Нестайко Всеволод Зиновьевич. Незнакомец из тринадцатой квартиры, или Похитители ищут потерпевшего

   - А как же он стреляет?
   - Очень просто. - Дядя вынул пистолет из ящика. - Дается команда... "На старт!" Потом... "Внимание!" А затем... - Дядя поднял пистолет над головой.
   Ба-бах!.. Аж в ушах зазвенело! И в тот же миг:
   "Ой!.." Трах-тарарах!.. - что-то шлепнулось и загремело в кухне. Мы кинулись туда. Посреди кухни сидела на полу тетя, а возле нее валялась разбитая макитра, в которой она терла мак на пирог. Не ожидая выстрела, тетя с перепугу рухнула на пол.
   Вид у нее был такой комичный, что мы рассмеялись.
   - Гри-ша! - укоризненно склонив голову набок, жалобно сказала тетя. - Ну как ребенок! Разве так можно! Я чуть не умерла...
   - Кто ж виноват, что ты так пуглива, как заяц под голым кустом, - смеясь, сказал дядя.
   - А он все же бахает будь здоров, кто хочешь испугается, - сказал я. Жалко мне стало тетю.
   - С ним и шпионов ловить можно, - сказал Ява. - Бьет, как боевой!..
   - Дядя Гриша, а можно стрельнуть? - осмелился я.
   - Ну что ж... только... - Дядя показал глазами на тетю, которая уже поднялась и собирала черепки.
   - А мы в спальне! - рванулся Ява.
   - Ну давайте...
   Но даже в спальне, перед тем как выстрелить, я громко крикнул:
   - Тетя, на старт! Внимание!
   И только потом нажал пальцами обеих рук на спусковой крючок (одной рукой не справишься - такой тугой!). Ох и бабахнуло! По-моему, еще сильней, чем у дяди.
   По два раза стрельнули мы с Явой - больше дядя не разрешил ("Еще соседи сбегутся!").
   Вся эта история с пистолетом немного меня развлекла. Но когда я вспомнил про часы, сердце мое опять защемило. Оно заскулило, как щенок в темной каморке. Как-то все будет? Найдем ли мы артиста? И что он нам скажет теперь?
   За завтраком я сидел молчаливый и хмурый. Ява поглядывал на меня и все подмаргивал - пытался поддержать.
   Вяло пережевывая яичницу с салом, я думал. Думал о том, что нужно как-то, никого не обманывая (ни в коем случае!), выскользнуть из дому, чтобы идти искать артиста.
   А зачем врать? Поход в Театр юного зрителя у нас и так намечен. Только мы пойдем не через несколько дней, как собирались, а сегодня. И по дороге к Юному зрителю в другие театры заглянем и поищем нашего артиста. Спектакль начнется в двенадцать, а сейчас еще десяти нет, мы успеем.
   Дядя не стал возражать, когда я сказал про театр, только о чем-то подумал и сказал:
   - А может, и мне с вами? Как вы думаете? Мы думали, что это совсем не нужно, что это испортит нам все дело. И я поспешил сказать:
   - Да разве вам интересно? Там же все детское! Если бы я был взрослым...
   Угадал дядя мои мысли или нет, я не знаю, но он почему-то улыбнулся:
   - И то правда. Ступайте одни. Я пошутил. Но если снова где-нибудь потеряетесь, завтра же домой!
   Дядя дал нам денег, мы надели новенькие, хрустящие рубашки, отглаженные штаны, блестящие, еще ни разу не надеванные ботинки и пошли.
   Не знаю, как вы, но я, когда на мне все новое, чувствую себя, будто голый. Кажется, что все на тебя смотрят, и стыдно как-то, неловко, и хочется спрятаться от глаз людских. Кончается всегда тем, что я или потрусь рукавом о стенку, чтоб он не был таким новым, или пятно на штаны посажу, или ботинок носком в землю ткну, чтоб не так блестел. Тогда мне легче. Вот и сейчас, выйдя на лестницу, я сразу проехался локтем по перилам и сделал на рубашке грязную полосу. И только после этого мы вышли на улицу. Да все равно в новом было неудобно и неловко: ноги в ботинках, как в колодках, воротничок шею трет, что твой хомут, - чтобы повернуть голову, нужно всем телом поворачиваться. И почему это в театр нельзя ходить в обычной одежде? Туда ведь идут пьесы смотреть, а не для того, чтоб на тебя смотрели! Если б я стал большим начальником, то издал бы даже постановление, чтобы в новом в театр не пускали. Но не волнуйтесь, я начальником никогда не буду. Я буду летчиком...
