Нестайко Всеволод Зиновьевич. Незнакомец из тринадцатой квартиры, или Похитители ищут потерпевшего

   - Так что ж, они вас завели и бросили? Да? - спросила Валька.
   - Да кто их знает, - пожал я плечами. - Они попрятались и молчат. А когда я стрельнул, они: "Атас!" - и побежали. Кто-то из них даже шлепнулся по дороге! Аж загудело!.. Если бы у нас был фонарик...
   - Ой, мальчики! - схватилась Валька руками за щеки (даже фонариком себе по виску стукнула). - Там же колодцы! Может, он убился!..
   - Что? Какие колодцы?
   - Да дренажные! Вы слышали, вода шумит? Там идет коридор, а потом - раз! колодец, а потом снова коридор.
   Там, где вы были, один ход на склоны выводит, а другой - к колодцу. А колодец глубокий, метра два, а то и больше. Ой, мальчики!
   Мы с Явой переглянулись.
   - Идем? - сказал Ява. Я кивнул.
   Это было все равно что утопленнику, которого только-только вытащили, снова лезть в воду.
   - Дай фонарик, - сказал я Вальке.
   Держа в одной руке фонарик, в другой пистолет, я сделал резкий выдох (как па старте) и первым нырнул в подземелье. Как-то уж так получилось, что во всей этой истории мне приходилось быть впереди. Из-за меня заварилась вся эта каша с часами, мне ее первому и расхлебывать!
   Я шел и чувствовал себя разведчиком, что идет на смертельно опасное задание. Мне не было страшно ни капельки. Сзади сопел Ява, за ним шмыгала носом Валька. И вообще... мы же идем по самой обычной дренажной системе. Подумаешь! Только чего это так тенькает под ложечкой? Вот еще эта "подложечка"!.. Тенькает, когда ее не просят... Ничего ведь страшного!.. Мы же идем вытаскивать Будку, который, может быть, убился, упав в колодец. Ой! Чтоб тебе!.. Прямо из-под ног у меня скакнула в сторону здоровенная жабища. Тьфу!
   А вот и то место, до которого мы было дошли. Конечно! Вон еще и спички наши размокшие лежат. О, тут коридор заворачивает и разветвляется! Теперь ясно: они погасили фонарики и бросились за угол. А потом, когда я стрельнул, кинулись наутек. Один побежал этим коридором. А может, они оба побежали сюда? Тогда никто ни в какой колодец не падал и не убивался, и мы только зря идем. Ну и прекрасно! Что ж, разве я хочу, чтоб кто-то убивался? Боже сохрани! Но все-таки нужно пойти туда, к колодцу. А что, как... Шум воды сильнее и сильнее. Какая там водосточная труба, это уж самый настоящий водопад! Луч фонарика упирается в кирпичную стенку колодца, который, пересекая коридор, тянется сверху вниз. Я осторожно подхожу. И почему-то сначала смотрю вверх. Метра на три надо мной светлеет круг звездного неба, перекрещенный толстыми железными прутьями решетки.
   Я направляю фонарик вниз. Сперва я вижу светлое, выбитое водопадом кирпичное дно колодца - там никого. И я уже решаю, что все в порядке. Как вдруг... Тут я чуть сам не упал в колодец от страшной неожиданности. Прямо под ногами у себя я увидел мокрое лицо Будки. Вцепившись растопыренными пальцами в пазы между кирпичами, он едва держался на отвесной стене колодца сантиметров за двадцать от края, где я стоял. Он промок до нитки - водопад задевает его по левому плечу. Я еще не понимаю, что он делает, но мне ясно: еще миг - и он сорвется вниз. И я рывком ложусь прямо в воду, не успевая сказать ни слова, только сунув назад Яве фонарь и пистолет. Обеими руками хватаю Будку за плечи. И только тогда хриплю:
   - Ява, передай фонарик Вальке и помоги!
   Еще мгновение, и Ява шлепается на живот рядом со мной. И уже вдвоем мы держим Будку за плечи. Теперь он не упадет, не сорвется... Но вытащить его вверх вот так, лежа, мы не можем: он слишком тяжелый, а мы не геркулесы. Мы лежим и держим. Вода затекает нам в штанины, льется по всему телу и через ворот рубашки выливается в колодец. Что это такое, поймет лишь тот, кто испытает... Добавлю только, что вода ледяная.
