Несбё Ю. Тараканы

   Мёллер поднял глаза на картину, висящую над головой начальницы: с высоты на него взирал Трюгве Ли, генсек ООН. Еще один политик. За окнами виднелись крыши многоэтажек в сереньком зимнем свете, крепость Акерсхус и дрожащий от ветра флюгер на макушке отеля «Континенталь».
   Бьярне Мёллер считал себя хорошим полицейским, но тут было что-то иное, он не знал правил этой игры. Что бы посоветовал отец? Да уж, он всегда держался подальше от политики, констебль Мёллер. Но он всегда разумел, что важно, а что нет, и отменил свой запрет на учебу сына в Полицейской академии после того, как тот с отличием окончил первый курс юридического отделения. И так далее. Бьярне сделал так, как сказал отец, и после выпускных мероприятий отец все покашливал да покашливал, хлопая сына по спине, пока тот не попросил отца прекратить.
   – Хорошее предложение, – услышал Бьярне Мёллер свой собственный голос, да еще такой громкий и отчетливый.
   – Прекрасно, – сказал Торхус. – Причина, по которой мы хотели как можно скорее услышать от вас ответ, состоит в том, что дело это срочное.
   Пусть ваш кандидат оставит все дела и займется нашей проблемой завтра же.
   Ну что же, может быть, Холе как раз сейчас и нужно именно такое задание, попытался утешить себя Мёллер.
   – Сожалею, что мы забираем у вас такого ценного работника, – проговорил Аскильсен.
   При этих словах шеф убойного отдела Бьярне Мёллер едва удержался от смеха.

Глава 3

   Они нашли его в «Шрёдере» на улице Вальдемара Тране – старинном и респектабельном кабачке на перекрестке, где западный район Осло встречается с восточным. В кабачке, честно говоря, более старинном, нежели респектабельном. Респектабельность заключалась лишь в том, что городская инспекция по охране памятников объявила это коричневое, прокуренное помещение архитектурным наследием. Но это не повлияло на клиентуру – гонимую и истребляемую породу старых пропойц, вечных студентов – выходцев из крестьян – и потасканных донжуанов, давно вышедших в тираж.
   Когда сквозняк из двери на время развеял дымовую завесу, двое полицейских увидели рослого мужчину, который сидел под старинной картиной с изображением Акерской церкви. Его светлые волосы были острижены так коротко, что торчали ежиком, а трехдневная щетина на худом запоминающемся лице отливала сединой, хотя мужчине вряд ли было сильно за тридцать. Он сидел в полном одиночестве, выпрямившись, не снимая короткого пальто, словно в любую секунду мог подняться и уйти. И словно кружка пива, стоящая перед ним на столе, была для него не удовольствием, а работой, которую предстояло сделать.
   – Нам сказали, мы найдем тебя здесь, – произнес старший из двоих и сел на стул напротив мужчины. – Я инспектор Волер.
   – Видите вон того человека, за столиком в углу? – спросил Холе, не поднимая глаз.
   Волер повернулся и взглянул на тощего старика: тот сидел, уставившись в бокал с красным вином и покачиваясь взад-вперед. Казалось, он мерз.
   – Тут его зовут «последний из могикан». – Холе поднял голову и широко улыбнулся. Глаза его напоминали бело-голубые шарики в сеточке красных прожилок, и взгляд их уперся Волеру в рубашку. – Военный моряк, – отчеканил Холе. – Раньше их здесь было много, а теперь осталась жалкая горстка. Этого торпедировали дважды во время войны. И он считает себя бессмертным. На прошлой неделе я нашел его в сугробе на улице Глюкстадгата, после закрытия кабака. Вокруг ни души, кромешная тьма, мороз восемнадцать градусов, а он спит. Когда я вернул его к жизни, он только посмотрел на меня и послал к черту. – Он расхохотался.
   – Послушай, Холе…
   – А вчера вечером я подошел к его столику и спросил, помнит ли он, что с ним случилось: как-никак я спас мужика от верной гибели на морозе. И знаете, что он ответил?
