Страница:
Помнится, таким же вот образом я, лет в тринадцать, угодил под грузовик. Нога попала в какую-то выщербину на дороге, каковых у нас всегда было более чем достаточно, упал, и эта здоровенная махина как раз проехала по ноге. Отделался, правда, до смешного легко — перелом, причем закрытый, так что некоторые приятели даже мне не сразу верили. Шофер, что меня сбил — дядя Женя с соседней улицы, которого все мы знали, потому что он был любитель поиграть в карты в нашем дворе, да все время проигрывал, — вышел из грузовика весь белый и трясущийся — решил, будто насмерть. А я от шока только смеяться мог. Все лето у меня, правда, было испорчено — со сломанной ногой ни мяч не попинаешь, ни на велике не погоняешь. Те, что помладше, даже пытались дразнить меня: «Юрка, Юрка — вместо ноги чурка», пользуясь тем, что догнать я их не мог. Но через полтора месяца гипс сняли, и несколько раз дядя Женя даже брал меня с собой на рыбалку — чувствовал себя виноватым. За это время я сильно привязался к нему, своих детей у него не было, да и жены тоже, жил он холостяком.
Через год дядя Женя погиб — перебрал лишнего и вместе со своим грузовиком угодил в реку. Мы с ребятами бегали смотреть, как вытаскивали из воды его тело. Тело на дядю Женю совсем не походило, было каким-то обмякшим и вообще неприятным. На его похороны я не пошел.
Я выскочил из машины и наклонился к пострадавшей. Она уже приподнялась и хотела было встать без моей помощи, но сморщилась от боли и застонала.
— Жива?! — спросил я, хотя это было и так очевидно. Она кивнула.
Я помог ей подняться на ноги (на ее очень даже красивые ноги, сказал бы я в другой ситуации, но, к сожалению, сейчас было не до того). Когда она встала, во мне зашевелилось что-то похожее на комплекс неполноценности. Вообще-то я не могу пожаловаться на свой рост, но тут был как раз такой случай. Я совсем не удивлюсь, если в детстве ее дразнили Каланчой — как дядю Степу.
— Идти сможете? Может, вам в больницу или травмопункт?
Девушка кивнула в ответ на мой первый вопрос, а вместо ответа на второй похромала в сторону тротуара.
— Давайте я вас подвезу! — крикнул я ей, уже даже и не надеясь на какую-либо реакцию с ее стороны.
Неожиданно девушка обернулась.
— Да, — сказала она, очевидно приняв какое-то решение. — Подвезите меня, пожалуйста… Вы знаете, где здесь Птичий рынок?
Я галантно распахнул перед ней дверцу. Обошел машину и сел за руль. Сидя в машине, я почувствовал себя комфортнее — наша разница в росте мгновенно исчезла.
— Впервые в жизни вижу человека, который так спешит на Птичий рынок, что не замечает проезжающих мимо машин, — попытался пошутить я, чтобы завязать разговор. — Это где-то рядом с Волгоградским проспектом?
— А где Калитниковское кладбище находится, вы тоже не знаете? — не желая реагировать на мой юмор, спросила девушка.
— Вы уж определитесь, куда вам надо — на кладбище или на Птичий рынок, — не унимался я.
Девушка только вздохнула:
— Ох уж эта мужская логика! Я пытаюсь дать вам ориентиры…
— Кстати, вы знаете, чем отличается мужская логика от женской?
Моя спутница лишь равнодушно пожала плечами. Но я не отступал от своего намерения хоть как-то ее развеселить и рассказал ей свой любимый в последнее время анекдот:
— Одного мужчину спросили, какова вероятность того, что он встретит на улице динозавра. Он ответил, что примерно одна миллиардная. Когда тот же вопрос задали женщине, она ответила — пятьдесят на пятьдесят.
Я выдержал паузу. Девушка не выдержала:
— Почему?
— Либо встречу, либо не встречу.
Получилось! Моя спутница наконец позволила себе улыбнуться. Люблю, когда мои старания приносят результат. Правда, через пару секунд она вновь опустила углы губ.
— Смешно, — вздохнула она.
3
4
5
Через год дядя Женя погиб — перебрал лишнего и вместе со своим грузовиком угодил в реку. Мы с ребятами бегали смотреть, как вытаскивали из воды его тело. Тело на дядю Женю совсем не походило, было каким-то обмякшим и вообще неприятным. На его похороны я не пошел.
Я выскочил из машины и наклонился к пострадавшей. Она уже приподнялась и хотела было встать без моей помощи, но сморщилась от боли и застонала.
— Жива?! — спросил я, хотя это было и так очевидно. Она кивнула.
Я помог ей подняться на ноги (на ее очень даже красивые ноги, сказал бы я в другой ситуации, но, к сожалению, сейчас было не до того). Когда она встала, во мне зашевелилось что-то похожее на комплекс неполноценности. Вообще-то я не могу пожаловаться на свой рост, но тут был как раз такой случай. Я совсем не удивлюсь, если в детстве ее дразнили Каланчой — как дядю Степу.
— Идти сможете? Может, вам в больницу или травмопункт?
Девушка кивнула в ответ на мой первый вопрос, а вместо ответа на второй похромала в сторону тротуара.
— Давайте я вас подвезу! — крикнул я ей, уже даже и не надеясь на какую-либо реакцию с ее стороны.
Неожиданно девушка обернулась.
— Да, — сказала она, очевидно приняв какое-то решение. — Подвезите меня, пожалуйста… Вы знаете, где здесь Птичий рынок?
Я галантно распахнул перед ней дверцу. Обошел машину и сел за руль. Сидя в машине, я почувствовал себя комфортнее — наша разница в росте мгновенно исчезла.
— Впервые в жизни вижу человека, который так спешит на Птичий рынок, что не замечает проезжающих мимо машин, — попытался пошутить я, чтобы завязать разговор. — Это где-то рядом с Волгоградским проспектом?
— А где Калитниковское кладбище находится, вы тоже не знаете? — не желая реагировать на мой юмор, спросила девушка.
— Вы уж определитесь, куда вам надо — на кладбище или на Птичий рынок, — не унимался я.
Девушка только вздохнула:
— Ох уж эта мужская логика! Я пытаюсь дать вам ориентиры…
— Кстати, вы знаете, чем отличается мужская логика от женской?
