Страница:
Федоров готовился к полету по специально разработанной индивидуальной программе, и в контакты с Мишиным не вступал. Все это очень тяготило Андрея и, в конце концов, толкнуло его на отчаянный поступок. Дело в том, что Мишин по характеру своей новой работы был в курсе всех событий, так или иначе связанных с готовящимся стартом. Узнав о времени запуска одним из первых (по некоторым сведениям, даже ранее самого Королева), Мишин принял решение, впоследствии названное современниками «безрассудным, самоубийственным и циничным». В ночь перед стартом он сумел проникнуть на территорию космодрома и, пользуясь заранее изготовленным блок-ключом, вскрыл нижний люк корабля. Скафандра Мишин раздобыть не смог, при себе он имел лишь кислородный баллон и трехдневный сухой паек. Оказавшись внутри «ЮГа-2», Андрей наглухо задраил люк и начал ждать старта. До старта оставалось восемь часов. Через некоторое время Мишин уснул. Ему приснился сон: Сергей Федоров открывает люк корабля и видит его.
«Тссс!» — говорит ему Мишин, прикладывая палец к губам. Федоров, понимающе улыбаясь, докладывает по рации, что все в порядке, и закрывает за собой люк. Начинается предстартовый отсчет времени — и вот они летят, летят…
Действительность оказалась несколько более прозаичной. Мишин не учел одного обстоятельства: конструкция «ЮГа-2», в отличие от предыдущих кораблей, предусматривала не один, а два рабочих отсека. Нижний, в который проник Мишин, предназначался исключительно для проведения профилактических работ и был расположен рядом с соплом (в ранних моделях именно в этом отсеке размещались космонавты). Девятью метрами выше располагался второй отсек, где и должен был находиться Федоров во время полета. Для того, чтобы попасть в верхний отсек, космонавт пользовался специальным лифтом (такая система сохранилась и до нашего времени).
Именно шум лифта и разбудил Мишина. Он посмотрел на часы: 8:59. До старта оставались считанные секунды. Андрей понял, что совершил какую-то ошибку.
Когда начался отсчет времени, Федоров, чтобы немного расслабиться, решил проверить показания приборов. Взгляд его скользил по многочисленным датчикам — все было в порядке. В наушниках отчетливо прозвучала цифра «2» — и тут Сергей похолодел: приборы отчетливо показывали — в нижнем отсеке находится посторонний объект. На экране дисплея объект выглядел нечетко, вдобавок изображение было черно-белым, и все же Федоров сразу узнал Мишина. Андрей сидел в самом углу отсека, в руках он держал какую-то банку. Федоров хотел крикнуть условную фразу «Стоп!», по которой вся процедура старта немедленно прекращалась, но чудовищной силы спазм сдавил ему горло. «Пуск», — сказал Королев. «ЮГ-2» взлетел.
Момент старта «ЮГа-2». Именно в это мгновение Федоров обнаружил присутствие на корабле Андрея Мишина.
Вскоре после выхода корабля на околоземную орбиту должен был начаться сеанс связи. В ЦУПе задребезжала «вертушка». Королев поднял трубку. Звонили из Москвы, из секретариата Хрущева. Металлический голос референта сообщил Королеву, что Никита Сергеевич лично желал бы побеседовать с находящимся на орбите космонавтом.
Для Королева это не было неожиданностью: к такому развитию событий он подготовился заранее.
— Через двадцать минут Первый будет на связи, — сказал ему референт и положил трубку.
Королев решил связаться с Федоровым, чтобы предупредить его о предстоящем разговоре с Хрущевым.
— «Ворон», «Ворон!» — сказал он в микрофон. В ответ раздались какие-то сдавленные звуки; чувствовалось, что Федоров пытается что-то сказать, но сильное волнение мешает ему.
— «Ффф-факк-кел», — сумел, наконец, произнести Федоров, — д-д-доккладдывваю…
Королев понял, что вести разговор в таком духе далее невозможно.
— Что ж, ты, «Ворон»… — грустно подумал про себя Генеральный конструктор и прервал связь.
(Сам Федоров пишет, что он начал заикаться из-за сильного шока, испытанного им в момент старта, когда он обнаружил присутствие на корабле Мишина. Прекрасно разбираясь в тонкостях конструкции корабля, Федоров знал, что Мишин неминуемо погибнет еще при взлете. «Я старался держать себя в руках, но с речью происходило что-то невообразимое», — вспоминает он).
В распоряжении Королева оставалось всего несколько минут. Он принял решение и нажал синюю клавишу на селекторе.
— Вызывайте Печискера, — сухо сказал Королев.
Леонид Печискер был человеком необычной профессии. В Центре Управления Полетами его называли «диктором», однако функции Печискера состояли несколько в ином. В прошлом талантливый режиссер дубляжа Одесской киностудии, Печискер должен был «озвучивать» космонавтов в случае возникновения чрезвычайных ситуаций. На практике это выглядело так: Печискер сидел перед экраном дисплея. На экране он видел космонавта, который что-то пытался сказать, как правило, неудачно. Печискер внимательно следил за движениями губ космонавта и, стараясь попасть в такт, произносил за него заранее подготовленный текст. Все это весьма напоминало прежнюю работу Леонида; будучи истинным профессионалом, он мог по ходу сеанса связи изменять тон, придавая голосу тот или иной характерный оттенок (особенно это пригодилось, когда начались групповые полеты). Федоров пишет, что среди космонавтов до сих пор ходят легенды о совместной работе Печискера и Бережной. [7]
Работой Печискера Королев остался доволен. Федоров же после приземления (весьма успешного) еще долго не мог оправиться от полученного шока.