   – Холе, тебя разыскивает Мёллер.
   – Он ответил, что бессмертен. «Я-то могу жить и никому не нужным моряком в этой дерьмовой стране. Но чертовски обидно, что сам святой Петр ничего не может поделать». Нет, вы слышали? Сам святой Петр…
   – У нас приказ доставить тебя в Управление.
   На столе перед Холе появилась новая кружка пива.
   – Счет, Вера, – сказал он.
   – Двести восемьдесят, – ответила та, не глядя в блокнот.
   – О боже, – пробормотал младший из двоих полицейских.
   – Сдачи не надо, Вера.
   – Спасибо, – сказала она и удалилась.
   – Лучший в городе сервис, – объяснил Харри. – Тебя замечают сразу, не надо размахивать обеими руками.
   Волер прижал ладони к ушам, так что на лбу натянулась кожа и по нему зазмеилась синяя жила.
   – Нам некогда рассиживаться здесь и выслушивать пьяные байки, Холе. Предлагаю тебе оставить эти последние поллитра…
   Холе осторожно поднес кружку к губам и выпил.
   Волер перегнулся через стол, пытаясь говорить тише:
   – Я знаю тебя, Холе. Не люблю я тебя. Думаю, давно тебя надо было выгнать из полиции. Такие типы, как ты, только подрывают доверие людей к полицейским. Но мы пришли не поэтому. Нам велено забрать тебя отсюда. Шеф человек добрый, он хочет дать тебе шанс.
   Тут Холе рыгнул, и Волер отшатнулся назад.
   – Какой еще шанс?
   – Шанс проявить себя, – вставил младший полицейский, и на лице его появилась мальчишеская улыбка.
   – А я могу и здесь показать, на что я способен, – улыбнулся в ответ Холе, поднес кружку к губам и запрокинул голову.
   – Черт тебя подери, Холе! – Волер побагровел, глядя, как ходит туда-сюда кадык Холе, перекатываясь по небритой шее.
   – Ну что, довольны? – И Холе стукнул перед собой пустой кружкой.
   – Наша работа…
   – …плевать я на нее хотел. – Харри застегнул пальто. – Если Мёллеру что-то нужно, пусть позвонит мне или дождется, пока я приду завтра на работу А теперь я пошел домой. Надеюсь, что в ближайшие двенадцать часов не буду лицезреть ваши рыла. Прощайте, господа.
   Харри поднялся из-за стола, выпрямившись во все свои метр девяносто, и слегка пошатнулся.
   – Задавака чертов, – прошипел Волер, качнувшись на стуле. – Хренов лузер. Если бы только газетчики, которые писали о тебе после Австралии, знали, как мало дел…
   – Каких дел, Волер? – Холе продолжал улыбаться. – Отметелить подвыпивших подростков в камере за панковский гребень на голове?
   Младший полицейский украдкой взглянул на Волера. В прошлом году в Полицейской академии поговаривали о каких-то молодых панках-анархистах, которых задержали за распитие пива в общественном месте и избили в камере апельсинами, завязанными в мокрое полотенце.
   – Чувством корпоративной солидарности ты никогда не отличался, Холе, – заявил Волер. – Ты думаешь только о себе. Всем известно, кто именно был за рулем той машины в районе Виндерена. И почему хорошему полицейскому разнесло череп о придорожный столб. Да потому что ты алкаш и сел за руль под парами, Холе. Тебе чертовски повезло, что у нас в Управлении это дело убрали под сукно, а зря, стоило бы подумать и о семье погибшего, и о мнении других сотрудников…
   Младший полицейский был новичком и старался ежедневно извлекать из всего уроки. В этот день он, к примеру, узнал, что глупо оскорблять собеседника, покачиваясь на стуле, поскольку оказываешься совершенно беззащитным, когда оскорбляемый вдруг наклоняется вперед и врезает тебе правой между глаз. Обидчик валится на пол, но посетители «Шрёдера» умолкают лишь на миг, а потом гул голосов нарастает снова.