Моя спутница лишь равнодушно пожала плечами. Но я не отступал от своего намерения хоть как-то ее развеселить и рассказал ей свой любимый в последнее время анекдот:
— Одного мужчину спросили, какова вероятность того, что он встретит на улице динозавра. Он ответил, что примерно одна миллиардная. Когда тот же вопрос задали женщине, она ответила — пятьдесят на пятьдесят.
Я выдержал паузу. Девушка не выдержала:
— Почему?
— Либо встречу, либо не встречу.
Получилось! Моя спутница наконец позволила себе улыбнуться. Люблю, когда мои старания приносят результат. Правда, через пару секунд она вновь опустила углы губ.
— Смешно, — вздохнула она.
3
Аслан всю дорогу проспал, как говорится, без задних ног, впервые отсыпаясь в полной безопасности, впервые за несколько последних безумных лет.
Проснулся только за два часа до Москвы.
Умылся, сдал постель, скатал матрас, забросил его на третью полку. И, помаявшись в тесном вагоне, вышел, чтоб не мешать людям собираться, и встал в тамбуре у окна. Какой-то угрюмый мужик у противоположного окна с остервенением курил одну за другой едкие папиросы.
— Едешь в Москву бомбы подкладывать? — скривился он в сторону Аслана.
— К жене возвращаюсь, — спокойно соврал Аслан.
— Успел свою переправить в мирное место? — не унимался угрюмый мужик. — А я нет! У меня всех ваши зарезали! И даже старуху!
Аслан молча повернулся и через переход прошел в другой вагон.
Ни капли обиды или раздражения он не испытывал к тому задиристому мужику. Жизнь приучила Аслана относиться к подобным провокациям как к самому обыкновенному, обычному. Как к ветру, например, или как к дождю. Дует, каплет — отойди в сторонку. О настоящей боли, о действительных утратах так не говорят. А может, не врет?.. Кто его знает… Тем и успокоит истерзанную душу.
С приближением к столице на сердце становилось все тревожнее и тревожнее. В мрачных казематах Чернокозова встреча с любимой представлялась праздником на облаках в море цветов! А наяву… Денег не хватит даже на один цветочек. Да и захочет ли она увидеться? Покажет ли сына? Вероятнее всего — нет. Не станет разрушать настоящую, налаженную жизнь ради каких-то туманных воспоминаний.
Да и что у них было? Полгода детских ухаживаний? А после его отъезда — она в полном одиночестве… Стыд перед знакомыми, укоры родителей. От Аслана она не видела ничего хорошего за все эти годы, только редкие и короткие разговоры по телефону.
Насчет жены Аслан действительно соврал случайному попутчику. Но не на все сто процентов. В Москве у него был сын! И любимая женщина, которая родила ему этого сына. К ним он и ехал. Хотя и была эта любимая в настоящее время женой совершенно другого человека. Ответственного работника Министерства внутренних дел…
В купейном вагоне, куда прошел Аслан, можно было только встать около окна в коридоре. За его спиной суетились пассажиры, стараясь успеть воспользоваться туалетом до прибытия поезда в карантинную зону. А перед глазами за окнами в вечерних сумерках улетали в бездонное прошлое пригородные платформы, березовые рощи, дачные поселки и краснокирпичные коттеджные городки за высокими бетонными заборами. Многоэтажные дома подмосковных городков, переезды с иностранными машинами, поля, заводы, реки и мосты… Золотом сверкали кресты далеких церквей.
На вокзале стремительная толпа подхватила Аслана — он не успел и сообразить-то, куда ему нужно пробираться!
— Гражданин! — остановил его милицейский патруль. — Предъявите документы!
Такой строгости Аслан никак не ожидал. Его бесцеремонно и дотошно расспросили, кто он, куда направляется, зачем, на какое время? Перечитали все бумажки и документы. Разве только на зуб не попробовали. И не нашли, к чему придраться. С явным сожалением, будто упустили какое-то удовольствие, вернули документы:
— Ну гляди, не забудь зарегистрироваться! А то… Сам понимаешь. У нас тут много ваших… С терактами!
Аслан сдержался, не ответил. Молча взял документы, проверил, все ли вернули…
Чтобы позвонить, пришлось просто за бешеные деньги покупать телефонную карточку! А он и не знал, что здесь теперь таксофоны. Пришлось отдать последнее.
Кое-как разобрался в хитроумной инструкции, набрал номер. На другом конце провода тут же взяли трубку:
— Слушаю вас!
— Простите, — закашлялся Аслан, — это Елена Николаевна?
— Да. А это кто?
— Аслан.
— Да? — Елена растерялась и замолчала, видимо, не поверила собственным ушам. — А ты откуда звонишь?
— Я в Москве! Очень хочу тебя увидеть. Я тебе все расскажу!
— Асланушка, я же говорила тебе, что я не могу больше! Не могу! Столько лет прошло! Зачем? Зачем ты хочешь опять мучить меня?
— Я очень люблю тебя! И нашего сына!
— У меня своя семья… У меня нормальный муж… А… Где же ты был все это время?
— Позавчера меня освободили из концлагеря.
— Из концлагеря? Освободили… Ты говоришь правду?
— Леночка, ты забыла меня? Разве я когда-нибудь тебя обманывал?
— Замолчи! Я не могу тебя слушать!
— Почему?
— У меня сейчас сердце разорвется.
В трубке было слышно, как она тяжело дышит.
— Я сейчас приеду. Давай адрес! — Аслан от волнения никак не мог найти в карманах ни ручку, ни карандаш. Которых в общем-то там и не было.
— Через полчаса приедет мой муж. Сегодня у нас… не получится встретиться. Давай встретимся завтра?
— Хорошо, — только и успел вымолвить Аслан: она моментально бросила трубку.
Честно говоря, Аслан надеялся на чудо, виделись ему облака и цветы, а на самом деле представлял себе встречу несколько иначе. Могло быть по-разному. Больше всего было шансов на совершенно трагический вариант. Если бы она не стала разговаривать и сразу же бросила трубку. Но этого не случилось. Уже хорошо. Но! Даже лучше! Намного! Она же сама назначила встречу! Осталось только ночь продержаться…
— Вот и хорошо, вот и хорошо, — на разные лады, как заклинание, повторял Аслан, потирая дрожащие руки, — она не отказала. Она встретится со мной. Я все объясню, все расскажу. Она поймет. Главное, чтобы сын был здоров! И все у нас будет хорошо.
