Страница:
– Да… Нет. Я… – Не могла же она пообещать. – Я постараюсь. Но если не получится, ты же на меня не обидишься, да?
– Да. Нет. Не обижусь. Но ты постарайся. До свидания.
– До свидания, Чижик.
Она отвернулась от захлопнувшейся двери и наткнулась на мрачный взгляд этого типа. Почему-то у нее не получалось думать о нем как об отце Анны.
– Что вы постараетесь? – подозрительно спросил тип. – Что «если не получится»?
Господи, как она устала. Старайся – не старайся, все равно ничего у нее не получится.
– Я сказала Чижику, что, если она потеряется, постараюсь найти ее еще раз, – хмуро сказала Ольга. – А если у меня это не получится, ее найдет бог знает кто, и тогда она попадет в милицию… или в приемник-распределитель. Куда сейчас направляют беспризорных детей?
Его лицо опять передернулось злобной гримасой, но ответил он довольно спокойно:
– Никогда не говорите того, о чем не имеете представления.
– Имею, имею, – упрямо буркнула Ольга. – И побольше, чем некоторые.
– Угу… – Его голос был полон презрения. Что ему от нее надо, в конце концов? Почему он не уходит? – Вы так хорошо во всем разобрались… Поэтому заговорили о красках?
– Да именно поэтому, – отрезала Ольга. – Чижику нужны краски. И карандаши, и книжки с картинками, и… В общем, ей надо многому научиться, пока… – Она запнулась, перевела дух и отвернулась. – Пока не поздно.
– Что вы имеете в виду? – помолчав, напряженно спросил отец Анны.
Ольга повернулась к нему и внимательно глянула в хмурое смуглое лицо. Он знал, что она имела в виду. Ольга почувствовала себя виноватой и уже хотела извиниться, но тут он неожиданно вцепился ей в плечо железными пальцами, наклонился к ней и злобно рыкнул:
– А тебе, девочка, не кажется, что это не твое собачье дело?
Ольга вывернулась из-под его тяжелой руки, отступила назад и лучезарно улыбнулась в его взбешенные глаза.
– Кажется, – сказала она ласково. – Мне, пацан, кажется, что это твое собачье дело. А мое собачье дело – выволакивать твоего ребенка из-под копыт толпы. Это надо же, оставить девочку с минус восемнадцать в этой давке одну! Па-па-ша… Да еще и рычит. Нормальный человек догадался бы по крайней мере поблагодарить…
Ольга была уверена, что жить ей осталось несколько секунд, но он внезапно успокоился – как-то очень быстро, будто его заморозили. Медленно выпрямился, опустил глаза, полез во внутренний карман пиджака, негромко бормоча:
– Поблагодарить… Конечно, благодарность… Естественно, как это я забыл… Поблагодарить, еще бы…
Вынул из бумажника какую-то купюру, мгновение смотрел на нее, потом усмехнулся, пожал плечами и протянул бумажку Ольге:
– Благодарю вас.
Ольга задохнулась от обиды и почувствовала, что сейчас разревется прямо на глазах этого наглого типа и всех, кто торчал в кафе, с интересом посматривая на них.
– Ну? – сухо сказал наглый тип, не опуская зажатой в пальцах бумажки.
Ольга сжала зубы и шагнула назад, и тут он быстро, каким-то кошачьим движением, сунул свою проклятую купюру в нагрудный карман ее рубахи. Ольга ахнула, шарахнулась от него, больно ударилась локтем о соседний столик и, хватаясь за свой шуршащий карман, прошипела сквозь зубы:
– Ах ты… новорос поганый!
Но он уже стремительно шел к выходу, и только раз на ходу обернулся через плечо и усмехнулся надменно и холодно.
Ольга лихорадочно огляделась, отыскивая свой пластиковый пакет, который бросила где-то под столом, когда они пришли сюда с Чижиком, и поймала несколько любопытных взглядов. Черт бы их всех побрал, почему на нее всегда все пялятся? И где этот подлый пакет? В нем же зонтик был, не хватало еще Галкин зонтик потерять. Ага, вот он. Она подхватила пакет, зажала в кулаке купюру и выскочила из кафе с твердым намерением догнать этого типа и заклеить его проклятой купюрой его проклятую ухмылку. Она чуть не свернула себе шею, мчась по лестнице вниз, и чуть не пришибла дверью какую-то тетку, выскакивая из магазина, но типа, конечно, не догнала. Растворился в воздухе, нечистая сила. Еще бы, его же машина ждала. Он сел в машину, и уехал, и увез с собой ее Чижика.
Ольга села на металлический поручень, огораживающий витрину, поставила локти на колени и уткнулась подбородком в кулаки. Как она сегодня устала, просто немыслимо. А завтра к десяти идти на собеседование. И неизвестно, будет ли из этого толк. Что ни говори, а встречают по одежке. А обуви у нее по-прежнему нет. И денег не хватает уже не только на приличные туфли, но даже и на то безобразие, которое будет жать, тереть и угнетать ее своим убожеством две недели, а потом благополучно развалится. Приплыли.
Спокойно. Без паники. Как там полагается говорить? У меня все хорошо, у меня никаких проблем, я со всем справлюсь. Ольга сжала зубы и потерла кулаками щеки. Что-то неприятно царапнуло кожу, она разжала пальцы и уставилась на смятую бумажку. Ничего себе. Не может быть. Этот тип хоть заметил, что сунул ей в карман? Ольга посидела, задумчиво разглаживая на колене стодолларовую купюру, покачивая головой в такт внутреннему диалогу с самой собой, потом поднялась, сложила бумажку, сунула ее в карман штанов и нащупала там оставшиеся у нее деньги.
– Все продается, – холодно напомнила она сама себе. – Поганый новорос знает, что все продается. Вопрос только в цене. Интересно, что он оценил так высоко…
– Что? – Рядом тормознул мальчишка лет двенадцати, гладкий, румяный и нарядный. В одной руке он держал недоеденный стаканчик с мороженым, в другой – два еще не начатых.
– Ничего, – сказала Ольга. – Так, цитата из классики. Здесь где-то нищий сидел, ты не видел?
– Да у дверей. – Мальчишка нехорошо усмехнулся. – Бомж. Алкаш. Развелось их… Работать не хотят.
– Действительно, безобразие, – согласилась Ольга. – И куда только общественность смотрит? А ты у нас, конечно, ударник капиталистического труда. У тебя какой стаж? До пенсии далеко?
Мальчишка доел одно мороженое и начал разворачивать другое. Развернул, бросил яркую, сильно импортную упаковку Ольге под ноги и хладнокровно поинтересовался:
– У тебя что, крыша поехала?
