Нестеренко Владимир. Огненное погребение

   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Марина, я тебя понимаю. Ты с ней общаешься, она в твоей квартире живет. Что Люба думает, наследница?
   МАРИНА: Николай Михайлович, у меня квартира своя, отцовская, в Химках. А Люба пускай хоть завтра открывает наследство, через полгода получит эту, на Остоженке, в собственность. Я завтра перееду.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Это она тебе так говорит? Съезжай – и все на этом?
   МАРИНА: Да не говорит она ничего. Спать я там не могу, все время кошмары снятся. То Артур окровавленный, то вообще не пойми что, просыпаюсь полумертвая, как и не спала.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Может быть, попьешь что-нибудь успокаивающее?
   МАРИНА: Да я пью, не помогает.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Итак, Марина, я правильно понимаю, что документы на сделку с участками через тебя не проходили?
   МАРИНА: Нет документов никаких. Сейф есть, в квартире, его вскрыть надо. В присутствии наследницы.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Ключ от сейфа где? У следователя?
   МАРИНА: Кодовый замок, нет ключа, следователь о сейфе не знает. У Артура еще в банке была ячейка, может быть, там документы.
   САША: Я так понимаю эти речи, что как Артур Альбертович разбился, остались мы ни с чем? Зарплаты не будет?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: В этом месяце будет, а дальше – все в наших руках. Я с Артуром пять лет работал, Николай – семь.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Восемь.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Восемь. Наработки есть, будем продолжать дело.
   МАРИНА: Я сегодня же увольняюсь. Вы директор, Алексей Степанович, я вам заявление и напишу.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Почему?
   МАРИНА: Присваивать имущество Артура не хочу. Смерть есть смерть, а закон есть закон. Есть наследница, пусть она и занимается.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Марина, а разве я сказал, что мы наследницу обделим? Наоборот. Нам же лучше, чтобы Любовь Артуровна разыскала наследство, вступила во владение. А мы ей поможем правильно распорядиться, продолжить дело отца. Может быть, возглавить фирму.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Совершенно верно. Артур любил, когда никто целой картинки не видит, кроме него, разумеется. Будем друг друга дополнять, пока всей ситуацией не овладеем. А с Любой нужно поговорить, объяснить ей. Дело в том, что участки под застройку – не факт что выделены. То есть деньги Артур уплатил, а вот документы, решения – должен был получить на днях. Никто не отзвонился, ни Костомаров, ни помощники его, ни адвокат этот, Левандовский. На похороны никто не пришел.
   САША: Правильно. Я тоже на похоронах думал, где это они все. Ни из «ЕСД» никого, ни Феликса Борисовича.
   А я, считай, каждый день к ним ездил, то документы, то еще что.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Понятно. Артур успешно все продал, и на новый цикл, на скупку. За неделю до смерти. Вот они и ждут, кто к ним за деньгами придет.