Между тем, время полета Юлия Гагарина неотвратимо приближалось. Именно тогда у Королева возникла идея: использовать Федорова в качества своеобразного «двойника» Гагарина, учитывая их исключительное внешнее сходство. Конечно, это не означало, что Федоров должен был полететь вместо Гагарина (став, таким образом, его истинным дублером). По замыслу Королева, Федоров должен был исполнять чисто представительские функции.
Действительно, по словам Сергея Федорова, он, вплоть до гибели Гагарина, являлся его бессменным двойником. Жизнь его отныне протекала в бесконечных разъездах; его включали в состав правительственных делегаций, ему приходилось выступать на бесчисленном множестве съездов, симпозиумов, конференций и банкетов. Столь частое появление на людях было неминуемо сопряжено с риском обнаружения его подлинного «я», и однажды инкогнито Федорова чуть было не оказалось раскрытым.
Это случилось в Софии 9 сентября 1966 года во время праздничной демонстрации. Сергей Федоров, изображавший Гагарина, стоял на трибуне мавзолея Георгия Димитрова и приветственно махал рукой проходившим внизу болгарам.
Вдруг из толпы раздался удивленный крик: «СЕРГЕЙ?!» Федоров почувствовал, что крик обращен именно к нему. Кричала женщина, и Сергей сразу узнал ее. Это была Злата. Когда-то они переписывались по линии клуба интернациональной дружбы: Федоров послал ей свою фотографию, Злата в ответ прислала свою. Она оказалась худенькой — не в его вкусе — и их переписка вскоре прекратилась. Оказывается, все это время она помнила о нем.
Федоров почувствовал страх. Уйти с трибуны мавзолея ему не позволял протокол. Он механически продолжал махать рукой, и тут увидел, как к Злате подошел симпатичный молодой человек в модном плаще из болоньи, крепко взял ее под руку и, весело о чем-то болтая, повел в сторону стоявшей неподалеку черной «Волги». Хлопнула дверца, они уехали.
Люди внизу несли какие-то портреты, лозунги. Играла музыка. «София — красивый город», — подумал Федоров.
ЦЕЛИННЫЕ ЗЕМЛИ И КОСМОС ДАЛЕКИЙ
Версия Алексеева
Здесь нужно сделать небольшое пояснение. Дело в том, что конструкторы Виктор Королев и Вадим Алексеев не имели абсолютно никаких контактов друг с другом; их коллективы работали автономно. Если Королев находился за Уралом, и работу его группы курировали военные ведомства и спецотдел ГРУ, то Алексеев вел свои исследования в сравнительно небольшой лаборатории под Уфой, принадлежащей одному из предприятий Министерства среднего машиностроения. Разумеется, совершенно разным был и уровень финансирования: если Королев пользовался в этом отношении практически неограниченными льготами, то скудных средств, выделяемых группе Алексеева, едва хватало на закупку медного купороса и селитры. Все это и предопределило качественно разные подходы к решению проблемы пилотируемых космических полетов.
Принципиальная схема крана
[8]
Главным и, по существу, единственным предназначением крана был подъем и спуск пилотируемых космических кораблей серий «Орел» и «Закат».
Сам кран состоял из двух частей: вертикальной и горизонтальной, причем вторая часть была строго перпендикулярна первой. Имелась также небольшая косая перекладина, предохранявшая горизонтальную часть крана от возможного прогиба вниз (см. рис.). На вертикальной части крана были последовательно нанесены четыре отметки (ступени), а в самом конце, наверху находился блок, через который был перекинут специальный трос. В свою очередь, на одном конце троса крепился груз, а на другом, противоположном, — внушительных размеров крюк.
Созданный Алексеевым корабль «Орел» имел форму усеченного конуса с петлей на вершине. Перед началом подъема крюк продевался в петлю, затем начинался сам подъем, за которым следовал спуск.
Первый подъем и спуск «Орла» удалось успешно осуществить уже в августе 1954 года. «Мы изначально,— пишет Алексеев, — ориентировались именно на пилотируемые полеты, но я считал, что участие человека в первом запуске невозможно из соображений элементарной безопасности». Разумной альтернативой представлялось использование специально подготовленного животного. После долгих экспериментов Алексеев принял решение использовать в этих целях собак (Белка и Стрелка).
Отметим, что к тому времени численность группы Алексеева значительно сократилась; немалую роль в этом сыграла значительная удаленность крана от каких бы то ни было населенных пунктов. «Безлюдная степь, пронизывающий ветер, жизнь в палатках — все это, к сожалению, оттолкнуло от нас даже самых отчаянных энтузиастов», — с горечью пишет Алексеев. — К тому же определенных успехов добились и «конкуренты» — группа Королева»(см. главу «Первые шаги»). В результате финансирование работ Алексеева было полностью прекращено.
Строительство Крана. Перебои в финансировании группы Алексеева не могли не сказаться на ходе работ. Порой стройка замирала на многие месяцы, а до Г-образной формы крана было еще очень далеко…
«Исследования исследованиями, но давайте же, наконец, обеспечим безопасность полетов! — говорил А.К. Пашутин на внеочередном заседании коллегии, которое состоялось 14 мая в Центре Управления Полетами. — Космонавт должен быть уверен, что он полетит в космос, а главное — вернется на Землю! (Аплодисменты)У нас есть талантливый конструктор Вадим Викторович Алексеев. Я предлагаю поручить дальнейшую работу над программой его группе. (Шум в зале)».
Предложение Пашутина ставится на голосование и принимается большинством голосов (75 против 23).
Звездный час Вадима Алексеева наступил совсем скоро. Уже в июле 1960 года состоялся первый подъем и спуск космического корабля «СВ» («Северо-Восток» (?)), наглядно доказавший преимущество теории Алексеева. Космонавт Валерий Очкин во время подъема и после приземления чувствовал себя просто прекрасно. Более того, ему удалось собрать уникальную информацию, столь необходимую ученым Земли. Вплоть до июня 1963 года под руководством группы Алексеева было совершено пятнадцать успешных подъемов и спусков космических кораблей.