Вариантов ночлега не было — он решил перекантоваться на вокзале. Но оказалось, что и тут царят новые порядки — его попросту не пустили в зал ожидания, где есть скамейки. Вход только по билетам или за деньги. Ни того, ни другого у Аслана не было. И он отправился, как беспечный денди, гулять по ночной столице!
Он еще не знал, что всякое «лицо кавказской национальности», бесцельно и бесприютно бродящее по ночной Москве, кажется зловеще подозрительным и тем самым подвергает себя значительному риску — просто нагло провоцирует бдительную столичную милицию!
Проснулся только за два часа до Москвы.
Умылся, сдал постель, скатал матрас, забросил его на третью полку. И, помаявшись в тесном вагоне, вышел, чтоб не мешать людям собираться, и встал в тамбуре у окна. Какой-то угрюмый мужик у противоположного окна с остервенением курил одну за другой едкие папиросы.
— Едешь в Москву бомбы подкладывать? — скривился он в сторону Аслана.
— К жене возвращаюсь, — спокойно соврал Аслан.
— Успел свою переправить в мирное место? — не унимался угрюмый мужик. — А я нет! У меня всех ваши зарезали! И даже старуху!
Аслан молча повернулся и через переход прошел в другой вагон.
Ни капли обиды или раздражения он не испытывал к тому задиристому мужику. Жизнь приучила Аслана относиться к подобным провокациям как к самому обыкновенному, обычному. Как к ветру, например, или как к дождю. Дует, каплет — отойди в сторонку. О настоящей боли, о действительных утратах так не говорят. А может, не врет?.. Кто его знает… Тем и успокоит истерзанную душу.
С приближением к столице на сердце становилось все тревожнее и тревожнее. В мрачных казематах Чернокозова встреча с любимой представлялась праздником на облаках в море цветов! А наяву… Денег не хватит даже на один цветочек. Да и захочет ли она увидеться? Покажет ли сына? Вероятнее всего — нет. Не станет разрушать настоящую, налаженную жизнь ради каких-то туманных воспоминаний.
Да и что у них было? Полгода детских ухаживаний? А после его отъезда — она в полном одиночестве… Стыд перед знакомыми, укоры родителей. От Аслана она не видела ничего хорошего за все эти годы, только редкие и короткие разговоры по телефону.
Насчет жены Аслан действительно соврал случайному попутчику. Но не на все сто процентов. В Москве у него был сын! И любимая женщина, которая родила ему этого сына. К ним он и ехал. Хотя и была эта любимая в настоящее время женой совершенно другого человека. Ответственного работника Министерства внутренних дел…
В купейном вагоне, куда прошел Аслан, можно было только встать около окна в коридоре. За его спиной суетились пассажиры, стараясь успеть воспользоваться туалетом до прибытия поезда в карантинную зону. А перед глазами за окнами в вечерних сумерках улетали в бездонное прошлое пригородные платформы, березовые рощи, дачные поселки и краснокирпичные коттеджные городки за высокими бетонными заборами. Многоэтажные дома подмосковных городков, переезды с иностранными машинами, поля, заводы, реки и мосты… Золотом сверкали кресты далеких церквей.
На вокзале стремительная толпа подхватила Аслана — он не успел и сообразить-то, куда ему нужно пробираться!
— Гражданин! — остановил его милицейский патруль. — Предъявите документы!
Такой строгости Аслан никак не ожидал. Его бесцеремонно и дотошно расспросили, кто он, куда направляется, зачем, на какое время? Перечитали все бумажки и документы. Разве только на зуб не попробовали. И не нашли, к чему придраться. С явным сожалением, будто упустили какое-то удовольствие, вернули документы:
— Ну гляди, не забудь зарегистрироваться! А то… Сам понимаешь. У нас тут много ваших… С терактами!
Аслан сдержался, не ответил. Молча взял документы, проверил, все ли вернули…
Чтобы позвонить, пришлось просто за бешеные деньги покупать телефонную карточку! А он и не знал, что здесь теперь таксофоны. Пришлось отдать последнее.
Кое-как разобрался в хитроумной инструкции, набрал номер. На другом конце провода тут же взяли трубку:
— Слушаю вас!
— Простите, — закашлялся Аслан, — это Елена Николаевна?
— Да. А это кто?
— Аслан.
— Да? — Елена растерялась и замолчала, видимо, не поверила собственным ушам. — А ты откуда звонишь?
— Я в Москве! Очень хочу тебя увидеть. Я тебе все расскажу!
— Асланушка, я же говорила тебе, что я не могу больше! Не могу! Столько лет прошло! Зачем? Зачем ты хочешь опять мучить меня?
— Я очень люблю тебя! И нашего сына!
— У меня своя семья… У меня нормальный муж… А… Где же ты был все это время?
— Позавчера меня освободили из концлагеря.
— Из концлагеря? Освободили… Ты говоришь правду?
— Леночка, ты забыла меня? Разве я когда-нибудь тебя обманывал?
— Замолчи! Я не могу тебя слушать!
— Почему?
— У меня сейчас сердце разорвется.
В трубке было слышно, как она тяжело дышит.
— Я сейчас приеду. Давай адрес! — Аслан от волнения никак не мог найти в карманах ни ручку, ни карандаш. Которых в общем-то там и не было.
— Через полчаса приедет мой муж. Сегодня у нас… не получится встретиться. Давай встретимся завтра?
— Хорошо, — только и успел вымолвить Аслан: она моментально бросила трубку.
Честно говоря, Аслан надеялся на чудо, виделись ему облака и цветы, а на самом деле представлял себе встречу несколько иначе. Могло быть по-разному. Больше всего было шансов на совершенно трагический вариант. Если бы она не стала разговаривать и сразу же бросила трубку. Но этого не случилось. Уже хорошо. Но! Даже лучше! Намного! Она же сама назначила встречу! Осталось только ночь продержаться…
— Вот и хорошо, вот и хорошо, — на разные лады, как заклинание, повторял Аслан, потирая дрожащие руки, — она не отказала. Она встретится со мной. Я все объясню, все расскажу. Она поймет. Главное, чтобы сын был здоров! И все у нас будет хорошо.