   Мы сели в троллейбус и поехали в Театр музкомедии на Красноармейскую улицу. Начали мы с него, так как мне почему-то казалось, что этот симпатичный круглолицый артист должен работать как раз в комедии (где же еще ему царя играть?!)
   Зашли мы в вестибюль. Пусто. Тихо. Справа касса. Прямо во всю стену огромные двери. Поднялись мы по лестнице к этим дверям. Толкнули - не заперты. Заглянули - и там никого.
   - Может, - говорю, - еще рано, еще не пришли?
   - Хорошенькое рано! Десять часов! - говорит Ява. - Артисты, как и все люди, должны с утра на работу приходить. А как же! Ведь это служба...
   - А почему же никого нет?
   - А ты что, хочешь, чтоб они тебе тут у дверей толкались? Нет - значит, на сцене. Репетируют. Пошли!
   Но только мы повернулись от дверей, как тут же нам навстречу молодая женщина в синем, похожем на милицейский кителе.
   - Вам что, ребята?
   Стали мы, растерялись. Как же его спрашивать? А женщина снова:
   - Что такое, ребята?
   И тут Ява возьми да и ляпни:
   - Нам царя нужно.
   - Какого царя? - удивленно подняла брови женщина.
   - Такого круглолицего, с лысиной. - Это уж я добавил. Женщина засмеялась:
   - Вы немного опоздали, хлопчики. Царей уж пятьдесят лет не существует. Надо было раньше. Ява осмелел:
   - Ну что вы, тетя! Разве нам настоящего? Нам настоящие цари ни к чему. Нам артиста нужно, который царя играет. Разве не ясно?
   - Он в тринадцатой квартире живет! - выпалил я.
   - Теперь понятно, - сказала женщина. - Только нет у нас такого, который бы царя играл. Ведь в нашем репертуаре про царей сейчас ни одного спектакля нет. А почему вы именно у нас ищете этого артиста? Он сказал вам, что в нашем театре работает? Как его фамилия? Мы с Явой переглянулись.
   - Фамилию мы не знаем, - сказал я, - но знаем, что он играет царя.
   - А где ж он этого царя играет? В каком театре?
   - Не знаем...
   - Вот тебе и раз! Приснился вам, что ли, этот артист? А откуда вы узнали, что он царя играет?
   - Он сам сказал.
   - Так вы с ним знакомы?
   - Да немного... - неуверенно сказал я и взглянул на Яву: что ж это он молчит? То во всех разговорах всегда впереди, а тут замолк, как в рот воды набрал.
   - Да как же это вы знакомы, что ни фамилии не знаете, ни в каком театре работает, - допытывалась женщина.
   - Да вот так... не успели расспросить.
   - А зачем вы его теперь ищете?
   - Да нужно... Об одном деле поговорить...
   - О творческом? - усмехнулась женщина.
   - Угу...
   И только я успел это сказать, как вдруг - бац! бац!.. Из глаз моих аж искры посыпались. Даже в затылке защемило. И будто не по голове, а по кавуну такой звук гулкий.
   Женщина от неожиданности так руками и всплеснула:
   - Ты что его бьешь?! Это что за хулиганство! Ни с того ни с сего...
   Что она еще там выкрикивала, я не слышал - мы были уже на улице. Голова моя гудела, на глазах закипали слезы.
   Так вот почему Ява молчал - боялся соврать сам и ждал, пока я не совру. Но разве я всерьез врал? Я ведь только сказал "угу" на ее шутливый вопрос. Это можно было понять тоже как шутку. Уж и пошутить нельзя! Если так придираться, то до самой старости шишки на лбу носить будешь.