1 июня 1963 года кран упал.
«Хоть я никогда не был фаталистом, но в те минуты мне казалось, что некий злой рок тяготеет над всеми нами», — так начинает Алексеев вторую тетрадь своих записок. Он с горечью вспоминает тот момент, когда экскаватор высыпал последний ковш земли на остатки рухнувшего крана, и начали работать трамбовщики. К тому времени Алексеев уже начал выздоравливать и мог передвигаться без посторонней помощи. «По утрам, — вспоминает он, — я выходил из палатки и наблюдал за ходом работ, которые не прекращались ни днем, ни ночью. У меня на глазах бесформенный прежде холм постепенно приобретал очертания устремленного ввысь усеченного конуса». Не прошло и месяца, как на месте падения крана образовался аккуратный курган высотой около 250 метров.
Сейчас уже трудно с уверенностью сказать, каким же образом, несмотря на запретную зону, американцам удалось-таки сфотографировать курган, причем сразу с нескольких точек. Во время визита Н.С.Хрущева в США жена Эйзенхауэра, по-светски непринужденно болтая с супругой Никиты Сергеевича на одном из приемов, вдруг отвела ее в сторону и со словами
— I would like to show you some interesting shots, darling, [9] — показала ей несколько фотографий злополучного кургана.
Нина Петровна Хрущева была несказанно удивлена и не знала, как реагировать на провокацию. Ей на выручку пришел резидент советской разведки в Сент-Луисе Борис Шмелев, изображавший переводчика. Шмелев сказал, что наше правительство в связи с приближающимся 155-летним юбилеем великого сына казахского народа Абая Кунанбаева решило увековечить его память, соорудив в степи недалеко от юрты, в которой родился поэт, своеобразный мемориал, фотографии которого и держит сейчас в руках уважаемая Мария Петровна. Получив столь неожиданный отпор, жена Эйзенхауэра растерялась и спросила:
— Does the YURTA still exist? [10]
— No, — с достоинством отвечал Шмелев, — it doesn’t. It is buried under the hill you’re looking at. It’s a kind of ancient Kazakh tradition, [11]— добавил он.
Этот, казалось бы обычный уголок казахской степи успел побывать и космодромом, и секретной Зоной, и целиной.
Хотя инцидент и удалось замять, становилось ясно, что с курганом надо что-то делать. Этой работой занялась специальная комиссия, сопредседателем которой, по странной иронии судьбы, оказался Алексеев. После строительства крана группа Алексеева, используя так называемый эффект Потемкина [12], открытый А.И. фон Штернбергом еще в 1902 году, предложила объявить зону в 22 километра вокруг крана запретной, с целью сокрытия последнего от посторонних глаз. Более того, катастрофа, связанная с падением крана, также осталась незамеченной из-за наличия Зоны.
Как-то на одном из заседаний комиссии академик Ф.Ф. Котов пошутил:
— Товарищи, вы видели, что у нас в зоне творится? Сплошной ковыль, пастбища впору устраивать…
— Да, — подхватил его мысль Алексеев, — земля нетронутая, нехоженая… Целина, одним словом.
— Интересно, товарищи, — вступил в разговор профессор Б.Д.Боголюбов, — какова же площадь целины?
Все задумались. Молчание нарушил Л.Т.Потапов, ведущий инженер проекта.
— Могу сказать точно: 2461,76 квадратных километра, товарищи, — сообщил он, быстро умножив 3,14 на 282.
Цифра поразила всех членов комиссии.
— Вот мы тут с вами сидим, — горячился Котов, — а тысячи и тысячи километров плодороднейшей земли лежат перед нами неосвоенными… Да это ж горы можно своротить! (Котов, не будучи специалистом-агрономом, немного ошибся в оценке плодородия целинной почвы: кроме ковыля, на ней практически ничего расти и плодоносить не могло.)
Слова, брошенные Ф.Ф. Котовым на этом заседании, определили весь дальнейший ход работы комиссии: отныне она сосредоточила свои основные усилия на освоении целины и на ликвидации кургана как такового.
Многим ученым само слово «освоение» применительно к целине казалось не совсем уместным. Целина была некоей данностью; она была у них перед глазами, они видели ее каждое утро, выходя из своих палаток. «Освоить» означало «сделать привычным», но как можно сделать привычным то, к чему ты уже привык?
Однажды вечером Котов и Алексеев пили чай из больших металлических кружек.
— Федор Фомич, — осторожно обратился Алексеев к Котову, — сейчас такое время… Мне иногда кажется, что мы стали слишком консервативны. Существуют слова, понятия, вещи вроде бы незыблемые, — а копни поглубже, возьми, как говорится, на излом — и все не так… Та же целина, например. Я вот тут подумал: а может, ну ее?
— Ты о чем? — спросил Котов, разрезая ножом лимон.
— Только, пожалуйста, не перебивайте, — быстро проговорил Алексеев и взял Котова за руку. Чувствовалось, что он хочет сказать что-то очень важное. — Я предлагаю, — сказал Алексеев после минутного колебания, — целину взорвать!
— Как это — целину взорвать?! — машинально повторил ошеломленный Котов.
— А вот так! — горячо зашептал Алексеев. — Взорвать целину! Начать взрывы от эпицентра (кургана) и постепенно охватить взрывами всю целину!
Котов глубоко задумался.
— Ну, Вадим… Даже не знаю… — сказал он и поставил на стол кружку с недопитым чаем, — на ближайшем заседании комиссии можно будет, по крайней мере, включить этот вопрос в повестку дня.
Они пожали друг другу руки.