   Помогая Волеру подняться, младший увидел, как фалды пальто Холе мелькнули в дверях.
   – Черт, неплохо после восьми кружек пива, а? – проговорил он, но тут же прикусил язык, встретившись взглядом с Волером.
 
   Харри небрежно зашагал по обледенелой мостовой Доврегата. Костяшки пальцев вроде бы не болели, – боль и раскаяние подождут до завтрашнего утра.
   В рабочее время он не пил. Пока. Даже если это бывало раньше и доктор Эуне утверждал, что каждый новый срыв начинается там, где закончился предыдущий.
   У врача, седоволосого, тучного – вылитый Питер Устинов, – аж затрясся двойной подбородок, когда Харри втолковывал ему, что держится подальше от своего старого недруга «Джима Бима» и пьет только пиво. Притом что от пива не в восторге.
   – Ты же был в сточной канаве, и в тот момент, когда открываешь новую бутылку, ты снова туда же скатываешься. Тут нет никакого промежуточного состояния, Харри.
   Ну что ж. Он как-никак добирался до дома на своих двоих, не забывал снимать с себя одежду, ходил на работу. Так было не всегда. Это Харри и называл промежуточным состоянием. Ему надо было лишь чуть-чуть глотнуть на ночь, чтобы уснуть. Вот и все.
   Какая-то девица в меховой шапке поздоровалась, когда он проходил мимо. Знакомая? Прошлой весной с ним многие здоровались на улице, особенно после его интервью в «Редакции 21», где ведущая, Анне Грусволл, спросила, каково это – застрелить серийного убийцу.
   – Да так. Во всяком случае, приятнее, чем сидеть здесь и отвечать на подобные вопросы, – ответил он с усмешкой, и его слова стали хитом весеннего сезона, главной цитатой после нетленного: «Овцы – они нормальные животные»^[3].
   Харри вставил ключ в замок подъезда. Улица Софиесгате. И зачем только он переехал осенью в этот район Осло, Бишлет. Может, потому, что соседи в Тёйене начали как-то странно посматривать на него, сторониться, а он принимал эту дистанцию за уважение к своей персоне.
   Ладно, местные соседи его не беспокоили, хотя выходили на лестничную клетку и проверяли, все ли в порядке, когда он изредка вечером спотыкался на ступеньках и скатывался вниз по лестнице.
   Эти падения начались в октябре, после того как он уперся лбом в стену, расследуя дело Сестрёныша. Тогда из него словно выпустили воздух и снова стало мерещиться всякое разное. Харри знал только один способ избавиться от видений.
   Он попытался взять себя в руки, отправился вместе с Сестрёнышем на дачу в Рауланне, но сестра замкнулась после жестокого изнасилования и уже не смеялась, как прежде. Пару раз Харри звонил отцу, но разговоры получились недолгими, довольно скоро становилось ясно: отец хочет, чтобы его оставили в покое.
   Харри вошел в квартиру, закрыв за собой дверь, громко крикнул, что он дома, и удовлетворенно кивнул, не получив никакого ответа. Монстры в разных обличьях посещали его, но, пока их нет на кухне, он мог рассчитывать на то, что ночью спокойно уснет.

Глава 4

   Едва Харри вышел из подъезда, как на него набросился холод, так неожиданно, что он захлебнулся ледяным ветром. И подняв глаза к рдеющему небу над крышами домов, открыл рот и выдохнул вкус желчи и «колгейта».
   На площади Хольберга он как раз успел на трамвай, следовавший по Вельхавенссгате.
   Найдя свободное место, развернул «Афтенпостен». Еще одно дело о педофилии. За последние месяцы такое случалось уже трижды: норвежцев взяли на месте преступления в Таиланде.
   В передовице напоминалось о предвыборном обещании премьер-министра активнее расследовать преступления на сексуальной почве, в том числе и за границей, и задавался вопрос, когда же будет виден конкретный результат.