– Yes, sir, – сказала Ольга печально. – It seems to me, sir.
Мальчишка хлопнул глазами и вдруг разулыбался.
– Sorry, miss, – начал он быстро. – I though, you are Russian…
– Куда уж нам уж, – сказала Ольга все так же печально. – Я, скорее всего, чукча. В крайнем случае – турка… нет, туркестанка. Как правильно будет?
– Не знаю, – хмуро сказал мальчишка, повернулся и тут же растворился в толпе.
– Не знает он… Чему вас только в школе учат? – возмутилась Ольга ему вслед.
Она сунула пакет с Галкиным зонтиком под мышку, повернулась и решительно направилась обратно к входу в магазин, перебирая пальцами деньги в кармане. Где хоть этот нищий-бомж-алкаш?
Нищего не было. Была нищенка. Маленькая такая старушка, одетая в древнее, но совершенно чистенькое тряпье. Лицо у нее было светлое, а глаза – тоскливые. Ольге старушка понравилась. Она не канючила, сидела себе молча на каком-то ящике в уголке и руку не протягивала, а держала на коленях. Но ладонью вверх.
Ольга остановилась перед ней:
– Бабушка, если бы у тебя было много денег, что бы ты купила?
– Булочку, – подумав, сказала старушка и пожевала губами. – Еще молочка бы купила. Сахарку.
– А если бы еще больше было денег?
– Лимон бы купила, – нерешительно сказала старушка. – Или даже сырку. Я раньше очень сыр любила.
– А если бы еще больше было денег?
Старушка закрыла глаза, глубоко задумалась, потом открыла глаза и покачала головой:
– Не знаю. Вот разве боты какие. Для осени. Может, доживу до осени-то.
Ольга опять пошевелила пальцами бумажки в кармане и уцепила одну. Вынула – сто рублей, наши, родимые. Значит, судьба. Она наклонилась, вложила в ладонь старушки деньги и слегка сжала ее прохладные узловатые пальцы:
– На сегодня тебе хватит? Нечего тут сидеть, в духоте такой.
Ольга повернулась и пошла к входу, но тут старушка всполошилась и поднялась со своего ящика, тревожно окликая ее:
– Девонька! Постой-ка… Постой… Ты мне чего дала-то? Видела?
Ольга оглянулась: старушка семенила за ней, размахивая сотенной бумажкой и испуганно тараща тоскливые глаза. Ольга остановилась, испытывая мучительное чувство вины, и неловкость, и жалось, и раздражение… Господи, как она устала…
– У меня еще осталось. В десять раз больше, – твердо сказала Ольга, стараясь не заплакать. – Ты бы, мать, деньги спрятала. Мало ли кто мимо ходит.
– Мимо люди ходят, – рассеянно сказала старушка, все так же протягивая руку с зажатыми в кулаке деньгами. – Девонька, а ты ведь меня обманула, да?
– Что?!
Нет, этот день закончится в дурдоме.
– Нету у тебя больше денег-то, ты мне последние отдала, – тихо, но уверенно сказала старушка.
Ольга сгребла оставшиеся в кармане бумажки в кулак, вытащила и показала старушке. Кроме ста долларов, там оказались еще четыре рублевых сотни, две десятки и талончик на троллейбус.
– Вон у меня сколько, полный карман! – Ольга вынула из кучи рублевые десятки и протянула старушке. – Вот, эти еще лишние остались.
– Бог с тобой, девонька… – Старушка отступила от нее, крестясь и суетливо пряча за пазуху сотенную. – Не надо мне больше, бог с тобой. Помоги тебе Христос.
Да, это бы не помешало, думала Ольга, входя в магазин и направляясь к обувному отделу. Хотя с какой стати Христос должен помогать именно ей? Та же старушка нуждается в помощи, похоже, куда больше. Уж не говоря об Анне Игоревне. Правда, у Чижика есть отец, и хотя он подозрительный тип, но девочку любит, к тому же имеет возможность дарить ей на день рождения пианино и кидать сотню баксов чужой тетке, которая накормила его ребенка всего-то ватрушкой… Все-таки очень подозрительный тип. Пусть Христос ему тоже как-нибудь поможет. Уберечься от конкурентов, рэкетиров, киллеров, уголовного розыска, налоговой полиции и всякого такого… Что там еще связано с такими богатенькими типами? Пусть Христос поможет этому поганому новоросу, чтобы Анне Игоревне было полегче жить.
Продавщица встретила ее, как родную:
– Ой, как вы долго! А я туфли нашла, даже две пары. Такие подходящие, такие мягкие! Правда, совершенно разные, но обе пары светленькие, а одна – прямо на бал, шелковые, и каблучок небольшой, и такие дешевые, вот эти шестьсот, а эти вообще две сотни, прямо удивительно! Но они тряпочные, видите? Шелковые. Ненадолго, конечно, зато такие мягкие! Я себе такие обязательно возьму.
– У вас обменный пункт есть? – спросила Ольга устало. – У меня рублей почти совсем не осталось.
Продавщица глянула на поганую новоросовскую сотню и с готовностью предложила:
– А зачем менять? Я баксы и так возьму. И сдачу дам. Вам чек нужен?
– Нет, – сказала Ольга серьезно. – Чек мне не нужен. Мне туфли нужны.
Глава 4
Глава 5
– Да. Нет. Не обижусь. Но ты постарайся. До свидания.
– До свидания, Чижик.
Она отвернулась от захлопнувшейся двери и наткнулась на мрачный взгляд этого типа. Почему-то у нее не получалось думать о нем как об отце Анны.
– Что вы постараетесь? – подозрительно спросил тип. – Что «если не получится»?
Господи, как она устала. Старайся – не старайся, все равно ничего у нее не получится.
– Я сказала Чижику, что, если она потеряется, постараюсь найти ее еще раз, – хмуро сказала Ольга. – А если у меня это не получится, ее найдет бог знает кто, и тогда она попадет в милицию… или в приемник-распределитель. Куда сейчас направляют беспризорных детей?
Его лицо опять передернулось злобной гримасой, но ответил он довольно спокойно:
– Никогда не говорите того, о чем не имеете представления.
– Имею, имею, – упрямо буркнула Ольга. – И побольше, чем некоторые.
– Угу… – Его голос был полон презрения. Что ему от нее надо, в конце концов? Почему он не уходит? – Вы так хорошо во всем разобрались… Поэтому заговорили о красках?
– Да именно поэтому, – отрезала Ольга. – Чижику нужны краски. И карандаши, и книжки с картинками, и… В общем, ей надо многому научиться, пока… – Она запнулась, перевела дух и отвернулась. – Пока не поздно.
– Что вы имеете в виду? – помолчав, напряженно спросил отец Анны.
