Ненацки Збигнев. Я - Даго (Dagome Iudex - 1)

   День, когда в императорскую канцелярию поступило известие об этих событиях, стал предпоследним днем пребывания Даго в Новой Роме. Вечером этого дня Великий Конюший Василий взял его на очень тайную аудиенцию у императора, где были еще патриарх Фокий и полководец Бардас. Кроме Даго туда же был приглашен еще и Мелейнос, сын одного из крупнейших богачей Новой Ромы, молодой человек, только начинающий карабкаться по ступеням к наивысшим чинам в государстве.
   Император сидел не на троне, а за накрытым столом. Рядом с ним пиршествовали патриарх Фокий и Бардас. Великий Конюший, равно как Даго и Мелейнос, стоял.
   Поначалу император, а затем и патриарх тихими голосами очень долго что-то втолковывали Мелейносу. Затем через Великого Конюшего император Михаил спросил у Даго:
   - Ну что, юноша, усвоил ли ты искусство правления? Для чего ты учился ему?
   - Я, о великий цесарь ромеев, желаю создать огромную державу к северу от гор Карпатос. Искусство же правления я усвоил.
   - Трудно создать что-либо из ничего, - нетерпеливо сказал Михаил. - Но мне хотелось бы знать, овладел ли ты искусством ссорить людей меж собою?
   - Это часть искусства править.
   - По-франкски говорить умеешь?
   - Да, великий цесарь. По-франкски, тевтонски, немного по-саксонски и по-баварски. Кроме того, могу пользоваться языком Ромы.
   Тут заговорил патриарх Фокий:
   - Да не будет для тебя тайной, сын мой, что мы высылаем в державу франков большое посольство с сопровождением воинов, которое возглавит Мелейнос. Какими будут все его задания, пусть останется нашей тайной. Но одно я могу тебе сказать - нас беспокоит мысль о походе Людовика Тевтонского против Великой Моравы, куда мы отослали наших миссионеров. Скорее всего, дорога ваша приведет ко двору Людовика, где твоим заданием станет подружиться с королевским сыном, Карломаном, и углубить в нем чувство ненависти к отцу. У Мелейноса будет достаточно золота, чтобы сплотить сторонников Карломана и устроить новый мятеж против отца. Если бунт окажется успешным, Людовику придется отказаться от похода, иначе ему надо будет сражаться не только с Ростиславом, но и с собственным сыном. Если же такое произойдет, снабженный золотом Мелейноса ты отправишься к народам за реку Альбис и, рассыпая золото горстями и ссоря их друг с другом, сделаешь так, чтобы ободриты снова напали на державу Людовика, заставив его выступить и против третьего противника. Только это сможет обеспечить выполнение нашей миссии.
   Внезапно в разговор вмешался Великий Конюший:
   - Имеется еще и четвертый противник. Это кочевой народ, называемый мардами, а еще - мадьярами, что пришли из страны Этелькёз, нанесли удар по восточным франкам и вступили в край, который называют Хорутанией, угрожая при том Аллемании. Разве Даго не должен встретиться с ними, чтобы подговорить их и на другие нападения?
   Василий сказал это по-гречески, а потом повторил по-склавински, чтобы и Даго смог узнать про мардов. Но Бардас резко перебил Великого Конюшего:
   - Марды - враги нам. Они осели возле Понта и грабят наши границы. С ними мы будем воевать, равно как и с булгарами, которые желают помочь Людовику в его войне против Великой Моравы.
   Михаил III дал знак, что считает аудиенцию законченной. Даго и Мелейнос опустились на одно колено, то же самое сделал и Василий, а потом все трое вышли из дворца.