* * *

   Крым, сторожка санатория, ночь.
   В сторожке мебель обшарпанная и старая, стол, стул, топчан с подушкой и одеялом, дисковый телефон. На столе початая бутылка водки, закуска на газете, банка консервов, помидор. У входа вешалка с алюминиевыми крючками, на ней висит резиновая дубинка. На спинках двух стульев натянута сеть, Андрей возится с ней, чинит, разговаривая сам с собой. Дверь в сторожку открыта.
   АНДРЕЙ: Блядь, еще две дырки. Что здесь плавает, чтобы таких дыр навертеть? Плавает по дну, хуй поймаешь хоть одну… Ну а что было делать? В международном розыске, и урки тоже, не разобравшись (передразнивает кого-то): «Кровь воровская на руках, под лед беспредельную рожу». Как Зорро балабановский – джихад РУБОПу объявить? Или подсесть где-нибудь, в Киеве, например? Лет на пять. Вон, Кабан подсел, во что превратился. А был красавец. На суде сказал, мол, искренне сожалеет, что пистолет заклинило. В качестве последнего слова…
   Раздается лай собаки. Андрей очень быстро гасит свет, одновременно снимает с вешалки дубинку и, со гнувшись, выскальзывает из сторожки. К воротам подъезжает автомобиль, его не видно, свет фар слепит. Автомобиль сигналит несколько раз, затем раздается пьяный голос Директора санатория, похоже, он принадлежит отставнику, военному пенсионеру, начальственный голос человека, привыкшего командовать.
   ДИРЕКТОР: Сторож! Ты где? Хоронько! Сторож!
   Из тени появляется Андрей, открывает калитку.
   Директор санатория подходит к Андрею, видны два силуэта в свете фар.
   Хоронько, я, блядь, сколько ждать буду?
   АНДРЕЙ: Добрый вечер, Антон Петрович!
   ДИРЕКТОР: Я в следующий раз сигналить не буду, понял? Зайду да из ведра оболью. Помоями. Понял, нет?
   АНДРЕЙ: Все шутите, Антон Петрович.
   ДИРЕКТОР: Не шучу. Понял, Хоронько? На голову надену.
   АНДРЕЙ (другим тоном, недобро): Нет у меня помоев. Разве что с собой привезешь.
   ДИРЕКТОР: Ты на работе – значит, работай. А не спи, блядь. Понял?
   АНДРЕЙ: Да я давно понял.
   ДИРЕКТОР: Вот так вот. Открывай.
   Андрей открывает створку ворот, машина заезжает на территорию, виден водитель и две женщины на заднем сиденье. Андрей закрывает ворота и смотрит вслед автомобилю.
   АНДРЕЙ: Эх, Тоша, опасный ты человек. Самоликвидатор. (Собаке.) Строгий у нас хозяин, Эльза. Страшный. А если нос ему отрезать, так вообще в ужасах можно будет снимать.
   Андрей возвращается в строжку, пытается снова вернуться к починке сети, потом внезапно сгребает сеть и швыряет ее в угол.
   На хуй это макраме колхозное.

* * *

   Ресторан, столик, отделенный от зала небольшой перегородкой. За столом сидят Алексей Степанович и Николай Михайлович.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот пусть она и предпринимает меры по взысканию. А мы посмотрим.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: На что посмотрим?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Посмотрим, чем закончится. И поможем распорядиться полученными деньгами.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Смеешься?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Почему? Может, и взыщет что-нибудь. А может быть, сгинет в свой Владимир или еще куда. Скажи, Леша, ты что-то теряешь?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Уже все потерял. Сколько там получается?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: У «ЕСД» – шесть миллионов, у Костомарова – три. И у Феликса полтора где-то.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Может, с ними встретиться, переговорить? Два миллиона пусть вернут, и мы о них забываем?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Я уже встречался.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: И что?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Попросили больше не беспокоить. С разной степенью вежливости.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Следовало ожидать.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Теперь то же самое следует проделать и с Любой, объехать их всех. Езжай ты, мне неудобно по второму кругу.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: А потом что?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: А потом, после того как вам откажут, я Любе посоветую один способ, как деньги получить. Вот пусть и занимается, вместо того чтобы у нас интересоваться, где ее наследство.

* * *

   Москва, кафе, за столиком Люба и Саша.
   САША: Ну что, поехали, отвезу тебя домой? У меня дел сегодня еще…
   ЛЮБА: Сейчас поедем. Слушай, Саша, а в Москве что, никто не работает?
   САША: То есть как это?
   ЛЮБА: Ну, что они все то по улицам ездят, то в кафе сидят?
   Саша смеется.
   Раздается звонок мобильного телефона, Люба отвечает на звонок. Говорит по-цыгански.
   Мамочка, здравствуй! Все хорошо. Всех нашла. Хитрые они. Нет, слабенькие. Слуги. А эта ничего, хорошая, любовница его. Мы с ней подружились. Из квартиры я ее выжила, дружба крепче будет. Я посмотрю еще, денег много, но они не у этих, у других. Может, приедешь? Тут весело. Хорошо, мама. Я позвоню. (Саше.) Ну все. Поехали домой.
   САША: Ты на каком это языке разговаривала?
   ЛЮБА: На сербском. У меня мать сербиянка.

