Страница:
Наталья Нестерова
Полина Сергеевна
© Н. Нестерова, 2013
Все права защищены
© ООО «Издательство АСТ», 2014
Пролог
Утренние часы принадлежали Полине Сергеевне. Проводив мужа на работу, а внука в школу, она принимала душ, укладывала волосы, наносила легкий макияж. Хотя Полина Сергеевна давно не работала, она не позволяла себе ходить распустехой — в драном халате и стоптанных тапках. Даже если точно знала, что не выйдет сегодня на улицу, красилась и одевалась, как на службу. В такой день к ним мог заглянуть разве что электрик, чтобы списать показания счетчика, или газовщик, чтобы проверить плиту. Полине Сергеевне было абсолютно безразлично, какое впечатление она произведет на подобных визитеров. Она не относилась к тем женщинам, что стараются нравиться всем и каждому, а недостатки внешности маскируют с помощью краски и пудры. Полина Сергеевна знала, что она мила и привлекательна, не писаная красавица, но очень обаятельна — ей говорили об этом тысячу раз люди, встречавшиеся в жизни. И в пятьдесят с лишним лет обаяние не исчезло, а перешло в другую стадию, возможно, более ценную. Красивых девушек много, а обаятельных немолодых женщин — единицы, и они знают себе цену. Высшая степень обаяния — присутствие шарма, то есть не просто симпатичное лицо, а неуловимая игра жестов, мимики, выражения глаз, делающая женщину неотразимой. Полина Сергеевна удостаивалась лестного комплимента — женщина с шармом. Никакими красками шарма не нарисовать, никакими прическами и украшениями не создать. Напускной, отрепетированный, актерский шарм превращается в жеманное кривляние. Шарм — подарок природы, он либо есть, либо отсутствует. К Полине Сергеевне природа была благосклонна. Материалистка без компромиссов, Полина Сергеевна считала, что удачной внешностью обязана не абстрактной природе, а конкретным генам предков.
Привычку с утра приводить себя в порядок, независимо от того, планируется ли выход в люди, Полине Сергеевне привил, сам того не подозревая, отец. Он души не чаял в единственной дочери. Ему казалось, что Полиньку — нежную, хрупкую, стеснительную, робкую — затопчут, затюкают, обидят, ранят. Поэтому он часто говорил о самоуважении, которое есть броня. Если человек уверен в себе, если уважает свои принципы, то нападки и агрессия ему не страшны. Поля хорошо усвоила эти уроки и сделала свои выводы. Для девочки-девушки-женщины ухоженность — одна из основ самоуважения, поэтому ее, Полин, облик всегда должен быть безупречен.
В молодости муж, для которого она была прекрасна в любых нарядах, а еще краше без оных, с любой прической, хоть «взрыв на макаронной фабрике», удивлялся тому, что Полинька жертвует драгоценными минутами утреннего сна, чтобы завить волосы и накрасить ресницы.
— Мы ведь на дачу едем, — говорил Олег. — Ты целый день проторчишь на грядках. Думаешь, огурцы и помидоры оценят твой макияж?
— Конечно! — с дурашливой уверенностью заверяла Поля. — Особенно я рассчитываю на успех у цветков мужского типа.
— Я начинаю р-р-ревновать, — рокотал Олег. — Покажешь мне эти мужские цветки, я им пестики оборву. В самом деле, Поля! Охота тебе вставать ни свет ни заря?
Говорить про женское самоуважение было не ко времени и не к месту. Поэтому Поля нашла другие аргументы:
— У каждого человека есть утренний гигиенический ритуал — умыться, зубы почистить. Немытым трубочистам стыд и срам. Мой ритуал несколько длиннее. Кроме того, я ведь… — поводила в воздухе губной помадой Поля, — служу. Да, служу. Тебе, сыну и родине, конечно.
— Родина без твоих кудряшек пропала бы.
— Как всякий служивый человек, ефрейтор, например… Нет, ефрейтор не солидно…
— Генерал, — подсказывал муж.
— Да. Как хороший генерал, я не могу являться на службу с перьями в волосах и в трениках вместо штанов с лампасами.
Потом, если Поля о чем-то просила мужа или поручала что-то сделать и ее просьба не расходилась с его планами, он отвечал: «Так точно, мой генерал! Будет исполнено!»
Полина Сергеевна заканчивала маникюр, покрыла ногти лаком, когда раздался телефонный звонок. Вначале она не поняла, кто говорит.
— Кто-кто? Люся? Простите?
— Полина Сергеевна, я, Люся Камышева. Забыли? Ну, Юся!
— Ты? — ахнула Полина Сергеевна. — Зачем ты? Почему? Что случилось?
— Я приезжаю.
— Приезжаешь? — переспросила Полина Сергеевна. — В каком смысле?
— В смысле самолетом прилетаю.
— Зачем?
— Повидаться и вообще. Хорошо, что у вас телефон старый, а то я ведь ни одного номера не знаю.
«Нормально матери не знать, где обитает ее сын? — подумала Полина Сергеевна. — Господи, еще бы тысячу лет не знала! Чтоб ты провалилась, сгинула! Почему ты не сгинула?»
Полина Сергеевна закашлялась, потому что испугалась, не произнесла ли последний вопрос вслух.
Опасения были напрасны.
— Сеня может меня встретить? — спокойно спросила Юся. — Рейс из Нью-Йорка.
— Арсений в командировке, — зачем-то соврала Полина Сергеевна.
— Сама доберусь. Вы по старому адресу?
— Да.
— Тогда до свидания!
Полина Сергеевна положила трубку. Посмотрела на свои руки — незастывший лак на трех ногтях размазался. Надо перекрашивать.
Господи! Перекрашивать! Маникюр! Когда рушится наступившая после стольких испытаний, горя, страха и отчаяния спокойная, тихая, счастливая жизнь!
Если бы Полине Сергеевне сказали, что в ее квартире поселится цыганский табор, который с утра до вечера будет горланить песни и танцевать, что в ее дверь станут названивать подозрительные личности — то ли наркодилеры, то ли скупщики краденого, она испугалась бы меньше.