   Этой ночью Великий Конюший напился с Даго чуть ли не до потери сознания. Возможно, в этом жестоком и сильном человеке тлели какие-то человеческие чувства, и он просто полюбил Даго, которого нашел на берегу Сарматского Моря. Может он чувствовал, что уже никогда не встретит юношу, которого сам повелел научить искусству правления людьми. А может его терзали какие-то собственные тревоги, поскольку, опьянев, выкрикивал он слова, за которые мог лишиться всех милостей:
   - Император - это самый обыкновенный пьяница, у которого нет ни собственного мнения, ни силы воли. Если бы не Бардас, никогда бы не победил он своей матери и не воссел на троне. Для него прав тот, кто приходит к нему со своей правотой последним. Он слишком поддается влиянию Фокия, а этот умник мечтает править вообще целым миром. Бардас же обожает малые войны, в которых легко может выйти победителем. Ясно, что надо помочь Великой Мораве, и что надо заставить уступить болгарского царя Бориса. Только глупо настраивать франков против себя и неустанно ослаблять их. Известно ли тебе, Даго, кто угрожает нам на самом деле? Муслимины, чертовы "подданные". Лишь совместно с франками сможем мы сломить их могущество и править всем Маре Итернум, Средиземным Морем, отобрать у них Сирию и Египет. От кого истекает Дух Святой? от Отца и Сына, либо же от Отца через Сына? И ради такой дурацкой причины мы должны расколоть христианский мир, когда нас начинает заливать вера "подданных"? Ведь мы станем строить вместо церквей мечети, потому что не можем договориться с франками. Какое мне дело, кто главнее: папа или патриарх! Здесь, на месте, так или иначе, но император будет назначать патриархов, а папам в Старой Роме ничего не останется, как согласиться с нашими решениями, поскольку, победив муслиминов, мы станем самыми сильными во всем мире. Тебя, Даго6 тоже обманули. Мне обещали, что тебе дадут денег и воинов, чтобы к северу от гор Карпатос ты создал дружественную нам державу. А из тебя сделали всего лишь соглядатая и подстрекателя.
   Даго молчал, потому что искусство правления учило притворяться глухим, когда кто-то из могущественных выкрикивает подобные слова. Искусство это давно уже научило его, что обещания правителей непрочны, и сам он тоже решил не выполнять собственных обещаний, если для него это не будет выгодно. Он должен был подружиться с Карломаном и подговорить его на мятеж против отца. Возможно, что он так и сделает, но, может, и совершенно иначе. Ему поручили идти к ободритам и раздуть неугасимый пожар на восточной границе державы франков. Может он так и сделает, но, может - и нет!
   На утро Мелейнос и двадцать сопровождавших его ромеев, большей частью греков, сели вместе с Даго на тяжелый, окованный металлом ромейский корабль и отплыли в направлении порта Барис, где находилась Фема Лонгобардис, последний бастион ромеев на италийском полуострове. Зачем была избрана такая кружная дорога, чтобы попасть ко двору Людовика Тевтонского, Даго не знал. Лишь очутившись в Старой Роме, где свалился он в неожиданной горячке и похудел от страшного поноса, видя беготню Мелейноса и его товарищей, странные и тайные встречи, происходящие в снятом ими доме, Даго понял, что у Мелейноса было множество поручений и заданий, и одним из них был подкуп епископов, чтобы те признали недействительными решения Латеранского синода в отношении Фокия. Случилось так, что разозлившись решениями синода, созванного Фокием и Бардасом в Новой Роме, папа Николай I собрал свой синод на Латеранском холме и заставил епископов признать избрание Фокия незаконным, считая и впредь патриархом Новой Ромы кастрата Игнатия. Денег на подкуп у Мелейноса хватало. Он распоряжался двумя повозками с наполненными золотом сундуками, на лошадей были навьючены мешки с золотыми солидами и нумизматами.
   Вот почему не удалось Даго увидать Старую Рому, потому-то и не мог он оценить, можно ли сравнивать ее с величием и красотой града Бизиса. Но в одном он убедился точно, что было это место, где процветал всяческий разврат, где налево и направо торговали церковными должностями, где подкупить можно было каждого, а папы слишком недолго сидели на своем престоле.
   Ожил он только лишь в Ахене, в великолепных дворцах, построенных Карлом Великим. Купаясь и плавая в бассейне с водой из теплого источника, восстанавливал он здоровье и силы. В Ахене же Даго очутился в свете замысловатых интриг. Дело в том, что лотарингский король Лотарь II пожелал взять в жены красивую наложницу Вальдраду, у которой с ним уже были дети, и бросил свою законную жену Теубергу, обвиняя ту в развязном поведении. Громадные деньги потратил Лотарь II, а так же и Мелейнос, чтобы местные епископы разрешили королю развестись, вопреки воле папы Николая I. Все это делалось затем, что любое ослабление папской власти служило делу Фокия, но Николай I, к которому король апеллировал ранее, решил показать зубы. Легатов, одобривших королевский развод, он лишил церковных должностей и заставил духовенство Лотарингии аннулировать развод под угрозой наказаний. Получилось, что папа выиграл, и замешанный в это дело Мелейнос спешно оставил Ахен, направляясь в Регенсбург, ко двору Людовика Тевтонского. Впрочем, поспешить его заставило известие о том, что произошло наихудшее: Людовик к этому времени совместно с болгарами ударил с двух сторон на Великую Мораву и осадил Ростислава в граде Довине у слияния рек Истра и Моравы, заставив того признать зависимость от себя. Таким образом, Великая Морава вновь очутилась под влиянием франков, хотя миссия Константина и Мефодия продолжала действовать.
