Незнанский Фридрих Евсеевич. Чеченский след

   Справа от двери за невысокой загородкой располагается умывальник и унитаз. Ясно.
   Прямо по курсу — узкий проход между многоярусными нарами. И небольшой стол в конце этого прохода. За ним на торцевой стене еще несколько этажей нар и над ними небольшое мутно-белое зарешеченное окно. Самые козырные места. Авторитеты там… тусуются.
   Все нары были плотно заняты, на каждом спальном месте кто-то храпел, кто-то просто свернулся, как собака, калачиком. На нижних нарах сидели небольшими группками, компаниями. Говорили о чем-то, кто-то ел, кто-то читал, кто-то молча и тупо раскачивался из стороны в сторону… Народу было много. И от дыхания десятков людей в камере было невыносимо душно.
   Скоро организм привыкнет. И перестанет замечать. Лишь бы туберкулез не подхватить…
   Мимо Аслана, чуть отодвинув его плечом, прошмыгнул к унитазу невзрачный человек в драном спортивном трико, на ходу стаскивая штаны. Сел на унитаз, шумно и быстро опростался. Встал, не подтираясь, не спуская воду, натянул штаны и тут же затерялся где-то в темноте под нарами.
   — Баклан! — крикнул зычный голос. — Ты опять? Что, я за тебя буду воду спускать?
   — Тут свежачок залетел, — пропищал кто-то с верхних нар. — Пусть на коллектив поработает! Спустит, — в разных углах хохотнули, — пару раз. А мы ему потом поможем… Веничком протолкнем. Поглубже!
   — Обломитесь, — тихо, но внятно сказал Аслан, проходя вперед.
   — Братаны! Да это крутой! — засмеялся писклявый наверху. — На бздюм его! На бздюм!
   — Погоди. — Владельцем зычного голоса оказался широкоплечий детина почти двухметрового роста. — Ты, брателла, каких кровей будешь? — обратился он к Аслану.
   — Я? — Аслан хотел выиграть время и успеть определиться, как тут могут отнестись к тому, что он не просто «лицо кавказской национальности», но и чеченец?
   — Он не ассур, — определил писклявый. — И не армянин!
   — Я чечен! — твердо заявил Аслан. Тут ничего не утаишь.
   — Ну, — разочарованно протянул писклявый, — тогда иди дальше! Канай, кент!
   Аслан сделал еще несколько шагов вперед.
   — Еще дальше, — приказал зычный голос.
   Когда глаза немного привыкли к полутьме, а горло к духоте, Аслан разглядел прямо перед собой нескольких человек, сидящих рядком на нижних нарах и уставившихся на него в упор:
   — Ты действительно чеченец? — спросил один из них на родном языке.
   — Наши родовые земли в аиле Старая Сунжа, — так же ответил им Аслан.
   — Почему ты тут?
   — На то воля Аллаха! — смиренно поклонился Аслан.
   — Мы тебя конкретно спрашиваем. Все равно сегодня же все будет известно. Тебя как зовут?
   — Аслан Магомадов.
   — Знаю я Магомадова! — поднялся один из этой компании и вышел на свет.
   Это был высокий и худой мужчина лет пятидесяти. Совершенно седой. С лицом уставшего и разочарованного библейского пророка. Он с брезгливостью оглядел Аслана, поморщил нос, будто обнюхивая, и безапелляционно заявил:
   — Но это не он! Не похож… — подумал и добавил: — Или похож?..
   — Я не единственный Магомадов на свете. — Аслан, сдерживаясь, опустил глаза.
   — Тот служил у Бараева. Я его сам видел!
   Они земляки, чеченцы… Вот только какие? Скорее всего, московские уголовники. Аслан промолчал, ожидая продолжения разговора, каких-то слов, по которым можно было бы точнее сориентироваться, куда они клонят, чего допытываются?
   Но и собеседники замолчали, рассчитывая услышать комментарии с его стороны.
   — Ты служил у Бараева? — напрямик спросил седой.