   В комментарии к статье статс-секретарь Бьёрн Аскильсен информировал, что продолжается работа по заключению соглашения между Норвегией и Таиландом о расследовании преступлений, совершенных норвежцами-педофилами, и что этот договор позволит активизировать усилия полиции.
   «Давно пора! – писал в заключение редактор «Афтенпостен». – Народ ждет результатов. Христианский народный премьер-министр не может допустить, чтобы эти мерзости продолжались».
 
   – Войдите!
   Харри открыл дверь и посмотрел вниз, на широко зевающего Бьярне Мёллера, вытянувшегося на стуле, так что его длинные ноги торчали из-за письменного стола.
   – Гляди-ка. А я ждал тебя вчера, Харри.
   – Мне сообщили. – Харри сел. – Я не хожу на работу, когда пьян. И наоборот. Принцип, которого я стараюсь придерживаться. – Он надеялся, что фраза прозвучит иронически.
   – Полицейский является полицейским все двадцать четыре часа в сутки, Харри, пьян он или нет. Мне пришлось уговаривать Волера не писать на тебя рапорт, понимаешь?
   Харри пожал плечами, давая понять: он сказал все, что хотел сказать.
   – О’кей, Харри, не будем из-за этого ругаться. У меня есть для тебя работа. Думаю, ты ее не заслужил, но я все равно думаю тебе ее дать.
   – Ты не огорчишься, если я скажу, что она мне не нужна? – спросил Харри.
   – Оставь эти штучки сыщику Марлоу, Харри, они тебе не идут, – резко оборвал его Мёллер.
   Харри усмехнулся. Он знал, что шеф его любит.
   – Я даже не сказал, о чем речь.
   – Ну, раз ты посылаешь за мной машину в мой выходной, то я думаю, речь идет не о регулировании уличного движения.
   – Почему ты не даешь мне слова сказать?
   Харри, хохотнув, наклонился вперед:
   – Сказать честно, шеф?
   Неужто честно, думал было переспросить Мёллер, но лишь кивнул.
   – Я сейчас не гожусь для важных дел, шеф. Я исхожу из того, что ты сам видишь, как я работаю. Вернее, не работаю. Или едва-едва. Я выполняю свои обязанности, пытаюсь не переходить дорогу другим и соблюдать трезвость в течение дня. На твоем месте я предложил бы эту работу кому-нибудь другому.
   Мёллер вздохнул, медленно подтянул ноги и поднялся со стула.
   – Хочешь начистоту, Харри? Если бы решал я, то работу получил бы другой. Но они хотят именно тебя. Поэтому ты очень бы меня выручил, Харри, если…
   Харри внимательно посмотрел на шефа. Бьярне Мёллер не раз помогал ему в трудных ситуациях в последний год, и понятно, что рано или поздно придется возвращать должок.
   – Стоп! Кто это они?
   – Люди на руководящих постах. Которые могут превратить мою жизнь в ад, если не получат то, что хотят.
   – А я что за это получу?
   Мёллер как можно строже насупил брови, но ему всегда было трудно сохранять суровое выражение на своем по-мальчишески открытом лице.
   – Что ты получишь? Свою зарплату Пока тебе ее не перестали платить. Вот ее и получишь, черт подери!
   – Я плохо разбираюсь во всем этом, шеф. Получается, кто-то из этих твоих людей, решил, что этот парень, Холе, который в прошлом году навел порядок в Сиднее, чертовски способен, и твое дело только построить этого типа. Я ошибаюсь?
   – Харри, будь так добр, не заводись.
   – Значит, я не ошибся. И вчера я тоже все правильно понял, когда увидел рыло этого Волера. Поэтому я хорошенько все обдумал, и вот мое предложение: я буду паинькой, готов приступить к работе, а когда все будет выполнено, ты дашь мне двух штатных следаков на два месяца и неограниченный доступ ко всем базам.