Ольга повернулась к нему и внимательно глянула в хмурое смуглое лицо. Он знал, что она имела в виду. Ольга почувствовала себя виноватой и уже хотела извиниться, но тут он неожиданно вцепился ей в плечо железными пальцами, наклонился к ней и злобно рыкнул:
– А тебе, девочка, не кажется, что это не твое собачье дело?
Ольга вывернулась из-под его тяжелой руки, отступила назад и лучезарно улыбнулась в его взбешенные глаза.
– Кажется, – сказала она ласково. – Мне, пацан, кажется, что это твое собачье дело. А мое собачье дело – выволакивать твоего ребенка из-под копыт толпы. Это надо же, оставить девочку с минус восемнадцать в этой давке одну! Па-па-ша… Да еще и рычит. Нормальный человек догадался бы по крайней мере поблагодарить…
Ольга была уверена, что жить ей осталось несколько секунд, но он внезапно успокоился – как-то очень быстро, будто его заморозили. Медленно выпрямился, опустил глаза, полез во внутренний карман пиджака, негромко бормоча:
– Поблагодарить… Конечно, благодарность… Естественно, как это я забыл… Поблагодарить, еще бы…
Вынул из бумажника какую-то купюру, мгновение смотрел на нее, потом усмехнулся, пожал плечами и протянул бумажку Ольге:
– Благодарю вас.
Ольга задохнулась от обиды и почувствовала, что сейчас разревется прямо на глазах этого наглого типа и всех, кто торчал в кафе, с интересом посматривая на них.
– Ну? – сухо сказал наглый тип, не опуская зажатой в пальцах бумажки.
Ольга сжала зубы и шагнула назад, и тут он быстро, каким-то кошачьим движением, сунул свою проклятую купюру в нагрудный карман ее рубахи. Ольга ахнула, шарахнулась от него, больно ударилась локтем о соседний столик и, хватаясь за свой шуршащий карман, прошипела сквозь зубы:
– Ах ты… новорос поганый!
Но он уже стремительно шел к выходу, и только раз на ходу обернулся через плечо и усмехнулся надменно и холодно.
Ольга лихорадочно огляделась, отыскивая свой пластиковый пакет, который бросила где-то под столом, когда они пришли сюда с Чижиком, и поймала несколько любопытных взглядов. Черт бы их всех побрал, почему на нее всегда все пялятся? И где этот подлый пакет? В нем же зонтик был, не хватало еще Галкин зонтик потерять. Ага, вот он. Она подхватила пакет, зажала в кулаке купюру и выскочила из кафе с твердым намерением догнать этого типа и заклеить его проклятой купюрой его проклятую ухмылку. Она чуть не свернула себе шею, мчась по лестнице вниз, и чуть не пришибла дверью какую-то тетку, выскакивая из магазина, но типа, конечно, не догнала. Растворился в воздухе, нечистая сила. Еще бы, его же машина ждала. Он сел в машину, и уехал, и увез с собой ее Чижика.
Ольга села на металлический поручень, огораживающий витрину, поставила локти на колени и уткнулась подбородком в кулаки. Как она сегодня устала, просто немыслимо. А завтра к десяти идти на собеседование. И неизвестно, будет ли из этого толк. Что ни говори, а встречают по одежке. А обуви у нее по-прежнему нет. И денег не хватает уже не только на приличные туфли, но даже и на то безобразие, которое будет жать, тереть и угнетать ее своим убожеством две недели, а потом благополучно развалится. Приплыли.
Спокойно. Без паники. Как там полагается говорить? У меня все хорошо, у меня никаких проблем, я со всем справлюсь. Ольга сжала зубы и потерла кулаками щеки. Что-то неприятно царапнуло кожу, она разжала пальцы и уставилась на смятую бумажку. Ничего себе. Не может быть. Этот тип хоть заметил, что сунул ей в карман? Ольга посидела, задумчиво разглаживая на колене стодолларовую купюру, покачивая головой в такт внутреннему диалогу с самой собой, потом поднялась, сложила бумажку, сунула ее в карман штанов и нащупала там оставшиеся у нее деньги.
– Все продается, – холодно напомнила она сама себе. – Поганый новорос знает, что все продается. Вопрос только в цене. Интересно, что он оценил так высоко…
– Что? – Рядом тормознул мальчишка лет двенадцати, гладкий, румяный и нарядный. В одной руке он держал недоеденный стаканчик с мороженым, в другой – два еще не начатых.
– Ничего, – сказала Ольга. – Так, цитата из классики. Здесь где-то нищий сидел, ты не видел?
– Да у дверей. – Мальчишка нехорошо усмехнулся. – Бомж. Алкаш. Развелось их… Работать не хотят.
– Действительно, безобразие, – согласилась Ольга. – И куда только общественность смотрит? А ты у нас, конечно, ударник капиталистического труда. У тебя какой стаж? До пенсии далеко?
Мальчишка доел одно мороженое и начал разворачивать другое. Развернул, бросил яркую, сильно импортную упаковку Ольге под ноги и хладнокровно поинтересовался:
– У тебя что, крыша поехала?
– Yes, sir, – сказала Ольга печально. – It seems to me, sir.
Мальчишка хлопнул глазами и вдруг разулыбался.
– Sorry, miss, – начал он быстро. – I though, you are Russian…
– Куда уж нам уж, – сказала Ольга все так же печально. – Я, скорее всего, чукча. В крайнем случае – турка… нет, туркестанка. Как правильно будет?
– Не знаю, – хмуро сказал мальчишка, повернулся и тут же растворился в толпе.
– Не знает он… Чему вас только в школе учат? – возмутилась Ольга ему вслед.
Она сунула пакет с Галкиным зонтиком под мышку, повернулась и решительно направилась обратно к входу в магазин, перебирая пальцами деньги в кармане. Где хоть этот нищий-бомж-алкаш?
Нищего не было. Была нищенка. Маленькая такая старушка, одетая в древнее, но совершенно чистенькое тряпье. Лицо у нее было светлое, а глаза – тоскливые. Ольге старушка понравилась. Она не канючила, сидела себе молча на каком-то ящике в уголке и руку не протягивала, а держала на коленях. Но ладонью вверх.
Ольга остановилась перед ней:
– Бабушка, если бы у тебя было много денег, что бы ты купила?
– Булочку, – подумав, сказала старушка и пожевала губами. – Еще молочка бы купила. Сахарку.
– А если бы еще больше было денег?
– Лимон бы купила, – нерешительно сказала старушка. – Или даже сырку. Я раньше очень сыр любила.
– А если бы еще больше было денег?