   — Нет, — Аслан будто бы соврал, но сказал правду, — я только выполнял его отдельные поручения.
   — Какие?
   — Это его тайна. Я не могу чужую тайну открыть.
   — А в «конторе» перед следаками ты так же сохраняешь чужие тайны?
   — Аллах свидетель! — склонил голову Аслан.
   — Что вы там шепчетесь по-собачьи? — прервал их зычный голос. — Говорите понятно! Что это за говно к нам прибило?
   — Ты что за говно? — седой спросил по-русски.
   — Я учитель. Из Грозного. — Аслан тоже перешел на русский язык.
   — Тебя Бараев прислал? — из темноты спросил кто-то из чеченцев.
   — Нет. Его отряд был уничтожен. Спаслись только несколько человек. Бараев ушел в горы. А я вернулся к людям.
   — Что было потом?
   — Чернокозово…
   — Кончай базар! — подошел двухметровый амбал. — Тебя Асланом зовут?
   Тот согласно кивнул.
   — Вы его к себе берете? — спросил здоровяк чеченцев.
   — Он же наш.
   — Вот и ладушки. — Амбал похлопал Аслана по спине. — Раз побывал в Чернокозове, значит, ты, видать, мужик тертый. Тебя учить не надо.
   Аслан молча принял слово «мужик». На местном жаргоне это означало, что он не вор, не уголовник, что попал сюда не по криминальным делам и будет добросовестно выполнять все тюремные законы, все приказания администрации.
   — Садись, мужик, — чеченцы подвинулись на нарах.
   И снова Аслан не стал спорить. Этот статус его вполне устраивал. Более или менее. Что ни говори, а первый шаг был сделан.
   — Ты давно ел? — спросил его кто-то из темноты.
   — Два дня назад.
   — В отделении сидел?
   Аслан молча кивнул.
   Ему протянули кусок хлеба, кружку с водой:
   — Жуй. Медленно глотай, понемногу. Потом еще дадим. На верхней шконке сейчас спит Мурат. Через два часа он спустится, ты ляжешь на его место.
   — А я? — спросил седой.
   — Брат мой, ложись рядом, — сказал голос из темноты. — Что я тебе еще могу предложить? Там, в солнечном мире, я мог бы дать тебе даже больше, чем ты мечтаешь… А тут… Только горе свое и муки за грехи… Если ты захочешь разделить со мной.
   — Отдай мне боль твою, — седой сложил ладони перед лицом, — брат и учитель.
   Аслан тщательно прожевал кусок хлеба, размягчая его водой до состояния жидкой кашицы. На собственном печальном опыте он знал, что будет, если глотать, как хочется, не сдерживаясь, большими кусками — много и сразу! Живот будет крутить и нестерпимо резать!
   — Мы неделю сидели в окопах без крошки еды, — сказал голос из темноты. — В окружении. Немцы нас даже не обстреливали. Они знали, что мы сами передохнем. Кто-то не выдержал, застрелился. Кто-то раньше сам собою умер. Когда нас отбили, освободили, вывели к своим, то оказалось, что выжили только двадцать три человека. Из ста… Так вот нас разоружили и окружили колючей проволокой, чтоб никто не мог к нам приблизиться, покормить. Первый раз дали по нескольку глотков воды. Потом, через полчаса, кусочек хлеба, размоченный в воде… Еще через час по столовой ложке жидкой каши. А одному солдатику повезло. На раздаче стоял его земляк, то ли черемис, то ли хант. Какой-то редкой национальности. Ну он ему по-свойски… Побольше каши дал. Потом еще и добавил.
   — Заворот кишок? — спросил седой.
   — Часа два мучился, — подтвердил голос из темноты. — Орал, крутился по земле. Его пытались промыть, вызвать рвоту или как там еще? Ничего не смогли сделать.
   — Да, — вздохнул седой, — за долгую жизнь много испытаний прошли вы, много чужой и своей крови пролить пришлось.