   - Мальчики! Ой! Что там? Ой! Ну скажите! - ойкала Валька, подпрыгивая сзади нас. Наши тела мешали ей подойти и самой заглянуть. И она, наверно, так и пошла бы по нашим телам (вы же знаете девчачье любопытство!), если бы не ухитрилась как-то поставить между нами свои ноги: сперва одну, потом другую, потом снова - уже прямо возле моего носа... И наконец заглянула.
   - Ой, Будка! Ой, Будочка! Ой, держись! Да лезь же, лезь! Ну тут же мало осталось. Ну пожалуйста, Будочка... Ну еще немного... - надрывалась она.
   Я уже хотел крикнуть ей, чтоб она замолчала (кудахчет, как наседка, тоже мне помощница!), и вдруг почувствовал, что Будка лезет...
   Валькины причитания подействовали на него больше, чем наши усилия. А усилия наши были прямо-таки титанические. Я так тянул, что казалось, вот-вот у меня что-то лопнет в груди. Я только тут понял, какие же мы с Явой слабаки. А мы-то себя воображали Власовым и Жаботинским среди васюковских ребят. Ведь мы выжимали кусок рельса, в который звонят на обед в нашем селе, - Ява девять, а я семь раз... А "запорожец" Карафолька еле-еле три раза, а уж Коля Кагарлицкий так и совсем выжать не мог. И когда мы сжимали свои бицепсы, ведь они нам казались тверже, чем тот рельс. А теперь... В голове у меня почему-то все время крутятся слова: "Ох, нелегкая это работа - из болота тащить бегемота...", "Ох, нелегкая это работа - из болота тащить бегемота...", "Ох, нелегкая это рабо..." Ну прямо как испорченная пластинка... Вот ведь бывает: прицепится какая-нибудь песня или слова - и крутятся, крутятся, крутятся в голове.
   Будка уцепился руками за край колодца. Мы уже не лежим, мы стоим на коленях и тянем, тянем, тянем из последних сил. Валька тоже вцепилась одной рукой в Будкин ворот и тоже тянет. Вот уже Будка уперся руками, вот уже коленями встал на край... У-ух... С дрожью в ногах от усталости я поднимаюсь.
   - Идемте, идемте быстрее на воздух... - затараторила Валька. - Вы все такие мокрые! Вы же простудитесь...
   - Постой! А ну посвети, посвети... - нагнулся Ява. - Пистолет... Я его где-то здесь бросил... где-то здесь... Вот! Он поднял мокрый, в грязи пистолет. Будка взглянул:
   - Стартовый? Я... с-сразу догадался, - сказал он, лязгая зубами и шмыгая носом.
   "Чего же ты тогда так драпапул, что прямо в колодец угодил?" - подумал я. Но промолчал. Неудобно было...
   - Идем, идем... Вы же заболеете... Там поговорим, - тянет нас Валька.
   Да мы и не собираемся тут задерживаться - мокрая одежда липнет к телу, зуб на зуб не попадает. И вот сноватеплый и такой легкий-легкий воздух охватывает меня со всех сторон.
   - Мальчики, выжимайте! Немедленно выжимайте одежду! Я отвернусь... Я не буду на вас смотреть... Вы что, ненормальные?! Немедленно выжимайте! Я уже отошла и отвернулась... Ну!
   Ну и упрямая она! И вот мы стоим и выжимаемся. Все остатки сил, что у нас еще были, мы вкладываем в то, чтобы выжать воду из своих брюк и рубашек. Вода журчит на землю. Мы кряхтим и сопим. А Валька стоит в отдалении спиной к нам и, не оборачиваясь, командует:
   - Лучше, лучше выжимайте, не ленитесь...
   - "Лучше"... Какая умная! - скриплю я.
   - Сама бы попробовала... Когда оно не выжимается, - бурчит Ява.
   - Говорить легко... - подаст голос Будка.
   И то, что мы все трое одинаково голые, и то, что все лязгаем зубами и бурчим на Вальку, - все это объединяет нас с Будкой. И я не чувствую почему-то той злости и ненависти к нему, что раньше, хотя он заставил нас пережить это страшное подземное приключение. И с часами еще ведь неизвестно что...
   И вот что удивительно: если ты сделаешь человеку что-нибудь хорошее, он тебе становится приятным. И наоборот: тот, кому ты сделал что-то плохое, неприятен тебе.