Старушка закрыла глаза, глубоко задумалась, потом открыла глаза и покачала головой:
– Не знаю. Вот разве боты какие. Для осени. Может, доживу до осени-то.
Ольга опять пошевелила пальцами бумажки в кармане и уцепила одну. Вынула – сто рублей, наши, родимые. Значит, судьба. Она наклонилась, вложила в ладонь старушки деньги и слегка сжала ее прохладные узловатые пальцы:
– На сегодня тебе хватит? Нечего тут сидеть, в духоте такой.
Ольга повернулась и пошла к входу, но тут старушка всполошилась и поднялась со своего ящика, тревожно окликая ее:
– Девонька! Постой-ка… Постой… Ты мне чего дала-то? Видела?
Ольга оглянулась: старушка семенила за ней, размахивая сотенной бумажкой и испуганно тараща тоскливые глаза. Ольга остановилась, испытывая мучительное чувство вины, и неловкость, и жалось, и раздражение… Господи, как она устала…
– У меня еще осталось. В десять раз больше, – твердо сказала Ольга, стараясь не заплакать. – Ты бы, мать, деньги спрятала. Мало ли кто мимо ходит.
– Мимо люди ходят, – рассеянно сказала старушка, все так же протягивая руку с зажатыми в кулаке деньгами. – Девонька, а ты ведь меня обманула, да?
– Что?!
Нет, этот день закончится в дурдоме.
– Нету у тебя больше денег-то, ты мне последние отдала, – тихо, но уверенно сказала старушка.
Ольга сгребла оставшиеся в кармане бумажки в кулак, вытащила и показала старушке. Кроме ста долларов, там оказались еще четыре рублевых сотни, две десятки и талончик на троллейбус.
– Вон у меня сколько, полный карман! – Ольга вынула из кучи рублевые десятки и протянула старушке. – Вот, эти еще лишние остались.
– Бог с тобой, девонька… – Старушка отступила от нее, крестясь и суетливо пряча за пазуху сотенную. – Не надо мне больше, бог с тобой. Помоги тебе Христос.
Да, это бы не помешало, думала Ольга, входя в магазин и направляясь к обувному отделу. Хотя с какой стати Христос должен помогать именно ей? Та же старушка нуждается в помощи, похоже, куда больше. Уж не говоря об Анне Игоревне. Правда, у Чижика есть отец, и хотя он подозрительный тип, но девочку любит, к тому же имеет возможность дарить ей на день рождения пианино и кидать сотню баксов чужой тетке, которая накормила его ребенка всего-то ватрушкой… Все-таки очень подозрительный тип. Пусть Христос ему тоже как-нибудь поможет. Уберечься от конкурентов, рэкетиров, киллеров, уголовного розыска, налоговой полиции и всякого такого… Что там еще связано с такими богатенькими типами? Пусть Христос поможет этому поганому новоросу, чтобы Анне Игоревне было полегче жить.
Продавщица встретила ее, как родную:
– Ой, как вы долго! А я туфли нашла, даже две пары. Такие подходящие, такие мягкие! Правда, совершенно разные, но обе пары светленькие, а одна – прямо на бал, шелковые, и каблучок небольшой, и такие дешевые, вот эти шестьсот, а эти вообще две сотни, прямо удивительно! Но они тряпочные, видите? Шелковые. Ненадолго, конечно, зато такие мягкие! Я себе такие обязательно возьму.
– У вас обменный пункт есть? – спросила Ольга устало. – У меня рублей почти совсем не осталось.
Продавщица глянула на поганую новоросовскую сотню и с готовностью предложила:
– А зачем менять? Я баксы и так возьму. И сдачу дам. Вам чек нужен?
– Нет, – сказала Ольга серьезно. – Чек мне не нужен. Мне туфли нужны.
Глава 4
Галка смотрела, как Ольга выгружает покупки из двух больших пластиковых пакетов, и хмурилась все больше и больше.
Сырокопченая ветчина, полкило, не меньше. Так, сколько стоит? Пакет миндаля в шоколаде. Та-а-ак… Кулек апельсинов. Так-так. Копченая скумбрия. Банка шампиньонов. Банка зеленого горошка. Банка майонеза. Банка неизвестно чего.
– Ты что, банк ограбила? – Галка с опаской заглянула в один наполовину разгруженный пакет и пощупала тугой бок другого, пока полностью забитого.
– Нет, – строго сказала Ольга. – Не банк.
Галка чертыхнулась сквозь зубы, подхватилась и пошлепала босыми ногами в «дальнюю комнату» – конуру, отгороженную от остального пространства сложной баррикадой из древних шкафов и буфетов. В «дальней комнате» у Галки стоял такой же древний комодик с секретным ящиком, где хранились особо ценные Галкины – а последние полгода и Ольгины – вещи: документы, фотографии тех, кого никак не забудешь, и тех, кого надо бы скорее забыть; деньги – когда они были – и три облигации областного жилищного займа. Эти три облигации, три метра будущей квартиры, – все, что осталось у Ольги от всего, что у нее было. Если, конечно, допустить, что у нее вообще что-нибудь было.
Галка пришлепала назад в кухню, держа перед собой эти самые облигации веером. Была она уже не такая хмурая, но зато сильно удивленная.
– Я думала, ты как минимум полметра продала, – растерянно сказала она. – Даже обозлилась. Думаю: уж сколько натерпелись, и ничего, выкрутились. А тут, думаю, апельсинчиков ей захотелось… Ветчинки с конфеткой… Ну, извини. – Галка замолчала, с открытым ртом следя за тем, как Ольга вынимает из пакета две коробки с туфлями, помотала головой и нервно прокашлялась. – Значит, ты не банк ограбила? А кого?
– Частное лицо. – Ольга вынула последний сверток и понесла несъедобные покупки в комнату. – Чайник поставила бы. Я индийского чаю принесла. Настоящего.
– Чайник-то я поставлю… – Галка шлепала за нею, все так же растерянно держа перед собой веер из облигаций. – А ты мне хоть что-нибудь расскажешь?
Ольга ей кое-что рассказала. В общих чертах. Трудно было рассказывать Галке все подряд. Галка всегда пропускала мимо ушей то, что Ольга считала важным, и приматывалась с идиотскими расспросами о каких-то ерундовых мелочах, говорить о которых Ольге было неинтересно.
– Представляешь, – говорила Ольга. – От этого амбала алкоголем разит, а родной отец доверяет ему почти слепого ребенка! И они уходят, а он остается, и неизвестно, как он там с ней на лестнице, а он тут мне душу мотает, а что она там без него – ему начхать.
– А он брюнет или блондин? – перебила Галка, старательно слизывая майонезную кляксу с нового, только что подаренного ей Ольгой халата.