   — Простите, — Аслан вежливо спросил учителя, — вы воевали в Отечественную?
   — А как же! — С гордостью ответил за него седой. — Воевал! Был сыном полка. И вот видишь, куда занесло под конец жизни…
   — Когда я вернулся с фронта, — начал рассказ голос в темноте, — даже не стал в пустой дом заходить. Чтоб сердце злом не наполнить. Сразу сбежал в горы. Пастухам помогал, скот пас. Даже жена у меня была! Я в горах по-прежнему жил. А она — внизу. Иногда приходила. И родные ее ко мне приходили, уговаривали вернуться. Не стал. Зачем беду искать? Мы и так хорошо жили. Только детей редко видел. Они с людьми в ауле жили. В школу ходили. Дочка без меня замуж вышла, сын женился. А тут и внук вырос. Школу закончил. Не выдержал я этого! Спустился к людям! Поверил… Весной девяносто первого года.
   — И что дальше?
   — Стали из меня легенду антисоветскую делать, всюду пихать в президиум! Всем я стал нужен!
   — Разве это плохо?
   — Да… Теперь они в горы ушли. А я, старый дурак, смерти жду в камере.
   — Вы еще сто лет проживете, — проговорил седой. — Будет еще праздник жизни!
   — Буди Мурата, — приказал старик из темноты. — Пусть мальчишка поспит. Через час разбудите его и меня. Мы поедим немножко. И еще часок поспим.
   Так и началась бутырская тюремная жизнь Аслана Магомадова.
   К вечеру того же дня он немного оклемался. Поел, поспал.
   — Ты чему учил детей в школе? — допытывался старик.
   — Английскому языку.
   — Я же говорил! — обрадовался седой. — Я же вспомнил, что он был у Бараева переводчиком! Там я его и видел.
   Когда Аслан немного обжился и разобрался, кто есть кто, оказалось, что в многолюдной камере больше всего совершенно случайно попавших сюда людей. По явному недоразумению. Один бедолага стоял недалеко от места, где было совершено тяжкое преступление. Его менты впопыхах схватили, улики подбросили… Адвокат доказал невиновность, но упрямые менты не хотят признавать собственных ошибок.
   Другой беспечно подобрал с земли кем-то оброненную меховую шапку, а она оказалась только что украденной. Но ментам разве что докажешь? Тем более что потерпевшая не видела и не запомнила, кто с нее шапку сорвал!
   Третий хотел немножко пошутить с петардами, и от его неловких действий загорелся ларек с товарами. Сгорело все, даже бухгалтерские книги.
   Люди кантовались в камере по нескольку месяцев, привыкали к тюремным порядкам, обустраивались, налаживали собственную, совершенно иную, чем на свободе, жизнь. И совершенно неважно, кем ты считал себя на воле. В этом мире ты будешь только тем, кем сможешь быть.

6

   «…Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Раньше мне казалось, что мужчина, который станет моим мужем, должен непременно соответствовать всем моим представлениям об идеале: быть высоким, красивым, богатым, умным, непременно москвичом и как минимум лет на десять меня старше.
   Аслан словно был призван разрушить все эти мои представления и, вопреки всему, стать моим. Первым. Любимым. Моим солдатиком…
   Он был невысокого роста, небогат, не то чтобы красив, скорее, очень обаятелен и мил. Почти одного возраста со мной — разница была лишь в несколько месяцев, и, что совершенно не вписывалось ни в какие мои представления — ни мои, ни тем более моих родителей, — он был чеченец…
   — Ты просто сошла с ума! — говорила, точнее, кричала мама, которая поначалу не возражала против нашей дружбы, но словно с цепи сорвалась, когда узнала, что я собираюсь выйти за него замуж, после того как он отслужит в нашей части и демобилизуется.
   — Я против, — коротко сказал отец.