   - Ты что, обиделся? - услышал я за собой голос Явы. - Ведь мы же договорились, - продолжал он невинным тоном. - Никто не виноват...
   Я молчал.
   - Ты не имеешь права обижаться. Это не честно. Зачем тогда было договариваться?
   Он еще мне и выговаривал! Конечно, обижаться глупо, раз договорились, но когда вас при всем честном народе бьют по лбу, а вы не имеете права даже сдачи дать, то вряд ли вы будете хохотать после этого. Вряд ли запоете от удовольствия.
   - Ну что ты... - не унимался Ява. - А если я совру, ты дашь мне в лоб, я и глазом не сморгну, вот увидишь.
   Все это было так, но до самого Оперного театра я молчал. И только на площади у театра, потирая лоб, сказал:
   - Нужно как-то иначе узнавать. Похитрее. Сперва этот самый... репертуар смотреть. А то сразу - ляп! - дайте нам царя. А люди ничего такого не ставят.
   - Конечно, конечно, - охотно согласился Ява, обрадованный, что я нарушил молчание. Договорились рассказывать все, как есть: что нам нужно возвратить артисту одну вещь, которую он случайно, когда купался на Днепре, оставил нам (а какую, можно не говорить: мол, секрет; ведь про часы говорить страшно).
   В опере с царями было намного лучше, чем в Музкомедии. И в "Борисе Годунове" царь, и в "Сказке о царе Салтане", и в "Декабристах", и в "Снегурочке". Я очень обрадовался, когда узнал об этом, и уж был уверен, что среди этих-то царей мы обязательно найдем своего круглолицего, с лысиной. Но как дошло до дела, то все цари оказались неподходящими. Не те цари! Ни одного с лысиной... Все с волосами и даже с кудрями. Все высокие, рослые. Это нам билетерша сказала. И даже показала их всех. Там в фойе висят их портреты. "Нашего" среди них не оказалось. Невеселыми вышли мы из Оперного.
   - Ничего, - с напускной бодростью сказал Ява. - Я был уверен, что в Опере нет. Оперные артисты голос берегут, боятся застудить. Ни один певец не станет тебе купаться в реке. Купаются только драматические артисты.
   Мы спустились по улице Ленина к Театру русской драмы имени Леси Украинки. Но и там (а после этого и в Театре имени Франко) нас ожидало полное разочарование - ни одного спектакля про царя.
   Оставался последний киевский театр, Театр юного зрителя.
   Мы поднимались от Театра имени Франко по лестнице мимо необычного дома на улице Орджоникидзе. Он сплошь облеплен странными фигурами: тут и слоны, и змеи, и диковинные птицы, и какие-то совсем непонятные твари и чудища... В другой раз я бы разиня рот глазел на этот дом, ведь другого такого нет нигде в мире. А теперь я равнодушно проходил мимо и даже не смотрел! Ничего меня не радовало. И в душе моей было так мрачно и мерзко, что все эти страшилища, если бы вдруг ожили и заглянули туда, сами бы перепугались.
   - Не горюй, - утешал меня Ява. - Ну конечно же, он из Юного зрителя. Вот увидишь! Играет царя в какой-нибудь сказке для малышей. Он, наверно, комик. По-моему, мы его даже видели как-то по телевизору. Тот самый, помнишь, который споткнулся на пороге и - бряк! Гы-гы-ы...
   Ява пытался развеселить меня. Всю дорогу до Театра юного зрителя он старался что-нибудь выдумать. Но я не поддавался.
   Мы вошли в театр и будто в школу на большую перемену попали: шум, суета, беготня. И все почему-то малыши - даже без пионерских галстуков еще. Подошли мы к кассе. Оказывается, пойдет спектакль для младших школьников. Пьеса-сказка.
   - Про царя? - тут же спросил я.
   - Нет, про Красную Шапочку, - ответила кассирша. Скривились мы, да что поделаешь, не идти же домой, тем более что нужно в фойе артистов посмотреть.
   - Что ж, придется идти на "Красную Шапочку", - сказал Ява.
   Взяли мы билеты. Пошли. Расталкивая малышей, ходим по фойе, разглядываем портреты. И к каждому я подхожу с трепетом, со страхом. Последний ведь театр, последние надежды.