Привычку с утра приводить себя в порядок, независимо от того, планируется ли выход в люди, Полине Сергеевне привил, сам того не подозревая, отец. Он души не чаял в единственной дочери. Ему казалось, что Полиньку — нежную, хрупкую, стеснительную, робкую — затопчут, затюкают, обидят, ранят. Поэтому он часто говорил о самоуважении, которое есть броня. Если человек уверен в себе, если уважает свои принципы, то нападки и агрессия ему не страшны. Поля хорошо усвоила эти уроки и сделала свои выводы. Для девочки-девушки-женщины ухоженность — одна из основ самоуважения, поэтому ее, Полин, облик всегда должен быть безупречен.
В молодости муж, для которого она была прекрасна в любых нарядах, а еще краше без оных, с любой прической, хоть «взрыв на макаронной фабрике», удивлялся тому, что Полинька жертвует драгоценными минутами утреннего сна, чтобы завить волосы и накрасить ресницы.
— Мы ведь на дачу едем, — говорил Олег. — Ты целый день проторчишь на грядках. Думаешь, огурцы и помидоры оценят твой макияж?
— Конечно! — с дурашливой уверенностью заверяла Поля. — Особенно я рассчитываю на успех у цветков мужского типа.
— Я начинаю р-р-ревновать, — рокотал Олег. — Покажешь мне эти мужские цветки, я им пестики оборву. В самом деле, Поля! Охота тебе вставать ни свет ни заря?
Говорить про женское самоуважение было не ко времени и не к месту. Поэтому Поля нашла другие аргументы:
— У каждого человека есть утренний гигиенический ритуал — умыться, зубы почистить. Немытым трубочистам стыд и срам. Мой ритуал несколько длиннее. Кроме того, я ведь… — поводила в воздухе губной помадой Поля, — служу. Да, служу. Тебе, сыну и родине, конечно.
— Родина без твоих кудряшек пропала бы.
— Как всякий служивый человек, ефрейтор, например… Нет, ефрейтор не солидно…
— Генерал, — подсказывал муж.
— Да. Как хороший генерал, я не могу являться на службу с перьями в волосах и в трениках вместо штанов с лампасами.
Потом, если Поля о чем-то просила мужа или поручала что-то сделать и ее просьба не расходилась с его планами, он отвечал: «Так точно, мой генерал! Будет исполнено!»
Полина Сергеевна заканчивала маникюр, покрыла ногти лаком, когда раздался телефонный звонок. Вначале она не поняла, кто говорит.
— Кто-кто? Люся? Простите?
— Полина Сергеевна, я, Люся Камышева. Забыли? Ну, Юся!
— Ты? — ахнула Полина Сергеевна. — Зачем ты? Почему? Что случилось?
— Я приезжаю.
— Приезжаешь? — переспросила Полина Сергеевна. — В каком смысле?
— В смысле самолетом прилетаю.
— Зачем?
— Повидаться и вообще. Хорошо, что у вас телефон старый, а то я ведь ни одного номера не знаю.
«Нормально матери не знать, где обитает ее сын? — подумала Полина Сергеевна. — Господи, еще бы тысячу лет не знала! Чтоб ты провалилась, сгинула! Почему ты не сгинула?»
Полина Сергеевна закашлялась, потому что испугалась, не произнесла ли последний вопрос вслух.
Опасения были напрасны.
— Сеня может меня встретить? — спокойно спросила Юся. — Рейс из Нью-Йорка.
— Арсений в командировке, — зачем-то соврала Полина Сергеевна.
— Сама доберусь. Вы по старому адресу?
— Да.
— Тогда до свидания!
Полина Сергеевна положила трубку. Посмотрела на свои руки — незастывший лак на трех ногтях размазался. Надо перекрашивать.
Господи! Перекрашивать! Маникюр! Когда рушится наступившая после стольких испытаний, горя, страха и отчаяния спокойная, тихая, счастливая жизнь!
Если бы Полине Сергеевне сказали, что в ее квартире поселится цыганский табор, который с утра до вечера будет горланить песни и танцевать, что в ее дверь станут названивать подозрительные личности — то ли наркодилеры, то ли скупщики краденого, она испугалась бы меньше.
Часть первая
Они были соседями по даче. Люся на двенадцать лет старше сына Полины и Олега. Маленький Арсений не выговаривал «Люся» и звал ее Юся. Как большинство девочек, Юся обожала младенцев, катала Сеню в колясочке, кормила из бутылочки, днями пропадала на их участке. «Нянька у вас теперь бесплатная», — усмехалась мама Юси, шумная и бесцеремонная Клавдия. Услуги няньки Полине не требовались, не покидал страх, что Люся, которая видит в младенце большую игрушку, нечаянно нанесет вред ребенку. Но девочка так радовалась каждому движению малыша, что отправить ее со двора не поворачивался язык.
«Из нее получится хорошая мать», — говорила Полина. В двенадцать лет уже было ясно, что интеллектуалки из Люси не вырастет. Училась она плохо, книжек не читала, и круг ее интересов ограничивался недетскими телепередачами про модных эстрадных див. Коротконогая, пухленькая, она обещала стать девушкой с аппетитными формами, а после тридцати превратиться в копию своей мамы — бочкообразную женщину с тремя подбородками, маленькими толстыми руками, которыми не дотянешься спину почесать. В наивности, неразвитости, восторженности Люси была трогательная девчоночья прелесть. Ее непрекращающийся щебет не раздражал, как не раздражает пение птиц. Она напоминала цветочек в бутонной стадии, про который знаешь, что, распустившись, он не будет представлять собой ничего особенного, но пока радует глаз.
На следующее лето годовалый Арсений, по-домашнему — Сеня, уже смешно топал, норовил обследовать неположенные места вроде уличного туалета, схватить опасные предметы вроде серпа или вил, заглянуть в колодец, откушать гранул удобрений. Помощь Люси, снова проводившей много времени на их участке, оказалась кстати. Девочке не надоедало строить с Сеней куличики и замки из песка, водить машинки и паровозики. В конце лета Полина подарила Люсе красивый ранец, пенал, наборы карандашей, фломастеров, альбомы для рисования, тетради и другие вещи — к школе. Несколько книг, модные джинсы и кофточку.
«Отблагодарила няньку», — с видимым удовольствием оценила Клавдия.