   – О чем это ты?
   – Ты знаешь о чем.
   – Если ты опять насчет изнасилования твоей сестры, то могу тебе только посочувствовать, Харри. Ты ведь помнишь, что дело прекращено.
   – Я помню, шеф, помню и тот отчет, где было написано, что у нее синдром Дауна, а потому не исключено, что она вообще все выдумала про изнасилование, чтобы скрыть, что забеременела от случайного знакомого. Спасибо, я все помню.
   – Не было никаких улик…
   – Она сама хотела все это скрыть. Господи, я же был в ее квартире в Согне и случайно увидел в грязном белье лифчик, весь пропитанный кровью. Я заставил ее показать мне грудь. Насильник отрезал ей соски, и она больше недели ходила, таясь, истекая кровью. Она-то думала, что все люди такие же добрые, как она, и когда тот тип сперва угостил ее ужином, а потом спросил, не хочет ли она посмотреть фильм в его гостиничном номере, она просто решила, что он очень любезен. И если бы она даже вспомнила, в каком именно номере это произошло, то все равно было бы поздно: там все уже пропылесосили, вымыли, постельное белье сменили раз двадцать после всего случившегося. Так что естественно, что никаких улик не нашли.
   – Никто не помнил, чтобы там видели окровавленные простыни…
   – Я работал в отеле, Мёллер. Ты удивишься, если узнаешь, сколько окровавленных простыней меняют там в течение пары недель. Постояльцы только и делают, что кровят.
   Мёллер решительно покачал головой.
   – Прости. У тебя был шанс доказать это, Харри.
   – Недостаточно, шеф. Его было недостаточно.
   – Всегда бывает недостаточно. И надо где-то подвести черту. С нашими ресурсами…
   – По крайней мере, дай мне свободу действий. Хоть на один месяц.
   Мёллер внезапно поднял голову и подмигнул. Харри понял, что его разоблачили.
   – Ах ты, хитрец, тебе всегда была по душе работа, разве нет? Тебе просто захотелось сперва поторговаться?
   Харри выпятил нижнюю губу и покачал головой. Мёллер посмотрел в окно. Испустил тяжкий вздох.
   – Ладно, Харри. Посмотрим, что получится. Но так как ты провинился, я вынужден принять некоторые меры, которые от меня давно ждут в Управлении. Ты понимаешь, что это означает?
   – Да уж как не понять, – улыбнулся Харри. – Что за работа?
   – Надеюсь, летний костюмчик висит наготове и ты помнишь, куда в последний раз положил свой паспорт. Твой самолет вылетает через двенадцать часов, и ты окажешься очень далеко отсюда.
   – Чем дальше, тем лучше, шеф.
 
   Харри сидел на стуле у двери тесной социальной квартирки в районе Согн. Сестра, притулившись у окна и глядя на снежинки, кружащиеся в свете уличного фонаря, несколько раз шмыгнула носом. А поскольку сидела она спиной к Харри, то он не мог понять, простуда это или грусть по поводу скорого расставания. Сестра жила здесь вот уже два года и прекрасно справлялась сама. После того, что с ней случилось – изнасилования и аборта, – Харри, взяв с собой кое-что из одежды и туалетные принадлежности, переехал в ее квартирку. Прожил он там всего несколько дней, а потом она заявила ему, что достаточно. Она теперь большая.
   – Я скоро вернусь, Сестрёныш.
   – А когда?
   Она сидела так близко к оконному стеклу, что всякий раз, когда она говорила, на нем проступало туманное пятно. Харри сел сзади и положил ей руку на спину Уловил легкую дрожь и понял, что сестра вот-вот заплачет.
   – Как только поймаю этих нехороших людей. Тогда сразу же и вернусь.
   – Это…
   – Нет, это не он. Им я займусь потом. Ты говорила сегодня с папой?
   Она качнула головой. Харри вздохнул.
   – Если он не будет звонить тебе, позвони ему сама, прошу тебя. Ты можешь сделать это для меня, Сестрёныш?