* * *

   Кабинет директора фирмы «ЕСД». За столом сидит директор, Павел Иванович Дыбенко, Алексей Степанович и Люба.
   ДЫБЕНКО: Рад бы помочь, Алексей Степанович, но – увы, нечем. Нечем. Покойный Артур Альбертович перечислил на наш счет пять миллионов. Рублей, разумеется. Больше никаких денег нам никто не передавал. Документы ваши я посмотрел. Это внутренние документы вашей фирмы, уважаемый Алексей Степанович, и выдать шесть миллионов долларов на основании внутренних документов другой фирмы – нонсенс.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Павел Иванович, из оффшора Савелюшкина переводили деньги на ваш оффшор. Буквально за день до гибели Артура Альбертовича.
   ДЫБЕНКО: Алексей Степанович, вы заблуждаетесь. У меня и оффшора нет никакого, а был ли такой у Савелюшкина и куда он деньги перевел – здесь уж вам виднее. Не понимаю, почему мы возвращаемся к этому разговору, я ведь Николаю Михайловичу уже дал исчерпывающий ответ. (Смотрит на часы.) Прошу простить, но через пятнадцать минут у меня важная встреча.
   В процессе беседы Люба незаметно берет со стола авторучку Дыбенко и прячет в сумочку.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Спасибо, Павел Иванович, что уделили время. А что с пятью миллионами этими?
   ДЫБЕНКО: Сегодня же распоряжусь, вернем. К сожалению, сделка не состоялась, искренне жаль. И очень жаль Артура, надежный был партнер, умнейший человек – и в миг не стало. Судьба.
   Дыбенко встает из-за стола, Люба с Алексеем Степановичем тоже встают и прощаются. Люба с Алексеем Степановичем выходят из офиса «ЕСД» и идут к автомобилю.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Ну вот, Люба, всех объехали. Везде одно и то же.
   ЛЮБА: Этого директора Павел зовут? Не как-нибудь по-другому?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Павел Иванович Дыбенко. И в документах так, а что?
   ЛЮБА: Так просто спросила. Мы теперь куда?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Нас в офисе ждут.
   Люба и Алексей Степанович садятся в машину. За рулем Саша.
   САША: Ну, что Дыбенко сказал?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Сказал, что на зарплату и на бензин денег даст.
   САША: Ну хоть что-то по плюсам!
   Люба открывает сумочку, перебирает в ней вещи, камера заглядывает внутрь, видна ручка, украденная со стола Дыбенко, зажигалка и визитная карточка:
   «Левандовский Феликс Борисович, адвокат».

* * *

   Офис Савелюшкина, кабинет Николая Михайловича, в интерьере – портрет Савелюшкина с траурной лентой. Кабинет обставлен просто по сравнению с пафосной комнатой переговоров.
   В кабинете Люба и Николай Михайлович.
   ЛЮБА: То есть получить эти деньги нельзя никак?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Этих денег в природе нет. Отец любил серые схемы, черные. Понимаешь, о чем я говорю?
   ЛЮБА: Понимаю. Я у вас здесь уже научилась немного.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Артур был мастером таких комбинаций, да вот видишь, не предусмотрел. По закону – нельзя.
   ЛЮБА: А папа вопросы такие как-то решал?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Способы, которыми твой отец вопросы решал, вместе с ним ушли. Я этими делами не занимался, да и никто из нас.
   ЛЮБА: Может быть, можно к кому-нибудь обратиться? Я в газете видела объявление: «Долги собираем».
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Это не те долги. Такие долги по объявлению не соберешь. Хотя… Знаешь, Люба, могу, наверное, тебе помочь. Был у отца один знакомый специалист. Правда, не видел я его давно, но найти можно.
   ЛЮБА: А что за человек?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Надежный человек. Он пропал куда-то, но этим летом я его случайно встретил. В Крыму, в санатории.
   ЛЮБА: Вы ему позвоните?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Дело в том, что я его видел, а он меня – нет. Семью фотографировал, он случайно в кадр попал. Я фотографии пересматривал и узнал его, да это уже в Москве было. Вот, посмотри.
   Крупным планом фотография женщины с двумя детьми на фоне кактусовой аллеи. На заднем плане виден Андрей, он в форме, с дубинкой на поясе, искоса глядит в камеру, взгляд настороженный, недобрый.
   ЛЮБА: Это ехать надо туда, раз телефона нет?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Ну да… Бери Сашу и езжайте с ним в Крым. Скажешь, что ты дочь Артура Альбертовича. Может быть, он так не вспомнит, скажешь, что у отца прозвище было, Снайпер. На меня сошлешься. Поезжай, там сейчас хорошо, тепло, заодно и развеешься, ты ведь дальше Владимира не бывала?
   ЛЮБА: В Нижнем была, один раз.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот и посмотришь, как оно, на юге. Здесь мы сами попробуем, что возможно, сохранить, а пока хотим предложить тебе небольшую сумму, пенсию за отца.
   ЛЮБА: Пенсию?
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Да. Пять тысяч долларов в месяц. Будешь, как в кассу, первого числа лично ко мне приходить и получать.
   ЛЮБА: Николай Михайлович, вы мне сначала отдайте те деньги, что вам «ЕСД» перечислит, а потом уже о пенсии поговорим? Хорошо?

