Несбё Ю. Доктор Проктор и его машина времени

   – Да! – крикнул Булле.
   – Нет! – сказала Лисе. – Четыре тысячи. А если вы не согласитесь в течение пяти секунд, цена поднимется до пяти тысяч.
   Хозяйка лавки свирепо посмотрела на Лисе. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала, поймав взгляд Лисе. Вздохнула, закатила глаза и с безнадежным видом воскликнула:
   – Ладно, я согласна, девчонка-кровопийца.
   Женщина умчалась на коньке за занавеску и вернулась, держа в руках пачку купюр, которую протянула Булле. Он поплевал на большой палец правой руки и стал их пересчитывать.
   – Надеюсь, ты умеешь считать, – пробормотала женщина.
   – Это элементарная математика, – сказал Булле. – Двадцать бумажек по сто крон плюс две старые бумажки по тысяче крон. Всего четыре тысячи. Спасибо вам, фрёкен?..
   – Меня зовут Распа, – сказала женщина и улыбнулась очень осторожно, словно боялась, что лицо разорвется пополам, если она улыбнется шире. – И как же вас зовут, мои дорогие дети?
   – Булле и Лисе, – сказал Булле и передал деньги Лисе, а та спрятала их в карман школьного ранца.
   – Вот как, Булле и Лисе. А это вам подарок – золотые часы.
   И она зазвенела парой блестящих наручных часов.
   – Элегантные! – сказал Булле и хотел взять одни, но Распа отдернула их.
   – Сначала я установлю на часах время того часового пояса, куда вы едете, – сказала она. – Так куда вы держите путь?
   – В Париж! – крикнул Булле. – В столицу Фран… Ой! – И он взвыл от боли.
   – Ох, извини, кажется, я наступила тебе на ногу? – сказала Лисе. – Покажи-ка, не испачкала ли я тебе ботинки.
   Она наклонилась к Булле и прошептала ему на ухо, чтобы Распа не услышала:
   – В открытке было написано не говорить, куда мы едем!
   – Подай на меня в суд, – сердито сказал Булле.
   – Вот как, в Париж? – засмеялась женщина, показав ряд белых острых зубов. – Я была там когда-то. Приятный город.
   – Там нет ничего интересного, – буркнул Булле и потер ногу. – Мы уже передумали, мы туда больше не едем.
   – Да ну, и почему же? – хрипло спросила Распа, продолжая смеяться.
   – Октябрь. Слишком дождливо. Я слышал, Париж затопило, множество гренландских тюленей на улицах, едят французские батоны, мучают людей.
   Распа наклонилась к Булле и дохнула на него запахом сырого мяса и грязных носков:
   – Как хорошо, что эти золотые часы водонепроницаемые.
   – Вод-донепрон-ницаемые? – промямлил Булле, который до этого никогда в жизни не заикался.
   – Да, – прошептала Распа так тихо, что было слышно тиканье всех часов в магазине. – Это значит, что вы можете плавать с ними под водой. И принимать с ними ванну, например. Верно я говорю?
   – В-ванну? – сказал Булле и задумался, отчего это он вдруг стал заикаться.
   – Вы ведь понимаете, на что я намекаю, правильно? – сказала Распа и хитро подмигнула.
   – Н-нет, – ответил Булле.
   О господи, неужели он теперь будет заикаться всю жизнь?
   Женщина резко поднялась и раздраженно прижала к себе золотые часы.
   – Вообще-то, лучше я подарю вам то, что дороже часов. Мудрый совет вам на дорожку. – Хриплый шепот Распы заполнил весь магазин: – Запомните, что смерть – и только смерть – может изменить историю.
   – Т-только с-смерть?
   – Именно. История высечена в камне, и изменить высеченное в камне можно только ценой собственной жизни. Прощайте, дети.
   Распа плавно, словно корабль-призрак, скользнула на своем скрипучем роликовом коньке по магазину и исчезла за оранжевой занавеской.
   – Пр-пр… – попытался сказать Булле.