Полина не мыслила в подобном плане — мол, девочке положена плата за игры с малышом. Полина просто наслушалась сетований Клавы о том, что к школе надо столько купить — разорение, и хотела сделать приятное. Но Клавдия, работавшая учетчицей на овощной базе, рассуждала иначе.
Так и повелось: они виделись летом, Юся играла с Арсением, получала в конце сезона щедрые подарки, которые сама же и заказывала. Полина поражалась тому, что девочка не стесняется просить очень дорогие вещи, но вслух ничего не говорила. Да и делать подарки ведь очень приятно. Напялив кожаную курточку со смешным названием «косуха», Юся скакала и прыгала от радости, как коза.
Сенька помнил про Юсю и зимой. Потешно было слышать от трехлетнего картавившего малыша:
— Моя подлуга Юся говоить, сьто жвачки не умеют надуать только лохи.
— Его подруге Юсе, — уточнял гостям Олег, — пятнадцать лет.
Дачное соседство с Клавдией, которая едва ли не каждый год приезжала с новым сожителем, было не очень приятным. Клавдия и ее брат получили дачу от двоюродной тетушки и никак не могли поделить наследство. Случались пьяные драки, Олегу приходилось усмирять соседей. Напуганная Юся нередко прибегала ночью, оставалась у Полины. Отсутствие девочки мучившаяся похмельем мать обнаруживала только к середине дня, но никакого раскаяния не испытывала. Клавдия относилась к тем людям, которые думают, что им все должны — потакать, помогать, выслушивать бесконечные жалобы и ничтожные рассуждения. Полина стремилась свести их общение к минимуму, что не всегда удавалось, и от словесной трескотни Клавдии начинала болеть голова. Считается, что худой мир лучше доброй ссоры. Может, ошибочно? Раз и навсегда показать Клавдии на выход — и не нужно пить таблетки от мигрени? Но жалко было Юсю, она Сеньке как сестра.
После девятого класса Юся поступила в колледж (теперь так гордо именовались недавние ПТУ) на кондитера. Вскоре бросила, поступила на бухгалтера, снова бросила… Подробностей ее учебы или, точнее, неучебы Полина не знала. Юся теперь редко приезжала на дачу, да и подросший Сеня со своими мальчишечьими играми в пиратов, в рыцарей, в космодесантников не видел в ней достойной партнерши. Они далеко разошлись по интересам: мальчишка с рогатками и девушка на выданье. Полина хорошо запомнила, когда последний раз видела Юсю. Запомнила, потому что подслушала ее разговор с Сенькой.
Олег и Полина заняли денег и выкупили у соседей участок. Сделке предшествовали юридические хлопоты с оформлением земли и строения — завалившегося щитового домика, с достижением финансового компромисса между Клавдией и ее братом. Это была нервотрепка длиною в год, но двенадцать соток со старым тенистым садом того стоили. Щитовой домик, естественно, предполагалось снести. А на его месте Полина собиралась разбить цветники, сделать альпийскую горку. Олег хотел выкопать пруд и запустить в него рыбу. Арсений требовал спортивную площадку с баскетбольным кольцом. Они спорили, просиживали над планом, рисуя карандашом и стирая ластиком, вымеряя в масштабе свои мечты. Потом кто-нибудь вздыхал и призывал остальных к реальности: в ближайшие два-три года, пока не отдадут долги, никакое строительство невозможно.
Юся приехала забирать какие-то свои вещи с дачи. Полину неприятно поразил вопрос девушки:
— Тетя Поля, можно, я как-нибудь сюда с друзьями завалюсь?
— Юся, боюсь, ты не понимаешь сути произошедшего. Теперь это не ваше владение.
— Ну и что?
— А то, что дом, ваш бывший дом, мы снесем.
— Зачем? Куда мама на лето поедет?
— Юся, ты дура? — хмыкнул Сеня.
— Арсений! — одернула сына Полина, хотя мысленно была совершенно с ним согласна.
Сеньке было четырнадцать лет, следовательно, Юсе — двадцать шесть. Худшие опасения Полины относительно девушки подтвердились. Речь засорена словами-паразитами, симпатичное в общем-то лицо кошмарно раскрашено: ядовито-зеленые тени, черные стрелки на веках, контур губ жирно обведен коричневым карандашом, сами они призывно алого цвета. Полина, которая не выходила из дома, не наложив тонального крема и спокойного блеска для губ, подумала, что бедная Юся напоминает девицу из провинциального борделя, перед выходом к клиентам уродующую себя по принципу «чем вульгарнее, тем прибыльнее». Юся уже начала полнеть: над бедрами, туго обтянутыми джинсами, бугрились валики жировых отложений. Разумнее было бы спрятать их под широкой блузой, но Юся почему-то выставляла лишние килограммы напоказ.
Сенька смотрел на подругу детства с нескрываемой насмешкой. Да и разговор, состоявшийся у Сеньки и Юси на улице, тот самый, подслушанный Полиной, только подтвердил, что сын правильно реагирует на пошлые призывы испорченной девицы.
— Пошли за баню покурим? — пригласила Юся.
— Не курю, — ответил Сеня, — я спортом занимаюсь.
— О-о-о! — протянула Юся. И, подражая грузинскому акценту, кокетливо добавила: — Он спортсмэн, он нэ курит, нэ пьет, дэвушек нэ любит…
Окончания разговора Полина, замершая у окна, не услышала, молодые люди двинулись в глубь участка.
Получая удар, мы инстинктивно ищем опору сзади. Если удар не физический, а эмоциональный, мы ищем опору в своем прошлом, надеемся убедиться, что не прошляпили, не проморгали, не пропустили предвестников несчастья, хотим избавиться от мучительного чувства вины или оправдать свою близорукость. Подчас эти оправдания нелепы, но мы хватаемся за них как за соломинку. Много лет назад в больнице умерла мама Полины, накануне попросила привезти ей апельсиновый сок. Полина пришла в больницу, ей сообщили о маминой смерти. «Она вчера сок просила», — сказала Полина врачу. И потом все время повторяла про сок. Как будто человек, желающий апельсинового сока, не может умереть от повторного инфаркта. У Веры, подруги Полины, украли в метро кошелек. Вера твердила и твердила: «Но ведь там были все мои деньги! Вся зарплата!» Словно грабители — современные робин гуды и последних денег не стащат.
