Страница:
должно разложить на элементы и вновь свести к персти земной; тогда земная
соль породит новое поколение, которое воскреснет в жизни небесной, - пишет
Василий Валентин. - Ибо в нашем Делании там, где нет первичной земли, нет
воскресения. В земле заключен бальзам Природы и соль Мудрецов" {Basile
Valentine. Les ouze clefs de la philosophiie (Traductio, Introduction, Notes
et Explication des Images par Eugene Canscliet). Paris, 1956. P. 131-132;
Basil Valentine. The Twelve Keys/ The Book of Lambspring and the Golden
Tripod. Dyfed (Wales), 1987. P. 59.}. Материя подвергается мучению и
умерщвлению, чернеет и разлагается: "Если пшеничное зерно, пав в землю не
умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Ин 12,
24).
The dissolution
Shee'is dead; And all which die
To their first Elements resolve;
And wee were mutual Element to us,
And made of one another.
My body then doth hers involve
And those things werefore I consist, hereby
In me abudant grow and burdenous
And nourish not but smother.
My fire of Passion, sighes of ayre,
Water of teares, and earthly sad despaire,
Which my materialls bee,
But neere worne out by loves securitie,
She, to my losse, doth by her death repaire,
And I might live long wretched so
But that my fire doth with my fuel grow.
Now as those Active Kings
Whose foraine conquest treasure brings,
Receive more, and spend more, and soonest breake:
This (which I am amaz'd that I can speake)
This death, hath with my store
My use encreas'd.
And so my soule more earnestly releas'd,
With outstrip hers; As bullets flowen before
A latter bullet may o'rtake, the pouder being more.
[Она мертва; А все, что умирает, / возвращается к своим первостихиям; /
Мы же были друг для друга общей стихией, состоя один из другого. / И вот мое
тело приняло ее, и тем самым все, из чего состоял я, / многократно во мне
выросло и отяжелило меня / и напитало, едва ли не придавив своей тяжестью: /
Мое пламя Страсти, вздохи Воздуха, / Воды слез и земное горестное Отчаянье,
из которых я состоял, / И что было почти израсходовано любовью, / Она,
опустошив меня, возместила то своей смертью; я мог бы жить дальше,
несчастный. / Но огонь <сжигающий меня> разгорелся <сильней>, ибо топлива
стало больше, / И теперь, как те воинственные Царьки, / Кому завоевание
чужих земель приносит сокровища, / И получая больше, они больше тратят - и
тем скорее падут: / Эта смерть (о чем говорю с удивлением), / Дав мне
<столько>, / увеличила мой расход <жизни>. / И вот моя душа тем ближе к
освобождению, / обгоняя ее <душу>: Так пушечное ядро, посланное первым, /
может быть настигнуто другим, если пушкари положили больше пороха.]
Как мы видим, Донн оперирует четверицей гераклитовых
первоэлементов-стихий. Греческий философ учил, что: "Первое превращение
субстанции: путем сплочения - из огня в воздух, второе - из воздуха в воду
третье - в результате еще большего, пропорционального сплочения воды в
землю. Земля, в свою очередь, разлагается и тает; так происходит первое
разжижение в воду второе из воды в воздух, а третье и последнее - в огонь"
{Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. М.: Наука, 1989. С. 220. Фр.
33 (31DK) (пер. А.В. Лебедева).}. Учение это было аккумулировано алхимией.
Так, в уже упоминавшемся нами трактате по оперативной алхимии - "Rosarium
Philosophorum" - мы читаем: "Камень заключает в себе четыре стихии. Когда
произведено растворение, то воду называют первой стихией, когда же
произведена очистка тела, то мы имеем дело со второй стихией, называемой
землей, после того, как земля подвергнута кальцинированию, она зовется
огнем, а когда Камень растворен опять, то речь идет уже о воздухе"
{Опубликовано как приложение в: "De Alchemia Opuscula complura veterum
philosophorum...". Frankfurt, 1550 [без пагинации].}. У Донна возлюбленная
соединяется с поэтом после смерти, ее элементы входят в его состав.
Напомним, однако, что таинство изготовления Философского Камня "заключается
в соединении мужского и женского, активного и пассивного элементов... и ниже
я опять подтверждаю это многообразными цитатами Мудрых", - пишет Эдвард
Келли. Затем следует "цитатник" - Асканий: "Соединение двух подобно
бракосочетанию мужа и жены, от объятия коих рождается золотая вода".
Авиценна: "По отдельности очисти мужа и жену, с тем чтобы могли они
соединиться в отсутствие посторонних, ибо если не очистить их, не смогут они
любить друг друга. Соединив эти две природы, ты получишь природу чистую и
светоносную" {Kelly Edward Angli tractatus duo cgrcgii, De Lapide
Philosophorum, Una cum Theatre astronomiae terrcstri, cum Figuris, in
gratiam filiorum Hermetis nunc primum in lucem editi, curante J. L. M. C.
[Johanne Lange Medicin Candidate]., Hamburg, 1676 [без пагинации].}.
Приведенных параллелей достаточно, чтобы увидеть: контекст, в котором
"работает" стихотворение Донна, гораздо шире, чем просто представление о
четверице стихий как основе мира - таковое было "общим местом" для всей
философии Средневековья и Ренессанса. У Донна же именно алхимический
контекст задает высокий трагизм стихотворения. В результате описанных
операций алхимик получает чаемое - Камень. Но лирический герой Донна вовсе
не "трансмутирует" в Совершеннейшее Творение. Со смертью возлюбленной он
лишь стремительнее движется к закату - ибо там, за гранью видимости, его
ожидает соединение с ней. Донн не столько "перелагает" Opus alchemicum
стихами, сколько отталкивается от него, за счет этого создавая напряженную,
предельную трагичность стихотворения. А алхимическая образность служит здесь
лишь материалом для порождения метафоры.
Крайне важна алхимическая образность для стихотворения "Nocturnall upon
S. Lucies day, being the shortest day". В этом стихотворении космология и
алхимия сплетены воедино. День Св. Люси - своего рода полночная кульминация
годового цикла - самый короткий день года, точка зимнего солнцестояния. Св.
Люция, погибшая во времена Диоклетиановых гонений на церковь, почиталась
покровительницей зрения, а само имя ее ассоциировалось со светом. Однако
название донновского стихотворения: "Ноктюрн" - парадоксальным образом
отсылает к ночному времени суток, ибо "ноктюрном" ранние христиане называли
ночной молебен, который служили в полночь {The Catholic Encyclopedia / ed.
Charles G. Heberman. New York, 1911. XI, 87.}. В основе стихотворения, по
наблюдениям исследователей, лежит форма литании Деве Марии {Miller Clarence
H. Donne's "A Nocturnal upon S. Lucies Day" and the Nocturns of Matins //
Essential Articles for the Study of John Donne's Poetry / ed. by Roberts J.