7 сентября 1963 года из Москвы в Акмолинск (позднее — Целиноград) прибывает бригада опытнейших подрывников во главе с Сергеем Кульгутиным (см. «Тунгусский реквием»). Кроме самого Кульгутина в состав бригады входят: Александр Панов, Дмитрий Тимофеев и Павел Кировский. Этим людям было суждено весьма своеобразным образом начать освоение целины.
За пять минут до начала Кировский появился на рабочем месте. Он должен был поджечь шнур и затем отбежать в заранее вырытый глубокий окоп, в котором находились ученые, руководившие проектом, и остальные члены бригады. (Бригада Кульгутина работала по старинке — никаких дистанционных взрывателей. «Проку от них — что от козла молока», — утверждал Кульгутин.)
Алексеев и Котов стояли в окопе и наблюдали за Кировским. В руках у них были бинокли. Рядом с ними расположился Кульгутин. Ровно в десять Кировский с первой попытки поджег бикфордов шнур. Алекссев увидел, как в прозрачном весеннем воздухе заструился синеватый дымок.
— Парень свое дело знает, — сказал довольный Кульгутин. Огонек весело побежал по шнуру, приближаясь к взрывателям. Кировский стоял и с интересом наблюдал за бегущим огоньком. Над степью повисла абсолютная тишина; было слышно, как шуршит по ветру ковыль. Прошло несколько минут.
— Назад!!! — раздался вдруг истошный крик Кульгутина.
Алексеев почувствовал, что происходит что-то серьезное. Кировский крика не услышал: он стоял у подножья кургана, поглощенный зрелищем. В левой руке он держал коробку спичек. «Да этот человек сумасшедший!» — понял вдруг Алексеев.
Страшной силы взрыв потряс степь. Над бруствером пронеслись куски железа и кирзовый сапог. Когда пыль осела, собравшиеся в окопе увидели, что западная часть кургана исчезла, будто аккуратно отрезанный ножом кусок пудинга. Кировского поблизости видно не было. Все молчали.
— Чистая работа, — с ужасом подумал про себя Кульгутин и снял шапку. Ученые и товарищи по бригаде последовали его примеру.
На следующий день самолетом из Москвы прибыл специально вызванный консультант — Л.М. Бахрушин. После ужина Бахрушин о чем-то очень долго говорил с Кульгутиным и другими членами бригады; похоже, он остался доволен итогами беседы.
В субботу было решено покончить с восточной частью кургана. Восточная часть была заметно больше западной, и Кульгутин решил использовать двойной заряд. Двое подрывников — Тимофеев и Панов — стояли у восточного склона в ожидании сигнала. Моросил мелкий дождь, начавшийся еще ночью. Кульгутин нервничал.
Алексеев посмотрел на часы Котова (свои он потерял еще месяц назад, в марте): время неотвратимо приближалось к десяти.
— Большое дело делаем… — задумчиво сказал Кульгутин и махнул рукой. Панов и Тимофеев приступили к работе. [13]
Тимофеев поджег свой конец шнура и, помня об ошибке Кировского, уже хотел было отправиться в сторону окопа, но тут внимание его привлекли какие-то звуки. Обернувшись, он увидел в десяти метрах от себя Панова, стоявшего на коленях. Панов чертыхался. Вокруг него было разбросаны обгоревшие спички.
— Саня, уходим! — поторопил Тимофеев.
— Да не пойду я никуда! — у Панова дрожали руки. — Видишь вон, все отсырело, не могу зажечь!
— Да ты одурел! — выпалил Тимофеев, стараясь оставаться спокойным. — Надо идти. Ну в конце концов, будет один взрыв, а не два!
— Мне кажется, — дрожащим голосом произнес Панов, — мне кажется… я подорвусь!
— Один из нас уже подорвался. Давай не дури, — Тимофев взял Панова за руку.
— Подожди. Есть еще время. Я думаю… может попробовать еще раз?
— Индюк тоже думал! — отрезал Тимофеев.
— Эх, молодежь! — махнул рукой Кульгутин. — Им Лев Матвеевич весь вечер талдычил, что да как, — все как об стенку горох!
Он отстранил Алексеева и неуклюже побежал к кургану.
Алексеев лежал на дне окопа — на него сыпалась земля. Кульгутина видно не было. Вскоре все стихло. Алексеев медленно поднялся и, отряхнувшись, первым делом схватил бинокль. Сквозь облако дыма на месте кургана он увидел огромную воронку. Вокруг не было ни души. Рядом в окопе что-то неразборчиво бормотал Котов — видимо, земля попала в глаза. [14]
Ночью Алексееву приснился сон: он оказался в большой комнате, посередине которой стоял покрытый зеленым сукном стол с табличкой «Комиссия». За столом сидела красивая женщина лет тридцати, одетая в платье с глубоким вырезом и буденновку. Алексеев стоял перед ней; никакой мебели, кроме стола и стула, в комнате не было. На столе перед женщиной лежал наполовину заполненный формуляр; в первых строках Алексеев сумел разглядеть свою фамилию.
«Тссс!» — говорит ему Мишин, прикладывая палец к губам. Федоров, понимающе улыбаясь, докладывает по рации, что все в порядке, и закрывает за собой люк. Начинается предстартовый отсчет времени — и вот они летят, летят…
Действительность оказалась несколько более прозаичной. Мишин не учел одного обстоятельства: конструкция «ЮГа-2», в отличие от предыдущих кораблей, предусматривала не один, а два рабочих отсека. Нижний, в который проник Мишин, предназначался исключительно для проведения профилактических работ и был расположен рядом с соплом (в ранних моделях именно в этом отсеке размещались космонавты). Девятью метрами выше располагался второй отсек, где и должен был находиться Федоров во время полета. Для того, чтобы попасть в верхний отсек, космонавт пользовался специальным лифтом (такая система сохранилась и до нашего времени).