Когда Юся воцарилась в их семье, Полина Сергеевна часто мысленно возвращалась к той сцене на даче, рисовала перед глазами сына-подростка с уничижительной гримасой на лице, снова и снова прокручивала его слова: «Не курю, я спортом занимаюсь». Ведь он презирал Юсю, явно насмехался над ней! Полине Сергеевне не пришло в голову, что, возможно, именно тогда, уведя Сеньку, ушлая бывалая Юся и преподала ему первые уроки плотских наслаждений.
В последующие годы Юся и Сеня не виделись, это Полина Сергеевна знала точно. Но при упоминании о Юсе сын вовсе не кривился, а несколько его доброжелательных замечаний Полина Сергеевна приписала их старой детской дружбе. Мало ли кто с кем в детстве в одной песочнице играл. Жизненные дороги разводят людей, как стрелы, выпущенные из одной точки с разным отклонением.
Говоря знакомым: «Арсений — обычный московский ребенок», — Полина Сергеевна лукавила. Она-то как раз считала сына выдающейся личностью, сочетающей в себе все лучшие мужские качества. Благодаря спорту развит физически, крепок, вынослив, у него фигура юного греческого бога. Прекрасно воспитан, много читает, свободно владеет английским, отлично знает компьютер. Есть все основания гордиться таким сыном.
На самом деле обе характеристики: и первая, и вторая, обычный и выдающийся, — были справедливы. Арсений звезд с неба не хватал, в том смысле, что великими талантами не обладал. Правильное, внимательное воспитание, как заботливый уход за саженцем, дало хорошие плоды. Арсений был под стать родителям — порядочным, совестливым людям. Но именно от родителей он получил незаменимое свойство характера — упорство в достижении цели. Цель не могла быть легкой или заведомо недосягаемой. Целей не могло быть много. Одна, но достойная, и каким бы тяжелым ни был к ней путь, он должен быть пройден. Полина Сергеевна и Олег Арсеньевич, сами той же закваски, не отдавали себе отчет в том, какое богатство подарили сыну. Им казалось вполне естественным: хотел войти в юношескую сборную столицы по водному полу — и вошел, получил годовые «четверки» по алгебре и геометрии в лицее — вот и славно, молодец. А то, что Арсений превысил предел своих природных спортивных возможностей, что он совершил почти подвиг, заставляя свой мозг постигать математические премудрости, — оставалось за скобками. Когда в семье музыкантов у ребенка абсолютный слух — это нормально, когда ребенок художников хорошо владеет кистью — тоже нормально, никто не удивляется и не восхищается, даже если дети не пойдут по стопам родителей. Так и Полина Сергеевна с Олегом Арсеньевичем не видели ничего особенного в целеустремленности сына. Что, впрочем, не мешало им любить единственного ребенка глубоко, истово, до душевного трепета — так, что приходилось прятать свою любовь за шуткой, доброй насмешкой, юмором. В их доме часто звучал смех, ценился остроумный анекдот и способность подметить забавную несуразность.
Полина Сергеевна, по образованию зоолог, трудовую жизнь провела в отделе референтуры Института биологии Академии наук. Олег Арсеньевич всегда был чиновником. Со времен Гоголя и Салтыкова-Щедрина в российском обиходе чиновник — ругательное слово. Он туп, ограничен, берет взятки, бюрократствует… и далее по списку отрицательных характеристик. Глубочайшее заблуждение! В прошлом писатели не жаловали чиновников, клеймили плохих, достойных не замечали. Сейчас журналисты яростно впиваются в плоть чиновника-вора и не замечают сотен других, которые изо дня в день трудятся честно и с пользой. Если бы все чиновники были лихоимцами, то государство развалилось бы в одночасье, потому что если в машине все шестеренки застопорились, то она ехать не может, стоит на месте, ржавеет, и народу-пассажиру при этом отчаянно плохо. Каста чиновников ничем не отличается от касты военных, врачей, дипломатов или горноспасателей. Везде есть плохие и хорошие. Хороших всегда больше. Олег Арсеньевич — из них. Он работал в московской мэрии, потом — в аппарате Совета министров.
Произносил с вызовом:
— Я — чиновник!
Если видел на лице собеседника презрительную гримасу, начинал выражаться в стиле старого ворчливого служаки:
— Я государственник. А наше государственное устройство вас не устраивает? Простите, батюшка, за тавтологию: устройство не устраивает. Вы приходите к нам, вакансии открыты, вместе попробуем навести порядок. Только предупреждаю: работа кропотливая и беспросветная, известности и благодарности никакой, а шишек каждый божий день, только успевай поворачиваться.
— Знаем мы вас, чиновников! — кривился собеседник.
— Не знаете! — отреза́л Олег Арсеньевич. — В том-то и беда, что не знаете! Ярлыки вешать, клеймить — проще простого, а в одной упряжке бежать не всякий конь или собака умеет. Я про коня и собаку — не про вас, батюшка. Какой же вы конь! Вы орел! Рожденный ползать, ой, простите великодушно, летать, конечно, летать… В облаках не заблудитесь!
Олег Арсеньевич служил на флоте и очень ценил писателей-маринистов — Станюковича, Пикуля, Конецкого, из современных — Покровского. Прочитав у Покровского, что тот относится к чиновникам как к тараканам — брезгливо, Олег Арсеньевич расстроился:
— Умный, талантливый парень! Что ж он всех под одну гребенку?
— А как у него там дальше? — спросила Полина Сергеевна.
— «Особенно наших, отечественных, — зачитал Олег Арсеньевич. — Заграничных чиновников я не так брезгую, но ведь и тараканы бывают разные. Бывают экзотические тараканы». Патриот, нечего сказать!
— Не расстраивайся, считай, что ты относишься к разновидности экзотических прусаков. В определенном смысле так и есть.
Олег Арсеньевич взяток не брал и не лоббировал интересов подозрительных фирм. Но большой карьеры не сделал вовсе не поэтому. В высших эшелонах любой отрасли люди группируются по командам. Вопрос «Чей это человек?» имеет обычно конкретный ответ — имя-фамилию. Иерархия личной преданности выстраивается параллельно иерархии власти. Олег Арсеньевич был ничей, ни в какие команды не входил, был предан делу, а не лицам. Его ценили за профессионализм, но недолюбливали за независимость. В аппарате Совета министров он занимал должность не низкую, но и не высокую — последнюю перед высокой, — на которой появляются личная секретарша и машина с персональным водителем. У Олега Арсеньевича их, понятно, не было. Правда, всегда имелись хорошие бонусы — отличные поликлиники, санатории, дома отдыха, и стройматериалы для дачи Олег Арсеньевич покупал по оптовым ценам.