R. Hamden: Archon Books, 1975. P. 305-310; Gardner Helen. Preface/John
Donne. The Divine Poems. Oxford Claredon Press, 1952. P. XXVIII; Zimmer,
Mary E. "In whom love wrought new Alchimie": The Inversion of Christian
Spiritual Resurrection in John Donne's "A nocturnall upon S. Lucies day"//
Christianity and Literature. Summer 2002. Volume 51. Issue 4. P. 553-570.},
и литургическая торжественность тона создает очень сильный эффект:
This is the years midnight, and it is the dayes,
Lucies, who scarce seaven houres herself unmakes,
The sun is spent, and now his flasks
Send forth light squibs, no constant rayes;
The whorlds whole sap is sunke:
The generall balme th'hydrotique earth hath drunk,
Whither, as to beds-feet, life is shrunke,
Dead and enterr'd; yet all these seeme to laugh,
Compar'd with mee, who am their Epitath.
[Полночь года, и дни / Люси, едва ли на семь часов прорезающей тьму, /
Солнце ушло, и лишь его отблески / отражены небесными светилами {В эпоху
Донна считалось, что свет звезд - отраженный свет Солнца. См.: Heydon
Christopher, Sir. An Astrological Discourse. London, 1650 [first published
1608]. P. 2.}, но нет солнечных лучей; / Жизненный сок мира сошел на нет /
животворящий бальзам выпит отсасывающей жидкость землей, / и будто на одре
смертном жизнь - она усохла, / - она мертва и предана земле, но все это
кажется достойным смеха / в сравнении со мной, ибо я - их эпитафия.]
Обратим внимание на упоминаемый здесь "животворящий бальзам". После
Парацельса это сочетание стало синонимом "жизненного эликсира", и само
понятие ассоциировалось более с алхимическими, нежели с медицинскими
практиками. Алхимические аллюзии крайне важны для понимания этого
стихотворения, как мы увидим ниже. Пока же укажем на одну немаловажную
астрологическую деталь - абсолютно внятную современникам Донна, - ибо знание
азов астрологии входило тогда в самое "неспециальное" образование {Нестеров
А. Астрологические контексты елизаветинской поэзии / Власть, судьба,
интерпретация культурных кодов. Саратов, 2003. С. 209-260.}. Зимнее
солнцестояние происходит в знаке Козерога. Знак этот является домом Сатурна.
В общераспространенной символике той эпохи Сатурн олицетворял разрушительную
работу времени {Klibansky R., Panofsky E, Saxl F. Saturn and Melancholy.
London, 1964.}, а в алхимии связывался со стадией nigredo - "распускания
материи" до первовещества, о чем мы уже упоминали выше. Среди алхимических
операций, обязательных для этой стадии, присутствует и операция кальцинации
- прокаливания до шлакообразного вещества, призванная получить чистую,
беспримесную материю, соотносимую со стихией "земли", в которой отсутствует
малейшая примесь стихии "воды". Таким образом, мы видим, что "мертвая" земля
в разбираемом стихотворении - не столько порожденный фантазией поэта образ,
сколько вполне конкретная алхимическая аллюзия.
В следующей строфе алхимическая образность получает дальнейшее
развитие:
Study me then, you, who shall lovers bee
At the next world, that is, at the next Spring:
For I am every dead thing,
In whom love wrought new alchemic.
For his art did expresse.
A quinessence even from nothingnesse,
From dull privations, and I am re-begot
Of absence, darknesse, death; things which are not.
[Что ж - посмотрите внимательно на меня, вы, кто будете любовниками / в
следующем мире, то есть следующей весной: / ибо я - всецело мертв/ и во мне
любовь творит новый алхимический процесс, / который выражает искусство
Смерти. / Я - квинтэссенция ничто, / <извлеченная> из лишенности чего бы то
ни было, возрожденный, <я состою> / из отсутствия, тьмы, смерти; из того,
что не имеет бытия.]
Как мы говорили выше, алхимик проводит материю через смерть и
воскрешает ее обновленной и исцеленной -такой, которой она предстанет после
Второго Пришествия, в мире, где "новое небо и новая земля, ибо прежнее небо
и прежняя земля миновали" (Откр. 21, 1). Мысль Донна продолжает развиваться
в алхимически-религиозном контексте - именно он позволяет дерзновенно
уравнять пришествие Христа и возвращение весны. Однако дальше Донн поясняет,
что речь идет об особой алхимии, - происходящая с ним трансмутация ведет не
к вечной жизни, но - к смерти. Продукт алхимических операций - Философский
Камень, являющийся квинтэссенцией четырех стихий: "земли", "воды", "воздуха"
и "огня". Лирический же герой "Ноктюрна" есть квинтэссенция четырех вещей,
не обладающих самостоятельным бытием: "лишенности, отсутствия, тьмы и
смерти".
Донн продолжает развертку этой алхимической метафоры в следующей
строфе:
All others, from all things, draw all that's good,
Life, soule, forme, spirit, whence they being have;
I, by loves lembecke, am the grave
Of all, that's nothing. Oft a flood
Have we two wept, and so
Drownd the whole world, us two; oft did we grow
To be two Chaosses, when did we show
Care to ought else; and made us carcasses.
[Все остальные - они из всего извлекают благо, / Жизнь, душу, форму,
дух - покуда обладают бытием; / Я же, алембик {Алхимический сосуд.} любви, -
могила / Всего, я - ничто. Часто наши слезы оборачивались наводнением,/
Затопляющим весь мир, часто мы взращивали / Два хаоса, которыми сами же и
были, когда нам надлежало бы проявить / заботу о прочих <живущих>; и мы
превращались в два бездушных тела.]
Упоминаемый здесь алембик, герметично запечатываемый сосуд из
огнеупорного стекла, вводит нас в область оперативной алхимии. О
соответствии Хаоса и Первоматерии алхимического процесса мы уже говорили
выше. "Бездушные тела", в таком случае, соотнесены с той стадией
алхимических операций, когда происходит отделение духа от материи - с тем
чтобы впоследствии соединить его с материей, подвергшейся очищению и
нетронутой первородным грехом, исказившим весь строй бытия. Специфика
грамматического времени, используемого здесь Донном - Present Perfect, -
позволяет говорить о том, что возлюбленные неоднократно познали и то
состояние совершенства, которое связано с "алхимическим браком" безгрешной
материи и духа. (Заметим, что в известной мере Донн ссылается здесь на
другое свое стихотворение - "Экстаз", описывающий слияние душ возлюбленных,
покинувших их тела. Насколько нам известно, связь этих двух текстов
исследователями не отмечалась.)
But I am by her death, (which word wrongs her)
Of the first nothing, the Elixer grown;
Where I a man, that I were one,
I needs must know; I should preferre,
If I was any beast,
Some ends, some means; Yea plants, yea stones detest,
And love; All, all some properties invest;
If I an ordinary nothing were,
As shadow, a light, and body must be here.
[Но я ее смертью (слово это по отношению к ней ошибочно) / взращен из
перво-ничто, став его Эликсиром; / Будь я человеком, каким я и был / Я знал
бы, в чем мне нужда; Я бы предпочитал, / Будь просто живой тварью, / одним
целям иные, одним средствам достижения таковых - другие; Будь растением,
будь камнем, я все же питал бы отвращение / И любовь к чему-либо; Все сущее
наделено теми или иными качествами; / И будь я просто ничем, будь я в этом
подобен тени, - тогда были бы свет и настоящее тело, <которое тень
отбрасывает>.]