   - Где час-ы-ы? - не столько спросил, сколько пролязгал я зубами, выкручивая штаны.
   - Есть, не волнуйся... С-сейч-а-ас получишь... - залязгал в ответ Будка, выжимая рубашку. - А-а, да это такой "чувак"! Б-барахло, а не "чувак"! Смылся... И вообще я про "чувака"... все выдумал. Это Вовка Иванов... Она его знает...
   - Как?! А часы?
   - Да есть... У него. Они из кармана выпали, когда Вовка тебя с меня стаскивал... Сперва мы хотели сразу отдать, а потом... я придумал вот это самое, с "чуваком", чтоб было интересней... И чтоб вас попугать...
   - Ха! - сказал я (мол, кого хотели испугать?!).
   - Мы думали завести вас, а когда вы начнете плакать, вывести. Но мы договаривались все вместе это сделать. А пришли только я и Вовка с младшим братом. Ну и...
   - Ты думаешь, так легко ночью уйти из дома! - подала голос Валька. - Я целый час в туалете просидела... пока все обо мне забыли и заснули. И тогда через черный ход. Тебе хорошо, у тебя дома никого, мать в ночной смене. И Вовка с братом на веранде спят, я знаю...
   - А ты... ты как тут очутилась? - спросил я, судорожно натягивая штаны (Ява и Будка были уже одеты). Я знал: раз она начала говорить, сейчас обернется. Где вы видели, чтоб девчонка долго говорила, стоя к вам спиной.
   - А мне Юрка Скрипниченко ска... Ой! Я не смотрю, я не смотрю! Юрка Скрипниченко сказал. Я только из студии от Максима Валерьяновича приехала (рассказала ему все, что случилось с часами)... Иду - Юрка Скрипниченко. Говорит: "А мы сегодня ночью твоих дружков в пещере давить будем!" Что?! "Как?" - говорю. "А так", - говорит. И рассказал... Ух я разозлилась! "Вы все бандиты! - говорю. - А ты еще и предатель, своих выдаешь..." Он меня за косу... А я его трах по спине...
   - Ничего... Мы с ним еще поговорим... А сейчас идем Вовку искать, - сказал Будка. - Он совсем убежать не мог... Он где-то здесь.
   И Будка повел нас по кустам, через цепкий чертополох и жгучую крапиву в яр.
   Так вот оно что! Напугать нас хотели... Выдумали все - и про "чувака", и про милицию, и про тайник в пещере. А мы поверили! Как дураки. Как малолетки. Тут и слепому было бы видно, что все это брехня. Подземелье. Двенадцатый час ночи... черная маска... Даже в книжках теперь уже так не пишут. Позор! Ну ж... Пусть только отдаст часы! Это все только из-за часов. Если бы не часы или если бы это были мои часы, я б вообще... Пусть только отдаст часы!.. А что мы ему сделаем?.. Налупцуем? Как-то нет настроения...
   - А вы молодцы! - вдруг сказал Будка. - Не побоялись. И часы-то ведь не ваши. Могли бы просто плюнуть, и все. С вами в разведку можно идти.
   Ну вот видишь! Как же ты его налупцуешь после этих слов! Медом разлились по нашим сердцам эти слова. Похвала, услышанная от врага, - высшая похвала. Постой, а откуда он знает, что это не наши часы? И только я раскрыл рот, -чтобы спросить, как из темных кустов, совсем близко, послышался тихий свист. Будка свистнул в ответ. Зашуршали ветки, и из кустов вышел "чувак" - Вовка. Он был все еще в маске.
   - Давай сюда часы! Барахольщик! - приказал Будка.
   - А ты-то кто? Тоже мне! Подумаешь! - Вовка снял маску. Это был тот самый долговязый хлопец, который двинул меня тогда по ноге.
   - Ты давай, давай, а не болтай! - раздраженно повторил Будка.
   - На! Очень они мне нужны... - Вовка вытащил из кармана часы.
   У меня радостно забилось сердце. Наконец-то! До последней минуты я боялся, что случится что-нибудь и часов я не увижу.
   Будка взял у Вовки часы и протянул мне (видно, он собственноручно хотел их отдать):
   - Бери.
   - Спасибо! - как-то само собой вырвалось у меня.