Вариантов ночлега не было — он решил перекантоваться на вокзале. Но оказалось, что и тут царят новые порядки — его попросту не пустили в зал ожидания, где есть скамейки. Вход только по билетам или за деньги. Ни того, ни другого у Аслана не было. И он отправился, как беспечный денди, гулять по ночной столице!
Он еще не знал, что всякое «лицо кавказской национальности», бесцельно и бесприютно бродящее по ночной Москве, кажется зловеще подозрительным и тем самым подвергает себя значительному риску — просто нагло провоцирует бдительную столичную милицию!
4
Юле Долговязовой было не до смеха. Слишком уж все не ладилось у нее в последнее время. Особенно сегодня. Все-таки риэлторская деятельность была явно не для нее…
В детстве она мечтала стать актрисой. Нет, даже не мечтала — она твердо знала, что другого пути в этой жизни для нее не существует. Она просто бредила театром. С девяти лет она занималась в школьном драмкружке, а с одиннадцати стала постоянной и незаменимой Снегурочкой на всех новогодних елках.
Когда она выходила на сцену, куда-то исчезала вся ее неловкость, застенчивость, она забывала про свой слишком уж высокий рост, к которому так подходила ее длинная фамилия. Она просто забывала о той колючей девочке, которая жила в ней в обычной жизни, у которой были разные и какие-то совсем глупые неприятности и проблемы — с мамой, с одноклассниками, с учителями. Как только на нее направляли свет вечно ломающегося школьного юпитера, как только она чувствовала чье-то внимание из зрительного зала — даже если там сидел только один человек, — она переставала быть собой, в ней словно натягивалась какая-то тонкая, но очень прочная звенящая струна. За несколько лет она успела побывать Красной Шапочкой и Хозяйкой Медной горы, Гердой из «Снежной королевы» и Ассолью из «Алых парусов», Алисой из Зазеркалья и Мухой-цокотухой, не считая, разумеется, разнообразных детских утренников с их постоянными персонажами — зайцами, белками, лисами и гусеницами.
Впрочем, не меньше самих спектаклей ей нравилось и просто проводить долгие часы на репетициях или даже помогать с реквизитом. Вдыхать пыльный запах тяжелых кулис и свежеоструганных досок для новых декораций. Когда ей было плохо и грустно, она пряталась между стеной и задником, сидя там на сваленном реквизите. Нравилась и предпремьерная суета, с радостными разговорами, с непременным страхом, что все сорвется, что она или партнер забудет текст роли, потому что где-то в глубине души она точно знала, что на самом-то деле все пройдет хорошо. Эх, сейчас бы ей хоть немного той детской непоколебимой уверенности…
Ей повезло, что у них в школе был театральный кружок. Еще больше повезло с его руководителем — его звали, как Лермонтова, Михаил Юрьевич. Правда, очень скоро ему пришлось уйти из школы из-за разногласий со школьной администрацией, и тогда он стал вести театральную студию в городском Доме пионеров, позвал туда и Юлю.
Юля, как, впрочем, почти все девочки в студии, была даже немного влюблена в Михаила Юрьевича, его мнение для нее было авторитетнее всех остальных, вместе взятых. И она ни секунды не сомневалась, что ей надо ехать в Москву, поступать там в театральное, тем более что и Михаил Юрьевич был уверен, что у нее несомненно есть талант.
Самым трудным был последний год в школе — ее мать настаивала на том, чтобы Юля непременно получила какую-нибудь престижную профессию, например поступила на иняз в местном университете. И слышать не хотела о театральной карьере для своей дочери. Студия тоже уже распалась: Михаила Юрьевича позвали руководить театром в Краснотурьинск — небольшой город в Свердловской области. Несмотря ни на что, Юля приняла решение: сказала маме, что едет поступать в МГУ, а сама между тем пыталась пройти творческий конкурс в Щукинском театральном училище. Себе она в тот момент казалась героиней Ирины Муравьевой из фильма «Карнавал».
Но вопреки сюжету фильма, она все же прошла с первого раза, хоть и набрала минимальное количество баллов, необходимых для поступления. В Щуке было весело учиться, Юле нравились занятия и постоянные репетиции, нравилось даже то, что у нее почти совсем не оставалось времени на какие-то другие дела. Да и дел в общем-то особых не было. Как и положено, она влюбилась в молодого человека курсом старше, они встречались, а через два года расстались. Маме Юля написала о своем поступлении в театральное только спустя несколько месяцев. Мама погоревала, а потом смирилась с непутевым выбором дочери.
Годы учебы пролетели незаметно. Юля отнюдь не была лучшей на курсе, время от времени даже вставал вопрос об ее отчислении, но она удержалась благодаря своей старательности. Так что никаких интересных предложений из театров у нее не было.
Но Юля твердо решила остаться в Москве. Возвращаться в родной город совсем не хотелось — она помнила ту тоску, которая появлялась, стоило ей приехать к маме на каникулы. Однако и с театром, похоже, было кончено, новогодние переодевания в Снегурочку, позволяющие немного заработать, не в счет. Пора было что-то решать со своей жизнью и с работой, что для Юли было почти одно и то же.
Судьба сложилась так, что Юля попала в одно из многочисленных московских агентств по недвижимости. Некоторое время она жила у знакомых, потом снимала комнату. Но это было все, что она смогла себе позволить благодаря новому образу жизни. С личной жизнью дела обстояли неважно. Пару раз она затевала романы, но они быстро кончались, едва успев начаться. Видно, всех отпугивали Юлины долговязость и неуживчивость.
Работа не клеилась. Сделку удавалось заключить не чаще раза в месяц, а то и реже. Большую часть суммы за услуги в оформлении обмена или продажи квартиры получала, естественно, Юлина фирма. Самой же Юле оставалось только на еду и уплату за жилье. Наконец, поднабравшись опыта, она решила, что уже в состоянии оформлять сделки, не посвящая в это свое агентство. Такое случалось, конечно не слишком часто, но все же значительно помогало в денежном отношении.