Рассуждение Донна о тварях живых, растениях и камнях явно восходят к
Парацельсу, писавшему о животворящих все сущее духах следующее: "Есть духи
небесные и адские, духи человеков, металлов, камней и т. д. Из этого вы
можете заключить, что дух, воистину, есть, жизнь и бальзам всякого творения,
что обладает телом" {Цит. по: Murray W. A. Donne and Paracelsus: An Essay in
Interpretation / Essential Articles for the Study of John Donne Poetry (ed.
by J. R. Robert). Hamden, 1975. P. 125.}. Однако герой стихотворения столь
опустошен потерей возлюбленной (связано это с ее смертью или нет - до сих
пор является предметом спором комментаторов: слова о том, что "понятие
"смерть" приложимо <к возлюбленной> лишь по ошибке" можно понимать
по-разному), что становится эликсиром, квинтэссенцией пустоты,
существовавшей до Творения. Мотив этот уже звучал в стихотворении, но его
подчеркнутый повтор вводит важные пояснения. Зимнее солнцестояние - точка, в
которой солнце как бы "замирает", - чтобы повернуть на лето. Этот поворот
связан с естественным течением времени в будущее, то есть - в
эсхатологической перспективе - ко Второму Пришествию и обретению райского
состояния. Но время героя стихотворения течет в противоположном направлении
- в прошлое: через воспоминания о возлюбленной - к воспоминанию о том, что
он и она носили в себе Хаос, - а отсюда делается и следующий шаг - к
пустоте, предшествующей Творению. И понятно, почему тогда финальная строфа
утверждает:
But I am None; nor will my Sunne renew.
You lovers, for whose sake, the lesser Sunne
At this time to the Goat is runne
To fetch new lust, and give it you,
Enjoy your summer all;
Since she enjoyes her long night festivall,
Let mee prepare towards her, and let mee call
This houre her Vigill, and her Eve, since this
Both the yeares, and dayes deep midnight is.
[Но я - Ничто; мое Солнце не обновится. / Вы, любовники, ради кого
умаленное ныне Солнце / пересекает сейчас знак Козерога, / чтобы питать
новые страсти и дарить вас ими, / Вы отпразднуете лето сполна; / Она же
справляет свой долгий ночной праздник, / Дайте же мне подготовиться к тому,
чтобы <перейти> к ней, и дайте мне назвать / Этот час полночной службой в ее
честь, ее кануном, ибо это / Глубокая полночь и года, и дня.]
Внутренне мертвый, впустивший в себя смерть - и из смерти и ничто
состоящий герой стихотворения совершает ночной молебен ушедшей (умершей?)
возлюбленной. Данная строфа почти на грани святотатства отсылает читателя к
евангельскому: "Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих
мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие" (Лк. 9, 60). Собственно,
стихотворение - с его литургическими интонациями - есть литургия во славу
смерти. (Заметим, что тут возникает еще одна интересная алхимическая
аллюзия. Фулканелли в своем сочинении "Тайны соборов", посвященном
взаимосвязи убранства европейских церквей и символизма алхимии, упоминает о
Черной Богоматери, специфическая форма поклонения которой существовала во
Франции в Средние века Фулканелли прослеживает некоторые мотивы этого культа
и параллельные им алхимические представления о первоматерии {Fulcanelli:
Master Alchemist. Le Mystere des Cathedrales. Esoteric interpretation of the
Hermetic Symbols of the Great Work. London, 1971. P. 56-62.}. Во времена
Донна культы эти были еще живы, и он мог столкнуться с ними во время своего
пребывания в Париже; возможно связь алхимии и литургики в "Ноктюрне в день
святой Люси" объясняется именно этим.)
На сквозной алхимической метафоре построено и стихотворение "A
Valediction: forbidding mourning". Встречающееся в "Прощании..." сравнение
влюбленных с ножками циркуля в сознании современных любителей поэзии стало
едва ли не "знаковой чертой" поэтики Донна, а сам текст неоднократно
подвергался истолкованиям {См., в частности: Fressero John. Donne's
"Valediction: Forbidding Mourning" / Essential Articles for the Study of
John Donne Poetry. (Ed. by J. R. Robert). Hamden, 1975. P. 279-304.
Английский текст и подстрочный перевод этого стихотворения приведен нами в
статье "Циркуль и окружность. К вопросу о датировке - "Прощания.
запрещающего грусть" Джона Донна" в настоящем издании.}. Однако насколько
нам известно, никем еще не делались попытки провести параллели между этим
текстом и современной ему алхимической иконографией. При том, что еще
Френсис Амелия Йейтс в своей работе "Розенкрейцерское Просвещение",
анализируя известный алхимический трактат Михаэля Майера "Убегающая
Аталанта", заметила, что "метафизическая поэзия Джона Донна служит своего
рода эквивалентом Майеровых эмблем, выражая сходные религиозные и
философские воззрения" {Йейтс Ф. А. Розенкрейцеровское просвещение. М.,
1999. С. 405-406.}, почти никто из исследователей поэзии Донна к этому
замечанию не прислушался.
Понимание этого текста требует определенного комментария.
Одним из топосов алхимии, как мы уже сказали, является представление об
"алхимическом браке", когда из соединения "Короля" и "Королевы" рождается
алхимический Андрогин. Процесс соединения описывается как "слияние"
новобрачных, ведущее к их "растворению" в друг друге. Отталкиваясь именно от
этих образов и от глагола "to melt" - "сливаться", "расплавляться", за
которым следует напоминание о золоте, Джон Фрессеро в своей работе
"Донновское "Прощание, запрещающее грусть"" интерпретирует интересующее нас
стихотворение как текст, восходящий к алхимии {Freccero John. Donne's
"Valediction, forbidding mourning" / Essential Articles to the Study of John
Donne's Poetry. Ed by J.R. Roberts. Hamden, 1975. P. 279-304. См. особо: С.
298-303.}. Нам бы хотелось подкрепить его интерпретацию рядом других
соображений.
В алхимической символике золото и Солнце изображались одним знаком:
кругом с точкой в центре (знак этот и сегодня принят астрономами для
Солнца). Выбор знака предопределило не в последнюю очередь то, что круг
мыслился как совершенная фигура. Естественно, что неподверженное ржавчине и
тлению золото, получаемое при помощи Камня, наделенного божественными
атрибутами, символизировалось совершеннейшей из форм. Круг также
символизировал оба Космоса: и Макрокосм Мироздания, и Микрокосм человека.
Именно таков смысл знаменитого рисунка Леонардо, изображающего человека,
вписанного в круг {В этом отношении особенно показателен трактат. Fludd,
Robert. Utriusque Cosmi Maioris scilicet et Minoris Metaphisica. Oppenheim,
1617. Особый интерес представляет сама титульная гравюра этой книги, к
которой мы и отсылаем читателя.}. Отсюда понятно, почему получение
"философского золота" есть восстановление изначальной гармонии Микро- и
Макрокосма, а обладание философским камнем трансмутирует самое существо
адепта.