   - Пожалуйста, - испытывая неловкость, буркнул Будка. Я не положил часы в карман. Я не доверял больше карманам. Я зажал их в руке и решил не выпускать, пока не приду домой и не положу под подушку. Никакая сила не смогла бы теперь отобрать у меня часы.
   Мы пошли назад той же дорогой. Снова возле крепостной стены по узенькой деревянной лестнице, почти в полной темноте, лишь едва разбавленной светом двух фонариков (только теперь один из них был Валькин - Будка свой разбил в колодце).
   - Откуда ты знаешь, что часы не наши? - наконец спросил я.
   - Мы все знаем... - таинственно сказал Будка.
   - Да нет, серьезно.
   - Да это ее брат, - он кивнул на Вальку, - сказал его брату, - он кивнул на Вовку, - вот и все. Они дружат.
   - А-а...
   - Слушай, Будка, - сказала вдруг Валька, - а чего ты полез вверх по колодцу? Ты же мог через нижний туннель выйти на склон.
   - А! - махнул рукой Будка.
   - Что "а"! Серьезно.
   - А что, если бы они пошли не в ту сторону? И заблудились бы? Отвечай потом, так ведь? У них же ни фонарика, ничего.
   - И пистолета не побоялся?
   - А я бы кричал...
   Ты смотри! Да этот Будка почти герой - лез нас спасать! Вот тут и разберись в людях. Вроде бы отрицательный тип, и вдруг... Нет, не так оно просто сказать, что человек - отрицательный тип.
   - Слушайте, - сказала Валька, - а как же вы доберетесь домой? Трамваи-то уж не ходят.
   - А что там добираться! - сказал Будка. - Спустятся к бульвару Дружбы, а там по автостраде - и до Печерского моста. Я их проведу... до клумбы... Чао!
   - Чао! - сказал Вовка.
   - Пока! - сказала Валька.
   - Бывайте! - сказал Ява.
   - Спокойной ночи! - сказал я.
   Мы разошлись. Валька пошла в свой флигель (через черный ход). Вовка пошел в Лавру (он жил на территории Лавры). А мы с Будкой прошли через одну большую кирпичную арку, через другую, потом спустились по узкой, мощенной булыжником улочке. И все это молча, без единого слова. При Вовке и Вальке Будка был разговорчивым, а как остался с нами, замолк. Видно, он чувствовал себя очень неловко перед нами. Да и нам хотелось поскорей расстаться с ним. Когда мы дошли наконец до автострады, Будка сказал:
   - Идите вот так прямо - выйдете как раз к Печерскому мосту!.. Чао! - и помахал нам рукой.
   Страх не люблю, когда слово, сказанное тебе, ты не понимаешь. Эх, что б ему такое ответить? Раздумывать было некогда.
   - Цоб! - сказал я.
   - Цобе! - подхватил Ява.
   Мне казалось, что горожанин Будка примет наш "цоб-цобе" за какое-то жаргонное словечко. И действительно, он самым серьезным образом помахал нам рукой и пошел назад. А мы поплелись по автостраде. Но если вы думаете, что на этом наши ночные приключения закончились, вы зря так думаете.
   Мы подошли к дому под теткин балкон. Веревка наша была на месте. Дом спал, даже окна, где справляли новоселье, уже не светились.
   Ява по своей привычке хотел было лезть первым. Но я решительно оттолкнул его: забыл, что ли? Я же сегодня предводительствую, вот еще! Дурень я, дурень... Если б я знал! Но я ничего не знал.
   Я полез вверх. Дали все же себя знать силовые упражнения по вытягиванию Будки. Тяжело было лезть, ох как тяжело! Я и не думал, что так будет. Все мускулы мои ныли и болели. Руки сводило, плечи будто кто ножом резал, ноги все время теряли веревку, и я беспорядочно сучил ими, как распеленатый младенец. Каких-то три метра - и такая пытка! Хорошо хоть, что дом малогабаритный: высота потолков два семьдесят пять. Подлезая к балкону, я уже пыхтел, как насос. Еще, еще немного, и я схвачусь за железные прутья балконных перил. И вдруг надо мной раздался вопль: "Воры!" - и я увидел что-то белое в черном провале окна (то была комната, где спали дядя и тетя).