   – Прощайте, – сказала Лисе и потянула Булле к выходу.

Глава 4. В Париж

   Лисе и Булле дошли от часовой лавки «ЛАНГФРАКК» до Ратушной площади и сели в автобус до аэропорта. Час спустя они вышли из автобуса и ступили в огромный терминал, где сновало видимо-невидимо людей. Встали в очередь у касс компании «Эр Франс». Пока они стояли, Лисе показалось, что среди голосов людей, топота туфель и объявлений по радио она услышала знакомый звук. А именно жалобный скрип несмазанного колеса. Она быстро обернулась, но увидела только незнакомые лица спешащих путешественников. Тогда девочка принюхалась, не чувствуется ли среди множества ароматов запаха сырого мяса и грязных носков. Но нет, ничего такого. «Должно быть, это скрипели колесики чьей-то хозяйственной сумки», – подумала Лисе. И тут же чей-то жесткий палец вонзился ей в спину. Она резко обернулась. Это был Булле.
   – Восстань из мертвых, сейчас наш черед, – сказал он.
   Они подошли к невероятно красивой даме с невероятно загорелым лицом и невероятно белыми волосами.
   – Чем я могу тебе помочь, дружок? – спросила она.
   – Два билета в Париж, пожалуйста, – сказала Лисе.
   – Тебе и еще кому?
   Из-под стойки прозвучал раздраженный ответ:
   – Мне, конечно!
   Дама поднялась, посмотрела за стойку.
   – Вот как. С вас три тысячи пятьсот крон.
   Лисе положила на стойку деньги. Дама пересчитала двадцать сотенных купюр, но потом остановилась и подняла бровь, когда увидела две тысячекроновые купюры.
   – Это что, шутка? – спросила она.
   – Шутка? – не поняла Лисе.
   – Ну да. Эти купюры недействительны. Они выпущены в… – Она присмотрелась. – В тысяча девятьсот пятом году. Они давным-давно вышли из обращения. У вас есть купюры нашего времени?
   Лисе покачала головой.
   – Я очень сожалею, но тут хватает только на один билет до Парижа.
   – Но… – в отчаянии начала Лисе. – Но…
   – Вот и прекрасно, – раздался голос из-под стойки. – Дайте нам один билет.
   Лисе посмотрела вниз, на Булле. Он кивнул.
   Когда она опять подняла голову, дама уже протягивала ей готовый билет.
   – Счастливого пути в Париж! Я надеюсь, тебя там встретят взрослые.
   – Я тоже, – тихо вздохнула Лисе и посмотрела на билет и на старые тысячекроновые бумажки Распы. – Что нам теперь делать? – спросила она в отчаянии, когда они стали приближаться к контролю безопасности.
   – Спокойно, – сказал Булле. – У меня есть одна мыслишка.
   – Мыслишка? Какая?
   – Та, что ты поедешь одна, – сказал Булле.
   Лисе в ужасе посмотрела на него.
   – Од-дна?
   Надо же, она тоже стала заикаться.
 
   Когда Лисе входила в самолет, благоухающая всеми приятными запахами стюардесса с яркой помадой на губах улыбнулась:
   – Ой, у тебя целых два ранца?
   – Много уроков, – буркнула Лисе.
   Вид у девочки был усталый, она явно нуждалась в помощи.
   – Давай я тебе помогу.
   Стюардесса подхватила ранцы, положила их между двумя сумками на колесиках на полку для багажа и захлопнула крышку.
   Лисе нашла свое место, пристегнула ремень безопасности и выглянула в окно. Снаружи не было ни души, только ехали автомобиль-цистерна с горючим и похожий на игрушечный поезд из тележек с чемоданами. На крыльях самолета тоже никого не было. Ни на правом, ни на левом. Вроде бы все нормально. Но до взлета оставалось еще несколько минут.