– Кто? – Ольга чуть не подавилась миндалем и попыталась сориентироваться в Галкиной логике. – Ребенок? Это же девочка, я же тебе только что…
– Да ну тебя! – Галка снисходительно усмехнулась. – Ты, Оль, не обижайся, но ты все-таки придурочная. Про ребенка я все поняла. И все. И забудь. Ну в чем ты-то виновата? Зачем ты себя грызешь? Слушай, давай тебя полечим маленько, а?
– Отстань, – буркнула Ольга. – Налечилась я уже. На всю оставшуюся жизнь… Отец – брюнет, амбал – блондин. То есть почти рыжий, только без веснушек. Очень красивый.
– То-то, – удовлетворенно вздохнула Галка. – Тебе голову надо вымыть. В шляпе-то завтра не пойдешь. Ща я воду греть поставлю.
– Спасибо, Галь, – сказала Ольга и проглотила комок в горле. – Что бы я без тебя делала…
– И тебе, Люлек, спасибо, – бодро ответила Галка, помахивая над столом рукой в нерешительности. – Как ты думаешь, что еще сожрать – апельсин или скумбрию?
– Слабительного. – Ольга встала из-за стола и направилась в комнату. – Ты посуду помоешь? Мне еще костюм погладить надо.
– Костюм я погладила, – отрапортовала Галка. – Посуду помою. Иди-ка ты в малину, пока солнышко еще хорошее. Может, хоть чуть покраснеешь. Все-таки странно: все люди как люди, если загорают – так это загар, а ты сколько времени каждый день на солнце жаришься, а все какая-то желтенькая. Как горчицей намазанная.
Ольга в одних трусиках валялась на раскладушке в углу Галкиного сада-огорода и лениво размышляла, что хорошо бы закончить портрет той парикмахерши прямо сегодня. Натура ей уже не нужна, работы там осталось всего часа на два, а деньги в любом случае хорошо бы побыстрее получить. Если завтра она устроится на работу – Галке на первое время хватит, а потом Ольга будет ей помогать со своей зарплаты. Ха-а-арошую зарплату обещают. Ой, стоп-стоп-стоп. Не будем планировать раньше времени. Будем прикидывать прямо противоположный вариант. Если – что вполне вероятно – завтра она при полном параде и в новых туфлях вернется сюда с фигой в кармане, то деньги будут нужны тем более. К тому же если портрет этой Надежде понравится, она покажет его подружкам. А если портрет понравится подружкам, они прибегут позировать тоже. И приведут своих детей. Как было после первого же портрета Галкиной соседки, когда вся улица выстроилась к Ольге в очередь. Правда, все это приносило копейки, но они с Галкой спокойно продержались полгода, а уж теперь, когда заказчик пошел денежный, и подавно продержатся. И не придется продавать три метра ее будущего жилья. А может, и еще удастся прикупить. Не сразу, конечно. Ну, ничего. У меня все хорошо. Обойдусь в случае чего и без высокооплачиваемой работы. Надо только вот прямо сейчас встать и закончить Надькин портрет.
Ольга вздохнула, перевернулась на живот и, не открывая глаз, пошарила рукой под раскладушкой. Нащупала коробку пастели, не вставая, вытащила ее и положила на раскладушку себе под бок. Опять запустила руку под раскладушку, уцепила папку с бумагой, приподнялась, сунула прохладную папку под себя и легла на нее, наслаждаясь ощущением внезапного холода на своем горячем животе.
– Ну, ты, корова, – сказала она себе сурово. – Ты что, загорать сюда пришла? А ну-ка соблюдай трудовую дисциплину.
Еще минутку полежала, ожидая, когда последняя прохлада от папки с бумагой впитается в кожу, опять вздохнула, стремительно взметнулась, перевернулась, села, по-турецки поджав ноги, и отдала честь безупречно четким жестом, правда, почему-то левой рукой.
– Есть приступить к выполнению задания, – громко сказала она и открыла глаза.
По ту сторону кустов стояла Галка – руки в боки, голова слегка склонена к плечу – и смотрела на нее хищным взглядом.
– Может, все-таки полечим тебя, а? – с надеждой спросила она. – А то вон уже сама с собой говоришь.
– С умным человеком всегда приятно поговорить, – ответила Ольга и, наклонившись, поискала в траве свои черные очки. – Знаешь, Галь, я сейчас подумала: а чего, в самом деле, особенного-то? У других еще не то бывает – и ничего, живут…
– Смотри-ка, – радостно удивилась Галка. – Сама собой вылечилась, кто бы мог подумать. Вода согрелась уже. Иди мыться, я тебе полью.
Через пятнадцать минут Ольга сидела на той же раскладушке в той же позе, сохла, с удовольствием пила чуть теплый слабенький чай с лимонными дольками и с удовольствием же доводила до совершенства портрет парикмахерши Надежды. Надежда пообещала за портрет пятьсот рублей. Ольга потратила на работу без малого два дня, но не отдавала портрет уже неделю. Как сказал бы ее бывший шеф – из соображений политической экономии. Или он говорил «экономической политики»? Как давно это было.
Ольга окинула готовый портрет последним критическим взглядом, сказала себе: «Ты гений, корова ленивая», – и спрятала портрет в папку. Посидела, повздыхала, допила чай, сказала себе: «Гений, но идиотка».
Потом достала из папки чистый лист торшона, выбрала мелок цвета золотистого загара и начала быстро набрасывать славную детскую мордашку, смуглую, румяную, смеющуюся во весь рот. Девочка на портрете так сильно смеялась, что почти зажмурила глаза.
Сырокопченая ветчина, полкило, не меньше. Так, сколько стоит? Пакет миндаля в шоколаде. Та-а-ак… Кулек апельсинов. Так-так. Копченая скумбрия. Банка шампиньонов. Банка зеленого горошка. Банка майонеза. Банка неизвестно чего.
– Ты что, банк ограбила? – Галка с опаской заглянула в один наполовину разгруженный пакет и пощупала тугой бок другого, пока полностью забитого.
– Нет, – строго сказала Ольга. – Не банк.
Галка чертыхнулась сквозь зубы, подхватилась и пошлепала босыми ногами в «дальнюю комнату» – конуру, отгороженную от остального пространства сложной баррикадой из древних шкафов и буфетов. В «дальней комнате» у Галки стоял такой же древний комодик с секретным ящиком, где хранились особо ценные Галкины – а последние полгода и Ольгины – вещи: документы, фотографии тех, кого никак не забудешь, и тех, кого надо бы скорее забыть; деньги – когда они были – и три облигации областного жилищного займа. Эти три облигации, три метра будущей квартиры, – все, что осталось у Ольги от всего, что у нее было. Если, конечно, допустить, что у нее вообще что-нибудь было.