* * *

   Квартира Савелюшкина. Люба задергивает шторы на окнах, садится перед зеркалом в спальне.
   Достает украденные в офисах предметы – ручку Дыбенко, зажигалку Костомарова и визитку Левандовского, раскладывает перед собой. Затем достает из сумочки телефон и набирает номер.
   ЛЮБА (Говорит по-цыгански.): Мама, здравствуй! Как ты?
   ЦЫГАНКА: Все хорошо. Что сделала?
   ЛЮБА: Видела этих, у кого деньги. Не хотят отдавать.
   ЦЫГАНКА: Много денег?
   ЛЮБА: Десять миллионов.
   ЦЫГАНКА: Много. Не отдадут. Какие они?
   ЛЮБА: Двое слабые, как эти, слуги. Умные. А один сильный. Хитрый и сильный.
   ЦЫГАНКА: И у него больше всего наших денег?
   ЛЮБА: Да.
   ЦЫГАНКА: Он и убил. Что слуги говорят?
   ЛЮБА: Говорят, что есть человек, который может заставить этих деньги вернуть. В Крыму он. Непонятно говорят, боятся его. Фотографию дали.
   ЦЫГАНКА: И что?
   ЛЮБА: Красивый.
   ЦЫГАНКА: Молодой?
   ЛЮБА: Нет, старый. Как отец.
   ЦЫГАНКА: Что от тебя хотят?
   ЛЮБА: Чтобы я поехала в Крым и его позвала.
   ЦЫГАНКА: Делай, что они говорят.
   ЛЮБА: Хорошо, мама. А с этими что делать? У кого деньги?
   ЦЫГАНКА: Что хочешь, то и сделай. Только без жертвы, на своей крови.
   ЛЮБА: Хорошо, мама. Я завтра поеду, оттуда уже позвоню.
   ЦЫГАНКА: Хорошо. Будь умной.
   Люба кладет телефон рядом с зеркалом, затем берет в руки визитку Левандовского.
   ЛЮБА: Что ж ты, Феликс? Долг не отдал, а глазами мне в самые потроха заглянул? Теперь только глазами и сможешь.

* * *

   Кабинет Николая Михайловича. Входит Алексей Степанович, видно, что он встревожен, говорит быстро и сбивчиво.
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Слушай, мне звонили сейчас.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Кто?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Не знаю. На второй мобильный. Номер четыре человека знают.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: И?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Сказали, чтобы тихо был. И передать остальным, тебе то есть.
   НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Что делать будешь? Заявишь?
   АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ (отрицательно качает головой): Нет. Я лучше тихо буду.

* * *

   Автомобиль, за рулем Саша, Люба на заднем сиденье. Ночь, полнолуние.
   Люба на заднем сиденье возится со своей сумкой, достает пустую стеклянную бутылку, высыпает туда соль из пакета, потом достает из сумки несколько упаковок из-под канцелярских кнопок.
   В одной – кнопки, она пересыпает их в бутылку, в другой – иглы, она сыпет их туда же, в третьей – булавки. Пересыпав все из упаковок, она наливает в бутылку воду из другой бутылки, пластиковой.
   ЛЮБА: Саша, остановись на минутку, за перекрестком.
   САША: Не вопрос, Любасик, не вопрос.
   Машина останавливается, Люба выходит. Зайдя в кусты, она садится на корточки, достает из сумки бутылку, отвинчивает пробку. Из сумки достает ручку Дыбенко и опускает ее в бутылку. Затем прокалывает себе палец иглой и выдавливает несколько капель крови в бутылку.
   ЛЮБА (шепчет): На боль, на хворь, на проклятье, как иглы плоть рвут, так рви, болезнь, печень Павла, как соль рану ест, ешь, болезнь, сердце Павла, как вода кипит, кипи кровь в жилах Павла, на боль, на хворь, на проклятие.
   Бутылка, которую Люба держит двумя руками, начинает дрожать. Вода мутнеет, пенится, потом закипает, бутылка светится холодным, призрачным светом. Люба вскакивает, начинает вращаться вокруг себя, бросает бутылку, как бросают диск в легкой атлетике, и, не озираясь, идет к машине. Бутылка вылетает из кустов и разбивается на перекрестке, поднимается легкое облачко пара. Люба садится в машину, там играет музыка, горит свет, Саша ничего не видел.