   Лисе изучила брошюру с инструкциями по безопасности: на картинках люди с необыкновенно жизнерадостным видом ползли к выходу из самолета по подсвеченной указателями дорожке. Она зевнула. День был очень тяжелым, ночью она почти не спала. Она закрыла глаза, и тут же в голове зазвучали слова женщины из часовой лавки «ЛАНГФРАКК»: «Только смерть может изменить историю. Изменить высеченное в камне можно только ценой собственной жизни».
   С этими словами Лисе заснула и не заметила, как самолет запустил двигатели и взлетел. Земля под ним провалилась вниз, Осло становился все меньше и наконец исчез. Потом исчезла суша, и они полетели над морем. А потом суша опять появилась внизу, но она звалась уже Германия и Нидерланды. Когда они в конце концов стали снижаться над Парижем и Лисе проснулась от голоса капитана, который призывал пристегнуть ремни безопасности, было уже темно и под крылом мерцали тысячи огней. Лисе знала, что там внизу живут миллионы людей. А она была всего лишь маленькой девочкой с Пушечной улицы. Лисе почувствовала себя ужасно одинокой и закусила нижнюю губу, чтобы та не дрожала.
   Они приземлились в огромном аэропорту, названном в честь какого-то президента-покойника по имени Шарль^[6]. Стюардесса помогла Лисе снять с полки ранцы, утешительно похлопала ее по щеке и прощебетала, что желает приятно провести выходные в Париже. Лисе шла по длинным коридорам, стояла на длинных движущихся лентах эскалаторов, ждала в долгих очередях перед паспортным контролем. Потом поменяла остаток норвежских денег на евро и осталась почти без сил, когда, выйдя из здания терминала, поставила на заднее сиденье такси ранцы и села рядом.
   – У аллеву?^[7] – спросил шофер.
   Лисе не знала по-французски ни слова, но что может спросить таксист первым делом? Куда ехать, что же еще. И тут до нее дошло, что во всей этой суматохе она совершенно забыла название пансиона. Она помнила лишь, что в названии упоминается картошка.
   – Пансион «Картофель», – предположила она и крепко прижала к себе ранцы.
   – Кеске восаве ди?^[8] – произнес шофер вопросительным тоном и посмотрел на нее в зеркало.
   – Э-э, – сказала она. – «Картофельные крокеты»?
   Шофер повернулся к ней и спросил «У?» уже громче и раздраженным тоном.
   Обычно в голове у Лисе все было разложено по полочкам, но сейчас там царил страшный кавардак.
   – «Картошка», – сделала она еще одну попытку и почувствовала, как к горлу подкатывают слезы.
   Шофер покачал головой.
   – Пансион «Картофельное пюре»?
   Шофер разразился длинной французской тирадой, которая вряд ли была формулой вежливости. Потом наклонился к задней двери рядом с Лисе, открыл ее, крикнул: «Аут!» – и резким жестом показал на улицу.
   – Пансион «Пом фри!»
   Шофер так и застыл, глядя на Лисе. А все потому, что голос, произнесший эти слова, не был похож на голос маленькой девочки, сидевшей на заднем сиденье. И, кроме того, исходил он совсем не от нее, а из школьного рюкзака рядом с ней.
   – А, – сказал шофер и просветлел. – Пансион «Ле пом фри»?
   Лисе закивала изо всех сил.
   Шофер, посмеиваясь, закрыл дверь, завел машину и поехал.
   Лисе откинулась на заднем сиденье и облегченно вздохнула.
   Рядом с ней кто-то прошептал:
   – Эй! Может быть, пора выпустить меня на свободу?
   Лисе ключиком отперла замок и открыла молнию на передней стороне рюкзака. Оттуда мигом вылез крохотный мальчишка с огромными веснушками и ярко-рыжим чубом, как у Элвиса Пресли.
   – Да здравствует прекрасный воздух свободы, к черту пыль темницы жуткой, – провозгласил Булле и сел рядом с Лисе, сцепив руки за головой.
   Он выглядел как ни в чем не бывало, разве что волосы были взъерошены больше обычного.