   Пересмотрели мы все портреты, и упало, покатилось мое сердце... Нет нашего артиста. Нет, да и только. Что ж теперь делать? Где его искать? Значит, не артист он. Но ведь он же сам сказал, что артист. И про царя говорил... Как же так?!
   - Погоди, не горюй, - подбадривает меня Ява. - Может, просто его портрет не поместили. Помнишь, как Гриша Гонобобель на школьную Доску почета не попал, потому что, когда фотографировали, его как раз пчела укусила, и мордяка была, как тыква. Может, и у этого что-нибудь такое...
   - Ну да! - машу я рукой, а самому так хочется, чтоб это было правдой, так хочется...
   - Ой, хлопцы, здравствуйте! - слышим вдруг. Оборачиваемся па голос и видим - в белом платьице, с большим бантом-бабочкой стоит... Валька и держит за руку первоклассника в синей форме.
   - Я вас сразу узнала! - радостно стрекочет Валька. - Вы давно в Киеве? С экскурсией или так? Со всем классом приехали или одни?
   Я молчу... Это его знакомая, пусть он и говорит. Но Ява тоже молчит. Вы бы посмотрели на Яву! Он сперва побледнел, потом покраснел, потом опять побледнел, потом начал покрываться какими-то пятнами. Такого вида у него не было даже тогда, когда в прошлом году он провалился в старый колодец.
   А Валька не унималась:
   - Вы надолго приехали? А браконьеров своих вы поймали тогда? Обещали ведь написать... Может, адрес потеряли? А? Да что ж вы молчите? Не хотите со мной разговаривать?
   Наконец Ява овладел собой и открыл рот. И оттуда вылетели слова:
   - А чего... Мы ничего... Мы наоборот...
   Не скажу, чтоб это было очень красноречиво, но я не стал встревать в их беседу. Пускай балакают!
   Да и поздно было встревать - уже прозвенел третий звонок, и все поспешили в зал. Представление началось. Мы сидели в седьмом ряду, а Валька в девятом. И Ява, вместо того чтоб па сцену смотреть, все время сиденье штанами полирует и голову назад поворачивает - на Вальку взгляды бросает.
   - Голову свернешь, придется задом наперед ходить, - въедливо говорю ему.
   А он даже и ухом не ведет.
   А на сцене в это время коварный сухоребрый Волк с длинным носом пробивался в дверь к Бабусе, чтобы съесть ее. Шустрая Бабуся спасалась как могла возводила баррикады из мебели, бегала по всей сцене, швыряла в Волка кувшинчики, кастрюли и другие предметы домашнего обихода.
   К тыну возле избушки была привязана настоящая живая курица - единственная Бабусина худоба. И вот во время действия курица запуталась в веревке, которой была привязана, и начала биться. Увлеченные борьбой Волк и Бабуся ничего не замечали. А все зрители с волнением смотрели на бедную курицу, которая, обессилев, уже едва дышала. Но что поделаешь? Не кричать же, не срывать спектакль...
   Вижу, Ява крутится, крутится на месте, будто ему горячих углей в штаны насыпали, потом вдруг поднялся и пошел. Прямо по проходу к сцене. Я затаил дыхание. И весь зал затаил дыхание, и все головы на Яву поворачиваются, как на параде на генерала, который обходит войска. А Ява идет себе... Идет, идет, поднимается на сцену, подходит к курице и начинает ее распутывать. А артисты себе играют, даже не замечают Яву, будто его и на сцене нет. Ява распутал курицу и спокойненько пошел назад, на свое место. Только когда он сел, я услышал, как тяжело он дышит и как тукает у него в груди сердце. А через несколько минут Волк все-таки съел Бабусю, и первое действие кончилось. Занавес опустился, и в зале вспыхнул свет. Все захлопали в ладоши, причем большинство зрителей повернули голову в сторону Явы. И было непонятно, кому они аплодируют - артистам или Яве... К нам тут же подбежала Валька.