Именно шум лифта и разбудил Мишина. Он посмотрел на часы: 8:59. До старта оставались считанные секунды. Андрей понял, что совершил какую-то ошибку.
Когда начался отсчет времени, Федоров, чтобы немного расслабиться, решил проверить показания приборов. Взгляд его скользил по многочисленным датчикам — все было в порядке. В наушниках отчетливо прозвучала цифра «2» — и тут Сергей похолодел: приборы отчетливо показывали — в нижнем отсеке находится посторонний объект. На экране дисплея объект выглядел нечетко, вдобавок изображение было черно-белым, и все же Федоров сразу узнал Мишина. Андрей сидел в самом углу отсека, в руках он держал какую-то банку. Федоров хотел крикнуть условную фразу «Стоп!», по которой вся процедура старта немедленно прекращалась, но чудовищной силы спазм сдавил ему горло. «Пуск», — сказал Королев. «ЮГ-2» взлетел.
Вскоре после выхода корабля на околоземную орбиту должен был начаться сеанс связи. В ЦУПе задребезжала «вертушка». Королев поднял трубку. Звонили из Москвы, из секретариата Хрущева. Металлический голос референта сообщил Королеву, что Никита Сергеевич лично желал бы побеседовать с находящимся на орбите космонавтом.
Для Королева это не было неожиданностью: к такому развитию событий он подготовился заранее.
— Через двадцать минут Первый будет на связи, — сказал ему референт и положил трубку.
Королев решил связаться с Федоровым, чтобы предупредить его о предстоящем разговоре с Хрущевым.
— «Ворон», «Ворон!» — сказал он в микрофон. В ответ раздались какие-то сдавленные звуки; чувствовалось, что Федоров пытается что-то сказать, но сильное волнение мешает ему.
— «Ффф-факк-кел», — сумел, наконец, произнести Федоров, — д-д-доккладдывваю…
Королев понял, что вести разговор в таком духе далее невозможно.
— Что ж, ты, «Ворон»… — грустно подумал про себя Генеральный конструктор и прервал связь.
(Сам Федоров пишет, что он начал заикаться из-за сильного шока, испытанного им в момент старта, когда он обнаружил присутствие на корабле Мишина. Прекрасно разбираясь в тонкостях конструкции корабля, Федоров знал, что Мишин неминуемо погибнет еще при взлете. «Я старался держать себя в руках, но с речью происходило что-то невообразимое», — вспоминает он).
В распоряжении Королева оставалось всего несколько минут. Он принял решение и нажал синюю клавишу на селекторе.
— Вызывайте Печискера, — сухо сказал Королев.
Леонид Печискер был человеком необычной профессии. В Центре Управления Полетами его называли «диктором», однако функции Печискера состояли несколько в ином. В прошлом талантливый режиссер дубляжа Одесской киностудии, Печискер должен был «озвучивать» космонавтов в случае возникновения чрезвычайных ситуаций. На практике это выглядело так: Печискер сидел перед экраном дисплея. На экране он видел космонавта, который что-то пытался сказать, как правило, неудачно. Печискер внимательно следил за движениями губ космонавта и, стараясь попасть в такт, произносил за него заранее подготовленный текст. Все это весьма напоминало прежнюю работу Леонида; будучи истинным профессионалом, он мог по ходу сеанса связи изменять тон, придавая голосу тот или иной характерный оттенок (особенно это пригодилось, когда начались групповые полеты). Федоров пишет, что среди космонавтов до сих пор ходят легенды о совместной работе Печискера и Бережной. [7]
Работой Печискера Королев остался доволен. Федоров же после приземления (весьма успешного) еще долго не мог оправиться от полученного шока.
Между тем, время полета Юлия Гагарина неотвратимо приближалось. Именно тогда у Королева возникла идея: использовать Федорова в качества своеобразного «двойника» Гагарина, учитывая их исключительное внешнее сходство. Конечно, это не означало, что Федоров должен был полететь вместо Гагарина (став, таким образом, его истинным дублером). По замыслу Королева, Федоров должен был исполнять чисто представительские функции.
Действительно, по словам Сергея Федорова, он, вплоть до гибели Гагарина, являлся его бессменным двойником. Жизнь его отныне протекала в бесконечных разъездах; его включали в состав правительственных делегаций, ему приходилось выступать на бесчисленном множестве съездов, симпозиумов, конференций и банкетов. Столь частое появление на людях было неминуемо сопряжено с риском обнаружения его подлинного «я», и однажды инкогнито Федорова чуть было не оказалось раскрытым.
Это случилось в Софии 9 сентября 1966 года во время праздничной демонстрации. Сергей Федоров, изображавший Гагарина, стоял на трибуне мавзолея Георгия Димитрова и приветственно махал рукой проходившим внизу болгарам.
Вдруг из толпы раздался удивленный крик: «СЕРГЕЙ?!» Федоров почувствовал, что крик обращен именно к нему. Кричала женщина, и Сергей сразу узнал ее. Это была Злата. Когда-то они переписывались по линии клуба интернациональной дружбы: Федоров послал ей свою фотографию, Злата в ответ прислала свою. Она оказалась худенькой — не в его вкусе — и их переписка вскоре прекратилась. Оказывается, все это время она помнила о нем.
Федоров почувствовал страх. Уйти с трибуны мавзолея ему не позволял протокол. Он механически продолжал махать рукой, и тут увидел, как к Злате подошел симпатичный молодой человек в модном плаще из болоньи, крепко взял ее под руку и, весело о чем-то болтая, повел в сторону стоявшей неподалеку черной «Волги». Хлопнула дверца, они уехали.