   – Итак, мамуля Лисе, во время полета ты, конечно, ужасно волновалась, как я там?
   – Вообще-то, не очень, – сказала Лисе. – Я спала. А что делал ты?
   – Я читал книгу «Животные, которых, на твой взгляд, лучше бы не было», пока не разрядилась батарейка карманного фонарика. Кстати, там было написано о конголезском слоне цеце.
   – О конголезском слоне цеце? – переспросила Лисе и тут же пожалела об этом.
   – Он большой, как дом, и страдает нарколепсией, – пустился в объяснения Булле. – Другими словами, он в любой момент может – брык! – заснуть и упасть. Поэтому лучше держаться от него на безопасном расстоянии, если не хочешь, чтобы тебе на голову свалились восемнадцать тонн конголезского слона. Несколько лет назад один цирк опростоволосился и купил в одном магазинчике живой природы в Лиллесанде огромного слона. Но покупатели не знали, что это был как раз…
   – …конголезский слон цеце, – перебила Лисе со вздохом и посмотрела в окно.
   – Именно, – сказал Булле. – Во время первого же представления слон заснул, и всем работникам цирка пришлось выкапывать из песка три поколения русских воздушных гимнастов.
   – Ой, перестань, нет таких слонов!
   – Еще как есть! Мой дедушка видел несколько экземпляров в Токийском зоопарке. Их привезли прямо из джунглей Конго, и из-за разницы во времени слонам казалось, что они все еще летят на самолете. И поэтому они спали…
   Подобным образом Булле продолжал развлекать себя и Лисе до тех пор, пока таксист не остановил машину со словами:
   – Мадам-е-месье, пансион «Пом фри».
   Они стояли перед высоким узким домом с такими кривыми стенами, будто каменщики, которые его строили, злоупотребляли красным вином. Зато у него были очаровательные маленькие балконы и светившаяся в темноте вывеска, где, вообще-то, должно было быть написано: PENSIONAT LES POMMES FRITES^[9]. Но часть букв не горела, поэтому получилось: PEN ONAT LES POMM F I S^[10].
   Лисе расплатилась за поездку, и они вышли из такси. Издали доносились звуки аккордеона и хлопки пробок от шампанского.
   – Ах… – Булле закрыл глаза и потянул носом воздух. – Париж!..
 

 
   Они вошли в пансион. За стойкой регистрации стояли улыбающаяся краснощекая женщина и приятный толстячок. Лисе они напомнили ее родителей, оставшихся дома на Пушечной улице.
   – Бон суар^[11], – произнесла женщина.
   Лисе поняла, что ей сказали что-то хорошее, поэтому она ответила: «Добрый вечер!», слегка поклонилась и толкнула Булле, чтобы тот отвесил глубокий поклон. Она знала: поклониться никогда не помешает, глубоко или не очень – неважно. Как оказалось, это работало и в Париже, потому что двое за стойкой заулыбались пуще прежнего.
   – Доктор Проктор? – вопросительно сказала Лисе и приготовилась к новому циклу языковых недоразумений.
   Но к ее радости, лицо румяной женщины расцвело:
   – О, лё профессёр!
   – Да, – сказали хором Лисе и Булле и усиленно закивали.
   – Восе фамий?^[12] – спросила женщина.
   На это Лисе и Булле ничего не смогли ответить и только молча уставились на нее.
   – Парле ву франсе?^[13] – осторожно спросил мужчина.
   – Ты чего головой качаешь? – прошептал Булле.
   – По-моему, он спросил, говорим ли мы по-французски, – шепотом ответила Лисе.
   Двое за стойкой принялись совещаться между собой. Глядя на них, Лисе и Булле решили, что французский язык очень трудный даже для французов. Чтобы собеседник понял тебя, приходится подключать лицо, обе руки, все пальцы – да что там, все тело.