   ...Все произошло так молниеносно, что я не успел опомниться. На балконе возникла, как привидение, тетя в белой ночной рубашке. В руках у нее было что-то черное. Она перегнулась через перила и с восклицанием: "Так вот же тебе!" - опрокинула это черное прямо на меня. Что-то шлепнулось мне на голову и полилось в глаза, за уши, за шиворот, в штаны и до самых пяток. Я почувствовал на губах знакомый сладкий вкус и понял: тетя выплеснула на меня из кастрюли свой любимый вишневый компот, что стоял на балконе. Ошеломленный, едва держась за веревку, я отфыркивался и отплевывался, стряхивая с головы вишни.
   Но тетя считала, что это еще не всё. Я вовремя заметил, как в руке у нее блеснул нож. И догадался: сейчас она резанет по веревке, и я шмякнусь на землю.
   - Тетя, не режьте!.. - не своим голосом закричал я.
   Нож выпал у нее из рук и больно ударил меня рукояткой по макушке. Я не удержался и съехал по веревке вниз. На земле не устоял на ногах и сел прямо в компот, который лужей растекся как раз подо мной. Только тогда тетка наконец закричала сверху:
   - Ой, Павлуша, это ты?
   - Нет, не я! - проворчал я, сидя в компоте.
   Ява не сдержался и отрывисто хохотнул, как будто его кто-то неожиданно защекотал под ребрами. Тетя совсем опомнилась и запричитала:
   - О господи, как же ты здесь очутился? Что тебя среди ночи на веревку под балкон потянуло?! И Ваня тут? Вы что, очумели? Что вы тут делаете?..
   - Да не кричите, тетя, людей разбудите! - сквозь зубы проговорил я, поднимаясь с земли и брезгливо обирая со штанов раздавленные вишни.
   Тетя наконец смекнула, что она не в бальном платье, а в ночной рубашке и не стоит в таком виде знакомиться с новыми соседями. Сказавши нам: "Идите, я сейчас открою", она исчезла.
   Поднимаясь по лестнице, мы хорошо представляли, как должны себя чувствовать бойцы, сдающиеся в плен. Больше всего беспокоило то, что же мы сейчас скажем тете, как объясним свое странное поведение. Говорить правду после всего пережитого просто не было сил - уж очень много пришлось бы рассказывать. Но тетя ведь не отстанет, сказать что-то придется.
   - Ява, отменим до утра щелчки, прошу тебя, - слабым голосом сказал я. Утром на все готов...
   - Ладно, - сказал Ява.
   Времени было в обрез. Нужно что-то выдумать немедленно. Головы наши работали, как счетные машины, - миллион операций в секунду! Но выдумали мы всего лишь примитивную брехню: будто мы поспорили, кто из нас быстрее заберется по веревке на балкон. А почему ночью? Так ведь днем никто не позволил бы.
   И когда тетя, уже в халате, открыла нам дверь, мы очень правдиво выложили ей эту выдумку. Тетя была мужественная, решительная - в этом вы только что убедились, - но добрая женщина и очень меня любила (может, потому что своих детей у нее не, было), И она поверила. Компот нам в этом даже помог: тетя не заметила, какой мокрой и жалкой была на нас одежда. Мы все свалили на компот. Для этого я посоветовал Яве обляпать компотом свои штаны и рубашку, как будто и на него попало. Хотя его, чертяку, ни одной вишенкой не задело! Вся порция мне досталась.
   Тетя чувствовала себя страшно виноватой перед нами и очень извинялась. А потом сказала:
   - Такой компот был! На три дня варила. Я же думала, что воры. Жалость-то какая...
   И непонятно было, что ей жалко: нас или компот.
   - Тетя, вы дяде пока... не говорите, - попросил я, прислушиваясь к до-ре-ми-фа-солям в соседней комнате и боясь, как бы дядя не проснулся. Он был вспыльчивый и под горячую руку мог посадить нас на поезд и отправить "к чертовой матери домой".
   - Хорошо... А компот? Ну ладно, скажу, что нечаянно опрокинула, когда ночью на балкон выходила свежим воздухом подышать. Только чтоб вы мне больше такие номера не откалывали! Ну, раздевайтесь - и в ванну. А я вашу одежду почищу да сушить повешу. Ну, быстро!
   Мы живо разделись. Я ловко, чтоб тетка не заметила, снял с руки часы - их я надевал перед тем, как лезть, - и положил под подушку.
   Вы когда-нибудь мыли посуду? Припоминаете запах? Точно так же запахло, когда мы с Явой залезли в ванну. Словно то не люди мылись, а две кастрюли из-под компота.