   – Папа никогда не разговаривает, – прошептала она.
   – Папе плохо, потому что умерла мама.
   – Но это было так давно.
   – Вот и настало время заставить его снова говорить, Сестрёныш, и ты должна мне в этом помочь. Поможешь? Правда?
   Она повернулась к нему, не говоря ни слова, обняла его и уткнулась лицом в его шею.
   Он погладил ее по голове, чувствуя, как рубашка становится мокрой от ее слез.
 
   Чемодан собран. Харри позвонил доктору Эуне и объяснил, что едет в служебную командировку в Бангкок. Больше ему сказать было нечего, и он вообще не понимал, зачем звонит. Может, потому, что приятно позвонить кому-нибудь, кому интересно, где это ты пропадаешь? Харри даже подумал, а не звякнуть ли и официантам в «Шрёдер».
   – Возьми с собой шприцы с витамином В, которые я тебе дал, – сказал Эуне.
   – Зачем?
   – Они облегчат тебе жизнь, если захочешь оставаться трезвым. Новая обстановка, Харри, это, знаешь ли, хороший повод.
   – Я об этом подумаю.
   – Хватит уже думать, Харри.
   – Да знаю я. Вот поэтому мне и не нужны шприцы.
   Эуне закряхтел. Это была его манера смеяться.
   – Из тебя бы комик вышел, Харри.
   – Я на правильном пути.
   Парнишка, один из обитателей дешевого пансиона, стоял у стены, дрожа от холода в своей тесной детской курточке и дымя окурком, и глядел, как Харри затаскивает чемодан в багажник такси.
   – Уезжаете?
   – Именно так.
   – На юг?
   – В Бангкок.
   – Один?
   – Ага.
   – Say no more…^[4]
   И он подмигнул Харри, подняв кверху большой палец.
   Харри взял билет у дамы за стойкой регистрации и обернулся.
   – Харри Холе? – У мужчины были очки в стальной оправе, и он грустно улыбался.
   – А вы?
   – Дагфинн Торхус из МИДа. Мы хотели пожелать вам счастливого пути. А также удостовериться, что вы понимаете… всю деликатность задания. Все произошло очень быстро.
   – Спасибо за заботу. Я понял, что моя задача – найти убийцу, не вызывая огласки. Мёллер уже проинструктировал меня на этот счет.
   – Отлично. Главное – это секретность. Никому не доверяйте. Не полагайтесь на людей, которые будут выдавать себя за сотрудников МИДа. Может статься, что они на самом деле, ну, к примеру, из газеты «Дагбладет».
   Торхус открыл рот, словно собираясь рассмеяться, но Харри понял, что он говорит серьезно.
   – Журналисты из «Дагбладет» не носят значок МИДа на лацкане пиджака, господин Торхус. Или плащ, когда на дворе январь. Я, кстати, понял из документов, что вы будете моим контактным лицом в министерстве.
   Торхус кивнул, словно бы сам себе. А потом, выставив вперед подбородок, заговорил вполголоса:
   – Скоро ваш рейс, так что долго я вас не задержу. Но постарайтесь услышать то, что я вам скажу.
   Он вынул руки из карманов пальто и скрестил их на груди.
   – Сколько вам лет, Холе? Тридцать три? Тридцать четыре? Вы все еще способны сделать карьеру. Я навел о вас справки. Вы талантливы, вас ценит начальство. И покровительствует вам. Все так и будет продолжаться, пока дела идут хорошо. Но едва вы дадите маху, как тут же окажетесь в дерьме, и тогда вы можете увлечь за собой и вашего патрона. Тут вы и обнаружите, что так называемые друзья вдруг подевались кто куда. Так что если быстро бегать не получается, то попытайтесь, во всяком случае, удержаться на ногах, Холе. Для общего блага. Поверьте, это добрый совет старого конькобежца. – Он улыбнулся одними губами, в то время как глаза его изучающе смотрели на Харри. – Знаете что, Холе, меня всегда охватывает чувство обреченности, когда я оказываюсь в аэропорту Форнебю. Обреченности и отступления.