   Дивился Даго обычаям франкских повелителей. У них не было стольных градов, и они, собственно, все время были в пути, переезжая из дворца в дворец. Иногда они жили за счет своих вассалов, предупреждая баронов, епископов и аббатов, что едут к ним, приказывая готовить для целого двора соответствующее количество помещений, еды и питья. Это, якобы, должно было служить единству франкских держав, созданных из различных народов, говорящих на совершенно различных языках - только на самом деле, жизнь за счет баронов, аббатов и епископов казалась франкским королям гораздо более легкой и дешевой. Вот почему Людовик Тевтонский лето проводил во Франкфурте, а зиму - в Регенсбурге.
   Как раз в Регенсбурге в начале зимы они и нашли Людовика Тевтонского. Повелитель был упоен своей победой над Великой Моравой и принял посольство от императора ромеев милостиво, равно как и рулон пергамента, в котором Михаил III выражал королю свое восхищение и уважение, обещая вечную дружбу и называя "братом". Источником великодушного отношения Людовика к ромейскому посольству был факт того, что марды, называемые еще и мадьярами, прорвались в Аллеманию, грабя и опустошая страну. У Людовика появилась мысль, а не ударить ли ему на мардов вместе с ромеями, чтобы навсегда изгнать кочевников даже с побережий Понта.
   В Регенсбурге Даго скучал, так как замок не был таким великолепным как замки и дворцы Новой Ромы или даже Ахена. Не удалось ему сблизиться и с Карломаном, которого Людовик держал чуть ли не под замком. Потому он дважды съездил в Фульду, чтобы ознакомиться там с хрониками, касающихся проживающих за Альбис склавинов, а еще завел роман с аббатисой ближайшего монастыря, Альбегундой, внебрачной дочерью короля Людовика. Это была тридцатилетняя женщина необыкновенной красоты, страстная и нежная; знаменита она была еще и тем, что писала прелестные стихи, называемые "винилодес", за что наиболее строгие монахи осуждали ее, например, рабан Маурус из Фульды. Ведомое Даго искусство любви настолько потрясло Альбегунду, что она изгнала всех своих любовников, и монастырь ее стал любовным гнездышком только лишь для нее и Даго. Как и каждая женщина, впервые познавшая полное наслаждение от любви, она хоть как-то желала отблагодарить Даго, дать ему богатство или, хотя бы, титул, Это она подсказала Людовику, чтобы тот пообещал графский титул тому, кто вызовет на поединок Зигфрида из древнего рода Нибелунгов. Зигфрид был вассалом короля, но, тем не менее, он не явился по зову своего сеньора на войну против Великой Моравы, что сам Людовик посчитал за личное оскорбление. Взял тогда Даго латную рукавицу Людовика тевтонского и вместе с тремя ромеями, которых дал ему Мелейнос, а также с несколькими тевтонскими рыцарями направился в замок Страссфурт на реке Боде, где, якобы, много-много лет назад легендарный Зигфрид из Нибелунгов, предок нынешнего барона, жил с женою, слывущей своею красотой Крумхильдой.
   Замок Страссфурт был запущен, так как Зигфрид, скорее всего, о своем имении заботился мало. Рассказывали, для того, чтобы вести разгульную жизнь, он совершенно опустился, вплоть до грабежа купцов. Но, все-таки, его боялись. У него были могучие ручищи и настолько сильный удар меча, что мог он разрубить самый крепкий щит. Говорили, что он носит пояс и перстень исландской королевы Брунгильды, которая с помощью Хагена предательски убила легендарного Зигфрида.