   А мне было все равно, что говорят мои родители. Я была уверена, что нашла человека, которого ждала всю юность и от которого готова родить ребенка. Это были самые счастливые дни моей жизни. Я просыпалась и знала, что будет дальше: сейчас я открою глаза — и реальность другого пространства, занятого новым человеком в моей жизни, ослепит меня и я с радостью соглашусь с ее существованием. Чувство новизны от давно знакомых предметов, привычного расположения вещей, всего, казавшегося мне раньше обыденным, не покидало меня.
   Я стала другой. В меня вошла любовь. Я жила этим чувством. То, что я тогда испытывала, называется простым коротким словом: счастье.
   Потом он нашел квартиру, в которой проходили наши встречи — кто-то из приятелей-сверхсрочников, кажется, давал ключи… Мои родители ничего не знали об этом. Для них я придумала легенду о театральном кружке, который открылся в моем институте. В этом «кружке» я и пропадала все свое свободное время, — конечно, когда Аслан был свободен и его приятель отсутствовал.
   Меня по сей день удивляет, как это все вдруг у нас с Асланом получилось — очень уж быстро и слаженно, будто давно кем-то свыше обговорено и отрепетировано. И ведь случилось, словно в тумане, будто и не со мной, а с кем-то другим, кто привык жить так, как жила я: с мечтой, с вдохновением, а теперь еще с диким внутренним напряжением, сметающим все на пути…»
   Елена заплакала. Я молча подал ей стакан газировки, решив, что лучший способ понять собеседника в данной ситуации (тем более что собеседник — женщина!) — это набраться терпения и внимательно все выслушать.
   — Может, все-таки кофе? — на всякий случай предложил я.
   Елена отрицательно покачала головой.
   — Простите меня, я…
   — Я все понимаю, вы не волнуйтесь, — успокоил ее я, давая понять, что времени для нее у меня предостаточно.
   Елена в самом деле успокоилась.
   …«Мы встречались с ним раз в неделю в этой квартире, все остальное время я жила в ожидании этих встреч, почти автоматически выполняя домашние обязанности, посещая институт, а когда дел не было, просто бродила по городу. Когда его не было рядом со мной, время тянулось вяло и медленно. Я становилась рассеянной, невпопад отвечала на вопросы, которыми забрасывала меня мама. Без него было пусто…
   Потом мы встречались — и мир оживал для меня.
   Я была неопытная и не сразу поняла, что произошло…
   Аслан к тому времени получил известие из Грозного, что у него тяжело болен отец, и собирался уезжать… И я готова была ждать его целую вечность, но, когда я поняла, что жду ребенка, очень испугалась. Во-первых, не было рядом его… Во-вторых, я представляла себе, какова будет реакция родителей: они не знали, что я продолжаю встречаться с «этим чеченцем»… Наконец я решилась.
   — Я жду ребенка, — сообщила своим родителям, собравшись духом.
   Помню, что какой-то резкой, до боли в сердце щемящей судорогой закрывались глаза. Сознание просило слов о том, что оставило след где-то там, в глубине тянущейся вечности… Реальность скомкалась. Память выхватывала из прошлого — без имени, без возраста, без лица — один только профиль… Он появлялся в моих воспоминаниях ярким, цветным изображением, способным затмить все остальное вокруг меня, черно-белое…
   Мама плакала и кричала, у нее был шок:
   — У меня?! Внук-чеченец?! Как ты могла?! Доченька, пойми, тебе не нужен этот ребенок!
   А отец сказал:
   — Вообще, еще не известно, куда этот чеченец твой денется, когда узнает о ребенке…
   Он словно в воду смотрел…
   Аслан действительно исчез. У него заболел отец, он срочно уехал в Грозный — и пропал.
   А для меня даже не было ни вопроса, ни тени сомнения: я знала, что буду рожать. Потому что любила его…»
   — Он так и не узнал, что у него ребенок? — перебил я Елену.
   — Узнал, — грустно ответила она, — но было слишком поздно, я ждала его почти год, а потом…
   — Встретили другого? — продолжил за нее я.