В этот раз был именно такой случай — Юля помогала одному знакомому продать его однокомнатную квартирку. Но эта сделка проходила хуже некуда. Каких трудов стоило найти покупателя! И когда такой наконец нашелся, квартира ему оказалась нужна максимально срочно. Тут уж Юле пришлось побегать. Сегодня, например, нужно было успеть в два места одновременно — в опекунский совет и к начальнику паспортного стола. Юля и так уже опаздывала, а тут еще эта машина, сбившая ее…
Но все-таки чем-то она меня зацепила. Несмотря на свой высоченный рост и неразговорчивость.
— Давайте знакомиться, — предложил я. — Юрий… или Юра — как вам больше нравится.
Моя спутница, несколько поколебавшись, ответила:
— Юлия… Юля.
— Забавно, — заметил я. — Два «Ю». Как ваша нога? Надеюсь, я не слишком вас ушиб?
— Нет, уже почти не болит, спасибо. — Она все еще держалась настороженно. — Вообще-то я, конечно, сама виновата… День у меня сегодня какой-то неудачный.
Она осеклась.
— Ну зачем вы так, — ответил я. — День еще только начинается. Всякое может случиться.
— Вот-вот, — заметила она с нескрываемым пессимизмом. — Именно, что всякое.
— Давайте так, — предложил я. — Оставьте мне ваш телефон, я позвоню вечером и узнаю, как у вас день прошел. Вдруг все еще наладится.
— Нет у меня телефона, — сухо ответила Юля. Соврала, я думаю. — Вон там на углу остановите, пожалуйста. Спасибо, что подвезли…
Она хлопнула дверцей и пошла, чуть прихрамывая, вниз по улице на своих красивых и длинных ногах.
Небо между тем заволокло тучами, собирался дождь, и солнце уже почти не показывалось. По радио передавали какие-то хмурые новости о новом повышении активности чеченских боевиков в Грозном, очередном теракте на юге России, очередном футбольном матче, в котором вновь продул «Спартак», и об ухудшении погоды на ближайшие две недели. Мысленный столбик ртути, измеряющий настроение, немного уменьшился, но, впрочем, не настолько, чтобы это следовало принимать во внимание. Я вспомнил (а вернее, вновь почувствовал всем телом) о новой машине и решил не обращать внимания на те проблемы, которые меня в общем-то не касаются.
Я лихо подкатил к своей юрконсультации, жалея лишь о том, что никого из коллег не видно поблизости и некому похвастаться. Но есть справедливость на земле — на крыльце показался Серега Бежин, которому оставалось только присвистнуть, глядя на то, как я вылезаю из своего приобретения.
— Последнее слово техники? — поздоровавшись, похлопал он блестевшую на солнце машину по капоту.
— Предпоследнее, — ответствовал я. — Но тоже достаточно громкое.
— А припарковались вы фактически бесшумно, — пошутил Серега.
Серега у нас стажер. Молодой еще совсем, зеленый. Хороший парень, да и на редкость сообразительный. Хотя, мне так кажется, место ему совсем не в адвокатской конторе, а скорее уж на Петровке. Ему бы под руководством Грязнова уголовные дела распутывать: слишком он активный да прыткий. Я, конечно, не говорю, что сам сюда пришел штаны просиживать, мне иногда тоже побегать приходится, особенно когда дело соответствующее попадется. Да только мне кажется, что по молодости, пока энергии хоть отбавляй, в адвокатской конторе слишком уж скучно сидеть, в бумажках разбираться да клиентам главы из юридических справочников наизусть зачитывать.
Вообще же Серега сильно напоминал мне Володю Шарапова из незабвенного телешедевра «Место встречи изменить нельзя». То же сочетание неопытности, дерзости и юношеского максимализма. Юный борец за справедливость. Хотя все мы по молодости на Шарапова походили, даже и те, чья молодость прошла еще до появления этого сериала. Жаль только, что, когда мы становимся старше, вся эта тяга к восстановлению справедливости и прочие «души прекрасные порывы» у одних покрываются жесткой коркой цинизма, а у других и вовсе исчезают бесследно.
В коридоре я встретил нашего начальника — Генриха Розанова. Он у нас ничего, даже деловой, с чувством юмора.
— Чего это ты сияешь как целковый?
Надо сказать, что с некоторых пор мы с ним перешли на «ты» — все-таки не один уже пуд соли вместе съели.
— Машину приобрел, — похвастался я.
— Поздравляю! Обмывать-то собираешься?
— Как же, как же! Непременно! Готов и прямо сейчас, да ведь только я теперь за рулем, — слукавил я.
— Ну и хитрец! Ничего, все равно придется… Наши ребята тебе этого так не спустят… Что за машина-то? «Девятка» какая-нибудь?
— Обижаешь! Смотри, вон стоит. — Я ткнул пальцем в окно.
За окном посреди незамысловатой будничной суеты сверкала свежевымытыми боками «БМВ».
Розанов присвистнул. А я в который уже раз за сегодня полюбовался на свою красавицу. И в который раз ощутил гордость и даже некое недоумение, что именно я являюсь обладателем этого сокровища. Но ничего, привыкну.
— Шикуешь, — сказал Розанов. — Это авто уж точно придется обмывать, без всяких сомнений. На такой машине по нашим дорогам ездить — большой грех. А тем более с твоими привычками…
Надо сказать, он был прав. Иногда вокруг меня творилось такое, что дай-то бог самому живым выбраться, не то что машину не повредить.
— Ничего, — махнул рукой я. — Чему быть, того не миновать.
Я прошел к себе в кабинет и стал разбирать бумаги, относящиеся к только что закрытому делу. Но очень скоро от этого сверхполезного занятия меня оторвал телефонный звонок. Это оказался опять Розанов.
— Зайди ко мне на минутку, как будет время, — попросил он.
Ну что ж, если труба, то есть начальство, зовет — надо идти. Я вышел из кабинета, в коридоре, рядом с окном, стояла хрупкая невысокая женщина в светло-зеленом костюме и плакала. У меня вдруг возникло то странное ощущение, которое называется «дежа вю» — вроде бы и что-то знакомое, а что — не помню. И тут у меня возникло смутное ощущение — я был прав сегодня, когда говорил сбитой мною Юлии, что за этот день еще всякое может случиться. Почему я так подумал — непонятно. Интуиция — штука разуму неподвластная.