   Наконец женщина схватила один из ключей, висевших на доске у нее за спиной, вышла из-за стойки и приглашающе махнула рукой Булле и Лисе. Она отвела их на двадцать шесть ступенек вверх и на полкоридора в сторону, где и отперла одну из дверей. Номер был меблирован очень просто: две кровати, маленький диван, шкаф и письменный стол, заваленный горой исписанной бумаги. Ну и дверь в ванную, где, видимо, как раз шел ремонт, потому что на полочке под зеркалом рядом с двумя стаканами для чистки зубов лежали молоток, отвертка и тюбик клея. У одной стены стояла ванна. Из проржавевшей трубы капала вода. Пока Булле раскладывал туалетные принадлежности на полочке, Лисе положила рюкзак у письменного стола. Тут-то она и заметила посреди стола рисунок. Изображена была ванна, точно такая же, как та, что в ванной комнате за дверью. Под рисунком теснилось множество цифр. Кто-то долго считал, некоторые вычисления были очень сложные. Похоже, здесь надо было считать в уме, умножать и делить.
   – Что это? – спросил Булле, выйдя из ванной.
   – Не знаю, – сказала Лисе. – Но почерк очень похож на почерк доктора Проктора.
   – А вот это похоже на мотоциклетный шлем доктора Проктора, – сказал Булле, открыв дверь шкафа и обнаружив коричневый кожаный шлем. – И на его длинные белые подштанники.
 

 
   Краснощекая и очень французская женщина защебетала что-то по-французски. Она драматически размахивала руками, без конца повторяла «Эвапоре!»^[14] и один раз пальцами изобразила летящую птицу.
   – Он исчез, – сказала Лисе.
   – Я так и понял, – сказал Булле.
   Румяная француженка, растопырив пальцы, вопросительно показала на Булле и Лисе, потом на свой рот.
   – Как ты думаешь, что она спрашивает? – спросила Лисе.
   – Сколько пальцев можно запихнуть в мой рот? – предположил Булле.
   – Чушь. Она спрашивает, хотим ли мы есть.
   Лисе низко поклонилась и кивнула, потом подтолкнула Булле, который тоже поклонился и кивнул.
   Приветливая француженка отвела их на кухню и пригласила к столу, потом принесла им по куриной ножке, или куриному крылышку, или еще чему-то в этом роде. Главное, это было потрясающе вкусно. Булле так объелся, что даже – о ужас! – рыгнул. Он тут же вскочил и весьма учтиво раскланялся – он считал, что это ему очень здорово удается. Кроме того, он произнес длиннющее извинение в стихах, и женщина с мужчиной громко расхохотались, хотя вряд ли поняли хоть одно слово. Закончив речь, Булле зевнул, да так, что казалось, голова его развалится на две части.
   Дама вышла и вернулась с двумя комплектами постельного белья, которые передала им вместе с ключом от номера доктора Проктора.
   Пока Лисе и Булле разбирали свои постели, Булле сказал, что куриные ножки были такими маленькими, словно курицы были не курицы, а лягушки. Оба рассмеялись: ну кто же будет есть лягушачьи лапки?
   – Гм, – сказал немного погодя Булле. – Почему твоя постель выглядит аккуратней моей?
   – Потому что одеяло лучше заправлять в пододеяльник, а не в наволочку, – вздохнула Лисе и подошла к постели Булле, чтобы помочь ему.
   Потом они отправились в ванную чистить зубы.
   – Как нам найти профессора? – сказала Лисе.
   – Я слишком устал, чтобы думать, – зевнул Булле, почти закрыв глаза, и отодвинул отвертку на полке, чтобы взять тюбик пасты. – Разберемся завтра.
   – Но как мы сможем его найти, если никто не понимает, что мы говорим?
   – А мы завтра выучим французский, – сказал Булле.
   – Завтра? Это невозможно.
   – Да что в этом сложного? Здесь ведь даже дети говорят по-французски.
   Булле выдавил немного пасты из тюбика на зубную щетку и стал старательно чистить зубы.
   – На это уйдут недели и месяцы, – сказала Лисе. – А как мне кажется, у нас нет этого времени.