   — Да. Я боялась одиночества… Боялась никогда не выйти замуж. Сейчас я понимаю, что все это глупо, но тогда… Мною руководили какие-то другие мысли. Могу сказать, что мама сыграла в этой истории едва ли не главную роль.
   — И что же было дальше, с тем, другим?
   — Я вышла за него замуж…
   …«С тех пор и начались все мои беды. Точнее, даже не беды, а растущие тоска и одиночество. Внешне все выглядело вполне пристойно. Алексей неплохо зарабатывал, заботился о Сереже, даже собирался усыновить его. И хотя кое-кто смеялся над ним, когда он говорил, что Сережа — его сын, Алексей хотел считать его своим сыном…
   Но Сережа был очень похож на своего отца. И каждый день он напоминал мне об Аслане…
   Я засыпала и просыпалась рядом с Алексеем, зарывалась в тишину, погружалась в свои воспоминания. По коже бежали мурашки, все как-то сжималось, словно замерзало, неудобство овладевало мной, парализовало меня, мне казалось, что если мы начнем с Алексеем говорить, то получится совершеннейшая нелепица. И мы молчали. Нарушал молчание чаще всего Алексей, он собирался с силами и коротко говорил:
   — Я приготовлю что-нибудь.
   А я старалась не смотреть на него, потому что в моих глазах он увидел бы равнодушие. Алексей чувствовал, догадывался о том, в чем я старалась не признаваться сама себе: что я скучаю по Аслану».
   — Он больше не звонил, не приезжал, не делал попыток встретиться с вами? — спросил я.
   — Звонил. Приезжал, — коротко ответила Елена.
   — А вы?
   — Я ведь была замужем и всеми силами, несмотря ни на что, пыталась сохранить семью. Кроме того, я помнила, что родители были категорически против брака с Асланом, да и Алексей, собственно, не сделал мне ничего плохого. Особенно когда Сережа был маленьким, он всячески поддерживал меня, и потом, ребенку нужен отец, который постоянно рядом, который воспитывает его, а…
   — Аслан был далеко и появлялся не вовремя? — подсказал я.
   — Нет, появлялся он вовремя, когда я начинала скучать по нему, он словно чувствовал те периоды моей жизни, когда мне его начинало не хватать, и…
   — Вы собирались ради него бросить мужа?
   — Не-ет… — Елена замялась.
   — Простите за бестактный вопрос, я просто пытаюсь понять ситуацию, отношения, которые между вами сложились, чтобы так или иначе в первую очередь не причинить вреда вам.
   — Спасибо, — тихо сказала Елена и добавила еще тише: — Я, наверное, произвожу впечатление женщины, которая не знает, чего хочет, да?
   — Я вам не судья — это во-первых. А во-вторых, если честно, на меня вы производите впечатление красивой женщины, что автоматически заставляет меня не замечать ваших ошибок… и возвращаюсь к тому, что, во-первых… — Гордеев сбился.
   Елена печально улыбнулась:
   — Я путано вам все это рассказываю. Вы, наверное, думаете, к чему все это? Правда?
   — Ну что вы, я давно уже понял, что человек, которого надо спасать, — ваш… Аслан, а тот, от которого его надо спасать, — это, судя по всему, ваш муж…
   — Нет, что вы! — Елена растерялась. — Алексей не сделал ему ничего плохого! С чего вы взяли?
   Но в голосе Елены не чувствовалось уверенности. Она словно испугалась моего вопроса.
   — Я просто высказал предположение. И буду только рад ошибиться. Просто нужно быть совершенно бесчувственным, чтобы не ощущать вашего отношения. Это я об Алексее… Неужели он не чувствовал?.. — Я задумался, подбирая слова.
   — Того, что я его не люблю? — прямо спросила Елена.
   — Да.
   — Чувствовал, конечно. И догадывался, кто тому виной. Но он не хотел разрушать семью… И он любит моего сына.
   — Одним словом, оснований подозревать мужа у вас нет?