   В замке продолжался начавшийся уже месяц назад пир. Зигфрид не прекратил пировать, даже получив вызов от своего сеньора. На пиры эти он тратил добычу от грабежа, не слишком беспокоясь об обороноспособности замка, веря, что легенда предка делает его самого грозным для кого угодно, даже для короля.
   На каменный пол замка, где Зигфрид пировал с несколькими соседями и полуголыми девками6 бросил Даго королевскую рукавицу и вызвал хозяина на поединок. В этот миг был он великолепен - в своем позолоченном панцире, в золоченом шлеме с павлиньими перьями, в красных сапогах из вавилонской кожи, с белым поясом и в белом же плаще.
   Щит его покрыт был серебром, вот только меч, по- аскоманнски подвешенный на плече, выглядел скромно в ножнах из липовых дощечек.
   Из-за стола поднялся атлетически сложенный сорокалетний мужчина, с огромными усищами и опухшим от пива лицом. Он сразу же оценил6 чего стоит золоченый панцирь Даго, его шлем и щит. За эти вещи можно было получить большие деньги, если бы только в бою они не пострадали.
   - Я Даго, господин из рода спалов, сын великана Бозы, бросаю тебе эту королевскую рукавицу и от имени короля вызываю тебя на смертный бой. Ты предал короля, не прибыв по его зову на войну, нарушая тем самым рыцарский обет, - сказал Даго на языке франков.
   Зигфрид не слыхал о роде спалов, не слыхал он и о многих других великих родах, так как давно уже не бывал при дворе Людовика Тевтонского. Презрительно поглядел он на незваного гостя налитыми кровью глазами и хриплым голосом ответил:
   - Разве неизвестно тебе, что я сам из рода Нибелунгов, а каждый член нашего рода омылся кровью дракона, что сделало его нечувствительным к ранам? Разве не видишь ты на мне пояса с золотыми оковками - пояс королевы Брунгильды? Или же показать тебе свой перстень, приносящий удачу в бою, что принадлежал ей же?
   Подобные хвастливые речи считались перед боем проявлением изысканности и хороших манер. Соперники таким образом желали поднять себе цену в глазах собственных, противника и зрителей.
   - Я, Даго Господин, ношу меч, заклятый Одином. Если вытащить его из ножен, кто-то из нас падет трупом!
   - Это ты будешь трупом! - взревел Зигфрид и приказал слуге подать ему длинный, обоюдоострый, выкованный на Рейне меч, кольчугу, удлиненный щит и шлем, украшенный бычьими рогами.
   Они вышли на замковое подворье, где ноги до щиколоток тонули в навозе.
   - Будем драться пешими или конными? - задал вопрос Даго, с отвращением глядя на красные свои сапоги, заляпанные навозом.
   - Пешими, собака! - проревел Зигфрид оскорбление.
   - Твой перстень и пояс я брошу под ноги Людовику. А замок все твое имение с землями заберу себе, вместе с титулом графа, который получу от него же, - заявил Даго.
   - А вот что мне достанется с победы, если расколочу я твои золоченые панцирь и шлем?
   Снял тогда Даго с себя белый плащ и отдал его одному из ромеев. Потом снял он с себя позолоченный панцирь, шлем тоже отдал.
   - Становись на бой с сыном великана! - воскликнул он, чувствуя, как вздымается в нем желание драться и воля к победе.
   - Поосторожней, недомерок! - пронзительно заорал Зигфрид и, подняв меч, бросился на Даго6 который даже не успел еще вытащить из ножен свой меч Тирфинг.
   Щит выдержал удар франкского меча. Даго отпрыгнул на три шага назад и успел выхватить меч. В зимнем, кроваво-закатном солнце, клинок Тирфинга вспыхнул, будто залившися немедля кровью. Повсюду, куда падал отблеск Тирфинга, казалось, кровь льется потоком.
   Вид этот на мгновение ошеломил Зигфрида. Теперь уже ударил Даго. Но Нибелунг инстинктивно прикрылся щитом, который застонал будто треснутый колокол и распался на две части. Зигфрид опять сделал замах своим мечом, что был намного длиннее Тирфинга, и вновь глухо откликнулся щит Даго. Движения спала ускорились: меч, могло показаться, подобно кровавому отблеску солнца, висевшего у них над головами, окружал Зигфрида со всех сторон. И вдруг, когда барон чуть наклонился, делая для своего меча чуть больший замах, Даго подскочил к нему и одним ударом снес голову.