Арсений собирался поступать на экономический факультет МГУ, конкурс туда огромный. Сдавать нужно было письменно математику и сочинение, устно историю и английский. Математика и английский — никаких волнений, но история и особенно сочинение! На коварные вопросы вроде: «Внешняя политика России в первой половине девятнадцатого века» или «Внутренняя политика России во второй половине двадцатого века» требовался развернутый ответ, Арсений же мог сказать только пару общих фраз. Сочинений писать не умел, много читал, но не классическую литературу, все эти «образы», «типичные представители», «милые идеалы» и «лишние люди» вызывали у него тошноту, да и грамотность страдала. До школьных выпускных экзаменов оставалось два месяца, Арсений каждый день ездил к репетиторам, бравшим немалые деньги, но толку от этих занятий, как выяснила Полина Сергеевна, заглянув в отсутствие сына в его конспекты, было немного.
Она позвонила репетитору по русской литературе, поинтересовалась, почему в тетради сына нет никаких сочинений.
— Я с ним давно не работаю, — удивилась преподаватель.
— То есть как? Он к вам ездит, каждую неделю отвозит деньги…
— Возмутительно! Наговор! Как вы смеете!.. — принялась разоряться репетитор.
К ней было трудно попасть, только по рекомендациям, Полина Сергеевна изрядно постаралась, чтобы устроить сына к преподавательнице, которая натаскивала писать сочинение самых тупых абитуриентов.
С репетитором по истории все повторилось — он не видел Арсения последние три месяца, полагал, что от его услуг отказались. Хотя, как он выразился, мальчик совершенно сырой.
— Это какая-то ошибка! — говорила Полина Сергеевна мужу. — Я ничего не понимаю! Не мог же Сенька…
Сенька никогда не мог врать, не умел. Если лукавил, было видно сразу — краснел, прятал глаза и быстро, облегченно сдавался, когда его уличали во вранье. Кроме того, сын прекрасно сознавал, что поступить в университет нужно обязательно. В августе ему исполняется восемнадцать лет, провалит экзамены — загремит в армию. Армии Полина Сергеевна боялась больше ада. Она даже уговаривала мужа раз в жизни изменить принципам, найти связи и подстраховать поступление сына в МГУ. Олег Арсеньевич на словах отнекивался, но, переживая не меньше жены, проводил разведку, искал выходы на ректорат.
Они ждали сына, молча теряясь в догадках. Догадки были настолько несуразны и страшны, что язык не поворачивался произнести их вслух.
Пришел Арсений. Только переступил порог, родители выскочили в прихожую, отец спросил:
— Где ты был?
Полина Сергеевна, интуитивно опасаясь вранья сына, выпалила:
— Я звонила репетиторам.
— Можно руки помыть? — с непонятным вызовом спросил Сеня.
— Конечно, — развернулся и ушел в комнату отец.
Они ждали его, сидя рядышком на диване. Сенька не прошел в комнату, а прислонился к косяку, руки засунул в карманы. Полине Сергеевне показалось, что руки его дрожат. Однако на лице никакого страха не было.
— Папа и мама, не волнуйтесь, пожалуйста. Я женюсь, и у меня будет ребенок.
Полина Сергеевна часто встречала в романах и слышала в разговорах выражения: «Это было точно не со мной… будто во сне… как в дурном кино». Она считала их фигурами речи, не более. Но сейчас пережила именно такое раздвоение: словно ее сознание вылетело из нее, унеслось, и осталась только оболочка, легкая и пустая, как мешок, из которого вытрясли содержимое. С Олегом Арсеньевичем происходило нечто подобное.
— Еще раз! — попросил он. — Что ты сказал? Повтори.
— Я женюсь, и у меня будет ребенок.
— Этот бред мне снится? — повернулся к жене Олег Арсеньевич.
— Мне тоже? — пробормотала Полина Сергеевна.
— Это не бред, а факт, который вы должны принять, — отчеканил Сеня. — …Или не принять. Но мое решение окончательное.
Полина Сергеевна знала это выражение лица, но прежде видела его только у мужа. Когда Олег смотрел вот так холодно и сердито, когда в его глазах сверкала сталь, губы поджимались, ноздри напрягались — с ним было бесполезно что-либо обсуждать. Уговаривать, доказывать, убеждать — бессмысленно. И слезы не помогали, только вызывали еще большее раздражение. Его нужно было оставить в покое, дать возможность остыть, подумать, дождаться, когда пропадет упрямый настрой любое ее замечание принимать в штыки. Через час, на следующий день, через неделю он сам вернется к проблеме или сможет спокойно выслушать аргументы жены.
«Из нее получится хорошая мать», — говорила Полина. В двенадцать лет уже было ясно, что интеллектуалки из Люси не вырастет. Училась она плохо, книжек не читала, и круг ее интересов ограничивался недетскими телепередачами про модных эстрадных див. Коротконогая, пухленькая, она обещала стать девушкой с аппетитными формами, а после тридцати превратиться в копию своей мамы — бочкообразную женщину с тремя подбородками, маленькими толстыми руками, которыми не дотянешься спину почесать. В наивности, неразвитости, восторженности Люси была трогательная девчоночья прелесть. Ее непрекращающийся щебет не раздражал, как не раздражает пение птиц. Она напоминала цветочек в бутонной стадии, про который знаешь, что, распустившись, он не будет представлять собой ничего особенного, но пока радует глаз.
На следующее лето годовалый Арсений, по-домашнему — Сеня, уже смешно топал, норовил обследовать неположенные места вроде уличного туалета, схватить опасные предметы вроде серпа или вил, заглянуть в колодец, откушать гранул удобрений. Помощь Люси, снова проводившей много времени на их участке, оказалась кстати. Девочке не надоедало строить с Сеней куличики и замки из песка, водить машинки и паровозики. В конце лета Полина подарила Люсе красивый ранец, пенал, наборы карандашей, фломастеров, альбомы для рисования, тетради и другие вещи — к школе. Несколько книг, модные джинсы и кофточку.