   - Вот здорово! Ну и молодец! И как ты решился? Я бы ни за что не смогла. Ой, молодец! - Она говорила громко, даже, по-моему, слишком громко. Ей, видно, хотелось показать всем, что она знакома с Явой. Она гордилась этим. Со всех сторон на Яву были устремлены восторженные взгляды. И когда мы вышли в фойе, так все время то здесь, то там слышались приглушенные голоса: "Вон тот! Вон тот! В белой рубашке!"
   По-моему, это было как раз то, о чем только и мог мечтать Ява. Он был счастлив. Сказать, что он сиял, - это, пожалуй, ничего не сказать. Он ходил по фойе, как на ходулях, как будто он выше всех на свете. Глаза его излучали что-то такое, что не способны излучать глаза обычных людей. И так он был далеко-далеко от меня, как никогда в жизни. Я и мои переживания из-за часов для него сейчас просто не существовали. Конечно, он стал героем, это ясно, но мне было неприятно смотреть на него.
   - А это мой братишка Микола, - сказала Валька, так как Ява удивленно поглядывал на первоклассника в синей форме, который все время крутился возле нас.
   И братишка Микола покраснел, как будто его знакомили не с курносым Явой, а с космонавтом Поповичем, киноартистом Рыбниковым или еще с какой-нибудь знаменитостью.
   - Я вообще-то сюда из-за него пришла, мама одного еще не пускает, - будто оправдываясь, объясняла Валька.
   Ява смерил братишку Миколу откровенно пренебрежительным взглядом. Тот еще больше покраснел.
   - Так вы их поймали все-таки или нет? - спросила Валька.
   - Конечно, - небрежно бросил Ява.
   - И не написали?! Тоже мне! Или, может, адрес потеряли?
   - Нет, не потеряли... Но... - Ява пожал плечами, и этот жест можно было понять: дескать, чего бы это я стал писать, очень нужно...
   Валька вспыхнула. Преодолевая неловкость, она сказала:
   - Ну, вы, конечно, не одни их ловили, вам взрослые помогали. Или, наоборот, вы - взрослым...
   - Да чего там взрослые, - хмыкнул Ява. - Мы сами... Он метнул на меня взгляд и... прикусил губу. Да было уже поздно.
   Я вздохнул, поднял руку и влепил ему в лоб три звонких щелчка - аж эхо раздалось. Валька вскрикнула. Братишка Микола захихикал. Кто-то еще засмеялся поблизости. Ходули сломались, и Ява очутился на земле - оторопелый, красный, как помидор, с вытаращенными глазами. Мне даже жалко его стало. Да разве я виноват? Не нужно было ставить таких условий...
   Видя, что Ява не собирается давать сдачи, Валька (добрая душа) накинулась на меня:
   - Ты что? Сдурел? Что за шутки?!
   Вокруг нас начали собираться дети. Глаза у Явы забегали, как у загнанного зверя, и он выдавил из себя улыбку, жалкую деланную улыбку (так улыбаются, сидя на чужой груше, когда застанет хозяин). И сказал:
   - Ничего... Все правильно... Теперь мы квиты... - И, обернувшись к толпе: - Чего смотрите? Кина не будет!
   Дети, посмеиваясь, стали расходиться, тем более что прозвенел звонок, антракт окончился.
   - Да что, что все-таки случилось? Вы что, поссорились? - не могла успокоиться Валька.
   - И совсем не поссорились! Просто у нас уговор один есть. - Яве не хотелось объяснять. Мы уже вошли в зал и пробирались к своим местам.
   - Да какой такой уговор? - не сдавалась Валька (вот уж это девчачье любопытство!).
   - Да потом, после...
   - Ну хорошо, только вы не убегайте.
   - Ладно.
   Глава VI. БУДКА. УХО ЗА УХО!
   Представление окончилось, и мы вышли из театра, Ява уже совсем оправился от щелчков. По-петушиному вытянув шею (вот-вот кукарекнет!), он заглядывал через головы детей. Это он высматривал Вальку.
   - Может, пойдем? Зачем она нам сдалась? Только стрекочет, как сорока, сказал я угрюмо.