Женщина обернулась, видимо почувствовав мой взгляд.
— Здравствуйте, — обратилась она ко мне, промокнув мокрые глаза платком. — Вы Гордеев?
— К вашим услугам, — несколько церемонно ответил я.
— Мне очень нужна помощь. Я пришла сюда, потому что… надо защитить одного человека.
В детстве она мечтала стать актрисой. Нет, даже не мечтала — она твердо знала, что другого пути в этой жизни для нее не существует. Она просто бредила театром. С девяти лет она занималась в школьном драмкружке, а с одиннадцати стала постоянной и незаменимой Снегурочкой на всех новогодних елках.
Когда она выходила на сцену, куда-то исчезала вся ее неловкость, застенчивость, она забывала про свой слишком уж высокий рост, к которому так подходила ее длинная фамилия. Она просто забывала о той колючей девочке, которая жила в ней в обычной жизни, у которой были разные и какие-то совсем глупые неприятности и проблемы — с мамой, с одноклассниками, с учителями. Как только на нее направляли свет вечно ломающегося школьного юпитера, как только она чувствовала чье-то внимание из зрительного зала — даже если там сидел только один человек, — она переставала быть собой, в ней словно натягивалась какая-то тонкая, но очень прочная звенящая струна. За несколько лет она успела побывать Красной Шапочкой и Хозяйкой Медной горы, Гердой из «Снежной королевы» и Ассолью из «Алых парусов», Алисой из Зазеркалья и Мухой-цокотухой, не считая, разумеется, разнообразных детских утренников с их постоянными персонажами — зайцами, белками, лисами и гусеницами.
Впрочем, не меньше самих спектаклей ей нравилось и просто проводить долгие часы на репетициях или даже помогать с реквизитом. Вдыхать пыльный запах тяжелых кулис и свежеоструганных досок для новых декораций. Когда ей было плохо и грустно, она пряталась между стеной и задником, сидя там на сваленном реквизите. Нравилась и предпремьерная суета, с радостными разговорами, с непременным страхом, что все сорвется, что она или партнер забудет текст роли, потому что где-то в глубине души она точно знала, что на самом-то деле все пройдет хорошо. Эх, сейчас бы ей хоть немного той детской непоколебимой уверенности…
Ей повезло, что у них в школе был театральный кружок. Еще больше повезло с его руководителем — его звали, как Лермонтова, Михаил Юрьевич. Правда, очень скоро ему пришлось уйти из школы из-за разногласий со школьной администрацией, и тогда он стал вести театральную студию в городском Доме пионеров, позвал туда и Юлю.
Юля, как, впрочем, почти все девочки в студии, была даже немного влюблена в Михаила Юрьевича, его мнение для нее было авторитетнее всех остальных, вместе взятых. И она ни секунды не сомневалась, что ей надо ехать в Москву, поступать там в театральное, тем более что и Михаил Юрьевич был уверен, что у нее несомненно есть талант.
Самым трудным был последний год в школе — ее мать настаивала на том, чтобы Юля непременно получила какую-нибудь престижную профессию, например поступила на иняз в местном университете. И слышать не хотела о театральной карьере для своей дочери. Студия тоже уже распалась: Михаила Юрьевича позвали руководить театром в Краснотурьинск — небольшой город в Свердловской области. Несмотря ни на что, Юля приняла решение: сказала маме, что едет поступать в МГУ, а сама между тем пыталась пройти творческий конкурс в Щукинском театральном училище. Себе она в тот момент казалась героиней Ирины Муравьевой из фильма «Карнавал».
Но вопреки сюжету фильма, она все же прошла с первого раза, хоть и набрала минимальное количество баллов, необходимых для поступления. В Щуке было весело учиться, Юле нравились занятия и постоянные репетиции, нравилось даже то, что у нее почти совсем не оставалось времени на какие-то другие дела. Да и дел в общем-то особых не было. Как и положено, она влюбилась в молодого человека курсом старше, они встречались, а через два года расстались. Маме Юля написала о своем поступлении в театральное только спустя несколько месяцев. Мама погоревала, а потом смирилась с непутевым выбором дочери.
Годы учебы пролетели незаметно. Юля отнюдь не была лучшей на курсе, время от времени даже вставал вопрос об ее отчислении, но она удержалась благодаря своей старательности. Так что никаких интересных предложений из театров у нее не было.
Но Юля твердо решила остаться в Москве. Возвращаться в родной город совсем не хотелось — она помнила ту тоску, которая появлялась, стоило ей приехать к маме на каникулы. Однако и с театром, похоже, было кончено, новогодние переодевания в Снегурочку, позволяющие немного заработать, не в счет. Пора было что-то решать со своей жизнью и с работой, что для Юли было почти одно и то же.
Судьба сложилась так, что Юля попала в одно из многочисленных московских агентств по недвижимости. Некоторое время она жила у знакомых, потом снимала комнату. Но это было все, что она смогла себе позволить благодаря новому образу жизни. С личной жизнью дела обстояли неважно. Пару раз она затевала романы, но они быстро кончались, едва успев начаться. Видно, всех отпугивали Юлины долговязость и неуживчивость.
Работа не клеилась. Сделку удавалось заключить не чаще раза в месяц, а то и реже. Большую часть суммы за услуги в оформлении обмена или продажи квартиры получала, естественно, Юлина фирма. Самой же Юле оставалось только на еду и уплату за жилье. Наконец, поднабравшись опыта, она решила, что уже в состоянии оформлять сделки, не посвящая в это свое агентство. Такое случалось, конечно не слишком часто, но все же значительно помогало в денежном отношении.
В этот раз был именно такой случай — Юля помогала одному знакомому продать его однокомнатную квартирку. Но эта сделка проходила хуже некуда. Каких трудов стоило найти покупателя! И когда такой наконец нашелся, квартира ему оказалась нужна максимально срочно. Тут уж Юле пришлось побегать. Сегодня, например, нужно было успеть в два места одновременно — в опекунский совет и к начальнику паспортного стола. Юля и так уже опаздывала, а тут еще эта машина, сбившая ее…
Но все-таки чем-то она меня зацепила. Несмотря на свой высоченный рост и неразговорчивость.
— Давайте знакомиться, — предложил я. — Юрий… или Юра — как вам больше нравится.