«Отблагодарила няньку», — с видимым удовольствием оценила Клавдия.
Полина не мыслила в подобном плане — мол, девочке положена плата за игры с малышом. Полина просто наслушалась сетований Клавы о том, что к школе надо столько купить — разорение, и хотела сделать приятное. Но Клавдия, работавшая учетчицей на овощной базе, рассуждала иначе.
Так и повелось: они виделись летом, Юся играла с Арсением, получала в конце сезона щедрые подарки, которые сама же и заказывала. Полина поражалась тому, что девочка не стесняется просить очень дорогие вещи, но вслух ничего не говорила. Да и делать подарки ведь очень приятно. Напялив кожаную курточку со смешным названием «косуха», Юся скакала и прыгала от радости, как коза.
Сенька помнил про Юсю и зимой. Потешно было слышать от трехлетнего картавившего малыша:
— Моя подлуга Юся говоить, сьто жвачки не умеют надуать только лохи.
— Его подруге Юсе, — уточнял гостям Олег, — пятнадцать лет.
Дачное соседство с Клавдией, которая едва ли не каждый год приезжала с новым сожителем, было не очень приятным. Клавдия и ее брат получили дачу от двоюродной тетушки и никак не могли поделить наследство. Случались пьяные драки, Олегу приходилось усмирять соседей. Напуганная Юся нередко прибегала ночью, оставалась у Полины. Отсутствие девочки мучившаяся похмельем мать обнаруживала только к середине дня, но никакого раскаяния не испытывала. Клавдия относилась к тем людям, которые думают, что им все должны — потакать, помогать, выслушивать бесконечные жалобы и ничтожные рассуждения. Полина стремилась свести их общение к минимуму, что не всегда удавалось, и от словесной трескотни Клавдии начинала болеть голова. Считается, что худой мир лучше доброй ссоры. Может, ошибочно? Раз и навсегда показать Клавдии на выход — и не нужно пить таблетки от мигрени? Но жалко было Юсю, она Сеньке как сестра.
После девятого класса Юся поступила в колледж (теперь так гордо именовались недавние ПТУ) на кондитера. Вскоре бросила, поступила на бухгалтера, снова бросила… Подробностей ее учебы или, точнее, неучебы Полина не знала. Юся теперь редко приезжала на дачу, да и подросший Сеня со своими мальчишечьими играми в пиратов, в рыцарей, в космодесантников не видел в ней достойной партнерши. Они далеко разошлись по интересам: мальчишка с рогатками и девушка на выданье. Полина хорошо запомнила, когда последний раз видела Юсю. Запомнила, потому что подслушала ее разговор с Сенькой.
Олег и Полина заняли денег и выкупили у соседей участок. Сделке предшествовали юридические хлопоты с оформлением земли и строения — завалившегося щитового домика, с достижением финансового компромисса между Клавдией и ее братом. Это была нервотрепка длиною в год, но двенадцать соток со старым тенистым садом того стоили. Щитовой домик, естественно, предполагалось снести. А на его месте Полина собиралась разбить цветники, сделать альпийскую горку. Олег хотел выкопать пруд и запустить в него рыбу. Арсений требовал спортивную площадку с баскетбольным кольцом. Они спорили, просиживали над планом, рисуя карандашом и стирая ластиком, вымеряя в масштабе свои мечты. Потом кто-нибудь вздыхал и призывал остальных к реальности: в ближайшие два-три года, пока не отдадут долги, никакое строительство невозможно.
Юся приехала забирать какие-то свои вещи с дачи. Полину неприятно поразил вопрос девушки:
— Тетя Поля, можно, я как-нибудь сюда с друзьями завалюсь?
— Юся, боюсь, ты не понимаешь сути произошедшего. Теперь это не ваше владение.
— Ну и что?
— А то, что дом, ваш бывший дом, мы снесем.
— Зачем? Куда мама на лето поедет?
— Юся, ты дура? — хмыкнул Сеня.
— Арсений! — одернула сына Полина, хотя мысленно была совершенно с ним согласна.
Сеньке было четырнадцать лет, следовательно, Юсе — двадцать шесть. Худшие опасения Полины относительно девушки подтвердились. Речь засорена словами-паразитами, симпатичное в общем-то лицо кошмарно раскрашено: ядовито-зеленые тени, черные стрелки на веках, контур губ жирно обведен коричневым карандашом, сами они призывно алого цвета. Полина, которая не выходила из дома, не наложив тонального крема и спокойного блеска для губ, подумала, что бедная Юся напоминает девицу из провинциального борделя, перед выходом к клиентам уродующую себя по принципу «чем вульгарнее, тем прибыльнее». Юся уже начала полнеть: над бедрами, туго обтянутыми джинсами, бугрились валики жировых отложений. Разумнее было бы спрятать их под широкой блузой, но Юся почему-то выставляла лишние килограммы напоказ.
Сенька смотрел на подругу детства с нескрываемой насмешкой. Да и разговор, состоявшийся у Сеньки и Юси на улице, тот самый, подслушанный Полиной, только подтвердил, что сын правильно реагирует на пошлые призывы испорченной девицы.
— Пошли за баню покурим? — пригласила Юся.
— Не курю, — ответил Сеня, — я спортом занимаюсь.
— О-о-о! — протянула Юся. И, подражая грузинскому акценту, кокетливо добавила: — Он спортсмэн, он нэ курит, нэ пьет, дэвушек нэ любит…
Окончания разговора Полина, замершая у окна, не услышала, молодые люди двинулись в глубь участка.
Получая удар, мы инстинктивно ищем опору сзади. Если удар не физический, а эмоциональный, мы ищем опору в своем прошлом, надеемся убедиться, что не прошляпили, не проморгали, не пропустили предвестников несчастья, хотим избавиться от мучительного чувства вины или оправдать свою близорукость. Подчас эти оправдания нелепы, но мы хватаемся за них как за соломинку. Много лет назад в больнице умерла мама Полины, накануне попросила привезти ей апельсиновый сок. Полина пришла в больницу, ей сообщили о маминой смерти. «Она вчера сок просила», — сказала Полина врачу. И потом все время повторяла про сок. Как будто человек, желающий апельсинового сока, не может умереть от повторного инфаркта. У Веры, подруги Полины, украли в метро кошелек. Вера твердила и твердила: «Но ведь там были все мои деньги! Вся зарплата!» Словно грабители — современные робин гуды и последних денег не стащат.