   – Мы запросто справимся, – буркнул Булле. – В понедельник у меня репетиция в оркестре.
   – Перестань нести вздор, Булле. Я серьезно.
   Она повернулась к своему другу. Булле улыбался ей, демонстрируя белые как снег зубы. Невероятно белые, по правде говоря. Лисе в жизни еще не видела у него таких белых зубов. Булле был не из тех, кто чистит зубы с утра до вечера.
   – Булле, что случилось с твоими зубами? – спросила она. – Булле! Отвечай!
   Но Булле продолжал улыбаться белозубой улыбкой, словно его нижние зубы приклеились к верхним. «Да ведь так оно и есть!» – поняла Лисе, заметив ужас в его глазах и то, как дико Булле размахивал зубной щеткой. Она взглянула на полочку с зеркалом. Тюбик с зубной пастой был по-прежнему закрыт, а колпачок с лежащего рядом тюбика клея снят.
 

 
   Она схватила тюбик и громко прочитала:
   – «Быстродействующий суперклей доктора Проктора». Булле, ты взял не тот тюбик!
   Булле виновато пожал плечами, улыбаясь идиотской белозубой улыбкой.
   Лисе вздохнула и стала копаться в своей сумочке, пока не нашла пилочку для ногтей.
   – Стой смирно! – скомандовала девочка. – Помогай!
   Булле обеими руками растянул губы, Лисе просунула пилочку в правый угол его рта и стала пилить. Булле напевал «Марсельезу», а Лисе медленно продвигалась слева направо, отделяя его верхние зубы от нижних.
   – Ну и ну! – сказал Булле, когда она закончила и он посмотрел на себя в зеркало. – Ты только взгляни на мои белые зубы! Теперь они наглухо запломбированы, в них никогда не будет ни единой дырки, мамуля Лисе. Мне больше в жизни не придется ходить к зубному. – Он схватил тюбик клея. – Хочешь тоже попробовать?
   – Спасибо, не надо. Как ты думаешь, зачем здесь лежит Быстродействующий суперклей доктора Проктора? Вместе с напильником и всем прочим?
   – Элементарно, – сказал Булле. – Доктор ремонтировал ванну.
   – Может быть, – зевнула Лисе. – На сегодня хватит размышлений.
   Но когда они уже легли спать, Лисе долго не могла заснуть, прислушиваясь к тому, как в ванной падают капли. Они напоминали ей печальные вздохи. С улицы доносились далекий гул машин и звуки аккордеона. И еще какой-то скрип – то ли уличного фонаря, раскачивающегося на ветру, то ли роликового конька на деревянной ноге.
   Хотя неудивительно, что в голову лезли странные мысли: вокруг сгустилась тьма, а Лисе была одна в большом незнакомом городе. Она посмотрела на Булле. Ну, все равно что одна.
   «Завтра, наверное, будет веселее», – подумала Лисе.
   И как в воду глядела.

Глава 5. Канкан, улитки и Маргарин

   Булле проснулся оттого, что Лисе трясла его за плечи.
   Он заморгал от дневного света, лившегося в окно, и увидел, что она уже одета.
   – Девять часов, – сказала она. – Я пойду искать библиотеку – хочу взять норвежско-французский разговорник.
   – Что-что взять?
   – Словарь с французскими и норвежскими словами, чтобы люди хоть немножко понимали, что мы говорим.
   Булле сел на кровати.
   – А как ты найдешь библиотеку?
   – Буду спрашивать на улице. Библиотека и по-французски библиотека.
   – Я так и думал, – сказал Булле. – А что у нас на завтрак?
   – Ничего, – сказала Лисе. – На завтрак здесь подают только воздух и чуть-чуть кофе с молоком.
   Я куплю тебе французский батон на обратном пути.
   – Поторопись, – сказал Булле и спустил ноги на пол.
   Ноги сами собой запрыгали по линолеуму, как будто проверяли, холодный ли пол.