   Пронзительно вопя сбежали в замок полуголые девицы, что вышли на подворье, чтобы поглядеть на поединок. Соседи Зигфрида тут же вскочили на своих лошадей, решив, что товарищи Даго тут же начнут расправу и с ними. Они удрали через порушенные ворота на покрытую льдом реку Боду. Даго нагнулся над трупом, расстегнул на нем пояс и стянул с пальца Зигфрида золотой перстень Нибелунгов, Потом он презрительно сплюнул, увидав, что лицо барона погрузилось в навоз.
   - Все слыхали, как человек этот назвал меня собакой и недомерком! закричал он, все еще пылая ненавистью к Зигфриду. - Теперь вы и сами смогли убедиться, что я из рода великанов, потому что лишь великан может поразить Нибелунга!
   Воины, которых Людовик предоставил Даго, скрылись в глубине замка. Даго не желал оставаться здесь даже на мгновение. Он вскочил на коня, а за ним и три ромея. Тевтонские воины нагнали их только через три стаи. Уже только, когда увидали они стены замка в Регенсбурге, один из них сказал:
   - Господин, мы обязаны были сделать то, что было нашим правом. Замок и земли Зигфрида достанутся тебе. Мы убили его жену и всех детей, одного в колыбели. Род Нибелунгов перестал существовать - ведь если бы кто-то из них остался в живых, тебе всегда пришлось бы ожидать мести.
   Не знали они, что вскоре Нибелунги оживут в песне и останутся жить в веках. Ибо лишь закрепленное в истории или песне бывает в нашем мире бессмертным.
   Людовик Тевтонский принял Даго со всем почетом - в самом большом зале Регенсбургского замка, в окружении самых значительных своих придворных: палатина, мажордома, маркграфов, графов и баронов. На голове короля был "камелаукион" - осыпанная драгоценными камнями шапка - поскольку повелители франков, в отличие от императоров Ромы корон не носили. Одет он был в блистающий драгоценностями кафтан, затянутый поясом; второй пояс с ножнами меча слегка спадал на бедро. Белый плащ был разрезным, скрепленный на левом плече золотой фибулой так, чтобы правая рука оставалась свободной. На руках у короля были белые перчатки.
   Даго привстал перед королем на колено и положил к ногам повелителя пояс и перстень Нибелунгов. Кроме всего, он отдал ему и боевую рукавицу.
   - Тебя зовут Даго из рода Спалов, - торжественно объявил король Людовик. - Ты был воспитан при дворе императора ромеев, но ради величия имени моего сражался с моим вассалом Зигфридом из рода Нибелунгов. Ты свободный человек, и потому можешь избрать службу для меня и ради моей чести. Я титулую тебя графом и отдаю тебе все имение, принадлежавшее Зигфриду Нибелунгу, то есть, замок в Страссфурте и земли по обеим берегам реки Боде.
   Сказав это, Людовик взял в руки золотую цепь с крестом и одел ее на шею Даго. Присутствующие же в зале тевтонские дворяне ударили мечами о щиты в знак того, что соглашаются с титулом и правами новоиспеченного графа.
   В тот же вечер в покоях Даго появилась монастырская прислужница и передала ему просьбу Альбегунды приехать к ней в аббатство. Он отправился туда верхом, в полночь перед ним открыли калитку, после чего монашка с закрытым капюшоном лицом провела его в келью аббатисы.
   Даго очутился в комнате, выстланной коврами и вышитыми подушками, с покрытым медвежьей шкурой ложем. Перед ним стояла Альбегунда - только уже в новом своем воплощении, не в монашеской одежде, но в костюме богатой придворной дамы: на кафтан с широкими рукавами был наброшен тяжелый от золота и драгоценных камней широкий плащ, богатый пояс подчеркивал талию. На рыжеватых волосах женщины сияла диадема из золота и каменьев. Грудь была покрыта ожерельями и подвесками. Никогда еще Даго не видал ее столь красивой, к тому же от горящих восковых свечей в келье было светло как днем. Он привстал перед Альбегундой на колено, будто перед королевой, и низко склонил голову, а она, радостно смеясь, подняла его на ноги и подвела к столу, где на золоченых тарелках лежало холодное мясо, а в кувшинах стояло вино.