Так, Ириней Филалет учит: "Наш Камень есть микрокосм, малый мир, ибо он
состоит из активного и пассивного, движущего и движимого, фиксированного и
текучего, зрелого и сырого, - которые, будучи приведены в равновесие,
помогают друг другу и совершенствуют один другого". Алхимия имеет дело с
живым, пульсирующим бытием, пронизанным бесчисленными соответствиями малого
и великого. Цель алхимии - приведение в равновесие композиции четырех
элементов путем conjunctio oppositorum, слияния "мужского" и "женского"
начал в алхимического андрогина. (Напомним, что когда в "Пире" (183E-193D)
Платон описывает изначального человека - он говорит о нем как о двуполом
существе сферической формы.)
Отмеченные нами ассоциации, связанные с крутом, будут важны для
"Прощания, запрещающего грусть".
Заметим, что в "Прощании..." упоминание о золоте предшествует образу
циркуля. Подчеркнем ход развития донновского образа: золото - циркуль - круг
- завершение круга, конец которого совпадает с его началом. А теперь
позволим себе обратиться к весьма известному алхимическому трактату:
сочинению Михаэля Майера "Atalanta fugiens", изданному в 1618 г. {См.
репринтное издание: Maier Michael Atalanla Fugiens, hoc esl Emblemata nova
de Secretis Naturae Chymica. Oppenheim: J. Th. de Bry (Reprint Kassel /
Basel, 1964). S. 79. Cp. также гравюру на с. 305.} На одной из гравюр (Э
XXI) изображен алхимик, описывающий циркулем круг около треугольника, в
который, в свою очередь, вписан квадрат, а в тот - еще один малый круг, где
изображены Адам и Ева. Подпись под гравюрой гласит: "Сотвори из мужчины и
женщины Круг, из Круга - Квадрат, а из Квадрата - Треугольник. Из
треугольника вновь создай крут - и обретешь Камень Философов" {Weigel V.
Inroductio hominis in Philosophia Mystica. Neustadt, 1618.}. Далее следует
разъяснение "Философы древности" под кругом понимали простейшее тело,
квадрат означал четыре элемента-стихии... Квадрат должен быть редуцирован в
треугольник, то есть в тело, дух и душу. Эти трое появляются в трех цветах,
которые предшествуют красноте: тело или земля в черноте Сатурна; дух в
лунной белизне, как вода, и душа или воздух в солнечно-желтом. Тогда
треугольник будет совершенным, но в свою очередь он должен преобразоваться в
круг, то есть в неизменную красноту, и тогда женщина преобразится в мужчину
и станет с ним единым целым, <...> двое вновь вернутся к единству, в котором
- Покой и вечный мир".
Сходная формула обнаруживается и в более раннем трактате "Rosarium
Philosophorum": "Сотвори круг из мужчины и женщины, извлеки из него квадрат,
а из того - треугольник, обрати последний в круг - и получишь Философский
Камень".
Особенно важно для нас, что круг начинает и завершает Алхимическое
Делание. Именно это мы видим и в последних строках донновского
стихотворения: "Thy firmnes make my circle just, / And makes me end, where I
begunne". Завершение Великого Делания позволяет адепту привести в гармонию
микро- и макрокосм. Характерно, что в философской эмблематике XVII в. круг,
очерченный циркулем, символизировал пределы, положенные человеку как малому
миру, - ср. гравюры в труде В. Вейгеля "Введение человеческое в философию
мистическую" (1618) {Комментарий, касающийся символизма этих геометрических
фигур в приложении к алхимии, см.: Heninger S. K. Jr. The Cosmographical
Glass. Renaissance Diagrams of the Universe. San Marino, California, 1977.}
и Р. Фладда "О сверхъестественной истории обоих миров." (1621) {Fludd R.
Utriusque Cosmi. Vol. II. Frankfurt 1621.}. Понимая это, мы поймем посылку
донновской метафоры: возлюбленная есть центр микро- и макрокосма поэта,
смысл и корень его существования. Так сухая геометрия наполняется предельной
теплотой и нежностью. Именно алхимическая аллюзия придает многомерность
донновским строкам. Перед нами "компрессия" мысли, когда отдельные
логические звенья опускаются, как слишком очевидные, за счет чего нарастает
"удельный вес" каждого слова. Алхимия служит здесь лишь исходным импульсом
для поэтического образа.
В этом смысле весьма характерно, что о золоте сказано у Донна "gold to
ayery thinnesse beate": "откованное до воздушной тонкости". Комментируя это
место, И. Шайтанов видит здесь чисто ремесленный аспект ювелирных операций и
считает "внедрение в любовный текст технического термина" знаком
"метафизического стиля" {Шайтянов И. Уравнение с двумя неизвестными.
Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский // Вопросы литературы. 1998.
Ноябрь-декабрь. С. 25.}. На наш взгляд, речь здесь идет не столько о чисто
технической терминологии, сколько о специфически-герметическом понятии
"мучения материи во имя высвобождения духа". Так, один из крупнейших
знатоков алхимии, Ю. Эвола, пишет в своей книге "Герметическая традиция":
"Как известно, "семя" или "золото профанов" символизирует непреображенную
личность. Это -"король, не являющийся королем", ибо он "не предстоит Небу,
но - повержен"... И в этом состоянии падения мы должны помнить, что душа
подвержена воздействию животного начала - страстям и инстинктам...
Герметическая максима "Убей живое" имеет в виду в первую очередь именно эти
порывы - все, что связано с элементом Марса [то есть железом. - А. Н.], и
золотом, запертым в темнице "я", ограниченного телом. Именно на этот аспект
личности распространяются в герметических трактатах метафоры ковки, битья и
плющения; Пламя же Искусства, воздействию которого Материя Делания
подвергается на данном этапе, символизируется любым орудием, способным
ранить: мечом, копьем, ножницами, молотом, серпом и т. п." {Evola Julius.
The Hermetic Tradition. Symbols and Teachings of the Royal Art. Rochester:
Inner Tradition International, 1994. P. 86.} После этого комментария
понятно, что появление образа "отковываемого золота" неумолимо-логично
следует за словами о подлунных любовниках, "наделенных лишь чувственною
душой", которые не могут "допустить отсутствия [возлюбленного], ибо с ним
уходит то, что составляло суть [их любви]". Специфика языка поэзии
метафизиков состоит не в использовании технической или "ученой"
терминологии, а в том, что таковое использование предполагает обязательное
наличие за этой терминологией неких духовных практик: "То, что внизу,
подобно тому, что вверху".