Когда Юся воцарилась в их семье, Полина Сергеевна часто мысленно возвращалась к той сцене на даче, рисовала перед глазами сына-подростка с уничижительной гримасой на лице, снова и снова прокручивала его слова: «Не курю, я спортом занимаюсь». Ведь он презирал Юсю, явно насмехался над ней! Полине Сергеевне не пришло в голову, что, возможно, именно тогда, уведя Сеньку, ушлая бывалая Юся и преподала ему первые уроки плотских наслаждений.
В последующие годы Юся и Сеня не виделись, это Полина Сергеевна знала точно. Но при упоминании о Юсе сын вовсе не кривился, а несколько его доброжелательных замечаний Полина Сергеевна приписала их старой детской дружбе. Мало ли кто с кем в детстве в одной песочнице играл. Жизненные дороги разводят людей, как стрелы, выпущенные из одной точки с разным отклонением.
* * *
Опасаясь дурных компаний, влияния улицы, Полина Сергеевна максимально загружала сына-школьника. Специализированная английская школа, кружок моделирования, художественная студия, музыкальный детский клуб, секция плавания. Моделированием Сеня увлекался полгода, рисовать отказался через два месяца, слух у него отсутствовал начисто, и затащить его на занятия гитарой нельзя было под дулом пистолета. Но спорт, плавание, потом водное поло Сенька полюбил. Ежедневные трехчасовые тренировки выматывали, засыпал над учебниками, делая вечером домашнее задание. Сенька ушел из бассейна в пятнадцать лет, потому что серьезно увлекся математикой, перешел в математический лицей. Он оказался среди ребят, чья подготовка и природные способности превосходили среднестатистические. Арсений засел за учебники. Он хотел доказать окружающим, а главное себе, что сумеет сравняться с новыми одноклассниками, не будет ходить в отстающих. И доказал.Говоря знакомым: «Арсений — обычный московский ребенок», — Полина Сергеевна лукавила. Она-то как раз считала сына выдающейся личностью, сочетающей в себе все лучшие мужские качества. Благодаря спорту развит физически, крепок, вынослив, у него фигура юного греческого бога. Прекрасно воспитан, много читает, свободно владеет английским, отлично знает компьютер. Есть все основания гордиться таким сыном.
На самом деле обе характеристики: и первая, и вторая, обычный и выдающийся, — были справедливы. Арсений звезд с неба не хватал, в том смысле, что великими талантами не обладал. Правильное, внимательное воспитание, как заботливый уход за саженцем, дало хорошие плоды. Арсений был под стать родителям — порядочным, совестливым людям. Но именно от родителей он получил незаменимое свойство характера — упорство в достижении цели. Цель не могла быть легкой или заведомо недосягаемой. Целей не могло быть много. Одна, но достойная, и каким бы тяжелым ни был к ней путь, он должен быть пройден. Полина Сергеевна и Олег Арсеньевич, сами той же закваски, не отдавали себе отчет в том, какое богатство подарили сыну. Им казалось вполне естественным: хотел войти в юношескую сборную столицы по водному полу — и вошел, получил годовые «четверки» по алгебре и геометрии в лицее — вот и славно, молодец. А то, что Арсений превысил предел своих природных спортивных возможностей, что он совершил почти подвиг, заставляя свой мозг постигать математические премудрости, — оставалось за скобками. Когда в семье музыкантов у ребенка абсолютный слух — это нормально, когда ребенок художников хорошо владеет кистью — тоже нормально, никто не удивляется и не восхищается, даже если дети не пойдут по стопам родителей. Так и Полина Сергеевна с Олегом Арсеньевичем не видели ничего особенного в целеустремленности сына. Что, впрочем, не мешало им любить единственного ребенка глубоко, истово, до душевного трепета — так, что приходилось прятать свою любовь за шуткой, доброй насмешкой, юмором. В их доме часто звучал смех, ценился остроумный анекдот и способность подметить забавную несуразность.
Полина Сергеевна, по образованию зоолог, трудовую жизнь провела в отделе референтуры Института биологии Академии наук. Олег Арсеньевич всегда был чиновником. Со времен Гоголя и Салтыкова-Щедрина в российском обиходе чиновник — ругательное слово. Он туп, ограничен, берет взятки, бюрократствует… и далее по списку отрицательных характеристик. Глубочайшее заблуждение! В прошлом писатели не жаловали чиновников, клеймили плохих, достойных не замечали. Сейчас журналисты яростно впиваются в плоть чиновника-вора и не замечают сотен других, которые изо дня в день трудятся честно и с пользой. Если бы все чиновники были лихоимцами, то государство развалилось бы в одночасье, потому что если в машине все шестеренки застопорились, то она ехать не может, стоит на месте, ржавеет, и народу-пассажиру при этом отчаянно плохо. Каста чиновников ничем не отличается от касты военных, врачей, дипломатов или горноспасателей. Везде есть плохие и хорошие. Хороших всегда больше. Олег Арсеньевич — из них. Он работал в московской мэрии, потом — в аппарате Совета министров.
Произносил с вызовом:
— Я — чиновник!
Если видел на лице собеседника презрительную гримасу, начинал выражаться в стиле старого ворчливого служаки:
— Я государственник. А наше государственное устройство вас не устраивает? Простите, батюшка, за тавтологию: устройство не устраивает. Вы приходите к нам, вакансии открыты, вместе попробуем навести порядок. Только предупреждаю: работа кропотливая и беспросветная, известности и благодарности никакой, а шишек каждый божий день, только успевай поворачиваться.
— Знаем мы вас, чиновников! — кривился собеседник.
— Не знаете! — отреза́л Олег Арсеньевич. — В том-то и беда, что не знаете! Ярлыки вешать, клеймить — проще простого, а в одной упряжке бежать не всякий конь или собака умеет. Я про коня и собаку — не про вас, батюшка. Какой же вы конь! Вы орел! Рожденный ползать, ой, простите великодушно, летать, конечно, летать… В облаках не заблудитесь!