   Настроение у меня было... сами понимаете: часы на совести, как на сердце камень. И казалось, не было никакой надежды, что они попадут к своему хозяину. Хоть выходи на улицу и кричи. Да разве докричишься, не зная ни фамилии, ни адреса в городе, где полтора миллиона жителей да еще полмиллиона приезжих! Безвыходное положение! Хоть плачь!
   Но Ява совсем на другую волну настроен, совсем не о том думает.
   - Как это пойдем? Ты что! - говорит он. - Мы же обещали подождать. Выходит, снова на брехню меня толкаешь? Смотри, так и щелчков заработать недолго!
   "Мы обещали"! Как это у него здорово получается! Он один обещал, а говорит "мы". Тоже мне коллективист!
   Но я не успел ничего сказать - из толпы выпорхнула Валька с братишкой Миколой и подбежала к нам.
   - А я в фойе вас смотрела - думала, вы там ждете. Ну, идемте!
   Мы шли по улице к парку Ватутина. Валька все время что-то говорила, но я не слушал. Мне было неинтересно. И вдруг я услышал свое имя:
   - Что это Павлик кислый такой? И смотрит сердито... Он, случайно, не болен? Или, может, что-нибудь случилось?
   "Сама ты больная", - с досадой подумал я. Что ей от меня нужно? И не люблю, когда меня Павликом называют! Павлик-равлик3!..
   Ява пронзительно посмотрел на меня, и в глазах у него было: "Ну, друже, врать я не могу. Ты уж извини".
   - Да так... случилось, - вздохнул он. - Неприятность одна...
   И Ява начал рассказывать все, как было: и про часы, и про то, как мы сегодня ходили по театрам.
   Сперва я хотел вмешаться и не дать ему говорить, но потом махнул рукой пусть рассказывает, что это может уже изменить?
   Слушая Явин рассказ, Валька все время ойкала и всплескивала руками. А когда Ява закончил, взволнованно сказала:
   - Ну ты скажи!.. Вот это да!.. Подумайте, как вышло! Конечно, надо обязательно найти того артиста... - И вдруг глаза ее заблестели. - А знаете что? Кажется, один человек может вам помочь. Недалеко от нас живет старый артист, Максим Валерьянович. Он уже на пенсии, не выступает, но знает всех артистов. Он еще до революции играл на сцепе. Вы ему опишите вашего "царя", и он наверняка узнает, кто это. Хотите, я вас познакомлю?
   Мы переглянулись. Ява смотрел на меня победителем. Да еще неизвестно, сможет ли помочь этот Максим Валерьянович! Но почему не попробовать. Не в таком я положении, чтоб отказываться.
   - А он дома сейчас? - спросил я, давая понять, что согласен.
   - Да, скорей всего дома. Он часто хворает и вообще больше дома сидит. Идемте.
   Уже знакомый нам двор на улице Январского восстания встретил нас веселой громкой музыкой - какие-то молодые люди на балконе второго этажа крутили магнитофон. Я подумал, что это хорошая примета - в кино, например, когда благополучно завершается какое-нибудь дело, всегда играет веселая музыка. Мы с Явой бодро зашагали под музыку к флигелю, уверенные, что Максим Валерьянович живет в одном с Валькой доме. Но Валька сказала: "Нет, не сюда", и свернула в темную подворотню. Мы с Явой покраснели - ведь Валька могла догадаться, что мы уже были тут. Хорошо, что в подворотне было темно, и она ничего не заметила. Из подворотни мы вышли на задний двор, к старым, скособоченным сараям. Сараев было много. Одни двухэтажные, с деревянными лестницами и узкими мостиками вдоль второго этажа - как на пароходе; другие - низкие, приземистые. Между сараями в темных проемах зеленым пламенем светились кошачьи глаза.
   Мы прошли мимо сараев и начали спускаться по тропинке, что змеилась в зарослях дерезы. Слева начиналась Лавра - то выныривала, то снова пряталась в зелени деревьев. кустов и разного бурьяна каменная крепостная стена с бойницами. Под стеной в чаще была таинственная темнота, оттуда пахло сыростью, холодом, прелью...
   - Вот где в казаки-разбойники играть! - с завистью шепнул мне Ява.