Галка пришлепала назад в кухню, держа перед собой эти самые облигации веером. Была она уже не такая хмурая, но зато сильно удивленная.
– Я думала, ты как минимум полметра продала, – растерянно сказала она. – Даже обозлилась. Думаю: уж сколько натерпелись, и ничего, выкрутились. А тут, думаю, апельсинчиков ей захотелось… Ветчинки с конфеткой… Ну, извини. – Галка замолчала, с открытым ртом следя за тем, как Ольга вынимает из пакета две коробки с туфлями, помотала головой и нервно прокашлялась. – Значит, ты не банк ограбила? А кого?
– Частное лицо. – Ольга вынула последний сверток и понесла несъедобные покупки в комнату. – Чайник поставила бы. Я индийского чаю принесла. Настоящего.
– Чайник-то я поставлю… – Галка шлепала за нею, все так же растерянно держа перед собой веер из облигаций. – А ты мне хоть что-нибудь расскажешь?
Ольга ей кое-что рассказала. В общих чертах. Трудно было рассказывать Галке все подряд. Галка всегда пропускала мимо ушей то, что Ольга считала важным, и приматывалась с идиотскими расспросами о каких-то ерундовых мелочах, говорить о которых Ольге было неинтересно.
– Представляешь, – говорила Ольга. – От этого амбала алкоголем разит, а родной отец доверяет ему почти слепого ребенка! И они уходят, а он остается, и неизвестно, как он там с ней на лестнице, а он тут мне душу мотает, а что она там без него – ему начхать.
– А он брюнет или блондин? – перебила Галка, старательно слизывая майонезную кляксу с нового, только что подаренного ей Ольгой халата.
– Кто? – Ольга чуть не подавилась миндалем и попыталась сориентироваться в Галкиной логике. – Ребенок? Это же девочка, я же тебе только что…
– Да ну тебя! – Галка снисходительно усмехнулась. – Ты, Оль, не обижайся, но ты все-таки придурочная. Про ребенка я все поняла. И все. И забудь. Ну в чем ты-то виновата? Зачем ты себя грызешь? Слушай, давай тебя полечим маленько, а?
– Отстань, – буркнула Ольга. – Налечилась я уже. На всю оставшуюся жизнь… Отец – брюнет, амбал – блондин. То есть почти рыжий, только без веснушек. Очень красивый.
– То-то, – удовлетворенно вздохнула Галка. – Тебе голову надо вымыть. В шляпе-то завтра не пойдешь. Ща я воду греть поставлю.
– Спасибо, Галь, – сказала Ольга и проглотила комок в горле. – Что бы я без тебя делала…
– И тебе, Люлек, спасибо, – бодро ответила Галка, помахивая над столом рукой в нерешительности. – Как ты думаешь, что еще сожрать – апельсин или скумбрию?
– Слабительного. – Ольга встала из-за стола и направилась в комнату. – Ты посуду помоешь? Мне еще костюм погладить надо.
– Костюм я погладила, – отрапортовала Галка. – Посуду помою. Иди-ка ты в малину, пока солнышко еще хорошее. Может, хоть чуть покраснеешь. Все-таки странно: все люди как люди, если загорают – так это загар, а ты сколько времени каждый день на солнце жаришься, а все какая-то желтенькая. Как горчицей намазанная.
Ольга в одних трусиках валялась на раскладушке в углу Галкиного сада-огорода и лениво размышляла, что хорошо бы закончить портрет той парикмахерши прямо сегодня. Натура ей уже не нужна, работы там осталось всего часа на два, а деньги в любом случае хорошо бы побыстрее получить. Если завтра она устроится на работу – Галке на первое время хватит, а потом Ольга будет ей помогать со своей зарплаты. Ха-а-арошую зарплату обещают. Ой, стоп-стоп-стоп. Не будем планировать раньше времени. Будем прикидывать прямо противоположный вариант. Если – что вполне вероятно – завтра она при полном параде и в новых туфлях вернется сюда с фигой в кармане, то деньги будут нужны тем более. К тому же если портрет этой Надежде понравится, она покажет его подружкам. А если портрет понравится подружкам, они прибегут позировать тоже. И приведут своих детей. Как было после первого же портрета Галкиной соседки, когда вся улица выстроилась к Ольге в очередь. Правда, все это приносило копейки, но они с Галкой спокойно продержались полгода, а уж теперь, когда заказчик пошел денежный, и подавно продержатся. И не придется продавать три метра ее будущего жилья. А может, и еще удастся прикупить. Не сразу, конечно. Ну, ничего. У меня все хорошо. Обойдусь в случае чего и без высокооплачиваемой работы. Надо только вот прямо сейчас встать и закончить Надькин портрет.
Ольга вздохнула, перевернулась на живот и, не открывая глаз, пошарила рукой под раскладушкой. Нащупала коробку пастели, не вставая, вытащила ее и положила на раскладушку себе под бок. Опять запустила руку под раскладушку, уцепила папку с бумагой, приподнялась, сунула прохладную папку под себя и легла на нее, наслаждаясь ощущением внезапного холода на своем горячем животе.
– Ну, ты, корова, – сказала она себе сурово. – Ты что, загорать сюда пришла? А ну-ка соблюдай трудовую дисциплину.
Еще минутку полежала, ожидая, когда последняя прохлада от папки с бумагой впитается в кожу, опять вздохнула, стремительно взметнулась, перевернулась, села, по-турецки поджав ноги, и отдала честь безупречно четким жестом, правда, почему-то левой рукой.
– Есть приступить к выполнению задания, – громко сказала она и открыла глаза.
По ту сторону кустов стояла Галка – руки в боки, голова слегка склонена к плечу – и смотрела на нее хищным взглядом.
– Может, все-таки полечим тебя, а? – с надеждой спросила она. – А то вон уже сама с собой говоришь.
– С умным человеком всегда приятно поговорить, – ответила Ольга и, наклонившись, поискала в траве свои черные очки. – Знаешь, Галь, я сейчас подумала: а чего, в самом деле, особенного-то? У других еще не то бывает – и ничего, живут…
– Смотри-ка, – радостно удивилась Галка. – Сама собой вылечилась, кто бы мог подумать. Вода согрелась уже. Иди мыться, я тебе полью.
Через пятнадцать минут Ольга сидела на той же раскладушке в той же позе, сохла, с удовольствием пила чуть теплый слабенький чай с лимонными дольками и с удовольствием же доводила до совершенства портрет парикмахерши Надежды. Надежда пообещала за портрет пятьсот рублей. Ольга потратила на работу без малого два дня, но не отдавала портрет уже неделю. Как сказал бы ее бывший шеф – из соображений политической экономии. Или он говорил «экономической политики»? Как давно это было.