Олег Арсеньевич служил на флоте и очень ценил писателей-маринистов — Станюковича, Пикуля, Конецкого, из современных — Покровского. Прочитав у Покровского, что тот относится к чиновникам как к тараканам — брезгливо, Олег Арсеньевич расстроился:
— Умный, талантливый парень! Что ж он всех под одну гребенку?
— А как у него там дальше? — спросила Полина Сергеевна.
— «Особенно наших, отечественных, — зачитал Олег Арсеньевич. — Заграничных чиновников я не так брезгую, но ведь и тараканы бывают разные. Бывают экзотические тараканы». Патриот, нечего сказать!
— Не расстраивайся, считай, что ты относишься к разновидности экзотических прусаков. В определенном смысле так и есть.
Олег Арсеньевич взяток не брал и не лоббировал интересов подозрительных фирм. Но большой карьеры не сделал вовсе не поэтому. В высших эшелонах любой отрасли люди группируются по командам. Вопрос «Чей это человек?» имеет обычно конкретный ответ — имя-фамилию. Иерархия личной преданности выстраивается параллельно иерархии власти. Олег Арсеньевич был ничей, ни в какие команды не входил, был предан делу, а не лицам. Его ценили за профессионализм, но недолюбливали за независимость. В аппарате Совета министров он занимал должность не низкую, но и не высокую — последнюю перед высокой, — на которой появляются личная секретарша и машина с персональным водителем. У Олега Арсеньевича их, понятно, не было. Правда, всегда имелись хорошие бонусы — отличные поликлиники, санатории, дома отдыха, и стройматериалы для дачи Олег Арсеньевич покупал по оптовым ценам.
Арсений собирался поступать на экономический факультет МГУ, конкурс туда огромный. Сдавать нужно было письменно математику и сочинение, устно историю и английский. Математика и английский — никаких волнений, но история и особенно сочинение! На коварные вопросы вроде: «Внешняя политика России в первой половине девятнадцатого века» или «Внутренняя политика России во второй половине двадцатого века» требовался развернутый ответ, Арсений же мог сказать только пару общих фраз. Сочинений писать не умел, много читал, но не классическую литературу, все эти «образы», «типичные представители», «милые идеалы» и «лишние люди» вызывали у него тошноту, да и грамотность страдала. До школьных выпускных экзаменов оставалось два месяца, Арсений каждый день ездил к репетиторам, бравшим немалые деньги, но толку от этих занятий, как выяснила Полина Сергеевна, заглянув в отсутствие сына в его конспекты, было немного.
Она позвонила репетитору по русской литературе, поинтересовалась, почему в тетради сына нет никаких сочинений.
— Я с ним давно не работаю, — удивилась преподаватель.
— То есть как? Он к вам ездит, каждую неделю отвозит деньги…
— Возмутительно! Наговор! Как вы смеете!.. — принялась разоряться репетитор.
К ней было трудно попасть, только по рекомендациям, Полина Сергеевна изрядно постаралась, чтобы устроить сына к преподавательнице, которая натаскивала писать сочинение самых тупых абитуриентов.
С репетитором по истории все повторилось — он не видел Арсения последние три месяца, полагал, что от его услуг отказались. Хотя, как он выразился, мальчик совершенно сырой.
— Это какая-то ошибка! — говорила Полина Сергеевна мужу. — Я ничего не понимаю! Не мог же Сенька…
Сенька никогда не мог врать, не умел. Если лукавил, было видно сразу — краснел, прятал глаза и быстро, облегченно сдавался, когда его уличали во вранье. Кроме того, сын прекрасно сознавал, что поступить в университет нужно обязательно. В августе ему исполняется восемнадцать лет, провалит экзамены — загремит в армию. Армии Полина Сергеевна боялась больше ада. Она даже уговаривала мужа раз в жизни изменить принципам, найти связи и подстраховать поступление сына в МГУ. Олег Арсеньевич на словах отнекивался, но, переживая не меньше жены, проводил разведку, искал выходы на ректорат.
Они ждали сына, молча теряясь в догадках. Догадки были настолько несуразны и страшны, что язык не поворачивался произнести их вслух.
Пришел Арсений. Только переступил порог, родители выскочили в прихожую, отец спросил:
— Где ты был?
Полина Сергеевна, интуитивно опасаясь вранья сына, выпалила:
— Я звонила репетиторам.
— Можно руки помыть? — с непонятным вызовом спросил Сеня.
— Конечно, — развернулся и ушел в комнату отец.
Они ждали его, сидя рядышком на диване. Сенька не прошел в комнату, а прислонился к косяку, руки засунул в карманы. Полине Сергеевне показалось, что руки его дрожат. Однако на лице никакого страха не было.
— Папа и мама, не волнуйтесь, пожалуйста. Я женюсь, и у меня будет ребенок.
Полина Сергеевна часто встречала в романах и слышала в разговорах выражения: «Это было точно не со мной… будто во сне… как в дурном кино». Она считала их фигурами речи, не более. Но сейчас пережила именно такое раздвоение: словно ее сознание вылетело из нее, унеслось, и осталась только оболочка, легкая и пустая, как мешок, из которого вытрясли содержимое. С Олегом Арсеньевичем происходило нечто подобное.
— Еще раз! — попросил он. — Что ты сказал? Повтори.
— Я женюсь, и у меня будет ребенок.
— Этот бред мне снится? — повернулся к жене Олег Арсеньевич.
— Мне тоже? — пробормотала Полина Сергеевна.
— Это не бред, а факт, который вы должны принять, — отчеканил Сеня. — …Или не принять. Но мое решение окончательное.
Полина Сергеевна знала это выражение лица, но прежде видела его только у мужа. Когда Олег смотрел вот так холодно и сердито, когда в его глазах сверкала сталь, губы поджимались, ноздри напрягались — с ним было бесполезно что-либо обсуждать. Уговаривать, доказывать, убеждать — бессмысленно. И слезы не помогали, только вызывали еще большее раздражение. Его нужно было оставить в покое, дать возможность остыть, подумать, дождаться, когда пропадет упрямый настрой любое ее замечание принимать в штыки. Через час, на следующий день, через неделю он сам вернется к проблеме или сможет спокойно выслушать аргументы жены.