Люди внизу несли какие-то портреты, лозунги. Играла музыка. «София — красивый город», — подумал Федоров.
ЦЕЛИННЫЕ ЗЕМЛИ И КОСМОС ДАЛЕКИЙ
Версия Алексеева
«К моменту начала работы группы Королева у нас уже имелось множество интереснейших наработок. Могу с уверенностью утверждать, что к марту 1954 года теоретическая часть работы была нами полностью завершена, и мы были готовы к началу первых экспериментов. Насколько мне известно, к тому времени люди Королева безуспешно бились над концепцией так называемой «реактивной тяги», которая представлялась мне совершенной нелепостью».Так начинается вторая часть памятной записки Вадима Алексеева — человека, совершившего настоящий переворот в развитии советской космической программы.
Здесь нужно сделать небольшое пояснение. Дело в том, что конструкторы Виктор Королев и Вадим Алексеев не имели абсолютно никаких контактов друг с другом; их коллективы работали автономно. Если Королев находился за Уралом, и работу его группы курировали военные ведомства и спецотдел ГРУ, то Алексеев вел свои исследования в сравнительно небольшой лаборатории под Уфой, принадлежащей одному из предприятий Министерства среднего машиностроения. Разумеется, совершенно разным был и уровень финансирования: если Королев пользовался в этом отношении практически неограниченными льготами, то скудных средств, выделяемых группе Алексеева, едва хватало на закупку медного купороса и селитры. Все это и предопределило качественно разные подходы к решению проблемы пилотируемых космических полетов.
«Мы, — пишет Алексеев, — исходили из того, что главными в полете являются две фазы: подъем корабля и его спуск. Но, как известно, для осуществления подъема необходимо развить определенное усилие (тягу). Какой должна быть эта тяга: внешней или внутренней? После того, как до нас дошли слухи о неудачных попытках группы Королева решить проблему подъема посредством использования внутренней тяги (то есть реактивного двигателя, закрепленного на корпусе самого корабля), мы остановили свой выбор на тяге внешней».В общих чертах проект Алексеева был реализован так: в степи, недалеко от нынешнего Целинограда, началось строительство гигантского крана (первоначальная высота — 480 м, впоследствии Алексеев предполагал увеличить ее до 1 км). Из двух проектов конструкции — Г-образного и П-образного — был выбран первый, как наиболее экономичный (забегая вперед, скажем, что именно это в скором времени привело к трагедии).
Главным и, по существу, единственным предназначением крана был подъем и спуск пилотируемых космических кораблей серий «Орел» и «Закат».
Сам кран состоял из двух частей: вертикальной и горизонтальной, причем вторая часть была строго перпендикулярна первой. Имелась также небольшая косая перекладина, предохранявшая горизонтальную часть крана от возможного прогиба вниз (см. рис.). На вертикальной части крана были последовательно нанесены четыре отметки (ступени), а в самом конце, наверху находился блок, через который был перекинут специальный трос. В свою очередь, на одном конце троса крепился груз, а на другом, противоположном, — внушительных размеров крюк.
Созданный Алексеевым корабль «Орел» имел форму усеченного конуса с петлей на вершине. Перед началом подъема крюк продевался в петлю, затем начинался сам подъем, за которым следовал спуск.
Первый подъем и спуск «Орла» удалось успешно осуществить уже в августе 1954 года. «Мы изначально,— пишет Алексеев, — ориентировались именно на пилотируемые полеты, но я считал, что участие человека в первом запуске невозможно из соображений элементарной безопасности». Разумной альтернативой представлялось использование специально подготовленного животного. После долгих экспериментов Алексеев принял решение использовать в этих целях собак (Белка и Стрелка).
Отметим, что к тому времени численность группы Алексеева значительно сократилась; немалую роль в этом сыграла значительная удаленность крана от каких бы то ни было населенных пунктов. «Безлюдная степь, пронизывающий ветер, жизнь в палатках — все это, к сожалению, оттолкнуло от нас даже самых отчаянных энтузиастов», — с горечью пишет Алексеев. — К тому же определенных успехов добились и «конкуренты» — группа Королева»(см. главу «Первые шаги»). В результате финансирование работ Алексеева было полностью прекращено.
«К осени 1954 года мы остались вдвоем, — вспоминает Алексеев, — я и Борис Степанов, местный житель, талантливый инженер, в свое время активно участвовавший в строительстве крана. Сам кран тем временем приходил в негодность (ржавел). Однажды утром я не выдержал:
— А может быть, все это зря? Мы ведь никому не нужны. Вон у Королева, говорят, дела идут в гору…
— Чушь все это, — отрезал Степанов, — мы же оба знаем, что Королев — шарлатан. Да и вообще глупо отступать, когда уже столько сделано.»
* * *
В мае 1959 года, после выяснения подробностей трагической гибели Вальдаса Мацкявичуса, было решено уделить приоритетное внимание прежде всего безопасности космонавтов.«Исследования исследованиями, но давайте же, наконец, обеспечим безопасность полетов! — говорил А.К. Пашутин на внеочередном заседании коллегии, которое состоялось 14 мая в Центре Управления Полетами. — Космонавт должен быть уверен, что он полетит в космос, а главное — вернется на Землю! (Аплодисменты)У нас есть талантливый конструктор Вадим Викторович Алексеев. Я предлагаю поручить дальнейшую работу над программой его группе. (Шум в зале)».
Предложение Пашутина ставится на голосование и принимается большинством голосов (75 против 23).
Звездный час Вадима Алексеева наступил совсем скоро. Уже в июле 1960 года состоялся первый подъем и спуск космического корабля «СВ» («Северо-Восток» (?)), наглядно доказавший преимущество теории Алексеева. Космонавт Валерий Очкин во время подъема и после приземления чувствовал себя просто прекрасно. Более того, ему удалось собрать уникальную информацию, столь необходимую ученым Земли. Вплоть до июня 1963 года под руководством группы Алексеева было совершено пятнадцать успешных подъемов и спусков космических кораблей.