   САША: Ну что, порядок? Поехали?
   ЛЮБА: Поехали. Саша, а можешь музыку тише сделать? Спать хочу, умираю.
   Люба ложится на заднее сиденье и неподвижно лежит с открытыми глазами, лицо ее бледнеет, стареет, приобретает изможденный вид.

* * *

   Крым, дом Андрея, день.
   Во дворе Андрей и Серый, его сосед. Они чинят забор, кое-как стягивают проволокой.
   СЕРЫЙ: А лагеря там, блядь, страшные. Туда всех урок загнали, при Сталине, и всех политических.
   АНДРЕЙ: А ты там чего делал?
   СЕРЫЙ: Давай молоток. Я ж тебе сто раз рассказывал – работал там, по договору. Оргнабор, пятнадцать лет по Северам. Я когда оттуда ехал – тузом был. Семьдесят восемь тысяч рублей у меня было на сберкнижке. Четыре дома мог купить. Двухэтажных. А доехал – все сгорели, через месяц даже на мотоцикл не хватило.
   АНДРЕЙ: Да, было такое. Выходит, зря пахал?
   СЕРЫЙ: Месяц черный ходил, не жрал, не спал, пил только. Если б тогда народ поднялся – первым бы побежал хребты им ломить.
   АНДРЕЙ: Кому – «им»?
   СЕРЫЙ: Власти этой ебаной. Сельсовету.
   АНДРЕЙ: Сельсовет у тебя деньги забрал?
   СЕРЫЙ: А куда я, мужик, могу дотянуться? До сельсовета только.
   АНДРЕЙ: Понятно. Вроде, стоит забор?
   СЕРЫЙ: Постоит еще немного. Жаль, бляди, колхоз разогнали, теперь все покупать надо, доску – купи, гвоздь – купи. Я б тебе при колхозе за бутылку такой бы забор захуярил!
   АНДРЕЙ: На хуй мне забор при колхозе? Колхоз бы меня сам оградил. Так ты там про Колыму говорил. Про политических.
   СЕРЫЙ: А хули политические? Урки из них сразу голубых сделали, так и жили. Пахан был в лагере да охранник. Охранник отдельно жил, рация у него, спирт, аптека. А все остальное – сами зэки. Три кило золота сдали – все живы, два кило – пахана расстреляли, четыре кило – оленина, спирт, тулупы. Вот как тогда было.
   АНДРЕЙ: Хорошо тогда было. Каждый свой интерес знал. Пахан – чтоб не разменяли, вертухай – чтоб не съели, с голодухи. Вместе с рацией и аптекой.
   СЕРЫЙ: Точно. Народ страх потерял, вот так все и пошло проебом.
   К дому Андрея подъезжает автомобиль, за рулем Саша, Люба на переднем сиденье. Люба выходит из машины и подходит к калитке, стоит возле нее, во двор не заходит.
   Это к тебе? Поздновато уже отдыхать.
   АНДРЕЙ: Может, спросить чего хотят. Сейчас узнаем.
   СЕРЫЙ: Не, я пошел, мне еще зверей кормить (берет принесенный с собой молоток, кусачки и идет через калитку к своему дому).
   АНДРЕЙ: Серый! Вечером заходи, обмоем забор.
   СЕРЫЙ: А как же, зайду, дело благородное.
   Андрей подходит к стоящей у другой калитки, на улицу, Любе.
   ЛЮБА: Добрый вечер!
   АНДРЕЙ: Добрый.
   ЛЮБА: Я к вам по делу, из Москвы.
   АНДРЕЙ: Откуда?
   ЛЮБА: Из Москвы. Вам привет от Николая Михайловича.
   АНДРЕЙ: Спасибо, и ему кланяйтесь. А какого Николай Михайловича?
   ЛЮБА: Савелюшкина, Артура Альбертовича, бухгалтера. Не помните такого?
   АНДРЕЙ: Путаешь ты что-то, красавица. Не знаю такого, да и в Москве никогда не был.
   ЛЮБА: Вы же Андрей?
   АНДРЕЙ: Может, и Андрей. Но до сегодняшнего дня Николаем был.
   ЛЮБА: А Снайпера такого – знаете?
   АНДРЕЙ (смеется): Снайпера? Знал одного, в Афгане. Двоих даже, правда, второй стрелял плохо, одно название, что снайпер. Да что мы стоим, пошли в дом. И мужа зови.
   ЛЮБА: Это водитель.
   АНДРЕЙ: Ну, да без разницы. Сейчас, я там приберу вещи, а то бардак, один живу. А собаку вы не бойтесь, не кусается.
   Андрей заходит в дом, Люба подходит к машине, говорит что-то Саше. Тот выходит из машины, потягивается и вместе с Любой заходит во двор.