   – Да что вы говорите! – сказал Харри и подумал, успеет ли купить пива в баре до вылета. – Да ладно. Здесь можно ощутить и кое-что хорошее. Обновление например.
   – Хочется надеяться, – сказал Торхус. – Хочется надеяться.

Глава 5

   Харри Холе поправил солнечные очки и взглянул на вереницу такси возле международного аэропорта Дон Муанг. Казалось, он попал в ванную, где только что выключили горячий душ. Он уже знал: от высокой влажности никакие ухищрения ни черта не помогают. Пусть себе пот стекает по телу, просто надо думать о чем-нибудь другом. Хуже со светом. Сквозь дешевый заляпанный пластик очков он бил в остекленевшие от алкоголя глаза, вызывая очередной приступ головной боли, до поры тихонько пульсировавшей в висках.
   – 250 baht or metel taxi, sil?
   Харри пытался понять, что хочет сказать стоящий перед ним таксист. Перелет оказался сущим адом. В аэропорту Цюриха продавались только немецкие книжки, а в самолете показывали «Освободите Вилли-2».
   – Лучше по счетчику, – сказал Харри.
   Разговорчивый датчанин, сидевший рядом с ним в самолете, ничуть не смутившись тем фактом, что Харри был в стельку пьян, засыпал его советами о том, как избежать обмана в Таиланде, – тема поистине неисчерпаемая. Датчанин придерживался мнения, что все норвежцы – очаровательные простофили, а потому святой долг каждого датчанина – предостеречь их от надувательства.
   – Ты должен везде торговаться, – поучал его датчанин. – Это главное, понял?
   – А что будет, если я не стану торговаться?
   – Тогда ты разоришь всех нас.
   – Как то есть?
   – Из-за тебя взлетят цены, и в Таиланде все станет дороже для тех, кто приедет после нас.
   Харри внимательнее взглянул на собеседника. Бежевая рубашка «Мальборо», новенькие кожаные сандалии. Надо бы еще выпить.
   – Сюрасак-роуд, сто одиннадцать, – сказал Харри, и шофер, улыбаясь, поставил чемодан в багажник и распахнул дверь такси: Харри забрался внутрь, заметив, что руль находится справа. – У нас в Норвегии переживают, что англичане не хотят отказываться от левостороннего движения, – проговорил он, пока они тряслись по шоссе. – Но недавно я услышал, что, оказывается, тьма народу ездит по левой, а не по правой стороне. Знаете, кто это?
   Шофер посмотрел в зеркальце и улыбнулся еще шире:
   – Сюрасак-роуд, yes?
   – Китайцы, потому что в Китае левостороннее движение, – пробормотал Харри, радуясь, что дорога разрезает туманный, уставленный небоскребами ландшафт, словно прямая серая стрела. Потому что еще парочка крутых виражей – и омлет от «Свисс Эйр» вылетит на заднее сиденье.
   – Почему счетчик не включен?
   – Сюрасак-роуд, пятьсот батов, yes?
   Харри откинулся на сиденье и посмотрел на небо. Вернее, он поднял глаза, но никакого неба не было видно, только мутная поволока, подсвеченная невидимым солнцем. Вот он, Бангкок, «город ангелов». Ангелы носили марлевые маски и, разрезая воздух ножом, пытались вспомнить, какого цвета было небо в прежние времена.
   Должно быть, он уснул, а когда открыл глаза, такси стояло. Он приподнялся на сиденье и увидел, что вокруг полным-полно машин. Лавчонки, открытые прилавки и мастерские лепились друг к другу вдоль тротуаров, кишащих народом, причем у всех прохожих был такой вид, будто они точно знают, куда направляются. И очень туда спешат. Шофер открыл окно, и к звукам радио примешалась городская какофония. В раскаленном салоне пахло выхлопом и потом.