   И вот мы уже в постели. И уже проваливаемся-проваливаемся в сон. У-ух... Наконец-то кончились наши ночные приключения. Наконец-то... Наконе... Хр... Хр... Хр-у-у-у...
   Глава XIV. "ВНИМАНИЕ!.. НАЧАЛИ!.. МОТОР!" ЧАСЫ НАХОДЯТ СВОЕГО ХОЗЯИНА. РОЖДЕНИЕ ЯВЫ СТАНИСЛАВСКОГО И ПАВЛУШИ НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО.
   Снилась мне какая-то страшная чертовщина. Какое-то мокрое могильное подземелье... Я ползу по нему. Совсем один в полной темноте. Но все вижу: на сводах висят летучие мыши, по стенам сбегает вода, а внизу, под ногами, текут какие-то грязные помои. Внизу вдоль стен сидят отвратительные пучеглазые жабы. И в голове у меня мысль:
   "Да я, оказывается, умею видеть в темноте. Вот не знал! Оказывается, мне никакого фонарика не нужно... Видеть в темноте - это мне, как дураку с горы сбежать!.." И я ползу, и мне не страшно, а все потому, что я умею видеть в темноте... Вдруг я вижу - ниша в стене... И в этой нише сидит на здоровенном кресле-троне, на каких когда-то цари сидели, наша стосемилетняя бабушка Триндичка. И говорит она мне голосом учительницы Галины Сидоровны:
   "Ты чего это часы наши царские до сих пор не отдаешь, поганец?"
   Я удивленно смотрю на нее и отвечаю:
   "Часы я отдам, не волнуйтесь. Но почему вы ругаетесь на меня? Нам в школе всегда замечания делали за грубость, а сами ругаетесь. Нехорошо".
   "Да ты еще и огрызаться, шмаровоз?! Вот сейчас как дам!" - уже голосом моего друга Явы говорит бабушка Триндичка, хватает меня за шиворот и кидает в колодец. И вот я лечу, лечу, лечу... И вдруг чувствую, что кто-то меня держит за плечи. Стойте, да это же я сам. Лежу ничком над краем колодца и держу себя за плечи, себя, который висит в колодце... И то я... И это я... И мне не странно, что нас - двое. "Закон парности!" - думаю я спокойно.
   И тут я слышу голос своего дяди:
   - А что это за тела лежат? Чьи тела?
   Я открываю глаза. И мне кажется, что сон еще продолжается. У тахты стоит дядя. В одной руке он держит стартовый пистолет, в другой... наше письмо, которое мы оставляли вместо пистолета (ой-ой-ой, мы же забыли про письмо!).
   - Хватит спать, трупы! Уже одиннадцатый час... Так где были ваши тела сегодня ночью? Признавайтесь, - сурово говорит дядя и читает: - "Ищите наши тела в подземельях Лавры..." Приятное вы мне занятие готовили, что и говорить. Между прочим, это на ваши тела опрокинули кастрюлю с компотом? А? А то я этой женщине, - он кивнул на тетю, - не верю!
   Тетя стояла рядом и расстроено смотрела на нас. "Я не виновата, голубчики! - говорил ее взгляд. - Но зачем же вы меня, старую, обманули?"
   Мы с Явой переглянулись и глубоко-глубоко вздохнули. А потом я откинул одеяло, сел и сказал Яве, подставляя лоб:
   - Бей! Не меньше шести! Ява тоже сел и говорит:
   - И ты мне... Вместе заработали... Поровну... И мы одновременно влепили друг другу по шести щелчков. Пока мы это делали, дядя молча переводил взгляд с
   Явы на меня и с меня на Яву, а потом сказал:
   - Я не знаю, что это означает. Меня это мало интересует. Но делаете вы правильно. И я хочу поддержать вас и добавляю каждому от себя. Прошу!
   И дядя так залепил по лбу сперва мне, а потом Яве, что мне показалось, будто голова моя треснула, как кавун, на две половины и из обеих посыпались искры. Вы бы видели дядины пальцы - каждый, как сарделька.
   - А теперь рассказывайте, - приказал дядя.
   - Да подождите... Все из головы вылетело! Так бьют, да еще и рассказывай... - простонал я, хватаясь руками за голову и будто скрепляя две ее половинки.