Моя спутница, несколько поколебавшись, ответила:
— Юлия… Юля.
— Забавно, — заметил я. — Два «Ю». Как ваша нога? Надеюсь, я не слишком вас ушиб?
— Нет, уже почти не болит, спасибо. — Она все еще держалась настороженно. — Вообще-то я, конечно, сама виновата… День у меня сегодня какой-то неудачный.
Она осеклась.
— Ну зачем вы так, — ответил я. — День еще только начинается. Всякое может случиться.
— Вот-вот, — заметила она с нескрываемым пессимизмом. — Именно, что всякое.
— Давайте так, — предложил я. — Оставьте мне ваш телефон, я позвоню вечером и узнаю, как у вас день прошел. Вдруг все еще наладится.
— Нет у меня телефона, — сухо ответила Юля. Соврала, я думаю. — Вон там на углу остановите, пожалуйста. Спасибо, что подвезли…
Она хлопнула дверцей и пошла, чуть прихрамывая, вниз по улице на своих красивых и длинных ногах.
Небо между тем заволокло тучами, собирался дождь, и солнце уже почти не показывалось. По радио передавали какие-то хмурые новости о новом повышении активности чеченских боевиков в Грозном, очередном теракте на юге России, очередном футбольном матче, в котором вновь продул «Спартак», и об ухудшении погоды на ближайшие две недели. Мысленный столбик ртути, измеряющий настроение, немного уменьшился, но, впрочем, не настолько, чтобы это следовало принимать во внимание. Я вспомнил (а вернее, вновь почувствовал всем телом) о новой машине и решил не обращать внимания на те проблемы, которые меня в общем-то не касаются.
Я лихо подкатил к своей юрконсультации, жалея лишь о том, что никого из коллег не видно поблизости и некому похвастаться. Но есть справедливость на земле — на крыльце показался Серега Бежин, которому оставалось только присвистнуть, глядя на то, как я вылезаю из своего приобретения.
— Последнее слово техники? — поздоровавшись, похлопал он блестевшую на солнце машину по капоту.
— Предпоследнее, — ответствовал я. — Но тоже достаточно громкое.
— А припарковались вы фактически бесшумно, — пошутил Серега.
Серега у нас стажер. Молодой еще совсем, зеленый. Хороший парень, да и на редкость сообразительный. Хотя, мне так кажется, место ему совсем не в адвокатской конторе, а скорее уж на Петровке. Ему бы под руководством Грязнова уголовные дела распутывать: слишком он активный да прыткий. Я, конечно, не говорю, что сам сюда пришел штаны просиживать, мне иногда тоже побегать приходится, особенно когда дело соответствующее попадется. Да только мне кажется, что по молодости, пока энергии хоть отбавляй, в адвокатской конторе слишком уж скучно сидеть, в бумажках разбираться да клиентам главы из юридических справочников наизусть зачитывать.
Вообще же Серега сильно напоминал мне Володю Шарапова из незабвенного телешедевра «Место встречи изменить нельзя». То же сочетание неопытности, дерзости и юношеского максимализма. Юный борец за справедливость. Хотя все мы по молодости на Шарапова походили, даже и те, чья молодость прошла еще до появления этого сериала. Жаль только, что, когда мы становимся старше, вся эта тяга к восстановлению справедливости и прочие «души прекрасные порывы» у одних покрываются жесткой коркой цинизма, а у других и вовсе исчезают бесследно.
В коридоре я встретил нашего начальника — Генриха Розанова. Он у нас ничего, даже деловой, с чувством юмора.
— Чего это ты сияешь как целковый?
Надо сказать, что с некоторых пор мы с ним перешли на «ты» — все-таки не один уже пуд соли вместе съели.
— Машину приобрел, — похвастался я.
— Поздравляю! Обмывать-то собираешься?
— Как же, как же! Непременно! Готов и прямо сейчас, да ведь только я теперь за рулем, — слукавил я.
— Ну и хитрец! Ничего, все равно придется… Наши ребята тебе этого так не спустят… Что за машина-то? «Девятка» какая-нибудь?
— Обижаешь! Смотри, вон стоит. — Я ткнул пальцем в окно.
За окном посреди незамысловатой будничной суеты сверкала свежевымытыми боками «БМВ».
Розанов присвистнул. А я в который уже раз за сегодня полюбовался на свою красавицу. И в который раз ощутил гордость и даже некое недоумение, что именно я являюсь обладателем этого сокровища. Но ничего, привыкну.
— Шикуешь, — сказал Розанов. — Это авто уж точно придется обмывать, без всяких сомнений. На такой машине по нашим дорогам ездить — большой грех. А тем более с твоими привычками…
Надо сказать, он был прав. Иногда вокруг меня творилось такое, что дай-то бог самому живым выбраться, не то что машину не повредить.
— Ничего, — махнул рукой я. — Чему быть, того не миновать.
Я прошел к себе в кабинет и стал разбирать бумаги, относящиеся к только что закрытому делу. Но очень скоро от этого сверхполезного занятия меня оторвал телефонный звонок. Это оказался опять Розанов.
— Зайди ко мне на минутку, как будет время, — попросил он.
Ну что ж, если труба, то есть начальство, зовет — надо идти. Я вышел из кабинета, в коридоре, рядом с окном, стояла хрупкая невысокая женщина в светло-зеленом костюме и плакала. У меня вдруг возникло то странное ощущение, которое называется «дежа вю» — вроде бы и что-то знакомое, а что — не помню. И тут у меня возникло смутное ощущение — я был прав сегодня, когда говорил сбитой мною Юлии, что за этот день еще всякое может случиться. Почему я так подумал — непонятно. Интуиция — штука разуму неподвластная.
Женщина обернулась, видимо почувствовав мой взгляд.
— Здравствуйте, — обратилась она ко мне, промокнув мокрые глаза платком. — Вы Гордеев?
— К вашим услугам, — несколько церемонно ответил я.
— Мне очень нужна помощь. Я пришла сюда, потому что… надо защитить одного человека.