   — Я рассказываю вам все это потому, что чувствую себя виноватой, — попробовала объяснить Елена. — Мне кажется, что есть какая-то связь между тем, что произошло с Асланом, и нашими с ним отношениями.
   — Какая?
   — Я не знаю.
   — Тогда давайте вернемся к началу. Только не ваших отношений с Асланом, а того, что заставило вас прийти ко мне.
   …В квартире Алексея Марченко царил идеальный порядок. Все было прибрано, начищено и сияло, как никогда. Закатное солнце разбрасывало по паркету, по поверхностям шкафов сотни неожиданно ярких отблесков. На кухне все было приготовлено к позднему ужину: в супнице — уха, на сковородке — котлеты. Дом ждал хозяина. Скоро должен был прийти Алексей.
   Елена, с накрученными волосами, в халате, убирала кое-что из вещей, лежащих не на своем месте, поглядывала на часы: минут через десять придет бабушка с внуком, в последнее время она стала забирать его из садика. Потом — муж, и все сядут за стол.
   Она снимала с волос бигуди, одновременно смахивая незамеченную пыль с полки, открыла шкаф, выбирая, что надеть: сегодня очередная годовщина… Ровно пять лет с того дня, как они с Алексеем расписались.
   Неожиданно раздался звонок.
   «Мама? — подумала Елена. — Рановато они сегодня».
   На ходу запахивая халат, пошла открывать дверь. По привычке заглянула в дверной глазок и отшатнулась: там, на лестничной площадке, стоял… Аслан.
   — Привет… — растерянно сказала она, открывая дверь и чувствуя непонятное раздражение. Впрочем, чего тут не понять? Все так некстати. Не хватало теперь еще, чтобы и так не находящий себе места от ревности муж застал здесь Аслана.
   Если честно, она его и узнала-то не сразу. Да, это был далеко не тот восточный красавец, с которым она познакомилась в свое время. Помятое лицо, землистого цвета кожа, сутулые плечи… Пыльная одежда…
   И взгляд… Самое главное — этот взгляд. Потухший, какой-то обреченный. Безнадежный взгляд.
   — Привет, — повторила она и отвела глаза.
   Аслан все понял, попытался улыбнуться. Это получилось плохо.
   «И надо же, именно сегодня!» — Елена помедлила в дверях, словно сомневаясь, приглашать ли Аслана в квартиру: может, лучше договориться о встрече как-нибудь потом? Но встретившись с ним глазами, тихо сказала:
   — Проходи.
   — Здравствуй, Лена. — Он попытался ее поцеловать.
   Она отстранилась.
   — Где сын? — Он покосился на дверь в комнату.
   — В садике, вот-вот должны прийти с бабушкой…
   — Муж?
   — На работе, — ответила она сухо.
   — Вижу, я некстати, — сказал Аслан, — ты извини.
   Она опустила глаза:
   — Я должна переодеться, извини.
   — Да, конечно. — Аслан вышел из комнаты, зашел на кухню.
   Ей стало неловко и за ужин на плите, и за этот порядок, и за всю видимость своего жизненного благополучия.
   «Пришел, наверное, потому, что больше некуда, а не потому, что видеть хотел, — обиженно подумала Елена и тут же в мыслях оборвала сама себя: — Ну а если бы и хотел, что тогда? Готова ли я бросить сейчас все, точнее, мужа ради него, Аслана?»
   Елена не знала ответа на этот вопрос. Чем дальше, тем сложнее ей было на него ответить. Ей казалось, если бы Аслан позвал, настоял, потребовал, она бы, возможно, решилась… А он вел себя непонятно, как-то отстраненно, равнодушно. Елена его не понимала. И поэтому страдала, мучилась, ждала и не ждала одновременно, не знала: радоваться ли ему или не пускать к себе, ей казалось, что-то в ее жизни упущено, безнадежно утрачено, и вернуть все это нет уже никакой возможности.
   Зазвонил телефон.
   — Да? — Елена взяла трубку.
   — Ты одна? — почему-то спросил Алексей.