Укажем также на еще одно возможную иконографическую аллюзию,
присутствующую в донновском "Прощании...": в 1601 г. в Лондоне выходит
"Трактат против предсказательной астрологии" Джона Чамбера. Титульный лист
этого весьма нашумевшего в те годы сочинения украшает эмблема - раскрытый
циркуль в поле щита, обрамленного девизом "Lahore et constantia" ("Трудом и
постоянством") {Подробнее см. нашу статью "Циркуль и окружность. К вопросу о
датировке "Прощания, запрещающего грусть" Джона Донна" в настоящем
соль породит новое поколение, которое воскреснет в жизни небесной, - пишет
Василий Валентин. - Ибо в нашем Делании там, где нет первичной земли, нет
воскресения. В земле заключен бальзам Природы и соль Мудрецов" {Basile
Valentine. Les ouze clefs de la philosophiie (Traductio, Introduction, Notes
et Explication des Images par Eugene Canscliet). Paris, 1956. P. 131-132;
Basil Valentine. The Twelve Keys/ The Book of Lambspring and the Golden
Tripod. Dyfed (Wales), 1987. P. 59.}. Материя подвергается мучению и
умерщвлению, чернеет и разлагается: "Если пшеничное зерно, пав в землю не
умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Ин 12,
24).
The dissolution
Shee'is dead; And all which die
To their first Elements resolve;
And wee were mutual Element to us,
And made of one another.
My body then doth hers involve
And those things werefore I consist, hereby
In me abudant grow and burdenous
And nourish not but smother.
My fire of Passion, sighes of ayre,
Water of teares, and earthly sad despaire,
Which my materialls bee,
But neere worne out by loves securitie,
She, to my losse, doth by her death repaire,
And I might live long wretched so
But that my fire doth with my fuel grow.
Now as those Active Kings
Whose foraine conquest treasure brings,
Receive more, and spend more, and soonest breake:
This (which I am amaz'd that I can speake)
This death, hath with my store
My use encreas'd.
And so my soule more earnestly releas'd,
With outstrip hers; As bullets flowen before
A latter bullet may o'rtake, the pouder being more.
[Она мертва; А все, что умирает, / возвращается к своим первостихиям; /
Мы же были друг для друга общей стихией, состоя один из другого. / И вот мое
тело приняло ее, и тем самым все, из чего состоял я, / многократно во мне
выросло и отяжелило меня / и напитало, едва ли не придавив своей тяжестью: /
Мое пламя Страсти, вздохи Воздуха, / Воды слез и земное горестное Отчаянье,
из которых я состоял, / И что было почти израсходовано любовью, / Она,
опустошив меня, возместила то своей смертью; я мог бы жить дальше,
несчастный. / Но огонь <сжигающий меня> разгорелся <сильней>, ибо топлива
стало больше, / И теперь, как те воинственные Царьки, / Кому завоевание
чужих земель приносит сокровища, / И получая больше, они больше тратят - и
тем скорее падут: / Эта смерть (о чем говорю с удивлением), / Дав мне
<столько>, / увеличила мой расход <жизни>. / И вот моя душа тем ближе к
освобождению, / обгоняя ее <душу>: Так пушечное ядро, посланное первым, /
может быть настигнуто другим, если пушкари положили больше пороха.]
Как мы видим, Донн оперирует четверицей гераклитовых
первоэлементов-стихий. Греческий философ учил, что: "Первое превращение
субстанции: путем сплочения - из огня в воздух, второе - из воздуха в воду
третье - в результате еще большего, пропорционального сплочения воды в
землю. Земля, в свою очередь, разлагается и тает; так происходит первое
разжижение в воду второе из воды в воздух, а третье и последнее - в огонь"
{Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. М.: Наука, 1989. С. 220. Фр.
33 (31DK) (пер. А.В. Лебедева).}. Учение это было аккумулировано алхимией.
Так, в уже упоминавшемся нами трактате по оперативной алхимии - "Rosarium
Philosophorum" - мы читаем: "Камень заключает в себе четыре стихии. Когда
произведено растворение, то воду называют первой стихией, когда же
произведена очистка тела, то мы имеем дело со второй стихией, называемой
землей, после того, как земля подвергнута кальцинированию, она зовется
огнем, а когда Камень растворен опять, то речь идет уже о воздухе"
{Опубликовано как приложение в: "De Alchemia Opuscula complura veterum
philosophorum...". Frankfurt, 1550 [без пагинации].}. У Донна возлюбленная
соединяется с поэтом после смерти, ее элементы входят в его состав.
Напомним, однако, что таинство изготовления Философского Камня "заключается
в соединении мужского и женского, активного и пассивного элементов... и ниже
я опять подтверждаю это многообразными цитатами Мудрых", - пишет Эдвард
Келли. Затем следует "цитатник" - Асканий: "Соединение двух подобно
бракосочетанию мужа и жены, от объятия коих рождается золотая вода".
Авиценна: "По отдельности очисти мужа и жену, с тем чтобы могли они
соединиться в отсутствие посторонних, ибо если не очистить их, не смогут они
любить друг друга. Соединив эти две природы, ты получишь природу чистую и
светоносную" {Kelly Edward Angli tractatus duo cgrcgii, De Lapide
Philosophorum, Una cum Theatre astronomiae terrcstri, cum Figuris, in
gratiam filiorum Hermetis nunc primum in lucem editi, curante J. L. M. C.
[Johanne Lange Medicin Candidate]., Hamburg, 1676 [без пагинации].}.
Приведенных параллелей достаточно, чтобы увидеть: контекст, в котором
"работает" стихотворение Донна, гораздо шире, чем просто представление о
четверице стихий как основе мира - таковое было "общим местом" для всей
философии Средневековья и Ренессанса. У Донна же именно алхимический
контекст задает высокий трагизм стихотворения. В результате описанных
операций алхимик получает чаемое - Камень. Но лирический герой Донна вовсе
не "трансмутирует" в Совершеннейшее Творение. Со смертью возлюбленной он
лишь стремительнее движется к закату - ибо там, за гранью видимости, его
ожидает соединение с ней. Донн не столько "перелагает" Opus alchemicum
стихами, сколько отталкивается от него, за счет этого создавая напряженную,
предельную трагичность стихотворения. А алхимическая образность служит здесь
лишь материалом для порождения метафоры.
Крайне важна алхимическая образность для стихотворения "Nocturnall upon
S. Lucies day, being the shortest day". В этом стихотворении космология и
алхимия сплетены воедино. День Св. Люси - своего рода полночная кульминация
годового цикла - самый короткий день года, точка зимнего солнцестояния. Св.
Люция, погибшая во времена Диоклетиановых гонений на церковь, почиталась
покровительницей зрения, а само имя ее ассоциировалось со светом. Однако
название донновского стихотворения: "Ноктюрн" - парадоксальным образом
отсылает к ночному времени суток, ибо "ноктюрном" ранние христиане называли
ночной молебен, который служили в полночь {The Catholic Encyclopedia / ed.
Charles G. Heberman. New York, 1911. XI, 87.}. В основе стихотворения, по
наблюдениям исследователей, лежит форма литании Деве Марии {Miller Clarence
H. Donne's "A Nocturnal upon S. Lucies Day" and the Nocturns of Matins //
Essential Articles for the Study of John Donne's Poetry / ed. by Roberts J.