1 июня 1963 года кран упал.
«Хоть я никогда не был фаталистом, но в те минуты мне казалось, что некий злой рок тяготеет над всеми нами», — так начинает Алексеев вторую тетрадь своих записок. Он с горечью вспоминает тот момент, когда экскаватор высыпал последний ковш земли на остатки рухнувшего крана, и начали работать трамбовщики. К тому времени Алексеев уже начал выздоравливать и мог передвигаться без посторонней помощи. «По утрам, — вспоминает он, — я выходил из палатки и наблюдал за ходом работ, которые не прекращались ни днем, ни ночью. У меня на глазах бесформенный прежде холм постепенно приобретал очертания устремленного ввысь усеченного конуса». Не прошло и месяца, как на месте падения крана образовался аккуратный курган высотой около 250 метров.
Сейчас уже трудно с уверенностью сказать, каким же образом, несмотря на запретную зону, американцам удалось-таки сфотографировать курган, причем сразу с нескольких точек. Во время визита Н.С.Хрущева в США жена Эйзенхауэра, по-светски непринужденно болтая с супругой Никиты Сергеевича на одном из приемов, вдруг отвела ее в сторону и со словами
— I would like to show you some interesting shots, darling, [9] — показала ей несколько фотографий злополучного кургана.
Нина Петровна Хрущева была несказанно удивлена и не знала, как реагировать на провокацию. Ей на выручку пришел резидент советской разведки в Сент-Луисе Борис Шмелев, изображавший переводчика. Шмелев сказал, что наше правительство в связи с приближающимся 155-летним юбилеем великого сына казахского народа Абая Кунанбаева решило увековечить его память, соорудив в степи недалеко от юрты, в которой родился поэт, своеобразный мемориал, фотографии которого и держит сейчас в руках уважаемая Мария Петровна. Получив столь неожиданный отпор, жена Эйзенхауэра растерялась и спросила:
— Does the YURTA still exist? [10]
— No, — с достоинством отвечал Шмелев, — it doesn’t. It is buried under the hill you’re looking at. It’s a kind of ancient Kazakh tradition, [11]— добавил он.
Хотя инцидент и удалось замять, становилось ясно, что с курганом надо что-то делать. Этой работой занялась специальная комиссия, сопредседателем которой, по странной иронии судьбы, оказался Алексеев. После строительства крана группа Алексеева, используя так называемый эффект Потемкина [12], открытый А.И. фон Штернбергом еще в 1902 году, предложила объявить зону в 22 километра вокруг крана запретной, с целью сокрытия последнего от посторонних глаз. Более того, катастрофа, связанная с падением крана, также осталась незамеченной из-за наличия Зоны.
Как-то на одном из заседаний комиссии академик Ф.Ф. Котов пошутил:
— Товарищи, вы видели, что у нас в зоне творится? Сплошной ковыль, пастбища впору устраивать…
— Да, — подхватил его мысль Алексеев, — земля нетронутая, нехоженая… Целина, одним словом.
— Интересно, товарищи, — вступил в разговор профессор Б.Д.Боголюбов, — какова же площадь целины?
Все задумались. Молчание нарушил Л.Т.Потапов, ведущий инженер проекта.
— Могу сказать точно: 2461,76 квадратных километра, товарищи, — сообщил он, быстро умножив 3,14 на 282.
Цифра поразила всех членов комиссии.
— Вот мы тут с вами сидим, — горячился Котов, — а тысячи и тысячи километров плодороднейшей земли лежат перед нами неосвоенными… Да это ж горы можно своротить! (Котов, не будучи специалистом-агрономом, немного ошибся в оценке плодородия целинной почвы: кроме ковыля, на ней практически ничего расти и плодоносить не могло.)
Слова, брошенные Ф.Ф. Котовым на этом заседании, определили весь дальнейший ход работы комиссии: отныне она сосредоточила свои основные усилия на освоении целины и на ликвидации кургана как такового.
Многим ученым само слово «освоение» применительно к целине казалось не совсем уместным. Целина была некоей данностью; она была у них перед глазами, они видели ее каждое утро, выходя из своих палаток. «Освоить» означало «сделать привычным», но как можно сделать привычным то, к чему ты уже привык?
Однажды вечером Котов и Алексеев пили чай из больших металлических кружек.
— Федор Фомич, — осторожно обратился Алексеев к Котову, — сейчас такое время… Мне иногда кажется, что мы стали слишком консервативны. Существуют слова, понятия, вещи вроде бы незыблемые, — а копни поглубже, возьми, как говорится, на излом — и все не так… Та же целина, например. Я вот тут подумал: а может, ну ее?
— Ты о чем? — спросил Котов, разрезая ножом лимон.
— Только, пожалуйста, не перебивайте, — быстро проговорил Алексеев и взял Котова за руку. Чувствовалось, что он хочет сказать что-то очень важное. — Я предлагаю, — сказал Алексеев после минутного колебания, — целину взорвать!
— Как это — целину взорвать?! — машинально повторил ошеломленный Котов.
— А вот так! — горячо зашептал Алексеев. — Взорвать целину! Начать взрывы от эпицентра (кургана) и постепенно охватить взрывами всю целину!
Котов глубоко задумался.
— Ну, Вадим… Даже не знаю… — сказал он и поставил на стол кружку с недопитым чаем, — на ближайшем заседании комиссии можно будет, по крайней мере, включить этот вопрос в повестку дня.
Они пожали друг другу руки.
