг заявлял: «Когда я приду в Рим, то прежде всего повешу папу». Господь хранил своего избранника; Фрундсберга, ужасающегося недисциплинированности ландскнехтов, постиг апоплексический удар. Его банды ворвались в Рим. В тот день во всех церквах Вечного города били в набат.
   И снова Климент VII содрогнулся, как в те окаянные дни, когда он вынужден был укрыться в замке Святого Ангела на долгое время от всего христианского мира! Каждый день вероломная армия, как поток разливаясь по Риму, одерживала все новые и новые победы. Началась грандиозная резня. Улицы представляли собою кровавые болота. Трупы тысячами бросали с моста в Тибр. Грудных детей сбрасывали с башен. Немецкие, испанские и итальянские отряды грабили, жгли, опустошали город, уничтожали священные произведения искусства, разбивали алтари, мраморные изваяния Девы Марии, пророков, святых. Статую Климента VII тоже выволокли на улицу и разбили.
   В те дьявольские дни он не выходил из своей молельни, подавленный горем и стыдом, спрашивал себя, какой отчет он даст Богу за вверенное ему стадо. По городу на ослах разъезжали переодетые в кардинальскую одежду солдаты, как шуты они рядились перед замком Святого Ангела в папские одеяния и провозглашали Лютера новым папой.
   «Что за преступление я совершил, о Господи, ответь!» – громко вопрошал он себя в те адские времена.
   Когда же враги наконец ушли, оставив горы трупов и дымящиеся развалины, для него перемирие с Карлом стало неминуемой необходимостью. Папе пришлось отправиться в Болонью и короновать там ненавистного Карла, вдохновителя этого ужасного похода на Рим, императорской короной. Из Карла I он превратился в Карла V, у ног которого лежала Италия, и ему одинаково повиновались и Милан, и Неаполь. Племянник Лоренцо Великолепного, гордый флорентиец, он, превозмогая себя, перенес это унижение. А что оставалось делать? Смириться… Он пошел на компромисс, чтобы спасти свое стадо и обеспечить место правителя Флоренции своему сыну, правда, в ущерб Ипполито и Екатерине.
   Вновь возвратившись в Ватикан, он восстановил свою папскую власть над предавшими его итальянскими, французскими и английскими кардиналами, которые во время разгрома Рима возжелали переустройства, старались возвести на престол нового главу, жаждали решительной и немедленной реформы. Направив свою армию, составленную из отрядов герцога Урбинского, отрядов Колонны, испанских войск, против независимой Флоренции, он решил беспощадно наказать врагов Медичи и восстановить в городе власть своего семейства. Одиннадцать месяцев продолжалась осада Флоренции папскими войсками.
   «Многие недооценили меня тогда и жестоко поплатились за это. Флоренция пала», – усмехнулся папа.
   В своем родном городе он старался разобщить и рассорить те партии, которые еще существовали: пусть они постоянно держат друг друга за горло. Алессандро был привезен во Флоренцию и теперь располагал войсками отца. Император наградил его сына герцогским титулом и отдал ему руку своей незаконнорожденной дочери Маргариты Австрийской.
   Успех этой сделки предполагал удаление из Флоренции Екатерины, единственной законной наследницы по линии Медичи. И папа решил использовать Екатерину как разменную политическую монету. Еще перед осадой Флоренции, когда Екатерине было всего девять лет, он уже прикидывал возможные партии: принц Феррарский, Эркюль д’Эст, герцог Ричмонд, граф Ноттинген, сын короля Генриха VIII Английского.
   В самый разгар осады Флоренции Климент VII предполагал отблагодарить командующего войсками Филиппа де Шалона, принца д’Оранж, отдав руку Екатерины и восемьдесят тысяч золотых экю в счет платы солдатам принца, а также в качестве трофея сто пятьдесят тысяч экю из казны города. Но судьба распорядилась иначе: принц д’Оранж пал на поле боя.
   Существовал еще один принц, с лучшим среди претендентов положением. Это был миланец Франциск II Сфорца, человек болезненный, тридцати семи лет, уставший от бесконечных испытаний, связанных с постоянными нашествиями на его герцогство.
   Миланский герцог вновь заключил договор с императором. В этом случае Екатерина становилась герцогиней Миланской, а у папы были бы связаны руки. Он боялся, что тогда ему придется пойти навстречу Карлу V и созвать Собор с целью обсуждения религиозной реформы, которая рано или поздно, он в этом не сомневался, положила бы конец некоторым решениям Ватикана.
   В это время Франциск I решил, что именно сейчас наступил момент, когда необходимо одержать победу над своими врагами, на этот раз на дипломатическом поприще. Он поручил епископу Тарбскому Габриэлю де Грамону представить в качестве кандидата на руку Екатерины своего сына Генриха, герцога Орлеанского, которому в ту пору исполнилось двенадцать лет.
   Предстоящий брак с французским принцем позволял изящно устранить претендентку на престол. Союз герцога Орлеанского и Екатерины был выгоден для папы: Алессандро становился пожизненным властителем города.
   «С некоторых пор мирные договоры скрепляются не только печатями и подписями властителей мира сего, но и брачными союзами! Впервые после многих лет император, выдав замуж свою сестру Элеонору Австрийскую за Франциска I, решил склониться в сторону Франции. Однако я не верю в длительность этого перемирия. – Папа поднял прищуренные глаза, устремил насмешливый холодный взгляд на морскую гладь, в которую медленно погружалось солнце. – Для меня сейчас главное, чтобы брак Екатерины с французским принцем был заключен как можно скорее и не сорвался по каким-либо причинам. Ведь совсем недавно осуществление этого союза, уже во всех деталях согласованного с французским королем, находилось под угрозой срыва. Переговоры с Франциском I проходили в течение двух лет и по вине Екатерины грозили не состояться. Ох уж эта молодежь! С ними всегда надо быть настороже».
   Из предстоящей свадьбы племянницы он старался извлечь максимальные для себя и своего сына выгоды. Но неожиданно события приняли нежелательный оборот.