R. Hamden: Archon Books, 1975. P. 305-310; Gardner Helen. Preface/John
Donne. The Divine Poems. Oxford Claredon Press, 1952. P. XXVIII; Zimmer,
Mary E. "In whom love wrought new Alchimie": The Inversion of Christian
Spiritual Resurrection in John Donne's "A nocturnall upon S. Lucies day"//
Christianity and Literature. Summer 2002. Volume 51. Issue 4. P. 553-570.},
и литургическая торжественность тона создает очень сильный эффект:
This is the years midnight, and it is the dayes,
Lucies, who scarce seaven houres herself unmakes,
The sun is spent, and now his flasks
Send forth light squibs, no constant rayes;
The whorlds whole sap is sunke:
The generall balme th'hydrotique earth hath drunk,
Whither, as to beds-feet, life is shrunke,
Dead and enterr'd; yet all these seeme to laugh,
Compar'd with mee, who am their Epitath.
[Полночь года, и дни / Люси, едва ли на семь часов прорезающей тьму, /
Солнце ушло, и лишь его отблески / отражены небесными светилами {В эпоху
Донна считалось, что свет звезд - отраженный свет Солнца. См.: Heydon
Christopher, Sir. An Astrological Discourse. London, 1650 [first published
1608]. P. 2.}, но нет солнечных лучей; / Жизненный сок мира сошел на нет /
животворящий бальзам выпит отсасывающей жидкость землей, / и будто на одре
смертном жизнь - она усохла, / - она мертва и предана земле, но все это
кажется достойным смеха / в сравнении со мной, ибо я - их эпитафия.]
Обратим внимание на упоминаемый здесь "животворящий бальзам". После
Парацельса это сочетание стало синонимом "жизненного эликсира", и само
понятие ассоциировалось более с алхимическими, нежели с медицинскими
практиками. Алхимические аллюзии крайне важны для понимания этого
стихотворения, как мы увидим ниже. Пока же укажем на одну немаловажную
астрологическую деталь - абсолютно внятную современникам Донна, - ибо знание
азов астрологии входило тогда в самое "неспециальное" образование {Нестеров
А. Астрологические контексты елизаветинской поэзии / Власть, судьба,
интерпретация культурных кодов. Саратов, 2003. С. 209-260.}. Зимнее
солнцестояние происходит в знаке Козерога. Знак этот является домом Сатурна.
В общераспространенной символике той эпохи Сатурн олицетворял разрушительную
работу времени {Klibansky R., Panofsky E, Saxl F. Saturn and Melancholy.
London, 1964.}, а в алхимии связывался со стадией nigredo - "распускания
материи" до первовещества, о чем мы уже упоминали выше. Среди алхимических
операций, обязательных для этой стадии, присутствует и операция кальцинации
- прокаливания до шлакообразного вещества, призванная получить чистую,
беспримесную материю, соотносимую со стихией "земли", в которой отсутствует
малейшая примесь стихии "воды". Таким образом, мы видим, что "мертвая" земля
в разбираемом стихотворении - не столько порожденный фантазией поэта образ,
сколько вполне конкретная алхимическая аллюзия.
В следующей строфе алхимическая образность получает дальнейшее
развитие:
Study me then, you, who shall lovers bee
At the next world, that is, at the next Spring:
For I am every dead thing,
In whom love wrought new alchemic.
For his art did expresse.
A quinessence even from nothingnesse,
From dull privations, and I am re-begot
Of absence, darknesse, death; things which are not.
[Что ж - посмотрите внимательно на меня, вы, кто будете любовниками / в
следующем мире, то есть следующей весной: / ибо я - всецело мертв/ и во мне
любовь творит новый алхимический процесс, / который выражает искусство
Смерти. / Я - квинтэссенция ничто, / <извлеченная> из лишенности чего бы то
ни было, возрожденный, <я состою> / из отсутствия, тьмы, смерти; из того,
что не имеет бытия.]
Как мы говорили выше, алхимик проводит материю через смерть и
воскрешает ее обновленной и исцеленной -такой, которой она предстанет после
Второго Пришествия, в мире, где "новое небо и новая земля, ибо прежнее небо
и прежняя земля миновали" (Откр. 21, 1). Мысль Донна продолжает развиваться
в алхимически-религиозном контексте - именно он позволяет дерзновенно
уравнять пришествие Христа и возвращение весны. Однако дальше Донн поясняет,
что речь идет об особой алхимии, - происходящая с ним трансмутация ведет не
к вечной жизни, но - к смерти. Продукт алхимических операций - Философский
Камень, являющийся квинтэссенцией четырех стихий: "земли", "воды", "воздуха"
и "огня". Лирический же герой "Ноктюрна" есть квинтэссенция четырех вещей,
не обладающих самостоятельным бытием: "лишенности, отсутствия, тьмы и
смерти".
Донн продолжает развертку этой алхимической метафоры в следующей
строфе:
All others, from all things, draw all that's good,
Life, soule, forme, spirit, whence they being have;
I, by loves lembecke, am the grave
Of all, that's nothing. Oft a flood
Have we two wept, and so
Drownd the whole world, us two; oft did we grow
To be two Chaosses, when did we show
Care to ought else; and made us carcasses.
[Все остальные - они из всего извлекают благо, / Жизнь, душу, форму,
дух - покуда обладают бытием; / Я же, алембик {Алхимический сосуд.} любви, -
могила / Всего, я - ничто. Часто наши слезы оборачивались наводнением,/
Затопляющим весь мир, часто мы взращивали / Два хаоса, которыми сами же и
были, когда нам надлежало бы проявить / заботу о прочих <живущих>; и мы
превращались в два бездушных тела.]
Упоминаемый здесь алембик, герметично запечатываемый сосуд из
огнеупорного стекла, вводит нас в область оперативной алхимии. О
соответствии Хаоса и Первоматерии алхимического процесса мы уже говорили
выше. "Бездушные тела", в таком случае, соотнесены с той стадией
алхимических операций, когда происходит отделение духа от материи - с тем
чтобы впоследствии соединить его с материей, подвергшейся очищению и
нетронутой первородным грехом, исказившим весь строй бытия. Специфика
грамматического времени, используемого здесь Донном - Present Perfect, -
позволяет говорить о том, что возлюбленные неоднократно познали и то
состояние совершенства, которое связано с "алхимическим браком" безгрешной
материи и духа. (Заметим, что в известной мере Донн ссылается здесь на
другое свое стихотворение - "Экстаз", описывающий слияние душ возлюбленных,
покинувших их тела. Насколько нам известно, связь этих двух текстов
исследователями не отмечалась.)
But I am by her death, (which word wrongs her)
Of the first nothing, the Elixer grown;
Where I a man, that I were one,
I needs must know; I should preferre,
If I was any beast,
Some ends, some means; Yea plants, yea stones detest,
And love; All, all some properties invest;
If I an ordinary nothing were,
As shadow, a light, and body must be here.
[Но я ее смертью (слово это по отношению к ней ошибочно) / взращен из
перво-ничто, став его Эликсиром; / Будь я человеком, каким я и был / Я знал
бы, в чем мне нужда; Я бы предпочитал, / Будь просто живой тварью, / одним
целям иные, одним средствам достижения таковых - другие; Будь растением,
будь камнем, я все же питал бы отвращение / И любовь к чему-либо; Все сущее
наделено теми или иными качествами; / И будь я просто ничем, будь я в этом
подобен тени, - тогда были бы свет и настоящее тело, <которое тень
отбрасывает>.]