Ольга окинула готовый портрет последним критическим взглядом, сказала себе: «Ты гений, корова ленивая», – и спрятала портрет в папку. Посидела, повздыхала, допила чай, сказала себе: «Гений, но идиотка».
Потом достала из папки чистый лист торшона, выбрала мелок цвета золотистого загара и начала быстро набрасывать славную детскую мордашку, смуглую, румяную, смеющуюся во весь рот. Девочка на портрете так сильно смеялась, что почти зажмурила глаза.
Глава 5
Ольга сидела в мягком кресле, обитом светло-серой кожей, и рассматривала работодателя. Это был совсем молодой человек – лет двадцать пять, наверное, – белобрысый, белокожий, белозубый и белорукий. Рубашка у него была тоже очень белая. А легкий летний костюм – серый, пепельно-серый, почти того же оттенка, что и Ольгин шелковый костюмчик. Впрочем, диван, кресла, шторы на окнах и ковер на полу были тоже серые, серебристо-серые. Красиво. Когда Ольга прочла фамилию на полированной табличке на двери кабинета – Серебряный, – она представила что-то кудрявое, смугло-желто-красно-ярко-синее, томно-гитарно-цыганское. Вошла в кабинет и на нервной почве чуть не захихикала: ну совершенно серебряный. И кабинет серебряный, и хозяин кабинета – Серебряный, и сама она воткнулась сюда, как серебряная ложка в серебряную корзину для столового серебра. Нет, все-таки хорошо, что она выбрала из двух пар новых туфель те, которые попроще. Ее шелковые лодочки жемчужно-серого цвета с перламутровым сиянием были бы той последней каплей, которая переполнила бы эту серебряную чашу красоты. И все растеклось бы бесформенной лужей пародии.
Серебряный парень поднял нос от ее бумаг:
– Я смотрю, вы абсолютно все собрали, да?
В его голосе, кроме удивления, было и одобрение.
– У меня большой опыт подобной работы, – с достоинством соврала Ольга. – Но если вам требуется что-то еще, я могу предоставить любые сведения.
Как же, «что-то еще». Он ни за что не придумает, что за сведения можно потребовать еще. За четыре дня Любаша сделала все мыслимые медицинские справки, за это время Ольга честно обегала всех врачей в Любашиной поликлинике и еще несколько – в других. На всякий случай – для любителей подробностей – у нее в сумке лежала ее медицинская карточка, но было бы лучше, если бы этот Серебряный не оказался любителем подробностей. В конце концов, справка от каждого врача содержала главную информацию: практически здорова. Что ему еще может быть нужно? И рекомендации «с прежнего места работы» должны произвести впечатление. Она сама их диктовала своему бывшему однокласснику Славке Долматову, из которого неожиданно получился подполковник авиации, милому старичку Владимиру Ивановичу Болотину, местному писателю, давнему ее знакомому, и одной торговке, портрет которой она делала месяц назад. Писатель очень веселился, раскрывая ее светлый образ заботливой няни его детей. Два его сына были бы очень не против такой няни, заявил Владимир Иванович жизнерадостно. Вот только в этом месте: «никогда не допускает конфликтных ситуаций» – это вряд ли, ласточка моя. Они из-за вас друг друга просто поубивали бы. Хе-хе-хе.
Оба его сына были старше Ольги на пару лет.
Серебряный смотрел на нее и, кажется, собирался что-то спросить. На всякий случай Ольга решила перехватить инициативу.
– У вас больше нет вопросов? – Она говорила очень вежливо. Очень доброжелательно. Как учит нас Дейл Карнеги. – А то я тоже хотела бы кое-что узнать. Например, чем болен ваш ребенок. Он что… инвалид?
– Это не мой ребенок. – В холодных серебряных глазах мелькнуло удивление. – И он не то чтобы болен… То есть… И это не он, а она. В смысле – девочка.
– Не ваш ребенок?
Ольга растерялась. Какого дьявола ей тут смотрины устраивают? Что это за родители, которые поручают чужим людям выбирать няню для своего ребенка, да еще больного?
– Я хотела бы поговорить с родителями ребенка, – сказала она твердо. – Конечно, если это входит в их планы.
В серебряных глазах опять что-то дрогнуло, но ответил он с бесстрастным выражением лица бесстрастным же голосом:
– Конечно. Матери у девочки нет. С отцом ребенка вы поговорите через несколько минут. Я с вами говорю по его поручению. Еще вопросы есть?
– Только к отцу ребенка. К вам – нет. – Ольга подавила внезапное чувство неловкости. – А у вас ко мне?
– Один. – Серебряные глаза смотрели с подозрением. – Почему вы носите черные очки в помещении? У вас проблемы с глазами?
– Никаких проблем. – Ольга сумела даже улыбнуться. – Там есть справка от офтальмолога. Единица. Сто процентов. Просто я не люблю очень яркого света, а здесь солнце прямо в окна…
Серебряный встал и, прикрыв распахнутую раму, быстро задернул шторы.
– Так лучше? – безразлично спросил он, опять садясь за стол.
– Да, спасибо… Вы имеете в виду, что мне надо снять очки?
– Ну, знаете… – Парень смотрел на нее все с тем же подозрением. – Когда разговариваешь с человеком, хотелось бы видеть его глаза.
Ольга вздохнула и сняла светофильтры. Ей бы не хотелось, чтобы видели ее глаза. Ее до сих пор настораживала и даже пугала реакция тех, кто видел ее глаза. Ладно, все равно отец ребенка не он.
Она неохотно подняла ресницы и настороженно глянула в лицо Серебряному. И вдруг увидела, какой это молоденький паренек. В сущности, совсем мальчишка. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, лицо медленно заливала краска, и на полуоткрытых губах бродила растерянная улыбка. А серые глаза были просто испуганными.
– Во черт… – бормотал он. – Ничего себе… Черт побери, проклятье… – Он сел прямо, закрыл глаза, потер ладонями лицо и вдруг засмеялся. – Простите.
– Что-нибудь не так? – спросила Ольга. В конце концов, она и не такое видела. Однажды в магазине какой-то мужик, встретившись с ней глазами, выронил бутылку и даже не заметил этого, просто переступил через лужу и осколки и пошел за ней, как лунатик. А ее бывший шеф вообще сошел с ума, когда впервые увидел ее после… а, черт с ним. Ольга смотрела на мальчишку за столом и думала, что этот Серебряный – золотой парень. У него вполне человеческая реакция, кажется, он даже не собирается впадать в кому.
– Вам что-то не нравится? – настороженно спросила Ольга, наблюдая, как он потянулся к коробке селектора и нажал какую-то кнопку.