5
Небольшой грузовой темно-фиолетовый автобус без пассажирских окон — автозак, специальный бронированный транспорт для перевозки заключенных, — тяжело прокатился по трамвайным рельсам на Лесной, свернул на широкую Новослободскую, проехал вдоль многоэтажного кирпичного здания мимо плотного строя припаркованных разнокалиберных и разномастных легковушек и, повернув резко налево, остановился у больших железных ворот. Милиционер, сопровождающий водителя, отложив автомат, с кем-то переговорил по рации, ворота автоматически разъехались, и автозак въехал внутрь дома — в пугающую черноту.
Две молодые женщины в милицейской форме строго и придирчиво проверили все необходимые документы у водителя и сопровождающего и только после записи в журнал и звонка по внутреннему телефону пропустили автозак к следующим железным воротам.
Там все действия повторились. Но на этот раз постовыми были не милиционерши, а крепкие солдаты и сержанты под командованием толстого прапорщика. Они не только дотошно проверили документы, обмусолили каждую бумаженцию, но и просмотрели специальными зеркалами на длинных ручках всю машину сверху донизу, оглядели днище и даже моторный отсек. Милиционеры сдали оружие — их пистолеты и автомат уложили в специальные ящики, а взамен выдали контрольные карточки. Вся процедура заняла минут десять.
Проехав третьи ворота, автозак оказался на солнечном внутреннем дворе Бутырского следственного изолятора. У дверей «приемного отделения» автобус остановился, боковая дверь отъехала вдоль борта — и оттуда выскочил на землю третий милиционер с автоматом наперевес.
— Выходи! — крикнул он внутрь автозака. — Не останавливаться! Руки за спину!
Щурясь от яркого солнца, появился измученный Аслан. Спуститься из автобуса, держа руки за спиной, ему было трудно.
Первое, что бросилось Аслану в глаза, — мощные круглые башни старинной Бутырской крепости. Массивные кирпичные стены, крошечные окошки с толстыми черными решетками. И высокая белая стена, окружающая двор, на которой по периметру красовалась повторяющаяся угрожающая надпись: «Ближе 1 метра не приближаться! Открываем огонь без предупреждения!»
Больше ничего разглядеть не успел. Сразу провели в «контору», оформили, проверили, зарегистрировали, провели что положено, выдали что положено и вывели дальше в широкий мрачный коридор. Железные двери камер по обе стороны. Прошли в самый конец, отворили ключом решетчатую перегородку, прошли в замкнутый отсек, закрыли за собой перегородку, открыли следующую…
И так раз за разом, открывая и закрывая решетки спереди и сзади, проходили коридорами, поднимались по лестницам, блуждали по лабиринту переходов. Всюду мрачная сырость, звонкий кафель под ногами. Штукатурка, когда-то в допотопные времена бездарно выкрашенная зеленой масляной краской, отваливается целыми пластами, крошится и слетает кривыми стружками.
Наконец Аслана поставили лицом к стене, звякнули ключи, заскрипели вековые дверные петли, пахнуло спертым воздухом, донесся гул голосов и стих…
— Приехали, — сказал конвойный и подтолкнул Аслана в камеру. — Обживайся!
Будущие сокамерники встретили его без особого интереса и волнения. Взглянули будто мимоходом, приблизительно оценили, сплюнули и снова вернулись к своим прерванным делам.
Аслан, не двигаясь от порога, внимательно осмотрелся. По всей вероятности, тут ему предстояло провести значительную часть ближайшего будущего. И от того, как он сделает первые шаги, во многом зависела его судьба…
Две молодые женщины в милицейской форме строго и придирчиво проверили все необходимые документы у водителя и сопровождающего и только после записи в журнал и звонка по внутреннему телефону пропустили автозак к следующим железным воротам.
Там все действия повторились. Но на этот раз постовыми были не милиционерши, а крепкие солдаты и сержанты под командованием толстого прапорщика. Они не только дотошно проверили документы, обмусолили каждую бумаженцию, но и просмотрели специальными зеркалами на длинных ручках всю машину сверху донизу, оглядели днище и даже моторный отсек. Милиционеры сдали оружие — их пистолеты и автомат уложили в специальные ящики, а взамен выдали контрольные карточки. Вся процедура заняла минут десять.
Проехав третьи ворота, автозак оказался на солнечном внутреннем дворе Бутырского следственного изолятора. У дверей «приемного отделения» автобус остановился, боковая дверь отъехала вдоль борта — и оттуда выскочил на землю третий милиционер с автоматом наперевес.
— Выходи! — крикнул он внутрь автозака. — Не останавливаться! Руки за спину!
Щурясь от яркого солнца, появился измученный Аслан. Спуститься из автобуса, держа руки за спиной, ему было трудно.
Первое, что бросилось Аслану в глаза, — мощные круглые башни старинной Бутырской крепости. Массивные кирпичные стены, крошечные окошки с толстыми черными решетками. И высокая белая стена, окружающая двор, на которой по периметру красовалась повторяющаяся угрожающая надпись: «Ближе 1 метра не приближаться! Открываем огонь без предупреждения!»
Больше ничего разглядеть не успел. Сразу провели в «контору», оформили, проверили, зарегистрировали, провели что положено, выдали что положено и вывели дальше в широкий мрачный коридор. Железные двери камер по обе стороны. Прошли в самый конец, отворили ключом решетчатую перегородку, прошли в замкнутый отсек, закрыли за собой перегородку, открыли следующую…
И так раз за разом, открывая и закрывая решетки спереди и сзади, проходили коридорами, поднимались по лестницам, блуждали по лабиринту переходов. Всюду мрачная сырость, звонкий кафель под ногами. Штукатурка, когда-то в допотопные времена бездарно выкрашенная зеленой масляной краской, отваливается целыми пластами, крошится и слетает кривыми стружками.
Наконец Аслана поставили лицом к стене, звякнули ключи, заскрипели вековые дверные петли, пахнуло спертым воздухом, донесся гул голосов и стих…
— Приехали, — сказал конвойный и подтолкнул Аслана в камеру. — Обживайся!
Будущие сокамерники встретили его без особого интереса и волнения. Взглянули будто мимоходом, приблизительно оценили, сплюнули и снова вернулись к своим прерванным делам.
Аслан, не двигаясь от порога, внимательно осмотрелся. По всей вероятности, тут ему предстояло провести значительную часть ближайшего будущего. И от того, как он сделает первые шаги, во многом зависела его судьба…