   Под моей рукой росла на лбу здоровенная гуля. Я глянул на Яву. На его лбу фиолетово наливалась точно такая же. Я смотрел на Яву, как в зеркало: одновременно и чувствовал и видел, как растет моя шишка, хотя то, что я видел, было не мое, а Явино. Позднее я узнал, что у кинематографистов это называется - синхронно.
   - Ой, что же ты наделал?! - застонала тетка. - Так ведь детей и поубивать можно!
   - Ничего, ничего, - спокойно сказал дядя. - Они хлопцы крепкие, выдержат.
   - Да, вам ничего! А как мы теперь в кино сниматься будем? - трагическим голосом сказал я.
   - Что? Какое кино? А ну рассказывайте!
   - Да вы хоть холодное приложите. Нате вам ложки! - кинулась к буфету тетка.
   Мы приложили ко лбам ложки. И вот так, держа их, начали рассказывать. Все. Честно. Исповедь наша, как пишут в газетах, неоднократно прерывалась рукоплесканиями и разными возгласами, так как тетка только и делала, что всплескивала руками и восклицала: "Ох господи!", "Ну ты смотри...", "Ай-яй-яй!"
   Рассказали мы самое главное - про часы и показали их ("О господи!"). Рассказали про Вальку и про Будку, про наши бои и ночные приключения ("Ай-яй-яй!"). Рассказали про Максима Валерьяновича, про киностудию ("Ну ты смотри...").
   Кончили тем, что вот-вот приедет за нами ассистент... Что теперь будет?
   - Ну, ребята, я же не знал... - сказал дядя. - Я же не знал, что вы артисты... Ведь ваших фотографий на улицах еще не продают... Нескладно получилось. Неудобно высвечивать синяками на весь Советский Союз... Вам нужно было не обманывать, а сразу честно признаться... Что ж мы теперь ассистенту скажем?
   И тут - буквально как в пьесе, - только дядя сказал эту реплику, в дверь постучали. Тетка побежала открывать, а мы с Явой в бешеном темпе (вот, знаете, как в кино ускоренная съемка) начали одеваться. Ассистент вошел как раз в тот момент, когда мы, надев уже штаны, одновременно сунули головы в рубашки (таким образом ни ассистент наших лиц, ни мы ассистента не видели).
   - Здрасте, здрасте, а я за вашими героями, - весело сказал ассистент. Ребята вам, наверно, уже говорили.
   - А как же, - как-то виновато сказал дядя. - Только они сегодня, к сожалению, немного... так сказать... не фотогеничны.
   В этот момент мы просунули головы в рубашки, и ассистент увидел наши гули.
   - Гм, - сказал он. - Привет, молодцы... Что ж это вы... А впрочем... - Он отошел, прищурился, посмотрел на нас как-то сбоку. - По-моему, ничего. Может, даже еще лучше будет... для типажа... для образа. Едем!
   - Да пусть хоть позавтракают, - засуетилась тетя и побежала на кухню.
   - А вы еще не завтракали? - удивился ассистент. - Уже ведь обед скоро.
   - Мы не хотим! Не хотим! - отчаянно закричали мы с Явой, как будто нас резали. Чего доброго, ассистент передумает, пока мы будем завтракать!..
   - Ой, тетя, не нужно ничего! - кинулся я в кухню и зашептал ей на ухо: - Я вам никогда не прощу! Никогда не прощу, если из-за вашего завтрака...
   - Ну хоть возьмите с собой по бутербродику, - плаксиво сказала тетя.
   - Давайте, только быстрей, а то он уйдет, - прошипел я. Тетка забегала, закрутилась по маленькой кухне, как наседка. Разлила постное масло, разбила тарелку, но все же упаковала нам, наконец, два "бутербродика", которые весили, должно быть, килограмма полтора. Мы не стали спорить, чтоб не терять времени.
   - Сейчас заедем к Максиму Валерьяновичу - и на студию, - сказал ассистент, подводя нас к "газику", который стоял у дома.
   ...Когда мы подъезжали к Лавре, я подумал про Вальку. Нужно было бы взять ее на студию... Она столько для нас сделала! Почему ей нельзя?.. Пусть стоит где-нибудь там, сзади. Раз есть в фильме мальчишки нашего возраста, может быть и девчонка... Тем более такая девчонка! Которая могла одна пойти против целой оравы... Которая не побоялась ночью спуститься в подземелье... Которая вообще ни черта не боится!