* * *

   Дом Андрея, вечер.
   Бедная обстановка, видно, что ремонта в доме не было много лет. Металлические, с сеткой, кровати, несколько стульев, стол, телевизор. На стене висит репродукция – «Апофеоз войны» Верещагина, пирамиды из человеческих черепов.
   Андрей быстро задергивает шторы на окнах, улыбаясь, смотрит на входную дверь.
   Заходит Саша, за ним Люба.
   САША: Добрый вечер. Лабунский, Александр (протягивает руку).
   АНДРЕЙ: Так вроде здоровались?
   Андрей протягивает свою руку, но вместо рукопожатия хватает Сашу за большой палец, резко выворачивает и рвет на себя. Саша от боли растерялся, Андрей, зацепив его ногой за ногу, выводит Сашу из равновесия, проскальзывает ему за спину и бьет ступней под колено. Саша падает на одно колено, Андрей хватает его двумя руками за плечи, за одежду, рвет на себя и одновременно бьет коленом между лопаток, а затем локтем по голове, вложив в удар вес тела, сверху вниз. Саша падает, не подавая признаков жизни. Перепрыгнув через него, Андрей хватает Любу, отступившую на шаг в коридор, за руку, тянет за нее и, развернув спиной, захватывает шею в ключ, лицо Любы краснеет, она вырывается, вцепившись двумя руками в руку Андрея, пытается разорвать захват.
   Тихо, овца.
   Андрей нажимает сильнее, Люба теряет сознание.

* * *

   Москва, ресторан. За столиком сидит Дыбенко, еще несколько человек, ужинают.
   Внезапно Дыбенко морщится, встает и идет в туалет. В туалете он смотрит на себя в зеркало, лоб его покрыт испариной, лицо бледное. Заходит в кабинку, его рвет.
   Крупно: лицо Дыбенко, он смотрит в унитаз выпученными от ужаса глазами.
   В унитазе сгустки крови.

* * *

   Дом Андрея, вечер.
   Он сидит на стуле, на полу перед ним сидит связанная скотчем по рукам и ногам Люба.
   АНДРЕЙ: Давай теперь все сначала. Значит, ты дочка Снайпера. Так?
   ЛЮБА: Да.
   АНДРЕЙ: И отца своего не видела никогда и не знала?
   ЛЮБА: Да.
   АНДРЕЙ: А Снайпера убили. Так?
   ЛЮБА: Да.
   АНДРЕЙ: А ты откуда знаешь, убили или нет?
   ЛЮБА: Ну, я так думаю. Ему должны были много.
   АНДРЕЙ: Понятно. И эти лупиздни дают мои координаты тебе, девчонке, которая им всем – никто?
   ЛЮБА: Я сама попросила его подсказать, к кому обратиться. Чтоб так это им не оставить.
   АНДРЕЙ: Понятно. Не оставить. Я ведь его узнал, счетовода. Думал, он меня не узнал, с целым выводком был, думал, не до меня ему. Как сердце чуяло – добром не кончится. Пожалел карася, вот теперь имею… И чего мне теперь с вами делать?
   ЛЮБА: Отпустите нас. И помогите деньги вернуть. Я же не знала ничего. Бухгалтер сказал, что вы специалист, что отцу помогали когда-то. А сейчас у вас дела плохи, сторожем работаете…
   АНДРЕЙ: Работаю, как лох, сутки через двое. Тише воды, ниже травы. Как встречу в сезон мурчащих, так мимо прохожу, не оглядываюсь. Дом этот купил, развалюху, сдавал жильцам летом. Две тысячи баксов за сезон снял, год на них теперь жить. Собаку завел, рыбу ловлю с мужиками. Водку пью, сам с собой базарю. Тут ты появляешься, с этим полупокером крашеным, и все летит к матери. Кстати, мать-то у тебя жива? Лариса?
   ЛЮБА: Катерина. Жива.
   АНДРЕЙ: Катерина. Кремень баба. Не сиделось тебе, малолетке дурной, у мамаши под юбкой. Знаешь, местные, они не закапывают. Земля трудная, суглинок с гравием, только кайлом и возьмешь. Местные жмура в лодку грузят и на километр от берега уходят. Там глубина, никакой водолаз не найдет. И все. Понимаешь? Все! (Приближает свое лицо к лицу Любы.) Если тебя московские какие-нибудь прислали, скажи сейчас. Потом поздно будет, не прощу.
   Люба выдерживает взгляд, не отводит глаз.
   ЛЮБА: Не знаю я никого в Москве, никто не посылал. Сама я, одна.
   АНДРЕЙ: Ладно. Давай еще раз рассказывай, подробно, про Снайпера, про Николая, про мать твою…