   — Привет, — обрадовалась она, — как твои дела? Все в порядке на работе?
   — Все в порядке.
   — Гаврилов уволился?
   — Уволился.
   — Слава богу, теперь тебе станет легче дышать.
   — Это точно.
   Не позволяя ему задать вопрос снова, Елена радостно сообщила:
   — А мама приготовила твою любимую уху. Специально для тебя. Ты помнишь, какой сегодня день?
   — Помню. — В голосе Алексея чувствовалось напряжение.
   Елена поняла, что он снова спросит:
   — Так ты одна?
   — Да… То есть нет, — замялась она.
   — Так «да» или «нет»?
   — Нет, — сказала она и увидела Аслана, который стоял в дверях и показывал ей, что нужно сказать: «Да».
   Но было поздно.
   — Он? — спросил Алексей.
   — Кто? Ты скоро будешь? — спросила она.
   Трубка ответила прерывистыми гудками.
   Елена растерянно посмотрела на Аслана.
   — Я пойду. — Он направился к двери.
   Но даже не успел открыть ее. Снова раздался непрошеный звонок.
   — Что делать? — испуганно прошептала Елена и посмотрела на Аслана, а потом тревожно спросила: — Кто там?
   — Открывай, — раздалось с лестничной площадки.
   — Кто? — повторила вопрос Елена.
   — ОМОН! — После чего раздался глухой удар, заставивший дверь содрогнуться.
   Она щелкнула замком. Десяток омоновцев ворвались в коридор…
   — Где он? — крикнул плечистый мужик в шлеме и с автоматом в руках.
   — Кто? — Елена сделала вид, что ничего не понимает. Омоновцы, не тратя времени, разбежались по квартире… Но, к удивлению Елены, никого не нашли.
   …Аслан лежал, затаившись между шпалерой невысокого подстриженного кустарника и почти вплотную припаркованного к этой зелени «мерседеса», и боялся шевельнуться. У него затекла нога. Но двинуться он не мог.
   Из соседнего подъезда вышла бабушка с пушистой глупой болонкой, чуб которой был завязан красным бантиком.
   — Тюня, Тюня, ко мне! — противным голосом позвала бабушка собачку, но та, не привыкшая к повиновению, отправилась гулять сама по себе.
   — Тюня, фу! Я тебя только что помыла!
   «Вот еще на мою голову». — Аслан затаил дыхание… Он понимал, что если болонка обнаружит его, то тогда действительно конец…
   Тюня обнюхивала все кругом и всюду оставляла свои отметины.
   — Я кому сказала! — не унималась бабушка, возмущенная Тюниным поведением.
   Тюня не обращала на нее никакого внимания. Она понюхала дерево, кустарник, потом — колесо «мерседеса», подняла заднюю лапу и…
   Залаяла во всю силу своей собачьей глупости.
   «Мерседес» в ответ издал пронзительный звук, призывающий своего хозяина. Омоновцы, выбежавшие из подъезда, сразу бросились к машине.
   Все это время Елена не находила себе места, она бросалась то к одному окну, то к другому, понимая, что Аслан где-то рядом и что каждую секунду его могут найти.
   За годы жизни с Алексеем она только и делала, что всеми силами старалась полюбить его. Все кругом в один голос, включая маму, твердили, что лучшего мужа ей не найти.
   «Кроме Аслана, — с грустью думала Елена, но наталкивалась при каждом редком его звонке на необъяснимую сдержанность любимого человека и уверяла сама себя: — Но он меня больше не любит, я ему не нужна».
   Страх остаться одной, боязнь безденежья да уговоры мамы — вот что заставило ее в конце концов принять предложение Алексея и выйти за него замуж. А потом… Он уходил на работу, она растила сына, проблемы, из которых состояла ее жизнь, постепенно вытесняли из ее души боль и тоску по Аслану, вроде бы все как-то утряслось, образовалось… Как любила говорить ее мама: «Стерпится-слюбится».