   Когда дверь за Лисе захлопнулась, Булле соскочил на пол – который оказался не холодным, а просто ледяным – и помчался в ванную. Вскарабкавшись на стул перед умывальником, он помахал в знак приветствия. Из зеркала ему улыбнулся и помахал в ответ чрезвычайно энергичный рыжеволосый молодой человек небольшого роста, но необыкновенного ума и привлекательности. Да, Булле остался очень доволен парнем в зеркале и решил подарить ему горячую ванну в это зябкое утро.
   Булле открыл краны и посмотрел, как вода заполняет ванну, а потом стал искать мыло или пенку. Не найдя ничего, он вспомнил, что Лисе взяла с собой мыльную стружку. Он нашел ее рюкзак, а в нем рядом с двумя длинными носами-прищепками лежала, как он и думал, банка с этикеткой «МЫЛО ВРЕМЕНИ». Булле взял один нос и банку, подошел к ванне и насыпал в нее немного землянично-красного порошка.
   «Времени или не времени – чепуха. Главное, это мыло!» – подумал Булле, глядя, как вода начала пузыриться, пока пена не заполнила всю поверхность. Булле разделся догола, взобрался на край ванны, нацепил на нос прищепку и завопил:
   – Бабах!
   В прыжке он обхватил колени руками и плюхнулся в пену. Получилось идеально, с максимальным эффектом: мыльная пена и вода брызнули на стены до самого потолка. Млея от удовольствия, Булле погрузился на дно и остался лежать и смотреть вверх. Поверхность воды была покрыта таким толстым слоем пены, что до дна доходил только слабый свет. В этом свете он увидел необыкновенно красивую радугу. Совсем как на афише с разноцветными танцовщицами, высоко взметнувшими ноги в канкане на сцене «Мулен руж» в Париже 1909 года. В том, который существовал тогда.
 

 
   И в тот же миг ванна плавно закачалась, а поверхность воды стала вздыматься и опускаться, как будто пол крупно задрожал. Вот черт, неужели рушится дом? И откуда вдруг музыка?
   Булле сел и поднялся из пены. И так и остался стоять – абсолютно голый, со стекающей с тела пеной. Пол больше не дрожал. Потому что длинная шеренга одетых в красное танцовщиц канкана остановилась. И уставилась на Булле в таком же изумлении, какое было написано на его собственном лице.
   – Откуда он взялся? – услышал он шепот одной из танцовщиц.
   – И откуда ванна? – прошептала другая.
   – А что у него на носу? – вскрикнула третья.
   – По-моему, он милашка, – хихикнула четвертая.
   Булле заморгал от яркого света. А публика сидела в зале с открытыми ртами и изумленными лицами, словно присутствовала при немного неожиданной высадке человека на Луну. Булле не понял ничего. Кроме того, что он попал на сцену «Мулен руж».
 

 
   Лисе шла по широкой улице с множеством модных лавок и парфюмерных магазинов, однако ни одной библиотеки ей пока не попалось. Перед выходом она хотела спросить румяную женщину в пансионе, но у стойки регистрации никого не было, если не считать похожего на гиппопотама мужчину в кресле, который недобро покосился на нее из-за газеты. Лисе шла по городу, и решимость ее все больше улетучивалась, потому что все, к кому она обращалась, тут же отворачивались, услышав, что она не говорит по-французски. Она поняла, что не все французы столь отзывчивы к нуждам иностранцев, как давешняя пара в пансионе «Пом фри». Ее взгляд скользил по витринам в поисках книжного магазина. Но почти везде продавали женские платья. Очень красивые, кстати сказать. Лисе остановилась посмотреть на одно совершенно фантастическое платье. И, стоя перед витриной, она вдруг заметила на другой стороне улицы женщину в длинном пальто и темных очках. Она была слишком далеко, чтобы Лисе могла ее рассмотреть, но казалась знакомой. И хотя Лисе еще не была уверена в том, кто эта женщина, она не сомневалась, что та наблюдает за ней.