   - Теперь ты граф и останешься в нашей стране. Именно этого я и желала, поскольку не смогу выдержать мысли о расставании. Мне не хотелось бы, чтобы ты возвратился в Новую Рому, - сказала она, целуя Даго в губы.
   Вообще-то Даго получил от Мелейноса разрешение перейти на службу к Людовику Тевтонскому. Сейчас, уже как графу, у него был более легкий доступ к делам королевства франков и к личности Карломана. Ему нравилась Альбегунда, но где-то в глубинах души оставалась и память о великих деяниях, для которых был он рожден. "Книга Громов и Молний" учила, что искусство любви служит повелителю не только для наслаждения. У настоящего повелителя не может быть иной любовницы кроме власти.
   - Не опасаешься ли ты, Альбегунда, ужасных адских мук, которыми угрожает проказливым монашкам аббат из Фульды и знаменитый Хинкмар, реймский архиепископ? - спросил Даго, когда нагие и измученные занятиями любовью лежали они рядом на медвежьей шкуре.
   - А я и не собиралась становиться монашкой, - с презрением отвечала та. - Меня породил грех Людовика, его разврат, которым он занимался с моей матерью, фрейлиной своего двора. Он не смог обеспечить мне богатую жизнь иным образом, как только дать аббатство. Сколько тебе лет, граф?
   - Двадцать один год, - отвечал тот.
   - Это и видно. У тебя молодое и чудесное тело, - шептала она, поглаживая кожу на его груди и на бедрах. Губы ее затряслись от вожделения, когда увидала она, как вновь напрягся член Даго.
   - Ты красива, - сказал Даго, желая поцеловать Альбегунду в шею.
   Она же сорвалась с ложа и спешно начала гасить свечи.
   - Нет, не гляди на мою шею. На ней уже появились морщины. Мне уже тридцать, но ведь ты еще долго будешь дарить мне наслаждение, так?
   - Правда, - ответил он, размышляя, согласится ли Альбегунда организовать ему встречу со своим братом по отцу, Карломаном.
   Прежде чем они снова возлегли на ложе, чтобы заняться любовью, Альбегунда взяла со стола сосуд с каким-то травяным отваром и выпила его до дна.
   - Это что, таким образом ты увеличиваешь свое желание? заинтересовался Даго. В Новой Роме его учили, какие напитки возбуждают желание и делают его огромным.
   - Нет, просто я не желаю иметь ребенка, - призналась та. - Это отвар из вербовых листьев, корней папоротника, руты, алоэ, семян левкоя, из имбиря, перца и шафрана. К тому же я еще вложила кружок в матку. Еще я купила реликвию святого Луки, благодаря чему у меня имеется прощение всех грехов - и, пусть священники и запрещают это, могу теперь заниматься любовью в течение сорока дней до Рождества, в течение сорока дней Великого Поста, всю неделю после Пасхи, в течение недели после Троицы, в кануны всех больших праздников, а еще по средам и пятницам. А сегодня, Даго, как раз пятница.
   Тот лишь усмехнулся в темноте. Сам он не верил ни в рай, ни в преисподнюю, не верил и в силу Бога, позволившего распять себя на кресте; ему было все равно: был ли Дух Святой от Отца и Сына или же через Сына. Он видал, как море поглощает корабли Свери и чувствовал страх перед богом моря. Он видал, как осенью и весной вздуваются большие реки, и чувствовал страх перед скрывавшимися в них богами. Он боялся душ умерших, когда те бывали голодными, и знал, что их следует покормить. Он видел грозы и бури, молнии, расщепляющие целые деревья и убивающие людей и животных, и потому почитал Сварога, что был к тому же и Солнцем. На дворище Зелы не было для него никаких запретов в вопросах любви, можно было заниматься ею любым, доставляющим удовольствие способом, Никто не стыдился своей наготы, а мужчина с крупным членом пользовался большим уважением. Так почему же этот Бог христиан уделяет так много внимания тому, как любятся люди, что у них меж ногами, не понимая громадной силы плодовитости?
   - Мне хотелось бы встретиться с твоим братом, маркграфом Карломаном. Ведь ты можешь устроить это, - как-то сказал Даго.
   - Это невозможно. Отец запретил все попытки встреч с Карломаном, так как обвиняет его во все новых и новых заговорах.