* * *

   В доме у Андрея, за столом сидят Люба, Саша и Андрей. На столе водка, городская закуска, колбаса, сыр, консервы.
   АНДРЕЙ (Саше): А ты чего не пьешь, рэкетир?
   САША: Голова болит.
   АНДРЕЙ: Сам виноват.
   САША: В смысле?
   АНДРЕЙ: Смотри, какой ты здоровый. Вот представь, заходит к тебе в дом такой вот шкаф, кто, что – не знаешь. Чего делать? Только бить, отбиваться сил не хватит.
   САША: Да я и не подумал бы никогда.
   АНДРЕЙ: Ты же у Снайпера телохранителем был?
   САША: У кого?
   АНДРЕЙ: У Артура.
   САША: Водителем, ну, иногда он говорил с ним куда-то поехать, на встречи там, и все. У меня и оружия не было никогда.
   АНДРЕЙ: Оно и правильно. Одно несчастье от этого железа. Ну, давай выпей двести грамм, и спать, к утру поправишься.
   Андрей наливает Саше стакан водки, наливает Любе и себе, чокаются.
   За встречу!
   Выпивают, Саша встает, Андрей останавливает его жестом.
   Давай, земляк, еще стакашек накати, сон крепче будет.
   Андрей наливает Саше стакан водки, плеснул себе на дно стакана, Любе не наливает вообще. Выпивают, Саша встает и уходит в другую комнату. Андрей закрывает дверь в комнату, куда ушел Саша, на ключ. Люба и Андрей за столом. Они разговаривают шепотом, голова к голове.
   Ну хорошо, допустим, я тебе поверил. Дальше что?
   ЛЮБА: Поедем с нами в Москву.
   АНДРЕЙ: Один я там не решу ничего. Людей нужно найти, инструменты. А главное – деньги нужны.
   ЛЮБА: Деньги есть.
   АНДРЕЙ: Сколько?
   ЛЮБА: Сто тысяч.
   АНДРЕЙ: Хватит. Когда сделаем – мне половина от всего, что получим.
   ЛЮБА: Там почти десять миллионов.
   АНДРЕЙ: Вот и хорошо. Согласна?
   ЛЮБА: Согласна.
   АНДРЕЙ (еще тише): Водитель твой – что знает?
   ЛЮБА (тоже тихо): О вас – ничего. Я ему не верю, скользкий он какой-то.
   АНДРЕЙ: Точно, скользкий. Холуй, да как бы и не хуже.
   Андрей наливает Любе водки, наливает себе, чокаются, выпивают.
   Забыл совсем. Соседа приглашу посидеть, забор обмыть. Иди спать.
   Андрей встает из-за стола, открывает дверь в соседнюю комнату, пропускает туда Любу, затем запирает дверь на ключ и выходит из дому.

* * *

   Дом Андрея, ночь.
   За столом Серый и Андрей. Под столом пустые бутылки, они допивают последнюю.
   АНДРЕЙ: Давай за нас, за мужиков!