Рассуждение Донна о тварях живых, растениях и камнях явно восходят к
Парацельсу, писавшему о животворящих все сущее духах следующее: "Есть духи
небесные и адские, духи человеков, металлов, камней и т. д. Из этого вы
можете заключить, что дух, воистину, есть, жизнь и бальзам всякого творения,
что обладает телом" {Цит. по: Murray W. A. Donne and Paracelsus: An Essay in
Interpretation / Essential Articles for the Study of John Donne Poetry (ed.
by J. R. Robert). Hamden, 1975. P. 125.}. Однако герой стихотворения столь
опустошен потерей возлюбленной (связано это с ее смертью или нет - до сих
пор является предметом спором комментаторов: слова о том, что "понятие
"смерть" приложимо <к возлюбленной> лишь по ошибке" можно понимать
по-разному), что становится эликсиром, квинтэссенцией пустоты,
существовавшей до Творения. Мотив этот уже звучал в стихотворении, но его
подчеркнутый повтор вводит важные пояснения. Зимнее солнцестояние - точка, в
которой солнце как бы "замирает", - чтобы повернуть на лето. Этот поворот
связан с естественным течением времени в будущее, то есть - в
эсхатологической перспективе - ко Второму Пришествию и обретению райского
состояния. Но время героя стихотворения течет в противоположном направлении
- в прошлое: через воспоминания о возлюбленной - к воспоминанию о том, что
он и она носили в себе Хаос, - а отсюда делается и следующий шаг - к
пустоте, предшествующей Творению. И понятно, почему тогда финальная строфа
утверждает:
But I am None; nor will my Sunne renew.
You lovers, for whose sake, the lesser Sunne
At this time to the Goat is runne
To fetch new lust, and give it you,
Enjoy your summer all;
Since she enjoyes her long night festivall,
Let mee prepare towards her, and let mee call
This houre her Vigill, and her Eve, since this
Both the yeares, and dayes deep midnight is.
[Но я - Ничто; мое Солнце не обновится. / Вы, любовники, ради кого
умаленное ныне Солнце / пересекает сейчас знак Козерога, / чтобы питать
новые страсти и дарить вас ими, / Вы отпразднуете лето сполна; / Она же
справляет свой долгий ночной праздник, / Дайте же мне подготовиться к тому,
чтобы <перейти> к ней, и дайте мне назвать / Этот час полночной службой в ее
честь, ее кануном, ибо это / Глубокая полночь и года, и дня.]
Внутренне мертвый, впустивший в себя смерть - и из смерти и ничто
состоящий герой стихотворения совершает ночной молебен ушедшей (умершей?)
возлюбленной. Данная строфа почти на грани святотатства отсылает читателя к
евангельскому: "Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих
мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие" (Лк. 9, 60). Собственно,
стихотворение - с его литургическими интонациями - есть литургия во славу
смерти. (Заметим, что тут возникает еще одна интересная алхимическая
аллюзия. Фулканелли в своем сочинении "Тайны соборов", посвященном
взаимосвязи убранства европейских церквей и символизма алхимии, упоминает о
Черной Богоматери, специфическая форма поклонения которой существовала во
Франции в Средние века Фулканелли прослеживает некоторые мотивы этого культа
и параллельные им алхимические представления о первоматерии {Fulcanelli:
Master Alchemist. Le Mystere des Cathedrales. Esoteric interpretation of the
Hermetic Symbols of the Great Work. London, 1971. P. 56-62.}. Во времена
Донна культы эти были еще живы, и он мог столкнуться с ними во время своего
пребывания в Париже; возможно связь алхимии и литургики в "Ноктюрне в день
святой Люси" объясняется именно этим.)
На сквозной алхимической метафоре построено и стихотворение "A
Valediction: forbidding mourning". Встречающееся в "Прощании..." сравнение
влюбленных с ножками циркуля в сознании современных любителей поэзии стало
едва ли не "знаковой чертой" поэтики Донна, а сам текст неоднократно
подвергался истолкованиям {См., в частности: Fressero John. Donne's
"Valediction: Forbidding Mourning" / Essential Articles for the Study of
John Donne Poetry. (Ed. by J. R. Robert). Hamden, 1975. P. 279-304.
Английский текст и подстрочный перевод этого стихотворения приведен нами в
статье "Циркуль и окружность. К вопросу о датировке - "Прощания.
запрещающего грусть" Джона Донна" в настоящем издании.}. Однако насколько
нам известно, никем еще не делались попытки провести параллели между этим
текстом и современной ему алхимической иконографией. При том, что еще
Френсис Амелия Йейтс в своей работе "Розенкрейцерское Просвещение",
анализируя известный алхимический трактат Михаэля Майера "Убегающая
Аталанта", заметила, что "метафизическая поэзия Джона Донна служит своего
рода эквивалентом Майеровых эмблем, выражая сходные религиозные и
философские воззрения" {Йейтс Ф. А. Розенкрейцеровское просвещение. М.,
1999. С. 405-406.}, почти никто из исследователей поэзии Донна к этому
замечанию не прислушался.
Понимание этого текста требует определенного комментария.
Одним из топосов алхимии, как мы уже сказали, является представление об
"алхимическом браке", когда из соединения "Короля" и "Королевы" рождается
алхимический Андрогин. Процесс соединения описывается как "слияние"
новобрачных, ведущее к их "растворению" в друг друге. Отталкиваясь именно от
этих образов и от глагола "to melt" - "сливаться", "расплавляться", за
которым следует напоминание о золоте, Джон Фрессеро в своей работе
"Донновское "Прощание, запрещающее грусть"" интерпретирует интересующее нас
стихотворение как текст, восходящий к алхимии {Freccero John. Donne's
"Valediction, forbidding mourning" / Essential Articles to the Study of John
Donne's Poetry. Ed by J.R. Roberts. Hamden, 1975. P. 279-304. См. особо: С.
298-303.}. Нам бы хотелось подкрепить его интерпретацию рядом других
соображений.
В алхимической символике золото и Солнце изображались одним знаком:
кругом с точкой в центре (знак этот и сегодня принят астрономами для
Солнца). Выбор знака предопределило не в последнюю очередь то, что круг
мыслился как совершенная фигура. Естественно, что неподверженное ржавчине и
тлению золото, получаемое при помощи Камня, наделенного божественными
атрибутами, символизировалось совершеннейшей из форм. Круг также
символизировал оба Космоса: и Макрокосм Мироздания, и Микрокосм человека.
Именно таков смысл знаменитого рисунка Леонардо, изображающего человека,
вписанного в круг {В этом отношении особенно показателен трактат. Fludd,
Robert. Utriusque Cosmi Maioris scilicet et Minoris Metaphisica. Oppenheim,
1617. Особый интерес представляет сама титульная гравюра этой книги, к
которой мы и отсылаем читателя.}. Отсюда понятно, почему получение
"философского золота" есть восстановление изначальной гармонии Микро- и
Макрокосма, а обладание философским камнем трансмутирует самое существо
адепта.