7 сентября 1963 года из Москвы в Акмолинск (позднее — Целиноград) прибывает бригада опытнейших подрывников во главе с Сергеем Кульгутиным (см. «Тунгусский реквием»). Кроме самого Кульгутина в состав бригады входят: Александр Панов, Дмитрий Тимофеев и Павел Кировский. Этим людям было суждено весьма своеобразным образом начать освоение целины.
«Я мог часами наблюдать за их работой, — вспоминает Алексеев. — Особенно привлекала к себе внимание фигура Кульгутина. По возрасту он был значительно старше своих коллег, но в нем чувствовалась какая-то особенная выправка, умение делать все незаметно, без суеты, способность вовремя осадить не в меру разгоряченного работой товарища».Дней десять члены бригады ходили вокруг кургана, что-то вымеряли, высчитывали, носили какие-то ящики и веревки. Во вторник Кульгутин объявил, что взрывы начнутся в среду утром. Первый мощный заряд был заложен на западном склоне кургана. Произвести взрыв поручили Кировскому. Это был его первый взрыв.
За пять минут до начала Кировский появился на рабочем месте. Он должен был поджечь шнур и затем отбежать в заранее вырытый глубокий окоп, в котором находились ученые, руководившие проектом, и остальные члены бригады. (Бригада Кульгутина работала по старинке — никаких дистанционных взрывателей. «Проку от них — что от козла молока», — утверждал Кульгутин.)
Алексеев и Котов стояли в окопе и наблюдали за Кировским. В руках у них были бинокли. Рядом с ними расположился Кульгутин. Ровно в десять Кировский с первой попытки поджег бикфордов шнур. Алекссев увидел, как в прозрачном весеннем воздухе заструился синеватый дымок.
— Парень свое дело знает, — сказал довольный Кульгутин. Огонек весело побежал по шнуру, приближаясь к взрывателям. Кировский стоял и с интересом наблюдал за бегущим огоньком. Над степью повисла абсолютная тишина; было слышно, как шуршит по ветру ковыль. Прошло несколько минут.
— Назад!!! — раздался вдруг истошный крик Кульгутина.
Алексеев почувствовал, что происходит что-то серьезное. Кировский крика не услышал: он стоял у подножья кургана, поглощенный зрелищем. В левой руке он держал коробку спичек. «Да этот человек сумасшедший!» — понял вдруг Алексеев.
Страшной силы взрыв потряс степь. Над бруствером пронеслись куски железа и кирзовый сапог. Когда пыль осела, собравшиеся в окопе увидели, что западная часть кургана исчезла, будто аккуратно отрезанный ножом кусок пудинга. Кировского поблизости видно не было. Все молчали.
— Чистая работа, — с ужасом подумал про себя Кульгутин и снял шапку. Ученые и товарищи по бригаде последовали его примеру.
На следующий день самолетом из Москвы прибыл специально вызванный консультант — Л.М. Бахрушин. После ужина Бахрушин о чем-то очень долго говорил с Кульгутиным и другими членами бригады; похоже, он остался доволен итогами беседы.
В субботу было решено покончить с восточной частью кургана. Восточная часть была заметно больше западной, и Кульгутин решил использовать двойной заряд. Двое подрывников — Тимофеев и Панов — стояли у восточного склона в ожидании сигнала. Моросил мелкий дождь, начавшийся еще ночью. Кульгутин нервничал.
Алексеев посмотрел на часы Котова (свои он потерял еще месяц назад, в марте): время неотвратимо приближалось к десяти.
— Большое дело делаем… — задумчиво сказал Кульгутин и махнул рукой. Панов и Тимофеев приступили к работе. [13]
Тимофеев поджег свой конец шнура и, помня об ошибке Кировского, уже хотел было отправиться в сторону окопа, но тут внимание его привлекли какие-то звуки. Обернувшись, он увидел в десяти метрах от себя Панова, стоявшего на коленях. Панов чертыхался. Вокруг него было разбросаны обгоревшие спички.
— Саня, уходим! — поторопил Тимофеев.
— Да не пойду я никуда! — у Панова дрожали руки. — Видишь вон, все отсырело, не могу зажечь!
— Да ты одурел! — выпалил Тимофеев, стараясь оставаться спокойным. — Надо идти. Ну в конце концов, будет один взрыв, а не два!
— Мне кажется, — дрожащим голосом произнес Панов, — мне кажется… я подорвусь!
— Один из нас уже подорвался. Давай не дури, — Тимофев взял Панова за руку.
— Подожди. Есть еще время. Я думаю… может попробовать еще раз?
— Индюк тоже думал! — отрезал Тимофеев.
* * *
— Чего они там возятся? — спросил Алексеев у Кульгутина.— Эх, молодежь! — махнул рукой Кульгутин. — Им Лев Матвеевич весь вечер талдычил, что да как, — все как об стенку горох!
Он отстранил Алексеева и неуклюже побежал к кургану.
* * *
Взрыв прогремел неожиданно. По расчетам, это должно было случиться ровно в 10.15.Алексеев лежал на дне окопа — на него сыпалась земля. Кульгутина видно не было. Вскоре все стихло. Алексеев медленно поднялся и, отряхнувшись, первым делом схватил бинокль. Сквозь облако дыма на месте кургана он увидел огромную воронку. Вокруг не было ни души. Рядом в окопе что-то неразборчиво бормотал Котов — видимо, земля попала в глаза. [14]
Ночью Алексееву приснился сон: он оказался в большой комнате, посередине которой стоял покрытый зеленым сукном стол с табличкой «Комиссия». За столом сидела красивая женщина лет тридцати, одетая в платье с глубоким вырезом и буденновку. Алексеев стоял перед ней; никакой мебели, кроме стола и стула, в комнате не было. На столе перед женщиной лежал наполовину заполненный формуляр; в первых строках Алексеев сумел разглядеть свою фамилию.