– Ну что вы, – поспешно ответил Серебряный и наклонился к аппарату. – Тамара Михайловна, будь друг, зайди сюда… – Он навалился грудью на стол и опять уставился на нее. – Извините, а у вас ресницы настоящие?
В голосе парня слышался горячий интерес, чуть ли не азарт. Визажист он какой-нибудь, что ли?
Странно все это. Куда хоть она попала? Ресницы им нужны настоящие. Или, наоборот, они имеют что-то против настоящих ресниц? И беседует она не с родителями ребенка, а с каким-то пацаном без особых примет. Особые приметы – серая личность.
В кабинет влетела какая-то баба без возраста – от тридцати до пятидесяти, прикинула Ольга. Крупная, крупнофигуристая, крупноглазая, крупноприческовая. Все в ней было как-то несколько преувеличено, особенно макияж, украшения и голос.
Серебряный парень поднял нос от ее бумаг:
– Я смотрю, вы абсолютно все собрали, да?
В его голосе, кроме удивления, было и одобрение.
– У меня большой опыт подобной работы, – с достоинством соврала Ольга. – Но если вам требуется что-то еще, я могу предоставить любые сведения.
Как же, «что-то еще». Он ни за что не придумает, что за сведения можно потребовать еще. За четыре дня Любаша сделала все мыслимые медицинские справки, за это время Ольга честно обегала всех врачей в Любашиной поликлинике и еще несколько – в других. На всякий случай – для любителей подробностей – у нее в сумке лежала ее медицинская карточка, но было бы лучше, если бы этот Серебряный не оказался любителем подробностей. В конце концов, справка от каждого врача содержала главную информацию: практически здорова. Что ему еще может быть нужно? И рекомендации «с прежнего места работы» должны произвести впечатление. Она сама их диктовала своему бывшему однокласснику Славке Долматову, из которого неожиданно получился подполковник авиации, милому старичку Владимиру Ивановичу Болотину, местному писателю, давнему ее знакомому, и одной торговке, портрет которой она делала месяц назад. Писатель очень веселился, раскрывая ее светлый образ заботливой няни его детей. Два его сына были бы очень не против такой няни, заявил Владимир Иванович жизнерадостно. Вот только в этом месте: «никогда не допускает конфликтных ситуаций» – это вряд ли, ласточка моя. Они из-за вас друг друга просто поубивали бы. Хе-хе-хе.
Оба его сына были старше Ольги на пару лет.
Серебряный смотрел на нее и, кажется, собирался что-то спросить. На всякий случай Ольга решила перехватить инициативу.
– У вас больше нет вопросов? – Она говорила очень вежливо. Очень доброжелательно. Как учит нас Дейл Карнеги. – А то я тоже хотела бы кое-что узнать. Например, чем болен ваш ребенок. Он что… инвалид?
– Это не мой ребенок. – В холодных серебряных глазах мелькнуло удивление. – И он не то чтобы болен… То есть… И это не он, а она. В смысле – девочка.
– Не ваш ребенок?
Ольга растерялась. Какого дьявола ей тут смотрины устраивают? Что это за родители, которые поручают чужим людям выбирать няню для своего ребенка, да еще больного?
– Я хотела бы поговорить с родителями ребенка, – сказала она твердо. – Конечно, если это входит в их планы.
В серебряных глазах опять что-то дрогнуло, но ответил он с бесстрастным выражением лица бесстрастным же голосом:
– Конечно. Матери у девочки нет. С отцом ребенка вы поговорите через несколько минут. Я с вами говорю по его поручению. Еще вопросы есть?
– Только к отцу ребенка. К вам – нет. – Ольга подавила внезапное чувство неловкости. – А у вас ко мне?
– Один. – Серебряные глаза смотрели с подозрением. – Почему вы носите черные очки в помещении? У вас проблемы с глазами?
– Никаких проблем. – Ольга сумела даже улыбнуться. – Там есть справка от офтальмолога. Единица. Сто процентов. Просто я не люблю очень яркого света, а здесь солнце прямо в окна…
Серебряный встал и, прикрыв распахнутую раму, быстро задернул шторы.
– Так лучше? – безразлично спросил он, опять садясь за стол.
– Да, спасибо… Вы имеете в виду, что мне надо снять очки?
– Ну, знаете… – Парень смотрел на нее все с тем же подозрением. – Когда разговариваешь с человеком, хотелось бы видеть его глаза.
Ольга вздохнула и сняла светофильтры. Ей бы не хотелось, чтобы видели ее глаза. Ее до сих пор настораживала и даже пугала реакция тех, кто видел ее глаза. Ладно, все равно отец ребенка не он.
Она неохотно подняла ресницы и настороженно глянула в лицо Серебряному. И вдруг увидела, какой это молоденький паренек. В сущности, совсем мальчишка. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, лицо медленно заливала краска, и на полуоткрытых губах бродила растерянная улыбка. А серые глаза были просто испуганными.
– Во черт… – бормотал он. – Ничего себе… Черт побери, проклятье… – Он сел прямо, закрыл глаза, потер ладонями лицо и вдруг засмеялся. – Простите.
– Что-нибудь не так? – спросила Ольга. В конце концов, она и не такое видела. Однажды в магазине какой-то мужик, встретившись с ней глазами, выронил бутылку и даже не заметил этого, просто переступил через лужу и осколки и пошел за ней, как лунатик. А ее бывший шеф вообще сошел с ума, когда впервые увидел ее после… а, черт с ним. Ольга смотрела на мальчишку за столом и думала, что этот Серебряный – золотой парень. У него вполне человеческая реакция, кажется, он даже не собирается впадать в кому.
– Вам что-то не нравится? – настороженно спросила Ольга, наблюдая, как он потянулся к коробке селектора и нажал какую-то кнопку.
– Ну что вы, – поспешно ответил Серебряный и наклонился к аппарату. – Тамара Михайловна, будь друг, зайди сюда… – Он навалился грудью на стол и опять уставился на нее. – Извините, а у вас ресницы настоящие?
В голосе парня слышался горячий интерес, чуть ли не азарт. Визажист он какой-нибудь, что ли?
Странно все это. Куда хоть она попала? Ресницы им нужны настоящие. Или, наоборот, они имеют что-то против настоящих ресниц? И беседует она не с родителями ребенка, а с каким-то пацаном без особых примет. Особые приметы – серая личность.
В кабинет влетела какая-то баба без возраста – от тридцати до пятидесяти, прикинула Ольга. Крупная, крупнофигуристая, крупноглазая, крупноприческовая. Все в ней было как-то несколько преувеличено, особенно макияж, украшения и голос.