   Да-а... в казаки-разбойники тут здорово!
   Впереди ослепительно вспыхнул золотом купол какой-то колокольни. А справа от купола... Ха! Знакомая штука! Мачты высоковольтной линии. Эти гигантские железные аисты мимо нашего села тоже шагают через все поле, пока не скроются за горизонтом.
   Мы спустились к колокольне. Массивные чугунные ворота были открыты, и сводчатый вход вел во внутренний двор Лавры.
   Валька уже хотела пройти мимо этих ворот, как вдруг Ява сказал:
   - Может, зайдем, хоть на минутку, взглянуть?
   - Вот еще! - с досадой поморщился я. Мне не терпелось как-нибудь поскорее утрясти дело с часами.
   Но глаза у Явы вспыхнули почти таким же зеленым огнем, как и у тех котов, что прятались между сараями. И я понял: вот эта крепостная стена, эти бойницы - вся эта древняя Лавра уже населялась в его воображении таинственными незнакомцами, сыщиками и шпионами. И уже слышатся Яве отзвуки выстрелов, и "Руки вверх!", и звуки погони, и... все, что случается в приключенческих фильмах. Спорить с ним теперь пустое дело.
   - Мы только посмотрим, и все, - умоляюще глянул он на меня.
   - Ах, вы ведь тут, наверно, никогда не были... Так идемте, идемте! затарахтела Валька. Пришлось зайти.
   - Тут Лавра кончается... - поясняла Валька. - Это - "Звонница над Дальними пещерами". А это - храм Рождества Богородицы.
   Но она могла и не пояснять. Все это можно было прочитать на специальных досках. Что Ява и сделал по своей излюбленной привычке.
   - "Храм Рождества Богородицы, сооружен в 1696 году в стиле барокко..." громко прочитал он.
   - Аварийное барокко, - сказал я. - Капремонта требует...
   Действительно, рядом с подновленной златоглавой звонницей церковь Рождества Богородицы имела жалкий, заброшенный вид: купола облупились, почернели, стены потрескались, стекла в окнах выбиты. Около церкви стояли заржавленные, скособоченные леса из водопроводных труб. Казалось, что и леса эти такие же стародавние, как и сам храм. Вход в него был замурован кирпичами.
   Небольшой дворик возле церкви был обнесен крепостной стеной, в которой были проделаны квадратные оконца и узкие бойницы. Тут в зеленом тихом уголке между деревьями были старые могилы - виднелись кресты, железные ограды, мраморные памятники.
   Мы обошли церковь, и, когда уже уходили, Ява прочитал на одном из памятников:
   ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.
   АДЪЮТАНТУ КУТУЗОВА
   ГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ П. С. КАЙСАРОВУ
   ОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
   И на другом:
   ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.
   СПОДВИЖНИКУ М. И. КУТУЗОВА
   ГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ А. И. КРАСОВСКОМУ
   ОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
   - Вот видишь, - сказал Ява. - Такие исторические генералы похоронены, а ты не хотел идти.
   - У нас тут много исторических, - сказала Валька. - В Лавре - Кочубей, Искра, в Выдубецком монастыре - Ушинский, а в церкви Спаса на Берестове - Юрий Долгорукий, который Москву основал.
   Ява опять смерил меня гордым взглядом, как будто все это не Валька говорила, а он сам.
   - Нужно будет посмотреть, - вздохнув, сказал я. - Но сейчас идемте к этому Валерьяновичу.
   - Идемте, идемте, - подхватила Валька.
   Мы вышли из ворот и вдоль крепостных стен спустились еще ниже.
   Эх и местечко же выбрали монахи для своей Лавры! Среди буйной зелени, на высокой круче над Днепром, откуда трудно окинуть взглядом все, что открывается вокруг в синей безбрежной дали.
   Извилистой тропкой спустились мы к асфальтовой дорожке, и эта дорожка вывела нас на узенькую кривую улочку, где в зелени палисадников стояло несколько старых, вросших в землю и покосившихся халуп-мазанок. И только по тому, что почти над каждой из них торчала телевизионная антенна, можно было определить, что это жилища наших дней, а не времен Шевченко.