Так, Ириней Филалет учит: "Наш Камень есть микрокосм, малый мир, ибо он
состоит из активного и пассивного, движущего и движимого, фиксированного и
текучего, зрелого и сырого, - которые, будучи приведены в равновесие,
помогают друг другу и совершенствуют один другого". Алхимия имеет дело с
живым, пульсирующим бытием, пронизанным бесчисленными соответствиями малого
и великого. Цель алхимии - приведение в равновесие композиции четырех
элементов путем conjunctio oppositorum, слияния "мужского" и "женского"
начал в алхимического андрогина. (Напомним, что когда в "Пире" (183E-193D)
Платон описывает изначального человека - он говорит о нем как о двуполом
существе сферической формы.)
Отмеченные нами ассоциации, связанные с крутом, будут важны для
"Прощания, запрещающего грусть".
Заметим, что в "Прощании..." упоминание о золоте предшествует образу
циркуля. Подчеркнем ход развития донновского образа: золото - циркуль - круг
- завершение круга, конец которого совпадает с его началом. А теперь
позволим себе обратиться к весьма известному алхимическому трактату:
сочинению Михаэля Майера "Atalanta fugiens", изданному в 1618 г. {См.
репринтное издание: Maier Michael Atalanla Fugiens, hoc esl Emblemata nova
de Secretis Naturae Chymica. Oppenheim: J. Th. de Bry (Reprint Kassel /
Basel, 1964). S. 79. Cp. также гравюру на с. 305.} На одной из гравюр (Э
XXI) изображен алхимик, описывающий циркулем круг около треугольника, в
который, в свою очередь, вписан квадрат, а в тот - еще один малый круг, где
изображены Адам и Ева. Подпись под гравюрой гласит: "Сотвори из мужчины и
женщины Круг, из Круга - Квадрат, а из Квадрата - Треугольник. Из
треугольника вновь создай крут - и обретешь Камень Философов" {Weigel V.
Inroductio hominis in Philosophia Mystica. Neustadt, 1618.}. Далее следует
разъяснение "Философы древности" под кругом понимали простейшее тело,
квадрат означал четыре элемента-стихии... Квадрат должен быть редуцирован в
треугольник, то есть в тело, дух и душу. Эти трое появляются в трех цветах,
которые предшествуют красноте: тело или земля в черноте Сатурна; дух в
лунной белизне, как вода, и душа или воздух в солнечно-желтом. Тогда
треугольник будет совершенным, но в свою очередь он должен преобразоваться в
круг, то есть в неизменную красноту, и тогда женщина преобразится в мужчину
и станет с ним единым целым, <...> двое вновь вернутся к единству, в котором
- Покой и вечный мир".
Сходная формула обнаруживается и в более раннем трактате "Rosarium
Philosophorum": "Сотвори круг из мужчины и женщины, извлеки из него квадрат,
а из того - треугольник, обрати последний в круг - и получишь Философский
Камень".
Особенно важно для нас, что круг начинает и завершает Алхимическое
Делание. Именно это мы видим и в последних строках донновского
стихотворения: "Thy firmnes make my circle just, / And makes me end, where I
begunne". Завершение Великого Делания позволяет адепту привести в гармонию
микро- и макрокосм. Характерно, что в философской эмблематике XVII в. круг,
очерченный циркулем, символизировал пределы, положенные человеку как малому
миру, - ср. гравюры в труде В. Вейгеля "Введение человеческое в философию
мистическую" (1618) {Комментарий, касающийся символизма этих геометрических
фигур в приложении к алхимии, см.: Heninger S. K. Jr. The Cosmographical
Glass. Renaissance Diagrams of the Universe. San Marino, California, 1977.}
и Р. Фладда "О сверхъестественной истории обоих миров." (1621) {Fludd R.
Utriusque Cosmi. Vol. II. Frankfurt 1621.}. Понимая это, мы поймем посылку
донновской метафоры: возлюбленная есть центр микро- и макрокосма поэта,
смысл и корень его существования. Так сухая геометрия наполняется предельной
теплотой и нежностью. Именно алхимическая аллюзия придает многомерность
донновским строкам. Перед нами "компрессия" мысли, когда отдельные
логические звенья опускаются, как слишком очевидные, за счет чего нарастает
"удельный вес" каждого слова. Алхимия служит здесь лишь исходным импульсом
для поэтического образа.
В этом смысле весьма характерно, что о золоте сказано у Донна "gold to
ayery thinnesse beate": "откованное до воздушной тонкости". Комментируя это
место, И. Шайтанов видит здесь чисто ремесленный аспект ювелирных операций и
считает "внедрение в любовный текст технического термина" знаком
"метафизического стиля" {Шайтянов И. Уравнение с двумя неизвестными.
Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский // Вопросы литературы. 1998.
Ноябрь-декабрь. С. 25.}. На наш взгляд, речь здесь идет не столько о чисто
технической терминологии, сколько о специфически-герметическом понятии
"мучения материи во имя высвобождения духа". Так, один из крупнейших
знатоков алхимии, Ю. Эвола, пишет в своей книге "Герметическая традиция":
"Как известно, "семя" или "золото профанов" символизирует непреображенную
личность. Это -"король, не являющийся королем", ибо он "не предстоит Небу,
но - повержен"... И в этом состоянии падения мы должны помнить, что душа
подвержена воздействию животного начала - страстям и инстинктам...
Герметическая максима "Убей живое" имеет в виду в первую очередь именно эти
порывы - все, что связано с элементом Марса [то есть железом. - А. Н.], и
золотом, запертым в темнице "я", ограниченного телом. Именно на этот аспект
личности распространяются в герметических трактатах метафоры ковки, битья и
плющения; Пламя же Искусства, воздействию которого Материя Делания
подвергается на данном этапе, символизируется любым орудием, способным
ранить: мечом, копьем, ножницами, молотом, серпом и т. п." {Evola Julius.
The Hermetic Tradition. Symbols and Teachings of the Royal Art. Rochester:
Inner Tradition International, 1994. P. 86.} После этого комментария
понятно, что появление образа "отковываемого золота" неумолимо-логично
следует за словами о подлунных любовниках, "наделенных лишь чувственною
душой", которые не могут "допустить отсутствия [возлюбленного], ибо с ним
уходит то, что составляло суть [их любви]". Специфика языка поэзии
метафизиков состоит не в использовании технической или "ученой"
терминологии, а в том, что таковое использование предполагает обязательное
наличие за этой терминологией неких духовных практик: "То, что внизу,
подобно тому, что вверху".
Укажем также на еще одно возможную иконографическую аллюзию,
присутствующую в донновском "Прощании...": в 1601 г. в Лондоне выходит
"Трактат против предсказательной астрологии" Джона Чамбера. Титульный лист
этого весьма нашумевшего в те годы сочинения украшает эмблема - раскрытый
циркуль в поле щита, обрамленного девизом "Lahore et constantia" ("Трудом и
постоянством") {Подробнее см. нашу статью "Циркуль и окружность. К вопросу о
датировке "Прощания, запрещающего грусть" Джона Донна" в настоящем